1. Главный по тарелочкам.
Положение Виктора Сергеевича было глупейшим.
Ну вот как Вы, уважаемый читатель, объясните в 1958 году капитану госбезопасности, откуда у Вас паспорт гражданина не СССР, а Российской Федерации с царским орлом, откуда у вас валюта этого государства, часы фирмы недружественной СССР Японской империи, а также рация фирмы с территории, входящей в Японскую империю?
Или как Вы объясните, что в перв половине двадцать первого века вошли в вокзал и оказались в нем же, но в середине двадцатого? Да еще в истории, которая пошла по-другому? То-то и оно.
Виктор внимательно посмотрел на разложенные на зеленом сукне стола улики и спросил:
– Можно поближе посмотреть?
– Можно, – ответил капитан Ковальчук. – Не спешите с ответом, подумайте. Мы не собираемся предъявлять владельцу этих вещей обвинения в связях с японскими спецслужбами. Если не возражаете, ваш ответ будет записываться на магнитную пленку.
– Не возражаю.
Ковальчук достал из стола микрофон и поставил на стол, затем подошел к ящику магнитофона и щелкнул переключателем записи. Послышалось гудение.
«Действительно не будете предъявлять?» – подумал Виктор. «А, впрочем, то, что Самсунгу сегодня такое не изготовить, наверняка и для них понятно. И то, что человека с паспортом РФ и российскими деньгами засылать – полный бред. А ответ им знать надо.» И он сказал:
– Да, я знаю эти вещи. Это мой паспорт, выданный бежицким РОВД согласно указанной в нем дате, паспорт настоящий, действителен. Это мои деньги в валюте Российской федерации начала двадцать первого века, курс к доллару около тридцати рублей за доллар, настоящие, получены в качестве заработка на постоянном месте работы, трудовые доходы, Это часы «Ориент» с браслетом, приобретены в магазине «Хронограф» на улице Грибоедова. Это мобильный телефон городской радиотелефонной сети, принцип работы цифровой, полупроводниковый на интегральных схемах большой степени интеграции, производство компании «Самсунг», Южная Корея, китайская сборка, приобретен в магазине «Евросеть» на улице III Интернационала, напротив почты, SIM-карта российского оператора мобильных сетей «МТС».
Ковальчук выслушал все это абсолютно спокойно и невозмутимо. («Профессиональная выдержка, однако» – мелькнуло у Виктора), затем спросил:
– Скажите, кто вы и каким образом сюда попали?
– Я, Еремин Виктор Сергеевич, родился в 1958 году в СССР, в городе Брянске, в роддоме города Бежицы по улице Комсомольской. До недавнего момента проживал в городе Брянске, работал компьютерщиком в одной из фирм… то-есть, в качестве специалиста по обслуживанию электронной цифровой вычислительной техники предприятия. Попал сюда случайно, объяснений причин и способа попадания на данный момент не нашел. Утром я пошел на вокзал Орджоникидзеград за билетами в кассы предварительной продажи, внутри здания вокзала обнаружил, что нахожусь в настоящем времени.
Ковальчук некоторое время молчал; казалось, это странный ответ его устраивал.
– То есть, вы не может объяснить, как сюда попали?
– Нет. На данный момент нет.
– Хотите ли вы нам что-либо сообщить или заявить?
«Вот те на. Что это должно означать? Не поверил и ждет откровенного признания в чем-то? Или что-то другое?»
– На данный момент у меня нет заявлений. О произошедшем я не заявил сразу, поскольку это слишком необычно и лица, к которым я бы обратился, могли мне не поверить. Я пытался вернуться, несколько раз заходя по утрам на вокзал, но результата не было.
– Ну, то, что вы не заявили сразу, это достаточно объяснимо, особенно учитывая то, что в предыдущие десятилетия возникали некоторые причины, чтобы нам не доверять. Ваша осторожность вполне понятна.
– Да и часовщик, купивший часы, ни в чем не виноват. Он ничего не знает.
– Часовщик сразу нам позвонил, сказав вам, что пошел в сберкассу. Кстати, сберкассы в это время еще не работают. Так что, собственно, вы продали часы нам. Затем вы неожиданно проявили способности к конспирации и вас потеряли, но тут же вы объявились на кафедре и потом пошли на регистрацию. Уже из этого можно было сделать вывод, что вы не являетесь профессиональным агентом. В лаборатории в тот же день мы обнаружили спрятанные вами вещи. Ввиду их, мягко говоря, необычности и необъяснимости с точки зрения обычно возникающих версий, было решено наблюдать за вами, стараясь держать вас по возможности на виду. За это время эксперты выяснили, что ваш АРТ, или, как вы называете его, мобильный телефон, создан по технологиям, которыми на данный момент ни одна страна не располагает и должен работать с приемным оборудованием, которые при нынешних технологиях невозможно разместить скрытно. Ваши деньги и документы имеют средства защиты от подделки, которые используют технологии, не известные ни одной из стран Гроссфир. Таким образом, поскольку бога нет, то оставались две версии, в целом не противоречащие современной науки: либо вы попали с другой планеты, возможность чего однозначно признана, либо из другого времени, о чем в науке однозначного мнения пока нет. Из ваших действий в эти дни следовало скорее второе, если только в космосе не существует точная копия Земли и Брянска. Оставалось только задать этот вопрос вам.
Ковальчук подошел к магнитофону и остановил запись.
– Можно мне тоже задать вопрос?
– Да, конечно.
– Я арестован?
– Нет. Склонности к поступкам, опасным для общества, в вас не замечено. Если вы хотите, вас сейчас отвезут обратно в машиностроительный институт, как я и обещал, помогут с паспортом, потому что как вы без нас все это объясните…
– То-есть я могу идти хоть сейчас?
– Конечно. У меня к вам только один вопрос: вы хотели бы попасть домой? В смысле, обратно, в свое время?
– Разумеется! А что, разве есть такая возможность?
– Ну, полностью что-то гарантировать нельзя, но если наши ученые более тщательно изучат ваш случай, как явление, то, может, и получится. Есть некоторые гипотезы. Со своей стороны, рассказав о своем времени, вы помогли бы нам избежать каких-то ошибок в будущем, обратить внимания на перспективные направления в науке и так далее. Подумайте. Принуждать вас никто не собирается. Можете не спешить с ответом.
– Допустим, я согласен. И на какой основе я буду работать?
– Вам будет предоставлено все необходимое, а жить удобнее, конечно, здесь, а не в студенческом общежитии. Сюда же будут приезжать специалисты.
– Я не совсем об этом. Во-первых, я как-то привык получать заработок за работу, а не быть просто на иждивении, а во-вторых, что будет тогда, когда интерес ко мне будет исчерпан?
– Ну, во-первых, вам незачем беспокоиться, вы уже и так показали себя, как нужный специалист, и в советской стране всегда найдете интересную и хорошую работу. Если для вас это так важно, сейчас можем принять вас на работу, как штатного эксперта.
– Простите, а эксперта по чем?
– По не разъясненным наукой явлениям. Вот вы сейчас как раз такое явление и представляете.
– То есть я буду экспертом по самому себе?
– Ну а кто же вас лучше знает, кроме вас самих?
– Логично… А как же командировка в Харьков?
– Все уже согласовано. Не волнуйтесь, опытный образец по варианту института тоже будут изготавливать и испытывать, мы этот вопрос решим. Вы же в нем уверены?
– Конечно. Только те, что отстаивают образец с металлическими муфтами, тоже грамотные и честные специалисты, они не вредители, они просто не знали такого варианта, и мне не хотелось бы, чтобы у них были какие-то неприятности.
– Ни у кого неприятностей не будет. Испытывать будут оба варианта, и объективно смотреть, как они себя покажут.
– Спасибо.
– Да не за что. Если больше вопросов нет…
– Да, еще… Зинаида Семеновна, которая на кафедре машинисткой работает, тоже ничего не знает. Это я на всякий случай.
– Нелинова Зинаида Семеновна наш внештатный эксперт, биолог. Оперативной деятельностью она не занималась, но тут случай неординарный, пришлось срочно внедрить ее на кафедру, чтобы понять, кто вы и откуда. Она по профессии врач, сейчас заканчивает второй институт, работает в детской больнице у Стальзавода, очень хороший специалист, коллеги хвалят… Увлеклась космической биологией, подавала заявление в отряд космонавтов, занималась многими видами спорта, но в отряд не поступила, и нам порекомендовали ее в качестве местного эксперта. По всем отзывам, хороший человек. Кстати, она хотела вас видеть, если вы не против.
2. Лаборатория номер 6-б.
Виктор чувствовал себя полным идиотом. Он-то бегал, думал, изобретал, как под местного закосить, а его тем временем рассматривали со всех сторон, как жука на булавке. Зиночка – агент Скалли, готовая препарировать останки зеленых человечков, спортсменка, комсомолка и приятная во всех отношениях дама. Все в лучших традициях шпионских боевиков. Интересно, что она хочет ему сказать при встрече?
– Для такой женщины просто невозможно быть против.
– Да, я совсем забыл. Принято решение, что в случае нашего сотрудничества у вас не будут пытаться узнать сведения, которые по каким-либо причинам вы обязались хранить в тайне в вашем времени и в вашей стране. Отчасти такое решение принято и для того, чтобы избежать в будущем повода для привлечения к ответственности лиц, которым стала бы доступна такая информация. Я достаточно понятно смог передать смысл?
– Вполне. То-есть, чтобы не могли судить потомки.
– Можно сказать и так.
– Ну что ж, это очень предусмотрительно. Если бы каждый, находясь на службе у государства, думал, что его могут судить потомки…
– Если больше вопросов нет, то сейчас вам покажут вашу комнату. Обед принесут в двенадцать, питание у нас четырехразовое. В свободное время можете свободно гулять по территории, можете выходить за ворота, только, пожалуйста, предупреждайте, дадим сопровождающего. Мы не боимся, что вы сбежите, но, допустим, вас там какая-нибудь собака покусает, а из-за этого охрана получит взыскание, что недоглядела. Насколько я понял, вы не хотели бы, чтобы кто-то из-за вас пострадал.
Комната Виктора напоминала гостиничный номер. У входа – встроенный шкаф и санузел с рукомойником и душем. Очевидно, в доме были местные водопровод и канализация. В самой комнате по левую сторону стояла односпальная кровать с тумбочкой, а по правую – письменный стол с книжной полкой и что-то вроде комода со шкафчиком сбоку, на котором стояли четырнадцатидюймовый «Огонек», радиола «Нокия» и сифон с газированной водой. На столе был телефон без диска, письменный прибор и портативная пишущая машинка в фибровом футляре, а на стене висели такие же круглые электрические часы, что и в кабинете. Очевидно, во всех комнатах была система часов, синхронизированных с точным временем. С потолка свисала лампочка в белом коническом плафоне.
– Располагайтесь. Ваши вещи из общежития подвезут позднее. Впрочем, там их не так много, а здесь есть все необходимое на первое время. Обед привезут в двенадцать часов. Если что-то надо, чтобы не бегать и никого не искать, позвоните по телефону дежурному. Специалисты подъедут после обеда, а пока можете отдыхать. Я вас пока оставлю.
Ковальчук вышел, и Виктор принялся изучать апартаменты. В шкафу он обнаружил двубортные зимнее и демисезонное пальто его размера, шапку и шляпу, два шерстяных костюма, светлый и темный в елочку, с уже завязанными галстуками в косую полоску, зимние и демисезонные ботинки и домашние тапочки. В ящиках комода были рубашки, свитера, нательное и постельное белье, шерстяные и нитяные носки с резинками, ночная пижама в полоску, махровый халат после душа и прочие подобные вещи, а в примыкающем шкафчике – долгоиграющие пластинки, как советские, так и зарубежные, например, диски Рея Кониффа за 1956 и 1957 год. В тумбочке оказалась электробритва с вращающимися лезвиями, наподобие «Харькова», и прочая подобная мелочь. На книжной полке стояли журналы «Техника-молодежи», научно-технические издания по локомотивостроению и ЭВМ, а также несколько фантастических книг, в том числе и пресловутый роман программиста Солженицына о кибернетике. Было похоже, что вещи старались подбирать под его предполагаемые предпочтения.
Виктор повесил свои вещи в шкаф, присел на кровать и задумался. Прежде всего, ему было непонятно, зачем его надо было тащить из города на какой-то странный, недавно построенный объект под вывеской лаборатории СЭС под охраной. На госдачу или вообще на какие-то дачи или особняки, виденные Виктором в фильмах по теме, все это тоже не походило. С другой стороны, место было не так уж и далеко от города, рядом две деревни, народ наверняка за грибами ходит. К тому же все это построено недавно и быстро.
Название радиолы несколько смущало. По тому, что знал Виктор, Nokia Aktiebolag, что по-русски означало «Компания Черный Соболь», в это время еще приемников не выпускала. Хотя… После войны же начали быстро развивать радиозаводы в Прибалтике; видать и с финнами то же самое.
Несмотря на все удобства, обстановка выглядела довольно казенной, да и без излишеств. Явно не особняк Штирлица. Хотя, если не будет никаких сюрпризов, жаловаться грех. Могло быть и хуже. С другой стороны, уже трудно сказать, как оно могло быть здесь, и как оно могло быть у нас в это время. Будем считать, что могло быть хуже.
В двенадцать стюард молча привез обед на столике на колесах. Виктор поблагодарил его и подумал, положено ли здесь давать чаевые. Наверное, не положено… Обед оказался не ресторанный, но вкусный.
После обеда Виктора пригласили в другую комнату, где был круглый стол, за которым сидели те, которых представили ему, как специалистов, несколько шкафов и столов у стены, на которых стояли два магнитофона, аппарат для просмотра микрофильмов, настольный электрографический репродукционный аппарат и эпидиоскоп. Кроме того, на одном из столов лежала широкопленочная зеркальная камера с толстым, как кружка, объективом и фотовспышкой, и узкопленочная кинокамера с тремя объективами на турели, а в углу стоял фотоштатив.
Расспросы продолжались немногим больше трех часов, с перерывами, как на занятиях, по пять минут после каждых сорока пяти, и по пятнадцать минут после двух пар. К столу подносили черный кофе в маленьких чашечках и бутерброды. Расспрашивали о разном: об истории, развитии науки и техники, событиях внутренней и международной политики, перемежая это вопросами о всякой ерунде, вроде того, какого цвета были носки у Майкла Джексона или можно ли было свободно купить камбалу в 1977 году в «Мечте» на первом этаже. Какой-то определенной системы в этих вопросах не было, и чувствовалось, что рассказы о технике будущего, новых открытиях или ходе истории, конечно, интересны, но не в первую очередь; а что должно быть в первую очередь, оставалось неясным. Даже сообщенный Виктором факт распада СССР в 1991 году у слушателей особых эмоций не вызвал. Хотя с 1958-го времени впереди еще до фига, и все можно исправить.
В общем, все это не слишком напрягало, но Виктор, к стыду своему, обнаружил, что он о своем веке многого на память не знает. Например, он не помнил, из чего делали облицовку «Бурана», хотя и читал об этом. Или в каком году было подписано ОСВ.
К вечеру специалисты отъехали. Виктор немного прошелся по территории. Косые лучи солнца золотили снег на заметенном вьюгами подлеске, на темных шапках сосен и елей. Редкие березы тихо качали длинные пряди ветвей в неторопливом ручье вечернего неба. Было тихо и все дышало каким-то необычайным умиротворением, которое трудно заметить в беготне и проблемах обыденной городской жизни человека начала нового столетия, непрерывно ожидающего от будущего какую-то новую гадость; здесь же чувствовалась какая-то детская безмятежность, и, несмотря на видневшихся охранников – какое-то давно забытое чувство внутренней свободы. «Уж не загипнотизировали меня здесь?» – промелькнула в голове невольная мысль.
Перед воротами снова засигналили, во двор въехал серый «Старт» и остановился у крыльца. Задняя дверь распахнулась, и из нее выскочила знакомая женская фигура в пальто.
– Зина! – крикнул Виктор, сложив руки рупором. Зина услышала, помахала издали рукой, приподнявшись на носках коротких зимних сапожек, и поспешила к нему по тропе. Виктор не торопясь пошел навстречу: ему не хотелось разговаривать в доме. Во всех книгах есть про скрытые микрофоны. Хотя, конечно, технически и вне дома ничего не стоит прослушать.
Зинины волосы выбирались из-под светлого шерстяного платка, она их поправила на ходу.
– Здравствуй, Виктор. Как ты здесь?
– Пока нормально. Питание, жилье, свежий воздух. А у тебя как?
– Тоже, конечно… Глупо как-то все получилось…
– Все было просто божественным.
– Не надо так… Это не было заданием. Я не знаю, как это сказать, чтобы не вышло пошло…
– Биологические пробы? Впервые в истории человечества попадает уникальный образец из другого мира? Ну не ругай себя, я понимаю.
Зина остановилась, сломала тонкую ветку какого-то куста с застывшими на морозе ягодами и мяла ее в варежках.
– Я когда ехала сюда, ждала твоей ярости, что ты закричишь, обругаешь меня, даже ударишь… Не знаю, наверное бы так было легче.
– Зачем? Ты хорошая и красивая. И, по-моему, добрая.
– Не знаю. Знаешь, все это как-то неправильно, так не должно быть…
– Кто-нибудь знает, как должно быть? В мире такие вещи творятся… Не мучай ты себя этим. Все нормально.
– Я не мучаю. Но понимаешь… В этой жизни за одну ночь так все легко разрушить, а вот построить…
Виктор вспомнил, что где-то уже слышал эти слова. Кажется, в «Иронии судьбы».
– Слушай, пошли в дом, я позвоню, чтобы чаю подали, или кофе с дороги. Тут нормальное обслуживание.
– Не надо. Мне уже ехать пора. И вообще, мне, наверное, надо разобраться в себе самой… Не провожай, пожалуйста, меня сейчас.
Она не спеша удалилась вдаль по тропе, сняв варежку и теребя ветку в левой руке пальцами, затем обронила ее на искрившийся под уходящим солнцем снег и, не останавливаясь, пошла дальше. Хлопнула дверца машины и комок снега, оброненный с ветки ели какой-то птицей под ноги Виктора, поставил точку на удаляющемся шуме мотора.
И тут Виктор все вспомнил.
Это была одна из книжек, изданных Приокским издательством к очередной годовщине Победы. На фотке девчонка с кудряшками и в берете. «Зина Нелинова, разведчица партизанского отряда. Казнена оккупантами в 1942 году.»
3. Будни санаторного режима.
Следующие три дня прошли примерно одинаково. Питание приносили по расписанию, до обеда приезжали одни специалисты, по четыре человека, и беседовали три «пары», к обеду уезжали, а после обеда приезжали другие и проводили две «пары». Расспросы или действительно не несли в себе никакой системы, или система была понятна только тем, кто их проводил. Виктор прежде всего хотел рассказывать о том, чем обогатило человечество свои познания за последние полувека, например, что температура на Венере свыше четырехсот градусов и там не обнаружено жизни, что обнаружен вирус имуннодефицита человека (в надежде, что медицина начнет раньше борьбу с ним или хотя бы организует борьбу с передачей его половым путем или через инструменты парикмахеров), или что в ближайшие дсятилетия нет смысла работать над сверхзвуковым атомным реактивным самолетом, равно как и дозвуковым. Его внимательно выслушивали, не перебивая, затем задавали вопрос из какой-нибудь другой области, о том, что, казалось, для всего человечества или даже отдельно взятой шестой (или уже пятой?) части суши значения не имело. Стремясь полнее реализовать свой инновационный потенциал, Виктор по вечерам не стал смотреть телевизор, а садился за пишущую машинку и составлял докладные записки с различными предложениями, а по утрам передавал их очередным спецам. Записки с рисунками тут же множились в нескольких экземплярах на эракопии и раскладывались по папкам с передачей одного экземпляра Виктору, но за три дня к изложенному им ни разу не возвращались.
Из всего этого Виктор сделал два предположения.
Либо его на самом деле никуда не собирались отправлять, и просто хотели как можно скорее снять всю информацию. В этом случае главное, чтобы дали паспорт и какую-то ихнюю корочку, хоть эксперта, хоть кого, чтобы потом попросить помочь устроиться под видом ушедшего на пенсию или по состоянию здоровья сотрудника компетентных органов. И тогда на месте работы и вообще не будет никаких вопросов о прошлом.
Либо его все же собирались каким-то оборазом забросить обратно в свое время, и старались скрыть, что же их в первую очередь интересует. Хотя непонятно, как из будущего на них кто-то потом сможет повлиять. С другой стороны, если непонятно, то на всякий случай как раз и надо скрыть, что интересует.
При виде каждого нового человека у Виктора теперь невольно возникала мысль: а что произошло с этим человеком в его реальности в Великую Отечественную? Погиб на фронте? Под обломками здания при бомбежке? Умер от голода? Был прострелен в чреве матери пулей «мессера», резвившегося над колонной беженцев? Сожжен заживо вместе с односельчанами? Просто не родился, потому что родители погибли? Сколько перед ним уже прошло таких людей, от которых в нашей реальности осталась лишь надпись в книге или на могиле? Или вообще ничего, ибо тело было захоронено неизвестным или разорвано снарядом в кровавые клочья? Вот шли ему давеча навстречу прохожие по улице – а сколько бы от них осталось в нашей реальности в этот год? Масштабы потерь поймешь лишь тогда, когда мертвые станут рядом с живыми.
Опрашивающие же его специалисты цифры потерь в Великой Отечественной, да и вообще известные о ней Виктору жуткие факты воспринимали очень спокойно. Вероятно, были психологически подготовлены, как Фай Родис из ефремовского романа к истории планеты Торманс. Впрочем, для них это все-таки другой мир. Да и меняют их постоянно к тому же, а то от нашей безальтернативной истории свихнуться можно.
Что интересно, по дому ему разрешали ходить свободно – очевидно, основным предметом тайны в этом странном месте был он сам. Во второй же день он побывал на кухне, где повар в тельняшке под белым халатом чем-то напомнил ему Стивена Сигала из «Захвата», хотя лицом и не был похож, в караульном помещении, где в смежной с ним оружейке хранился целый арсенал, вплоть до противотанковых гранатометов и даже «Тюльпана» – ручной зенитной неуправляемой ракеты с семью боеголовками, а также в комнате связи, где, кроме местного коммутатора, радиостанции, нескольких телефонов и пары телетайпов, был фототелеграф с устройством, оказавшимся полнейшим аналогом лазерного принтера, только вместо лазера была ксеноновая лампа, а остальное представляло собой симбиоз фотонаборной и электрокопировальной машины. Был и небольшой кабинет врача, точнее, он напоминал школьный медпункт с белым шкафом, стрерилизаторами, какими-то приборами в коробках и даже зубоврачебным креслом, к чему Виктор отнесся с некоторым подозрением. Несколько помещений в одном крыле дома было отдано под проживание персонала; их Виктор не осматривал, но мельком заметил, что они похожи на общежитские: площадь три на пять метров была разгорожена пополам, и за перегородкой стояли кровати; в перегородке была дверь во входной коридорчик, где также виднелись двери в туалет и умывальник, и широкий проем в малую комнату, где был стол и шкаф для одежды.
На втором, мансардном этаже неожиданно оказались наблюдательные посты с приборами ночного видения и тщательно замаскированные снаружи позиции для снайперов; половина мансарды от лесницы была вообще завешена плотной шторой, за которой что-то негромко гудело и мерцало. Околачиваться здесь Виктору не захотелось, и он спустился вниз, сделав вывод, что ночью здесь по окрестностям лучше не бродить. Внизу у входа ему бросился в глаза шкаф с надписью «Для галош» и он подумал, что, когда растает, галоши, видимо, будут здесь очень к месту. У входа же был небольшой кабинет коменданта, который ведал хозяйственными вопросами, но тоже таскал под одеждой автомат и, как выяснилось позднее, почему-то подчинялся начальнику караула; Виктор так и не понял, как здесь все ухитряются совмещать функции хозяйственных служб и безопасности. Кстати, в каждой из комнат этого дома и даже в коридорах висел белый фанерный ящик аптечки с красным крестом, и, кроме молчащего трансляционного динамика, небольшая металлическая коробка с динамиком внутренней громкой связи, а на полу обязательно лежал ковер.
Персонал объекта составляли исключительно мужчины, причем все, как узнал Виктор у человека, представленного ему капитаном Ковальчуком в качестве начальника караула, были бойцами одной из частей особого назначения МГБ, а что касается выполнения функций персонала и соответствующей одежды – «согласно приказу». Почему так – спрашивать было бессмысленно. К ним можно было обращаться по имени и отчеству, которые назвал начальник караула, причем Виктор подозревал, что имена условные, как и обращение «начальник караула»; все это было более похоже на одно подразделение, выполняющее не до конца понятную Виктору задачу. Самого начальника караула звали Николай Савельевич.
Охрана не охрана, телохранители не телохранители; гранатометы, а особливо «Тюльпан», понятное дело, не от бродячих собак. Что же и от чего тут так охраняют? Из увиденного надо полагать, что охраняют все-таки его, а вот от чего… На всякий случай Виктор решил до уяснения ситуации воздержаться от каких-то выходов за пределы объекта. В голову полезло сравнение с резиденциями кибернетов из книги программиста Солженицына; правда, территория роскошный парк не напоминала, а сам Виктор чувствовал себя здесь не как великий кормчий, а, скорее, как сканируемый жесткий диск.
У Николая Савельевича Виктор узнал, что куцые автоматы в рыжем пластмассовом корпусе, которыми был вооружен персонал, тоже системы Коробова, но выпускаются только для осназа. Николай Савельевич с удовольствием показал, как обращаться с этим оружием, собирать и разбирать его и даже позволил немного пострелять на окраине объекта, где, как оказалось, оборудовано небольшое стрельбище. Автомат был довольно легким, хотя на первый взгляд показался Виктору не совсем удобным, как АК, в основном из-за того, что левой рукой его приходилось держать за ложе между пистолетной рукояткой и плечом, а переводчик огня он по привычке искал слева. Однако, неожиданно для самого себя, первую же очередь он выпустил точно в мишень.
– Машинка что надо, только привыкнуть к ней. – разъяснил Савельевич. – По весу и длине как пистолет-пулемет, зато патрон какой! Забор кирпичный для него что фанерка. С ним и с правой руки огонь ведешь, и с левой – гильзы вперед выбрасывает. Под одеждой спрятать, в чемоданчике – запросто. Мечта чикагских гангстеров, банки с ним грабить, инкассаторов, из конкурентов кого укоцать – это там бы запросто развернулись. Все эти американские «Галы», рейховские «Беретты», «Скорпион» хваленый, чудо-оружие это, против нашего, что квелая морковка против дрына. Одно только – двери и окна им вышибать плохо, пластмасса колется.
В ответ Виктор научил Савельевича песням «Ваше благородие, госпожа удача» и «Я тебе напишу после схватки», пояснив, что обе песни из советских фильмов и одну из них исполняет герой, помогающий красноармейцу Сухову, а другую – агент ЧК в стане белогвардейцев. Песни и сюжеты обоих фильмов Савельевичу понравились, хотя «Таинственного монаха» он счел красивой байкой. Ему виднее.
Проснувшись в среду, Виктор уже чувствовал себя на новом месте уверенно. Как будто в командировке в гостинице или вообще в доме отдыха или санатории. Зарядку, что ли сделать, потом в душ… Он щелкнул ручкой «Нокии» с русской надписью «Вкл.-тембр».
– …На репетиции их услышал молодой руководитель синергического джаз-бэнда «Первый шаг» Юрий Саульский, приезжавший в этот древний лесной город на смотр самодеятельных свинговых групп, и сразу же оценил стильность новой композиции. По приезде в Москву он сделал аранжировку и записал для радио эту песню, к сожалению, неизвестных авторов, вместе с вокальным квартетом «Айсберг», в исполнении которого вы ее сейчас и услышите.
Весело рванули зажигательный темп тромбоны и ударник вместе с фортепьяно, и пара чистых и звонких, как весенняя капель, женских голосов затянула «Жил да был черный кот за углом…»
«Да это же квартет «Аккорд»!» – осенило Виктора. «Они еще одну из любимых песен нашей группы из фильма пели – «Я был рожден в трущобах городских…» Ну да, они. Черт, ну и быстро хит раскрутили.»
Виктора не особенно поразило, что «Черный кот» попался именно Саульскому. Ну кто же, как не он, который в его реальности напишет эту песню лет через пять, сейчас ее сможет оценить? А, кстати, надо как-то хит из «Генералов» протолкнуть. Только кому? Может, Утесову? Или Глебу Романову? На испанском? Не, на испанском не надо, это же понадобится на нем слова вспомнить. А может, вообще подвигнуть Одесскую киностудию на постановку идеологически правильных «Капитанов песка»?
Тем временем «Черного кота» сменила «Моя родная сторона», кстати, тоже в веселенькой джазовой обработке. Виктор помахал руками и ногами и побежал в душ.
Дальше день шел по накатанной дороге. Специалисты расспрашивали, записывали и эрили. Ковальчук приезжал с утра и уезжал вечером. В обеденный перерыв Виктор пригласил его отобедать в его комнате, на что тот согласился. Для затравки Виктор спросил, какие нужны для приема на работу экспертом оформлять бумаги – ну, заявление, анкету и прочее.
– А ничего не надо. – сказал Ковальчук. – Документы вам завтра принесут.
– Однако у вас просто волком выгрызли бюрократизм.
– А для чего в вашем случае, к примеру, писать анкету? Кто и как ее проверит?
Виктор не нашел, что ответить. Логика была железная.
– Как вы тут, нормально устроились? Ничего не нужно? Например, холодильный шкаф?
– Нет, спасибо. Сейчас не жарко, да и на кухне холодильник есть, если что, стюард принесет. Кстати, а почему здесь в персонале ни одной женщины?
Ковальчук призадумался.
– А для чего? Впрочем, если вам нужна сексуальная разрядка, мы можем доставить женщин, готовых к близости с вами в требуемое вам время, имеющих необходимую привлекательность, здоровье и опыт.
– Странно… У меня сложилось впечатление, что в вашей реальности очень моральный строй, и очень много уделяется созданию и укреплению семьи. Если не секрет, это что, штатная агентура такая, или добровольцы, или для номенклатуры есть закрытые публичные дома?
– Нет, это несколько другое. Как вы понимаете, в обществе в обозримое время не могут быть полностью искоренены преступность, проституция и прочее. Их пока только можно уменьшить. Поэтому есть пока и определенное число женщин, склонных к проституции и не желающих менять образ жизни. Таких большей частью приходится или изолировать от общества или находить более мягкие способы препятствовать им в этом занятии. Из этого контингента отбирают ограниченное количество кандидаток с наиболее подходящими данными, им предлагают амнистию за сотрудничество, специально подготавливают в плане способностей физического и психологического контакта, учат знанию языков и прочим необходимым навыкам, и используют для получения информации у иностранцев двумя способами. Во-первых, среди иностранцев поддерживается слух, будто в СССР пока есть тайные валютные бордели, и можно через какие-то связи, через сутенеров найти каких необыкновенных женщин легкого поведения. Второй путь – это маскировка под обычных советских женщин, прислугу, случайных знакомых, которых пытаются соблазнить иностранцы. В обоих случаях эти дамы хорошо подготовлены и очень эффективны.
– Случайно, не от этого пошла вражеская пропаганда про похищения женщин на улицах для руководства страны?
– Именно. Это пущенная нами же дезинформация, чтобы скрыть встречи наших сотрудников с подобными агентами. Ведомство Геббельса за нее ухватилось и тиражирует, выполняя за нас нашу же задачу. Но вам таких женщин сюда не предлагали, потому что был сделан вывод, что вы не пользуетесь подобными услугами.
– И правильно. Я действительно не признаю продажной любви. Кстати, вы так подробно все рассказываете, словно уверены, что дальше этого дома это не уйдет.
– Хм… Вы зря так подумали. Наоборот, вас заинтересованы вернуть в ваше время при первой возможности, поэтому от вас и не делают тайны. Так что приятного вам аппетита!
Обеденный разговор навел Виктора на три мысли.
Первая: почему бы не устроить оргию на халяву? Или хотя бы, не теряя морального облика, посмотреть на этих загадочных агентесс: действительно ли они так сногсшибательны по части женской привлекательности, что с ними можно выдать все, что угодно? Просто попить кофе и расспросить. Подумав, Виктор все же счел это плохой идеей. Как-никак, а он представляет здесь один в своем лице Российскую Федерацию перед всем человечеством, а равно и будущее этого человечества, пусть даже вероятное и не слишком светлое.
Вторая: это еще раз подтверждает, что ни Вэлла, ни Зина не завязывали с ним отношений ради государственных интересов. Он тут, конечно, вроде как иностранец (хотя это еще как посмотреть), но не имел изначальной цели соблазнять ни ту, ни другую. И это радовало.
Третья: ему вроде как бы пообещали возвращение в свою реальность, хотя и нетвердо. Или же, наоборот, пудрят мозги. Что пока совершенно нельзя проверить, а когда станет возможно, то, может быть, будет поздно.
Вообще Виктор сделал вывод, что капитан Ковальчук – мужик довольно хитрый и сумел поставить так, что он, Виктор, каждый раз совершенно сознательно делал то, что было надо Ковальчуку, без принуждения, угроз или обмана. Сумел сделать так, чтобы он, Виктор, сам сел к нему в машину, сам поехал в этот странный санаторий, сам признался, что он, Виктор, из будущего, сам согласился рассказывать об этом будущем все, что надо, и, наконец, сам захотел в этом санатории запереться. Каждый раз Ковальчук как бы давал Виктору ряд исходных данных, из которых естественно вытекал только один верный, с точки зрения рассудка простого обывателя, путь – как раз тот, который и был нужен капитану. При этом играла роль как та информация, которую он давал Виктору, так и та, о которой он умалчивал. Вот, например, гранатометы в оружейке; действительно ли им угрожает такая опасность, что они понадобятся? Неизвестно. А раз неизвестно, то с точки зрения рассудительного обывателя, лучше не дергаться, ибо неизвестность таит в себе большую опасность, чем угроза. С другой стороны, Ковальчук тщательно и педантично устранял с желаемого пути Виктора то, чтобы составило для него нравственное препятствие и противоречило его убеждениям и взглядам на жизнь и порядочность.
Может, они так теперь всем обществом и управляют? Большинство обывателей не надо сажать и отправлять на лесоповал, не надо пугать арестами по ночам, они сами себя запугают, домысливая ситуацию. Ну, кто-то дурак или упертый, того те же обыватели, объединившись в Осодмил под прикрытием всей мощи государственной машины, заломают, или профи на «Старте» приедут.
А, может, и нашим обществом теперь так управляют? Хотя бы иногда? Ну каким надо было быть дураком, чтобы в конце 1991-го всерьез считать, что надвигается голод, когда у каждого квартира до потолка была забита крупой, консервами, мешками с сухарями, банками с постным маслом, пачками соли, а сверху на все это еще и складывали пакеты, набитые трусами, майками, носками и кальсонами с начесом. А ведь сколько поверили. Домыслили. Накрутили мозги друг другу.
4. Моцарт отечества не выбирает.
После обеда Виктора ждал небольшой сюрприз. В комнату с круглым столом из прибывшей полуторки-фургона с надписью «Санэпиднадзор. Технологическая» затащили несколько серых ящиков и трехканальный самописец.
– Виктор Сергеевич, наши ученые просили в порядке исследований вашего феномена провести некоторые измерения. Как вы к этому относитесь?
– Ну, это смотря какие измерения. Надеюсь, меня не собираются препарировать, как лягушку?
– Ни в коем случае! – возвысил голос один из специалистов, невысокий худой молодой человек с зачесанными назад волосами, начинающейся залысиной на лбу и почему-то в круглых старомодных очках. – Я вам все объясню, здесь все просто. Вот здесь манжетка, она надевается на кисть руки, измеряется пульс и температура, а ларингофончик слушает дыхание. Абсолютно ничего вредного и даже не будет дискомфорта.
– Понятно. Это что-то вроде «детектора лжи»?
– Нет-нет! Кстати, академик Увалов вообще скептически относится к использованию полиграфов и подобных вещей! Сугубо механистический подход к анализу психофизиологических реакций человеческого организма и вульгаризованная трактовка отдельных положений кибернетики, которые, кстати, на данный момент, носят в значительной мере дискуссионный характер, скорее, способны скомпрометировать подобные исследования, нежели их ускорить, но, к сожалению, на Западе, в рекламных целях и ради привлечения финансирования…
«А черт их знает» – подумал Виктор. «Может быть, и детектор. Посмотрим, что будут спрашивать. Если детектор, то должны быть среди прочих простые очевидные вопросы, чтобы выявить реакцию, настроить прибор, а многие вопросы должны требовать однозначных ответов – да или нет».
Специалист в круглых очках помог Виктору пристроить манжету и остальные датчики, продолжая по инерции разъяснять, что двоичное выражение состояния клеток организма мыслящего существа еще само по себе не означает автоматической возможности определять истинность или ложность сделанного этим существом умозаключения.
«Пары» с датчиками прошли, как и без датчиков. Простых вопросов, ответы на которые были бы известны спрашивающим, Виктору не задавали, равно как и вопросов, на которые бы пришлось говорить односложно. Вообще ни один из вопросов не требовал кривить душой. Расспрашивали о том, что понимается под глобальным потеплением, что говорили по «Голосу Америки» в 70-х годах о мемуарах Хрущева, какие неформальные движения молодежи характерны для конца первого десятилетия двадцать первого века, что представляли собой комплексные обеды в студенческой столовой в 1980 году, какие фильмы были наиболее популярны в 90-х, как менялись основные направления работ по экономии топлива в двигателях внутреннего сгорания за полвека, насколько широко в быту найдет применение микроволновая печь для приготовления пищи…
Пожалуй, более всего Виктора удивил вопрос о микроволновке; насколько он понял, их уже в Союзе используют. Что же касается вопросов вроде длины волос у растаманов, то он начал склоняться к мысли, что такие ему задают либо для того, чтобы сбить с толку, либо действительно они нащупали возможность двигать людей во времени и готовят массовую переброску, а потому форсированно продвигают футуространоведение.
В процессе замеров на аппаратуре ритмично моргала яркая лампочка и постукивал метроном в динамике. Однако это не мешало беседе и Виктору даже показалось, что пары прошли значительно быстрее обычного, что он отнес на то, что такая работа уже стала входить в привычку. К концу дня аппаратуру свернули и увезли на том же грузовике.
К вечеру, пока не стемнело, Виктор прошелся по территории объекта. Территория эта была куском елового, темного леса, слегка разведенного старыми соснами с заснеженными шапками хвои на самом верху и рыжими стволами, из которых во все стороны торчали, как гвозди, обломки старых, отмерших ветвей; кое-где в эту массу вклинивались тонкие белые стволы берез и черные вертикальные штрихи осин; внизу, под тенью отягощенной снегом хвои, лес выглядел бесконечной колоннадой, изредка нарушаемой редкими кустами или подлеском.
В окрестностях дома, в направлении въездных ворот, он обнаружил гараж из бетонных панелей, перед которым водитель мыл еще один грузовичок-полуторку с надписью «Санэпиднадзор. Технологическая», а в ворота виднелся стоящий внутри небольшой автобус с надписью «Санэпиднадзор. Служебный». С другой стороны от въездной дороги стояло небольшое здание аварийной электростанции с обвалованными топливными цистернами. Дороги, ведущие вглубь участка, привели его к двум стоящим далеко друг от друга низким зданиям, также из панелей, с небольшими закрытыми окнами и аккуратными надписями на воротах «Склад А» и «Склад Б». На воротах висели большие амбарные замки, а рядом – таблички с надписями «Без защитного комплекта не входить!». Бродя по тропинкам вблизи забора, Виктор обнаружил также несколько небольших дощатых крашеных будок с надписями «Инвентарь»; когда он подходил к одной из них, ему послышалось внутри негромкое жужжание, и даже как будто что-то щелкнуло; но когда он стал вблизи и прислушался, все было тихо.
Вообще этот огороженный забором и на первый взгляд сумрачный уголок природы дышал спокойствием и тишиной, и Виктор отметил, как недостаток, что вдоль тропинок не догадались сделать скамеек, только возле дома. Летом тут было бы неплохо посидеть. Дальше шел уже знакомый ему уголок со стрельбищем, и Виктор спокойно вернулся в дом.
После ужина он решился врубить телевизор: шел спектакль, Московский театр сатиры ставил «Клопа», играли очень смешно, но Виктор не стал тратить время на классику, погасил телек и сел за докладную записку о роли в будущем человечества цифровых технологий. Чтобы не распыляться, он выделил несколько ключевых направлений: малые счетные машины, операционные системы, диалог машины с человеком через графический экран, многозадачный и многопользовательский режим, глобальная сеть коммуникаций между счетными машинами, и… и… да, да, еще надо непременно упомянуть манипулятор «мышь»! «Мышь должна обязательно стать нашим, советским изобретением…» – привычно застучал Виктор по клавишам машинки, «ей надо обязательно дать наше название, чтобы через полвека миллионы жителей планеты, для которых вычислительные устройства станут постоянной частью окружающей реальности, одним из основных источников познания мира и средств общения друг с другом, каждый раз вспоминали, какой стране они обязаны возможностью столь легкого способа вхождения в эту рукотворную реальность…» Примерно так. Лишь бы поняли и обратили внимание на разработку столь нужного в будущем девайса хотя бы во имя увековечения… ну, это они сами по ходу разберутся, кого им увековечивать…
В четверг в утреннем меню был указан выбор только из рыбных блюд, что слегка озадачило Виктора. «Интересно, это у них просто типа рыбные дни по четвергам, или диетолог так расписал, или же это результаты вчерашнего изучения? Может, эти исследователи меня между собой, как двуногого дельфина классифицировали? Жаль, если мясного больше не будет…» Он ожидал, что снова привезут какую-нибудь аппаратуру для его изучения, но на этот раз очередная группа спецов приехала без ничего. Он тут же передал подготовленную вчера докладную по компьютерам одному из них; тот, видимо, оказался из близкой к ЭВМ или электронике сфере, потому что тут же задал вопрос, насколько он, Виктор, считает возможным техническую реализацию в будущем телекниги.
– Телекниги, телекниги… – С таким термином Виктор не сталкивался и начал рассуждать вслух. – Это что же, вроде как e-book?
Пара специалистов закашлялась, подавляя невольный смех, а задавший вопрос немного смутился.
– Спокойнее, товарищи, – поспешил вступить Ковальчук. – Поясните, пожалуйста.
– Ну, electronic book, электронная книга… Сейчас, то-есть, у нас, при использовании цифровых технологий, используют англицизмы из английской буквы «и» и английского слова, пишется через дефис, вот так… Электронная почта – имейл, электронная книга… соответственно. А вы что имели в виду?
– Представьте себе устройство размером с книгу, в которую встроен плоский кинескоп, – начал разъяснять Виктору его коллега из пятидесятых. – Вы нажимаете комбинацию клавиш на переплете и радиосигнал поступает к вам в квартиру, где есть такой шкаф, где хранится много книг, журналов, статей, записанных на магнитные устройства памяти…
– Все, понял. – перебил Виктор. – Значит, реализовать у нас можно так: книги сканируем, лучше с распознаванием текста, и выкладываем на веб-сервер, а на него уже можно с любой машины браузером заходить, с того же планшетника через вай-фай, то-есть беспроводную сеть. Только сервер лучше не в квартире размещать, а сразу в библиотеке, а в доме организовать беспроводную точку доступа и от нее по меди или лучше оптоволокну к провайдеру…
– Сервер прямо в библиотеке – это идея! – оживился коллега. – Это сразу решит проблему смены носителей. Послушайте, так даже и фильмы загружать можно! Конечно, тут уже зависит от ширины канала и его загрузки другими пользователями… Товарищи, прошу прощения, я, кажется, увлекся. Пора приступать к вопросам.
После обеда Ковальчук отъехал, а к вечеру вернулся и привез Виктору красное удостоверение штатного эксперта. Виктор также узнал, что Ковальчуку с сегодняшнего дня присвоено звание майора.
– Ну, так сегодня двойной праздник, товарищ майор, – заметил Виктор. – У вас такие случаи отмечать как-нибудь положено?
– Вне боевой обстановки на объекте – разве что кофе с ликером. А вообще давайте попросим его принести.
Ковальчук позвонил, и через несколько минут стюард прикатил столик с красным кофейным прибором, распространявшим по всей комнате удивительный аромат; там были кофейник, молочник, сахарница, две чашки на блюдцах с ложечками и фарфоровая вазочка с какими-то песочными крендельками.
– А вы не в курсе, в субботу вопросы только до обеда будут? – Виктор думал о том, как бы выбраться в город и уладить отношения с Зиной. Неудобно как-то получалось: она же все-таки в его реальности подвиг совершила, а тут у обоих какой-то осадок остался. Нехорошо это, неправильно.
– Нет, в субботу будет как обычно, – ответил майор Ковальчук, – а в воскресенье свободный день. Программа достаточно плотная, потому что вас надо как можно быстрее переправить обратно. На это есть некоторые причины, о которых я вам пока ничего сообщить не могу.
– Ну, хорошо, а то я первое время вообще думал, что навсегда здесь останусь…
– Скажите, – задумчиво произнес Ковальчук, размешивая в чашке добавленное молоко, – положа руку на сердце, вы действительно хотели бы вернуться в ту жизнь, то общество, из которого попали к нам?
– Странный вопрос, – ответил Виктор, а про себя подумал: «Ну вот, как во всех фильмах, теперь будут склонять к невозвращению».
– Нет, я вовсе не собираюсь вас отговаривать. Более того, есть твердое и не обсуждаемое решение найти способ вас вернуть. Но я хочу просто понять вас, как человека. Вы когда-нибудь задумывались над тем, куда вы возвращаетесь? Я, конечно понимаю, достижения прогресса, красивые мобильники и все такое, но ведь вы же не из тех, кому, как дикарям, нужны дешевые стеклянные бусы? Вы же не можете там, у себя, не замечать, какой большой процент вашей общественной элиты составляют откровенные самодуры, хапуги, мародеры, отпетые эгоисты, которые смотрят на всех, у кого автомобиль чуть поскромнее, как на быдло? Вы не можете не видеть, сколько у вас тупого, наглого невежества пролезло выше по чужим головам. Вы не можете видеть, что у вас ради погони за личным обогащением разрушается образование, медицина, уродуются города, из толпы людей сознательно делают дегенератов!
– Подождите. Разве я вам это говорил?
– Нет. Вы не говорили. Более того, вы старались представить ваше будущее по возможности в хорошем свете – отчасти потому, что вы искренне верите, что со временем общество может только прогрессировать. Но изучение фактов, реальных результатов развития, о которых вы просто из-за элементарной честности умолчать не можете, равно как и исказить, показывает нам такую, простите… Как вы, человек, сохранивший совесть и порядочность, можете там жить? Специалистам после работы с вами приходится проходить реабилитационный курс, у них психика на грани срыва от того, что вы рассказываете, вы многого такого просто даже не замечаете, у вас это в порядке вещей. Вы не видели, какими они от вас возвращаются, им дают возможность выкричаться, бегать, психогигиенисты с ними работают… Что у вас там осталось от России, жалкий, умирающий обрывок какой-то – и туда вы рветесь…
Виктор резко поднялся с места.
– Родину и мать не выбирают, товарищ майор! И не меняют! И если вы хотели… если дальнейшая работа… – он пытался точнее подобрать слова, но у него не получалось. – Отправляйте меня обратно или расстреляйте к чертовой матери!
Ковальчук тоже встал. Лицо его было хмурым. Он прошелся взад-вперед по комнате, постоял у окна, затем обернулся к Виктору.
– Извините. Я не должен был так с вами говорить. За эти дни слишком многое накопилось, видимо, я тоже оказался к этому не готов. Нам проще. Нам есть что любить, нам есть чем гордиться, у нас есть достижения, у нас есть победы небольшой кровью, у нас неслыханные темпы развития, мы почти отучили народ пить – а вот так, как вы, любить Родину только за то, что она есть, наверное, многим у нас еще надо научиться. Очень хочется, чтобы и вы там все тоже жили, как идут по прямой дороге навстречу утреннему майскому солнцу, спокойно и свободно.
– Спасибо. Я верю, что когда-нибудь это будет.
– Да, и, кстати, мне пора ехать. При нашей с вами работе надо нормально отдыхать. Всего доброго!
5. Хороших дел в пятницу не начинают.
Этот день начинался, как обычно.
Утром Виктор привычно сделал зарядку под переписанные Ленинградским заводом на винил старые хиты Реда Николза и принял душ.
В меню вернулось мясо. Надо понимать, четверг был по графику диетологов.
Очередная группа специалистов приехала на первые три пары и уехала к обеду.
Майор Ковальчук выехал утром и к обеду не вернулся. Вроде как его вызвали.
В перерыв отобедать с Виктором напросился Савельевич – узнать, что в нашей реальности еще написали из песен про войну, и в частности, десантников. Виктор напел анчаровскую «Баллады о парашютах»: «Автоматы выли, как суки в мороз, пистолеты били в упор, и мертвое солнце на стропах берез мешало вести разговор…»
– Жизненно… – заметил Савельевич. – Этот Анчаров, он где служил?
– В десантных он в сорок первом воевал. Потом на переводчика его обучили, в сорок пятом был переводчиком с китайского, когда с японцами воевали в Манчжурии.
– Там же, значит, довелось… А он случайно архитектору Анчарову не родственник? Тут у нас некоторые дома в Брянске по проектам Анчарова строились. Тоже, кстати, вроде еще и песни пишет и в Театре Драматической Песни выступал, это в Москве такой недавно открыли.
– Может, это он и есть?
– А может. Тут никогда не знаешь…
На улице перед воротами засигналил «Старт» – видимо, приехала послеобеденная группа спецов.
– Ну, что… Продолжим служить Советскому Союзу, стало быть…
Дверь распахнулась, в комнату, пригнувшись, влетел спиной вперед комендант, держа обеими руками тяжелый, незнакомый Виктору, пистолет с дульным компенсатором, бесшумно прикрыл дверь, задвинув защелку, и стал за стеной.
– На пол! – зашипел ему в ухо Савельевич и пригнул вниз мощной рукой. Виктор нырнул на ковер. Снизу он уже увидел, что Савельевич стоит на корточках с автоматом наготове.
– Их двое. – продолжал шептать комендант. – Один только смотрит на ребят, и они падают, один за одним. Ни выстрелить, ничего. Наверное, всех уже.
– Автомат где?
– В кабинете… Связи нет – рацию глушат, телефон обрезан. Я сразу сюда.
– Твою… – Савельевич левой рукой откинул край ковра, под которым оказался квадрат люка с крышкой заподлицо; он приподнял и сдвинул на ковер крышку, стараясь не шуметь.
– Лезь сюда, – зашептал он Виктору, – закройся в убежище и беги через третий ход, мы задержим. Все, молчать, пошел!
Виктор просунул ночи в дыру, нащупал скобы. Он успел заметить, что Савельевич с автоматом занял позицию пригнувшись справа от двери.
Внизу оказалось низкое, пустое помещение цоколя с узкими окнами сверху, похожими на бойницы. На некоторых простенках также были скобы; видимо, лазы были во всех комнатах. Буквально в двух шагах от него в глубь бетонного пола круто уходила лестница и вела к железной двери со скругленными углами и четырьмя рычагами для запоров. «Видимо, это и есть убежище» – подумал Виктор. Стараясь не нарушать стоявшую вокруг гнетущую тишину, которую нарушало лишь журчание воды в трубах отопления, он спустился по ступенькам к двери. Со стороны остававшегося открытым люка донеслось невнятное бормотание, затем вдруг послышался щелчок открываемой защелки и тут же, с небольшим промежутком, наверху, в комнате над ним, на пол глухо упали два тела.
Виктор понял – вернее, даже не понял, а почувствовал каким-то первобытным инстинктом, что это все. И что два тела – это не противник.
Он рванул на себя металлическую дверь – она открылась; в глубине проема тускло горело аварийное освещение. Он бросился внутрь, захлопнул дверь, повернул запорные рычаги. Рядом с дверью висел красный пожарный щит; Виктор сорвал с него то ли лом, то ли пику с кольцом на одной стороне и заклинил им тяги запорного механизма. Его уже не волновало, что он выдает свое укрытие грохотом и лязгом металла. Деваться было некуда.
«Что же это было-то?» – лихорадочно соображал Виктор. «Гипнотизеры? Или вообще монстры? Вроде контролера в «Сталкере»? Какая у них тут еще фантастика в реальность превратилась? Стоп, да они же сами им дверь и открыли. Забубнил кто-то и открыли»
За дверью убежища кто-то подергал за рычаг; механизм был заклинен ломом намертво.
«Э! Э! Да он сейчас так же там забубнит и я открою! Чего делать-то будем… Стучать надо чем-то, чтобы заглушить!» – осенило Виктора и он бросился к пожарному щиту, хватая топор. Рядом со щитом он заметил красный опломбированный рычаг с висевшей над ним табличкой «Тревога». «Ну и дурак же я!» – отругал себя Виктор за невнимательность и что есть силы рванул крашеную рукоятку.
За дверью омерзительно взвыло; судя по мощи звука, доносившегося через несколько этажей и защитную дверь, сирену подобрали такую, что ее должна была сразу услышать половина Брянска; потом что-то приглушенно хлопнуло, словно где-то стреляли из ружья, еще раз и еще.
«Теперь пусть побубнит! Однако, сматывать надо.» Виктор просек, что раз нападавшие сумели притащить с собой аппаратуру радиопротиводействия, то уж пластичная взрывчатка на дверь убежища у них уж точно найдется. «Третий ход… Он говорил про третий ход…»
От входа шел коридор с какими-то трубами и кабелями под потолком, в котором было несколько узких щитовых крашеных дверей в отсеки убежища. Виктор бросился по очереди в них толкаться; за первыми двумя оказались помещения с нарами, двери с надписями «Электростанция» и «ФВС» он пропустил, за следующей дверью оказалась кладовая, где хранились противогазы, патроны и стояло в пирамиде с десяток коротких коробовских автоматов, отчего у Виктора мелькнули неприятные ассоциации с какой-то компьютерной стрелялкой и ощущение бредовости происходящего; несмотря на это, он ухватил один из автоматов и три набитых рожка. В отсеке за следующей дверью, в глубине, за нарами оказалась железная дверь с надписью «Ход 2», а напротив ее и чуть вглубь в коридоре оказался отросток, ведущей к двери с заветной надписью «Ход 3». У двери виднелась черная коробка с поворотным пакетником – выключатель освещения.
Виктор на всякий случай вогнал рожок в магазин и передернул затвор, затем повернул выключатель, и, держа правой рукой автомат за пистолетную рукоятку, левой повернул запоры и толкнул дверь от себя. За ней оказалось то, что можно было назвать именно ходом – ход сообщения, узкий и низкий тоннель, похожий на щель, с редкими маленькими круглыми плафонами под потолком, изредка расширявшийся боковыми нишами для того, чтобы два человека могли в нем разойтись.
Повесив автомат на шею, Виктор нырнул в этот ход. Он старался бежать, не сбивая дыхания и думал о том, что же ждет в конце этого хода. Может, они уже все просчитали, и сейчас хладнокровно ожидают его там, вымотанного бегом, теряющего волю к сопротивлению, расслабленного предвкушением спасения… Когда же этот чертов ход кончится? И что дальше, даже если они не устроили засады? В голову лезла всякая ерунда, вплоть до фантастического сверхсекретного тоннеля метро, в который он вот-вот вынырнет.
В висках стучало. Воздух здесь был сухой, но застойный и отдавал каким-то древним антисептиком. Автомат прыгал на груди, и Виктор на бегу перевесил его на плечо.
В конце хода была еще одна дверь; Виктор, снова держа автомат наготове, открыл ее. За ней оказалась круглая, как канализационный колодец, шахта, ведущая вверх, с вделанными в стену скобами. «Вот тут, пока я лезу, как раз наверху удобно мне по башке долбануть» – решил он. Но делать было все равно нечего, и он начал карабкаться наверх, радуясь тому, что скобы не успели заржаветь. Наверху была небольшая площадка с дверью, простой, не защитной, которая открывалась поворотом ручки. Виктору к этому моменту стало уже все абсолютно все равно, что его там ждет, лишь бы все произошло скорее; в глубине сознания даже мелькнуло, не скрывается ли там, за дверью, переход обратно в его реальность. Он нажал на ручку и вывалился наружу.
6. Антоновка вступает в бой.
Его накрыла волна света и морозного воздуха, ноги провалились в неглубокий наст. Впереди, за ветвями густого кустарника, виднелась малоезжая дорога. Виктор захлопнул дверь, которая снаружи была замаскирована, как часть накрытой досками поленницы распиленного сухостоя, и начал продираться сквозь кусты. Сзади в лесу продолжала надрываться сирена. Было не очень холодно, сверху сияло солнце; с еловых лап на голову и за шиворот обильно сыпался снег, но на это он уже не обращал внимание. Оба конца извилистой, как змея, дороги терялись в лесу, вокруг не было видно ни души. Виктор прислушался, надеясь уловить с какой-нибудь стороны гудки машин или лай собак: это оказалось бесполезным, сирена все заглушала своим нудным, уже опротивевшим ему воем. Он хотел уже бросить жребий, в какую сторону идти, но тут заметил что-то темное, мелькнувшее вдали за деревьями; бросившись прочь с дороги, он спрятался за стволом толстой, раздвоенной выше человеческого роста сосны и снял автомат с предохранителя.
Из-за поворота неспешно показалась старая, еще довоенная газовская полуторка сизо-зеленого цвета, казавшаяся на фоне снега почти черной. В кабине был виден один водитель, а в кузове на ухабах громыхали и побрякивали пустые алюминиевые бидоны.
«Блин, а если это уже тридцать восьмой? Ну и черт с ним!»
Виктор достал из кармана выданное вчера красное удостоверение, переложил его в левую руку, и когда неторопливая полуторка по звуку стала совсем близко, выскочил из за дерева, махая развернутым документам и держа автомат в правой руке стволом вверх.
– Стоять! Государственная безопасность!
Из дверцы вынырнула фигура водителя в шапке с заязанными сверху ушами.
– Стою. А в чем дело? Мне на ферму надо!
«Однако, народ непуганый. И к чему это? Ладно, потом спросим, какой год»
– К ближайшему телефону, срочно!
– Ну так я туда еду, садитесь, что ли…
Виктор запрыгнул в кабину.
– Скорее! Дорога каждая минута! Диверсанты могут уйти! – Он взглянул в прыгавший сбоку квадратик зеркала, чтобы взглянуть, не ли погони; впрочем, на этой таратайке даже от велосипедиста не оторвешься. – Если что-то увидите, не останавливайтесь! Если доберетесь до телефона одни – звоните в госбезопасность, майору Ковальчуку, передайте, на объект нападение, диверсантов двое или больше, используют новое не известное нам оружие ближнего боя, имеем много потерь. Сообщил Еремин. Запомнили?
– А как же! Так вы сами сейчас и позвоните.
Полуторка въехала на улицу Антоновки, проскочила вдоль шеренги одноэтажных шлакоблочных домов, горбящихся мансардами, и свернула вдоль электролинии к беленому зданию фермы.
– Ка-ать! Ка-ать! – крикнул парень из открытой двери. – Телефон покажи товарищу!
На порог выскочила молодая женщина в фуфайке и сапогах.
– Сюда проходите! А ты разворачивай! – крикнула она уже на шофера. – Что мы тебе будем фляги через кабину кидать?
– Да сейчас разверну, погоди ты! Видишь, дело какое! Диверсантов ловят!
– Да без тебя словят, непутевый, разворачивай! И так прождались!
– Не словят! Мне лично товарищ спецзадание дал, а ты кричишь. А на этой развалине куда успеешь, куда, видишь? Ну вот, опять заглохла…
Худощавая старушка крутила диск телефона.
– Але! Управление! Это с Антоновки говорят! Тут с Ковальчуком просят соединить срочно. Что? Передаю трубку.
– Алло! Говорите! Слушаю вас! – зазвучал в трубке знакомый голос.
– Это Еремин!
– Что? – в трубке защелкало, видимо, включили запись.
– Совершено нападение на объект. Нападавших не менее двух, – торопливо объяснял Виктор, держа автомат наготове и косясь на дверь, – применяют гипноз или иное неизвестное оружие, охрана не может оказывать сопротивления, много потерь, я бежал через третий ход…
– Где сейчас находитесь?
– Антоновка, молочная ферма на окраине села, где телефон.
– Оружие есть?
– Автомат… три рожка.
– Оставайтесь там, к вам подъедут! Будьте осторожны, не высовывайтесь! На рожон не лезть!
– Пусть ко мне подъедет тот, кто меня хорошо знает! Чтобы я мог проверить, что его сознание не под контролем, понимаете! Иначе я себя ликвидирую!
– Мы поняли! Подъедет человек, вам знакомый!
В окно Виктор увидел, что к ферме спешит чувак с двустволкой в руках. «Черт, это еще кто?»
Скрипнула дверь.
– Не входить! Оставайтесь на месте!
– Это Лужин, Николай Павлович! Я насчет народ поднять на задержание диверсантов!
– Отставить народ! Всем укрыться в погребах и подпольях!
– Батюшки! – воскликнула старушка, продолжавшая стоять подле телефона; очевидно, она тут была за старшую. – Нечто атомная война началась!
На улице послышалось гудение двигателей. В окно Виктор увидел, что по улице промчались два длинных, похожих на крокодилов, бронетранспортера в зимнем камуфляже и за ними, гремя гусеницами, прокатилась самоходная зенитка с задранным в небо шестиствольным орудием с вращающимися стволами – видать и есть тот самый калашниковский «Кактус». «Еще паника начнется» – подумал Виктор.
– Нет, это временно! И с фермы народ пока отведите!
– Слышали, что говорят? – обратилась старушка к собравшимся вблизи женщинам в спецодежде. – В погребе спрячьтесь!
– Никитична, а скот как же? Милка не сегодня-завтра отелится!
– Не уйдет твой скот! Сказали – временно! – отрезала старушка, продолжая, однако, сама стоять рядом.
– Вы тоже с ними, в погреб идите!
– А мне нельзя, я здесь ответственная! Я эту ферму сама строила, и поскольку жить мне осталось мало, то пусть я лучше на этой ферме умру, а коров своих в обид не дам! Вон они, красавицы, каждая на моих руках росла!
«Ну что ты будешь делать… Ладно, будем надеяться, что и гипнозом такую не сразу скрутить».
По улице прогрохотал гусеничный арттягач с брезентовым кузовом и остановился на околице у водокачки. Из него выпрыгивали солдаты и растягивались в цепь вокруг фермы; еще три таких же проследовали мимо него, свернув с дороги, в обход леса. В лесу послышалось нестройное татаканье автоматов. Со стрекотом невысоко над лесом плавно проплыли один за одним два поджарых самолета с высоко поднятыми над фюзеляжем оранжевыми крыльями и широкими лыжами вместо шасси, необычайно напоминавшие немецкие «шторхи»; видимо, с Бордович подняли авиацию ОСААФ. Еще через пару минут со стороны Брянского аэропорта показались три звена легких вертолетов и один тяжелый, транспортный, с двумя винтами вдоль фюзеляжа, появился со стороны Сещи и завис высоко в воздухе. Один из легких вертолетов, судя по звуку, вернулся и стрекотал где-то над фермой, не видимый Виктору из окна.
На дороге показался знакомый серый «Старт» и остановился поодаль от фермы. Из него вышел майор Ковальчук и помахал в воздухе руками.
– Внимание! – рявкнул кто-то из ручного мегафона, стоя позади машины. – Сейчас к вам подойдет наш сотрудник, у него нет оружия!
«Ну, это уже как в фильмах про террористов», – с некоторым недовольством констатировал про себя Виктор. - «Еще подумают, что я эту бабку в заложники взял».
– Все, вы бы, бабушка отошли сейчас на минуту.
– А зачем? Я тут не мешаю.
– Вы не поняли, товарищ…
– Колбенцева, Мария Никитична я.
– Вам, товарищ Колбенцева, поручается задание выйти навстречу товарищу майору и сказать: «На вопрос отвечать не спешите, вопрос требует обдумывания». Как меня поняли?
– Значит, на вопрос отвечать, это, не спешите, он, вопрос, то есть, требует обдумывания. Верно сказала-то?
– Верно. Далее следуете до машины и ждете дальнейших указаний. Понятен приказ?
– Понятен, сыночек, как не понять-то.
– Выполняйте.
Никитична выглянула из-за двери и крикнула:
– Не стреляйте, товарищи, свои! Это завфермой Колбенцева, мне с товарищем майором поговорить надо. Чего? Можно идти?
Никитична подошла к Ковальчуку и что-то пошептала ему на ухо, тот кивнул головой. И она засеменила к машине. Ковальчук, не спеша и держа руки на виду, подошел к дверям.
– Товарищ майор, вы насчет вопроса поняли?
– Да, Виктор Сергеевич. Мне передали. Отвечать, обдумав.
– Назовите годовщину смерти Сталина. Не спешите…
– Ответ готов. Можно говорить?
– Да.
– Тысяча девятьсот пятьдесят третий.
Виктор опустил автомат вниз стволом, поставил на предохранитель и аккуратно приставил к стене.
– Все, можно заходить. Вон там автомат, вот рожки.
Вошедший Ковальчук подобрал оружие и внимательно окинул Виктора взглядом.
– С вами все в порядке?
– Со мной-да, с остальными – не знаю. Комендант и начальник караула остались прикрывать, потом слышал падение двух тел.
– Давайте в машину, по дороге расскажете.
– А вы быстро поняли, в чем смысл вопроса – заметил Виктор, когда они с майором уже спешили к «Старту».
– Детский вопрос, – хмыкнул Ковальчук. – Сталин жив.
7. Время амазонок.
Фразу о том, что «Сталин жив» Виктор воспринял, как один из местных стереотипов. Бога нет. Сталин жив. Так принято.
В машине оказалось приличное зимнее пальто его размера, роста и полноты, шарф и черная каракулевая шапка пирожком, все очень хорошо подходило к фигуре, лицу и сочеталось друг с другом. Так быстро все подобрали? Или комплект местной одежды был подобран для него заранее? Странно…`Впрочем, странного за эти дни здесь было очень много, например та же система его охраны – как-то не так он себе ее представлял для подобных случаев. И не то, чтобы те, кто ее создавал, не знали, как ее делать; скорее, они плохо представляли себе, от кого ее делать. Поэтому что-то было сделано с чрезмерным усердием, а что-то упустили или сознательно пренебрегли. То ли предполагалось, что на объект нагрянут какие-то необычные иностранные спецслужбы, то ли вообще что-то необычное в духе тех же «Секретных материалов». Инопланетян они ждали, что ли? Хотя с другой стороны, а кто сказал, что нагрянули не инопланетяне?
«Старт» урчал двигателем, продвигаясь по извилистой дороге. Виктор старался как можно подробнее поведать Ковальчуку все, что он успел узнать об этом странном нашествии. Запищала рация; сидевший впереди сотрудник передал трубку майору.
– База-двенадцатая слушает. Заявку принял. Сколько разбили банок при перевозке? Записываю. Нет, капусту не отпускать. Дождитесь машины 72-18 БРБ из промкооперации и грузчиков. Торгуйтесь с заготовителями о цене поставок. Бакалейный ларек опечатайте для ревизии, гири сдайте на склад, только чтоб без антисанитарии. Конец связи.
«Кодом пашет» – подумал Виктор. «Чего-то примитивно для пятьдесят восьмого. Скремблер бы им. Наивно как-то про капусту. Впрочем… Если у них тут мобилами торгуют, то и на овощебазах может быть ведомственная радиосвязь. На железной дороге-то она уже есть!»
– Похоже, что наших гостей армейские подразделения блокировали на краю леса. – пояснил Ковальчук. – Как вы и говорили, двое, пытаются отстреливаться из снайперской винтовки и пулемета, видимо, захватили на чердаке. Среди солдат трое легко ранены. Армейцы их брать не будут, уговаривают через мегафон сдаться, сейчас высадят нашу спецгруппу, она займется. С этими феноменами есть о чем побеседовать в другом месте…
Машина скрипнула тормозами. На дороге наискось, загораживая весь путь, торчал знакомый Виктору крокодилистый транспортер. Сквозь все еще доносившийся из лаборатории вой сирены было слышно, как кто-то распекает водителя – как понял Виктор из виртуозного сочетания слов – за заглохший двигатель. Элементы бардака в отдельно взятых частях, надо полагать, еще имели место.
Ковальчук с Виктором вышли из машины. Виктор внезапно узнал в окружающей среде то самое место, где совсем недавно он тормозил полуторку.
– А если через третий ход? – спросил он. – Тут недалеко.
– Нельзя. Неизвестно, что там гости использовали. Могли заминировать, применить отравляющие вещества, бактерии. База блокирована, туда только войдут для эвакуации раненых. Я предупредил, чтобы работали в химзащите. Так что, если все нормально, то, надеюсь, вашу верхнюю одежду вам вернут через пару-тройку дней. В этой нормально?
– Просто отлично. Как будто специально на меня шили.
Сзади по дороге подъехал армейский джип, внешне похожий на послевоенный «газик», но покрупнее, размером этак примерно с ленд-лизовский «додж», с колесами под стать небольшому грузовику. Хоть пушку на нем тягай, только, наверное, бензина много жрет. Задняя дверца приоткрылась, и оттуда показался плотный военный, с жесткими чертами лица, в папахе, с погонами, на которых были два просвета и две звездочки. Интересно, в каком году здесь погоны обратно ввели?
– В чем дело? Почему гражданские машины в зоне операции?
– Подполковник Сумков? Я майор Ковальчук, министерство госбезопасности. Оперативно ваши орлы сработали, сразу блокировали район.
Тут Виктор убедился, что в данной реальности звания МГБ формально или неформально считаются выше армейских даже при отсутствии погон. Подполковник сразу позиционировал себя как по званию равный Ковальчуку или даже чуть ниже.
– Так против лома нет приема! Только услышали сирену и сигнальные ракеты увидели, сразу по тревоге поднялись. Тут вон у нас еще в этом году много китайцев служить прислали, они парни крепкие, неприхотливые. Правда вот на новой технике их обучать трудно. Какое у них образование-то при японцах было?
Сирена в лесу смолкла, но тут же сзади по дороге послышался треск гоночного мотоцикла. Из-за поворота дороги вылетел мотоциклист без шлема; оглушительно вереща форсированным движком, оставляя за собой след сизого дыма и взметая задним колесом бурун спрессованного снега, он лихо проскочил мимо джипа по краю обочины дороги, тормознул с разворотом, зарывшись в облаке взметенной снежной пыли, так, что чуть не лег набок и остановился возле их «Старта». И тут только Виктор узнал, что это Зина.
Зина сидела верхом на мотоцикле для ледовых гонок, с шиповаными колесами, без фары, но с высоким мощным хромированным рулем, который бы сделал честь любому байкеру. Стальной конь был далек от форм дамских велосипедов, поэтому Зинино пальто было до половины снизу расстегнуто, а узкое платье завернулось кверху, обнажая бедра так, что были видны подвязки чулок. Платок на голове сполз назад и волосы были растрепаны ветром. Одним словом – амазонка двадцатого века. За спиной у нее болталась объемистая зеленая сумка с красным крестом, а на боку – еще одна сумка поменьше, противогазная.
– Живой? – крикнула она Виктору.
– Гражданка! Кто вас провел через оцепление? – рявкнул Сумков.
– Мотоцикл, товарищ полковник!
– Кто?.. Да вы в своем уме, гражданка?
– Товарищ Нелинова наш эксперт. – заметил Ковальчук.
– то же вы, товр эксперт? Вас же подстрелить могли!
– Осназ бы подстрелил, товарищ полковник – заметила Зина, слезая с мотоцикла, – а срочники – не успеют. Я врач, и мое место рядом с ранеными.
Подполковник, видимо, очень уважал врачей, и поэтому ничего не ответил. В «Старте» снова запищала рация и из машины донеслось «Грузчики вызывают базу-двенадцать!» Ковальчук пошел к трубке.
– Не холодно? – спросил Виктор у подошедшей Зины.
– Жарко… Я, как увидела ракеты, медикаменты, пакеты в сумку – и до техшколы ВСО, оа у нас рядом. Товарищ майор – обратилась она к закончившему разговор Ковальчуку, – разрешите следовать на объект для оказания помощи? У меня есть противогаз.
– Следовать на объект не разрешаю. – сухо ответил Ковальчук. – На данный момент на объекте обнаружен весь личный состав подразделения… к сожалению, без признаков жизни. Легкораненым солдатам из оцепления оказана первая помощь, и они уже эвакуированы вертолетом.
– Как… все?.. – Зина как – то растерянно посмотрела на него.
– Да. Плюс водитель и трое ученых, которых он вез для опроса на машине, которой они и воспользовались.
Зина медленно повернулась к Виктору.
– Послушайте… – как-то глухо начала она – послушайте, да скажите же вы им наконец! Скажите!
– Эксперт Нелинова! – резко попытался оборвать ее Ковальчук.
– Как вы можете! – крикнула Зина, глядя в глаза Виктору. – Они же из-за вас погибли! Из-за вас! Чтобы вы жили! Что вы ждете, скажите!
– Прекратите немедленно! – закричал Ковальчук. – Вы нарушаете! Немедленно удалитесь за оцепление! С вами будет разговор позже!
– Есть удалиться за оцепление… А вы, вы – она крикнула Виктору, уже заведя мотоцикл и садясь на него – никогда больше ко мне не подходите и не говорите со мной! Никогда! Никогда!
Зина газанула так, что мотоцикл стал на дыбы; на одном колесе она вырвала свою стальную машину из придорожного сугроба и через мгновение исчезла за поворотом.
– Под Харбином была у нас в войсковой разведке такая, – задумчиво произнес Сумков. – Маша Трофимова. Черт, а не баба. Ранило ее потом и на гражданку комиссовали.
Крокодилистый бронетранспортер завелся, и они вернулись в машину. Ковальчук задернул занавески на боковых окнах, на заднем стекле, и еще одну – перед стеклом, которое могло подыматься передним рядом сидений. Само стекло Ковальчук поднимать пока не стал.
– Пока вас повезут в энскую часть. Это – он кивнул на занавески – не для того, чтобы вы не видели, куда вас везут, а для того, чтобы вас не видели. Будем ждать решения.
– Николай Александрович, – Виктор решил идти напрямую, – может, действительно мне пора уже знать, что я должен сообщить? А то только друг друга путаем, а время идет.
– Вы же видели, что Нелинова была не в себе? И вообще она будет отстранена от исполнения обязанностей за нарушения режима секретности и дисциплинарные проступки.
– Ну, тогда меня тоже надо отстранять. Это она из-за меня сюда бросилась.
– Это поняли.
– Прошу также учесть, что в моей реальности Зинаида Нелинова была партизанской разведчицей и пала смертью храбрых в 1942 году.
– Действительно так?.. – Ковальчук минуту промолчал. – Я в сорок втором еще пацаном в школу бегал. И жили мы на Урале, там новый завод начинали строить… Ладно. Будет учтено.
– Так все-таки, что вы все от меня хотели? Я ведь не Буратино. Вы сами вначале спросили меня о каком-то заявлении.
Ответа не последовало. Гудел мотор, машина неспешно покачивалась на ухабах невидимой лесной дороги.
– Теперь-то мы чего ждем? Те, от кого вы меня охраняете, надо полагать, меня уже вычислили. Сегодня прислали двух монстров, а завтра сюда прилетят ядерные ракеты…
– Завтра?! – Ковальчук выпалил это так, что водитель даже машинально слегка тормознул.
– Ну, не завтра, послезавтра, через неделю… Это я как пример говорю.
– Да… – заметил майор, вытирая разом вспотевший лоб и поднимая стекло перегородки салона. – Действительно, придется вам все рассказать, а то хорошо, если только до инфаркта окружающих доведете, а то и таких дров наломать можно…
8. Великая Отечественная термоядерная.
– Как вы уже знаете, – начал свой рассказ Ковальчук, – в нашей реальности план «Брбаросса» не был приведен в исполнение, и война не началась 22 июня 1941 года. Случилось что-то необычайно серьезное, что заставило Гитлера полностью – полностью! пересмотреть все свои планы, и ломать тут инерцию, которая сложилась к тому времени во всех слоях общества и которая толкала его к походу на восток. Точных причин такого шага до сих пор установить не удалось, известно лишь, что поступку фюрера предшествовала его встреча с Гиммлером и несколькими высшими чинами гестапо, детали которой до сих пор содержатся в глубокой тайне. В дальнейшем политика Гитлера имела даже отдельные черты той, которой следует ваша объединенная Германия, например, строительство нефте– и газопроводов из России в Европу. Официально поворот этой политике к новому витку конфронтации с СССР объясняется захватом рейхом ближневосточных нефтяных месторождений. Однако есть сведения о существовании некоей тайной директивы «Атилла». Это не тот план «Атилла» по захвату южной Франции, который Гитлер то отменял в связи с «Барбароссой», то возвращался к нему. Смысл нынешней директивы состоит в том, чтобы подвести все четыре великие державы к ядерной войне, в ходе которой будет уничтожена нынешняя цивилизация на всем земном шаре и, в значительной мере, взаимно истреблено человечество, а оставшиеся в живых должны будут вымереть или одичать.
– Странно, – заметил Виктор. – Какая же польза фюреру от войны, в которой никто не выиграет?
– Гитлер рассчитывает сохранить в подземных городах так называемую новую арийскую цивилизацию, которая, по мере того, как поверхность Земли будет очищаться от радиоактивного заражения, начнет новое завоевание планеты с помощью современной техники. Директивой предусмотрено, что Земля будет заселена расой высших людей численностью примерно в миллиард, которая не будет нуждаться в рабочей силе представителей других рас – всю работу, недостойную уберменшей, должны будут выполнять машины. Строительство подземных городов ведется под пропагандистским предлогом защиты от «русско-еврейской угрозы», а нынешней милитаристской элите преподается, во-первых, как средство держать нации рейха в повиновении и единстве, а, во-вторых, как средство избежать безработицы и перепроизводства. Господствующие слои вполне устраивает мысль, что речь идет только об имитации подготовке к войне с целью гонки вооружений, ну и, в какой-то мере, в надежде измотать в этой гонке соперников экономически. Надо также учесть, что если к началу сороковых фюрер имел лишь ограниченную власть над военно-промышленными кругами, то за прошедшие почти два десятилетия бюрократия в рейхе укрепилась настолько, что роль частного капитала в экономике и политике стала практически символической. Так что останавливать вождя сегодня практически некому. Когда на директиве «Атилла» будет поставлена дата, никто не знает, в том числе этого пока для себя не знает и сам Гитлер.
– Если я правильно понял, сейчас период перед началом Великой Отечественной, только ядерной?
– Можно сказать и так.
– Собственно, я догадывался, для чего нужны линейные города, но не знал, что все так серьезно… А в чем же тут, собственно, моя роль?
– Разъясняю. После того, как Гитлер отказался от плана «Барбаросса», он подписал директиву, которая резко расширила планы развития спецслужб, специализирующихся на различных малоизученных методах, начиная от гипноза, попыток чтения мыслей, астрологии, иных способов предсказания, и кончая откровенно мистическо-шарлатанскими направлениями. Проверка эффективности этих направлений велась и у нас, и, надо сказать, решительного прорыва не дала, хотя есть процент отдельных удачных случаев, которые колеблются на грани между случайностью и закономерностью. В конце сороковых к нам попал некто Цванцигер, перебежавший на нашу сторону сотрудник такого подразделения, который предсказал изменение политики Гитлера и планы, подобные «Атилле». Вначале к этому предсказанию относились весьма скептически, однако, по мере изменений внешней политики рейха и появлении косвенных агентурных данных о директиве «Атилла», отношение стало меняться. В частности, среди прогнозов, которые сделал Цванцигер, был следующий: «В году пятьдесят восьмом в городе, именуемой лесной чащей, на реке, имя которой – правая сторона, в месте, прозванном укрытием или землей обетованной, появится странный человек и спрячет странные предметы. Он скажет, кто он, но не объяснит, как сюда попал и предупредит о критической угрозе. Неведомые мне силы будут охотиться за ним».
– Понятненько… – протянул Виктор.
– Как вы понимаете, в конце концов пришли к выводу, что город-чаща – это Брянск, или, по-старинному, Дебрянск, река с правым названием – Десна, от слова «десница», место, куда бегут, где укрываются – это Бежица, где селились беглые. Осталось только подготовить на всякий случай «лабораторию» и ждать. Дальше вам уже все ясно. Вы – странный человек и спрятали странные вещи, вы назвали себя, но не понимаете, как попали, наконец, за вами охотятся «неведомые силы». Остается только критическая угроза. На данный момент это, предположительно, дата или какие-то иные данные о директиве «Атилла».
– Логично. – согласился Виктор. – Только вот я не только в своей реальности ничего не знал об «Атилле», но мне даже в голову не могло прийти о подобных бредовых планах. Разве что в фантастических романах встречал. А может, я о какой-то другой угрозе должен сообщить? Про распад СССР или СПИД?
– Ну, как вы понимаете, если человечество вымрет, остальное как-то мало будет интересовать.
– И это верно. Ну, а такой вариант: Гитлер просто сам никогда не поставит даты на директиве «Атилла» и тогда критическая угроза будет совсем другая?
– Вероятность есть. Но, согласитесь, со всем остальным нам будет как-то проще справиться. Когда вы сказали, что заявлений у вас нет, была принята версия, что вы не знаете, что именно должны сказать, и сообщение об угрозе, скорее всего, окажется случайной фразой в разговоре. Отсюда и случайный характер расспросов; вы должны были или быть невольно наведены на мысль той или иной фразой, или же ваше заявление неосознанно для вас могло быть частью вашего ответа. Поэтому все сказанное вами так тщательно анализировалось. Была также проверена версия, что сообщение было передано вам в состоянии гипнотического внушения…
– Простите, кем?
– Ну, мы откуда знаем, кем? Если есть явление, то оно может быть кому-то известно, и кем-то сознательно использовано для переброски вас в качестве курьера. Например, нами же в будущем.
– То-есть вы подозреваете, что я ваш связной?
– Почему мы должны это отбрасывать? С помощью прибора, который вы вчера видели, вы были незаметно введены в уровень сна, на котором мог быть установлен контакт с подсознательным элементом вашей памяти. Не беспокойтесь, никаких попыток узнать те сведения, по которым вы сознательно обязывались хранить тайну, не предпринималось, только что же в вас могли заложить бессознательного.
– И что же нашли?
– К удивлению, ничего. Обычно у человека бывает все-таки что-то кем-то заложено. Например, вы могли воспринять какие-то рекламные или пропагандистские стереотипы. Но ничего так и не обнаружили. То ли в отношении вас данные методы не работают, то ли в вашей истории у людей более развита критичность мышления.
– Не у всех.
– Не буду спорить. В общем, все уперлось в тупик. Смешно, но если бы вы от нас хотели что-то скрывать, было бы проще. Остается только одно – предложить вам вместе с нами искать, что же это за критическая угроза.
– Почему это не сделали сразу?
– Видите ли… Человеку свойственно домысливать факты. В данном случае мы не можем до конца проверить, что является фактом, а что – плодом вашего неосознанного домысла, подспудного стремления выдать желаемое за действительное. Никогда не доводилось допрашивать свидетелей?
– Нет. Но приходилось говорить с эксплуатационниками по поводу недостатков и отказов продукции, они часто домысливают картину не в ту сторону. В общем, понятно.
– Ну и еще. Нам, так же как и вам, непонятно, почему вы прибыли из другого будущего и из другого СССР. Хотя при этом проще – изменения здесь не отразятся на изменениях у вас и наоборот.
– Знаете, когда я об этом думал, то вспомнил одну интересную вещь. Ну, я рассказывал, что сейчас можно по сети Интернет общаться, в том числе и с теми, кто уехал за рубеж. И вот, когда начинают вспоминать СССР, то получается, что вроде как бы жили в разных СССР. Очень разных. Одни говорят, что органы их привлекали за рок-музыку и слушание радиоголосов, другие – что собирались спокойно компанией, отрывались под Джингис-хана, стриглись, как хотели, носили, что хотели, никто за это не напрягал. Одни говорят, что в Союзе есть нечего было, во всех магазинах пусто, одежды нет, обуви нет, а другие – что никогда голодными не сидели, холодильник доверху жратвой забит, шкаф шмутками – причем, простые инженеры, а тем более слесаря! Одни говорят, что в Союзе нельзя было заработать, никакого роста, везде дураки, другие – что работа на каждом предприятии была, и подкалымить всегда можно, и начальство нормальное, и коллектив хороший. Одни говорят, что десятилетиями на квартиру стоять надо, другие – что завод сразу дал. Один говорит, что реформа уничтожила прекрасные призводства, разработки, другой – что нечего было уничтожать, а был только бардак и пьяные слесаря… В общем, насчитал я, что Союзов у нас было примерно пять, и все разные. И все мы в нем параллельно жили и не только не соприкасались, но и даже смежных Союзов не замечали. Так может, это еще один?
Машина остановилась. Послышался лязг и скрип открываемых металлических ворот. Водитель снова дал газ, немного проехал и остановился.
– Ну все. – Ковальчук открыл дверцу. – Приехали.
9. Если нельзя хакнуть систему…
Виктор думал, что его засунут в какое-то убежище, но вместо этого ему предложили войти в длинный, бревенчатый, обложенный кирпичом дом, похожий, на барак или казарму, и провели по коридору в помещение, где стояла пара коек с тумбочками, письменный стол и круглый в углу возле углового шкафа. На дверь была наскоро прибита коробка из брусков, и в нее вставлены вторые двери. У дверей этих был поставлен часовой, и еще пара ходили под окнами.
– Думаю, переночевать придется вместе здесь. Это общежитие начсостава. Ужин принесут в судках. На всякий случай: вы ответработник из Москвы, гражданский, прилетели сегодня спецрейсом по делу нападения на объект.
Когда Виктор увидел часового в коридоре, первую секунду у него возникло подозрение, что монстры все-таки как-то на его мозги подействовали. На часовом был черный демикотоновый архалук с погонами, как будто это был манекен в музее; просторный суконный башлык за плечами, невысокая черная папаха с красной звездой и кинжал на поясе дополняли экзотический вид. Вооружен часовой был обычным коробовским автоматом армейского образца, с неширокой ложей и стволом, казавшимся необычно длинным и тонким из-за отсутствия столь привычной на калашниковских и симоновских системах газоотводной трубки.
«Оба-на! Чего это за дикая дивизия в натуре?»
Когда Ковальчук закрывал на окне сбившуюся штору светомаскировки, Виктор увидел, что на часовом под окнами такое же странное одеяние, только дополненное буркой от холода.
– А это чего за род войск? – не удержался Виктор.
– А, это сталинские казаки. Это Жуков для эксперимента придумал еще перед второй финской. В ряде областей создавались казачьи колхозы, где дети с малых лет, помимо всего прочего, обучались военному делу. После прохождения срочной службы им могут предложить заключить договор и служить в армии за оплату, в рядовом и сержантском составе, как у вас контрабасы.
– Контрактники. Контрабасы – это разговорное выражение.
– А теперь я хотел бы спросить вас о том, как получилось, что двое диверсантов за пару минут уничтожили, как у вас говорят, элитное спецподразделение.
– Надо так понимать, сами диверсанты уже не скажут?
Ковальчук слегка поднял брови.
– Для специалиста по прикладной кибернетике вы очень наблюдательны.
– У нас после войны снято много фильмов о разведчиках. И контрразведчиках.
– Фильмы – это фильмы… Но вы правы: не скажут. Оба покончили с собой, физических повреждений, несовместимых с жизнью, нет, следов применения яда тоже. Как и у всех бойцов… спецподразделения. Поэтому вопрос к вам.
– Надеюсь, вы не считаете, что я им передал сведения об охране, чтобы поиграть в стрелялку в реале? Андреналина добавить?
– Ну, не знаю, как ваш андреналин поживает, а мне бы хотелось узнать ваш свежий взгляд.
– Вообще-то я сталкивался только с безопасностью компьютерных сетей, а насчет диверсионных операций – опыта никакого, кроме того же кино. Хотя… Странная у вас какая-то система охраны. Совмещать функции персонала и часовых явно неудобно. Не проще ли было вывезти в какой-нибудь правительственный бункер?
– Вначале это и предлагали. Однако появились некоторые соображения, что пассивная защита безопасности не обеспечивает.
– То-есть?
– Вы, вероятно, читали в вашей исторической литературе, что в Германии в конце 30-х некоторые влиятельные лица увлеклись использованием в государственных целях различных паранормальных явлений?
– Да. Гитлер создавал «Анненербе», они искали в Тибете какие-то сверхъявляния и так далее.
– Ну, то ли ваши популярные издания не слишком точны, либо вы особо ими не интересовались, либо у вас там какие-то пропагандистские соображения… В общем, Гитлер как раз оккультизмом мало увлекается, хотя и строит из себя сверхчеловека. Паранормальные явления – в основном любимое дитя Гиммлера, который и инициировал летом сорок первого директиву фюрера по усилению работы на данном направлении… кстати, структуры по проверке таких явлений создали у нас в период тесного сотрудничества с рейхом. Правда, у нас возобладал все-таки критический подход. Короче: по имеющимся данным, существует угроза покушения на вашу жизнь методами телепатического воздействия. Поэтому была запущена дезинформация, что вас отвезли на Урал на секретный подземный объект, а на самом деле поселили в лесу, в который население не суется, думая, что там тайно испытывают бактериологическое оружие. Помимо «лаборатории», под Брянском было создано еще несколько объектов, на каждом из которых можно было вас разместить. Это затрудняло ваши поиски.
– Кстати, вы так подробно рассказываете… А они не могут откуда-нибудь из леса записывать наш разговор по колебаниям оконного стекла?
– Вы нам рассказывали о таких вещах. Но пока спецслужбы вероятного противника достаточно портативной аппаратурой для этого не располагают, а в окрестностях части сейчас интенсивно проводятся учебные занятия – якобы готовится смотр части, приезжают важные шишки из Москвы и хотят видеть боевую выучку. Так что скрытно расположиться в лесу с аппаратурой сложно. Если, это, конечно, не марсиане. Так что говорить можно свободно.
– Спасибо. Дело в том, что хотя у нас в будущем профессия тайно убивать разных людей хорошо развита – диверсанты там, террористы, частники киллеров нанимают, но до сих пор не слышал, чтобы у нас кого-то в реале убрали телепатически. Как-то чисто техническими приемами обходятся. Хотя спрос на это есть и вроде как эффективно должно быть.
В наружную дверь кто-то постучал. Ковальчук крикнул «Войдите!», и в комнату вошел молодой сталинский казак с судками в руках. Оно, конечно, не совсем казачье дело, но не китайским же солдатам поручать.
– Кстати, при вылете из Внуково не болтало? – Ковальчук обернулся к Виктору, пока казак расстилал на столе салфетки и ставил фаянсовые тарелки. По комнате разнесся сочный, возбуждающий запах чего-то жареного и мясного.
– Не заметил как-то. Вообще сейчас авиация – это не то, что четверть века назад. Радары, связь, закрытые салоны… Наступает век реактивных скоростей, кондиционеров и стройных длинноногих бортпроводниц вот в таких (он показал рукой) коротких платьях – мода космического века такая будет. Все красивые девушки скоро будут мечтать попасть в бортпроводницы и летать из Москвы до Нью-Йорка. А знаете, недавно как-то случайно разговаривал с одним молодым режиссером, у него есть идея фильма. «Экипаж» называется…
Казак закончил сервировку, стал по стойке смирно («Разрешите идти?») и, получив, утвердительный ответ, скрылся за дверью.
– …А еще самолеты будут угонять и взрывать, так что вам работы добавится, – подытожил Виктор
– Угонять? В тридцать первом был такой случай. В Латинской Америке самолет захватили восставшие солдаты. Но это скорее курьез. У вас это стало эпидемией?
– За бугром это через несколько лет после войны началось, а в СССР – до середины 60-х были единичные случаи, а к семидесятым как-то сразу повалило.
– Интересно. А смысл угона?
– В то время – перелететь через границу. Ради лучшей жизни или скрыться от уголовного преследования.
– Видите ли, в странах Гроссфир к перебежчикам относятся очень подозрительно. Один раз предал – в другой предаст. Тем более уголовники.
– Повезло вам… Вернемся к топику… ну, к теме разговора. Не является ли это телепатическое оружие просто блефом? Меня терзают смутные сомнения, что Гиммлер на этом наследии Нибелунгов по-тихому бабло намывает. Почему вот, например, они не применили его для терактов против руководства СССР?
– Ну, как вы понимаете, для руководства тоже принимаются определенные меры защиты, это во-первых. А во-вторых, и не всегда имеет смысл в таких терактах. Например, Гитлер в конце 30-х не слишком заботился о безопасности. Выступал в пивных, летал на самолетах, в которые можно было заложить взрывное устройство… Но Сталин запретил подобные операции. Спросите, почему?
– Действительно, интересно.
– Потому что в случае войны Германия скорее проиграет ее с истеричным фюрером, чем с умными и расчетливыми генералами. Что, собственно, в вашей реальности и случилось. А представьте себе, если бы генералы еще и отказались от политики геноцида? Просто использовать Россию как сырьевую базу Германии, поставить прогерманское правительство, короновать кого-нибудь из эмигрантов, особо не задавливать местное население и разлагать его пропагандой, мнимой вольницей и водкой, как американских индейцев. Представляете, сколько бы у нас тут сразу нашлось немецких холуев? Сколько бы нашлось людей, одураченных пропагандой, людей, которые хотят быть одураченнными, тех, кто накопил обиды и злобу на советскую власть, или даже на соседа, но винит во всем власть? Другое дело, что с таким большим куском Германия в конце концов не справилась бы, но вы же знаете, сколько лет на шее русского народа просидели татары, просидели поляки?
– Да. Оранжевая революция… Судя по нашей дальнейшей истории, вы правы. Но по тем вещам, которые я успел заметить, в здешнем СССР руководство действует весьма разумно. Так что Гитлер заинтересован ликвидировать Берия.
– Но не заинтересован Гиммлер, по ряду причин. Следовательно, отсутствие покушений – это не доказательство отсутствия телепатического оружия. Тем более, непонятно пока, чем действовала диверсионная группа. Отсюда и необычность обеспечения безопасности. Плюс к тому же ученые протащили идею, для того, чтобы сократить число людей, несущих караульную службу, создать на объекте кибернетическую охранную систему будущего. С телекамерами на территории, стреляющими автоматами, фотоэлементами, емкостными датчиками и прочим. На случай, если охрана что-то проглядит, сигналы от телекамер, микрофонов и телеметрии записывали на четырнадцатилинейные аппараты Рабиновича, установленные под гаражом, чтобы можно было незаметно грузить бобины в фургон и доставлять новые. Для управления этим комплексом была задействована небольшая счетная машина, в подвале, вы до нее не добрались.
Виктор вспомнил жужжание в будке. Хорошо, если это только вращающаяся телекамера.
– И вот всю эту систему сломали менее чем за минуту, средь бела дня, голыми руками. Ваши соображения?
– Ну… Знаете, чем-то напоминает атаку хорошо защищенной компьютерной сети. Самое слабое место в таких системах – это люди. Скажем, присылают письмо с вложением и текстом, чтобы человек, не подумав, щелкнул по нему и запустил троян… ну, это от троянского коня, вредоностная программа. Самое главное – текстом письма воздействовать на психику того, кто получает такое письмо. Страх взыскания, низменные инстинкты, алчность… главное, используя рефлексы, стереотипы, создать в мозгу очаг возбуждения, который затормозит центры, отвечающие за разумные действия. Я понятно разъясняю?
– Иными словами, создать в мозгу человека ситуацию «Приказы не обсуждаются, а выполняются»?
– Именно. Если нельзя хакнуть систему, надо хакнуть мозги человека, который ей управляет.
– А ведь туда отбирали безупречных, самых дисциплинированных, готовых на все, только прикажи – и умрут… Черт! – воскликнул Ковальчук, хлопнув себя по коленке и вскакивая со стула. – Это же буквально! Он как-то им внушил, приказал, нашел какой-то ключ… чтобы сначала исполняли команду, а потом думали. Внушил умереть от горя или от потерянной воинской чести… ну, это уже ученые будут разбираться в механизме. Это вы здорово мысль подсказали, – он быстро прошелся по комнате, потом, пережевывая озарение, сказал: – Так. Давайте сделаем перерыв и осмыслим то, до чего мы тут дошли, а то наши пюре и котлеты совсем остынут.
10. Мрак под фонарем.
Ночь на новом месте прошла спокойно. Виктору приснилось, что он купается где-то на Орлике, причем по этому озерцу ходит теплоход.
Когда он утром открыл глаза, майор Ковальчук был уже одет. Виктор сбросил одеяло и тоже начал быстро одеваться.
– Да вы могли бы еще поспать. Я сказал, чтобы завтрак принесли чуть позже.
– Ладно, чего уж там. У меня такое ощущение, что сегодня опять переезжать.
– Отчего?
– Не знаю. Снилось, что купался в Орлике.
– Чувства вас не обманывают. Сегодня вы возвращаетесь в институт.
Виктор от удивления поднял брови и перестал застегивать рубашку.
«Интересно, как он предполагает делать? Окружит кафедру сталинскими казаками? Заменит всех студентов на сотрудников в штатском? Или мне изменят внешность и пол? Нет, пол научились менять лишь недавно. К счастью.»
– Это в смысле?
– У нас пришли к выводу, что если уж они так быстро нашли вас в лаборатории – а, как установили, нападавшие прибыли в Брянск всего три дня назад, – то для того, чтобы вас не нашли, надо, чтобы вообще не искали, – майор взял один из стаканов, стоящих на круглой тарелке возле графина на столике и повертел в руках. – Будет организована утечка информации, что вы на самом деле ни из какого другого времени не прибывали. Вы – случайный человек без определенного места жительства, которого мы использовали для приманки, чтобы выявить и ликвидировать двух особо опасных агентов иностранной разведки. Вещдоки, часовщик – все это муляж и инсценировка. Об успешной ликвидации абверовской агентуры, кстати, будет сообщено в прессе, но о деталях, и, особенно, о наших потерях, никто не должен знать.
– Понятно, – ответил Виктор, проглотив слюну. С одной стороны без охраны было непонятно, чего ждать, с другой стороны – свободно.
– В институте вы скажете, что вас забрали по ошибке, после проверки в течении нескольких дней выявили личность, дали паспорт, отпустили и извинились. Что спрашивали – не подлежит разглашению, ибо составляет предмет тайны следствия. От нас в институт тоже сообщили, что все в порядке, и что вы оказались товарищем, которому можно доверять. Экспертом, кстати, вы тоже остаетесь, только удостоверением у каждого перед носом не махайте, только если без этого действительно нельзя обойтись.
– Это тоже ясно. А как же с критической угрозой?
– Есть предположение, что вы должны прийти к выводам о необходимой информации о нападении, сопоставляя знания и опыт вашей прошлой реальности и нынешней. Вы работаете, смотрите, думаете.
– А если меня озарит слишком поздно?
– Ну, мы все в одинаковом положении.
– А насчет отправления, так сказать…
– Остается в силе. Если возможность появляется раньше, чем вас озарит, вас отправят обратно.
– Хотелось бы верить. Но ведь у вас есть объективный интерес узнать больше о нашем времени, и, соответственно…
– Если какое-то природное явление происходит один раз, значит, оно закономерно, произойдет и в другой и в третий. И тогда мы можем показывать прибывшим, что выполняем свои обещания. В конце концов, есть сомнения, что вы и есть тот самый человек, который указан в предсказании. Любой пришедший от вас подойдет под описание. Логично предположить, что предупредить о дате «Атиллы» сможет человек из нашего будущего, а не из параллельного. Согласны?
– Логично. Ну, а если переход происходит раз в сто лет или реже?
– На данный момент есть основания считать, что гораздо чаще. Но пока это все, что я могу сказать. Так что в отношении вашей защиты будем действовать по принципу «Темнее всего под фонарем». Кстати, сегодня вместе с двумя осодмиловцами будете на торжественном вечере в облисполкоме, вручат грамоту за задержание преступников, находившихся во всесоюзном розыске. Пригласительный здесь в портфеле, – он указал на серый холщовый портфель, который обычно носят курьеры, – там же, пока идет проверка объекта на заражение, ваша новая смена белья и предметы личной гигиены…
Виктор внимательно слушал, стараясь запоминать. Напоследок майор вынул уже из своего портфеля маленький карманный дерринджер и со словами «Ну и вот еще, на всякий случай» протянул Виктору, а затем и небольшую серую коробку с патронами.
– Решили доверить боевое оружие?
– Скорее, сигнальное. Пошуметь, привлечь внимание, может, напугать… Заряжен холостыми.
– Дайте один боевой, – машинально выпалил Виктор. – На всякий пожарный.
Майор молча достал из кармана один боевой патрон и протянул Виктору.
– Спасибо… – несколько растерянно протянул Виктор.
– Почему-то думал, что вы обязательно об этом спросите…
Серый «Старт» затормозил у корпуса института, высадил Виктора, развернулся и уехал, оставляя после себя в холодном воздухе белый дымок. Репродуктор над входом бойко орал «In the mood» на два женских голоса, причем русских – звонко, хулиганисто:
Старый Корпус сиял в лучах невысокого, выглянувшего из-за облака солнца. Голуби клевали у крыльца овес, набросанный кем-то на вытоптанный снег; среди них суетились и прыгая, шустрые воробьи, выхватывая корм из-под носа степенных белых птиц. Виктор легко вдохнул морозный воздух; по всему телу разливалось чувство спокойствия и свободы, словно он вернулся домой.
На кафедре его встретили абсолютно невозмутимо, словно он вернулся из харьковской командировки – кстати, Тарасов тут же пожал ему руку и сказал «Спасибо! Здорово все получилось!». Под плакатиком с рекламой Эленберга вместо Зины уже сидела другая машинистка – молоденькая, чуть округлая, с ямочками на щеках и уложенной на затылке пшеничной косой («Светлана Павловна… можно просто Света»). То ли подобные отлучки происходили тут настолько часто, что уже никого не беспокоили, то ли все знали, что ничего не произойдет ни с тем, кто отлучился, ни с теми, кто до этого был с ним знаком и поддерживал дружеские отношения, то ли народ стал настолько скрытным (чему, однако, не находилось подтверждения), но возникало впечатление, что не произошло абсолютно ничего.
У Виктора опять возникло сознание какой-то компьютерности происходящего. Ходят люди, общаются, произносят фразы, а для большинства, с кем он общался, так и осталось непонятным, есть ли в этих людях внутренний мир, сложились ли эти фразы в какой-то цельный образ, или, как в ходилке, есть одни диалоги и квесты. Хотя… А насколько он сам-то пытался понять этих людей? Здрасьте-здрасьте, пока-пока… в коллектив влиться не пытался, свою душу никому не раскрывал. Как и вообще в нашем мире. У нас теперь каждый сидит в собственной скорлупе, потому что откроешь душу – кто нибудь тут же в нее смачно харкнет, чтобы пока ты плевок утираешь, протопать по твоим плечам к своему личному успеху. Как там у Макаревича – «Носите маски, ведь только под маской ты можешь остаться собой». Виртуальность – идеал нынешнего общества. Придумать ник, обмениваться на чатах, форумах и в аське набором стандартных фраз и смайликов, поздравлять друг друга стихами, выцепленными с сайтов поздравлений… притвориться роботами, пытаться, насколько возможно, превратить и свой реальный мир в один из бесконечных сериалов, где очень надуманные сюжетные линии, герои, как из папье-маше, а картонные люди в искусственных декорациях насильно вписаны в чудный город.
Вот и он, в силу обстоятельств, сидел в своей скорлупе и даже про Зину вообще толком ничего не знает, откуда она, как жила до этого – кроме пары эпизодов, ей же и рассказанных. Он видел в окружающих картонные фигурки, а они в нем видели робота, чужого – ну, пришел, ну, ушел, ну, снова пришел. Да он этой обособленностью здесь сразу себя и выдал.
Углубиться в самоанализ, однако, ему не дали. Из-за двери высунулся Волжанов, и, поискав глазами Виктора, кивнул – «Зайдите-ка на минуту».
– Добрый день, – сказал Виктор, заходя в кабинет. – Меня только что подвезли, так что, к сожалению, не сначала рабочего дня…
– Добрый, – прервал его Волжанов, доставая какие-то бумаги из верхнего ящика своего двухтумбового стола. – Ну что ж, Еремин. Рад был с вами поработать, жаль, что придется расстаться.
«Начинается» – подумал Виктор. «А никто и виду не подает».
– Я понимаю, – ответил он. – Неприятности в наше время никому не нужны.
Волжанов резко поднял голову и перестал вытаскивать папку с бумагами.
– Какие неприятности?
– Ну, то что я не смог поехать в командировку в Харьков… подвел…
Волжанов хмыкнул и выложил таки папку на стол.
– Чудак вы человек, Еремин. Неприятности… С таким чувством ответственности на вас все ездить начнут… Вам еще не говорили, что на Профинтерне создают филиал отраслевого института подвижного состава? Головное отделение, кстати, в Коломне.
– Еще нет, – сказал Виктор. В четверг он высказывал это предложение – объединить разделенные по двум министерствам производства тепловозов и электровозов, а заодно и уходящих паровозов под эгидой одной системы проектных и исследовательских учреждений, чтобы ликвидировать ведомственные барьеры. «Быстрота у них, однако, фантастическая. Только заикнулся – уже решение провернули…»
– Вас переводят туда по производственной необходимости. Думаю, что отказываться не будете, да и нашего с вами согласия по этому вопросу особо не спрашивают. К работе на новом месте приступаете с понедельника, не забудьте взять расчет в кассе, а то свои небось-то уже… Верно?
– Спасибо.
– Да, собственного жилья у филиала пока нет, и тут договорились, что после формального набора кадров и перевода жить будете пока у нас, комната в общежитии молодых специалистов. Так что удачи вам, Еремин… Ну а до конца дня, выполняйте нынешние обязанности.
«Так не бывает» – сказал про себя Виктор, выходя от завкафедрой. «С работой рвут на части, быт устроен… Никто никого на хрен не посылает, народ дружный, не грызутся, склок служебных и бытовых не видно. А где уроды-то? Почему такой процент уродов низкий на душу населения? И где уроды, имеющие власть? Что-то здесь не так.»
По дороге в лабораторию он заскочил в кассу, которая была в двух шагах от кафедры на первом этаже; очереди там не было. Он думал, что ему начислят только за те несколько дней, что он непосредственно провел в лаборатории; но оказалось, что ему вывели за неполных две недели, частично по ставкам «за время исполнения гособязанности» и перевели надбавку за вредность с какого-то номерного полигона – впрочем, не настолько высокую, чтобы его зарплата стала бросаться в глаза окружающим.
Стенд уже за время его отсутствия смонтировали и даже собрали схему измерительной аппаратуры. Оставшаяся часть дня частично ушла на то, чтобы обучить помощников нехитрому, но нудному и требующему аккуратности процессу, который назывался тарировкой пути. По-простому, они измеряли упругость стальных лент, которые на стенде должны были заменять рельсы, и по которым катилась модель тележки, повторяя в миниатюре действие на путь машины весом более ста тонн. Приспособление было похоже на абстрактную скульптуру, блестело хромом и чернело воронением; в него грузили гирьки, смотрели на круглый, словно большие часы, индикатор, пускали ленту самописца, на котором вычерчивала отклонение стрелка, похожая на лапку гигансткого насекомого и записывали данные в разлинованную амбарную книгу. Все это было похоже на какие-то магические действия средневековых астрологов. Нехватало звездного неба, хотя на втором этаже находился «Марс».
Но вот протрещал последний звонок, общий для студентов и сотрудников, и под звуки старого фокстрота конца 20-х жерло главного входа выбросило Виктора вместе с шумным потоком парней и девчонок на улицу, полную света. Ах, этот февральский свет, когда солнце сияет почти по-мартовски, когда небесная бледная акварель уже наливается весенней синевой, и сверканье небесного хрусталя, многократно отраженное ослепительно свежим, выпавшим к утру снегом, расплескивается по стенам домов по всей улице, когда трубы на крышах чуть оттеняют наступающую синь белыми колоннами дымков, и холодный хрусталь воздуха пронзен теплым дыханием солнца! Как рассказать об этом мгновении, когда на улице вдруг встречаются зима и весна, когда человека вдруг охватывает преддверие радости от понимания, что самые холодные дни уже пережиты и где-то вдали перед воображением уже мелькают свежезеленые ветви, теплые дожди и аромат цветущих лип? Когда сердце вдруг пляшет под звуки доносящегося из репродуктора саксофона, выводящего что-то древнее, легкое и ритмичное? Виктору казалось, что он прожил здесь целую жизнь, где-то с начала века, и только потом до него дошло, что это просто преддверие первой его в этой реальности весны.
11. Пароль – щепотка соли.
В холщовом портфеле среди джентльменского набора оказалась нужная в домашнем обиходе сетка, и Виктор до общежития сделал крюк по продмагам.
Общежитие молодых специалистов было построено где-то в первой половине сороковых, из расчета на не совсем сбывшиеся в те времена планы превращения института в научно-образовательный комбинат, в который бы вошли исследовательские лаборатории завода, вуз и политехникум. Ввиду избыточности пятиэтажного здания его частично использовали как бессемейку, частично – для подселения молодых спецов с Профинтерна, тем более, что Третьи Проходные рядом. Виктор получил на вахте ключи – в вестибюле стандартно висели доска объявлений, уголок полезной информации «Как улучшить быт» и «Советы молодой хозяйке» и транспарант «Бога нет»; его комната оказалась на пятом, а лифтов при высоких потолках в доме не наблюдалось. «Ладно, зато какой вид из окна будет…»
Комната фактически оказалась миниатюрной квартирой, хотя и поменьше, чем у Зины: каприз архитектора потребовал, чтобы в этом месте выступ фасада с кирпичными лентами плоских колонн был оттенен нишей. Поэтому большая комната оказалась чуть меньше девяти метров, санитарные удобства были ужаты до туалетной кабины и мойки в кухонной нише, причем в месте общего пользования, на удивление Виктора, на проволочном кронштейне висел рулон серой, но мягкой на ощупь туалетной бумаги, а гардероб заменяли два встроенных шкафа в прихожей и в главной комнате. Судя по интерьеру, жилое помещение ранее использовалось в качестве импровизированного гостиничного номера для временного поселения разных гостей и командировочных; письменного стола не было, вместо кровати вдоль стены стоял диван-кровать с пружинным матрацем и тумбочкой, в центре стоял столик с парой стульев, у другой стены – универсальный шкаф, выполнявший роль книжного и буфета, а угол у окна был занят креслом, показавшимся Виктору в данной обстановке абсолютно ненужным. Для удовлетворения культурных потребностей на тумбочке стоял довольно элегантный ламповый приемник «Лель» среднего класса, в деревянном корпусе (этак сотни на три с половиной потянет местными), и висел на стенке стандартный черный карболитовый динамичек, с решеткой наподобие лучей солнца, приглушенно курлычущий очередную пятиминутку новостей. Стандартная лампа в коническом молочном плафоне, свисавшая с потолка, завершала пейзаж. Виктор прикрутил репродуктор, открыл форточку, чтобы пустить свежий воздух, и сел на диван.
«Вот туда в угол, где кресло стоит, лучше бы небольшой телик купить. А приемничек-то казенный ничего. Даже УКВ есть» Он щелкнул кнопкой «УКВ» – засветилась шкала – и покрутил ручку настройки. Комната наполнилась сочными, чистыми звуками блюза – видимо, это была станция для релаксации.
«А зачем сюда телик? У меня же теперь паспорт. Надо сразу брать кредит на сталинку и мебель. И там ставить нормальный аппарат. Стоп, а ведь вместе с Зиной можно взять двухкомнатную. Только к ней, уже наверное, не подойдешь… Интересно, а почему здесь так неплохо с жильем? Помнится, в нашем времени мне в общежитии молодых специалистов дали вначале только койку. Абыдно, да…»
Из приемника ритмично и нежно полилось нечто очень знакомое – Виктор сначала мог поклястся, что звучит лейтмотив из фильма «Еще раз про любовь» с Дорониной, который будет снят только лет через десять, и только позже до него дошло, что это очень похожий старый довоенный немецкий фокстрот «Von acht bis um acht». Видимо, эта вещь относилась к преследуемой в рейхе культуре швингюгенд и потому здесь считалась идеологически правильной.
Впрочем, насчет жилья все понятно. Войны не было, жилой фонд не сокращался – раз. В эти годы строили – два. А потом… Для восстановления народ из деревень не приезжал – три. В деревнях не оказалось так плохо по отношению к городу – три. Так что и миграция меньше, а, значит, и обеспеченность лучше. Черт, как все просто. Просто была возможность не запустить процесс бесконечной гонки потребления, когда новые квартиры рождают мигрантов, а для них нужны новые квартиры…
А сейчас у нас что-нибудь изменилось? Боже, в каких только условиях теперь люди порой только не живут! В квартирах и комнатах, превращенных в бараки Бухенвальда многоэтажными нарами, в холодных времянках, как во время войны… и это те, которые имеют работу и не бомжуют. И это все рядом с нами. Общество потребления превратилось в болезнь. Оно похоже на средневековые пиры, где гости сначала нажирались до отвала, потом щекотали перышком в горле, чтобы их вырвало, чтобы они могли снова жрать, и щекотать перышком… И сейчас реклама, да и сам образ жизни всех, сначала заставит человека человека чего-то проглотить, потом заставит вытошнить еще непереваренное, потому что надо запихнуть в глотку уже новый товар. Какое там «наиболее полное удовлетворение потребностей»? Это слишком медленный рост продаж! Новые экономические цели общества – нажраться и поблевать.
Потребление в наше время приобрело характер маниакального психоза. Одни вкалывают по 10-12 часов на двух-трех работах, чтобы скорее сменить свою мобилу на более навороченную или что-то в этом роде. Другие хавают недвижимость, земельные участки – больше, больше, и это прихватить, и то, чтобы застроить и сдать в аренду или продать; они вздувают стоимость квадратного метра, пока не рушат рынок и не разоряют самих себя. Третьи начинают хватать власть уже не потому, что им нравится командовать другими, не потому, что это даст им какие-то бешеные бабки, даже не потому, чтобы им ежеминутно лизали задницу – просто потому, что им вбили в голову, что власть надо хавать, пока не лопнешь; и вот они быстро проскакивают порог своей компетентности и живут в постоянном страхе перед тем, что их дебилизм раскусят сверху и сбросят на дно, где по ним пройдутся все, которых они когда-то гнобили. Лезут в господа, а получают наверху удел последних холуев. У четвертых болезнью стало менять персонал в тайной жажде, что попадется лучше – нахватать людей, потом сладострастно выживать их с работы, чтобы освободить место для тех, кто кажется более и более выгодным; в итоге самый раззолотой работник быстро понимает, что об него просто вытирают ноги и забивает на все, стараясь лишь продержаться до нахождения нового места. Виктор тоже как-то в конце девяностых по обстоятельствам (прежняя фирма приказала долго жить) ненадолго попал в предприятие подобной бизнес-вумен, которая была ненасытна до смены людей; из этого он вынес мнение, что слово «потреблять» в наше время не только глагол.
Философствования Виктора прервал стук в дверь.
– К вам можно? – донесся приятный, чуть низкий женский голос.
– Да-да, заходите, не заперто – откликнулся Виктор. Замок в этой комнате был не накладной английский, а простой врезной, с маленькой бочкой фиксатора, которая и удерживала дверь от ветра, если не закрывать ее ключом. Помнится, такие стандартно ставили на двери в хрущевках. Впрочем, для времени их появления вполне адекватно…
В комнату вошла брюнетка в темно-бордовом халате, домашних тапочках и с блестящим ворохом аккуратно накрученных алюминиевых бигуди на голове. В руке она держала белую фарфоровую солонку с позолоченным пояском.
– Добрый день! Я Зоя Осиповна, из сто тридцать четвертой, на этом этаже.
– Очень приятно. Виктор Сергеевич. Еремин.
– Виктор Сергеевич, вы представляете, только прокрутила мясо на котлеты, и кончилась соль! Я спросить у соседей – знаете, никого нет, суббота, все кто где, мы тоже с мужем вечером собирались на концерт во Дворец Культуры, и вот только вы одни. Не выручите?
– Конечно! Я как раз взял сегодня целую пачку. Даже еще не распечатывал.
– Огромное вам спасибо! А вы только что здесь устроились?
О, этот очаровательный пароль советских времен, открывающие любопытному взгляду любые соседские двери – поваренная соль, подумал Виктор. Она у всех есть и у каждого может кончиться в любую минуту. Ну что ж, будем знакомиться с соседями.
– Да, вначале подселяли к студентам, сейчас сюда.
– Недурно, знаете, недурно… Если и дальше так хорошо пойдет с жильем, старые вещи Зощенко просто перестанут издавать. Они будут неактуальны. Вы любите Зощенко?
– Странный вопрос. – дипломатично ушел Виктор, не зная позиции здешнего Политбюро по этому сатирику. Оно конечно, при его статусе и корочке в кармане уже можно было сказать что угодно, но вдруг у этой дамы будут неприятности?
– Действительно, странно даже говорить. Кстати, мы с мужем тоже в прошлом месяце приехали, перевелись из Выгонич, дети пока у родителей, привезем, когда оформим кредит на сталинку. Мужу дают хорошее место на Профинтерне, а я буду в институте преподавать немецкий, вот нам пока до оформления кредита дали здесь. А вы тоже перевозите семью после кредита?
– Как вам сказать… Дело в том, что я, к сожалению, потерял семью.
Зоя вплеснула свободной рукой и приложила ее к щеке, словно ее болели зубы.
– Ой, простите… Это, наверное, ужасно. Знаете, вам сейчас надо больше бывать на людях. Мы, кстати, тоже бываем, и, кстати, следующее воскресенье со знакомыми, если не будет дождя, идем на природу на шашлыки. Давайте с нами! Вы ходили раньше на шашлыки?
– Зимой на шашлыки?
– Во-первых, уже практически весна, во-вторых, там есть где посидеть. Там будут очень приличные люди – Борковичи, Синегины, Ляпузовы, будет Тамара Егоровна, она работает в библиотеке, очень интеллигентная женщина, исполняет песни под гитару. Кстати, прошел слух, что вы знаете какие-то потрясающие новые песни, она очень интересовалась. Вы знаете, что шашлыки – это сейчас становится модным?
– Да, мне доводилось ездить на шашлыки, так что я с удовольствием – если только какие-то обстоятельства. Если что-то будет неотложное в этот день, я сообщу.
– Пожалуйста! Главное, только не забудьте! Всего доброго!
«Ну вот, на следующей неделе меня будут знакомить с библиотекаршей» – резюмировал Виктор, когда за дамой захлопнулась дверь. «Кстати, а это случайно, не разновидность наблюдения? Прийти посмотреть, как тут, на месте ли, никто не украл? И как вообще здесь с наблюдением? Помнится, здесь увлекаются разными продвинутыми штучками?»
Он подошел к приемнику и аккуратно, чтобы не поцарапать полировку корпуса, перевернул его передней стороной вниз, затем, вооружившись перочинным ножом, аккуратно отвернул четыре шурупа, удерживающих толстый лист прессованного картона с пробитыми для вентиляции круглыми отверстиями, и заглянул в подвал шасси.
Внутри, среди вызывающих ностальгические чувства у каждого радиолюбителя разноцветных проводов, крупных зеленых пленочных резисторов, бочонков бумажных и пластмассовых кирпичиков слюдяных конденсаторов, ламповых панелек и прочего лапидарного железа ламповой эры был аккуратно пристроен цилиндрический микрофон размером с небольшую пуговицу, от которого тянулись тонкие белые провода к залитому эпоксидкой блочку размером примерно со спичечный коробок, а от него – к батарее, собранной из куска галетной для ламповых приемников и к паре проводов, которые тянулись вдоль нижней доски корпуса в разные стороны и, видимо, исполняли роль антенны. Радиомикрофон, однако. Жучок. Жучила. На куске галетной батареи виднелся знак в виде пятиконечной звезды. Ну ладно, хоть не германская разведка. Виктор не стал трогать конструкцию, только произнес в микрофон «Раз, раз. Как меня слышно, прием» и, привернув крышку обратно, вернул приемник на законное место. Еще один микрофон обнаружился под диваном, приклеенный уже не удивлявшим его скотчем к фанере диванного ящика. Похоже, что аппаратуру ставили больше для его безопасности, и не слишком старались маскировать.
Он хотел еще проверить отдушины на кухне и в туалете, крышку подвеса светильника и еще пару подобных мест, но делать это ему было уже откровенно неинтересно. На всякий случай он только тщательно прощупал подкладку пальто, но там ничего не обнаружил. Ну и черт с ним. Надо что-то приготовить поесть перед этим исполкомовским торжеством.
12. Официальное шоу.
Тут Виктор обнаружил, что, помимо всего прочего, ему надо еще и погладить костюм и рубашку. Хотя материалы начала двадцать первого века в этом отношении были получше тканей середины двадцатого, но с момента попадания сюда ему так и не довелось воспользоваться утюгом. Порывшись в шкафах и тумбочке и даже заглянув на антресоли, казенного утюга он не обнаружил; вероятно, предполагалось, что данный девайс, как бритва и зубная щетка, непременно будет у каждого жильца, потому что это все-таки общежитие, а не гостиница. Пришлось зайти в сто тридцать четвертую к Зое Осиповне, чтобы испросить сей непременный для каждого джентльмена предмет; как только он переступил порог, его окатило аппетитной волной жареного мяса, лука и еще чего-то вкусного, а слух взбудоражило шкворчание сковороды. Зоя Осиповна действительно обжаривала котлеты, и обрадовалась так, как будто это он хотел подарить ей утюг. Супруги размещались в пятнадцатиметровой комнате, значительную часть которой занимала двуспальная кровать; кухонная ниша была перенесена из коридора в большую комнату, что, с одной стороны, позволило иметь ванную, но, с другой – во время готовки приходилось все время проветривать. Менталитет населения не хотел идти в ногу с замыслами архитекторов, полагавших, что женщина должна раскрепоститься и освободить себя от уз кухонного быта, предпочтя непроизводительной домашней готовке сбалансированное, рациональное и научно выверенное питание в столовой самообслуживания на первом этаже. Впрочем, как успел узнать Виктор, на сталинки и прочее жилье с отдельными квартирами столь радикальные взгляды на быт, к счастью, не распространялись.
Виктор ожидал, что ему дадут для глажения нечто похожее на воспоминания раннего детства – большой, тяжелый, сверкающий хромом честный кусок металла, с точеной деревянной ручкой на стальной скобе, со все время перегорающей спиралькой внутри, который для регулирования температуры надо все время включать и выключать из розетки. Однако утюг, который он одолжил у соседки, оказался вполне продвинутым – объемный, напоминающий формами броненосец, но сравнительно легкий, с черной карболитовой ручкой, красным глазком лампочки и, самое главное, терморегулятором. Промышленность группы «Б» делала заметные успехи.
Вернув утюг и пообедав быстро приготовленными макаронами со свиной тушенкой, Виктор снова повеселел. О грядущей мировой катастрофе абсолютно не хотелось думать. Предстоящее мероприятие виделось его умственному взору довольно скучным, с длинными казенными докладами и выступлениями, которые будут произносить тяжеловесным, мертвым языком, бурными аплодисментами, в которых придется участвовать и бюстом Ленина (или Сталина?) позади стола президиума. Возможно, в зал войдут пионеры со знаменем, а потом, возможно, состоится концерт, солидную часть которого составят коллективы народного творчества, артисты местной филармонии, и чтец, участвующий в литературно-художественной композиции во славу… посмотрим, во славу чего или кого. Может, просто нас, людей труда. Правда, есть надежда, что его там случайно озарит насчет «Атиллы», ну и чего там собственно, у них в буфете… Идти на трамвай он решил к Бане – возможно, так короче.
По иронии судьбы он попал на тот же самый трамвай, на котором ездил в Брянск в прошлую субботу, с веселой вожатой, крутившей в кабине портативный приемник, и понял, что за почти две недели, что он здесь провел, он выбирался в центр всего дважды и то по субботам. По радио звенела серебряным голосом Нина Дорда – что-то очень веселое и о любви. Народу было больше, чем в прошлый раз, но теперь Виктор удивлялся не одежде полувековой давности, которая ему уже успела примелькаться и воспринималась совершенно естественно, не социальным типажам из далекого-далекого детства – его поражала открытость и непосредственность людей; на лицах большинства, казалось, запросто можно было читать их мысли. И еще, что снова поразило Виктора – это полное спокойствие перед нависшей угрозой ядерной катастрофы. Едут люди, уверенные в завтрашнем дне, и пофиг им Гитлер с его «Атиллами».
Увлекшись наблюдениями, Виктор чуть не проехал центр; хорошо, у трамвая здесь была еще одна остановка – прямо возле универмага, перед мостом через Судок. Он достал пригласительный и посмотрел адрес.
Вечер должен был состояться не в исполкоме, а в так называемом Доме Политики на Красной Площади. Виктор уже часом подумал, не в Москву ли надо было ехать; но вовремя вспомнил, что Красной называлась когда-то Площадь Маркса – сто метров вниз по Советской от Сталинского проспекта. Почему площадь переименовали обратно, он не понял, хотя и предположил укрепление славянофильства в официальной идеологии.
Дом Политики располагался на том самом месте, на котором после войны построили красивое здание обкома в классическом стиле (чувствовалось тайное желание архитекторов создать брянский Смольный), а позднее это здание заняла областная Дума. Здесь же Дом Политики был возведен из красного кирпича и стилизован под роскошный псевдорусский модерн, составляя единое композиционное целое как с примыкавшим к нему дореволюционным зданием, где когда-то была редакция «Брянского рабочего», так и со зданием Винного Замка на другой стороне Советской. Верхняя половина площади была застроена под классицизм, включая реконструированные фасады поликлиники и почтамта. Поликлиника теперь получила колоннаду перед входом и греческий портик. Круглый сквер в центре площади был обнесен чугунной узорной решеткой и украшен скульптурами и не действовавшими сейчас, занесенными снегом фонтанами, являя собой миниатюрное подобие Летнего сада и Петродворца. Сквер и площадь, так же, как и Сталинский Проспект, заливал яркий свет многочисленных фонарей на столбах и стенах домов
В освещенный большими гранеными, стилизованными под старину, светильниками подъезд, перед которым стояло штук пять «Стартов», два черных «Спутника» и поражающая своим изяществом «Бэйба» (Виктор наконец-то разглядел, что эта машина официально называется «Мечта»), ручейками стекались люди. Виктор показал вахтерше пригласительный и прошел внутрь. В фойе играла музыка, и звуки вальса чем-то напомнили ему фильм «Карнавальная ночь»; разве что не было бумажных гирлянд, лампочек, шариков и конфетти. Вокруг сновали люди со счастливыми, светлыми лицами, мужчины в костюмах с галстуками, женщины в разноцветных нарядных платьях, все они смеялись и весело шутили; казалось, что в самом воздухе висело ощущение праздника. Виктор сдал верхнюю одежду в гардероб и причесался перед одним из больших зеркал, лентами покрывавших простенки в фойе; он подумал о том, что надо поискать буфет, но тут прозвенел звонок и он поспешил в зал.
Зал был партерным и трансформируемым; ряды кресел были убраны, и место них на широких ступенях были расставлены столики на четырех, как в варьете. Несколько телекамер – больших, серых, с турелями разнокалиберных объективов, установленные в люльках на огромных решетчатых стрелах, казались здесь столь же диковинной и несуразной деталью, как если бы в зал поставили скелеты динозавров. Девушка в дверях указала Виктору, как пройти к его месту; там за столом уже сидели Алексей, Сэм и еще один осодмилец, бывший тогда с ними на дежурстве.
– Ну вот, все мушкетеры в сборе! – воскликнул Алексей, завидев подходившего Виктора. – Интересно, а штопор у них есть или как?
На столе действительно стояли бутылки вина, правда, светлого десертного (Виктору сразу вспомнилось «К празднику-легкие вина»), стояли рюмки, блюда с закуской, вазочки с печеньем и конфетами, и в центре столика – с яблоками и мандаринами. Он уже начал сомневаться, можно ли до этого всего дотрагиваться, как подошла девушка-официантка и быстро откупорила бутылки.
– Девушка, а как вас зовут? – спросил Сэм. – Мы хотим написать благодарность тресту столовых, ибо восхищены профессиональным мастерством.
– Мэри, – не моргнув глазом ответила она. – Но я уже занята.
– Мужайся, старик. – философски произнес Алексей. – Все гриновские девушки уже заняты. Фабрика по пошиву алых парусов строит новые цеха ввиду хронического роста плана.
Тем временем мероприятие уже началось, и оказалось один в один построенным как «Голубой огонек»: то-есть то одним, то другим за столиками вручались награды, тут же у них брали блиц-интервью под пристальным взором проплывавших над залом телекамер, из-за других столиков поднимались артисты, что-нибудь исполняли и тоже говорили перед камерами и так далее. Короче, Виктор совершенно оказался участником лив-шоу, которое вели незнакомые ему мужчина и женщина; вероятно, это были ведущие брянского ТВ. Если в его реальности политика представляла собой шоу, то здесь, наоборот, шоу представляло собой политику.
Среди людей, получавших грамоты и награды, как и ожидал Виктор, преобладали передовики (причем прежде всего участники движения «Без изъяна», из чего он сделал вывод, что на качество здесь перенесли акценты гораздо раньше), рационализаторы и изобретатели, отличники боевой подготовки и передовые управленцы. Неожиданным для него оказалось вручение одной молодой женщине почетного знака, как было сказано, «за новые успехи в создании произведений абстрактной живописи, отражающие жизнь и быт советского народа». Джаз был везде, в том числе и на этом торжественном вечере, а вот абстрактной живописи он нигде в окружающей среде не заметил, равно как и абстрактной скульптуры. На улицах скульптура была самая что ни на есть антично-советская: Аполлоны и Венеры, Меркурии и Ники в виде ткачих, механизаторов, учительниц, спортсменок и прочих представителей и представительниц нового общества. «Может, это элитарное увлечение номенклатуры такое?» – предположил он и, кстати, отметил, что вино приятное и очень легкое; при попытке перебрать такого можно было скорее получить энурез, чем опьянение.
Тем временем ведущие уже перескочили за их столик, на них вместе с врученными почетными грамотами нацелились телекамеры и посыпались вопросы; миловидная ведущая в светлом платье и с голосом, делающим просто невозможным уклонение от ответа, спросила у Виктора, есть ли у него какие-то пожелания к архитектурному облику города.
– Ну что сказать, – в некоторой растерянности начал Виктор, – я откровенно потрясен теми прекрасными изменениями в облике нашего города, который я знаю с детства. На наших глазах создается город будущего, город мечты. И единственно, что тут можно пожелать – чтобы в этой мечте находилось место и памяти о великой и древней истории нашего края, нашей Брянщины, которую испокон веков прославляли великие воины и великие поэты. Родом с Брянщины богатырь Пересвет, первым сразившимся с врагом на Куликовом поле, родом с Брянщины легендарный поэт Боян, упомянутый в «Слове о полку Игореве». Пусть же когда-нибудь, скажем, на Покровской горе станут рядом в бронзе Пересвет на коне и Боян с гуслями; пусть станут там пушки брянского Арсенала, что защищали Россию от нашествий, и пусть Родина-мать на вершине высокой стеллы поднимет над городом символ промышленного мастерства и любви к родной земле– серп и молот!
– А что? – раздался голос из-за одного из столиков. – Что скажут товарищи архитекторы?
– Василий Николаевич! – откликнулся кто-то из-за спины Виктора. – Конной статуи среди памятников в городе действительно не было, это хорошая идея. Тем более за счет лимитов на монументальное искусство патриотической тематики.
– Отлично. В понедельник обговорим! Извините, товарищи, продолжайте!
– Ну вы мощно! – зашептал Сэм Виктору. Сам Никандров заинтересовался! В Брянске теперь будет свой Медный всадник!
– А точно. – добавил Алексей. – Чем лепить на каждом углу гипсовых ткачих с Камвольного, летчиков и солдат, пусть лучше на одного богатыря потратятся, но в бронзе, чтоб на века стоял.
13. Ударница креативного бизнеса.
– Виктор Сергеевич! Вы случайно, не в ту сторону идете?
Его окликнула молодая женщина, еще, по-видимому, комсомольского возраста, в полосатой шубке, стройная и холеная, со светлыми, выбивающимися из-под круглой лисьей шапочки волосами, и сияющим румянцем на щеках, налитых здоровьем. Вечер кончился, народ растекался по Красной площади по домам, и он стоял на крыльце, под входной аркой, под звуки доносящегося из фойе прощального слоуфокса, держа в руках красную коленкоровую папку с тиснением, в которую была вложена его грамота, и размышлял, куда же двигаться дальше в этот вечер: то ли ехать домой, то ли еще пройтись и посмотреть, как преобразился центр. Подмораживало, воздух был чист и на небе сияли крупные звезды.
В женщине Виктор узнал ту самую художницу-абстракционистку, которую награждали на мероприятии. Махала рукой она как раз в направлении остановки трамвая.
– Нина Лонова, или Нилон, как я обычно подписываю свои работы, – отрекомендовалась она. – Почти как найлон, – она хихикнула, – так что можете звать меня просто Нинон, так привычнее. Понимаете, время позднее, мало ли, хулиганы, или еще кто, так что если есть попутчики… особенно такие, которые спасают женщин грабителей.
– Ну, на моем месте каждый поступил бы так же. Идемте, тем более, я как раз хотел прогуляться по центру.
– Знаете, на селе проще, там всех с детства знаешь, а здесь в городе, столько людей и все незнакомые. Мало ли кто может девушку обидеть, правда? – и она заразительно рассмеялась.
– Наверное. Так вы из района?
– Денисовка Суземского. Там у нас речка есть, Нерусса, слышали?
– Конечно, слышал. Нер-русса, нер-река. А еще возле Лодзи есть река Нер и в Нидерландах.
– В рейхе, значит… Жаль.
– А ваши произведения в художественном музее есть, или бывают выставки в галерее? Еще не доводилось видеть брянской абстрактной живописи.
– И не увидите. Это все идет на экспорт.
– Все на экспорт? И ничего не остается?
– Ничего. Собственно, это моя идея. Хотите леденец? Нет? Не отучаетесь от курева? Никогда не пробовали? Счастливый человек.
Они с Нилон дошли до угла Советской и повернули к Сталинскому Проспекту. Нилон продолжила свой рассказ.
– Собственно, приехала я сюда из района и поступила в художественное. Жили еще тогда не очень, родители тоже помочь не могли. Что делать? Подрабатывала натурщицей – тогда скульптур много было надо, а девчонки в натурщицы не идут, и стесняются, и сплетни ходят про скульпторов и художников этих. Вот и бегала к этому позировать, к другому позировать, половина текстильщиц, стропальщиц, девушек со снопами и мячом в Брянске – это я. По ночам готовишься к занятиям, на танцы бегать некогда. Да еще сама стала изучать модернистские течения в живописи – надо же чем-то отличаться, а не просто устроиться в ДК афиши малевать? Тут и набрела, что в НАУ начинается волна беспредметной живописи. Вот, думаю, тут золотая жила. Взяла и написала в Кремль, самому – дескать, упускает наше государство возможность получать инвалюту. Раз за океаном общество разлагается и в искусстве есть спрос на ташизм, то есть, по русски, на хаос, значит нам надо этот хаос им же и предложить за деньги. И люди, способные дать нашему государству хаос, у нас есть. Написала, отправила, вообще тогда по молодости не боялась ничего, потом думаю, еще посадят, что же это я сдуру сделала… И представляете – приходит ответ, вызывают в Москву с работами. Я к тому времени десятка полтора полотен потихоньку подготовила, последние уже в спешке, перед отъездом, ночь не спала…
Они пересекли проспект у светофора и направились по скверу Советскому в направлении Дома Стахановцев. Виктор про себя заметил, что территория, по которой они шли, была вовсе не темными закоулками, а, скорее, напротив. Или темнее всего под фонарем?
– Ну вот, поселили в Москве, в гостинице, номер – вообще, и думаю – вот хоть пару дней, как человек, поживу, а там будь что будет. На вернисаже значит, мои полотна вывесили, иностранцев пригласили, они сразу заворковали – куль, куль, нравится, значит. А один старичок через переводчика меня и спрашивает – никак вот не могу понять, что выражает вот эта работа. А ему и говорю: «Это секс в колхозном стогу. У вас секс в колхозном стогу был?» «Нет, говорит, только в автомобиле». «Потому, говорю, вы и не можете понять». – Она снова заливисто засмеялась. – Меня, конечно потом за этот секс пропесочить хотели, но выяснилось, что у меня от природы, оказывается, особый дар художественно-эстетического чувства есть, и он в этих работах проявился. Это неправда, что абстрактную картину нарисовать – просто случайно намазать и все, это не так. Это только у единиц на самом деле бывает такой талант работы с цветом и формой и он у меня сам собой проявился. Вот, и картины эти сразу вот тот самый старичок купил, и когда внешторговцы выручку подсчитали, меня вызвали и говорят – все, Нина Игнатьевна, будет у вас творческая мастерская, все условия, только творите больше. Сначала сама рисовала все, потом поставила на поток – набрали человек двадцать, я даю творческую идею, подправляю работы и все на экспорт. Государству валюта, ну и мне кое-что…
Они подошли к одному из подъездов Дома Стахановцев. Темно-коричневые двустворчатые дубовые двери с квадратными пирамидками филенок, с массивным литьем бронзовых ручек, заключенные в обрамление красного гранита вели в какой-то иной, незнакомый Виктору мир. Легкие снежинки тихо кружили под ярким светом молочного шара над входом и садились на шубу Нинон.
– А давайте ко мне, – сказала она. – Там и дорасскажу.
– Ну, не знаю… Как-то неудобно, мы ведь практически незнакомы.
– Да бросьте, – отпарировала Нинон. – Вы всегда такой робкий?
– Просто как-то неудобно в гости с пустыми руками.
– Мы же современные люди. К чему такие условности?
В памяти всплыло: «Виктор, вы не представляете, какие там квартиры шикарные…»
– А ведь верно. Человек не сегодня-завтра в космос шагнет. Почему бы нет?
– Добрый вечер, Василиса Степановна!
– Нина Игнатьевна, добрый вечер! – в коридоре дежурная консъержка подала Нинон ключи, и они прошли к решетчатым дверям лифта с кабинкой, облицованной деревом. Почему-то все это напомнило Виктору фильмы про старый Чикаго, и он ожидал увидеть в кабинке еще и лифтершу, но лифт оказался автоматическим и Нинон нажала большую черную кнопку четвертого этажа. Лифт начал спокойное восхождение в центре лестничной клетки, окрашенной в золотистый цвет.
На четвертом этаже на площадку выходило две двустворчатые двери. Нинон открыла левую и щелкнула выключателем. На потолке засиял круглый светильник с хрустальными подвесками. Вопреки ожиданиям, внутри он не увидел какой-то ну уж очень потрясающей роскоши, хотя все было комфортным и каким-то стильным. Из прихожей, размером чуть поменьше спальни в хрущевке вели три двери, по одной в каждой стене: в столовую, гостиную и небольшой коридорчик, из которого можно было попасть в ванную, на кухню и спальню. Возле кухни располагалась служебная комната прислуги, а из гостиной вели двери в кабинет и обратно в спальню. Стену и потолок наверху соединял изящный лепной бордюр; обои тепло-золотистых оттенков с рисунком, образовывавшим в прихожей строгую вертикальную полоску, создавали впечатление уюта.
– Раздевайтесь, проходите в гостиную. Сейчас чего-нибудь сообразим. Прислуга сегодня выходная…
– Ну что вы, Нина…
– Не «ну что вы», а проходите. Это моя квартира, в ней больше никто не живет, честная доля от государства за вырученную им валюту. У нас каждый может жить в такой, главное – суметь найти свою деловую идею. Что-то изобретете, или откроете, или найдете способ в разы перевыполнить норму, а доля от этого – ваша. Государству нужны деловые люди.
В гостиной, залитой светом семирожковой люстры, кроме дивана и кресел, Виктору бросилось в глаза огромное овальное сооружение из полированного дерева, напоминающее комод примерно метр шириной и чуть побольше высотой; огромный вырез с овальными сторонами и закругленными углами на передней стенке был обтянут радиотканью; посредине в углублении располагалась широкая шкала с крышками, под которой виднелись ручки и кнопки; Виктор вдруг понял, что это музыкальный центр. В углу стоял и телевизор в двадцать один дюйм на массивной тумбе с полированными ребрами акустической линзы. Нинон подошла к музцентру, щелкнула клавишей. Звуки «Our love» в исполнении бэнда Олега Лундстрема мягко затопили комнату и обволокли Виктора.
– Посидите, сейчас что-нибудь привезу.
«А действительно», – задумался Виктор. «Вот наградили ее, и после вечера она приходит одна в огромную пустую квартиру. Даже поговорить не с кем. Свихнуться можно.»
В гостиной непривычно чувствовалась даже не то что ее просторность, а какая-то незаставленность ее мебелью. Начиная с семидесятых, количество мебели в квартирах росло быстрее, чем метраж, люди стали использовать каждый сантиметр, окружающие плоскости заолнили стенки и полки, на шкафах поднялись антресоли и, наконец, начали обстраиваться иконостасами местилищ одежды, белья и прочих ве диваны. Здесь же на торцевых стенах глаз натыкался на открытое пространство обоев тех же золотистых оттенков, но с более сложным узором, образующим что-то вроде изящных вензелеподобных ромбиков, а две боковые стены представляли собой большие шкаф-перегородки из лакированного дуба. Среди этого простора, помимо радиоаппаруры, вольно расположились полированный сервант с гнутыми дверцами, обитый шелком диван с ностальгическими валиками, журнальный столик, несколько кресел и еще хватало места, чтобы гостям можно было танцевать.
Нинон вкатила в комнату столик на колесах, на котором стояла бутылка белого полусладкого столового вина, пара нешироких, чуть суженных кверху прозрачных бокалов, крабовый салат, заливная рыба и бутерброды с сыром. Она была в шелковом обтягивающем платье-футляре цвета кофе с молоком; глубокий вырез лифа окаймляла тонкая полоска меха.
– Продолжим торжество. Хорошо иметь электрохолодильник – все приготовил, положил…
Бутылка вина и бокалы вызвали в памяти у Виктора стойкие ассоциации со сценой в гостинице из «Бриллиантовой руки». Поэтому он не стал уподобляться Семен Семенычу, а взял инициативу в собственные руки – открыл вино, разлил по бокалам на три четверти и предложил один из них даме. «Если туда что-то и кинули, то пусть это будет гусарская рулетка».
– А вы становитесь решительным… За что же мы будем пить?
– За наше случайное знакомство!
– Вы всегда предлагаете то, от чего невозможно отказаться? – Нина отпила вина и отложила себе на тарелку крабов. – И не боитесь случайных знакомств?
– Знаете, я так долго жил правильной жизнью, что в ней пора делать какие-нибудь ошибки. А то коллектив не поймет.
Нина засмеялась.
Вино оказалось по вкусу похожим на Liebfraumilch, а заливная рыба оказалась судаком, и, если бы ее попробовал Рязанов, то, скорее всего в «Иронии судьбы» про подобное блюдо были бы абсолютно другие реплики.
Они опустошили бокалы; Виктор снова наполнил на три четверти.
– Виктор, а вы до революции жили в дворянской семье?
– Какой революции?.. А, понял. Нет, как-то ехал в поезде с официантом из московского ресторана, он всю дорогу рассказывал… Но я смотрю у вас тоже художественный вкус не только в живописи.
– Да это приходится в Москву ездить на приемы, связанные с продажей картин, там и переняла.
– Нина… а можно вам теперь задать личный вопрос?
– Почему я не замужем?
– Да. – Виктор не ожидал такой проницательности от дамы. – Вы молоды, очаровательны, у вас головокружительный успех, и мужчины должны просто пачками лежать у ваших ног и засыпать вашу комнату букетами цветов.
– Должны, – грустно вздохнула она. – Только некогда. С этой мастерской я пашу как шахтерская лошадь – все время надо идеи, идеи, идеи… Глаза закроешь – цветные пятна, линии… Сюда приходишь просто ничего не видеть и не слышать. За эту квартиру рассчитаться, родичам в Денисовке высылаю, чтобы дом новый поставили, потом осталось только машину взять и дачу, это такой домик загородный, чтобы ездить отдыхать, где-нибудь рядом с речкой, и все, жизнь устроена, и детям что останется. Это же все ненадолго, еще пять-шесть лет, и волна абстрактного стиля пройдет, поп-арт все удавит… тогда гнездо и наполним. А пока – мне двадцать семь и, как женщина, я чувствую себя как горячая и хорошо смазанная паровая машина, – она похлопала себя по бедру. – Слушайте, а давайте перейдем на «ты», а то ей-богу, чувствуешь себя как перед телекамерой…
– А перед телекамерами сложнее, чем было перед художниками?
– Художник человек, его видишь, чувствуешь, что он думает… а там неизвестно сколько глаз и что у них там у всех в головах, тоже не видно. Короче, предлагаю – за переход на «ты».
– То-есть, на брудершафт?
– Брудер… Это, что, как в рейхе, что ли?
– Не в рейхе, давно, еще до рейха, до революции, в общем, студенческий обычай. Надо переплести руки локтями…
Нина придвинулась к нему на диване, и он действительно почувствовал жар ее бедра; она ловко переплела свою руку с бокалом с его локтем, и, озорно улыбаясь и глядя ему в глаза, пригубила солнечную жидкость, как будто медленно поцеловала бокал.
Невидимый саксофон из музыкального центра выводил старый фокстрот «My resistance is low». «Обалдеть» – подумал Виктор. «Сцена как по нотам»
Он поставил бокал, встал и подал ей руку; Нина тоже поставила свой и вышла на середину гостиной. Фокс танцевала она легко, привычными движениями, хорошо чувствуя партнера; Виктор даже удивился.
– А говорила, на танцы бегать некогда, – сказал он, когда они снова устроились на диване.
– Потом пришлось учиться. Промоушен все это называется. И речи пришлось самой заново учиться. Хорошо фрезеровщику – он дал полторы нормы, ему машина на перфокартах полторы нормы пробила, против машины никто слова не скажет. А здесь, чтобы пробиваться – по-городскому говорить надо, академически правильно. Как Элизе Дулиттл, вот только осваивать пришлось без Хиггинса… Слушай, бери крабов, они полезные. У меня в холодильнике еще есть.
– Спасибо… И все-таки, Нина, интересно…
– Почему случайно и почему ты? Верно? – Она засмеялась.
– До чего с тобой легко. Ты читаешь мысли.
– Они у тебя на лице написаны… Ты никогда не замечал, насколько легче рассказать о себе, поделиться мыслями с совершенно незнакомым человеком?
– Замечал.
Еще бы не заметить! Столько народу в наше время ради этого лезут на форумы, в чаты, заводят аськи и прочие мессенджеры. Именно чтобы найти совершенно незнакомого человека, которому почему-то рассказывать проще, чем близким или друзьям: не надо думать, что и как сказать, не надо ждать какой-то реакции, просто взять и облегчить душу.
– А еще спрашиваешь. Ну и как это все будут называть в век кибернетики?
– Мы с тобой чатимся в привате.
– Чего-чего?
– Ну это молодежный жаргон такой. Чатится – это от английского «чат», говорить, беседовать, а «в привате» – это отдельно от других, в уединении.
– «Мы с тобой беседуем в уединении»… Как красиво… – мечтательно произнесла Нина и слегка округлила глаза с длинными ресницами. – Совсем как в романах. Я совсем не против чатиться!
По радио зазвучала неторопливая блюзовая мелодия, в ярких свинговых тонах. К своему удивлению, после длинного вступления Виктор узнал в ней обработку «Лили Марлен».
– О! Одна из моих любимых. Дамы приглашают кавалеров! – И она, вскочив, потянула Виктора за собой.
«Дас ист фантастиш. Никогда не думал, что буду танцевать танго под «Лили Марлен», в стиле свинг, с советской ударницей креативного бизнеса.»
– А что это за мелодия? Очень знакомо, кажется, в кино слышал.
– Не в кино. Одна из запрещенных в рейхе песен.
– А-аа… Точно.
– Вроде «Катюши», про девушку, которая солдата ждет. «Даже из могилы, засыпанный землей, найду вернуться силы, чтоб встретиться с тобой. Призрачной тенью сквозь туман я вновь продолжу наш роман…» Хорошая песня. Жалостливая.
«Я шизею в этом зоопарке… Хотя… Мы вообще тащились от всего подряд, не думая о тексте… Ra-Ra-Rasputin, Russia's greatest love machine… Чем Лили Марлен хуже? Не плачь девчонка, пройдут дожди…»
Они уже двигались в квикстепе под оркестрового Sandman'а – видимо, он сейчас был очень популярен. Хм, а приличные знакомства тут примерно по одному образцу… проводить, перекусить, поговорить, потанцевать, интересно, что будет дальше… Хотя, с другой стороны, если ей хочется потанцевать, не на танцплощадку же идти? Там небось одни старшеклассницы и пацаны перед армией.
– Ну вот, а второе – знаешь, я просто вдруг как-то почувствовала, что ты не такой, как все. – продолжила Нина снова уже на диване.
– Это… в каком смысле?
– Как тебе объяснить-то… Ну… Ну вот ущипни меня.
– Зачем?
– Так надо!.. Ай! Ну, нельзя же так буквально! – воскликнула она, потирая бедро. –Ладно, проехали. Понимаешь, ты не такой по привычкам, как держишь себя… это незаметно, но мне чувствуется. Как тебе объяснить… ты какой-то внутри свободный. Наши сразу не решились бы ущипнуть, даже если знают, что без подвоха. Они знают, что два часа – это не знакомство! А ты или не знаешь – но тебе же не десять лет – или тебе все равно.
– Верно. Я всегда выглядел белой вороной Есть такой недостаток.
– Не увиливай. Если бы я не знала, то решила бы, что ты из НАУ. То-есть не совсем из НАУ, а очень долго там жил. Я же часто их в Москве вижу. А говоришь и думаешь, как все наши.
– Откуда ты знаешь, как я думаю? Ах, да… И почему из НАУ, а не из рейха или Японской империи? – и Виктор показал руками косые глаза. Нина засмялась.
– Ты очень веселый, с тобой легко… Пошли, я покажу, как я тебя вижу.
Они вошли в кабинет. Виктор ожидал увидеть там что-то вроде творческой мастерской, но на большом двухтумбовом столе дремали только коленкоровые папки и рогатый телефон коричневой пластмассы; очевидно, здесь творилась прозаическая хозяйственная деятельность фирмы, а весь креатив оставался в мастерской; впрочем, за стеклами шкафов дремали толстые книги по искусству, художественные альбомы и каталоги. Нина включила массивную бронзовую настольную лампу, вынула мягкий карандаш из стаканчика настольного прибора из серого мрамора, вынула чистый лист из одной из папок, и, не воспользовавшись дубовым полумягким креслом с низкой спинкой в виде дуги, а присев на край стола, начала быстро рисовать. Шуршал грифель, и под этот тихий шорох на потолок забралась огромная тень Нины; казалось, вместе с тенью, она полностью ушла в работу, изредка бросая на Виктора молниеносные взгляды.
– Примерно так, – сказала она, закончив, и протянула листок.
Виктор вздрогнул. На рисунке он стоял, опершись рукой на березу, двадцатилетний, с длинными волосами, баками и полоской юношеских усов, в клетчатой расстегнутой ковбойке, завязанной узлом на животе, в старых истертых джинсах с заклепками.
У него дома лежал такой снимок. Это было в стройотряде под Дубровкой. Даже пейзаж сзади, намеченный несколькими карандашными штрихами, был похож. Джинсы, кстати, не фирмовые, а вьетнамские, рабочие.
– Откуда… откуда у тебя такой талант? Потрясающе.
– Тебе нравится? Понимаешь, я не могу рисовать людей реалистично, как они есть, я рисую, как вижу, а это не всегда похоже на то, что видится всем… это еще одна причина. Вот ты – это он. Веришь?
– Конечно. Это я.
– А другие так не верят. Кроме художников. Ты не пишешь?
– Нет.
– Значит, просто другой. И не из рейха. В рейхе ковбойских штанов не носят, запрещено… так не причесываются, и себя не держат.
«Так. Здесь я еще и в двадцатилетнего пацана превратился. Внутренне. А может, я просто всю жизнь им был, и это просто здесь заметно? А что она еще вычислит? Надо что-то делать…»
Станция выдала очередной фокстрот, Виктор заметил, что она не дает даже перерывов на новости.
– Нина, ты гений и прелесть! Я в восторге! Пошли танцевать! – и он, подхватив ее за руку, увлек в гостиную и повел под музыку.
– Тебя так поразил мой рисунок, что ты пустился в пляс?
– Не то слово! Такие неожиданные и точные метафоры! Такое глубокое проникновение в характер и умение так необычно, двумя-тремя штрихами… иносказаниями… в общем… – и он вдруг порывисто поцеловал ее в округлые, соблазнительные губы.
– О! – воскликнула Нина.
– Прости, я просто не знаю, как выразить…
– Да ладно, – примирительно сказала она, чуть загораясь румянцем. – Еще никто от меня так оригинально не терял голову. Но раз уж ты ее потерял…
Она слегка склонила голову набок, и, чуть приоткрыв рот, медленно приблизила свои губы к его губам; дыхание ее становилось все более глубоким и частым, она постепенно разгоралась, сознательно оттягивая момент слияния в поцелуе, дразня себя, свою плоть близким присутствием мужчины; она выпивала его, как бокал вина, вначале взвинчивая и заряжая себя легкими прикосновениями своих уст. Ее движения постепенно становились все более непроизвольными, дыхание перемежалось легкими стонами, ее руки уже не контролировались разумом, но где-то в глубине, какими-то невероятными усилиями, она удерживала себя, как свернутую патефонную пружину, и, казалось, сами эти усилия, сама эта воля доводит ее до высшей точки накала. И вдруг пружина вырвалась – и в комнату словно влетела молния, сузив стены в бесконечно малую точку, внутри которой не было ничего, кроме их самих.
Кого она целовала? Его? Или того парня в джинсах под Дубровкой, которого в нем увидела? А может, Нине просто нужен был тот, который может оценить ее талант, и не только художницы? Виктор понял, что вряд ли это он когда-нибудь точно узнает.
Нина отпрянула от него легко, неожиданно, порывисто; ее глаза озорно сияли, краска на губах размазалась, она пыталась перевести дух и меховая оторочка декольте так и ходила от глубокого дыхания.
– Ну как? – кокетливым голосом спросила она.
– Ты шедевр…
– Тогда допиваем бокалы и продолжим свободно терять голову.
Нина щелкнула выключателем радиолы и отвезла столик на кухню, где хлопнула дверца электрохолодильного шкафа. Через пару секунд она уже показалась со стороны двери в спальню, освещенную люстрой с ностальгическим красным шелковым абажюром с бахромой. Размазанная помада была уже стерта с ее лица, горящего здоровьем и восторгом.
– Ну чего же ты стоишь? Выключай свет, и идем разлагаться.
14. Игры без разума.
В комнате стояла тишина. Даже ночной шум улицы не доносился через сдвоенные окна – то ли остекление было такое мощное, то ли снаружи все вымерло. Холодильник на кухне не тарахтел – видимо, автоматика его выключала. Виктор лежал на спине с закрытыми глазами и в голову его лезли разные мысли.
Первое. Не относится ли Нина к агентессам Ковальчука по профилю случайного знакомства? Хотя… это слишком уж сложно получается. Это надо еще сделать из нее талантливую художницу, внедрить заранее в местную богему (никто вчера не удивился ее награждению), какой глобальный заговор в духе Яна Флеминга… Случайное знакомство организовать проще. Да и не похоже, чтобы для нее все это было работой. Игра, развлечение, а больше всего – вдохновение.
Второе: не потерялся ли дерринджер? Нет, вроде затылком чувствуется. Виктор вчера, улучив момент, когда Нина выскакивала из комнаты, переложил его из кармана в обширное портмоне и засунул под подушку.
Третье. Его так и не озарило насчет «Атиллы». Впрочем… может, он тут валяется, а где-то там в подсознании обрабатывается вводимая информация и в какой-то момент – бах! – пошел принтер листочки печатать. Главное – терпение… у Юлиана Семенова, что ли это было? С такой жизнью одни детективы в голову лезут…
Он повернулся набок и приоткрыл один глаз. Комната была озарена бродвейским светом иллюминации на Сталинском Проспекте и в Сквере Советском. Нина стояла у одного из высоких окон комнаты, опершись обеими руками на широкий подоконник, слегка согнув левую ногу в колене, и смотрела на улицу, подставляя свою свободно дышащую, не прикрытую ничем фигуру скудным лучам электрических лам и газосветной рекламы; казалось, будто она позирует для какой-то неведомой картины.
– Проснулся? – Она повернула к нему голову, на лице, черты которого не сумел исказить косо падающий свет, играла задумчивая улыбка. – Спи еще. Я приду. Просто тишина такая…
– Ты там как на картине.
– Может быть… Но у нас такую открыто не выставят. Античные можно, современные почему-то нет…
– Со временем разрешат.
– Может… У тебя под подушкой дамский револьвер.
– Это пугач. От собак. С холостыми.
– Ничего особенного, некоторым осодмильцам дают оружие… Тебе поручали оперативную работу? Можешь не говорить. Тут прошлую неделю на Петровской бандита взяли, он в Рыбинске инкассатора ограбил. Ваши не участвовали?
– Понятия не имею. Знаешь, где я участвовал? Это когда за линией стрельба была и вертолеты летали.
Нина заливисто расхохоталась.
– Ну даешь! Туда осодмильцев на пушечный выстрел не пускали. Слышал – там же ночью немцы с невидимого самолета десант высадили, и они на военный завод прорывались, взорвать хотели.
– С невидимого самолета?
– Ну да, из пластмассы, которая радиоволны не отражает. Про мины в пластмассовом корпусе слышал? А это самолет. Так вот, говорят, они на нем и удрать хотели, но его сбили, а потом в тот же день все разобрали по деталям и в Москву изучать увезли. Неужели тебе не говорили?
– Ну, мало ли что говорят…
– Все равно с пугачом не навоюешь. Был бы у тебя автомат…
– С автоматом, значит, нравлюсь, а с пистолетом не нравлюсь?
– С ним ты прямо как из штатовского боевика про двадцатые. Я в Москве на закрытых показах для деятелей искусств видела. Ну ты сам посмотри, похоже – как будто это небоскреб, а там старый Чикаго.
Виктор поднялся, подошел к окну и стал рядом, опустив правую руку на изгиб талии Нины; ее тело упруго подалось легкому нажиму его пальцев.
– Похоже… А такому искусству ты тоже по боевикам выучилась или Камасутру читала?
Его вопрос снова рассмешил Нину.
– Ну разве этому по книжкам научишься? Просто делаешь так, чтобы обоим было хорошо, и не думаешь… Тоже спросил – «нравлюсь, не нравлюсь»… Хорошо, я на вечер блузку не надела, а то как тебя увидела, так пуговицы сразу бы посыпались. Запалил девушку сразу с четырех сторон…
Она слегка изменила позу, почесав лодыжкой лодыжку.
– Воскресенье уже… Сегодня ты уйдешь, и никто не знает, повторится ли наша встреча или нет.
– Почему так считаешь?
– А то нет? Так природой заведено. Мужику каждый раз интересна новая, он по природе своей должен как можно больше новых женщин узнать, чтобы род продолжался. А женщина среди вас всегда одного своего ищет. Я своего пока не нашла. Могу тебя удержать. – Она сверкнула из-под ресниц роковым взглядом. – Но не буду. Летай. Ты мне свободный люб.
– Так и выпустишь?
– А что? С иными трудно, они сразу привязываются… и что потом делать? Сердцу ведь не прикажешь… а они потом мучаются… зачем?.. А ты как-то сразу понял, почувствовал, что это не всерьез, что это кровь играет… и так легко с тобой, словно тоже летаешь… Э-эх…
И она, медленно прогнувшись, опустилась грудью на подоконник; на спине, словно крылья, проступили лопатки. Виктор быстро перехватил ее правую руку и завел за спину.
– Э, ты чего? Ай, щекотно! Ну, ты бесстыдник… – последние слова Нина произнесла каким-то восхищенным полушепотом.
Сквозь газовые шторы просвечивало солнце – окна были на южную сторону.
– О-хо-хонюшки! – глубоко потянулась Нина, сидя на постели. – Я пошла мыться. Слушай, ты всех так приятно загоняешь? Ладно, молчи.
Она пошла в ванную, откуда вскоре послышался шум льющей воды и ее голос:
– Вить! А Вить!
– Что случилось?
Нинон выглянула из-за полупрозрачной полихлорвиниловой занавески. По ее распаренному телу стекали струйки горячей воды из душа.
– А как насчет девушке спинку потереть? Только чур, не щипаться!
– …Ну все. Пока.
Они стояли на лестничной клетке перед открытой дверью лифта.
– Мне еще знаешь, сколько дел сегодня сделать? И выспаться. Я стою, а меня прямо стоя в сон клонит. И откуда ты такой?
Она заглянула ему в глаза.
– Иди. А то еще грустить по тебе начну. А это ни тебе, ни мне ни к чему. Ты вернуться должен.
– Вернуться куда?
– Вернуться куда. И к кому. Я не знаю. Знаю, что должен. Иди. Не забывай свою Нилон-Найлон. Ну иди же. У меня тоже сердце не из нейлона…
– Счастливо тебе, Нина. Я хочу, чтобы у тебя все сложилось.
– Счастливо тебе. И спасибо.
– Тебе спасибо.
– Заходи, будет время. Только по выходным. В будни мне некогда. Все, я пошла.
Закрылась дверца, лифт пошел вниз. Виктор помахал вслед из кабины сквозь стекла двери; Нина послала воздушный поцелуй и скрылась из глаз; на следующем этаже он услышал, как наверху захлопнулась дверь.
«Даже если будет сердце из нейлона, мы научим беспокоиться его…»
За Виктором закрылись масивные двери подъезда. Навстречу ему пролетела стая голубей, и ветер стряхнул на него колючую снеговую пыль с верхушек деревьев Сквера Советского.
Он решил проверить гипотезу.
До сих пор он или ходил по намеченным кем-то направлениям, или ездил. Если это виртуальная реальность, то, отступив от стандартных маршрутов, он должен выйти на край карты или куда-то, где ничего особого нет, сэкономили на объектах.
Вместо того, чтобы пройти к остановке, он пошел наугад, вверх по Советской, дошел мимо каких-то стройплощадок до нового стадиона и парка, пересек Трудовую, узнав в посторойках впереди довоенные дома слева и городскую тюрьму справа, знаменитую тем, что в ней когда-то сидел Чкалов. Кирпичные довоенные многоэтажки конструктивистского стиля продолжались до поворота, где в его бытность стоял двухэтажный гастроном, а дальше пошла малоэтажная шлакоблочная застройка вдоль дороги – судя по аккуратно выведенным на фасадах гипсовым цифрам, она была возведена в сороковые. За стандартными домами тенью следовал одноэтажный частный сектор. Протоптанная вдоль дороги тропинка сужалась, и в конце концов вывела Виктора в поле, где Советская превратилась в кусок шоссе, упиравшегося в дорогу вдоль деревянного крашеного забора, что ограждал летное поле. Виктор не поленился протопать до забора, нашел там место, где доска чуть отходила, и сунул голову в дыру. За забором не было ничего не знакомого; крутились радиолокаторы, стояло несколько кукурузников и вертолетов, пара двухмоторных серебристых машин, похожих то ли на Ли-2, то ли на Ил-14, виднелись вдалеке, ближе к серому зданию ангара; только стеклянного кирпича корпуса аэропорта не было видно, его построили уже к семидесятым.
Он был в настоящей реальности. Он еще раз убедился в этом, когда долго шел по обочине дороги к остановке трамвая у «Соловьев», и мимо него то в одну, то в другую сторону катились разнокалиберные грузовики и самосвалы, уже переставшие удивлять своими формами.
15. На круги своя.
Вернувшись в Бежицу, Виктор первым делом заглянул в универмаг. Полученная при расчете сумма внушала достаточно оптимизма, чтобы взять еще одну смену белья и вторую белую рубашку; молоденькая веснушчатая продавщица усиленно предлагала капроновую («На них сейчас такой ажиотажный спрос, что иногда даже по заявкам завозим!»), но он взял чисто льняную. Он спросил у той же продавщицы, где в Бежице можно купить цветы; цветочный отдел оказался на первом этаже, но там оказались только растения в горшках, причем в большом изобилии среди них были столетники, лимоны и фикусы.
Затем он прошелся по продмагам, взял крупы, вермишели, картошки, несколько суповых брикетов – предвестников баночек быстрого приготовления, – мясные кубики для бульона, свежего хлеба и прочего, а заодно и еще одну кастрюлю и принес это все в общежитие. В комнате, где он еще так и не ночевал, веяло покоем и уютом. Виктор врубил приемник с жучком и принялся готовить суп; на это ушло около часа, но зато вышло нормальное домашнее блюдо, наполнившее его жилье аппетитным ароматом. Он не помнил, когда готовил себе пищу с таким удовольствием. Пообедав – по времени это был скорее полдник,– он побрился под веселые звуки «Roll on, the Mississippi, roll on», в исполнении Ленинградского диксиленда, навевавшие беззаботность и свежесть, и продезинфицировал подбородок тройным одеколоном. Выключив приемник и замочив цветное белье в полоскательнице, он отправился на улицу.
Низкие солнечные лучи красили снег нежным розоватым светом. Виктор зашел в кондитерский возле Почты, выбрал там красивую коробку конфет с репродукцией картины Васнецова на глянцевой картонной крышке, и там же сел на трамвай к Стадиону.
В знакомом доме напротив Четырнадцатой Школы он узнал у вахтерши, что Зина еще не пришла с дежурства. Виктор не пошл к детской больнице и не стал дожидаться на стуле в теплом вестибюле дома бессемеек; он прохаживался взад и вперед по полузнакомому ему месту, по тротуару напротив Четырнадцатой Школы; он ходил туда и сюда, и мимо него туда и сюда ходили трамваи. Он пытался представить, что он сейчас скажет Зине, но на эту тему в голову так ничего и не лезло, а лезли мысли, почему в этой реальности ему почти не встречаются дураки и прочая шваль.
А может, это здесь как раз все нормально, а у нас всякого дерьма слишком много, в сердцах подумал он. А много, потому что у нас уроды безнаказанны. Люди у нас получили права и свободы личности для защиты их от произвола государства, но государство тут же скинуло с себя массу обязанностей защищать человека трудолюбивого, честного, порядочного от другого человека, от работодателя, например. И если посмотреть историю, то у честных людей в России даже при наличии формальных прав возможностей защитить себя всегда было с гулькин нос, и все было хорошо лишь до тех пор, пока за спиной маленького порядочного человека виднелась большая, пусть неповоротливая и подчас туповатая, но мощная государственная машина, на которую никто не мог рыпнуться. Взять хотя бы задержки заработной платы. В советское время взять и задержать зарплату трудящимся, рабочему классу, гегемону, строителям нового общества, хозяевам земли и прочая было политическим делом, то-есть замахиванием на устои государства. И руководителя, допустившего сие, ждали меры наказания оперативные, безо всяких гражданских исков. С победой демократии в 90-х, как только в задержках зарплаты перестали видеть политику и за них перестали административно драть, они тут же появились, стали абсолютной нормой, затронув даже госаппарат, а кое-где достигли многомесячных сроков. Ни экономические законы рынка, ни суды оказались совершенно неспособны справиться с задержками; сокращение задолженностей началось лишь тогда, когда за это стали снова как-то внесудебно взыскивать. Без барина оказалось никуда.
Но почему же тогда в разных странах сейчас все равно выбирают демократию, задал себе вопрос Виктор, и, ища ответ, тут же наткнулся на парадокс. С какого, собственно, года страны, считающиеся развитыми, эту демократию выбирали? До 1945 года можно не считать, потому что в Европе после первой мировой как-то очень быстро и легко эту демократию похоронили, причем не в одной стране – еще до Гитлера был Муссолини, затем Франко, Хорти, Салаши, Антонеску, да и Пилсудский если не стал фюрером, то, во всяком случае, обсуждал с Риббентропом планы дележа Украины вплоть до Черного моря. После войны тоже интересно: все страны в англо-американской зоне оккупации выбрали демократию, а все, где остались советские войска, столь же дружно выбрали социализм. Япония демократизировалась как-то странно: и император остался, и либерально-демократическая партия у них сидела постоянно, чуть ли не как КПСС. Ну и всякие мелочи там вроде греческой хунты или режима Чом Ду Хванга. Дальше тоже интересно: по восточноевропейским странам демократия пошла только со снижением влияния СССР, и, соответственно, усилением США; да и в сами республики СССР она вошла на проамериканской волне. Китай в это время делал большие успехи, развивал промышленность, привлекал инвестиции, но как-то репутацию мирового оплота демократии не заслужил. Интересно, а если бы вот в нашей реальности мир вот так был бы устойчиво поделен между четырьмя империями, стремились бы какие-то народы к демократии, или бы это стремление осталось за «узким кругом революционеров, страшно далеких от народа»?
Виктора все эти мысли повергли в некоторое уныние. Он-то всегда считал, исходя из советских учебников, что народ, творя историю, всегда борется за свободу, демократию, и рвется сбросить колониальное иго, если таковое имеется. По рассуждениям же выходило, что большей части человечества на свободу и демократию глубоко начхать, а может, даже и на иго, если эта часть человечества не видит в том крайних тягот и унижений.
Впрочем, он тут же забыл о своих печальных выводах, как только завидел вдали на расчищенном от снега тротуаре знакомый силуэт. Зина шла, о чем-то слегка задумавшись. Был тот самый момент, когда сгущающиеся над Бежицей сумерки еще не зажгли уличных фонарей, и снег впитывал в себя густеющую синеву закатного неба; почему-то стояла тишина, и только где-то у Холодильника трамвай выпиливал свое виолончельное соло на разворотном кольце. Виктор не выдержал, и быстро пошел навстречу.
– Здравствуй… У вас зимой не продают цветов, пришлось взять конфеты.
– Здравствуй… спасибо… – Зина казалась, была несколько удивлена. – Я не ожидала, что ты когда-нибудь придешь…
– Не всегда надо делать то, что говорит врач. Особенно такой очаровательный.
Зина немного смутилась.
– Спасибо… Ты давно меня ждешь?
– Какая разница? Ты сегодня кого-нибудь ждешь?
– Нет.
– Я хотел тебя пригласить к себе, но у меня там жучки, вот такие… Один в приемнике, другой под диваном.
– Что?.. Какие жучки? – быстро и взволнованно переспросила Зина.
– Ну прослушка, микрофоны. Я думал, они наши… ваши… ну да, наши.
– Уфф, – вздохнула Зина, – я уже начала думать, что у одного из нас не в порядке с головой, но еще не поняла, у кого. «Bugs», конечно. У тебя лексикон Юнайтед Сикрет Сервис. У нас, кстати, переводят как «блохи».
– Ну вот, а у нас теперь это называют, как у них, так и у нас.
Зина улыбнулась.
– Пошли ко мне. А то мы окончательно запутаемся.
Они направились к подъезду дома бессемеек.
– Зин, у тебя, наверное, неприятности из-за меня?
– Все нормально. Ковальчук доложил, будто все было специально разыграно, чтобы проверить, есть ли у тебя информация по «Атилле». Кстати, насчет меня – это правда?
– Что – правда?
– Насчет меня в вашей реальности? – Она вдруг остановилась и пронзительно глянула в глаза Виктора. – Не молчи. Правда?
– Зинуля… Да, правда. Я видел твою фотографию в книге. Но это не ты сама, это… понимаешь, у нас вообще много погибло, в каждой семье…
– Все нормально, Вить… Просто у меня теперь иногда такое впечатление, что у меня была сестра, и теперь я вроде как живу за двоих… Слушай, вернешься к своим, как-нибудь попробуй найти место, где она похоронена, положи ей цветов от меня.
– Обязательно. Я ведь тоже живу вроде как за себя и за того парня… Почти все, кто остался, теперь меня моложе.
Они не спеша поднимались по широкой и казавшейся бесконечной лестнице. Где-то наверху хлопнула дверь.
– Может, двадцать второе июня?
– Что двадцать второе июня?
– Ну я думаю, может Гитлер повелся на этой дате… Или второе воскресенье июня или третье, как там по календарю…
– Ты уверен?
– Ну, как сказать…
– Тогда это еще ничего не значит. Да, а утром ты завтра на чем доберешься? В шесть трамваи еще редко ходят.
– Тут до первых проходных идти полчаса, может, чуть больше.
– Еще помнишь по той реальности?
– Сейчас ты для меня реальность…
16. Один из уцелевших.
К Первым Проходным Виктор успел даже намного раньше времени. Перед входом, разумеется, висел радиорупор; в этот момент почему-то передавали новости. Вчера послу рейха в Москве была вручена нота протеста в связи с очередным нарушением территориальных вод СССР дизельной подводной лодкой кригсмарине. Япония произвела воздушный ядерный взрыв на полигоне в районе соленого озера Лоб-Нор. По заявлению министра иностранных дел Громыко, испытания ядерного оружия вблизи границ СССР являются очередной провокацией японского милитаризма, направленной на нагнетание международной напряженности. В Конгрессе НАУ рассматривается законопроект о внесении изменений в Конституцию, дающий возможность установления в стране конституционной монархии. В советской прессе продолжается открытое обсуждение вопроса об изменении воинских званий «лейтенант, младший и старший лейтенант» на «поручик, подпоручик и надпоручик».
Виктор ожидал, что будущие полдня уйдут на беготню по всей территории от одного корпуса к другому с разными подписями, как это было еще тогда, когда их группу оформляли здесь на практике на временную работу. Кстати, он вспомнил, что в этой реальности ему не выдали военный билет, хотя, с другой стороны, при оформлении в институт этот документ никто не спрашивал. Однако, вновь к удивлению Виктора, по предъявлении паспорта в круглосуточном окне на проходной ему сразу выдали постоянный пропуск и указали маршрут. Была наклеена даже фотокарточка – та же, что и в паспорте. Надо полагать, ее переслали из базы данных по фототелеграфу. Снаружи заревел гудок – зычный, многотрубный, призывный, еще предварительный, собиравший на работу людей с заводской округи; звуки его расходились далеко за пределы Бежицы, зависали над окрестным лесом, пролетали над поймой и замерзшим полотном реки, и отражаясь от противоположного берега, возвращались, стучась в окна окраинных домов. Сквозь проходные, как из медленно открываемого крана, заструился народ.
Территория за Первыми проходными мало отличалась от той, которую он помнил, тем более, что здесь располагались старые цеха, и ему тут же пришло в голову, что здесь надо быть осторожнее на путях. Тут же через проезд неподалеку от него, пыхтя и наполняя воздух тяжело оседавшими к земле дымом и паром, торопливо проследовал маневровый паровоз серии О, видимо, работавший здесь еще с царских времен, толкая перед собой три двухосные платформы, груженые колесными парами. По всей территории виднелись саженцы деревьев, привязанные к колышкам. Надо полагать, идея завода-сада в этой реальности пришла в голову кому-то еще до Филюкова. На других путях ему встретилась сплотка с тремя новыми тепловозами в коричневой грунтовке, направляемых под окраску. Это были не те машины, что он собирал здесь когда-то; теперь они были непривычно короткие, на четырех больших электровозных колесах с округлыми вырезами в дисках, массивным литьем тележечных рам и угловатыми капотами и несколько грубоваты, но – судя по номерам на заводских табличках, которые Виктор не поленился из любопытства прочесть, они начали выпускаться здесь где-то с конца сороковых, в то время как первые из тех, что застал в своей реальности Виктор, должны были появиться здесь лишь летом этого года. Четвертым в сплотке был промышленный электровоз на тех же тележках.
Вместе с тем завод еще продолжал выпускать паровозы – идя далее, Виктор наткнулся на новенькую мощную машину с надписью «Пятилетка». Это было нечто: огромная, больше тридцати метров с тендером, система маллет с восемью ведущими осями, по четыре на каждую из двух паровых машин; тележка, завершенная бегунковой осью, выступала вперед длинного, как межконтинентальная ракета, котла и была увенчана зеркальной звездой мощного прожектора над рассекающим пространство красным щитом метельника. Мостик над прожектором позволял осматривать котел, частично прикрытый сверху обтекаемым кожухом, что дополняло ощущение силы и стремительности; словно символ удачи, кожух украшала красная звезда у самой вершины. Это была машина будущего, которое в реальности Виктора так и не наступило; он подумал, что надо будет обязательно протолкнуть идею одну из них потом сохранить и поставить перед заводом в знак славы людей, создавших это техническое чудо.
Под филиал была выделена одна из комнат в небольшом двухэтажном инженерном корпусе во дворе; на дверях вместо таблички еще была бумажка из клетчатой тетради, прилепленная скотчем, которому Виктор уже перестал удивляться. Внутри оказалась пара столов, за одним из которых сидела дама лет сорока, кульмана, телефона и арифмометра. Виктор машинально поискал глазами непременную трансляционную точку, без нее любое помещение здесь уже представлялось ему нежилым и осиротевшим; все было в порядке, возле дверей висел большой круглый динамик в черном карболитовом футляре, с длинным шнуром в вискозной оплетке, причем регулятор громкости здесь почему-то оказался в радиорозетке.
– Здравствуйте. Это филиал института подвижного состава? – спросил он входя.
– Здравствуйте. Вы Еремин будете?
– Да.
– Наталья Николаевна Дынцева, главбух. Геннадий Николаевич сейчас подойдет. Геннадий Николаевич Осмолов – это директор. Нас только что создали, так что сегодня у вас рабочего места еще нет, но это временно. Лишь бы войны не было. Вот одежду можно на вешалочку.
Виктор разделся и повесил пальто и шапку на стоящую возле двери красную деревянную вешалку. Дверь раскрылась, и в комнату, чуть запыхавшись, быстро вошел молодой человек еще комсомольского возраста, раскрасневшийся, со слегка взъерошенным чубом.
– Здравствуйте, Наталья Николаевна… Виктор Сергеевич? Здравствуйте. Осмолов Геннадий Николаевич, меня только что назначили, так что не волнуйтесь, я тоже в новм качестве осавиваюсь. Проходите сюда, садитесь – и он подвел Виктора к стулу возле своего стола. Ну что, вам, наверное, уже все рассказали? Стол и кульман дадим. Наталья Николаевна, мне Каргаполов из Коломны не звонил? Ну хорошо. Насчет вас мы полностью в курсе. Комната нормальная? Отлично. Филиал буквально вчера организовали, исследовательская база будет, мощности опытного производства будут. Плюс тесное взаимодействие с заводом, на четырнадцатом проекте ведомственности и местничества на дух не допустят. Номерные проекты – это модель реконструкции плановой системы народного хозяйства, переход от финансирования по организациям к финансированию целевых программ. Статью Косыгина читали? Штурмуем космос, укротили атом, теперь революционно меняем градостроительство и транспорт – все благодаря этой модели, и ее мы должны освоить раньше, чем Японская империя. Вы ведь, кстати, знакомы со счетной и моделирующей техникой? Это пригодится. Кстати, на направлении физического и математического моделирования будем специализировать бежицкий машиностроительный вуз. Вот, ознакомьтесь, – и он протянул Виктору переплетенный документ на отэренных листах, в котором Виктор без труда узнал свою отредактированную и дополненную кучей таблиц и графиков записку.
– Спасибо. В вузе меня уже устно немного ознакомили с этим.
– Теперь о деле. Вы, насколько меня поставили в курс дела, там, помимо экспериментальной научной работы, занимались перспективным проектированием и прогнозированием развития подотрасли на будущие полвека. Поскольку экспериментальной базы у филиала пока нет, то у вас сейчас будет такая задача… Конструкторские проработки новых машин до настоящего времени во многом велись методом тыка, использованием прошлого опыта, заимствования чужого, часто не совсем оправданно. Каждый конструкторский коллектив, каждое предприятие старалось родить свое, развели много дублирования, наплодили много опытных образцов, и с каждым трудности по доводке. Так дальше делать нельзя. Вам задание: изучить положение в отраслии полученные результаты испытаний, – тут он кивнул на сложенную в углу пачку папок и отчетов в картонных переплетах, – определить, какие, на ваш взгляд, решения можно взять за базу для максимальной унификации машин нового ряда, какие направления работы окажутся ключевыми для развития отрасли, а где овчинка выделки не стоит. Основные соображения представите к завтрашнему утру. Чего-то не хватает –есть заводская и институтская библиотеки, заходите к кому угодно, спрашивайте у кого угодно, надо – запросим по заводскому электрофототелеграфу данные. Особо обратите внимание на развитие скоростных поездов. Вопросы есть?
– Машинку можно найти пишущую? – Виктор уже не сомневался, что при такой энергии руководителя у него со временем будет не только стол и кульман, но и персональный компьютер.
– Пишите пока начерно, мы найдем, где перепечатать. Надо с утра, потому что завтра вечером с этими соображениями вместе едем в Москву.
– У вас свободно?
Был обеденный перерыв, Виктор сидел за столиком в углу зала заводской столовой. Столовая была по американскому типу, с самообслуживанием и легкой мебелью на металлических ножках. Вездесущее радио крутило веселую релаксационную музыку, что-то вроде «В рабочий полдень».
– Да, конечно. – Он поднял глаза, и увидел, что к нему с подносом подсаживается майор Ковальчук.
– Вы решили для конспирации каждый раз ночевать на новом месте?
– Нет. Просто так получилось.
– Ладно. В данной ситуации это ваше личное дело, только не теряйте бдительности. Вас беспокоят микрофоны в комнате?
– Да они мне как-то до фонаря, просто за державу обидно.
– Что обидно?
– Модульный монтаж уже вчерашний день для такой техники. Надо на интегральные схемы переходить и дисковые аккумуляторы или ртутные элементы размером с пуговицу.
– Ну, в данном случае особо прогрессивных решений не требовалось… А в принципе, вы, конечно, правы, работы уже ведутся. Как работа и отдых?
– Нормально. Озарения пока не находило.
– Запасемся терпением. Да, запомните: вы раньше жили и работали в энском закрытом научно – экспериментальном центре, в одном из бюро. На находящемся вблизи предприятии произошла авария, которая уничтожила центр и поселок, вы – один из немногих случайно уцелевших. В шоковом состоянии вы покинули место происшествия, сели на поезд и, в конце концов, появились в Брянске. Здесь вас вызывали для выяснения некоторых обстоятельств аварии. Подробности вам раскрывать запретили.
– Похоже на романы Адамова. Или Шпанова.
– Надо же как-то соединить в одно целое то, что вы наговорили насчет потери семьи и того, что вас не осуждали, со всем остальным. Включая то, что я сейчас с вами разговариваю.
«Ах, вот оно что… Вэлла, детектив-любитель…»
– Для обывателя сойдет. Кстати, вам повезло: за последние семь лет в рабочих столовках стали готовить лучше и разнообразнее. Как вам этот лангет?
– А для профессионала? Или я уже точно приманка?
– Нет. И не волнуйтесь, здесь нас не подслушают.
После обеда Виктор продолжил знакомиться с материалами и понял, что пора уже излагать соображения на бумаге. Как раз в это время пара грузчиков занесла однотумбовый стол, не новый, но в хорошем состоянии, который Наталья Николаевна тут же приняла на баланс.
Задача, которую перед ним поставил Осмолов, была заведомо невыполнима. Над ней должны были думать целые институты, собирать материалы, анализировать, проводить исследования, просчитывать сценарии развития событий. За исключением одной ситуации: когда почти все ответы на «а если» были уже известны. Система рассмотрела Виктора, оценила и включила в свою гонку, точно рассчитав открывшиеся возможности. В библиотеку было, конечно, зайти заманчиво – посмотреть какие-нибудь уникальные для его времени издания – но времени не было. Работа захлестнула Виктора; он даже расчертил на бумажке таблицу примерного типажа по локомотивам, электропоездам и автомотрисам на 60-70 годы. То, что выходило, несколько отличалось от того, что было в СССР – так, на некоторых машинах вместо харьковских дизелей должны были оказаться коломенские и наоборот, – но в целом получалось очень логично и даже обеспечивало плавное угасание применения паровозов к 70-м годам, в регионах с дешевым углем, добываемым открытым способом. Тяжелые рельсы весом семьдесят пять килограммов на погонный метр он решил вообще не брать в расчет – все равно до девяностых с ними ничего путного не вышло; зато сложившаяся из-за отсутствия поставок по ленд-лизу унификация тепловозов и электровозов по диаметру колесных центров открывала большие возможности для сокращения номенклатуры выпускаемых тележек. Под ученическим пером из нержавейки возникали, пусть еще неясные, контуры техники грядущих десятилетий.
Ничто в мире не обходится так дорого, и не ценится порой у нас так дешево, как научная информация. Десятилетиями ее накапливают, создавая новую технику, испытавая ее, ошибаясь и исправляя ошибки, потом приходит дурак, желающий самоутвердиться, или жулик, и заявляет – «В СССР никогда не делали ничего хорошего!» и выкидывает все на помойку, чтобы в лучшем случае сварганить договорчик с инофирмой и получить солидный бонус, а в худшем – чтобы просто не выглядеть таким дураком и невежей на общем фоне.
За окном ностальгически кричали «овечки» – да, не забыть бы предложить одну из них при проводах на заслуженный отдых, самую старейшую, поставить на аллее завода и окружить цветами. В честь тех, кто создает реальные ценности.
И тут Виктору вдруг пришло в голову: а что, если бы в это прошлое провалился не он, а кто-нибудь из тех юзеров, что втюхивают китайское барахло, сидя за компом и факсом, перепродают недвижимость, играя на повышении цен, получают бабки за заказные статьи или помогают фирме укрывать налоги? Кем они все были бы здесь, все эти бизнесмены и бизнесвумены, успешные манагеры и процветающие пиарщики, все эти политические клоуны, насилующие мозги электорату, и шлюхи, сделавшие карьеру в постели с боссом? Ну, часть шлюх, что посмазливее, пристроили бы, как агентуру, а остальные? Здесь даже в креативном бизнесе надо что-то реальное делать. Оказались бы в лагере для тунеядцев? Пошли бы по статьям за хозяйственные преступления, и, черт возьми, за вредительство, потому как деятельность некоторых иначе как вредительством не назовешь… кошмар… Оттого они все так сюда и боятся попасть из уютного для них, но такого хрупкого постсоветского мирка, что на одних высоких ценах на нефть до сих пор и продержался. Рухнут эти цены, рухнут перегретые спекуляцией рынки, рухнет потребление, и все полетят… куда?
И выходит, он действительно, один из немногих уцелевших, тех, кто не разучился вагоны, дома, самолеты строить, детей учить, людей лечить… стоять на страже справедливости, а не отдельного взятой конторы…
«До чего же ты, майор, прав, ты и сам не знаешь…»
17. Берегите розы.
Смена закончилась. Заводская «овечка» вытолкнула очередную «Пятилетку» на Орджоникидзеград – оттуда эти машины со сборным составом раскидают по дорогам страны. Маневровые тепловозы вытолкнули с покраски – теперь они блестели черным лаком, как номенклатурные членовозы. Еще один неокрашенный вытолкнули из гудящего, задымленного, наполненного вспышками электросварки, тепловозного цеха. Шумные ручьи рабочих текли через проходную. Усталые лица и улыбки, шутки, задорные глаза. «Ну что, Миш, сейчас бы в люлю? Не боись, пацан, через пару недель притрешься, как к гнезду, со смены еще по девкам побежишь!» – это какому-то вчерашнему пэтеушнику или фабзайцу, или как у них сейчас здесь… Чего-то замученным никто не выглядит. «Товарищ инженер, позвольте в стороночку, а то нам сегодня еще детей да курей кормить» – это уже ему, розовощекая молодуха в платке, тянет за собой стайку подруг – прямо хоть сейчас на рекламный плакат какой-нибудь продуктовой фирмы. В раннем детстве Виктора доля худощавых людей как-то побольше была, а это уж прямо какая-то середина семидесятых. Или сцена из художественного фильма с лакировкой действительности. Вот что значит – не было войны и разрухи.
К проходным подкатывали какие-то американистого вида автобусы – белые, с гофрированными бортами и красной полосой вдоль окон и табличками с названиями пригородных поселков – вот куда, видать, девчата торопились. Людей развозили по домам. Те, кто на трамвай, видимо, намылились через третьи проходные… ну ладно, нам-то все равно пешком. А что у нас с музыкой из репродуктора? Ого, «Сормовская лирическая»! Виктор обрадовался песне, как старой знакомой. Словно прилетела она из его детства, из его времени, пусть не так хорошо устроенного, чем это, – но его, родного времени; пусть из менее устроенной страны, истрепанной войной, утомленной гонкой вооружений, – но его родной. Пусть в нашей стране не было стольких красивых на улицах и проспектах в это время, пусть до девяностых не было мобильников, но зато были школьные и институтские друзья, была первая любовь, были мать с отцом, и, где-то там, в неизвестном пространстве-времени его семья, дети – сын и дочка… Вернется ли он к ним когда-нибудь? Воспоминания вдруг нахлынули на него, накрыли с головой, как волна в разгулявшемся море; словно по морскому дну, машинально брел он в сторону своего нового временного жилья, по улице, каждый метр которой его ноги помнили с малолетства.
На Комсомольской, возле старого доходного дома, Виктор неожиданно столкнулся с Вэллой; при виде его она просто засияла от радости.
– Добрый вечер, Виктор Сергеевич! Поздравляю вас! Хорошо, что… ну, это…
– Хорошо, что я не шпион.
– Да… Очень глупо все получилось, извините.
– Нормально, проехали. Я тебе не поломал личную жизнь?
– Нет, нисколько. Да, вам надо обязательно помириться с Зинаидой Семеновной… мне кажется, что вы ей нравитесь.
– Почему ты считаешь, что мы поссорились?
– Я ее на днях видела, случайно, возле больницы. Понимаете, она шла, и такая… такое лицо у нее было… вам обязательно надо с ней поговорить.
– Мы уже помирились, Все нормально, не волнуйся.
– Да? Знаете, наверное, это по-детски наивно, но я всегда, как себя помню, считала, что в мире должна существовать справедливость, и люди должны быть счастливы, и никогда, никогда, – она повторила эти слова два раза, – не быть одиноки. И если два человека испытывают друг к другу симпатию, то это все равно как цветок; вот у нас в городе теперь стали сажать розы, и это, возникшее между ними, – как роза, ее надо беречь, укрывать на зиму и от ветра, поливать в жару, и, если быть неосторожными, можно уколоться и поломать, но зато какие прекрасные цветы будут на них по весне!.. Простите, я, наверное, опять глупости говорю…
– Ничуть. Вэлла, ты просто поэтесса.
– Ничего, это просто так, в голову пришло… Пусть ваши розы живут, и пусть будут усыпаны благоуханными цветами… А мне пора, я побежала, мне так много еще надо успеть. Всего вам доброго! Берегите розы, берегите!..
– Спасибо! Тебе всего доброго! Удачи!
Виктор помахал ей рукой. Вэлла ответила, и вскоре ее фигурка затерялась во встречной толпе.
Он пошел по Комсомольской в сторону институтского общежития; через пару сотен метров в его голову полезли всякие прозаические бытовые мысли. Надо было заскочить в униввермаг и обзавестись дешевым будильником с чашечкой наверху, а заодно купить хозяйственного мыла и порошка; не зря же он белье замачивал.
В общежитии он кинул на журнальный столик папку с черновиками своей записки, разделся и принялся за стирку. Радиоточка передавала инсценировки по рассказам Чехова, читал, судя по голосу, Ильинский – один из любимых актеров Виктора. Интересно, показывают ли здесь по телевидению старые немые фильмы с его участием? Ведь это был настоящий русский Чарли Чаплин…
А где тут рубашку сушиться повесить и прочее? Наверное во дворе, там столбы стоят. Значит, надо было еще обзавестись веревками и прищепками, копеечная вещь, а вот, поди же ты, не учел. Дома-то на балконе веревки, да и складная сушилка в наличии, а тут нет. Все мудро продумали, кресло поставили, а вот сушилку – увы. А можно было из планок сделать и во встроенный шкаф убирать… Впрочем, после небольших поисков Виктор обнаружил в кухонной нише выдвигающуюся вешалку для полотенец и тряпок, а в шкафу одни из плечиков оказались отпрессованными из отходов бронестекла, и, стало быть, вполне подходили, чтобы на них повесить мокрую рубашку. Затем он развязал папку и сел за свои записки, чтобы успеть набросать еще кое-какие появившиеся мысли и соображения, но работа не шла; Ильинский вновь пробудил у него ностальгию.
Получается, что за две недели он так и не вспомнил о семье. Письмо, конечно, отсюда не напишешь, и не позвонишь, но все-таки как-то это… Не по-человечески это, нехорошо, так вот взять и забыть. Ну, первое время надо было думать, как тут выжить а потом? Потом… потом этот мир просто взялся играть на его слабостях. Думаешь, где найти заработок? А здесь вот просто с руками разрывают, интересная работа по специальности, перспективы роста, возможность самореализации, только твори. Не хватает на ипотеку, растут цены на жилье, плата за коммуналку, как на дрожжах, за эту хрущевскую панельную хибару, ТСЖ это склочное, неизвестно, кто придумал? Какие проблемы, пожалуйста, тут сталинки на горизонте, с высоким потолком, процент посильный… сколько ловил себя на том, что думаешь, в каком районе лучше взять и какую мебель поставить. Одиночество? Какое тут одиночество, тут – то работа, то дружеская компания, а там и знойные красавицы наперебой тащат в постель, предложение, от которого невозможно отказаться… Бабник, бабник, бабник!.. Эгоист и мелкий собственник. Плывешь по течению в ритме четыре четверти.
В дверь снова постучали. Виктор решил, что это снова Зоя Осиповна, но это совершенно неожиданно оказался Никодимов, который сообщил, что его, Виктора, сегодняшнее дежурство в Осодмиле перенесено, потому что его (Никодимова) предупредили, что он (Виктор) будет занят важной работой перед командировкой. Виктор хотел предложить Никодимову чаю, благо зеленый эмалированный чайник как раз вскипел; но тот отказался, сославшись на то, что еще должен найти на сегодня замену.
Нежданный визит повернул течение мыслей Виктора совсем в другую сторону. Оказывается, тут ради него люди бегают, за него другой человек по морозу сегодня ходить будет с повязкой, чтобы только он смог еще выдать что-то для всех их ценное. А он тут углубляется в самоанализ, и как пришел с работы, ничего еще не написал. Разве это тоже не эгоизм?
Да и то, в самом деле: а ну, как он вообще отсюда не выберется? Или выберется, а окажется, что в семье как был, так и есть он, его копия… или даже он сам здесь – копия. Как тогда?
Хорошая фраза в «Унесенных ветром» – «Я подумаю об этом завтра». Ничего еще не известно.
«Берегите розы, берегите…»
Он включил приемник, подкрутил ручку настройки; волна, на которую он наткнулся, передавала хиты Аниты О'Дэй с оркестром Джина Крупа; голос певицы чем-то напоминал саксофон. Ну, пусть так и будет. Он присел за столик, пододвинул к себе последний лист записки и открутил колпачок новой, выданной сегодня на работе темно-синей авторучки со стальным закрытым пером. Стало быть, высокоскоростное движение далее будет в основном развиваться на электрической тяге…
18. Два билета на ночной экспресс.
– Да, многое у вас несколько неожиданно.
Осмолов быстро перелистывал листы записки Виктора. Интересно, он так быстро читает? Скорочтением у нас стали увлекаться где-то к 70-м.
– Странно, что при таком прогрессе турбин в авиации и судостроении вы отводите им такую скромную, или, как вы пишете, нишевую роль на железнодорожном транспорте. Посмотрите, не только наши, но и зарубежные исследователи, особенно американские в один голос пишут – у поршневых машин нет будущего, они достигли предела. Их заменят или турбины или новые двигатели, например, роторные. А вы предлагаете игнорировать авторитетных ученых, мнение лидирующих фирм и начать дорогостоящие работы по форсированию четырехтактных дизелей. Получается, что во всем мире ничего не понимают?
– Извините…
– За что извиняться? Вы абсолютно правильно сделали, что написали то, что думали! То, что говорят все, это любой… любой студент напишет. Просто не укладывается в голове.
– Так там я пояснил, что…
– Да. Но неужели действительно из-за этого? Из-за того, что при ведении поезда надо все время менять мощность двигателя, и турбина с ее моментом инерции не будет поспевать, и вообще плохо работает на малой мощности? А как же положительные результаты Дженерал Электрик?
– Ну вот Лебедянский сейчас доделывает турбовоз, это можно проверить. Да и как раз заполнит временно мощностной ряд до четырех тысяч сил, пока Коломна новый дизель для лодок не доведет, что у них в проекте. Или Харьков не начнет свой такой делать.
– Виктор Сергеевич… откуда вы это знаете? Про Коломну?
– Оттуда же. Это не для разговора здесь.
За окном свистнул маневровый паровоз и прогрохотал по рельсам с чем-то таким, от чего здание слегка задрожало – то ли с очередным суперпаровозом, то ли с многоосной платформой, груженой литьем для нового турбоагрегата.
– Н-да… Тут еще ушат холодной воды на электронную коммутацию. Опять-таки: механическую коммутацию в тяговых двигателях сейчас только ленивый не хоронит, нашествие бесколлекторных двигателей пророчат с сегодня на завтра, а вы пишете, что на ионных вентилях это сделать невозможно, только на полупроводниковых, четырехслойных, с тиратронной характеристикой.
– На тиристорах.
– Вы видели эти самые тиристоры?
– Видел.
– Опытные в Дженерал Электрик?
– Отечественные. – Виктор чуть не добавил «серийные», но подумал, что это уже слишком.
– Вы считаете, что ими можно коммутировать токи в силовых цепях электровоза?
– На создание и налаживание промышленного производства уйдет где-то до пятнадцати лет.
– Плюс применение, как вы пишете интегральных схем, чтобы система управления могла модулировать фазные токи, питать двигатели синусоидой. Это вы требуете фактически создать под электронную коммутацию в СССР целую новую отрасль?
– Именно так, новую промышленность. От которой польза будет не только железным дорогам, но и энергетике и целой куче отраслей.
– А пока мы будем строить новую промышленность, заграница уйдет вперед, так?
– Наоборот. До начала семидесятых за рубежом по этому направлению ничего для широкого применения не создадут. Зато Союз, вырвавшись вперед по тиристорам и микросхемам, обеспечит рывок в семидесятые, восьмидесятые и девяностые.
Осмолов немного промолчал, а затем вдруг спросил Виктора:
– Вы в шашки не играете?
– Давно не играл. А что?
– Здорово получается. Как будто страну в дамки проводите. Ладно, отвлеклись. По-вашему, получается, для развития железных дорог в будущем надо развивать кучу смежных отраслей… вот, например, тоже – сварка трением алюминиевых профилей, раскройка металла оптическими квантовыми генераторами, создание станков с числовым программным управлением… это не совсем железные дороги-то.
– Именно так. Этот транспорт будет зависеть от прогресса смежников. В паровозную эпоху можно было только паровозостроение само в себе развивать, а чем дальше, чем больше мы будем зависеть от тех, кто делает изоляцию для двигателей, электронику, резину… в общем понятно. И от нашей исследовательской базы.
– Вот это самое главное! – Осмолов встал, машинально похлопал себя по карманам, видимо, ища папиросы, потом махнул рукой; видимо, тут куча народу отучалась курить. – Теперь вам надо и в Москве так же связно это все объяснять. Все это отлично ложится в концепцию товарища Косыгина по реконструкции системы управления народным хозяйством. Нельзя дальше делить экономику на епархии, на «наше ведомство» и «не наше ведомство», каждая из отраслей друг дружку развивает! Я, кстати, прикинул эффект от унификации по той части записки, которую вы вчера накидали, вот… – он порылся в листках на столе, – у нас получаются дополнительные мощности целого завода! Целый завод выгадываем без капвложений и строительства. И этот завод вы построили.
– Ну, не совсем я… Это труд очень многих людей.
Тут из банка вернулась Наталья Николаевна с командировочным авансом и Осмолов отправил Виктора со своим паспортом на станцию выкупать бронированные билеты.
Путь от первых проходных через парк до выхода у клуба ОСААФ не отнял много времени. Памятник Пушкину стоял не на главной аллее, а на белой кирпичной пирамиде где-то у входа со стороны вечерней школы, где стояли синие деревянные ворота в виде арок и виднелась занесенная снегом спортплощадка с бревнами, турниками и кольцами. Фонарей на аллеях что-то не особо наблюдалось, так что ночью тут или влюбленные или Осодмил. Вокруг некоторых деревьев виднелись оригинальные деревянные скамеечки, кольцом охватывающие ствол: тоже что-то из воспоминаний детства. На месте нынешней детской площадки за деревянным палисадником дремала парашютная вышка с вылинявшими плакатами «Будь готов к обороне страны!» и «Бога нет». Несколько ближе к выходной калитке в заборе со стороны фабрики-кухни виднелись сооружения старой детской площадки – видно ее только начали строить, но пару каруселек уже поставили, как и цепные качели, а еще там были совершенно не отмеченные в детской памяти Виктора гигантские шаги с большим деревянным столбом. Через это все тянулась кривая тропка в снегу.
Клуба на углу у переезда Виктор не узнал: ни дать, ни взять, купеческий особняк; потом вспомнил, что здание это перестраивали после войны. Старый облик ему понравился больше, тем более, что домик недавно подремонтировали и покрасили. У переезда он пропустил мимо себя грузовичок, напоминавший «Колхиду», но размером поменьше, примерно с гэдееровскую «Авиа», и перешел через рельсы на сторону вокзала.
Когда Виктор уже шагал по чисто выметенной и посыпанной песочком от гололеда платформе, он почувствовал некоторый мандраж. Опять та же дверь, опять кассы. Интересно, а если его сейчас обратно перебросит? Ладно, паспорт восстановим, лишь бы опять не в другое время…
Внутри вокзала все оказалось совершенно так же, как и в первое утро появления Виктора в этом альтернативном мире. Чудес не было. Отстояв спокойную очередь из трех человек, Виктор выкупил билеты, с интересом наблюдая, как девушка созванивается по телефону со станцией, затем вытаскивает узкие твердые картонки и пробивает в них компостером узор мелких отверстий, складывающийся в цифры; эта простая и когда-то знакомая процедура выглядела теперь таким загадочным ритуалом, что можно было заглядеться. Девушка в конце концов смутилась и спросила у Виктора:
– Товарищ, вы, наверное, что-то спросить хотели?
– А… да. Вы случайно, раньше не в артели «Прогресс» работали?
– Нет, вы обознались. Вот ваши билеты. Одиннадцатое и тринадцатое нижние.
– Спасибо… Так я же просил в одном купе.
– Они и есть в одном купе.
«Видимо, я что-то забыл…»
Виктор оглянулся назад – за ним очереди не было, видимо народу в те времена ездило немного. Он слегка отошел от кассы в сторону окна и начал рассовывать билеты и сдачу по карманам.
И тут возле его уха что-то жжикнуло и с треском ударилось в деревянный переплет окошка кассы; одновременно сзади раздался даже не звон, а, скорее, какой-то хруст и что-то обсыпало рукав пальто. Виктор машинально оглянулся; сбоку, в стеклах окон двойной рамы на одной линии зияли два аккуратных пулевых отверстия с расходящимися лучами.
19. Понаехали тут всякие.
Любой, даже самый захудалый герой фильма или фантастического романа, равно как и нефантастического, в этих случаях бросается на пол. Виктор же повел себя совершенно пофигистски – быстро прошел в простенок и только там начал соображать, что происходит. Не готов он был здесь психологически к столь банальным и пошлым вещам, как покушение из пистолета с глушителем – а именно это картина происшествия ему и напомнила. Во-первых, после нападения на лабораторию 6-б он ждал каких-то экзотических посягательств, и вообще – что его пытаются похитить, а не убрать. Убрать его за эту пару дней сто раз можно было. Во-вторых – а почему в этой чертовой кассе, а не на улице, в парке, в темном переулке? Как жертва нападения неизвестных? В-третьих – у спецслужб масса возможностей все сделать чистенько, контактные яды например. Намазали ручку двери в общаге – и все, тихо скончался от сердечной недостаточности. А тут прямо как в нашем сериале про криминал, или про дележку собственности, или про любовь. У нас вообще почти все сериалы – бабло, мочилово и постель, а между всем этим какой-нибудь дурак с пестиком бегает.
С другой стороны, на улице его еще найти надо, а на вокзал он несколько раз заходил, значит, его можно здесь ждать. И это тоже логично.
«Ну и что дальше будем делать?» – спросил себя Виктор, полез во внутренний карман пальто и нащупал там дерринджер. Впрочем, толку от этого девайса здесь было никакого – и патроны холостые, и, если ворвутся через дверь от платформы, даже и с боевыми уложат. Огнестрельное оружие хорошо, когда оно в руках профессионала, имеющего навыки ведения боя, и при постоянной тренировке. Да и через окно снайпер уложит хоть с пистолетом, хоть без.
Стекла больше не бились. На лакированной раме белела свежая отметина с полуотколовшейся щепкой. Мимо Виктора, между колонн по залу в сторону выхода на Вокзальную промчалась женщина в железнодорожной форме с погонами – молодая, статная, рыжая и круглолицая. С улицы донеслись приглушенные вопли:
– Стой! Стой, бандит! Я тебя узнала! Держите его!
Спустя еще пару минут та же женщина появилась обратно, запыхавшаяся и встрепанная. Тугая грудь ее, словно пара вагонных буферов, гордо натягивала изнутри темную форменную шинель далеко вперед и пружинно покачивалась в такт шагам; голливудские дивы с силиконом могли удавиться от зависти.
– Вы видели? – возмущенно выпалила она Виктору, переводя дух. – Вы видели?
– Кого?
– А вот… – она что-то подняла с полу и подошла поближе. – Видали, что творят, бандиты?
На ее ладони лежала девятимиллиметровая пуля от «Макарова».
– Представляете, из рогаток ворон бьют! Во шпана выросла! А эту гадость за Десной на стрельбище выкапывают. Стекло, стекло разбили – перед самой кассой, на виду, во бандиты-то, анархисты! Детприемник по ним плачет! Вот вы, образованный человек, что вы скажете?
– Да, положение с трудными подростками тревожит… Слушайте, а у вас на дороге нет энтузиастов, которые хотели бы кружок железнодорожного моделирования организовать? Не всех, но хоть кого-то быть с улицы к полезному делу увели.
– Есть! Есть у нас двое товарищей и помещение им недавно дали в Доме Пионеров, это тут, у Профинтерна, знаете? Ребят уже несколько у них занимается, но ведь пока то, да се, у нас все стекла переколотят. Что же делать-то? Теперь клейстер надо заваривать, чтобы заклеивать, пока новые не вставили, а то дует…
– А у вас скотч… то-есть клейкая прозрачная лента есть?
– Есть! Вот правильно, ею залепить можно, а то прислали, а что с ней делать, пока не знаем. Спасибо! Вот что значит образованный мужчина.
Она повернулась и пошла в сторону окошка дежурного по вокзалу; со спины она точно так же являла собой оживший символ неукротимой силы природы и плодородия. За демографию с такими можно было не беспокоиться.
Виктор вышел на улицу вместе с потоком народа, хлынувшего из теплого зала ожидания к подошедшей мотрисе – такой же красно-желтой, как и та, что он видел на переезде у Стальзавода, с полуобтекаемыми квадратными головами, отблескивающими в косых солнечных лучах заваленными назад прямоугольниками широких лобовых стекол, с гофрами на бортах, что упирались по концам вагонов в широко раскрытые зевы автоматических дверей. В головных вагонах глухо рокотали на холостых оборотах харьковские танковые дизеля, внутри, в салонах, через окна виднелись мягкие, как в автобусах, кофейного цвета диваны, обтянутые текстовинитом. С шипением захлопнулись створки дверей, мотриса свистнула, пустила из выхлопных труб в небо два султана сизого дыма и резво покатилась в сторону Фасонки. Станция Орджоникидзеград вновь замерла в умиротворенном покое.
М-да. Тут, действительно, скорее из рогатки случайно уложат, чем киллеры. Ну что же ты со всем опытом следующего века сразу не просек, что пистолетная пуля так легко от деревяшки не отскочит, господин товарищ эксперт по самому себе? «Кто же вас лучше знает, кроме вас самих», так, кажется? Стоп-стоп. Что-то в этой фразе не так, а что – непонятно.
Виктор поднялся по узкой лестнице на переходной мостик; свежий ветер с Болвы обдувал его лицо, посвистывал в проводах фонарей освещения.
«Кроме вас самих». Ошибочка. Оговорился Ковальчук, правильно будет «кроме вас самого». Или оговорился, или сказал в духе такого старорежимного чинопочитания – но это вряд ли, чего ему перед Виктором так вдруг заискивать. Конечно, оговорился.
Или проговорился?
Или нас таких тут не один? «Кроме нас самих». Интересно, интересно. Нас самих кто-то еще есть. А может и вообще нас самих понаехало тут? И у всех хотят узнать про директиву «Атилла», а потом распределяют по отраслям?
Сойдя с мостика и прошагав наискосок стоянку перед автостанцией (радиорупор хрипловато отчеканивал римейк фокстрота «Еще одну чашечку кофе», пела, похоже Тамара Таубе под оркестр Бадхена), Виктор направился в сторону проходных, назло через два парка, мимо заснеженных кустов, где можно было спрятать целую роту киллеров. Подспудное чувство опасности, таившееся в нем все эти дни, прорвало войну эйфории, ему словно хотелось показать всем своим видом: «Ну, кто тут на меня первый? Вот я, видите?». Он лишь сдержал себя, чтобы, переходя улицу, не протаранить мирно следовавшую мимо «Ударника» колымагу, похожую на «Эмку», только на высоких больших рубчатых колесах: типа первого в мире комфортабельного внедорожника. И лишь когда он снова достиг противоположного выхода из парка возле Пушкина на кирпичной пирамиде, он устыдился этого минутного порыва и почувствовал себя Неуловимым Биллом из анекдота, которого, как известно, никто не ловит.
Его записку с некоторыми непринципиальными осмоловскими уточнениями уже перепечатали, и они с шефом остаток времени провели, выверяя текст и исправляя опечатки (текстовые редакторы все-таки великая вещь, подумал Виктор). Потом Осмолов подкинул Виктору еще несколько составленных им документов, и они вместе как-то необычно быстро даже для привыкшего ко всему Виктора кое-что уточнили, подправили и дополнили. Поскольку читатель, наверное, уже замучен разными производственными подробностями, то подробности горячего обсуждения, ход мыслей и разные идеи, мелькнувшие у обоих во время этого процесса, были безжалостно оставлены автором за рамками этого повествования. Особенно, если читатель сам читает эту книгу в оффисе или на какой-нибудь другой работе, то напоминать ему слишком часто про работу, даже пока не пыльную, было бы просто бестактным.
Короче, прокрутим время до того момента, когда Виктор вместе с Осмоловым снова выходят из проходных Профинтерна. Вот они идут вместе до Комсомольской, вот договариваются на вокзале Брянск-1 у ночного поезда, вот Осмолов идет на остановку трамвая на Куйбышева возле районной поликлиники, а Виктор идет по Комсомольской… нет, он не сворачивает к общаге, а почему-то идет по Комсомольской в сторону Почты.
Так, теперь вот с этого места и поподробнее.
Итак, это был вторник, 18 февраля 1958 года по здешнему календарю, шестой час вечера по московскому, и где-то минус два по Цельсию. Надвигались сумерки, закатное небо было затянуто легкой дымкой и в воздухе кружились редкие снежинки.
Виктор шагал мимо книжного к Почте. Легкая морозная свежесть разливалась в воздухе. Жизнь кружилась вокруг него веселыми турбулентными вихрями, звуча в ушах дуэтом саксофона и скрипки. Люди навстречу спешили по своим делам, как казалось Виктору, с сияющими лицами, словно у них был праздник или они все были влюблены. Шагалось легко, и даже пальто середины прошлого века, которое казалось Виктору по сравнению с современными куртками хоть и теплым, но несколько тяжелым, словно утратило свой вес и не стесняло движений. Гудки машин казались звуками тромбонов, звонки трамваев – колокольчиками, крики детворы, раскатывавшей ледяные дорожки на тротуарах, сплетались в какой-то многоголосый джазовый вокал. Он поймал себя на мысли, что ему просто хочется танцевать.
Кондитерский отдел дежурног гастронома встретил его плакатными призывами пить чай и кофе, а также перечислением несомненных достоинств бабаевского шоколада. Взгляд Виктора упал на витрину с тортами; среди круглых и продолговатых, как полено произведений кулинарного искусства, украенных кремом, шоколадной крошкой и желе, он заметил песочный, с рисунком в и корзины, полной белых и чайных роз. «Вот это то, что надо» – подумал он, пробил чек и поспешил с картонной коробкой на остановку трамвая.
20. Успеть все.
– Здравствуй. Ой, что это? Торт? Спасибо… Проходи…
Зина уже была дома, переодетая в халат; ее волосы на бигудях были влажными, от всей ее самой веяло водой и свежестью и, похоже, она, придя с работы, сразу же приняла душ.
– Слушай, ты меня так закормишь сладким, и я стану толстая и некрасивая.
– Не успеешь. Сегодня вечером я еду в командировку в Москву. У тебя ножницы есть?
– Да, вот, держи… Это ты вечерним поездом?
– В десять.
– А ты успеешь?
– Да. Сейчас шесть, у нас еще два часа.
– Полтора. На всякий случай.
– Пусть полтора. Смотри. – И он жестом фокусника поднял крышку.
– Розы… Ты все-таки сделал… принес цветы зимой? Молодец…
Виктор порывисто прижал ее к своей груди и поцеловал в манящий полуоткрытый рот. Зина сияла.
– Погоди, я сейчас чайник сниму.
– Тебе что из Москвы привезти?
– В каком смысле?
– Ну, наверняка там будет время в магазины зайти, хоть в центре, может, в ГУМ или ЦУМ, в Елисеевский… взять что-нибудь.
– Ну что там можно в этой столице купить? – на лице Зины было написано самое неподдельное удивление. – Все, что есть, можно здесь заказать по каталогам или через Посылторг, какие-то копейки сэкономишь… В Москве можно в Третьяковку сходить, в музеи, в театры, правда на хорошие спектакли или билеты дорогие или надо заранее брать…
– Надо как-нибудь вместе съездить. Правда, отпуск, наверное, мне только осенью дадут.
– Так в театр летом не обязательно. Тогда лучше съездить в золотую осень. Побродить по Бульварному кольцу, Сокольникам… Ты знаешь, что в Москве сейчас Парк чудес строят?
– Читал. Как построят, туда с детьми можно будет ездить.
– Да… Красивые розы, жалко даже резать.
– Это ж не последние розы. Они вырастут на фабрике-кухне под золотыми руками фей кулинарного дела.
– Ты бы мог тут еще и журналистом работать. Да, ты же никогда Мавзолея Сталина не видел! И Дворца Советов! У вас же их нет. Вот будет время, обязательно сходи.
– Да, в Мавзолее Ленина я был, а вот Сталина… У вас ведь принято говорить, что Сталин жив?
– А как еще можно говорить?
– Ну да, верно… – промолвил Виктор, решив, что слова о смерти Сталина здесь очень строго и беспощадно караются.
– Вообще о Мавзолее Сталина просто невозможно рассказать, как там вот это все… – Зина сделала неопределенный жест руками. – Это надо просто видеть. Ты сам все увидишь и поймешь. Такого ты точно у себя там никогда не встречал.
Ну понятно, культ личности, смекнул Виктор, Сталин и его Мавзолей здесь вещи священные и вызывают религиозные чувства, потому и не описываются.
– А торт просто изумительный, – продолжала Зина, – обязательно как-нибудь сделаю песочное тесто и попробую такой сделать. Только вот из крема так сделать не получится. У них на фабрике мешки с разноцветным кремом, а у меня есть шприц для крема с насадками, но чтобы заменить цвет, это надо каждый раз его мыть и заряжать заново. Ты пей чай, а то потом торопиться будешь…
– Опять какое небо ясное и звезды… Ты поедешь, а они будут светить.
– Ты будешь светить мне вдали, как путеводная звезда.
– Звезда в халате… Я сегодня почему-то так волновалась, словно первый день замужем. Даже вскрикнула.
– А я уж подумал…
– Нет, нет, все было хорошо, это только от чувств… А потом мне хотелось орать от счастья.
– Ну и орала бы.
– Вдруг кто-нибудь уже спит из соседей после смены, а я мешать буду… Ты там осторожнее… береги себя.
– Разумеется. Автомобильное движение и метро – это все знакомо.
– Не об этом… Вообще будь осторожнее. Может что-то неожиданное быть. У меня такое смутное чувство, что мы можем и не увидеться.
– Не напускай. Люди с войны возвращались, а тут… Я обязательно вернусь.
– Вернись. Вернись, слышишь! – Зина вдруг сомкнула руки кольцом у него за головой и зашептала: – Вернись, родненький, Витенька! Вернись! Хоть на час вернись оттуда!..
– Зинуля, ну что ты?.. Я обязательно… Мы обязательно с тобой… Все хорошо будет, все…
– Ну вот и ладно… Теперь иди. Тебе надо идти, ты должен успеть. Мы все должны успеть. Иди, иди…
…Он вышел из «тройки» на Сквере Советском и, как ему посоветовала Зина, пересел там же на «пятерку». «Пятерка» от Советской шла немного в обратную сторону, затем сворачивала по Горького вниз, пересекала Калинина и дальше шла по недавно построенному тут ферменному мосту на тот берег Десны, где продолжала путь на месте бывшей однопутки от платформы Брянск-Город, сворачивая мимо станционных путей к вокзалу Брянск-1. Такой необычный маршрут Виктору был неведом: в его бытность к вокзалу просто пустили троллейбус по Калинина, вдоль Арсенала, а ветку потом разобрали за ненадобностью.
Вагончик неторопливо съезжал по середине еще покрытой булыжной мостовой Калинина, мимо трехэтажного Дворца Пионеров, незнакомого, с асимметричным фасадом, у одного из крыльев которого, словно колокольня, примостилась подсвечиваемая снизу прожектором высокая башня с куполом детской обсерватории наверху, миновал выемку со старыми купеческими домиками, аккуратно покрашенными и отреставрированными; то ли этот уголок хотели сохранить для съемки фильмов, то ли просто это был такой познавательный заповедник старого Брянска. Но вот трамвай уже вынырнул к Рынку, точнее, мимо него, слева, если смотреть в сторону Десны, и проскочил между Арсеналом и собором в строительных лесах. Собор, видимо, реставрировали, но ночью стройка освещена не была, и Виктор заметил из окна только что-то большое, неясных форм, выступающее на вершине холма из-за деревянного временного забора на фоне подсвеченного городской иллюминацией неба.
Затем вагон нырнул в грохочущую решетчатую коробку того самого двухпутного моста, который в реальности Виктора вообще не появился; за окном замелькали стальные раскосы и слегка освещенное фонарями с моста бледное застывшее полотно реки с кудрями прибрежных деревьев на обоих берегах, одиноким фонарем впавшей до весны в спячку лодочной станции и, чуть подальше – тусклыми огоньками в окнах домов укладывающейся на ночлег Радицы. На другом берегу трамвай на минуту остановился, погруженный в тишину ночи, возле деревянного павильона переделанной в магазин станции Брянск-город, чтобы подобрать пару радицких пассажиров, следующих в сторону Урицкого, и продолжил движение во тьме. Справа темнела стена невысокого пойменного леса, а слева, в противоположных окнах, за укутанными в одеяло ночной синевы полями и заснеженными кустами, далеким миражом виднелась россыпь золотых огней Арсенала и нагорной части Советского района.
Вблизи станции пейзаж оживился; лес отступил, снег осветился лучами прожекторов, сквозь стекла донеслись паровозные гудки и шум где-то рядом проходящего товарняка. Трамвай проскочил бочком вдоль стоящих на путях каких-то вагонов и платформ, нырнул под незаконченный пролет строящегося путепровода, где горели фонари, сновали маленькие фигурки людей и в разных местах мерцали и сыпали искры бенгальские огни электросварки, и, наконец, подкатил прямо к вокзалу.
Вокзала Виктор не узнал совсем. На месте привычного здания с портиком стояло что-то более скромное явно дореволюционное, из красного кирпича, по архитектуре напоминавшее цеха Профинтерна возле Первых Проходных или Винный Замок на площади Маркса. Но зато рядом выросло нечто такое, что сделало бы честь любой столице – огромное здание, причудливым образом соединившее элементы классицизма и готики. По краям его, словно минареты, взметнулись к небу высокие башни; на одной из них красовались наверху башенные часы, на другой – четыре круглых мозаичных медальона, по одному с кажой стороны, изображающие паровоз, пароход, автомобиль и самолет. Посередине, над ступенями крыльца, тянулась высокая белая коллонада, скрывавшая входные двери и увенчанная портиком, над которым, имитируя пристройку, возвышались еще два этажа. Фасад, как и некоторые дома на Сталинском проспекте, украшали скульптуры; Виктор узнал машиниста, путевого обходчика…
– Ну что смотришь-то? Тоже, небось, приехал откуда-то?
Виктор обернулся и увидел невысокого худощавого мужичка с обветренным лицом в морщинах и в ушанке.
– Вот, слышь, все, кто приезжает теперь к нам в Брянск, – продолжал мужичок, – здесь останавливаются и смотрят, красотой пораженные. Издалека небось, будешь?
– Да я сам родом отсюда, – ответил Виктор, – вот только давно не был.
– Вот. А теперь в нашей жизни чудес столько, что жизнь к концу подойдет, а и помирать-то жалко! интересно, что дальше будет!
Виктор кивнул. Разговаривать с незнакомым человеком его полюбому не слишком тянуло.
– Вокзал этот, мил товарищ, к приезду самого товарища Сталина готовили. Чтобы как приехал, посмотрел на вокзал, и сразу понял, что за чудо-народ в нашем городе обитает. Торопились, всего только несколько месяцев не успели. Потом уже заканчивали.
– Да… Память навечно осталась. – промолвил Виктор, желая обойти впрос с неясным ему статусом вождя народов.
– Еще какая память! Вот я, смотри, вон там кладку делал, стены левей той колонны… Кирпичик к кирпичику, как помню. Да… Вот недавно на пенсию пошел, так иногда загляну, посмотрю, как они там лежат? Все на месте… Ладно, бывай, товарищ, и чтобы у тебя тоже где-то кирпичики ладно лежали, чтобы посмотреть где было! – и исчез, будто растворился в безлунной ночи.
Виктор поднялся по гранитным ступеням и взглянул наверх. Огромное здание нависало над ним, словно парило в небе. В соседстве с дореволюционным теремком оно было словно столбик диаграммы на плакате, показывающий рост экономической мощи страны в сравнении с 1913 годом. Клетчатые ленты окон и застекленные двери излучали золотистый свет. Виктор потянул на себя бронзовую ручку.
Внутреннее убранство вокзала было под стать наружному. Огромный купол центрального зала был расписан панорамной картиной будущего, на котором нетрудно было узнать вид из-за Десны на нагорную часть Брянска в центре, видимо, в мае месяце. Место рынка, естественно, занимала набережная с парком, где в зелени деревьев частично виднелся купол будущего цирка, хотя, с другой стороны, также виднелся и собор, как-то включенный в планы перспективной счастливой жизни; передний план занимали фигуры радостных людей, а на заднем… Если картина точно повторяла панораму города, то на Покровской горе, над обрывом где-то в районе нынешнего памятника-ансамбля в честь тысячелетия Брянска, таяла в небе с розовыми облаками сталинская высотка, от которой с холма к набережной спускалась широкая лестница. Это что же, такую здесь хотели построить? Или будут строить? А может, Пересвета с Бояном как раз к ней же и хотят? И пушки Арсенала?
Виктор с некоторым ужасом понял, что конный Пересвет с Бояном даже очень хорошо будут смотреться на фоне высотки. Тут в репродукторах щелкнуло, и девушка объявила посадку на его поезд.
Выход к платформам тоже был через тоннели, что совсем не удивляло. Однако, когда Виктор выходил из дверей вестибюля перехода, глазам его открылось великолепное зрелище стройного, словно гончая, пассажирского паровоза, который выпускал столбы дыма и пара в ночную темноту и пронзал пространство лучом мощного прожектора. Огромные красные колеса с лоснящимися от смазки, словно от пота, дышлами, которые казалось, напряглись в мускулах перед дальним забегом, высокие щиты дымоотбойников, что плавными линиями сходили на нет к будке машиниста, котел, на котором, словно жилы, вздулись тонкие линии труб – все это создавало впечатление какого-то невероятно сильного и умного существа, созданного и укрощенного человеческой рукой. Картина была незабываемой, и она одна уже стоила того, чтобы хотя бы на пару минут сбежать в прошлое.
Взятые им билеты были в купейный. Виктор без труда нашел свой вагон – он, как и все другие в этом составе были окрашены в ярко-синий цвет с белой полосой по окнам – предъявил билет юной проводнице в форме с необычными, похожими на ложку, погонами, и сел в поезд. На сегодня спешить уже было некогда.
21. Блюз четвертого купе.
В коридоре вагона было тепло и привычно пахло углем из титана и чаем. Виктор нашел свои места – они оказались в четвертом купе, нижние. Он дернул в сторону ручку отделанной синим линкрустом двери: внутри царил полумрак, нарушаемый лишь светом окон вагона на соседних путях, Осмолова еще не было. Виктор щелкнул выключателем; две ярких лампы в квадратном плафоне над окном озарили помещение.
Их купе соответствовало классу мягких вагонов. На полках были пружинные матрацы, а нижние полки, к тому же, имели мягкие спинки, которые можно было на время сна опускать вниз, а при необходимости и поворачивать горизонтально, делая из них третий ряд мест. Помимо массивных алюминиевых бра на торцовой стенке у каждого места для местного освещения, на столе, покрытом свежей крахмальной салфеткой, украшенной паровозами и синими надписями «МПС», стояла небольшая настольная лампа с матерчатым абажюром. Ниши над коридором были закрыты лакированными дверцами, которые Виктор, впрочем, счел совершенно излишними. Он сунул свой холщовый командировочный портфель в сундук под полкой, привычно выложил на столик свой билет и деньги, заготовленные за постель и чай, и, присев на свое место, стал ждать развития событий.
Освещенное здание нового вокзала, что виднелось через окна коридора, вернуло его к мысли о сталинской высотке на Покровской Горе. Интересно, какой смысл ее городить в этом месте? Вид, конечно, фантастический, но здание выходит на отшибе, да и до Набережной будет тяжело спускаться. Со строгой римско-петербургской классикой Сталинского Проспекта этот гибрид Эмпайр Стейт Билдинг и сельской шатровой церкви тоже мало вязался.
Видимо все дело в подражании, подумал Виктор. Вот, скажем, восстановили в Москве на волне перестройки и демократии храм Христа Спасителя. Потом и в некоторых других городах захотели поиметь свои мегакультовые сооружения, чтобы по статусу быть похожими на столицу. Ну, может поменьше и поскромнее. И дошло до того, что теперь сколь-нибудь крупному городу просто неприлично не отдать последнее, чтобы только возвести свое статусное здание на видном месте. Видать, так же и здесь: вынь да положь областному центру небольшую копию университета на Ленинских горах или, на худой конец, гостиницы «Украина». «Может, под новый корпус лесотехнического отдать собирались?» Он придвинулся к окну и крутнул коричневую рукоятку волюмконтроля. Из щелей пластмассовой решетки динамика послышался романтический блюз, незнакомый Виктору.
В дверях показался Осмолов с большим командировочным портфелем о двух застежках из желтой кожи. Вечный портфель, подумал Виктор, надо будет когда-нибудь когда-нибудь себе такой завести.
– Ну вот успел. А вы из Бежицы на трамвае? Интересно, когда объездную через Болву закончат? Тогда можно будет маломерные автобусы прямо до вокзала пустить. А мы что, на этот раз никак одни едем?
Не успел Осмолов это сказать, как в купе появились две молодые женщины, одна в красном, другая в черном пальто, раскрасневшиеся и запыхавшиеся от бега. В руках у каждой было по небольшой авоське и ридикюлю.
– Здравствуйте. А здесь места двенадцатое и четырнадцатое?
– Придется, наверное, уступить дамам нижние места, – сказал Асмолов, взглянув на Виктора; тот кивнул.
– Ну что вы, не надо, неудобно даже… – замялась та, что была в черном пальто немного пониже, с ямочками на щеках и каштановыми волосами.
– Все нормально, – ответил Виктор. – Я всю жизнь привык спать на верхних. – А вы в Москву тоже в командировку?
– Нет. Мы монтажницы с «восьмерки», меня зовут Таня, а это моя подруга Света.
– Света, – подтвердила та, что была в красном пальто, высокая брюнетка с тонкими подведенными бровями.
– Очень приятно. Виктор.
– А по отчеству?
– Андреевич.
– А меня Геннадий Николаевич. А вас по отчеству?
– Татьяна Викторовна и Светлана Николаевна… да зовите просто по имени, а то как-то уж очень официально получается. Будто мы на дипломатическом приеме.
– А вы в Москву на дипломатический прием?
– Ну что вы… Я говорю, мы монтажницы с восьмерки, по итогам прошлого года лучшие по заводу. Нас от дирекции наградили трехдневным отпуском, билетами в Большой Театр и оплатой проезда в оба конца.
– Случайно не на «Лебединое озеро»? – поинтересовался Виктор.
– Нет, «Лебединое» мы по ящику видели, мы на «Щелкунчик»… Не поможете пальто повесить, а то я никак не дотянусь?
Музыка прервалась и женский голос по трансляции объявил об отправлении поезда и попросил провожающих освободить вагоны.
– А постель у проводника брать надо? – спросила Света, которая, видимо, реже ездила в поездах дальнего следования.
– Не надо, здесь принесут. Это в шестиместном самим ходить надо, а это четырехместное, для них разносят.
Вагон скрипнул тормозами, поезд дернулся, словно под электровозом постоянного тока и соседний состав за окном медленно поплыл назад.
Дальнейшие дежурные хлопоты мало чем отличались от того, что обычно сопровождало пассажира в нашей реальности в экспрессе «Десна», недавно переименованного в «Паристый», за исключением, разве что, того, что здесь и на ночь подавали чай, на случай, если севшие в поезд пассажиры успели замерзнуть по дороге на вокзал. Радиотрансляция в поезде была местной и передавала почти исключительно песни о романтике путешествий в поездах и железнодорожниках разных профессий, прежде всего, конечно, о машинистах. К одиннадцати вагон затих и улегся спать. Виктор вышел в коридор, где горело неяркое ночное освещение, и смотрел в окно; ему хотелось увидеть, как же в этой реальности изменилась страна. Но мир прятался во тьме, мимо окон мелькали стены леса, прерываемые короткими проплешинами болот или широкими паузами на пойменные луга какой-нибудь речушки с небольшими холмами и разбросанными в неизвестном порядке, словно фантазией неизвестного художника, островками кустарника. Иногда, ближе или дальше, виднелись неяркие огни окон деревенских домов, с редкими звездами фонарей на столбах, поставленных кое-где на сельской улице. В деревне в это время уже сидели по домам – разве что за исключением молодежи, но сезон и погода особо гулять не располагали. Встречавшиеся в изобилии по пути деревянные и каменные станции тоже как-то мало отличались от тех, что либо сохранились во времени Виктора, либо были снесены, но остались в его памяти. Семафоров на этом ходу уже не было и, если бы не встречавшиеся на станционных путях паровозы и старые вагоны, да диковинные машины на переездах, можно было подумать, что он снова попал в свое время.
За спиной дверь в их купе тихо щелкнула и отъехала. Виктор оглянулся; из темноты появилась Таня. На ней были вязаные жакет и юбка, со вкусом подобранные по цвету и фасону, которые вместе составляли ансамбль, достаточно нарядный, чтобы пойти в нем в театр, и вместе с тем его можно было не бояться случайно помять в дороге. Удобнее в этом плане могли быть только джинсы, но здесь они еще не вошли в моду настолько, чтобы в них можно было отравиться в Большой театр.
– Тоже не спите? Мне обычно на новом месте тоже вначале никак не заснуть, а потом привыкаю. Говорят, если чаще ездить в поездах, то привыкаешь. Но монтажниц в командировки редко отправляют. Разве что в прошлом году на «Искру» посылали, обучали паять под микроскопом.
– Да, если постоянно ездишь, то, наоборот, в поезде быстро засыпаешь. Я просто решил знакомые места посмотреть.
– А сейчас ничего не увидите: ночь. Да, вот мы с подругами решили на это лето накопить на круиз на поезде. Теперь ездят такие специальные туристские поезда, у них у вагонов два этажа. На нижнем этаже купе с полками, это вроде спальни, а днем люди едут на верхнем этаже, там кресла и вместо крыши большой стеклянный купол, чтобы все видеть.
– Понятно. Это как в американских вагонах фирмы Бадд.
– Ну вот, а это наши такие, и, чтобы стеклянная крыша не коптилась от паровоза, вместо него в крайних вагонах пассажиров нет, а там дизеля стоят и багажные отделения. Когда обед или ужин, останавливаются на определенной станции, туристам в вагоны все в судках приносят. Приезжают в большой город, им к вокзалу автобусы подают для экскурсии по городу, они там все интересное смотрят, в музеи, в театры ходят, а вечером спят в вагонах и их в другой город везут. Представляете, сколько интересного за такой круиз можно увидеть?
– Еще бы! – подтвердил Виктор, догадавшись, что туризм, как и культурный досуг, здесь развивают в целях воспитания трезвости в обществе. – Главное, чтобы обслуживание было нормальное.
– Обслуживание отличное, мне уже рассказывали, кто ездил. А вы тоже в таких путешествовали?
– Нет, в туристских поездах не ездил, только на туристском речном теплоходе по Волге. Давно это было.
– Ну да, это, небось, еще в начале тридцатых, тогда турпоездов не было. А теплоходы в нашей стране еще до революции начали строить, я по ящику видела в передаче «Удивительное – рядом». А у вас дома какой ящик стоит?
– А у меня пока нет ящика. У меня комната в общежитии, там только казенный приемник. Правда, хороший.
Слово «общежитие» подействовало на попутчицу Виктора, как голос Лемешева; глаза ее радостно расширились, несколько большой, но симпатичный и гармонировавший с остальными частями лица рот превратился в загадочную улыбку, и даже тело ее под вязаными жакетом и юбкой моментально стало принимать какие-то соблазнительные очертания. Если попытаться перевести произошедшие с ней перемены в музыку, то это должна была быть какая-то блюзовая композиция.
– А мы со Светой тоже живем в общежитии, – медовым голосом джазовой солистки пропела она. – Так что вы заходите к нам, у нас много разных девчат живет, познакомитесь…
– А почему вы взяли, что мне обязательно с кем-нибудь у вас надо познакомиться? – полушутя в тон ей ответил Виктор.
– Ну, как же! Вы же в общежитии живете! – с абсолютной уверенностью продолжила Таня джазовое соло. – А у нас недавно построили возле «восьмерки» женское общежитие, а других общежитий и домов нет… вот парни со смены и идут мимо наших окон на станцию в город.
Произнеся эти слова, она вздохнула.
– Так вот и завянет цветочек несорванный…
– Ну, разве можно дать такому цветочку завять? – спросил Виктор и положил руку на талию Тани; она легко отвела его руку и прошептала: – Не здесь… Приходите в общежитие, я сейчас запишу адрес.
Она скользнула в дверь и через мгновение вернулась со своим ридикюлем, из которого вытащила листок из блокнота и карандаш.
– Вот. Это, значит, идете по Ново-Советской – знаете, где это, да? – за переездом, идете в сторону Бордович, там дальше дорога идет, вот по дороге и там, за заводом, у соснового леса, крупноблочное здание – это вот и есть.
Виктор вдруг понял, что это как раз примерно там, где он тогда пригласил к себе Лену. Правда, было там еще и мужское общежитие, и жилые дома, но все это построили гораздо позже. Да и работал он в это время на заводе, что стоял примерно там же, где, судя по всему, находится их «восьмерка». Это что же, можно всю историю по второму кругу прокрутить?
– Обязательно загляну, – он все еще подозревал, что приглашение – розыгрыш и старался придать разговору характер шутки, – не посоветуете, где у нас в Брянске можно волосы покрасить, чтобы помоложе выглядеть?
– Зачем красить? Сейчас у многих седые. Вон, недавно Нонку из гальваники замуж выдали, так у нее парень еще сразу как с японской вернулся, весь седой был. Весь-весь, начисто, хоть и молодой совсем. Война, она быстро года набавляет. Они там какую-то высоту держали до подхода наших, у них из роты всего двое осталось. Второй тоже брянский, у нас одно время устроился, кладовщиком, он на инвалидности был. Но проработал немного, болел потом, а прошлую весну похоронили. Не красьте, вам так идет. Правда.
– Ну, идет, так идет, – согласился Виктор. – Раз даме нравится, пусть так оно и будет.
– Да, а вы, кстати, по профессии кем будете?
– Инженер-механик. Но доводилось и в радиопромышленности работать, счетно-решающую технику обслуживать. На «Искре» вашей как-то был.
– Серьезно? – воскликнула Таня так, что Виктор уже всерьез заподозрил, не поет ли она в заводском джазе. – Так нам даже очень сейчас инженеры нужны, только возьмут не каждого. Это я могу переговорить с Алиной Павловной, а она переговорит с Семибратовым, а он потом…
Ну вот еще один вариант трудоустройства, констатировал Виктор. Правда, изначально без документов туда соваться смысла не было, а потом как-то само в свою сторону закрутилось… Интересно, а у них в общаге все такие молодые, бойкие и красивые, как эта Таня? И действительно все так страстно горят знакомиться?
-…Но зато какие льготы по квартирным кредитам! Такого нигде не найдете. И садик новый будут строить, и заводскую поликлинику, и даже санаторий свой под Жуковкой в плане соцразвития стоит! И за это вкалывать стоит.
– Ну, вкалывать нам не привыкать. Сколько себя помню – «Мы там, где ребята толковые, мы там, где плакаты «Вперед!», где песни рабочие, новые, страна трудовая поет…»
– Здорово! Это Маяковский, верно?
– Не помню… может быть.
– Вы знаете, у нас же задание в этом году срочно ширпотреб осваивать, АРТы.
– Это те, которые… – и Виктор сделал жест, словно прикладывал мобильник к уху.
– Именно, и вот под них людей будут много набирать. Правда, выпускать будем не сами, которые… – Таня повторила жест Виктора, – а атээры, автоматические станции к ним. Вы же наверное читали, наши выкупили у американцев за картины патент на целлуларную схему расположения автоматических станций; вот их на местности поставить, как будто сотами, и где бы человек ни был, его АРТ найдет ближайшую и соединится. Американцы еще смеялись, дескать, АРТы будущего не имеют, и они потому разрабатывают видеотелефоны в автомобилях. А я считаю – американцам что, там ведь каждый на своей машине ездит, а у нас и пешком ходят и в трамвае – надо маленький телефончик, чтобы в кармане носить. Пусть даже без видео…
«Ба, да это случайно не на Нинину абстрактную живопись патент фирмы Белл купили? Ну, Нинон! Ну, сексуальный символ Брянска и всего советского народа! Ну, молодец, баба. И пойдет из Брянска по всей планете сотовая связь.»
– Отличная идея. Надо подумать, не попроситься ли к вам. Чтобы сделать специально дамский телефончик, вот таких размеров, – Виктор показал пальцами, – и чтобы раскладывался, как пудреница.
– Ой, шутник! – Таня взвизгнула от смеха и на миг ухватила Виктора за рукав. – Но время уже позднее, я спать иду. А насчет остального не забудьте. – И, подмигнув, она ускользнула за дверь купе.
22. Третий Рим в одиннадцать часов.
– Да, теперь все, кто хочет выдвинуться, из Москвы на периферию едут, – рассказывал Осмолов, прихлебывая стакан с горячим утренним чаем. – Ну разве что в искусстве только – крупные театры, художественные школы, студии, консерватории – это в столице. Но это тоже ненадолго.
Они уже сдали постели. За окном плыли окна многоэтажных домов и проносились встречные электрички. Радио пиликало веселые песни про столицу. Только что умывшиеся подружки с «восьмерки» завтракали напротив, наполняя купе свежестью взоров. Все вокруг дышало каким-то предвкушением радостной встречи с чем-то неизвестным, но очень приятным.
В купе зашла проводница в хорошо подогнанном по фигуре прикиде. Белый торжественный китель со все теми же ложками-погончиками подчеркивал стройность стана, бедра облегала юбка миди цвета морской волны, чем-то похожая на ту, что носили когда-то стюардессы, слегка прикрывавшая икры в чулках того же цвета; туфли из соображений практичности все же были на низком каблуке. Она вернула командировочным их билеты, и спросила, не нужно ли еще чаю, «а то уже скоро подъезжаем».
– Хорошо, что в пятьдесят первом железнодорожникам новую форму ввели, – заметил Осмолов, когда она вышла, – эта гораздо лучше смотрится, чем раньше. Особенно когда парадная.
– Слушай, Тань, а пора нам всем цехом коллективное письмо в Кремль писать, чтобы и для нас какую-нибудь форму придумали, – толкнула в бок подругу Света. – Заметила? Как только женщина в форме, на нее сразу же глаз кладут.
– Ну, на вас и так нельзя не обратить внимание, – смягчил ситуацию Виктор. – И вообще наши брянские девчата красивее всех.
– А еще вернее и надежнее, – подтвердила Таня. – Так что на всяких столичных штучек не особо там смотрите…
Мимо окон плавно поплыли фермы дебаркадера Казанского вокзала, и поезд, застонав тормозами, стал. Они попрощались с попутчицами, поблагодарили проводницу, пожелав ей счастливого пути и вышли на перрон.
Киевский вокзал – любимый вокзал киношников. Куда бы и откуда ни ехали герои, большей частью на экране они отправляются или прибывают на Киевский, под огромные паутинно-ажурные стальные параболы ферм, на которых покоится стеклянное покрытие длиной, равной высоте Эйфелевой башни. Чудо это было создано еще до революции, инженером Шуховым, но оно не переставало удивлять Виктора каждый раз, когда он приезжал в столицу.
В Минтяжмаш они поехали на метро, вход в которое, как и в знакомой нам реальности, был прямо с платформы вокзала, так что площадь Виктору увидеть не удалось. Арбатско-Покровская линия прекрасно существовала и здесь, и, что самое интересное, Виктор не заметил существенных отличий в облике станций, открытых в 1953 году; то ли творческий замысел родился гораздо раньше, то ли мысль шла тем же путем. Хотя, возможно, отличия и были, но он по дороге просто не обратил на них внимания, пораженный одной, несомненно новой, деталью.
На станциях метро росли цветы!
На Киевской, в конце платформы, вместо знакомого Виктору мозаичного панно в толщу стены уходила ниша, а в ней, под лучами батарей ламп дневного света, на каменных уступах, венчая длинные, извивающиеся стебли, распускались крупные красные, желтые, фиолетовые, белые бутоны неизвестных Виктору растений. Журчала вода в небольших декоративных водопадиках, и внизу, в мраморной чаше с гранитными островками, росли белые и желтые лилии.
– Это киевские биологи подарили, – подсказал Осмолов, – в честь нерушимой дружбы русского и украинского народов. Говорят, что дружба кончится, когда все цветы повянут, а они у них никогда не вянут: одни осыпаются, а на их месте тут же распускаются другие.
– Красиво… – только и смог произнести Виктор, а сам подумал «Да, это, пожалуй, знак дружбы покруче, чем панно».
– На Арбатской и Смоленской тоже так сделали. А вот на Площади Революции сейчас обсуждают, надо ли или так оставить. Или же просто клумбу где-то сделать. Они ведь еще и воздух очищают.
Тут только Виктор заметил, что на станции, собственно, нет памятной ему суеты и ошалевших толп приезжающих-отъезжающих, перемешавшихся со столь же ошалевшими от толкотни жителями белокаменной. Станция дышала свободой и простором, а от цветника шел мягкий аромат, чем-то напомнивший ему Сочинский дендрарий.
«Вот это дезодорант! Ну уж не думал, что и эта Москва удивит меня своим метро…»
Подошел сине-голубой поезд, из числа тех, что еще помнил Виктор; внутри вагона тоже ничего не изменилось. Они вышли на Площади Революции, со все той же чередой бронзовых скульптур под арками, но перед выходом свернули в какой-то боковой туннель, где стали на движущийся тротуар.
– Так прямо до Минтяжмаша и доедем, – пояснил Осмолов. – Ах да, вы же, наверное, давно Москвы не видели, а я вас все под землей таскаю? Ладно, сейчас будет переход и перед Минтяжмашем выйдем, хоть Красную Площадь увидите.
Действительно, вскоре травтолатор прервался в месте, где в боковом туннеле отходила вверх еще одна лестница. Выход здесь не имел роскошного вестибюля и был совмещен с подземным переходом.
Первое, что Виктор увидел перед собой при появлении на поверхности – это знакомый лес куполов храма Василия Блаженного. По правую сторону тянулись не менее знакомые стены и башни Кремля. А вот по левую…
В Зарядье, где в реальности Виктора до 2006 года стоял прямоугольник гостиницы «Россия», теперь вздымалась к небу огромная островерхая башня, восьмая сталинская высотка, которая стала бы теперь самой большой и величественной, если бы только в новой реальности не был построен еще и Дворец Советов. Виктор с тревогой оглянулся назад; к счастью, от планов расширения Красной площади отказались, и ГУМ оставался там же, где и положено было ему стоять.
– Нет, ГУМ решили не трогать, – подтвердил Осмолов. – А все, что имело архитектурную ценность в Зарядье, теперь стоит в сквере-заповеднике.
«Ну и то хорошо, хоть что-то сохранили».
Здание Минтяжмаша по основанию было как раз примерно с «Россию», но высотой метров под триста, и, несмотря на циклопические размеры, не так контрастировало с ансамблем Кремля; в ее пропорциях угадывалось даже что-то от Спасской башни. На самой нижней, всего в пять этажей, ступени, над широкой колоннадой входа красовался герб СССР; за ним виднелась вторая ступень, уже в восемь этажей; число этажей третьей ступени, поднимавшейся далее косым крестом и украшенной скульптурами, Виктор уже затруднился сосчитать, а из середины ее уже вырастал к небу небоскреб ступени четвертой, углы которой были увенчаны небольшими башенками со скульптурами. На середине крыши этого небоскреба стояла пятая ступень всего этажей в пять и тоже со статуями по углам, из которой вонзался в небо золотой конус шпиля на небольшом барабане. На острие этого конуса сияла пятиконечная звезда в лавровом венке. Судя по размерам, всего этажей должно было быть около полусотни; сооружение, вполне достойное Третьего Рима. Виктору пришло в голову, что название Эмпайр Стейт Билдинг – Имперское Государственное Здание подходило к этому колоссу гораздо больше, чем к известному американскому небоскребу.
Они прошли к входу по широкой, чисто выметенной от снега дворниками лестнице мимо ряда то ли колонн, то ли столбов в античном стиле, несущих на себе гроздья уличных светильников.
– Заседание назначено на одиннадцать, – сообщил Осмолов. – Сейчас можно позавтракать в столовой, она в восточном дворе.
Виктору доводилось хоть и редко, но бывать в высотках, поэтому само по себе внутреннее убранство здания не явилось для него чем-то необычным; поражали только размеры. Колоннада входа сначала вела в открытый шестиугольный дворик, где заснеженные деревья переливались под осветительными фонарями; чтобы войти в здание, надо было пройти этот дворик до основания центральной башни. Возле дверей Виктор поднял голову и почувствовал себя актрисой в лапах Кинг-Конга: огромные крылья здания, как руки, охватывали его со всех сторон, а над ним нависал центральный колосс, казалось, уходящий куда-то в бесконечность.
За дверями их ждал мегавестибюль с мегагардеробом и десятками лифтов.
– Сколько же здесь народу работает? – поинтересовался Виктор.
– Кабинетов две тысячи, – ответил Асмолов, – а сколько народу в них сидит, наверное, один ВЦ знает. Счетные машины у них где-то в цоколе.
В столовой подавали официантки. Виктор сразу же заинтересовался меню, пытаясь узнать, что же такого необычного здесь потребляет номенклатура.
Меню было многостраничным и разбито на несколько частей разного цвета, начиная с белой. К своему удивлению, в белом разделе Виктор обнаружил примерно то же, что было в диетической кафе-столовой на Куйбышева и по тем же ценам. В желтом разделе уже оказались блюда, которые можно было отнести к меню приличного советского ресторана, а в зеленом уже шли откровенные деликатесы; однако цены при переходе от раздела к разделу вырастали в разы. То-есть, здесь можно было взять то, что не видел простой советский труженик, но и заплатить при этом надо было столько, сколько этот труженик не платил. В итоге, полистав меню, Виктор пришел к выводу, что, если он просто пришел сюда есть, то надо заказывать из белого раздела; при этом ему мелькнула мысль кое-что проверить.
– А мне, пожалуйста, один стакан чаю, – сказал он подошедшей официантке, – только, пожалуйста, без варенья. И без сахара.
– Один чай без варенья и без сахара, – невозмутимо приняла заказ девушка. – Это все?
– Да, все.
– Поднести сейчас или чуть попозже?
– А можно и чуть попозже?
– Конечно, – ответила официантка, продолжая изучать радушие и гостеприимство.
– Ну, раз тут такой прекрасный сервис, то можно тогда подправить на чай с вареньем и сахаром? И еще отварную рыбу с рисом и капустой, салат из капусты, стакан сметаны, два хлеба и пирожок с вязигой. А принести можно сейчас.
– Конечно, – девушка быстро записала в блокнот и моментально вернулась с подносом, на котором стояло все заказанное.
– Здесь разные люди бывают, – пояснил Виктору Осмолов, который, кстати, заказал себе гуляш с гречкой. – Иные действительно только чай без сахара закажут, так что тут ничему не удивляются.
До одиннадцати Осмолов еще бегал с Виктором по разным кабинетам, согласовывая и подписывая какие-то бумаги филиала и оставляя обычно Виктора в приемной; время проходило в мелькании этажей за окнами лифта и дверей в бесконечных коридорах на разных этажах, так что Виктор начал чувствовать то же, что и гриновский Сэнди из «Золотой цепи», попавший в лабиринт синематографического дома. Масштабы здания начинали его скорее утомлять, нежели восхищать. Поэтому он совершенно искренне обрадовался, когда их вместе пригласили в один из больших кабинетов за длинный стол для совещаний.
23. «А из нашего окна…»
В кабинете Виктор прежде всего обратил внимание на микрофоны, стоявшие возле каждого места. Усиления звука в таком помещении явно не требовалось.
– А это что, селекторные совещания здесь устраивают?
– Нет, в основном это для протокольного бюро. Там всю информацию на диски пишут.
– На что?
– Ну, там аппараты, стоят, похожие на патефоны, на них ставят целлулоидные диски с магнитным слоем, и головка на них записывает, кольцевыми дорожками. Дошла до конца круга, срабатывает шаговый двигатель, перемещается на следующую. Машинисткам так удобно печатать по отдельным фразам и находить необходимое место записи.
– Так это для вычислительных машин хорошо. А шаговый двигатель пусть управляется самой машиной.
– Ну так для них вначале и делали…
Ход совещания также был не совсем обычным. Практически не было ни вступительного слова, ни доклада, ни презентаций. Доклад заранее был разослан участником фототелеграфом, да и на столе перед каждым на всякий случай уже лежали его отэренные копии в прозрачном целлулоидном файле. В том же файле были сложены материалы уже присланных вопросов и замечаний и проекты решений – основным было создание рабочей группы по подготовке проекта программы унификации выпускаемой железнодорожной техники и оптимизации загрузки заводов.
Совещание продлилось минут сорок и вмешательства Виктора не потребовало. Осмолов ответил на вопросы, в перекрестном обсуждении быстро выявили места, где требовалась дополнительная информация и сопровождающие исследования – в основном там, где развитие технологической базы СССР отличалось от того, что было знакомо Виктору по истории на период 1958 года. Например, для аппаратного регулирования электропередач можно было использовать любую элементную базу Минрадиоэлектронпрома, что не учел Виктор, полагая наличие ограничений для гражданской техники… впрочем, это уже технические детали, которые более интересны участникам совещания.
Важно то, что на совещании не прозвучало ни самоотчетов, ни чисто ведомственных препирательств, ни попыток отфутболивать вопросы. В общем, ничего сверхъестественного в административной технике здесь не было, но значительно отличалось не только от советской бюрократии, с ее вечными ведомственными барьерами, но и постсоветской с ее махровой показухой, очковтирательством и откровенным невежеством, которое сменило собой бытовавшее ранее невежество стыдливое и тщательно скрываемое за правильными общими словами. Чинопочитания также не чувствовалось, в связи с чем у Виктора постоянно возникало ощущение, будто он не в Москве, и только видневшаяся в окно циклопическая колонна Дворца Советов напоминала ему о его местонахождении. По-видимому, Осмолов, говоря, что карьеру теперь делают не в столице, ничуть не преувеличивал.
Интересное дело, подумал Виктор, глядя на ход совещания. Судя по всему, здесь не стали бороться с привилегиями. Бороться с привилегиями, как таковыми, глупо и бессмысленно, потому что общество без привилегий для элиты – это общество вообще без элиты, а такого за всю истоию человечества еще не было. Здесь решили по иному – привели к балансу привилегии и обременения. Например, можно выбраться в Москву, поближе к телу большого начальства, а вот использовать эту близость для собственного продвижения – это уже фигушки, это надо ехать на периферию, подальше от тела начальства и там себя показать. И так, видимо, во всем, до мелочей, включая блюда в столовой.
Тут только Виктор вспомнил, что не обратил внимания на фамилию хозяина кабинета на дверной табличке. Из присутствующих в лицо он узнал только коломенского конструктора Лебедянского, который, кстати, неожиданно для Виктора поддержал программу унификации даже в ущерб собственной опытной машине. Чтобы для конструктора пойти поперек своего детища… Надо будет после совещания с ним пообщаться, живая история все-таки.
– У меня вопрос к товарищу Еремину…
«М-да, кажется, я рано расслабился. Кто же этот молодой человек в полосатом галстуке?»
– Машковский, Константин Иванович. Вопрос такой: если учесть, что при решении задачи экономической оптимизации сложных систем выполняется принцип динамического равновесия Ле-Шателье, то, например, вот этот тип промышленного тепловоза получается лишним. Если конкретно, то да, мы на его конструкции экономим металл, но в эксплуатации, учитывая тенденцию к росту весов обрабатываемых составов, его все равно будут добалластировать, то-есть грузить тем же металлом. Насколько учитывался этот принцип при составлении типажа?
«Приплыли. Это чего-то новое…»
Виктор мысленно перелистал в голове все вузовские учебники. Про Ле-Шателье, французского ученого конца 19 века, в них, конечно, было. Только он был химиком и и его этот самый «принцип динамического равновесия» – это про химические реакции и технологические процессы, что связаны. Неужели они здесь в практическую экономику сумели его перенести? А у нас прошляпили? Или кто-то что-то написал, но не обратили внимание и забыли? Вот тебе и продвинутая личность двадцать первого века. Приехал тут, как прогрессор, учить отсталых предков. Мак Сим Брянского уезда. Нет, надо срочно самому учиться. Хотя бы самообразованием.
– Константин Иванович… Дело в том, что по ряду причин ранее мне не довелось ознакомиться с этим методом оптимизации, надеюсь в ближайшее время восполнить этот пробел в своих знаниях и тогда смогу дать достаточно полный ответ.
– Пишем в вопросы для рабочей группы…
Сразу после совещания к нему подошел Машковский и отвел в сторону в коридоре.
– Виктор Сергеевич, извините. Вы ведь, наверное, в лагере или осбюро сидели, а я тут с такими вопросами.
– Нет, я, ммм… всегда был в вольнонаемном составе. Вы правильно задали вопрос, по делу, просто как-то с этими работами я случайно разминулся. Не подскажете, с чего начать знакомство с ними?
– Пожалуйста, – Машковский вытащил блокнот, написал на нем три названия, вырвал лист и отдал Виктору. – Вот лучше с этого начать, он понятней всего объясняет. Знаете, у нас тоже вот пришло несколько товарищей, из лагерей, что за вредительство отсидели, вот сразу и подумалось…
Какой-то у него вид совершенно непринужденный, отметил Виктор, и очень легко про ГУЛАГ рассуждает, без всяких недоговорок и намеков. Даже не как в перестройку, а как объяснить-то… Ну, как будто это все абсолютно естественное явление, как для автолюбителя штраф ГИБДД. С такими здесь говорить не опасно? И что по службе должен делать в таких случаях эксперт МГБ? Хотя у него, как у эксперта, профиль весьма специфический.
– Виктор Сергеевич! – отозвал его Осмолов. Виктор поблагодарил Машковского за… (чуть не сказал – ссылки) за названия работ, попрощался с ним и отошел.
– Рабочая группа, значит, собирается в час. Вы как смотрите на то, чтобы пообедать?
– Только позитивно…
Они шли по диагональному коридору в сторону лифтов. Коридор был без окон, с дверями по обоим сторонам, и замкнутость пространства разбавляли только высокие потолки и декоративные колонны по стенам.
– Геннадий Николаевич, тут такое дело… Так получилось, что у нас, где я раньше работал, газеты особо некогда читать было, по трансляции в основном служебные сообщения, а приемник или телевизор из-за помех не послушаешь. Вопрос такой: а насколько сейчас можно свободно про лагеря говорить?
– Какие лагеря? Пионерские, военные, исправительные?
– Исправительные.
– Так про исправительные, или там про репрессии врагов народа, всегда можно было свободно говорить и в газетах писать. А что, на этот счет какое-то новое указание вышло?
– Нет, новых указаний не слышал.
– Насколько помню, всегда все открыто писали. Даже вон дома где-то валяется «Техника-молодежи» старая, вроде последний номер за тридцать шестой, там много статей про заключенных на стройке канала «Москва-Волга», как они там работают, про ударников, даже поэма про них была, фотки… Могу поискать, если интересует.
– Спасибо, не стоит, сейчас некогда.
– Там только приукрашивали много. При бытовые условия, про отношения, лакировка действительности была. Только сейчас эта тема уже неактуальна: социальной базы для массового саботажа, заговоров и вредительства давно нет, соответственно и необходимость в массовых репрессиях, как средстве социальной защиты, отпала. А так насчет каких-то запретов ничего не слышал.
Подошел лифт. Они вошли в кабину и мягко провалились вниз сквозь этажи.
Ну очень интересно, подумал Виктор. В эпоху гласности, оказывается, разоблачать будет особо нечего. Ну да, конечно, привирали, лакировали… это можно поругать, но в принципе-то чего-то особо нового уже не скажут. Нет Запретной Темы. Типа – было когда-то, сколько раз уже об этом говорили… А сейчас социальной базы для массовых репрессий нет, так что обыватель может быть спокоен, как слон.
А интересно, у нас база для массовых репрессий есть? Вот если просто подсчитать всех, кто за девяностые и позже нанес обществу вред? Присвоил государственное, «оптимизировал» налоги, взял откат, развалил предприятие, использовал свое положение для перекроя бюджетных или корпоративных финансов в свой карман? Это же сколько у нас за вредительство сажать надо? И как же они будут трястись, чтобы это не произошло? А ведь трусы, как известно, существа жестокие и безжалостные к тем, кого считают себя слабее. И им как раз из страха ничего не стоит пойти на массовые репрессии, если вдруг расплату почуют.
Это что же получается? Угроза репрессий у нас на самом деле ничуть не меньше чем здесь, вот в этом другом Союзе, со сталинскими высотками и Берией во главе? Здесь запросто могут, но им нафиг не надо, у нас вроде как прав на это нет, но есть целый слой, который, если что, со страху готов пойти на что угодно, да и на то, что прав нет, этот слой никогда не смотрел? Тьфу, какая опять неприятная тема какая пошла… ладно, вот и столовая, посмотрим, что там в белом меню.
…В работе время летит незаметно.
К пяти Виктор забыл обо всем, кроме машин будущего. Конечно, жалко, что под рукой ноута нет, а есть только логарифмическая линейка – но хорошая, двусторонняя, двадцатишкальная, и как много, оказывается, с ней можно сделать! А незнакомый ему конструктор Аноприев из Харькова так блестяще владел карандашом, что «отрендерил» в разных ракурсах носовую часть скоростного электропоезда не хуже Автокада. Виктор не удержался и чуть подправил ее, чтобы было похоже на французский TGV, что установил рекорд скорости в четыреста километров в час.
Солнце заходило, превращая столицу в огромный торт с бледно-коричневатым кремом и карамельными фигурками зданий. Циклопическое здание выпустило их из пасти своих дверей. Щеки охватил пощипывающий кожу ветер: к ночи немного подмораживало. Осмолов просто по-мальчишески сиял: его захватил масштаб свершенных за день дел.
– Ну, что вам в столице показать? – спросил он Виктора.
– Если вас не затруднит – две вещи: Дворец Советов и Мавзолей Сталина. Честно, никогда не видел за всю свою жизнь.
– Не проблема, как говорят в НАУ. Это рядом. Неужели никогда не доводилось видеть?
– Ну… вот так получилось. Многое в Москве видел, а вот усыпальницу такой великой исторической личности…
– Так это не усыпальница. Сталин жив.
24. Оберег.
То, что Виктор услышал от Осмолова, одновременно потрясало и ставило все на свои места.
– Собственно, это явление было обнаружено Левенгуком. Тем самым, который микроскопы изобретал, – пояснял Осмолов, когда они ехали на движущемся тротуаре в тоннеле к станции метро. – Так вот он обнаружил, что некоторых микроскопических червей после высушивания можно оживить. В начале нашего века наш отечественный ученый Порфирий Бахметьев теоретически доказал, что можно найти условия, при которых тело человека можно охладить и потом вернуть к жизни через много лет. Однако простым замораживанием это сделать нельзя, потому что вода в клетках превращается в лед и разрушает их. Поэтому при обморожениях поражаются ткани организма.
Они повернули в переход, ведущий к станции, которая называлась «Охотный ряд»; в реальности Виктора эту станцию должны были в прошлом году переименовать в «имени Кагановича», в этом – обратно в «Охотный ряд», затем ей было суждено долго быть «Проспектом Маркса», после чего в начале 90-х снова стать «Охотным рядом». Для перемещающихся во времени такая чехарда была очень неудобна.
– В двадцатых Лидфорс и Максимов обнаружили, что есть вещества, которые играют роль криопротекторов, то-есть препятствуют образований кристаллов льда и повреждений тканей. Например, для опытов с небольшими фрагментами живых тканей оказался пригодным обыкновенный глицерин, но с полностью живыми организмами млекопитающих долго ничего не выходило. В СССР была создана лаборатория, которая занималась технологией криопротекции, и курировал ее лично Берия. Говорят, что идея заняться поддержкой таких исследований возникла у него в двадцать девятом после комедии Маяковского «Клоп», где Присыпкин замораживается и его оживляют в социалистическом будущем.
– Неужели Берия удалось получить эффективный криопротектор?
– Представьте, да. Только стоимость получения оказалась так велика, а процесс синтеза настолько долгим, что пока для одного человека производство этого вещества должно работать десять лет. А к началу пятидесятых открытия в области молекулярной биологии подтвердили возможность восстановимой консервации обреченных на смерть пациентов, да и технологии позволили создавать криоустановки требуемой мощности…
Так вот почему Берия, подумал Виктор. Вот почемупродолжателем был избран человек, который не умел играть на публику, как Хрущев, не расколотил графина в телемосте и не имел видимой харизматичности. В бытность Виктора Берия занимался ракетами и ядерным оружием, то есть тем, чем спасают страну. Но тех, кто спасают страну, могут и не заметить. А вот если сделаешь кому-то чего-то лично… Здесь Берия, помимо всего прочего, получил в руки технологию, которая была нужна лично. Никто из элиты не мог дать Сталину того, что мог дать он – продления жизни. Или, хотя бы, убедить, что он способен это дать. Бомбу он дал? Дал. Почему бы не это тоже?
Платформа довоенного «Охотного ряда» почти не изменилась, разве что вместо круглых шаров ламп, свисающих с потолка, здесь все еще стояли металлические торшеры, как на «Новокузнецкой». Господство относительного аскетизма и белого мрамора. Столь же строгим было и оформление станции, на которой они вышли, через одну: она так и называлась «Дворец Советов», хотя Виктору всегда помнилась как «Кропоткинская».
– Практически приехали. А остальное уже достаточно просто. Ученые заранее заказали требуемое оборудование, и в момент, когда стало ясно, что состояние товарища Сталина безнадежно, на основании его собственной воли был произведен биостаз. Согласно завещанию товарища Сталина, его репарация должна быть произведена, когда, во-первых, наука достаточно хорошо освоит технологию этой процедуры, и, во-вторых, это должно быть произведено в критический для страны момент. – Осмолов, видимо, цитировал какую-то брошюру или путеводитель.
Они вышли из небольшого двойного вестибюля станции, объединенного, как подковой, полукруглой арочкой, покрытой клеткой толстых стекол.
Виктор раньше видел изображения Дворца Советов на картинках, и не далее как сегодня, видел его за Кремлем вживую из окна восьмой высотки. Но все же он не ожидал, что здание окажется таким громадным. Величественная махина высотой приближалась к Останкинской телебашне, но у основания была почти такой же и по ширине. Этажи верхнего яруса поднимались над Москвой намного выше, чем знаменитый ресторан «Седьмое небо». Пожалуй, даже в двадцать первом столетии Дворец соперничал бы по размерам с величайшими сооружениями планеты, включая павший от рук террористов МТЦ. Впрочем, на Дворец, предусмотрительно расширявшийся книзу уступами, подобно легендарной Вавилонской башне, «Боингов» явно бы не хватило.
«Человечество все-таки построило башню до неба…» – мелькнуло в голове у Виктора.
И тут его ждало еще одно потрясение. Скульптура высотою метров этак в семьдесять, стоящая на вершине здания, как на постаменте, вовсе не была фигурой Ленина!
На всех рисунках, что попадались Виктору ранее, на вершине Дворца Советов должен был стоять Ленин с поднятой рукой. И сегодня днем, увидев Дворец из окна Минтяжмаша, он тоже по привычке подумал, что это Ленин и не стал присматриваться.
Скульптура на вершине тоже стояла с поднятой рукой. Но это была фигура женщины.
Это не был какой-то привычный для тридцатых годов аллегорический символ, вроде колхозницы в знаменитой статуе Мухиной или женщины какой-то иной профессии, скульптуры которых украшали небоскребы высоток или тех же зданий на Сталинском проспекте. Здесь был заложен какой-то другой, особенный смысл. Виктор вдруг почувствовал, что женщина напоминает ему два знакомых образа – плакат «Родина-мать зовет!» и скульптуру на Мамаевом кургане, только без меча.
До него внезапно дошло, что вместо Ленина на гигантское, в сотни метров, здание, которое было видно из каждого уголка Москвы, как на постамент, была водружена фигура Родины, простершей руку над своими сыновьями, чтобы оберечь их от зла. Это был оберег, оберег для всей страны, всего народа.
– Ну как?
– Да… слов нет. Только раньше вроде везде на картинках другая статуя была. Или я что-то путаю?
– Нет, насколько помню, в сорок первом, после майской встречи, Сталин внес изменения в проект. На основании того, что самый главный памятник Ленину в Москве – это Мавзолей.
«После майской встречи… Дипломатия? Хотел продемонстрировать фюреру акт деидеологизации… или вообще отказа от экспансии мировой революции? А может, просто потому, что потенциальная война имела бы не классовый, а межнациональный характер, и для нее нужен был другой символ Победы?»
Статуя новым светилом сияла на вечернем небе в лучах заходящего солнца, которое уже оставило в тени площадь, стилобат и нижние ярусы Дворца, но все еще освещало воспарившую на самолетной высоте вершину. Хрустальный небесный фон за статуей наискось перечеркивал розоватый инверсионный след реактивного лайнера. Виктор жутко пожалел, что не захватил в то утро с собой старого пленочного фотоаппарата; какую потрясающую картину он мог бы сейчас запечатлеть! Несмотря на вечерний час, народ непрерывно подымался по гранитным ступеням к необъятной колоннаде, образующей подножие здания, и спускался от нее; Виктор подумал, что здесь, видимо, постоянно проводятся экскурсии или другие мероприятия.
– Не так давно здесь обсуждали предложение, чтобы антенны для телетрансляции поставить. Но решили, что они будут портить вид, и разместили только антенны телефонной связи, их спрятали, так, что не видно. А для телевидения ставят новую телебашню. Там будет очень оригинальная конструкция, как у гибкой антенны для армейских раций, что в нашей стране в тридцатые годы изобрели. Будет тонкая, как иголка, и никаких растяжек, словно как парить в воздухе станет. Чудо техники.
Они поднялись вслед за народом по лестнице к подножию гиганта; Виктор огляделся вокруг в поисках Мавзолея Сталина, полагая, что это должно быть даже если и не слишком большое, но, по меньшей мере, приметное сооружение.
– Геннадий Николаевич, а вот вы говорили, тут где-то еще рядом и Мавзолей Сталина должен стоять. Его отсюда не видно?
– Так ведь мы уже рядом с Мавзолеем. Но его, конечно, не видно. Потому что он под Дворцом Советов.
25. Встреча с бессмертным.
Такого Виктор тоже не ожидал. Хотя все действительно было очень логично. Какой смысл здешним архитекторам создавать отдельное здание, которое передавало бы их представления о величии вождя, если можно положить его под самым большим и величественным зданием СССР? Под зданием, имеющим для здешнего общества священный смысл? Под зданием, которое здесь фактически храм номер один? В соответствии со всеми традициями соборных усыпальниц?
Конечно, думал Виктор, было бы лучше, если бы все это священное сооружение возвели на новом месте, чтобы здесь потомки могли бы любоваться подлинным историческим храмом Христа Спасителя, а не копией, возведенной поспешно на волне революционных настроений конца 20 века. Он был почему-то уверен, что, если бы решение принимали сейчас , то-есть в здешнем 1958 году, а может, даже и в здешнем 1948-м, Дворец поставили бы где-нибудь на Воробьевых горах (а для Университета тоже нашли бы что-то приличное, а то и вообще построили бы уютный университетский городок в сосновом парке, что для науки полезнее). Однако развилка истории произошла в 1941-м, а не раньше, и рассуждать об этом было бессмысленно; первоначальные планы строительства Дворца относились ко времени, когда страна была еще расколота на ненавидящие друг друга лагеря и бродила анархией. Сама церковь уж слишком до этого была близка к телу власти, чтобы стать над усобицами, так, чтобы к священнику в храм приходили облегчить душу и белые и красные. Ну и к тому же крещение Руси, во время которого были изничтожены языческие храмы, не могло служить примером веротерпимости и плюрализма мнений. Конечно, если верить летописям, сведение язычества было делом однозначно благим; с другой стороны, летописи создавали люди, напрямую связанные с церковью, так что судить по ним об это вопросе все равно что судить о снесении и закрытии церквей по тому, что писали работники партии большевиков в двадцатых годах. В общем, пока некому в этот период истории попасть, чтобы разобраться толком, что же там такое было.
Мавзолей был расположен глубоко под землей – очевидно, с учетом требований защиты при вероятном нанесении по Москве ракетно-ядерных ударов. От подземного вестибюля, где личные вещи запирались в автоматические камеры хранения, и проходных с рамкой металлодетектора вниз вел длинный эскалатор – пожалуй, такого Виктор не видел ни на одной станции метро. Он тут же вспомнил, что при строительстве фундамента были плывуны, но тут же рассудил, что раз здесь дело связано с криотехникой, то и эта проблема должна быть попутно решена. Стены и потолок тоннеля были облицованы красным и черным гранитом, создавая обстановку торжественности и покоя; через равные промежутки на снегах были бронзовые барельефы, на которых в молчании застыли люди в разных местах страны, от среднеазиатских республик и северокитайских провинций до Финляндии и Чукотки. На лицах изображенных людей не было выражения скорби: скорее читались легкая грусть, ожидание и надежда, как перед долгим расставанием. Виктору понравилось, как удачно удавалось скульпторам передавать оттенки чувств. В самих изображениях не было напыщенности, парадности, показного благополучия, какое иногда было свойственно подобным произведениям нашей реальности этого периода; скорее, это было что-то вроде хроникальной энциклопедии жизни здешнего пятьдесят пятого. «До свидания» – говорили взгляды ленинградских рабочих, «Возвращайтесь» – глаза киевских студентов, «Мы ждем вас» – вторили им кубанские коневоды, и сварщик на стройке плотины на сибирской реке махал рукой – «Еще увидимся». Если и была здесь печаль, то, как в стихах Лермонтова, она была светла.
От эскалаторов коридор шел в высокий овальный зал усыпальницы, по стенам которой нисходящей спиралью шла смотровая галерея, закрытая пластинами толстого бронестекла и облицованная снаружи белым мрамором. В центре зала, на двухметровом постаменте из красного гранита стоял огромный овальный саркофаг, прозрачный, с гнутыми стеклами; было видно, что внутри него расположен второй саркофаг, граненый, с толстыми прямыми стеклами, повторяющий своими очертаниями наружный, а внутри него, в свою очередь – овальный стеклянный колпак. Никаких украшений или надписей не было заметно; ничего излишнего не должно было отвлекать взгляд от того, что находится внутри. Пола не было видно: постамент уходил в слегка колышущийся от неощущаемого за стеклами ветра ковер цветов. Казалось, саркофаг плывет по живому озеру из распустившихся разноцветных бутонов.
«Так вот отчего в метро цветы!» – догадался Виктор. «Это, наверное, тоже часть программы».
Пространство мягко заливал свет, струящийся сверху, из-под голубого хрустального – уже в прямом смысле этого слова – купола. В лучах этого света Виктор заметил порхающих бабочек. Все это было совершенно непохоже на скорбный кубистический авангард Мавзолея Ленина; здесь все дышало продолжением жизни. Невольно вспомнилось лермонтовское:
И в центре всего этого светлого умиротворения и тихой радости жизни лежал Он.
Сталин выглядел таким же, как в знакомой Виктору кинохронике – в те времена, к счастью, не было фотошопа и художественная ретушь была доступна в основном для официальных портретов. Это сейчас можно и видеозапись раскрасить, и гламур навести, а в будущем, наверное, многоядерные процы позволят лакировать прямой эфир и автоматически править ляпы общественных деятелей. Здесь же разница между оригиналом и лицензионными копиями была минимальной – разве что Сталин выглядел немного похудевшим, то ли в результате болезни, то ли так действовал биостаз. Лежал он в скромном довоенном френче, даже не новом, безо всяких орденов.
Виктор поймал себя на мысли, что глядя на, строго говоря, не умершего Сталина, он испытывает прежде всего любопытство. Это примерно как в египетском музее туристам показывают саркофаг фараона и они если и трепещут, то от осознания того, что видят нечто необычайное, уникальное, чего больше нигде на свете нет. И мало кому дела до того, кем был этот фараон. Может, он был прогрессивным и прорыл каналы для орошения пустыни, чем спас тысячи людей от голода, а может, заморил сотни рабов на строительстве пирамиды, а может, и то и другое вместе. Важно другое. Важно, что этот саркофаг – словно дверь, войдя в которую, есть шанс познать жизнь иной эпохи.
Виктор слегка скосил глаза на окружающих, стараясь понять, что же они чувствуют при встрече со Сталиным. Он ожидал увидеть все что угодно – обожание, религиозный восторг, печать неизбывного горя, может, у кого-нибудь даже злорадство. Однако практически на всех лицах было отражено облегчение . Создавалось впечатление, что люди приходили сюда, устав от каких-то проблем или спросить совета – и здесь, увидев воочию, что Сталин жив , обретали в себе силы существовать и бороться. Жить легче, когда знаешь, что есть к кому прийти.
Конечно, в этом всем был элемент сказки. Виктор даже понял, какой сказки – о мертвой царевне и семи богатырях. Хрустальный гроб и ожидание счастливого конца, когда тот, кто спит вечным сном, оживет и проснется.
Но каждая сказка для чего-то нужна.
Здесь не было шока, охватившего всю нашу страну в пятьдесят третьем.
Здесь не было задавленных на похоронах.
Ну почему у нас не могли до подобного додуматься?
Галерея сделала последний виток и медленный людской поток понес Виктора и Осмолова в коридор к эскалатору. Виктора снова поразило, какие у всех вокруг светлые лица.
А может, здесь все просто обретали надежду, что наука скоро научится синтезировать криопротектор в любых нужных для общества количества, и каждый доживет до дня, когда и он может вместо смерти отправиться в путь в далекое и счастливое будущее, где получит вечную жизнь, мир без войн, болезней, потерь близких и друзей… Кто знает?
Они благополучно забрали свои вещи и вышли из прохода в Мавзолей. Дворец Советов возвышался над ними на недосягаемой высоте, кинематографически сияя в движущихся голубоватых лучах зенитных прожекторов.
– Ну, я теперь к своим заскочу, они недалеко тут живут, – сказал Осмолов, – а вы еще успеете на вечернюю обзорную экскурсию по Дворцу. Встретимся у поезда.
И он поспешил в сторону входа в метро. Виктор направился к главному входу, где надеялся спросить, где собираются на экскурсии, но тут перед ним вырос подтянутый милиционер в чине старшины.
– Прошу прощения, гражданин. Ваши документы, пожалуйста.
«Ну вот, наконец-то и удостоверение пригодилось» – подумал Виктор. «Интересно, а тут у иногородних проверяют документы или по иному признаку?»
– Пожалуйста. – Он с безразличным видом достал и показал в развернутом виде красную книжечку с тисненым щитом и мечом.
– Гражданский эксперт МГБ Еремин, – прочел старшина и сличил фотку. – Все в порядке, извините за беспокойство!
Старшина откозырнул. Виктор засунул удостоверение обратно и уже собрался идти, как услышал за своей спиной голос.
– Эксперт Еремин? – Виктор повернул голову, сзади стояли двое человек в темно-серых двубортных пальто, один из которых держал удостоверение той же формы, что и у Виктора. – Кулигин, подполковник МГБ. Вам надлежит следовать с нами.
26. Фишка номер один.
– Извините, а… – начал было Виктор.
– Это приказ.
– Есть следовать с вами! – Кулигин рукой указал направление в сторону угла здания. – Товарищ подполковник, разрешите поставить в известность майора Ковальчука, согласно ранее полученным указаниям?
– Нет необходимости.
«Чего-то произошло?» – ломал голову на ходу Виктор. «Срочный вызов?»
За углом здания стояла черная, полированная, как рояль, «Мечта» с зашторенными окнами заднего салона. Кулигин открыл заднюю дверцу, сел и дал знак рукой Виктору.
Лимузин внутри оказался просторным, как «Чайка», несмотря на явно меньшие размеры. В заднем салоне здесь было пять мест на двух диванах, обращенных навстречу друг к другу. Впереди, между колесными нишами и спиной к движению, разместился малый диван, на котором сидело с непроницаемыми лицами двое в штатском; задний диван был трехместный и Виктор оказался на нем посередине, между Кулигиным и его спутником. Впереди, за стеклянной перегородкой, виднелись два места, которые занимал шофер и еще один человек в таком же темно-сером пальто.
«Это арест, что ли?» спросил мысленно себя Виктор. «Не, подполковник – слишком роскошно для такого. И пестик не забрали. Или, наоборот, телохранители? Опять, неясно, с чего такая честь и товарищ в звании подполковника. Или у них меня два ведомства не поделили? И на улице меня пасли, и подполковник был нужен для того, чтобы меня от них выдернуть, как Штирлиц радистку Кэт из роддома? Недаром он был против того, чтобы Ковальчуку сообщить. И если да, то что они переиграли? Черт, никакой информации, одни домыслы.»
Взревел мощный мотор. «Мечта» резво взяла с места, съехала по наклонному пандусу, врубила яркие фары дальнего света – Виктору сначала даже показалось, что они галогеновые – и, взвизгнув шинами, с ускорением рванула по проспекту, чем напомнила скорее «бэху», чем что-нибудь вроде «Волги» или «ЗИМа».
«Ничего себе! Из будущего они, что ли, ее сперли?»
В душе Виктора победил инженер, и он полностью ушел в изучение еще одного чуда, которое ему встретилось за сегодняшний день. Салон был отделан натуральной кожей и деревом, и в него были аккуратно вмонтированы динамики, так что они неслись вперед по ночной Москве под бравурный фокстротик «Любимый ученик» (или «ученица», Виктор точно не помнил), чем-то напоминающий мелодией «Фишку номер один» Клячкина. Коробка точно была автоматической на гидравлике – водитель не отрывал обеих рук от руля. Справа от переднего дивана над нишей колеса виднелся аппарат с телефонной трубкой и рядом лампочек, цифр и кнопок; слева было тоже что-то вроде пульта, а за стеклянной перегородкой между креслами из салона был виден экран автомобильного телевизора.
Из-за того, что во втором салоне окна были зашторены, кроме, стеклянной перегородки, Виктор никак не мог сориентироваться, где и куда они едут, и чувствовал только скорость по мельканию огней и плавным, но стремительным виражам, которые они закладывали на поворотах, и из-за которых его кидало то на подполковника, то на его спутника. Они мчались, практически не снижая скорость и не останавливаясь на перекрестках; один раз Виктор заметил впереди, как зеленый светофор сменился сначала на желтый, но потом, словно испугавшись, вдруг сделался обратно зеленым.
Аппарат с трубкой запищал приятной соловьиной трелью; один из молчаливых попутчиков с переднего сиденья снял трубку и передал ее Кулигину.
– У аппарата. Да. Да. А хрен ее маму знает. Да. Именно так. Я тебе ее сейчас рожу, что ли? Местные ресурсы изыщи. До половины второго по московскому доложишь. Скажешь, разбудить! Все.
«Ну вот,» – подумал Виктор, – «поближе к верхам и более живой лексикон пошел. Хотя не факт, что это к лучшему…»
Вскоре машина вылетела куда-то на загородное шоссе и свернула в лес. Впрочем, уличные фонари на этой лесной дороге тоже стояли. Дорога упиралась в забор с металлическими подъемными воротами, перед которым, как на блокпосте, полотно дороги было загорожено змейкой из стальных противотанковых ежей. Под гудение электродвигателя стальная решетка поднялась вверх и они проехали в небольшой двор перед вторыми воротами, из сплошных металлических листов; сзади вновь послышался гул электродвигателя, закрывавшего первые ворота. Дверца открылась, в машину заглянул офицер охраны, проверил документов и сверил лица сидящих с фотками на своем планшете. Рядом с машиной послышался лай собак.
«Похоже, это какой-то подмоковный ящик: завод или институт. А вот в те годы с радиоактивными веществами довольно нережно обращались, так что, если это физики, лучше сразу просить дозиметр».
За вторыми воротами начинался лес: крупных заводских корпусов не было видно.
«Институт…»
«Мечта» покатила вперед, и уже как-то неторопливо. Дороги н этом объекте были какие-то странные: узкие шссейки, чисто выметенные от снега, но неосвещенные, извилистые, будто грунтовая лесная дорога, и как-то бессистемно ответвлялись. Дорожных указателей тоже не было видно. Все это было слишком непривычно даже для института; Виктору показалось, что он уже где-то видел нечто подобное, только никак не мог вспомнить, где. За очередным поворотом дорога нырнула в бетонированную выемку с отвесными стенами, тоже изогнутую, и остановилась у ворот. В машину снова заглянул офицер охраны и проверил документы. Толстый ставень отъехал в сторону и машина, чуть подпрыгнув на рессорах при переезде направляющего рельса ворот, въехала в нечто вроде подземного гаража или стоянки.
Выйдя из машины, Виктор увидел еще четыре «Мечты», позади которых и цуть в отдалении виднелся еще какой-то черный лимузин, по длине примерно с «Чайку», но с салоном, скорее напоминавшим по размерам автобус. Сама же машина по стилю напоминала то ли что-то из «Звездных войн», то ли боевой вертолет Ка-50. Неожиданно прямые, не свойственные концу пятидесятых, лобовое и боковые стекла как-то удачно сочетались с выгибами кузова. Радиатора не было видно, зато сзади виднелись какие-то крупные воздухозаборники, а впереди, под рядами фар, стоял довольно крупный спойлер. На взгляд Виктора, этот уникум немного уступал «Мечте» по изяществу, но зато в нем чувствовалась какая-то инопланетная мощь.
«А может, тут действительно контакты с внеземными цивилизациями были? И тут что-то вроде их посольства? Нет, так и до прогрессоров можно дофантазироваться.»
– Туда.
Кулигин показал Виктору на вход в автоматический лифт, возле которого стояли двое часовых, а наверху, под потолком, открыто торчал серый ящик видеокамеры. Их немногословные спутники отправились к двери в другую комнату. Перед лифтом Кулигин сунул в стоявший на полу высокий стальной ящик, чем-то напомнивший Виктору кассу в троллейбусе семидесятых, какую-то картонку, и двери раскрылись. Лифт был здоровый, человек на десять, и в нем было еще двое охранников.
Ехали они, насколько мог понять Виктор, всего один этаж и попали в комнату с высокими потолками и строгим офисным дизайном интерьера; было такое впечатление, будто на лифте они въехали в начало семидесятых. Исчезли все признаки ампира; не было ни лепнины, ни резьбы по дереву, ни причудливых бронзовых деталей бра и люстр, ни основательной мебели. Вместо ковров и паркета под ногами было однотонное ковровое покрытие, стены понизу были вместо дубовых панелей облицованы искусственной кожей, а потолок – анодированным алюминием. Лампы дневного света были по-современному спрятаны в квадратных углублениях на потолке. Высоту комнаты подчеркивали четыре тонкие круглые колонны, облицованные цветным литым стеклом, которое изнутри было подсвечено лампочками. Они подошли к столу, где Кулигин достал из кобуры под мышкой свой пистолет, сдал охраннику и кивнул головой Виктору; тот отдал дерринджер и лежащий в кармане единственный боевой патрон. Охранник положил оружие в отдельные ящички, которые спрятал во вмурованный в стену сейф. Затем они сдали верхнюю одежду гардеробщику, которому Виктор также отдал свой портфель.
– А номерков здесь не выдают, товарищ полковник? – шепнул Виктор, не желая показаться невежественным, и надеясь, что якобы невольная оговорка скорее расположит к ответу.
– Тут у всех хорошая память.
Их пропустили в одну из дверей, за которыми шел недлинный коридор с дверями по обеим сторонам, закачивающийся такими же дверями с охраной; интерьер был таким же футуристическим. За этой дверью начинался выход в кольцевой коридор, вдоль наружной стены которого тянулись двери, а вдоль внутренней – окна с алюминиевыми рамами, за которыми при приглушенном освещении тихо дремал зимний сад-оранжерея под стеклянным куполом. В этом коридоре они вошли в лифт, поднялись еще на один этаж, прошли еще немного против часовой стрелки – Виктор заметил, что в центре сада свисает выключенная на ночь огромная хрустальная люстра, которая тянулась сталактитами подвесок сквозь несколько этажей. Затем они свернули вправо, в коридор, который оказался недлинным и завершался двойными дверями, за которыми находилось что-то вроде приемной все в том же стиле футуристического офиса. Приемная была пустой и ярко освещенной; секретарь в белом парадном кителе был в звании полковника и сидел за огромным столом, на котором расположилась куча телефонов, коммутаторы, что-то вроде маленькой эракопии и телетайпа и небольшой ящик телевизора, похожий на автомобильный. Вдоль стен тянулись диваны, а наверху висело табло кварцевых часов, цифрами показывающих точное время с точностью до секунды. Кроме их, охраны и секретаря в приемной никого не было.
Виктор подумал, что им придется ждать здесь довольно долго. Но секретарь, увидев их, произнес ровным голосом:
– Еремин Виктор Сергеевич, пройдите, – и нажал кнопку, открыв автоматические двери.
Виктор понял, что назад дороги нет, и вошел в небольшой тамбур, остановившись перед вторыми дверьми, услышав, как позади него захлопнулись створки. Тут же в разные стороны поехали створки вторых дверей, не оставляя много времени на раздумье. Он шагнул вперед.
Размеры кабинета Виктора ничем особенным не поразили, и какой-то особой роскоши он в нем не увидел. По интерьеру это можно было назвать скорее библиотекой, чем кабинетом; вдоль всех стен до самого потолка тянулись книжные шкафы, и даже в углу стояла легкая алюминиевая стремянка. В шкафы были встроены также приемник, по размерам похожий на тот, что Виктор видел у Нилон, и телевизор с экраном на 21 дюйм, но с люминофором не зеленого, а какого-то беловатого оттенка, похоже, цветной.
Более удивителен был стол в форме дуги, или, скорее, даже подковы, стоящий посреди кабинета – он скорее напоминал пульт управления. По обоим краям на нем, подобно башням, высились надстройки, мерцающие экранами мониторов, по периметру дуги размещались какие-то панели с лампами и кнопками, а на одном из дальних концов подковы Виктор заметил даже что-то вроде печатающего устройства. Впрочем, после всего того, что он здесь видел, он бы не удивился, даже обнаружив на столе компьютерный терминал. Подробностей он рассмотреть не успел, потому что верхний свет в кабинете был погашен, горела только лампа над столом на длинном держателе, похожем на механизм чертежного прибора и очень популярном в нынешних офисах. Из середины подковы вырастал стол для конференций с полированной крышкой и микрофонами для стенографисток, возле которого стоял ряд легких стульев, сделанных из полированных трубок из нержавейки с мягкими сиденьями и спинками натуральной кожи.
В общем, на принадлежность к середине двадцатого века здесь указывал только стол-пульт, остальное можно было бы отнести к гораздо позднему времени.
Стоящее за столом-подковой большое вращающееся кресло с подлокотниками было тоже достаточно современного вида. И оно было пустым.
– Проходите. Присаживайтесь, – раздался чуть простуженный голос откуда-то из тени позади стола-подковы. Виктор подошел, отодвинул один из стульев у конференц-стола, на всякий случай попробовав его на прочность, и сел.
Хозяин кабинета тоже выступил из темноты в отбрасываемый лампой круг света и сел в кресло. Это был мужчина среднего роста, пожилой, практически лысый, в темно-коричневых брюках и коричневом толстом пушистом свитере, украшенном на груди светлой полосой, с высоким воротником, вязаным резинкой. Лицо его было скорее круглым, хотя и без излишней полноты, а глаза скрывал отблеск фасонистых очков с толстыми стеклами в золотой оправе.
Это был Берия.
27. Продолжатель.
Надо сказать, что, когда Виктор увидел в полутора метрах от себя живого Берию, никакого шока у него это не вызвало. Может, он уже устал удивляться, может, продвинутый интерьер резиденции, несмотря на кучу охраны, его настроил на спокойное течение мыслей. Во всяком случае, первой мыслью Виктора стало то, что он наконец-то понял, чей лимузин он увидел на подземной стоянке.
«Как к нему обращаться-то? Черт, а я ведь за все время ни титулов его нынешних не узнал, ни воинского звания. «Товарищ генеральный секретарь»? Нет. «Дорогой и любимый товарищ…»? Нет, нет, только не это. «Господин президент»? Так я же не посол РФ в СССР. Может, по имени-отчеству? А, вспомнил, к Сталину все обращались «товарищ Сталин». А раз он продолжатель, то и, наверное, обращаются так же. «
– Здравствуйте, товарищ Берия.
– Здравствуйте… товарищ Еремин. Можно по имени-отчеству. Вы ведь не в КПСС?
– Нет, то… Лаврентий Павлович, беспартийный.
«А голос у него точно простуженный. Может, это и к лучшему. А может, наоборот. Увидим. И, кстати, а ему доложили вообще, кто я и откуда? Или надо держаться версии о катастрофе на заводе? Или он как раз и хочет это узнать?»
– Перейдем к делу, Виктор Сергеевич. У вас появились за это время какие-то новые соображения по поводу директивы «Атилла»?
«Знает. Ну вот и хорошо. Хотя какого рожна хорошо? Сказать-то все равно мне нечего. Финита ля комедия. Не оправдал доверия».
– Никак нет, Лаврентий Павлович. Если честно – абсолютно никаких соображений не появилось, ни новых, ни старых. Никакой входной информации по этой директиве Гитлера у меня не было, значит, нет и выходной, читать его мысли на расстоянии, видимо, не способен. Можете меня расстреливать.
– Не могу, – спокойно ответил Берия. – В мирное время расстрелять человека в СССР можно только по приговору суда. По закону. А Вас по закону, как иностранного гражданина, случайно и вопреки своей воле оказавшегося на территории СССР, надлежит при первой возможности вернуть на вашу родину. И эта возможность появится послезавтра утром.
– Простите… То-есть, послезавтра вы меня отправляете обратно в наше время?
– Да. Наши ученые определили, как это можно сделать без вреда для вас. Подробности вам объяснят позже.
– А как же мне тогда паспорт выдали? – спросил Виктор, хотя чувствовал, что это не самый главный вопрос.
– В порядке оперативных мероприятий. Вы ведь на данный момент еще даже не родились, нет здесь такого гражданина СССР. Но вернемся к делу. Скажите, с точки зрения оборонного опыта вашей страны, вашей науки, техники, какие существуют возможности для нас, чтобы предотвратить введение в действие плана «Атилла», или максимально ослабить его последствия, обеспечить максимальное выживание нашего населения? В первую очередь, такие, которые можно реализовать в течение ближайших месяцев или даже недель?
– Прежде всего – установить горячие линии между руководствами всех стран, чтобы держать связь в случае провоцирования конфликта. Насколько я понимаю, Гитлер рассчитывает, что в войну втянутся все четыре ядерные державы?
– Это уже реализуется. Дальше.
– Потом, возможно, я что-то не понимаю, но этот бредовый план, кроме Гитлера, должно разделять очень мало людей, в основном зацикленных фанатиков. Почему бы не ликвидировать Гитлера?
– Вы не в курсе. В случае смерти Гитлера автоматически начинается обратный отсчет времени операции и ситуация становится неуправляемой. Остановить отсчет, кроме Гитлера, никто не сможет.
– Хм, такое впечатление, будто фюрер современных боевиков насмотрелся…
– Звучит невероятно, но допускаю даже это. Какой в этом случае выход в боевиках?
– Думаете, у него был кто-то из наших ? – ахнул Виктор.
– В этой ситуации ничего не исключаю. Кажется, это называют брейнстормингом?
– Ну да, мозговой штурм… Значит, в боевиках… в боевиках главный герой добирается до системы управления и в последний момент вводит код, или физически выводит из строя взрывное устройство, или, если это компьютер, взламывает систему доступа…
– Исключено. Дальше.
– Ну, если нельзя крякнуть систему… ну да, правильно. Надо шантажировать террориста. Захватить то, что у него дорого… вот тут, к сожалению, про фюрера я мало что знаю.
– Здесь все очень просто, – усмехнулся Берия. – Фюреру уже ничего не дорого, кроме этой бредовой идеи.
– Тогда – идею.
– Что?
– Угрожать отнять идею. То-есть угрожать долбануть всем ракетно-ядерным потенциалом по его любимым убежищам для будущей арийской цивилизации. Лучше, договорившись совместно с американцами, чтобы наверняка. Типа если что, никакие высшие расы все равно не выживут.
– Ну вот, уже что-то, – Берия откинулся на спинку кресла и потеребил правой рукой ворот свитера. – Но только ваш этот принцип гарантированного возмездия хорошо работает по отношению к НАУ, где за патриотическим размахиванием красно-синими знаменами всегда стояло здравое торгашество. Может, даже по отношению к Японской Империи – там самурайский фанатизм опирается на хладнокровную азиатскую мудрость императора. Гитлер же в вашей реальности был склонен к самоубийственным шагам. Так вы говорите, абсолютную ПРО создать не удастся? Даже совместно с НАУ?
– Не удастся. Я уже рассказывал экспертам, что, например, на планы создания СОИ были найдены простые и эффективные решения противодействия. Например, раскручивание в полете боеголовки, запуск большого числа ложных баллистических ракет для исчерпывания противоракетной защиты и так далее.
– Жаль… И никаких технических средств спасения человечества так и не нашли? Создание колоний на других планетах или в открытом космосе, изменение организма так, чтобы он стал нечувствительным к радиации или что-то подобное?
– Ничего. Только сознание того, что в ядерной войне не будет выигравшей стороны.
В кабинете повисла тяжелая пауза. Виктор обратил внимание, что Берия смотрит сквозь стекла очков куда-то поверх его головы.
– Наша наука тоже пока ничего радикального предложить не может. Хотя вы ей очень помогли. Даже не представляете, насколько.
– Тогда непонятно, почему вы решили меня отпустить.
– Почему вам это непонятно?
– Ну, вы же имеете возможность получать и дальше от меня сведения о будущем. Какой смысл вам меня отпускать?
Берия грустно усмехнулся.
– Виктор Сергеевич, не надо советовать нам, как поступать с вами, тем более, не надо советовать нам делать то, что вашим желаниям не соответствует, – и, помолчав, добавил: – Знаете, в чем основная слабость вашего общества? Вы все слишком гонитесь за своей сиюминутной выгодой. Поодиночке выживаете, приспосабливаетесь, соглашаетесь с установленным не вами и не под вас порядком жизни. Случайно вляпались в дерьмо – и все стараетесь в нем получше устроиться, даже выбраться не пытаетесь… Не обиделись, что я так резко?
– Нет, Лаврентий Павлович, – ответил Виктор, потому что действительно в этот момент не мог найти веских возражений. – У нас демократия и свобода слова, и критика любого общественного явления – обычная вещь.
– Это хорошо, – согласился Берия. – Вы правильно реагируете на критику. У нас в советской стране тоже демократия и право каждого гражданина выступить со справедливой критикой любого государственного деятеля записана в Конституции. Так что я тоже жду критики – в чем, на ваш взгляд, основная слабость нашей системы? Только, пожалуйста, не говорите, что с вашим критическим мышлением, об которое разбилась пара спецагентов Гиммлера, вы ничего не заметили. Лжи я не люблю и не прощаю, – последние слова он неожиданно произнес холодно и жестко.
«Вот тебе на. И что же говорить?»
– На мой взгляд, недостатки вашей системы – это продолжения ее достоинств. От известной мне системы, существовавшей на моей памяти в СССР…
– Сложившейся в результате государственного переворота пятьдесят третьего года, – уточнил Берия. – Извините, продолжайте, я не буду перебивать.
«Ну да, с его точки зрения, это, конечно, переворот. И насильственное свержение.»
– Короче, ваша советская система отличается от нашей советской, на мой взгляд, прежде всего большей просвещенностью и управленческой культурой верхних слоев правящей элиты и гораздо лучшим умением манипулировать массами. Появление двухпартийной системы с управляемой оппозицией – это, скорее, декорация. Сейчас это выглядит, скажу честно, едва ли не идиллией. Но что будет через два-три поколения, если в элите скопятся алчные и беспринципные карьеристы, которые снова примутся делить между собой власть и страну, используя ту самую более утонченную технологию манипулирования массами? Не приведет ли это к развалу страны? Или вообще к гражданской войне?
– Хороший вопрос…
– Конечно, я еще слишком мало изучил вашу систему, и, возможно, этот вывод односторонний, поверхностный и…
– Не надо дипломатии. Вы верно обозначили проблему: кто должен быть селекционером, чтобы сорт не выродился? И проще всего мне было бы сказать: до этого еще дожить надо. Только когда доживем, решать поздно будет. Так что придется ломать голову сейчас. А готового ответа у меня нет. Пока нет. Кстати, как у вас там зарекомендовал себя товарищ Машеров? Только без вот этих вот виляний. Я не Сальери, чтобы Моцартам в бокалы яд подсыпать.
– Только положительные отзывы. В период перед трагической гибелью в автокатастрофе – большой авторитет, развивается промышленность, на селе сохранены мелкие хутора, что препятствует оттоку в города, относительно хорошее снабжение товарами народного потребления – из соседних регионов ездят.
– Ну, вот вам один из возможных продолжателей после меня. Возражения у вас есть?
– Никаких, честно говоря.
– Мне было особенно важно услышать это от вас… – Берия слегка повернулся в кресле, чтобы взглянуть на правый монитор, и щелкнул переключателем. – Собственно, вопросы, которые я хотел задать вам, я задал. Теперь жду ваших, если они есть.
«Что же спросить-то? Надо что-то важное, ключевое… От чего зависела судьба всего народа»
– Лаврентий Павлович, вы, наверное, единственный из людей, которых мне довелось видеть, которые хорошо лично знали товарища Сталина… Скажите, на ваш взгляд, почему Сталин, зная о планах Гитлера, не нанес превентивного удара по Германии? И почему нападение Гитлера оказалось для него такой неожиданностью? Ведь наверняка же он видел и цинизм, и коварство фюрера, и то, что он на нашу страну зубы точил. Почему так получилось?
– Превентивная война… Это хорошая мысль. И эти планы военные прорабатывали. Только вы ведь наверное помните изречение Ленина, что война есть продолжение политики иными средствами?
– Конечно. Еще в школе учили.
– Вот. А теперь представьте политические последствия такой войны. Никакого ленд-лиза, Рузвельт бы выступил на стороне Гитлера. Потому что мы – агрессоры, а Гитлер – жертва. Вы же знаете, что бы ни случилось, у Запада будут виноваты русские, потому что наша страна богата природными ресурсами и Запад хочет их скушать. Потом, думаете, в Европе в этом случае были бы рады освободителям? Ни в коем случае. Их бы запугали кровавыми комиссарами. В армию Гитлера с удовольствием пошел бы польский народ, чешский, болгарский, французский, все бы думали, что, воюя за рейх, они защищают свою родину от русских варваров. А как у нас смогли бы объяснить, как это Германия вдруг ни с того, ни с сего, стала нам врагом, и мы на нее напали? Пошла бы масса недовольных войной, как в шестнадцатом, дезертирство, подняли бы голову националисты по всем республикам, да тут еще и продовольственные трудности… И кончилось бы это все тем, что армии наши завязли бы в Польше, пошло бы разложение войск, в конце концов – переворот и развал страны. И тогда уже немецкие танки могут по шоссе идти до Урала и дальше.
– То-есть, как в первую мировую.
– Именно так. А в вашей реальности Гитлер напал – жестоко напал, это стоило множества потерь, – но это сплотило страну, и вы избежали участи вымереть рабами.
– А почему тогда война оказалась неожиданной?
– Знаете, в то время политика всех держав была очень циничной. Англия и Франция сдали Гитлеру Чехословакию, Бек торговался с Риббентропом о совместной войне с СССР за Украину и выход к морю… А нашей стране жизненно важна была отсрочка на год, может, на два. Наверное, у вас теперь это знают. Новые заводы на Урале еще не построены, новую боевую технику еще доводить надо, у нее куча недостатков, армия автоматическими винтовками не насыщена… Превентивная война в таких условиях, а тем более какие-то завоевательные операции в Европе – полный бред. Короче, с Гитлером начались негласные переговоры о возможности участия СССР в совместной с Германией высадке в Британии где-то в 1943 году. Конечно, это был блеф, но Сталин считал, что Гитлер мыслит рассудительно и захочет одновременно и расправиться с Англией, и ослабить СССР. Видимо, поэтому, в июне 1941 года Сталин у вас и не ждал нападения. А Гитлер мыслил авантюрно, импульсивно. Только в вашей реальности он самоубийственно напал на СССР, а в нашей – так же непредсказуемо и внезапно бросился искать в нем стратегического союзника. Да так, что Британия начала бомбить Бакинские нефтепромыслы, и тогда всерьез пришлось пригрозить высадкой. Я понятно объяснил?
– Да, – согласился Виктор, несколько придавленный обрушившимися на него неизвестными фактами, с учетом которых начало войны выглядело в совсем ином свете, чем он привык считать.
– Есть ли у вас другие вопросы?
– Нет, спасибо, – ответил Виктор, решив, что при дальнейших вопросах окажется, что он настолько много узнает, что его могут обратно в Россию и не выпустить.
– Тогда остается вам пожелать счастливого пути на родину. Хоть и недолго были, но след оставили… Знаете, у меня Серго все заводит эту вашу песню про черного кота. – он немного помолчал и добавил: – Ну, будем надеяться, все обойдется. У вас с Гитлером справились, у вас атомную войну не допустили, – чем мы хуже? Всего вам доброго! Да, извините, что руки подать не могу. Врачи запретили, говорят, при простуде иммунитет снижается, а они боятся, что у вас в будущем могут быть какие-то мутирующие вирусы. Приходится подчиняться.
– Все нормально! Всего доброго! Удачи вам!
28. Стиль будущего.
«Ну, и где же знаменитые обещания стереть в лагерную пыль?» – думал Виктор, проходя с Кулигиным обратный путь по тем же коридорам. «А может, это такая политическая игра? Продемонстрировать, так сказать, сталинизм с человеческим лицом? Хотя, собственно, кому продемонстрировать? Можно подумать, что меня сразу же после возвращения обступят репортеры. «Сколько раз Берия обещал вас стереть в лагерную пыль?» «Скажите, кто из исторических деятелей имел больше женщин – Берия или Распутин?» Да и нашу прессу обычно интересует не человеческое лицо, а другие части тела. В общем, кто их разберет, этих политиков…»
«Мечта» оказалась на той же стоянке и с теми же попутчиками. Взревел двигатель, и они снова выехали в тот же лабиринт объекта.
– К поезду успеете, и еще куча времени будет, – добродушно объяснил Кулигин. – Не обиделись, что сразу не сказали, куда везем? Тут некоторые, как узнают, куда их везут, прямо в машине обделываются. Особенно из партийных и хозяйственных управленцев. Наобещать сорок бочек арестантов, умных людей оттирать, по чужим головам лезть, деньги народные разбазаривать – на это смелости хватает, а как отвечать – сразу кишка слабая. А шоферу потом мыть, и запах не сразу выветривается. Вот и приходится не говорить.
– Понятно. – сказал Виктор, а про себя подумал: «Это сколько же у нас дерьма разгребать придется…»
– Ну что, прямо к Киевскому?
– Скажите, а сейчас есть какие-нибудь дежурные универмаги, где можно часы посмотреть?
– А как же! «Транзит», на Комсомольской, как раз по пути. Часовой отдел у входа направо.
Загадочный «Транзит» оказался на том самом месте, где позднее построили «Московский»; что называется, свято место пусто не бывает. Занимал он гораздо меньшую площадь, но здание оказалось более высоким, с серой гранитной облицовкой, и вылезало на площадь огромной стеной с колоннадой, скругленной по углам, чем-то отдаленно напоминая Фрунзенский универмаг в Питере. Впрочем в пейзаж со стоящей неподалеку высоткой он вписывался несколько лучше, чем бетонный супермаркет брежневских времен.
«Мечта» лихо припарковалась возле разноцветных частных «Фольксвагенов» у подъезда, которых редко перемежали «Старты» и уже выглядевшие немодными «Опели». Виктор проскочил внутрь, пробежался мимо заполнявших первый этаж отсеков автоматов, торговавших бутылками с молочными продуктами и разнообразными фасованными товарами первой необходимости, и, наконец, возле лестницы обнаружил витрину с надписью «Часы». Ассортимент оказался неплохой, на бархате под стеклом были разложены самые разнообразные дамские часы: белые, желтые, круглые, квадратные, в виде прямоугольного «кирпичика», с браслетами и без, со стрелками и цифрами разных цветов и формы и неизвестными Виктору названиями моделей. Даже были одни часы на браслете, циферблат которых закрывался крышечкой с самоцветом, но Виктор счел это непрактичным. В конце концов его взгляд остановился на желтых, стильных, без нарочитых купеческих завитушек, часах, вполне современного для семидесятых – восьмидесятых вида, с хорошо читаемым циферблатом с черточками вместо цифр и желтым браслетом из отдельных звеньев. Все это называлось «Утро» и выходило рублей в триста местными.
– Вам не нужно что-нибудь подсказать? – с загадочными интонациями в голосе обратилась к нему девушка-продавец в малиново-розовой блузке и кокетливой косыночке на шее; униформа в магазинах здесь почему-то совершенно не приживалась. Кстати, Виктор заметил, что продавцы здесь были неплохими психологами и предлагали помощь покупателю лишь тогда, когда каким-то неведомым чутьем узнавали, что он действительно хотел бы что-то узнать, а не просто потому, что от них требовали подходить и спрашивать «Здрасьте, что вам подсказать».
– Скажите, а как на ваш взгляд, вот это «Утро» подойдет в качестве подарка? С надежностью как, не жалуются?
– О! – засияла девушка. – У вас просто прекрасный современный вкус! «Утро» – новая модель, только что поступила. Вот, посмотрите поближе… Это стиль будущего – простые элегантные формы космического века. И через десять лет они будут выглядеть, как по последней моде. Смотрите, как они на руке, – и она немного покрутила их на своей руке с таким выражением, как будто давно о них мечтает, а, может, это так и было.
«Ну что, пожалуй, они лучше всего смотрятся. Примерно «Чайка» семидесятого года» – решил Виктор.
– А как у них с размерами браслета?
– А он – видите – здесь можно замок переставлять, чтобы была разная длина. Даже звенья выкидывать не надо.
– А надежность?
– Получили медаль на всесоюзной выставке! Мы связывались с аналитической группой – никаких рекламаций. Выписывать?
– Да, пожалуйста.
Стук цифр, выбиваемых на кассовом аппарате, звучал, как партия ударника в звучащем по трансляции универмага блюзе «Это лишь бумажная луна». Виктор сунул футлярчик в карман и поспешил к выходу.
– Ну, все? Больше заезжать никуда не будем? – спросил Кулигин. – Вот и отлично. На Киевский…
Состав из десятка вагонов с электровозом застыл под дебаркадером. Виктор показал билет проводнице – он никак не мог привыкнуть к этим торжественным белым кителям с погонами – и прошел в купе.
Осмолов уже был там.
– Ну как? Успели на экскурсию?
– Еще бы! Это нечто! Столько и такого в один день никогда не видел! На всю жизнь будет что вспоминать.
За стеной соседнего купе доносился шум и громкие голоса. Зазвенела гитара.
– Не поздний ли час, однако? – Осмолов слегка постучал в перегородку, но от этого ничего не изменилось.
– Может, у них свадьба? – спросил Виктор. – Пошли посмотрим.
В следующее купе набилось человек восемь парней и девчонок. На гитаре бацала тоже девчонка – коренастенькая, с прямой прической под Уму Турман и озорными глазами. «Не грусти, не грусти, песню пой, песню пой…»
– На стройку, что ли? – весело спросил Осмолов?
– Ага. Мы московские метростроевцы! А теперь в Киев, на усиление едем, метромост через Днепр сооружать.
«Ну вот» – подумал Виктор. «Народ полезным делом занят, метро строит. А я так и не смог задачу с «Атиллой» решить. Хоть что-нибудь хорошее для них сделать-то…»
– Слушайте, – сказал он, – я тут песню новую знаю, про строителей.
– Про Метрострой?
– Вообще про строителей. Могу научить. Только чур, давайте тихо петь, чтобы не мешать соседям.
– Идет! А что за песня? Марш или лирическая?
– Она… Дорожная, в общем. Вступление, как будто стук колес. Тат-тара-та-тара-та-тара-тара-тата…
…Электровоз просигналил и плавно подал вперед. Мимо окон плыли заснеженные московские улочки под насыпью. В купе заглянула проводница.
– А что тут у вас за заговор такой?
– Тс-с! Мы новую песню разучиваем!
– А знаете… она и про проводниц тоже. Отчасти.
– И отражает наш общий трудовой порыв. Вот свет в купе можно погасить, а трудовой порыв – нет. Вась, как там дальше?
За стенкой вагона тромбоном вступила встречная электричка, отыграв импровизацию, словно на барабанах, колесами моторных и прицепных вагонов; им чуть подыграли басы тяговых передач. Сотни людей мчались в новую жизнь, о которой они еще мало что знали, но большинству из них она уже виделась светлой и прекрасной.
29. Никто не уйдет обиженным.
– …Мне бы плакать, а я радуюсь, как дура. Прямо, как в детском фильме.
– Каком фильме?
– Где медведя в мальчика превратили.
– А, вспомнил. Играли Абдулов и Симонова.
– А у нас – Лановой и Самойлова.
– А у нас они играли в «Анне Каренине».
– Все смешалось в доме Облонских…
По стенам и потолку комнаты проползли квадратные пятна света от вьехавшей во двор машины. Пока они ползли над кроватью, Зина вытянула руку, чтобы рассмотреть время. Тускло блеснули желтый корпус и браслет.
– Где ты такие нашел? У нас их еще нет. Даже в каталогах.
– В «Транзите». Только что привезли. Новая модель.
– Всю жизь мечтала именно о таких. Никогда не буду теперь их снимать. Только когда моюсь.
– Как в «Мертвом сезоне» – «Никогда не снимайте эти часы».
– Ага. Я эту картину точно так же видела, как ты – «Трое в одной лодке».
– «Трое в лодке» я видел. Только с Мироновым, Ширвиндтом, и…
– …И почему нельзя было их снимать? – Она повернулась к нему и мягко положила ладонь правой руки на его затылок, взъерошив волосы.
– Там в часах был передатчик. Это фильм про разведчиков.
– Понятно. «Блоха».
– «Жучок».
– Опять ты с этими терминами Ю-Эс-Эс… Нет, это что-то ненормальное. Ты уходишь от меня в ночь…
– Под утро.
– Какая разница? Уходишь навсегда, к другой, я должна чувствовать себя брошенной любовницей… а я вот счастлива оттого, что ты нашел семью. Свободна и счастлива, как птица в сверкающей вышине майского неба. Но так же не бывает?
– Ну почему? Может, ты просто слишком долго жила тем, что старалась заглушить прошлое работой, а сейчас вдруг поняла, что все ушло, и что ты можешь просто жить, и скоро весна… так, наверное?
– Не знаю… это не только состояние души, это какая-то физическая легкость и невесомость… что-то непонятное.
– Наверное, просто эндорфинов прибавилось.
– Чего-чего прибавилось? Я не знаю этого слова. Это что, наркотики?
– Ну, их только в семидесятых откроют. Это такие вещества, которые вырабатывает сам организм, подкорковые ядра мозга.
– Ну-ну, рассказывай… – Зина придвинулась к нему, приподнявшись на локте левой руки, ее тело слегка, дразняще коснулось Виктора, и от точек касания по нему словно растекся электрический заряд.
– Они борются со стрессами, нормализуют давление и частоту дыхания, работу почек, пищеварительной системы… ускоряют заживление тканей, повышают сопротивления нагноениям…
– Рассказывай… рассказывай…
– Разные эндорфины вырабатываются при возбуждении разных рецепторов… ну, я не врач, я точно не помню, что-то там с синапсами… возможны синтетические аналоги для обезболивания, реабилитации людей после экстремальных ситуаций, лечения наркомании… в общем, это все, что я слышал. Да, были открыты при изучении китайской медицины, когда обнаружили, что лекарства, которые блокируют действия обезболивающих наркотиков, снижают эффект иглоукалывания… не знаю, правда, насколько это объясняет…
– Ты… ты… – Зина порывисто прижалась к нему, обняв обеими руками и шептала: – Миленький мой… Хороший… Радость моя… Ты не представляешь, что ты сказал… это целое направление… – ученый и женщина сочетались в ней самым невероятным образом.
– Тогда еще одну инъекцию эндорфинов… если не боишься…
– Нет, не боюсь… мне нравится, когда ты делаешь такие инъекции… даже очень…
-…Ну как, готовы к переходу?
Было двадцать первое февраля, раннее утро и площадь перед станцией Орджоникидзеград покрывали свежие мазки чистого, белого сухого снега; снег мелкой иглистой мукой вился в лучах фонарей, летел вдоль земли, подхваченный ветром, замирал застругами на сугробах, белым дымом сползал с крыш и колол щеки вместе с несильным февральским морозцем…
Еще вчера Виктору выдали его китайскую куртку, не обнаружив в ней ни бацилл, ни контактных ядов, вернули мобильник, паспорт и российские деньги, взамен забрав и оприходовав остаток местной валюты, документы, оружие, боеприпасы, и остальные местные вещи – кроме часов для Зины. Сегодня он ждал увидеть на этой площади толпу ученых, машины, аппаратуру, прожекторы и еще бог знает какой антураж научно-фантастических фильмов, но площадь была пустынна, как белая скатерть, и вокруг никого не было видно, кроме майора Ковальчука.
– Видите колышек? По моему сигналу начинаете идти, так, чтобы на счет «Пять» быть не далее одного метра.
– Понятно. И как это все действует?
– Понятия не имею. Ученые сказали, что есть точка перехода, она возникает случайно в пространстве и времени, но можно предсказать необходимую. Как настроение перед переходом?
– Нормальное… как-то не верится.
– Мне тоже, но посмотрим. А вы эффектно уходите – Нелинова с нашей помощью уже половину АМН подняла с постелей по поводу ваших эндорфинов. Еще не открыли, но уже наметили направления поиска возможных влияющих факторов – от акупунктуры до джаза, поставили вопрос о всесоюзной системе эндорфинной гигиены и планирования здорового общественного счастья…
– Что?
– Ну, эти ваши эндорфины, помимо всего прочего, отвечают за ощущения радости и счастья. Вы же сами рассказывали. Так что можно регулировать ощущения счастья в обществе, так, чтобы не было упадочнических настроений, но не чересчур, конечно, а то так и смысл творчества и любви потеряется.
«М-да, дал в руки технологию. Как у Стругацких: «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный». Вместо счастливого будущего – разумно счастливое настоящее. И, самое главное, управляемое. Кому-то можно дать вечный кайф, кого-то сделать несчастным или вообще зачморить. И в чьих руках это завтра будет? И вообще, успеет ли даже такое счастье к людям, или через час над Брянском повиснет атомный гриб?»
– Время! Приготовьесь!
– Готов.
– Начинаю отсчет! Пять…
Виктор сделал первый шаг.
– Четыре… три…
Колышек приближался. Снег под ногами как-то предательски скрипел. Только бы льда не было – не хватало растянуться.
– Два…
Вот уже недалеко. Надо чуть шаг пошире.
– Один…
Рядом. И?
– Но…
Из-под ботинка брызнула вода и снеговая каша.
– Ч-черт, лужу как-то не заметил…
Впереди и слева от Виктора стоял серый квадрат силикатной пятиэтажки с продмагом на первом этаже. Каким милым он ему показался в этот момент!
Роковой вокзал стоял сзади на своем месте – перекрашенный и без звезды на шпиле. Виктор на всякий случай вошел в кассовый зал через другую дверь. Внутри все было, как и в его времени.
Приключение закончилось.
Началась его обычная жизнь. И в этой жизни надо было взять билеты.
Касса с евроокнами и пластмассовым подоконником казалась даже какой-то не совсем знакомой. Виктор спокойно дождался ее открытия, и, как старому знакому, обрадовался монитору системы «Экспресс». Кассирша была не выспавшаяся и немного путалась, пока набирала и распечатывала разноцветные бумажки, но Виктор был готов простить ей все.
Он чуть не поскользнулся на обледенелом пешеходном мосту, вспомнив, что и в нашем времени надо быть осторожным. Каждый шаг по Бежице теперь напоминал ему о возвращении.
Вот длинное здание Тимашковых с рекламой и стоянка частных авто со шлагбаумом.
Вот серый прямоугольник общаги, населенный ИЧП, на месте старой церкви.
Паутина троллейбусных проводов вместо трамвайных рельс.
Строящееся здание напротивв почты и бетонные глыбы универмага.
Силикатная застройка Куйбышева – она как-то ниже стоявших здесь сталинок.
Зеленая хрущевка, одна из первых в Бежице.
«Китайские стены» по 22 Съезда КПСС.
За Институтом и магазином бытовой техники Виктор повернул на Орловскую.
Он шел в сторону Десны.
Он шел домой.
Уже совсем недалеко от дома, когда он шагал мимо детской площадки, той, что напротив аптеки, его окликнул молодой высокий человек в такой же, как и у него, китайской куртке.
– Виктор Сергеевич, можно вас на минуту?
Виктор не спеша подошел ближе, стараясь, однако, на всякий случай держать дистанцию. «Интересно, кому это из моих знакомых могло понадобиться ждать меня в такой ранний час здесь по такой мерзкой погоде? Что-то случилось?»
Мужчина тоже подошел с детской площадки на тротуар и стал напротив Виктора, так, что лицо мужчины стало хорошо освещено уличным фонарем.
Это был майор Ковальчук, в одежде, которая вполне сошла бы за современную. Правда, куртка была явно из натуральной замши.
– Здравствуйте, Виктор Сергеевич.
– Здравствуйте. А как вы…
– Странный вопрос для человека, который сам только что оттуда.
Возникла недолгая пауза; Виктор огляделся. В домах наугад сияли прямоугольники окон. На ветках покачивалась обледенелая на ветру изморось. Мимо в сторону III Интернационала, объезжая колдобины со снеговой кашей в воде, протащилась какая-то иномарка. Наступало обычное российское утро, в центре которого стоял обычный агент из другого мира.
– Надо так понимать, я вам снова понадобился, – решился первым нарушить молчание Виктор.
– Фраза прямо как в шпионских фильмах, – усмехнулся Ковальчук. – Но вы правы. Когда вы сюда вернулись, то, верно, думали, что это уже конец? А это только…
Конец второй части.