1. Мир пополудня

— Зонтик. Вы забыли раскрыть зонтик.

С ветки дерева на макушку Виктора Сергеевича упала тяжелая капля, заставив машинально потянуться за привычным предметом обихода.

— Дайте мне один пакет, так удобнее, — продолжал Гаспарян. — Нам теперь все равно по пути.

Виктор пробормотал "спасибо" и, передав шуршащий жесткий пакет с колбасой, сыром и ароматными сосисками, которыми он еще совсем недавно мечтал приятно удивить домашних, щелкнул, наконец, непослушной пружиной.

"Зонтик… какой тут к черту зонтик! Они что, не понимают, что такое ядерная война?"

— Я никак не могу понять… у меня в голове не укладывается…

— Да у многих не укладывается. Но, похоже, действительно вашими переходами кто-то управляет.

— Да нет, не переход, а все это… вообще.

— Что — вообще? Да говорите вы прямо, не бойтесь. Слово не воробей, на шляпу не нагадит.

— Ну… вот это… Насчет решающей фазы операции.

— Не волнуйтесь, — успокоила его Светлана Викторовна, — мы не собираемся специально ради вашего возвращения бомбить мирные американские города.

— Тогда извините… но я тоже ничего не пойму.

— Ну, давайте рассмотрим варианты. Вариант первый: никакой войны не начнется, вы спокойно живете среди нас, устраиваетесь, если, конечно, вас каким-то образом не отзовут. Например, снова с помощью МГБ из второй реальности. Это понятно?

— Понятно. Не понятно, при чем тут война.

— Война при том, что ее, скорее всего, начнут США и НАТО.

— А-аа… — протянул Виктор, рассчитывая на то, что США все-таки не рискнут рубить планетный сук, на котором сидят, — а как тогда я буду участвовать?

— Да за это совершенно не беспокойтесь, — вмешался Гаспарян, — участвовать вам совершенно никак не дадут.

Вот это Виктора удивило еще больше, чем вероятность войны со Штатами. Во всех книгах попаданцы из будущего передают своим высокие технологии и открытия, которые обеспечат победу. Правда, в реальных попаданиях Виктора прогрессорство почему-то оказывалось на втором плане, а для политиков большей частью был интересен сам факт его существования, как козыря в своих играх. Но в этом рае для новаторов запрет на прогрессорство в военной сфере выглядел более чем странно.

— Ну сами подумайте, — продолжал Гаспарян, — разница во времени между нашими мирами всего десять лет. Вы эти десять лет после ваших реформ были знакомы только с открытыми публикациями, то-есть, с теми разработками, которые начинали четверть века назад. Иными словами, ваша информация устарела на десять-пятнадцать лет, за исключением каких-то второстепенных моментов, тонкостей, вылезших во время боевого применения новых видов вооружений. Опыт диверсионных и контрдиверсионных войн — слава богу, у СССР он тоже накоплен и без кровопролития на собственной территории. Есть Африка, Азия, Латинская Америка. Тем более, вы ведь не бывший офицер спецназа?

Виктор отрицательно помотал головой.

— Теперь взглянем на вопрос с другой стороны. Сейчас у Советского Союза появились такие средства ведения войны, о которых у вас, в вашем мире, даже и не догадываются. Распад СССР затормозил вашу военную науку, теперь она развивается без таких масштабных прорывов, каким было, например, появление ракетно-ядерного оружия. Спрашивается, можем ли мы вам рассказывать об этих новых средствах ведения войны, если завтра вы можете — вжжик — неизвестно куда? Вообще, откуда вы знаете, может быть вас именно за этим и прислали?

— Интересная мысль… Кстати, раз уж у нас все время заходит об этом разговор, то, по идее, эти "они" должны позаботиться о том, чтобы я о них ничего не знал и не догадывался. Вы не находите?

— Находим. Как и то, что "они" должны позаботиться о том, чтобы за вами проследить.

— Короче, — подытожила Светлана, — мы организуем для вас искусственный хроноклазм.

В наступившей тишине Виктор услышал, как стучат капли о ткань зонтиков. Почти как счетчик Гейгера, подумал он почему-то.

— Хроно… что?

— Хроноклазм. То-есть ситуацию, когда вы с виду как бы участвуете в боевых действиях, но не можете на них влиять. Ну, как в "Конце вечности" у Азимова. Эти классики иногда дают хорошие мысли — пояснил Гаспарян.

Виктор промолчал. Он не помнил, что там было у Азимова, хотя когда-то и книгу читал, и даже фильм смотрел — один раз, потому что не очень понравился.

— Мужчины, ну давайте пойдем к машине, — вставила Светлана Викторовна, — тут, кроме ОРЗ, ловить уже нечего.

Дождь усиливался. Тонкие кружки расходились на лужах, как радиоволны от импульсного сигнала (полвека назад сравнили бы наоборот).

— Ну, а я что, просто зрителем буду? — продолжил Виктор уже на ходу. — Хотелось бы чем-то быть полезным обществу, раз уж я здесь живу. Да и на нормальную квартиру заработать.

— Ну, бездельничать мы вам не дадим, — тут же возразил Гаспарян, аккуратно перешагивая впадинки с лужами, чтобы не замочить туфли на тонкой подошве, не совсем по сезону. — К примеру, вот вам проблемка. Лет десять назад что делать с фундаментальной наукой, вроде как было ясно. На Западе придумали систему грантов, стимулирующее действие выше крыши, казалось внедряй, и будет людям счастье. Ан, нет. По данным наших аналитиков, в США просто выделился слой успешных грантоискателей, то-есть профессионалов не по тому, как раскрывать тайны природы, а по охоте за этими самыми грантами. И они настоящих ученых потихоньку выживают. В частности, у них университетская профессура — это слой, определяющий денежные потоки не только своих работ, но и, фактически, всего университета. И вообще у них в этой системе западной науки вроде как процветание, обеспеченность, но все поделилось на ремесленные цеха. Каждый ковыряется только в своей области, и не представляет себе, что делают рядом. И вся система исследовательской работы это средневековое разделение поддерживает. А ведь для того, чтобы найти что-то качественно новое, надо осмыслять знания из разных сфер! Самые крупные открытия всегда делались на стыке дисциплин.

— Значит, нужны энциклопедисты.

— Нужны энциклопедисты. Но тут дело в том, что ученый и так еле-еле успевает ознакомиться с информацией в своей области, потому что слишком много работ и знаний, и чем шире он пытается охватить область, тем меньше у него возможностей проверять получаемую информацию и оценивать ее правильность, ценность и так далее. В лучшем случае начинает развиваться верхоглядство, в худшем — мозг начинает некритично перемалывать и всякие непроверенные, но заманчивые гипотезы, которые воспринимаются, как "результат исследований", и ученый ударяется в мистику. Уже нескольких человек так потеряли в программе подготовке гениев. Не физически потеряли, а как специалистов. Человек начинает нести чушь всякую, смешивает факты и плоды своей фантазии. Вот вторая задача — как этого избежать.

— Ну, это вообще-то мировые проблемы.

— А вы думали, мы вам, как пану прогрессору, предложим думать, как командирскую башенку в танковой башне вваривать? На это у нас конструкторы есть. А вы у нас товарищ из будущего, так что с глобальными задачами вам и карты в руки. Я, конечно, не требую сейчас решить, но подумайте. У вас взгляд все-таки свежий, альтернативный.

К бордюру подкатил старый зеленый "уазик-батон" с узкой желтой полосой на борту, на которой лиловыми буквами было выведено "Ремонт и обслуживание БКС".

— Это наш, — сказал Гаспарян. — Кстати, когда-то был вагончик прослушки.

— БКС, простите, это боевая космическая станция? — недоуменно спросил Виктор, глядя на ностальгически затрапезный вид экипажа.

— Это бытовые компьютерные сети. Аббревиатура такая.

 

2. "Берегите свою ж…"

— Нет, я все-таки одного не пойму, — возразил Виктор, устроившись на жесткой дермантиновой сидушке батона по ремонту БКС (а почему бы и не возразить, как человеку другого мира?) — Все-таки за бугром нам политики бомбой грозят уже полвека, но разум-то у них действует. Вряд ли они захотят сами себя уничтожать, и даже риск создавать такой. Может, с ними опять договориться на высшем уровне? Разрядка, мирное сосуществование, даже идею конвергенции подбросить. Коммунизм-то у вас совсем не такой, с каким они воевали, частник даже развивается, если в переводе на их понятия. Не дураки же они совсем.

— Не дураки, — вздохнул Гаспарян. — Вот если говорить с каждым по отдельности, то большинство не дураки. Но, понимаете, все это было в эпоху кейнсианства.

— В этоху кого?

— В эпоху чего. Кейнсианства. Так у нас условно называется период, когда в капстранах государство влияло на имущий класс, чтобы не допустить революции. А где-то начиная с эпохи рейганомики, тэтчеризма — ну, помните, наверное? — в сознании масс вбивают идею асоциального бизнеса. Бизнеса без этики и морали. Асоциальный бизнес занимается только тем, что гребет к себе: увеличивает прибыль, себя считает перед обществом ничем никому не обязанным, а ему общество при этом обязано не мешать и даже создавать условия. То-есть перед обществом не отвечают два вида населения: бомжи и бизнесмены.

— Это понятно, — согласился Виктор. — У нас это тоже, как его, пропагандируют.

— Ну вот. А в таком обществе государство уже не влияет на бизнес — он шире, он международный, надгосударственный, а государство, значит, его обслуживает, вот эту функцию извлечения прибыли.

— Не, а демократия как же? Разве там ее нет?

— Ну. давайте мы вам доступ во Внешсеть дадим, спросите у соотечественников за рубежом, какая у них демократия… Вот такой результат: каждый из политиков, акционеров, промышленников, технократии там вроде гомо, так сказать, сапиенс, человек разумный, а вместе, как целое — ну, что-то вроде нежити. Только слепо вот эта функция грести прибыль, ничего больше, ни чувств, ни мыслей. Или как, знаете, кадавр, который у Стругацких. "Понедельник начинается в субботу" читали? Помните, что Роман там Выбегалле говорил? "Вы программируете стандартного суперэгоцентриста. Он загребет все материальные ценности, до которых сможет дотянуться, а потом свернет пространство, закуклится и остановит время". Так что либо человечество потребует от бизнеса глобальной социальной ответственности, либо бизнес сожрет человечество, ибо выторговал себе право тупо жрать. А пока человечество не встряхнет и не осознает, говорить с этими бизнес-функционерами, говорящими от имени своих народов, просто бесполезно.

— Но подождите… Может, это наивный вопрос, но почему у нас вообще должна голова болеть за всю планету?

— Ну а как вы думали? — воскликнула Светлана Викторовна. — Мы же высшая цивилизация, на нас и ответственность.

Салон был отделен от кабины водителя непроницаемой перегородкой с толстым стеклом. "Видимо, тут и вправду раньше было спецоборудование. "Высшая цивилизация…" Сверхчеловеки, что ли?"

— Ну, хорошо, продолжил Виктор, — вы говорите, ответственность. Но тогда какого же вы провоцируете США и НАТО напасть на Югославию? Слабость нарочно демонстрируете? Давно бы сделали с югами военный блок, союзнический договор, что еще там… а так дразнете пиндосов, то ли Союз будет защищать Белград, то ли нет. Вы этой Югославией перед носом у Клинтона вертите, чтобы он попытался цапнуть.

— Интересное кино, — хмыкнул Гаспарян. — С чего вы взяли, что политическое руководство страны сознательно провоцирует наших вероятных противников, а не придерживается гибкой неоднозначной позиции? Репрессивная политика ДКХП, к сожалению, приводит к нарушениям гражданских прав, что наше государство осуждает. Разве желание дистанцироваться от подобного режима не естественная реакция наших верхов?

— С чего? У вас был первый попаданец. Так что вы прекрасно понимаете, что следующая мишень после югов — Россия, СССР. Не можете вы их сдавать, в чем бы этот ихний ДКХП не замазался.

Гаспарян вздохнул.

— Ну что ж, Виктор Сергеевич… Вы взрослый человек, вы видите международную политику без иллюзий. У нас подсчитали, что в целом такой вариант — то-есть, если НАТО нападет в выгодной для нас стратегической ситуации — обойдется гораздо меньшими жертвами, чем если мы будем просто оттягивать время и дождемся, что НАТО нападет, лучше подготовившись, в более выгодной для нее ситуации, используя какие-то наши временные слабости. Людей надо беречь… а, стало быть, придется чем-то жертвовать.

— Но мы жертвуем югославами. Мы ими прикрываемся.

— Да мы рады с ними поменяться… Понимаете, так сложилось географически и исторически, что Югославия оказалась в это время в этом месте. Отказ, он только еще погубит ни в чем не повинных людей, вы хоть это поймите. После войны мы им все компенсируем… поможем. Это не то, что вы думаете.

— Людей тоже вернете?

Виктор ожидал, что Гаспарян будет возражать, приводить какие-то доводы, но тот тихо улыбнулся.

— Подумайте, предложите лучше. Обещаю, что внимательно изучат.

Наступила пауза. Спорить было не о чем.

"А ведь в нашей реальности просто разучились разговаривать", неожиданно подумал Виктор. "Все больше кричат — на улицах, в сериалах, в рекламе, в телешоу, даже в КВНе, хотя там надо острить. Почему? Привычка от мобелов? Или у нас теперь надо орать, чтобы услышали? Разучились слушать? Разучились искать информацию, и только фильтруем то, что лезет в уши на каждом шагу?"

И вдруг Виктор поймал себя на том, что он и сам втайне хочет, чтобы война шла на третьей территории. Ну, там, послать помощь, защитить, по дипломатической линии… Но чтобы подальше от наших границ. Все равно все "цивилизованные", когда наш народ жертвует собой ради кого-то, кроме себя, тычут нам в глаза нашим благородством и называют лохами. И вообще хорошо быть благородным, если ничем не надо жертвовать, а…

…А дороги у них ровные. Хоть и 'буханка', но идет плавно. Как им это удается? Вроде тот же асфальт, не слишком новый, с трещинками редкими, потертый — вон, камешки видны. А выбоин, волн — не видать.

— Здравствуйте, это не вы из ЖКО?

Женщина, которая окликнула их, когда они вылезали из 'буханки' возле 'Паруса' была из разряда мощных старушек. Такие обычно носят платки и большие бесформенные плащи или легкие стеганые пальто из синтетики; большая часть приехала из деревни в шестидесятых-семидесятых, подняла семьи и, отработав на производстве, ищет себе занятия, заполняющего время — поковыряться в огородике, затеять ремонт в квартире или просто пойти по магазинам, даже если все есть, чтобы не терять чувства значимости в этой жизни. Только здесь пенсионерки обычно носят не платки, а вязаные шапочки, и пальто на них чаще твидовые, или что-то в этом роде — любят натуральное, наверное. Позади нее на лавочке у перголы сидело еще трое пожилых женщин меньшей весовой категории.

— Нет, — ответил Гаспарян, — мы из ремонта компьютерных сетей. Профилактика. Жалобы на домолинию есть?

— На домолинию жалоб нет, а вот посмотрите, что малолетние хулиганы сделали!

Неподалеку, у тротуара на газоне, стоял рекламный щит. Рекламные щиты здесь редкость, и привыкший наталкиваться на такие штуки на каждом шагу Виктор, живя здесь несколько дней, вообще не обратил на него внимания, а местные, видимо, замечали. Афиша на нем была социальной — зима, в отличие от нашей реальности, здесь наступает для коммунальных служб не неожиданно, и районные власти предупреждали граждан не лезть на неокрепший лед, не ходить возле стен домов, которые еще не оборудованных решетками от сосулек, приобрести заранее шипованные галоши на случай внезапного гололеда, если сразу не успеют сколоть и посыпать, ну и так далее. Надпись внизу плаката гласила: 'Берегите свою ж…' Кусок плаката из пленки-'спамоклейки' по краю был оторван. Впрочем, смысл в основном не менялся и был понятен.

— А что, у вас тут часто хулиганят? — спросил Виктор.

— Да это не наши, наши не могли. Это, небось, компания вязовских, с Вязовой аллеи. Они у себя боятся, вот, по другим бегают. Вот поймают их и заставят кусты стричь. Макаровна сразу и в ЖКО и участковому позвонила — безобразие, что ж это такое.

— Безобразие, точно! — донеслось со скамейки в глубине пластиковой беседки у подъезда 'Паруса', позволявшей пенсионеркам отдыхать на воздухе и в непогоду. — Вот только что наклеили и уже испортили. Вод что за народ!

— Да ладно уж тебе, Ольга, — возразила невысокая бабушка, худощавая, на коленях которой возлежал большой серый кот, недовольно топорщивший усы от уличной сырости, — забыли, что ли, как вон тут на стенах писали, как драки были? Не надо, сейчас молодежь лучше, чем была. Значительно. Вон внук говорит, у них в классе на первую четверть будет пять отличников, не круглых, правда. Но когда ж такое было!

— Неправда! И после войны все учились! Голодно было, а все старались учиться. Не будешь учиться, вон будешь всю жизнь пастухом за сорок рублей.

— Какой сорок? Ты хоть знаешь, сколько сейчас квалифицированный пастух в агрофирме получает? И без среднего не возьмут. Это ж ковбои, а не пастухи, их теперь в деревне все ковбоями зовут. Вообще вот еще поживу в городе и в деревню поеду. Тихо там и те же удобства. А пенсию туда перечислять будут…

— Ну что ж! значит, будем ждать, когда подъедут! — резюмировала мощная старушка и продолжила, обращаясь уже к Виктору:

— А что, вы и в воскресенье работаете?

Вот тут до Виктора дошел смысл присылки 'батона'. Если на нормальной машине привозить и отвозить все время — это перед местными расшифруются. 'Наши люди на такси не ездят!' Ну, здесь, конечно, такси не роскошь, но вообще легковухи ограничиваются, слишком уж много в окружающей среде места занимают. А вот что на служебной с предприятия ехали, по пути до дома подбросили — это понятно. Это вполне по советским традициям, может, официально и не приветствуется, но в данном случае подозрения не вызывает.

— Да тут вопрос небольшой возник… Пришлось отвлечься от дел домашних.

— Ну, решили-то хоть?

— Ну дык… Для того и работаем.

— Светлана Викторовна, вы с нами едете, или как? — решил подвести под дискуссией Гаспарян.

— Поезжайте, я здесь на троллейбусе, — махнула рукой Светлана. 'Батон', довольно урча, укатил.

— Теперь с вами, — продолжила она, когда пенсионерки утратили к ним внимание, — Доренцова выехала, вместо нее вселен капитан Риденко Григорий Иваныч, он прикрывает вас в комплексе. Так что не удивляйтесь. Товарищ Риденко легендирован, как пенсионер-ветеран правоохранительных органов, холост и так далее. Будущие отношения — просто сосед, на лестничной клетке вас-вась. Понятно?

— Понятно. Варю на новое задание?

— Нет, в санаторий. Признаки нервного истощения. Новых хроноагентов не объявлялось, если это вас интересует.

— Вредная работа. Жаль…

— По городу теперь можете ходить без прикрытия. Только держаться рекомендуемых улиц, где есть наблюдение.

— Ситуация изменилась?

— Да, если бы хранители хотели вас убрать, они бы просто перебросили вас в период немецкой оккупации, в облаву. Или до основания города, когда здесь дремучий лес и дикие звери. Судя по всему, они надеются, что и в нынешнем качестве вы сыграете свою роль. Мы не собираемся их в этом разуверять. Способ обеспечить и ваше участие, и ваше невмешательство мы сами подготовим. Так что не удивляйтесь и не волнуйтесь.

— Да чему уж тут волноваться… то-есть удивляться… Это вам сейчас сообщили насчет смены режима или вы принимаете такие решения?

— Вариант просчитан и согласован заранее, — ответила она. Легкий порыв ветра сбросил на ее лоб запоздалую каплю с молодого клена; она легко смахнула небесную влагу, и выражение ее лица стало немного беззащитным, словно она хотела о чем-то попросить.

— Скажите, а вы не будете против… — тут она сделала небольшую паузу, — если я познакомлю вас с моей подругой?

'Иной способ наблюдения?' — мелькнуло в голове у Виктора. — 'Или воспитание хроноагента, который должен обрести личные связи? Вряд ли они делают что-то просто так… хотя, если это не так важно, и не регламентируется, они тоже люди, так что не будем спешить. Во всяком случае, знакомство само по себе ни к чему не обязывает.'

— Я не против, — ответил он. — У меня здесь пока не так уж много знакомых.

— Тогда это где-то на следующей неделе. На сегодня что планируете?

— Отдохнуть и переживать ситуацию. Посмотрю, может, из бытовых мелочей чего не хватает, посуды… а, терку надо купить, в универмаге, наверное, есть. Как говорят, займусь хозяйством, хотя оно здесь хорошо налажено. Погода все равно плохая. Возможно, запишусь в видеотеку, хочется ознакомиться с новым советским кино.

— Ну, что ж, желаю отдохнуть. На работу завтра не проспите… Вопросы какие-нибудь есть?

— Есть, — ответил Виктор, — а почему у вас гипермаркетов мало?

'Зачем я это задал? Хотя, действительно странно. Товаров много, а ни одного нового не построили.'

— Надоели брежневские универсамы, — улыбнулась Светлана, — народ, очереди, запах подсобки, ящики и нет того, что надо… Шучу. Гипермаркет — это культура личного автомобиля. Человек едет на личном авто и берет много. Гипермаркеты искусственно подстегивают потребление личных машин, а у нас их ограничивают, из-за экологии. Вместо этого у нас развивают мелкие магазины в пешей доступности. Помните, в 'Бриллиантовой руке' — наши люди в булочную на такси не ездят?

'Только что об этом думал'.

— Теперь наши люди могут ездить в булочную на такси. Состояние позволяет. Но незачем. Все рядом, что-то редкое можно по сети заказать. В магазине или прямо из дому.

Она сказала 'из дому', с ударением, на 'из', а не 'из дома', и от этого старого, известного в Брянске речевого оборота сразу повеяло чем-то домашним.

— А сервис в мелких магазинах хороший, потому что конкуренция. Только не конкуренция самих магазинов, иначе будет хаос, а конкуренция торговых фирм за профильные магазины в каждом районе. То-есть, если в молочном упадет СОЭ — совокупная общественная эффективность — то поддержку выиграет другая фирма, предложившая лучший рабочий план-обязательства по СОЭ, а сам молочный останется. А какие магазины нужны, это определяют три стороны — комитеты жильцов, отдел торговли райисполкома и предложения фирм.

— Интересный подход, — хмыкнул Виктор, — а как они это СОЭ определяют?

— А СОЭ — это компромисс между непосредственной прибыльностью магазина, с одной стороны, и создаваемой общественной прибыльностью. Методика сложная, но, когда пошла компьютеризация, это все стало возможным считать. Теперь понятно?

— Да, — согласился Виктор, — вполне.

Пока что он определенно понимал то, что в его жизни начинается новая полоса и придется опять к чему-то приспосабливаться. И еще он хотел узнать, как это сразу и участие, и невмешательство, но подумал, что на улице ему вряд ли будут об этом рассказывать.

'Ладно. Сами увидим. Придет время, разъяснят.'

— И еще одна мелочь. Вам возвращают 'ВЭФ' — если Вы помните, это мобильник. Вы его найдете в своей квартире в секретере, второй ящик, слева в ящике. ПО обновили, теперь, если звонит кто-то из наших, первая восьмерка номера будет без одного пиксела сверху. Ну, вроде, как дефект. Это значит, что канал защищен. Будьте внимательны.

— Уяснил… А если хакеры?

— Без 'если'. Ну, всего вам, а то я тоже спешу.

— Дом, дети?

— Дом, дети, личная жизнь, — виновато улыбнулась она. — Мы еще успеем поговорить. До следущего!

— Всего доброго! — машинально ответил Виктор, а сам подумал: 'Да уж, куда я от вас тут денусь…'

 

3. Пипифакс в подъезде

— Здорово, сосед! Будем знакомы, Григорий Иваныч, меня вот к вам тут заселили.

— Очень приятно. Виктор Сергеевич.

— Не военный пенсионер, случайно? В приемке на сто одиннадцатом работать не доводилось? Был там один товарищ, ну до чего ж похожий, прямо вылитый.

Риденку Виктор увидел еще в коридоре — тот ходил с леечкой и поливал свои цветы. Был он совсем не похож на бодигарда — невысокий, щуплый, хоть и жилистый, и спереди на лбу у него была большая залысина. В постперестроечном кино бытует такой типаж сотрудников КГБ, и почему-то там их изображают противными; однако Риденко выглядел простым и добродушным, и его можно было скорее принять за советского бухгалтера или экономиста из планового отдела. То, как он поливал цветы, добавляя воду в тарелочки, а потом обстоятельно опрыскивая их листья из пульверизатора со всех сторон, выдавало в нем человека пунктуального. Неподалеку по коридору женщина выгуливала годовалого ребенка, а с другой стороны от них, чуть подальше, две пенсионерки обсуждали новости, найденные в сети, видимо, так и не привыкнув к чатам, а, может, и привыкнув, просто случай поболтать подвернулся. Могли слышать.

— Нет, — ответил Виктор, — там не работал.

Он подумал, надо ли здесь говорить, что работал в Гондурасе, но Риденко уже сам перевел тему.

— В шахматы, случайно, не играешь?

— Да я как-то слабо. Давно не играл.

— Так я фору дам! Даже ферзя, если что. Я, знаешь, привык с детства, еще со школы в кружок ходил, а тут контингент незнакомый… Так что если настроение будет, заходи. Я блиц научу играть.

— А, ну, если фору… Конечно. Я понял.

— Мне теперь на пенсии особо спешить некогда, так что я почти всегда дома. Мемуары пишу. Дела из практики там всякие, ну вот как 'Рожденная революцией' хочу написать. Если выйдет, конечно.

…Войдя домой, Виктор по своей постсоветской привычке врубил пультом телек, чтобы нарушить звуками пустоту жилья; он так часто делал, когда дома никого из семьи не было и становилось непривычно тихо; затем он открыл холодильник и стал распределять по полкам продукты, которыми так и не удалось похвастаться в Российской Федерации.

По первой шел телемост с США; как при Горбачеве, его вели Позднер и Донахью. Правда, обстановка в студии скорее напоминала 'Суд времени' с Кургиняном.

— Тем, кто недавно к нам присоединился, напоминаем, что тема сегодняшнего телемоста — 'Экономический механизм, свобода или плановость'. Фил, продолжайте, пожалуйста.

— Yes, really, — начал Донахью; впрочем, лучше, если читатель, как и зрители романовского СССР 1998 года, услышат его в переводе.

— Да, действительно, — начал Донахью, — в последние двадцать лет мы видим в СССР значительные изменения. Можно взять такую область, как производство легковых автомобилей. Я не могу здесь употребить слово 'прорыв', потому что советские автомобили не соответствуют представлениям западных покупателей об автомобиле девяносто восьмого года…

— Но это потому, что у нас разные потребности, — заметил Познер.

— Хорошо. Вместе с тем, я вижу, что советский автомобиль стал очень качественный и надежный. Я вижу исключительное качество изготовления, когда я в своем путешествии по СССР ездил на вашей машине 'Москвич', потребность посещать автосервис была значительно меньше, чем та, к которой я привык у нас в США. Машина рассчитана на меньшие скорости на дорогах, но это уже ваша ограничительная политика. Честно говоря, я бы хотел, чтобы у нас продавались автомобили вашего производства.

— Ну вот видите. Вы же сами признаете, что социализм позволяет выпускать современные и качественные товары даже в такой традиционно американской отрасли.

— Но, Владимир, если мы посмотрим на ваши реформы, вашу модернизацию, то это просто отход от социализма, отход от тех принципов, которые декларировал Сталин. Вы раскрепостили частную и корпоративную инициативу, у вас появился рынок акций. Да, он пока еще не свободен, но со временем вы придете к выводам, что свободное движение капитала позволить лучше повысить эффективность, быстрее реагировать на изменение потребностей, а всякие инновации получат объективную оценку инвесторов, которые будут вкладывать в них средства в соответствии с ценностью. Вы идете к капитализму, как и Китай, просто мы понимаем, что пока вы не можете пока это сказать открыто.

— Извините, Фил, но я вынужден констатировать, что вы так и не поняли разницу между нашей экономикой и вашей. У нас бизнес, предприимчивость, личная и коллективная инициатива служит обществу, а у вас общество служит не личности, как вы провозглашаете, а служит деньгам личности, личной наживе.

— Но у нас на Западе есть государства и социальная политика. Не все сводится только к прибыли. В любом штате, в любом маленьком городке, если политик не обеспечит рабочие места, не обеспечит социальную помощь старикам, инвалидам, не будет развивать пожарную охрану, приводить в порядок дороги, допустит загрязнение окружающей среды, он утратит доверие избирателей. Демократия дает обратную связь, благодаря которой создаются общественные блага. Государство, как Робин Гуд, берет у богатых и раздает бедным.

— То, что Вы говорите — это теория, вроде нашего старого учебника по политэкономии, второй том. В жизни вся ваша политика — это такая большая попытка Остапа Бендера притащить инвесторов в Васюки. Вместо серьезного изучения, что и как надо развивать для богатства страны — провести олимпиаду или чемпионат мира, вывесить иллюминацию, устраивать на площадях лазерные шоу, пустить скоростной поезд, собирать встречи в верхах и саммиты и обещать, что на эту яркую блесну с перышками будут клевать жирные финансовые крокодилы. Чтобы при этом не утратить, как вы говорите, доверие избирателей, ваши политики кидают перед выборы разные подачки. Примерно, как компания, которая не может снизить цены и повысить качество сервиса, но привлекает покупателя чем? Устраивает лотерейки, дарит шарфики и кружечки с фирменной эмблемой, спасает редких животных, занимается мелкой благотворительностью. Устраивает такое казино, которое сделает богатым и счастливым только хозяина казино.

— Да, вы отчасти правы, популизм существует, но у нас есть и политическая конкуренция. Чтобы удержаться в политике, надо не только придумывать разные трюки для предвыборных кампаний. Долго манипулировать мнением домохозяек нельзя, ситуация в экономике ухудшится, и тогда придет другая команда.

— Фил, ну какая разница, одна команда, другая команда? Главное, что кто бы у вас ни пришел наверх, они будут заложники этой ситуации, и им, как и Остапу Бендеру в Васюках, остается только одно — тянуть время, пока не будет доиграна последняя партия и тогда придется прыгать в окно, не думая, на каком оно этаже.

— Владимир, у меня есть кассета фильма 'Двенадцать стульев' в русском переводе, не стоит так подробно рассказывать.

— Серьезно? Я очень рад, что наше искусство проникает к вам.

— Я скажу больше: этот роман несколько раз экранизовали за пределами России. Но, на мой взгляд, этот роман не только об афере. В нем показано, что человеку нужна деловая свобода. Главный герой понял эту свободу неверно, и попадал в комические положения. Но ведь сама свобода — это естественная ценность, которую человечество завоевало в течение всей своей истории. Например, общеизвестно, что в России свобода политической сатиры заканчивается на уровне управдома. А в нашей стране каждый человек имеет право критиковать президента, например, за то, что в подъездах не убирают.

— Понимаете, Фил, у нас незачем ругать президента за грязь в подъездах, потому что теперь в СССР нет проблем с подъездами! И именно потому в подъездах чисто, что президент у нас подъездами не занимаются. Ими занимаются жилкомхозы. Если они что-то недорабатывают, то вопрос с жилкомхозами решается на уровне райисполкомов, не выше. Здесь та же система, как в ваших фирмах компьютерной поддержки. В райисполкоме есть служба первого эшелона, она работает непосредственно по жалобам с ЖКО, решает непосредственно сам вопрос, выясняет, почему коммунальщики не сработали. Служба второго эшелона в райисполкоме анализирует инциденты, выясняет общие причины и готовит директивы и нормативные документы, которые устраняют сами причины недоработок. Недостаточную обеспеченность, например, ресурсы перераспределяет и так далее, и, со своей стороны, подает наверх предложения, как улучшить работу. Все, вопрос снят, потому что уничтожена сама причина, по которой возникал вопрос, ему взяться неоткуда. Поэтому в облисполкомах уже вообще подъездами не интересуется, они выясняют, как работают системы поддержки в райисполкомах и отлаживают их, как Билл Гейтс свою Windows 98. Каждый делает свою работу, а не устраивает шоу на публику.

Донахью, по-видимому, не был в курсе таких изощренных тонкостей клининговой политики страны нетрадиционного коммунизма; однако долг журналиста и азарт спорщика заставили его не смущаться и продолжать. Шоу маст гоу он.

— Но, Владимир, здесь опять таки вопрос ситуации и ценностей. Если в конкретной ситуации свобода может быть не востребована, это не значит, что она не должна существовать, как ценность. Невозможно все предусмотреть и заранее создать идеальный порядок. Всегда будет ситуация, когда человек, личность, будет нуждаться просто в безусловной экономической лкомах уже вообще подъездами не интересуется, они выясняют, как работают системы поддержки в райисполкомах и отили политической свободе, и эту свободу обязаны ему обеспечить политики.

— Фил, ну как можно сочетать два слова: 'западные политики' и 'свобода'? Давайте скажем себе честно: западные политики — это холуи. Это люди, которые ищут способы угодить инвесторам, чтобы они вложили деньги именно в их страну, в их штат, в их город. Вот всеми этими трюками, о которых мы уже говорили, вплоть до проведения олимпиад и футбольных матчей, чтобы привлечь к себе внимание, они отрывают средства от того, что непосредственно населению нужно. Им нужно не благосостояние, им нужен имидж, видимость перед денежными мешками. Если инвесторы начнут заходить в подъезды, чтобы отправлять там естественные надобности, то в подъездах повесят пипифакс!

'По второму кругу пошли', - констатировал Виктор, и переключился на следующую; на экране появился мультяшный Мурзилка, не тот, желтый и похожий на медведя, к которому привыкли наши дети, а ранний — вихрастый пацанчик с фотиком. Он летел по черному звездному небу в большой, похожей на мыльный пузырь, стеклянной кабине спутника.

'Много лет лежат в музее бомба и снаряд,

На Земле и мир и дружба!'

— летело из динамиков. Виктор переключил на третью. Там шла какая-то лирико-производственная драма, и герои объяснялись на фоне цветущих вишен, зеленого уголка психологической разгрузки во дворе троллейбусного депо.

'Пусть это будет', решил Виктор. Ему почему-то вспомнилась давешняя сцена в нашей реальности, в троллейбусе, где пассажиры возмущались, что эти тролли (вид транспорта) стали редко ходить, а кондукторша отбивала их претензии:

— Почему вы мне это говорите? Это не я решаю, как им ходить!

— Как это не вам? Вы скажите начальству, что народ недоволен!

— Сами скажите начальству! Мы при чем?

— Ну как же? Вы же одно предприятие?

— И что, что одно предприятие? — кричала кондукторша, которой надоело выслушивать каждый день одни и те же жалобы, — вы поймите, что мы рабы! Мы — рабы!

'Господи', вдруг мелькнуло в голове у Виктора, 'да что же это за свобода такая, где люди сами называют себя рабами?'

И еще он вспомнил, что первые советские учебники русского языка начинались словами: 'Мы не рабы, рабы — не мы.'

А ведь с этих слов должен начинаться любой учебник родного языка в любой стране, считающей себя свободной и демократической.

Виктор окинул глазами комнату: какое-то двойственное чувство рождалось у него в душе, полуприятное-полупечальное; оно теребило его изнутри, не давая возможности сосредоточиться и обдумать свою дальнейшую жизнь в этом мире. Так иногда бывает во сне, когда попадаешь в город, в котором когда-то жил, видишь привычные места и встречаешься с давно забытыми знакомыми, и внезапно нахлынувшее счастливое детское нетерпение смешивается с чувством тоски и даже некоторого отчаяния, что все оказывается совсем не так, как человек это себе представлял и что-то безвозвратно утрачено; тяжесть этой утраты, ощущение безнадеги давит на сердце, не позволяя охватить вас чувству безмятежной веселости.

'Странно, Познер в нашей реальности говорил об Америке совсем другое, и, тем паче, никак не мог сказать о холуях.' — подумал он. 'Его заставляют так говорить? Вопреки убеждениям, вопреки тому, что он видел за рубежом? Или наоборот — другая история, другая реальность создали иного Познера, который искренне думает и говорит не так, как у нас? Или… или…'

Внезапно Виктор понял, что вызвало это странное тягостное чувство. Последние лет двадцать из него пытались вытравить десятилетиями взращиваемый советской властью культ жертв фашизма, точнее, заменить его на культ жертв политических репрессий, и теперь его подсознание сложило этот факт, как кусочек китайского паззла из киоска на остановке, в одну картинку с телемостом и сценой в троллейбусе.

'Если сменили жертву, значит, сменили врага'.

Есть такое выражение — 'внутренний голос'. Сейчас Виктору казалось, будто это сказал не он, а вот этот самый Внутренний Голос.

'Раньше была холодная война и внешний враг', продолжал холодно рассуждать Внутренний Голос. 'Жертвы внешних врагов нужны, чтобы каждый из нас был готов взяться за оружие и уничтожать этих врагов. Просто взять и убить человека трудно. Это против природных инстинктов. Надо, чтобы во враге видели нелюдь, хищника, одного из зверей. Для этого надо показывать его жертвы, кровь, растерзанные трупы. Сейчас у нас культ жертв бывшей власти. Значит, враг — бывшая власть. Но если она бывшая, то кого теперь демократы от нас хотят, чтобы мы убивали, какого врага? Оппозицию? Или часть народа, которая пойдет за ней?'

'Бр-р-р!' — сказал себе Виктор и помотал головой. 'До чего только не додумаешься в этом обществе сталинизма. Все-таки влезли в мозги изнутри. Надо отвлечься'.

Первое, что пришло ему в голову — это заняться уборкой квартиры. На кухне, под раковиной, он нашел ведро и тряпку; приоткрыв окна, он пустил насквозь по комнатам и коридорам холодный ветер, отдававший сырой, погружающейся в дрему землей, и, вместе с ветром, в его жилье ворвался привычный шум улицы, голоса, шелест редких машин и отдаленный гул троллейбуса. Когда Виктор полез на стул протирать наверху гардероба, его охватил легкий азарт; он вдруг подумал, что может обнаружить какой-нибудь жучок, или узнать, где спрятана видеокамера. Надев поролон на палку, он начал двигать мебель и смахивать пыль за ней и под нею, но так и не обнаружил ничего, кроме пыли и, под диваном — огрызка карандаша 'Конструктор', твердо-мягкого, который к средствам наблюдения явно не относился. Либо шпионских штучек здесь не было, за их ожидаемой бесполезностью перед изощренным умом пришельца из будущего, либо, напротив, их запрятали так, что и пришелец не догадается. Виктор даже повернул к свету задние стенки телевизора и монитора и заглянул внутрь корпусов через вентиляционные щели. Ничего подозрительного видно не было, как впрочем, и скоплений пыли: по-видимому, электронику здесь периодически чистила служба сервиса.

'Окна! Как я забыл!'

От коробочек и проводов не осталось и следа; стекла и рамы сияли чистотой, и от них исходил слабый, еще не выветрившийся запах цветочного освежителя, что добавляют в чистящие средства. Виктор мог поклясться, что пару часов назад, когда он, казалось бы, навсегда покидал эту квартиру, все хозяйство было на месте. Он повертел головой, пытаясь вспомнить, что же еще появилось или исчезло в его отсутствие; все остальное оставалось вроде бы на своих местах, только красный 'Турист' на столе-книжке все время бросался в глаза, диссонируя с обстановкой. Виктор взял приемник с желанием спрятать его куда-нибудь в стол или секретерный ящик, но, повинуясь внезапно мелькнувшей идее, включил его и стал водить по стенам, перещелкивая с одного диапазона на другой. Треск усиливался там, где должна была быть скрытая проводка к розеткам и выключателям; большего обнаружить не удалось, никакого шипения или свистов, что показывали бы на гармоники радиосигнала. Впрочем, для такого дела можно было забацать оптоволконо, или — чего проще — витую пару домолинии. В конце концов Виктор махнул рукой и вернул свой импровизированный детектор на стол-книжку.

'А, может, в нем самом? Да и шут с ним со всем.'

Закончив мыть пол и вывесив тряпку на балконе, он вдруг вспомнил, что уже пятый час, а он с этими неудачными переходами так и не пообедал. Тянуть с готовкой уже не хотелось: разве что потом, на ужин.

'Здесь, говорили, внизу буфет есть', вспомнил он. 'Надо будет перекусить, а потом докупить в хозяйственном, если какой ближний еще работает, по мелочам, что для быта не хватает. Ну, иголки там, нитки разные, посмотрим. Ах да, и ценный веник, с веником и совком (для мусора — Прим. авт.) здесь упущение. Похоже, я здесь надолго.'

 

4. Не хлебом едины

— На первое у нас только мясной бульон и куриный. В чашках. Мы же буфет.

Хрупкая девчушка лет шестнадцати со светлыми волосами и челкой внимательно глядела на Виктора. Гудел холодильный прилавок и где-то под потолком расплывалась мелодия 'Одинокого пастуха' Ласта (кстати, здесь в общепите она очень популярна). Девчушка ждала ответа, смотрела в глаза и теребила пожелтевший кирпичик старой 'Электроники'; на кончике носа ее пробивалась россыпь веснушек, и худенькие колени в сетчатых колготках чуть выбивались из-под белого передника. Почти как школьница.

— Простите… А вы здесь кого-то подменяете?

— Нет, я вообще в техникуме учусь и здесь работаю. Здесь рабочий день короткий. А людей везде не хватает, вот студентов и набирают. Заодно практику засчитывают.

— Тогда дайте куриный бульон в чашке. А на второе что?

— Пельмени со сметаной, с маслом и с уксусом. Блинчики с мясом и с творогом.

— Двойные с творогом. И еще стакан сметаны, томатного, два хлеба и сочник.

— Пять двадцать одна с вас.

'Когда эту продовольственную начисляют, в конце месяца? Ладно, пока хватает. '

Он взялся за края подноса и обернулся, куда бы сесть. В принципе, все равно. Шесть столиков и все пустые.

— Простите, ведь вы, кажется, долго за границей работали?

Девчонка все смотрела на Виктора, и он заметил, что у нее синие глаза. 'Почему она спросила про заграницу? Связная? От кого?'

— Да. В одной из дружественных стран, скажем так.

Здесь легко недосказывать, еще раз пришло в голову Виктору. Народ привык к тому, что есть вещи, о которых спрашивать нельзя. Если человек говорит 'в одной из стран', то, с понтом, нельзя спрашивать, в какой. А иногда и без понта.

— Вы там с Интернетом не работали? Вы же, вроде, компьютерщик?

— Да. Правда, скорость маленькая. Пятьдесят шесть ка.

'Интересно, для нее это маленькая скорость, или?..'

— Скажите, а что там говорят в их бордах, когда доллар лопнет?

— У вас сбережения в долларах?

— Смеетесь… У нас все знают, что когда доллар начнет лопаться, Клинтон начнет войну. И все их правозащитники, пацифисты будут за. Потому что им страшно потерять деньги. Там-то государство о них не позаботится.

— Ну, правозащитники, что правозащитники… Советский народ войны не допустит.

— Вы в это действительно верите?

— Да. Теперь, когда я столько увидел здесь и понял… извините, это звучит, как газетный штамп…

— Ничего. Спасибо. Если вы так говорите, наверное, это так.

— Ну, что, собственно я… Я же не политик, не этот, не президент СССР.

— Со стороны виднее. Спасибо. Заходите к нам…

Виктор поставил поднос на столик у окна. За тюлевой занавеской алели граммофонные трубой цветы филлокактуса. На стеклах снова повисли капли. 'Во черт, хоть бы прекратился. Надо бы перед сном прошвырнуться куда-нибудь, воздухом подышать'.

Пить горячий, наваристый бульон из чашечки было немного непривычно. Последний раз он так его пил на лыжных соревнованиях лет двадцать назад; был ветер, все здорово перемерзли, и он немного боялся, что жир застынет в озябшем теле. Хлопал полог палатки, где на столе быстро каменели бутерброды с колбасой и салом, а потом Федька Дралев достал 'Сибирскую', и все-как-то быстро адаптировались…

— Извините, не занято?

К его столику подошли два в легких смесовых куртках. Один из них, лет тридцати пяти, высокий, белобрысый, был в очках с прозрачной оправой с узкими стеклами. другой потемнее. На подносах были пельмени со сметаной, кофе и булочки. Виктор оглянулся: все остальные столики были свободны.

'Почему именно за этот? И кто это? Из КГБ? Слишком уж неестественно. Они бы сели за другой и наблюдали. Тогда кто? Похищение? Или из ОПГ? Штыра имел какие-то связи? Что делать?'

— Да пожалуйста, — ответил он, — столик ничем не лучше и не хуже других.

— Да это верно, — объяснил белобрысый, — просто мы обычно за этот столик садимся.

— А, тогда понятно. Тогда извините, не знал, а то бы за другой сел.

— Ну что вы, что вы! Это мы вас, наверное, стесняем?

Виктор пожал плечами.

— Нет, конечно, не стесняете. Столик большой, системных ресурсов хватит.

— Тоже из ГК РЭП?

— Почти. Из 'Коннекта'.

— У-у, слышали. В 'цветнике', стало быть? А мы из 'Союза'. Это на Отрадной. Там микрорайон теперь за линией расширяют, в Октябрьском, там посуше. А пока временно здесь в социалке, ближе не нашлось.

— Дом далек, зато комплекс нормалек, — вставил другой, — в Октябрьском тоже по новому проекту, и социалки и многоквартирные. Завод много строит. Вы, случаем, не электронщик?

— Нет, — ответил Виктор, — аккуратно разделывая блин вилкой на отдельные полоски, — я постановщик.

— О! Слышь, Волоха, а Желнин говорил, что ему постановщиков треба. Вот как цифровые АТС подкинули… Не пойдете к нам? Я, если надо, с Желниным поговорю.

— Большое спасибо. Знаете, я подумаю. Все время дергаться с места на место, это тоже так как-то…

— Не, ну не матрас, конечно, с кондачка никто так не решает. А я в триста восьмой, если что, стучитесь.

Через полминуты мужики — одного из них, как уже понял читатель, звали Владимиром, а второй оказался Павлом — уже оживленно обсуждали меж собой производственные вопросы, поглощая пельмени в фоновом режиме. Собственно, еда их мало интересовала. Примерно так, как в 'Операции Ы' Шурик и Лида ели сосиски, готовясь к экзаменам.

'Не потому ли еда советских времен кажется многим такой вкусной, что за ней думали о другом?' — размышлял Виктор. 'Читали, говорили о работе и последнем матче с чехами, ломали голову над вариантом компоновки и о том, как из обрезков создать стильный, ни на что не похожий кухонный буфет? А те, которые ни о чем не думали, ели и плевались?'

Впрочем, блинчики в буфете были очень даже вполне и, в отличие от того, что порой продают в замороженном виде в нашей торговле, походили на подрумяненные аэростаты, раздутые аппетитной массой творога; их ломтики дышали ароматным паром и сами просились отведать.

— Слышь, чего… А я все-таки нашел, отчего кроссплата на 'Соже ноль три' сдыхала.

Эти слова высокого блондина были обращены к Павлу; тот разом издал возглас 'И чего??' и словно стал на паузу с открытым ртом; на вилке в его руке замер вывалянный в сметане пельмень, не донесенный до места назначения.

— Вот этот тридцать второй кондюк, что возле радиатора, — и тут рука Владимира, как плоттер, заскользила над его тарелкой по невидимым проводникам, — усыхает, но не дуется. Поэтому снаружи не видно. Выпаиваю, меряю, — ан емкость-то меньше девяти вместо двадцати двух. Новый ставлю (и тут вилка Владимира опустилась на пельмень, как деталь в отверстия платы), и все, опять генерит.

Вилка описала привычную траекторию, отправив в рот заждавшееся кулинарное изделие. Павел, очнувшись, поспешил довести до конца операцию со своим.

— Не, ты погоди, — возразил он, — а как же тогда у Зарифова считали? Модель нагрева?

— Ну плоский жгут там должен быть в одном месте, а по конфигурации ве-второй его кладут ближе к АЛУ. Ну иначе там не подлезть к разъему СПП, а когда терму по рассыпухе считали, это еще не знали, насчет монтажа. Надо экран ставить и отклонять поток на жалюзи…

'Они этим живут', подумал Виктор, слушая этот разговор, понятный постороннему не более, чем средневековое парижское арго. Когда-то и он этим жил, это было в конце восьмидесятых, и в буфете возле корпуса КБ, поедая камбалу в тесте — почему-то тот буфет запомнился Виктору среди других столовок того же спрятанного в соснах промышленного гиганта именно камбалой в тесте — точно так же забывали обо всем, рассказывая о режимах микросхем и профилограмме ведущего вала после полировки. Они этим жили. Все кончилось внезапно, словно их переместили даже не в иное время, а вовсе на другую планету, по цехам и отделам гулял страх, и все начали сразу как-то сторониться друг друга, и начинаемые по старой привычке разговоры быстро переходили на вопрос, сколько в этом месяце выдадут и выдадут ли вообще. Здесь еще сохранялось движение, но завод внутри себя уже умер, ибо существовал ранее на этой самой общей энергии тысяч людей, готовых забывать обо всем на свете ради пульсации его многочисленных кровеносных сосудов. Жить стало нечем да и не на что; и тогда Виктор решил полностью перейти в область, с которой он был давно знаком, но которая до того момента была как бы в тени его деятельности, и все его достижения в ней были порождены целями основной работы. Он решил стать айтишником.

'Кстати, в нашем буфете были полуфабрикаты', почему-то вспомнилось ему. 'А почему их здесь не видно? Выпечка, блины, пельмени… Все, что можно съесть здесь. А полуфабрикатов нет. Это же удобно — расширить ассортимент, выручка поднимется. Хотя… А кому в голову в этой реальности придет пойти сюда за полуфабрикатами? Они же в любом гастрономе. Это у нас их надо было искать… в домовой кухне, например, или вот, на заводе, за забором, только для работников предприятия. А здесь естественно в буфет ходить есть, а не за покупками. Ну, разве что за горячими пирожками… Стоп, так продают здесь горячие пирожки в палатках. На Бульваре Информатики попадалась, на Ленина, на Красноармейской, на Фокина, на Дуки… да везде они здесь есть, просто необходимости не было пирожками-то питаться, вот в глаза и не бросается. Так что в буфет здесь пойдут есть… или поговорить о конденсаторе, который сдох и не вздувается. Кстати, последние годы проблема с этими кондюками… на материнках, в блоках питания… Копеечная деталь, а порой из-за них тыщи выкидывают. Что-то качество начало падать, да и, что интересно, цены не снижаются…'

За размышлениями тарелка Виктора незаметно опустела, и он поймал себя на том, что допивает томатный сок со сметаной, толком не разобрав вкуса. 'Вот и я в это общество интегрироваться начал', вздохнул он и потащил поднос на мойку.

'А впрочем,' — спохватился Виктор, оставив позади расслабляющую прохладу буфета, 'вот я, допустим, сейчас попил бульона, съел блинчики, сыт и доволен. Что дальше мне надо? Выбор из двадцати разных блинчиков? Или из двухсот? Одни из которых свирепо дороги, а в других микропримеси творога надо искать в лаборатории?

Перед лифтовыми дверями приятных персиковых тонов столпились в ожидании люди. Ждать не хотелось. В теле непривычно струились ощущения тепла, свободы и легкости. Не раздумывая, Виктор свернул направо, толкнул белую, облицованную пластиком металлическую ручку и вышел на неширокую лестницу. Здесь на площадках не стояло цветов; бежевые плоскости стен, серый в крапинку бетонный пол, овальные плафоны редких светильников дневного света под потолком и светло-серые струны перил создавали впечатления пустоты, прохлады и одиночества. Двустворчатые стеклянные двери отсекали шум коридора, окна были закрыты, и тишина этого рукотворного ущелья рождала в душе чуть смутную тревогу. Казалось здесь все указывало на то, что этот путь создавался как аварийный, и даже надписи рубленым шрифтом — '1 этаж', '2 этаж' — наводили мысли о гражданской обороне.

Он начал подниматься наверх: звуки его шагов, словно легкий пар, поднимались в пролете и медленно гасли где-то там, где потолок чернел отверстием чердачного люка. Пройдя два или три марша, Виктор заметил, что к эху его шагов добавился отзвук других, более торопливых и частых; хлопанья двери он не слышал, да и не мог, потому что двери по периметру, видимо для сбережения тепла, были отделаны мягкой резиной, а наверху створок стояли доводчики, охраняя по ночам безмятежный сон жильцов от ненужного шума. Кто-то спускался навстречу, вниз по лестнице; вскоре до Виктора стали долетать и пока еще невнятные звуки речи, постепенно усиливаясь и складываясь в слова.

— Нет, ну погоди… Ну я не понимаю, как это можно. Что значит? Что? Ну, а что еще можно подумать?.. Нет. Нет, я решительно не понимаю…

Навстречу Виктору спускалась женщина немного старше тридцати, в мягком длиннополом брючном костюме в стиле корнуолл, из твида табачного цвета, со свободным блейзером, высокий воротник которого был прикрыт небрежно повязанным красно-коричневым шарфом. Виктору сразу бросилось в глаза ее лицо: вздернутый носик придавал даме некоторое сходство с пани Катариной из 'Кабачка 13 стульев', правда, эта женщина была чуть-чуть пополнее, но это отнюдь не лишало ее фигуру стройности. Ее черные, на низких широких каблуках, туфли чем-то напоминали мужские полуботинки, но все это как-то вписывалось с костюмом в один образ, удачно сочетая экстравагантность с консерватизмом, аристократический изыск — с простотой и удобством. Светлокаштановые волосы слегка растрепались от быстрой ходьбы; в руке она держала серебристый мобильник округлой формы, похожий на лодочку от старых парковых качелей.

— Нет, ну что я должна объяснить?.. Конечно, нет… И что именно? Ну это можно объяснить?… Нет, ну почему…

Ее шаги уже доносились снизу; внезапно взгляд Виктора, внимательно смотревшего себе под ноги, наткнулся на яркую обложку валявшегося на ступеньках журнала 'Аналоговые системы'. Журнал был чуть пообтрепан, и когда Виктор поднял его, оказалось, что он был за 1992 год.

— Эй! Это не вы потеряли? — крикнул он, перегнувшись через перила.

Шаги внизу на мгновенье замерли: тотчас же они послышались снова, теперь уже приближаясь. Вскоре в пролете мелькнуло красно-коричневое пятно шарфа; женщина поднималась, запихивая на ходу серебряную мобилу-лодочку в сумку и застегивая пуговицы. Виктор начал спускаться ей навстречу, спокойно и неторопясь: что-то подспудно его настораживало.

— Да… спасибо… Это обронила я… — немного растерянно и запыхавшись, произнесла она. Виктор молча протянул ей журнал, тоже почему-то смутившись, и не зная, что сказать.

'Журнал. Лестница. На лестнице мы впервые встретились с Зиной. Там, во второй реальности. Споткнулась на лестнице, случайно. И здесь — журнал, случайно. Паранойей, попахивает, но вдруг это не просто журнал?'

— Что вы на меня так смотрите?

Ее глаза с длинными ресницами уперлись взглядом в Виктора, как будто отстраняя; но в их глубине мелькнула какая-то непонятная печаль и невысказанное желание что-то объяснить, а губы тронула едва заметная улыбка. Впрочем, она тут же угасла, а лицо приняло нарочито строгое выражение.

— Нет, я не дочь Натальи Селезневой. И мы не знакомы.

— Ну и прекрасно… — сам не понимая, почему, неуверенно протянул Виктор. — Я тоже не знакомлюсь на лестницах.

— Не верю, — быстро ответила она, и тут же, спохватившись, добавила, — но это хорошо. Всего вам доброго!

И она быстро побежала вниз, держа журнал в правой руке; вскоре Виктор услышал, что шаги ее замедлились, но через пару секунд снова быстро застучали каблучки, зазвенела пружина двери, и затем все стихло.

 

5. Война за Луну

… В детстве так бывает: день кажется длинным-длинным.

Сначала долгое утро, лучи солнца на штукатурке возле кровати, где любознательным взглядом давно все изучено; край желтого пятна опирается на трешинку, в широкой части которой видна полоса посеревшей от времени дранки. Потом ее заделают. Но это потом, и пройдет целая эпоха. Месяц, может быть, больше.

После долгого утра будет одевание, умывание… потом завтрак, и запах мяты от зубной пасты сменится запахом кипяченого молока… а впереди до вечера еще целая жизнь, и тебя ждет масса открытий и приключений.

Виктору Сергеевичу в это воскресный вечер вдруг показалось, что он снова вернулся куда-то в детские годы. Сутки растягивались до бесконечности, и ждать хотя бы пятнадцать минут было невыносимо. 'Интересно, это просто от новых впечатлений, или все эти переходы что-то меняют во мне физически? И не произойдет ли в один момент что-то такое… Нет. Не будем думать. Надо жить, пока есть к этому возможность, не упуская ни один час, ни одной минуты.'

Он решительно нажал на кнопку двери Риденки. Сосед появился на пороге в большой застиранной футболке, на угасшей белизне которой смутно голубели остатки большой заглавной 'Д' в окружении полувыведенных пятен краски, и в больших, похожих на шаровары, новых тренингах цвета морской волны; растоптанные вылинявшие кроссовки дополняли картину.

— А, Сергеич! Ну, заходи.

— Да нет, простите, я не за этим. Можно у вас для стирки еще таз одолжить? А то в ванной только один, и какая-то странная корзина, как для кошек.

— Для стирки, для стирки…

— Ну да, для стирки именно как для стирки.

— А, для стирки! Так это… Внизу там, в цоколе, прачечная есть. Вот в эту корзину одежду ложут и туда несут.

— А, все, спасибо. Вы извините за беспокойство.

— Да какое беспокойство, что тут… Заходи.

То, что Риденко назвал прачечной, оказалось продолговатым залом, отделанным крупной плиткой под серый мрамор; вдоль прохода стояли автоматические стиральные машины с баками на четыре кило, а в конце — диванчики, где можно было подождать результата, если влом мотаться туда-сюда до квартиры. Цветы были и здесь: над диванчиками из керамических кашпо свисало что-то вроде длинных лиан с большими овальными листьями. Несколько пенсионерок с такими же, как у Виктора, корзинами, обсуждали вопросы здоровья и работу медпункта на первом этаже: 'Вот Лидочка, по-моему, более внимательно выслушает… А тонометр у вас уже вернули из ремонта?' Судя по возрасту, они помнили и Великую Отечественную, и холодную, и теперь многолетнее течение налаженной жизни, то бурное и стремительное в молодости, то тихое и светлое к годам преклонным убедило их в незыблемости мирной жизни.

— А вот мы у кого спросим… Молодой человек!

Виктор сначала не понял, к кому был обращен этот вопрос; пару секунд до него дошло, что он, действительно, годился дамам в сыновья.

— Молодой человек, скажите, теперь ведь не надо будет запасать соли и спичек? Теперь говорят, война будет за Луну.

— Медь там нашли на Луне, я слышала…

— Подожди, Сергеевна, дай вопрос закончить, а то ты всегда перебиваешь. Говорят, только на Луну будут посылать территории делить, а спички будут. Я, если что, пьезозажигалку припасла, но пока не пользуюсь.

— Да зачем тебе пьезозажигалка? У всех плита автоматом.

— Ну, мало ли, может одолжить кому. Так что там болтают?

Соль и спички, подумал Виктор, опять спички и соль. Странно, почему всегда этот набор, а не крупа и макароны или цистерна воды без радионуклидов. Хотя… Этого добра проще запастись надолго. А крупы все равно нужен подвоз.

— Я бы не спешил, — ответил он как бы после некоторых размышлений, — есть шанс, что мирно поделят.

— Ну вот! А что я говорила?

— Ну хоть бы договорились оне. Хочется спокойно пожить и к подруге в Мариуполь съездить.

'Мариуполь в Жданов не переименован', мимоходом отметил Виктор. 'А, впрочем, может, и переименован, только помнит по старому названию… Да какая разница, Мариуполь, не Мариуполь…'

Вставляя ключ в замок своей квартиры, Виктор услышал за дверью приглушенную музыку. Он мог поклясться, что не включал ни телевизор, ни приемник, ни радиоточку.

Риденко оказался на месте. Он прикрылся светлой курткой, под которой было не видно кобуры, и, оглянувшись по сторонам, осторожно вышел в коридор.

— Это у вас мобел, — сказал он, подойдя к двери Виктора и прислушавшись, — вам звонят.

— Вы… это точно?

— Точно. Если сомневаетесь, я посмотрю.

Он бесшумно повернул ключ ('Интересно', подумал Виктор, 'бесшумность замка здесь плюс или минус?') и через полминуты вернулся, держа в руке черный 'ВЭФ', заливавшийся мелодией 'Типперери'.

Виктор взял мобильник в руки. Первая восьмерка номера на дисплее была без верхнего пикселя. Он хотел переспросить у Риденки, но обнаружил, что тот как-то незаметно исчез. Оставалось только нажать ввод.

— Здравствуйте, Виктор Сергеевич, — послышался из трубы ровный мужской голос, — это ваш коллега беспокоит. Ничего, что в такой поздний час?

— Нет, вроде, я еще спать не ложился.

— Скажите, у вас нет привычки дышать перед сном свежим воздухом? Тем более, что сейчас нет дождя и потеплело?

— Ну, когда как… А что, надо?

— Не затруднит ли вас прибыть сейчас на Набережную, возле Дружбы, аллея на самом берегу Десны, прямо от фонтана? Я бы не стал вас беспокоить, но вот такая необходимость есть.

— Хорошо… Как я вас узнаю?

— Я сам к вам подойду. Если вы согласны, я жду на месте.

В трубке послышались гудки. Виктор тут же бросился к Риденке.

— Я в курсе, — ответил он, — идите спокойно, и не волнуйтесь.

— А что, есть причины волноваться?

— Человек всегда найдет причины волноваться. Сейчас это не нужно.

— А что, с кем…

— Там узнаете.

…Над набережной плыли подсвеченные багровым заходящим солнцем лиловые кляксы облаков, растрепанные и лохматые, свежий ветер морщил лица многочисленных луж, словно хотел их сдуть с шестигранников бетонной брусчатки. От заречных домиков тянуло дымком из труб, и в негромкий нежный голос Валерии, что пел об улетающих на юг птицах, вплеталось жужжание троллейбусов, развозивших народ из центра на Урицкий и Новостройки.

Виктор внезапно удивился, как эта часть города, реконструированная к 1000-летию, уже в неосталинскую эпоху, повторила то, что было в его реальности; видимо, парковая архитектура не была приоритетным направлением модернизации, которая подбиралась к этой непаханой целине лишь сейчас. Возле концертного зала 'Дружба' стояли щиты с вариантами реконструкции фасада с уклоном в классицизм; прохожим предлагалось проголосовать, взяв из ящичка пластиковый жетон и опустив в щель напротив того, что понравилось. Виктор, не удержавшись, сделал крюк, и, подойдя к стендам, проголосовал за что-то похожее на античный Парфенон; только потом до него дошло, что в этом случае 'Дружба' будет слишком похожа на драмтеатр. Переголосовывать не захотелось, да и не было времени.

Вторым знаком модернизации оказалась аллея на самом берегу; берег был одет в бетон, на нем, словно крепостные бастионы, возвысились округлые выступы смотровых площадок с изящными ротондами, и, разумеется, берег был огражден бетонным ограждением с массивными перилами и фигурными балясинами, что напоминало балконные решетки домов начала пятидесятых. Слева, ближе к понтонному мосту тихо куковал бывший речной теплоходик 'Заря', превращенный в кафе под восточноевропейским названием 'У причала'; с вывески взывал провоцирубщий подзаголовок 'Пригласи девушку!'. Более юных гуляк соблазняло маленькое заведение возле 'Автозапчастей'; сотворено оно было из кузова невесть как сохранившегося МТВ-82 с опущенными штангами, и многозначительно называлось 'Сытый тролль'.

Смотровая площадка напротив фонтана была пуста. Виктор подошел к перилам и машинально заглянул в низ, на текущую воду, но тут же отпрянул назад: в его мозгу мелькнула мысль, что здесь очень удобно подойти к человеку сзади и сбросить вниз.

— Здравствуйте Виктор Сергеевич, — послышалось у него за спиной.

Виктор оглянулся и увидел рослого мужчину лет тридцати, крепкого, высокого, в коричневой кожаной куртке, и крупными чертами лица чем-то напоминавшего Маяковского; сходство с великим поэтом подчеркивала очень короткая стрижка и кепи в стиле двадцатых. Правда, сигареты в углу рта не было, не формат.

— Здравствуйте, — ответил Виктор, пойдя навстречу, но приняв несколько вбок, так, чтобы оказаться со стороны парка, а не реки. От внимания незнакомца это не ускользнуло.

— Здесь невысоко, — сказал он, как бы угадывая мысли Виктора, — и это не наш метод, и не наши цели. Если мы кого-то и уничтожаем, то бумажками. Позвольте представиться — Гриднев Николай Игнатьевич, старший инструктор комиссии партийного контроля при ЦК КПСС, сектор контроля стратегических проектов. Есть теперь такая должность. Вот мои документы, если хотите, можете проверить по мобилу.

— Конечно, проверим, — ответил Виктор, щелкнул Гриднева фотокамерой 'ВЭФа' и, отправив снимок на номер Семиверстовой, тут же соединился с ней.

— Диспетчерская, слушаю, — раздался в трубке знакомый голос.

— Скажите, этот человек товарищ Гриднев?

— Да, это он, проверяющий со Старой Площади. Все в порядке.

— Извините, что оторвал вечером…

— Ничего, это вы правильно. Бдительность не мешает.

— Ну вот, формальности соблюдены, — констатировал Николай Игнатьевич, — теперь можно к делу. Вы курите?

— Нет. Никогда не курил.

Хочет предложить сигарету, подумал Виктор, стандартный способ расположить к себе.

— Превосходно. Я, кстати, тоже недавно бросил. Так вот, Виктор Сергеевич, мне поручили держать под контролем работу с хроноагентом, и задавать вопросы по мере возникновения. Ну, если вы, конечно, согласитесь отвечать, принуждать вас я не имею права.

— Понятно. Партия обеспокоена прибытием человека из будущего? Кстати, что интересно, присутствия вашей партии здесь почему-то не наблюдается.

- 'Зима прошла, настало лето, спасибо партии за это?' — усмехнулся Гриднев. — Это было глупо. Не надо тыкать все время народу, что он чем-то обязан власти. Народ прекрасно понимает, что это он содержит эту власть, и это она ему обязана, а не наоборот. Мы помогаем народу, когда он к нам обращается, а обращается он, когда считает нужным.

— И за чем же он обращается именно к партии? Тут Познер говорил давеча, что все решают исполкомы.

— Правильно говорил. К нам обращаются, когда закон противоречит правде.

— И как же вы решаете? По закону или по правде?

— Мы находим правду и меняем закон. Наши люди в советах разных уровней.

'Что-то очень похоже на мафию', подумал Виктор. Хотя мафия писаных законов не издает. Иначе бы ее путали с властью.

- 'В чем сила, брат? В правде!' — процитировал он афишу.

— Да. Это наш новый лозунг. Вместо 'Пролетарии всех стран, соединяйтесь!'

'Я фигею', подумал Виктор. Но вслух ничего не сказал. И вообще он был не против.

 

6. Скованные одной кровью

— У нас сейчас многое, понимаете, иначе, — продолжал Гриднев, — комчванство изжили, партноменклатуры нет, по крайней мере, чтобы лезть вверх по служебной лестнице, не нужно иметь всех этих картоночек красного цвета, ну и самое главное, колбасы и туалетной бумаги хоть завались! Как вы у нас адаптировались?

— Нормально. Но прежде всего хотелось бы знать, чем обязан визитом.

— Ну, вы спрашиваете! Живого человека из будущего посмотреть — это что, не повод? Да и прокатиться в ваш зеленый город за казенный счет, от дел отдохнуть.

— Особенно, если аллею не оборудовали визерами, не успели. Я проверил по справочнику. Выбор места, как я понимаю, не случаен?

— Тогда возьмем быка за жабры, как говорил один приятель. Вы не первый раз перемещаетесь, все поймете. Поэтому скажу прямо: ЦК не собирается втягивать вас в какие-то ведомственные интриги. Нас интересует, сохраняет ли ваше появление статус-кво в раскладе основных сил власти. Как в отношении формальных учреждений и их руководства, так и в отношении двух больших групп в политическом руководстве, которые, скажем так, немного по-разному видят дальнейшие пути развития страны, да и всего мира в целом. Вам говорили об этих группах?

— Нет. Я, вообще-то в эти вопросы не лезу. Меньше знаешь — крепче спишь.

— Надеюсь, после моего рассказа кошмары мучить не будут, — хмыкнул Гриднев. — самое жуткое вы уже пережили. В лице развала Союза. Кстати, очень страшно, когда страна разваливается?

— Не знаю. Не думал об этом.

— А от миллиона за бугром просто так отказались? Вообще, не жалеете? Ведь могли проскочить туда.

— Раз сделал — значит, не жалею.

— Значит, это по вам прошло, что вы о себе не думали, а решили рассчитаться.

— А по вам не прошло? — Виктора начинало раздражать, что эта ожившая статуя пролетарского поэта лезет к нему в душу.

— По мне другое прошло, — спокойно ответил Гриднев. Правой рукой он полез за отворот куртки и, достав оттуда мешочек вроде ключницы, вытряхнул на ладонь два зазубренных куска металла.

— Это называется спецоперации за рубежом. Части особого риска, 'иностранный легион', как здесь прозвали. Списали тогда вчистую, группу дали. Моя рекомендация в партию. Вот, рядом с билетом ношу…

Он аккуратно положил осколки в ключницу и убрал во внутренний карман куртки.

'А ведь, пожалуй, не врет', подумал Виктор. 'Иначе все это слишком грубо выходит'.

— Значит, у нас с вами одни счеты с глобалистами, так? — спросил Виктор. Гриднев промолчал; в этом молчании словно послышалось 'Как видите'.

— Но тогда скажите, пожалуйста, — продолжил Виктор, — вот вы все знаете, что у нас СССР проиграл экономическое соревнование глобальной экономике, проиграл вчистую, по всем статьям. Ну, как раньше бы сказали, мировые буржуи объединились и задавили массой. Так?

— Можно сказать, и так.

— Хорошо… Тогда почему же вы не попытались разрушить эту глобальную систему, сталкивать капстраны друг с другом, как это делал Сталин? Вы же наоборот, им весь СЭВ отдали, усилили… Со стороны это выглядит, ну, как бы…

— Говорите. Я пойму.

— Ну как бы мотыльки, летящие на огонь. Показать образец нового общества, общества новаторов, творцов, которое задавит жрущая серая масса. Вам нужны красивые руины?

— Некоторые в Союзе тоже так думают. Особенно из творческой интеллигенции. Хотят порхать. Понимаете, если бы у нас были варианты выбора… Ну вот, если бы, например, попади вы, или хотя бы первый хроноагент к нам году в шестьдесят третьем, когда собирались снимать Хрущева, или в шестьдесят пятом… Страна на подъеме, Политбюро, видевшее войну, еще бодренькое, придушили бы этот глобализм в колыбельке двумя пальцами. Начали бы поддерживать националистов, американофобов, друзей бы подбирали без присяги на верность идеалам. Душмани душман, враг моего врага, как говорят на Востоке. Единственно, что — придержать, чтоб они там меж собой третью мировую не начали. Двуполярная модель с Союзом все ж миру больше стабильности давала, но раз презлым за предобрейшее… А в семьдесят восьмом Политбюро ногой в гробу, СССР и с нефтедолларами продувать начал, а глобализм — все, поезд ушел, не остановишь. Надо было до 'Группы-77' инициативу перехватывать.

На секунду его речь оборвал шум самолета; румяный в лучах заходящего солнца 'Як', похожий на стрелку для дартса, взъерошил усталые облака, описывая стремительную кривую, и скрылся из глаз; напряженные на взлете двигатели оставили за собой легкий буроватый дымок, на который, словно котенок на бумажку, накинулся озорной сентябрьский ветер, размазывая по просветам чистого неба.

— Вот тогда в советской верхушке и пошло разделение на две основные силы — консерваторы, которые хотели сохранить советский строй, но не знали, как, и как его развивать, не знали, и интеграторы — те, кто хотел сдать социализм и как можно скорей интегрироваться в мировую экономику, пока все совсем не развалилось. У обоих ну очень благие намерения, только результат тот же. Если просто консервировать Союз — он развалится, если продолжить косыгинскую реформу и войти в рынок — времени не осталось. России ведь пришлось вторую промышленную после первой мировой делать, ускоренно. К сорок первому успели, вот с механизмами саморазвития общества и экономики… — и он развел руками. — А без этих механизмов нас в эту компанию все равно не примут, только будут полвека мозги парить обещанием отмены поправки Джексона-Веника.

— Ну а почему нельзя рыночную реформу было сделать? И демократизацию? — совершенно искренне удивился Виктор.

— А вы их сделали? Вы посмотрите, что вы у себя из них сделали, потом будете говорить… Ну, короче, полный тупик, и тут вот этот мозговой танк от КГБ выдает идею: глобализация к концу двадцать первого века упрется в болезни роста, тогда и вдарить. А чтоб страна к этому времени не загнулась — перезагрузить систему с нуля. Только, говорят, условие — дайте права менять все, что угодно — идеологию, сами научные понятия, все. И это в нашей верхушке, в общем-то, устроило и тех и других. Для консерваторов вроде как поражения нет, для интеграторов, для 'подлеска' — вроде как перемены, обновление… а дальше видно будет. Ну, не все, конечно, поняли и приняли, но это детали. А теперь у нас ситуация такая, что и сохранять старый Союз мы уже не можем — нечего сохранять, нет его, старого, и интегрироваться в это самое мировое сообщество не можем, потому что у нас разные модели поведения людей. Понимаете, Виктор Сергеевич, капитализм и социализм — это не разные государства, не разная политика, не разные законы — это разные поведенческие модели. Если мы пойдем к капитализму, как тогда у нас отличить умного от дурака? Сейчас можно видеть, что человек своими руками или головой создал, изобрел, выдумал. А тогда? Вот будет дурак учреждением руководить, и поставит всех своей властью так, что все будут выглядеть, как дураки, один он незаменимый и за всех думает. Шмуток накупит, говорить красиво научится, мозги начальству загаживать. По кошельку будут судить, а он кошелек за счет других набьет. И всё! Дураки и государство, и экономику нашу развалят и проворуют, потому что каждый будет грести под себя. Так что мы цивилизации разных планет. Нас нельзя к ним встроить. Вот что получилось. Назад дороги у нас уже нет. Хочу, чтобы вы это тоже поняли.

— Ну, нет так нет, — примирительно констатировал Виктор. — Оно ведь тоже неохота передовым странам вечно под хвост смотреть. Вперед-то хоть есть?

— Есть, и даже два. Как вы уже поняли по новостям, глобализм трещит. И падающего мы подтолкнем. После краха глобальной системы в мире начнут складываться несколько цивилизационно-образующих центров. Союз будет одним из них, и тогда настанет наше время подминать под себя шарик. Не весь конечно — тех, кто нам наиболее близок по поведенческой модели. Сложится несколько соперничающих коалиций, многообразие видов, так сказать. А мноогобразие — это залог устойчивости развития человечества, условия изменятся — кто-нибудь да выживет. Это путь экспансии.

— А другой путь есть?

— Есть и другой. Мировой рынок не рушить, договориться о смене правил, сделать его более демократичным, чтобы в рамках одного государства уживались и взаимодействовали экономические уклады для людей разных поведенческих моделей. Это путь конвергенции. Насколько я понял, об этом варианте товарищи из КГБ вам не рассказывали?

— Не довелось как-то, — дипломатично ответил Виктор. — А вы, если я правильно понял — из лагеря сторонников конвергенции?

— Можно сказать и так. Не хочу, чтобы на планете кровь лилась, и так хватит. А при экспансии локальных конфликтов больше.

— И советуете податься в ваш лагерь?

Гриднев улыбнулся, широко, так что в уголках глаз показались морщинки. Виктор внезапно понял, почему у его собеседника такая короткая стрижка: скрыть раннюю седину.

— Нет уж, как нибудь сами разберемся, — ответил Константин Никодимович. — А вы уж лучше в своем лагере. Знаете, у нас по всем прокруткам фантастов хроноагенты уж очень бузить любят. Лезут заговоры плести, исторических лиц пригрохивают. Вон давеча попался один роман, 'За все поколение' называется. Там наш человек попал в сорок первый год, фрицев валит направо и налево, а заодно и Никиту Сергеевича примочил, как верный сын советского народа. У вас там такого не пишут?

— А чем кончилось-то? — уклончиво ответил Виктор вопросом на вопрос.

— Культ личности Козлова после 22-го Съезда и ограниченный конфликт с США в шестьдесят шестом из-за Тайваня. Так что вы уж поосторожнее с историей.

— Вы тоже. У меня-то никакой власти, кроме нашего опыта.

— Информация-то и есть власть… Особенно у нас: дали не ту информацию, и бросятся рационализировать не туда. А за ЦК не волнуйтесь. Знаете, ваша тамошняя элита вполне могла бы сохранить СССР, им бы только немного больше политической воли, этим вашим… Даже не политической, вообще воли. Как салажня, обгадились и бросились сдавать все, за что триста лет русскую землю кровью поливали. Даже этот ваш ГКЧП — это бунт обгадившихся со страху. Противно… Но это я не о вас. Вас просто предали.

— Поэтому теперь ЦК набирают из тех, кто смерти в глаза смотрел?

— Не все ЦК. Что-то вроде ядра. Остальные — те, кто не побежит, если ядро не дрогнет. ЦК не сдрейфит — народ не сдрейфит, и за своих командиров любому порвет на флаг британский. Партизанский метод.

— Почему партизанский?

— Ну, это еще покойный Мазуров предложил, Брежнев тогда пошутил — 'Вот, товарищи, будет у нас партия партизанским отрядом имени Мазурова'. Говорят, когда начали 'Ответ', он даже мучиться меньше стал, ну, что после контузии и всего, и умер — лицо, говорят, было светлое, счастливое… А знаете, честно, без вашего негативного опыта, наверное, у нас так бы не получилось. Вы как разведка — пошли, не вернулись, но противника раскрыли.

А ведь Галлахер, пожалуй, слукавил, подумал Виктор. Они не пугают элиту внешней угрозой. Они возродили партию сталинских времен, обстрелянную, которая прошла через кровь, через ужасы, через всю мерзость войны и эта война осталась в них на всю жизнь, оставила солдатами, а солдату отступать некуда. Таких не запугать. Они всерьез готовятся драться со всем миром.

— Руцкой — человек ЦК? — внезапно спросил он.

— Руцкой одобрен ЦК.

— Будущий президент?

— На данный момент ЦК по будущему президенту решений не выносило. Удивляет кандидатура?

— В свете нашей истории — честно, да. Потому что не побежит?

— И поэтому. В общем, позже вы поймете, а пока я не могу вам сказать все.

— И, как я понимаю, в этот процесс я не должен вмешиваться?

— Вы уверены, что будет лучше, если вмешаетесь? Даже если бы я все объяснил?

— Не уверен.

— Ну, что ж, честно. Я ни к чему не принуждаю. Только прошу думать. У вас есть еще вопросы?

— Странно, я ждал, что вы будете задавать вопросы.

— Чтобы получить ответ, не обязательно спрашивать.

— А спрашивая, не всегда можно получить ответ?.. Ладно. Почему-то нигде не говорят про американскую ударную группировку в космосе. А ведь кризис кризисом, но уж эти на войнах и кризисах наживаются. И страна нехилая. Как там на самом деле-то обстоит?

Гриднев наклонил голову и почесал рукой в затылке за кепкой.

— Н-да, вопросец… Вот уж не думал, что вы такое спросите.

— Почему?

— Ну. наверное, человек вашей ЭрЭф должен что-то за себя похлопотать, случай такой… А вас, оказывается, судьбы планеты. Собрались бы такие, как вы, миллиардов примерно пять… Ладно, скажу. Продули американцы свою космическую группировку. Вчистую. Втянулись в расширение НАТО, строительство наземных баз, пусковых установок ПРО. Думали, наши если будут, то постепенно — опытные запуски, потом построят-запустят, ну и время им на раскачку. И когда у нас пошли выводы один за другим, они охерели… А НАСА же не может сразу все, и базы наземные надо достраивать, они же не могут, вот так, своих союзников новых сдать. У нас же научились работать совсем по-иному, у нас вот эти числовые методы такую революцию в ракетостроении дали, ну, вот рассказать вам не смогу, не обижайтесь… Короче, на текущий момент у нас есть ударная группировка в космосе, у штатов — нет. В Пентагоне от этого страшно мандражируют, в Белом доме.

— То-есть, все решится в ближайшие годы? Пока не очухались и свое не вывели?

— В ближайшие месяцы. Даже, может, недели. Вы тут как запальник. Потому все та же просьба — горячку не порите. Помочь у вас времени нет, а напортить — сами знаете.

Виктор смолчал. Разговор стал ходить по кругу: о чем бы ни пошла речь, все сведется к тому же 'Не встревайте'. Из-за реки, со стороны притаившейся за увядающей кучерявой полосой частных садов станции Брянск-1 донесся высокий вскрик электровоза; спустя секунд пять налетевший из поймы порыв ветра донес приглушенный стук колес.

— Коломенский… — задумчиво протянул Гриднев, — в Коломне теперь и пассажирские электровозы вместо чехов делают, слышали, наверное?..

— Как-то пропустил. Отрадно.

— Знаете, наверное, раньше махнули бы мы с вами в 'Дубраву' и отметили деловую встречу фляжкой 'КВВК'. Честно, это на всю жизнь память: человек из другого мира. Увы, нельзя. Ответработники дожны вести аскетический образ жизни. Награды, привилегии, обеспечение — потом, когда на пенсию проводят. А до того — вместе с массой, в одном метро, в стандартных квартирах, если надо — в цубиках. Знать, чем дышат, что едят…

— …О чем думают, — машинально добавил Виктор.

— О чем думают, чего хотят. В народе, знаете, подкалывают — живете, как воры в законе.

— Почему?

— Ну, положено пренебрегать богатством, роскошью, уютом. Каждый обязан быть отважен, решителен, находчив, беспощаден, уверен в себе в любой ситуации. К другим ответработникам относиться, как к братьям, быть предельно честным. Но самое главное — и они, и мы ищем дырки в законе. Только они — для себя, а мы эти дырки закрываем.

— И как воры к этому относятся?

— Странный вопрос.

— Извините.

— Ничего. Вон президент прямо сказал: 'Если партийцы перестанут быть авторитетами, на их место придут воры'.

 

7. Забудьте слово 'шанс'

'И все-таки у них были лихие девяностые', размышлял Виктор, подходя к остановке на Набережной. 'Только Космосы Юрьевичи подались в обновленную партию, вычищать плесень, накопившуюся после ухода обстрелянных в окопах политруков. Только вместо стволов бумажки. Ну что ж, может это и к лучшему. В девяностых самой эффективной структурой в нашем обществе, на фоне всего развала и бардака, оказались ОПГ. И сложились они быстро. А здесь что-то вроде атома в мирных целях. Может, правящую партию вообще надо формировать, как ОПГ? Или она такой и была в свои лучшие годы? Совсем запутаешься с этими реальностями…'

Темнело, и остановочный павильон сиял изнутри холодным люминисцентным светом; на крыше вспыхнула большая сине-фиолетовая буква 'Т' из светодиодных трубок; Виктор из любопытства вошел. Внутри оказалось два отдела: диски для плейеров и цветы по заказу через Домолинию для влюбленных. По-видимому, Набережная позиционировалась, как место отдыха молодежи. В углу стояла новинка — инфокиоск сети городского транспорта; Виктор с удовольствием обнаружил, что отсюда до Бульвара Информатики есть прямой тролль. Еще больше его порадовало, что девушка за прилавком не стала доставать его идиотским фирменным сервисом — 'Здравствуйте. Меня зовут Анжелика. Чем я могу вам помочь?', из которого напрашивается либо бестактный (а может, и не бестактный) встречный вопрос 'Девушка, а что вы делаете после работы?', либо нейтральный и более практичный ответ: 'Деньгами'. Здесь продавщица просто сидела за прилавком и терпеливо ждала, когда к ней обратятся, а не напоминала о себе, как тамагочи. Даже когда в павильон заскочили две щебечущие подруги, она только улыбнулась им, как знакомым, но не стала прерывать разговора и отвлекать от их мыслей.

'Видимо, тут какие-то этические нормы установили', подумал Виктор, 'выше прибыльности'. Припорхавшие подруги, видимо, работали в каком-то шумном цеху, и невольно обрели привычку громкой речи: Виктор стал невольным свидетелем разговора.

— Понимаешь, Люсь, ну вот как он не может понять, что методы оценки незавершенки — это не просто какая-то алгебра? Это зарплата! Когда-то на незавершенку падало до половины оборотных фондов. Сокращаем запасы незавершенки — это выход на снижение себестоимости и рост потребления. В этом же все заинтересованы, весь трудовой коллектив. Как можно быть безразличным?

— Катюха, подожди. Ну не могут все люди быть одинаковыми. Не живет он этим, ничего страшного. Он доски хорошо режет, вот это его мир. Из-за таких вещей комплексовать?..

'Это какое-то советское кино', мелькнуло в голове у Виктора. 'Впрочем, это не кино: это здешняя советская жизнь. В американском сериале эти чувихи говорили бы о сексе. Какой вывод? С сексом в СССР все в порядке.'

Плоскомордая сине-белая гусеница с широким светодиодным табло, на котором горела надпись 'Новостройка-Бульвар Информатики', подползла минут через пять, о чем Виктора услужливо предупредил все тот же инфокиоск. Длинный, освещенный холодным светом тоннель салона, пронзенный трубами оранжевых поручней, был полупустым; Виктор сел сзади, в прицеп после гармошки, на самое нелюбимое пассажирами место — на 'колесо' — и стал задумчиво смотреть на проплывавшие мимо желтые окна домов. Световой рекламы, как и обычной, здесь было тоже мало. Троллейбус щелкнул на стрелке, и начал подыматься на горку по Урицкого.

— Добрый вечер! Как прошла встреча с новой партийной элитой?

Виктор обернулся и увидел сбоку Гаспаряна.

— Отойдемте на заднюю площадку, чтобы не слышно было, — предложил он.

Они стали в углу напротив двери. Виктор заметил, что на задней не подбрасывает; видимо, не столько из-за подвески, сколько из-за хорошей дороги.

'А ведь в троллейбусах тоже наверняка не прослушивают', мелькнула у него мысль. 'Неподходящее место — шум, люди чаще молчат, да и пробалтываться меньше склонны — рядом чужие стоят. Значит, Гаспарян тоже хочет, чтобы беседа не под запись.'

— Вы хотели узнать, о чем был разговор? — спросил он.

— Собственно, суть мы знаем. Вообще, Виктор Сергеевич, нам известна даже самая большая ваша тайна — то, что вы подрабатывали в 'Фионве'.

'Фионва' была мелкой шарашкиной конторой и имела репутацию мусорки. То-есть там скупали и вывозили за символическую плату те компы, которые зажиточные граждане были готовы выкинуть в мусорный бак, делали из нескольких что-то работающее, и продавали, тоже по смешным ценам, в малообеспеченные семьи, которые брали для детей-школьников. Помимо директора и главбуха, их было несколько человек-железячников и Алина, скрывающая свой возраст незамужняя дама, которая вела базу объявлений о продаже барахла, оставшегося после апгрейда, и созванивалась с продавцами и покупателями. Но приработок был не лишний.

— Гриднев просил вас не вмешиваться в межведомственные отношения, — продолжал Гаспарян, — и я к его просьбе присоединяюсь. Собственно, я не сказал об этом раньше лишь потому, что вы и не пытались.

— Что ж, это упрощает. Не люблю лезть в чужой ништяк. Тем более, я здесь немного иностранец, и не мне разводить по понятиям ваших экспансистов и конвергентов.

— Ну, как человеку со стороны и в наших проблемах не замешанному, вам, возможно, было бы и проще разводить. Но мы как-нибудь сами. Да и не это сейчас главное.

— Собираетесь воевать?

— Собираемся.

В воздухе повисла пауза, которую прервало лишь шипение дверей и женский голос автоинформатора: 'Автовокзал! Выход к Советскому Рынку и классической школе.'

— Знаете, — продолжил Гаспарян, — в свое время я был связан с вот этими нашими интеллектуальными группами. Могу сказать, что в числе прочих прорабатывался вариант сдачи социализма и интеграции в сообщество развитых стран. Знаете, во что упиралось?

— В сопротивление Политбюро?

— Если бы… Нет, эти вундеркинды всегда упирались в вопрос, что делать с лишними людьми. Столько людей здесь для мирового производства не нужно. То, что эти люди дышат, думают, любят, мечтают о своем счастье, о смехе детей — все это, оказывается, ничего не значит. Бизнес зачислил их в недочеловеки. Тот же тупик, что и с фашизмом. Золотая чума.

— Отчего же тогда столько стран и в вашей реальности идут по этому пути? Соцстраны бывшие, например?

— Логика баранов. Стадо пошло этой дорогой, и все бараны выжили, значит, и нам надо идти туда же. Прекрасная логика. Только если сегодня стадо погнали на пастбище, то завтра — на мясокомбинат.

— А начать войну — это не тот же мясокомбинат?

— Виктор Сергеевич, вы живете памятью о прошедшей войне. Такой войны уже не будет. Если повезет, конечно.

— А если не повезет?

— Тогда ничего не теряем. Если не завалим глобализм в нынешний кризис, Штаты создают ударную космическую группировку и дальше — силовое решение проблемы.

— То-есть, выхода нет? И какие наши шансы?

— Забудьте слово 'шанс'. У нас все время твердили — 'Союз самый сильный, Союз самый сильный'… Все не так. В России всю историю схватка Давида с Голиафом. Побеждают хитрые и изобретательные. Это давно, это с ледникового периода. У человека, как биологического вида, не было шансов. Пища для саблезубых тигров и пещерных медведей. И тогда люди пошли поперек стихийного развития, чтобы выжить. А против них был весь животный мир, огромный и беспощадный.

— Поэтому здесь культ изобретательства?

— Это самый естественный культ в мире. Он не дал человеку пропасть и вывел в цари природы. Грех отказываться. Ну вот, собственно, моя остановка…

Он вышел у Таксопарка: в заднее стекло Виктор увидел, как к остановке тут же подкатил мини-вэн, типичная машина советского автолюбителя, открылась дверца и Гаспарян туда сел. Лучи фар конусами пересекли сгущающийся туман; мини-вэн развернулся и рванул в обратную сторону.

'Итак, меня предупреждают, чтобы я не совался в политику', подумал Виктор, 'и вообще, чтобы не дергался в ожидании войны. Боятся, чтобы не наделал глупостей. Между ЦК и КГБ есть согласие, видимо решили сначала завалить амерского кабана, а потом уже сало делить. А, может быть, в этой реальности как раз надо делать глупости? Ладно, не будем спешить. Делать глупости никогда 'еще не поздно'. Я слишком мало знаю. Надо еще вечером порыться в сети.'

На кольце перед Самолетом троллейбус свернул вправо, в сторону Бульвара Информатики. Между Полтинником и 'Электроникой' в оба салона набралось людей, спешивших домой в новый район, хоть и не так много; Виктор машинально подумал, что за эти десять лет не произошло какого-то значительного скачка в фасонах, многие и сейчас примерно то же носят, а вот манеры… Нет нервозности, нет напряга, даже несмотря на то, что войны ждут — ну и что, и в шестидесятых ждали, и в семидесятых, и с США, и с Китаем, и все-таки как-то обошлось без этого человечество; в лицах улыбчивость, предупредительность, как будто потом придется к этому человеку на работу наниматься, звонки мобелов тихие, не раздражающие, и не орут по ним, говоря в троллейбусе, то ли от того, что микрофон большой и у рта, то ли оттого, что привыкли о других думать. Да, скорее второе. 'Эгоист' здесь прозвучит так же, как 'козел'. Эгоист — изгой, опущенный. Высовываться можно, но потому что высунувшийся подтягивает за собой остальных, не просто делится удачей, а подтягивает, паразиты и иждивенцы тут что-то тоже редкость…

'А может, они просто меня боятся? И ЦК и КГБ? Боятся, что человек из другой реальности изменит будущее и полетят к черту планы конкретных обитателей конкретных кресел? Наверняка и это тоже. То, что ЦК живет жизнью послушников — это правда, или мне очки втирают? А, впрочем, чего я туплю? Можно же спросить. У кого? У старушек. Менее всего вероятно, что они на службе. Да и не столько у них сотрудников, чтобы устроить показательный троллейбус. А раз можно спросить, можно и не спрашивать. Те, кто со мной работают, на дураков не похожи, а раз так, то если и будут врать, то так, что не уличишь…'

Виктор прошел вперед: ему захотелось смешаться с этой гущей в синтетических и кожаных куртках, теплых фигуристых плащах, стильных натуральных полупальто и легких синтетических кожушках; хотелось снова стать обычным и незаметным, как в первый день своего прибытия. А CD-плейеры здесь скоро выйдут из моды, и их заменят флешками и функциями мобелов, внезапно подумалось ему, и от этой нехитрой идеи, что он может заглядывать хотя бы немного вперед, на душе как-то сразу стало легче.

Перед его остановкой троллейбус задержался: остановочный карман занимала большая зеленая маршрутка с ярко-желтой полосой. 'И здесь мешаются', подумал он, подойдя к кабине водителя, и взглянув через лобовое; но в этот момент он увидел, как из дверей маршрутки опустилась аппарель, и служащая в зеленой форме выкатила наружу инвалидную коляску с женщиной средних лет. Инвалид, обернулась, видимо, поблагодарив, раскрыла тент, и коляска на аккумуляторах покатилась к дому; аппарель убралась, а на полосе сзади Виктор прочел слово 'Соцобеспечение'. Выше светился номер маршрута: '28а Бульвар Информатики — Телецентр'.

'Вот почему у них нет низкопольных троллейбусов и мест для колясочников', догадался он. 'Их отдельно возят на микроавтобусах. Наверное, дешевле пускать такие маршруты, чем переделывать общие троллейбусы. Тем более, у них пробок нет.'

— Молодой человек, разрешите?

Виктор уступил дорогу; мимо него прошла женщина лет шестидесяти, ведя за рога гоночный велосипед. Спортивный народ, подумал Виктор. Взять бы пофоткать местную жизнь и сделать альбомчик. Девяностые, закат полароидов и расцвет мыльниц с проявкой…

'Стоп', внезапно подумал он. А ведь у меня 'Самсунг' с камерой. Так себе, два мегапикселя, но все же, все же… Почему я никогда ничего не снимал? Ни первые два попадания, ни сейчас. Боялся засветиться с мобилой? Ну, здесь понятно, а там кто бы пеленговал? Тем более, с корочками эксперта МГБ и тайного агента жандармерии? Почему я не купил не одной открытки? Почему не взял тот альбом о великих походах? Странно. То ли кто-то запрограммировал — ну, типа как алкашей кодируют — то ли кто-то знал, что я не стану снимать… Хотя почему не стану? С семи лет увлекался фотографией, а тут… Кстати, давно хотел накопить на нормальный 'Никон', чтоб с десятикратным оптическим зумом… не то, не то. Если так дела пойдут, возьму я здесь приличный 'Киев', зеркалку… что-то все время останавливало фоткать, словно нельзя, или словно забывал об этом. А почему сейчас вспомнил? Ну, неудивительно, мозг-то анализирует, говорят, даже когда человек спит, он информацию переваривает, сличает, ищет разницу, вот и наткнулся…'

Он подошел к лифту и нажал кнопку. Где-то далеко за светло ореховыми створками дверей щелкнуло, загудело, и стрелка у кнопки показала, что лифт идет сверху; Виктор внезапно повернулся и открыл ту же знакомую дверь на лестницу. Говорят, когда ходишь, лучшее соображение.

'А я ведь с вокзала свой 'Самсунг' еще не включал. Вроде как зачем бы? А пофоткать. Или они по сигналу опять прискочат? Типа еще один попаданец? И вот еще: а меня они со снимками-то выпустят? Или оно выпустит? Может, это условие такое — никаких свидетельств с собой не брать? А как же тогда монета? Хотя монету можно сделать и здесь. Подделка денег несуществующего государства… Не факт.'

Виктор остановился на площадке между вторым и третьим этажом; была тишина, и эта тишина, вместе с компьютерно — одноцветными гладкими стенами лестничной клетки вызывали впечатление какой-то искусственности происходящего.

'И все время получается, что я должен вернуться. И местные выпихивают, и семья там, почти как заложники, откажусь — и больше никогда их не увижу. Боже, боже, почему их нельзя сюда перетащить? Не хочу туда, в это вечное ожидание новой мерзости, в этот мир, разорванный на два класса, которые тихо ненавидят друг друга. 'Чтобы иметь иномарку, японский телевизор и ездить отдыхать за границу, надо работать 60 часов в неделю…' Да не хочу я иметь иномарку и японский телик, тем более, что они все китайские, не хочу, задавитесь ими, не хочу! Я хочу делать наши машины и наши телевизоры, наши, поняли вы, амебы в джипах?! Это вы, вы их делать не можете, и завидуете, и хотите, чтобы мы на вас за барахло ишачили! Хочу жилье по санитарной норме, а не ужасаться стоимости квадратного метра, грабительским процентам на кредит и фиге с маком, именуемой льготами по разным там программам доступного жулья! Хочу, чтобы не меняли условия моих отношений с обществом! Не продляли пенсионный возраст за среднестатистическую продолжительность жизни, не реформировали ЖКХ с опасностью потерять квартиру, не обкладывали грабительскими процентами эту квартиру, с понтом, недвижимость! Хочу, чтобы все были скованы одной цепью — да, да, именно так, чтобы имущие понимали, что они, если что, вместе с нами загремят, а не смоются с вывезенными капиталами в Лондон или еще куда! Как это все просто и как этого я раньше не понимал…'

Он бросился наверх, перешагивая через ступень; накопившаяся ярость жаждала выхода. И лишь знакомый коридор, похожий на деревенскую улицу с палисадниками, постепенно остудил его пыл и вернул способность спокойно соображать.

И тут он увидел у своей двери бутыль. Здоровую бутыль, навроде тех, что ставят в диспенсеры. На бутыли была прилеплена синяя этикетка: 'Вода питьевая. ГОСТ…'

Но ГОСТ Виктора уже мало интересовал.

'Ай, какая оплошность… А если это не… если это метилнитрат или нитрогидразин?!'

Он осторожно отступил назад.

'К соседу… Нет. Нет. Почему он не заметил? Наверняка есть связь с камерами наблюдения через терминал. Тогда почему? Не будем гадать. Свяжемся с Семиверстовой.'

Рука скользнула под куртку за телефоном.

'Стоп. Может быть взрыватель, реагирующий на СВЧ-излучение. В пробку такой впихнуть ничего не стоит.'

Он аккуратно отступил в конец коридора и укрылся за пластиковой доской объявлений для жильцов — для крепости она была на анодированном алюминии. По идее, в ту сторону должно экранировать.

— Диспетчерская…

— Светлана Викторовна! Докладываю, тут у меня какая-то бутыль под дверью. Что я должен делать?

— Простите, мы вас не предупредили. В комплексе питьевую воду разносят. Можете забирать, проверено, мин нет.

— Спасибо. Извините. Наверное, у меня уже мания преследования.

— Вы реагировали совершенно правильно. Это наша ошибка. Да, не забудьте пустую выставить в коридор, ее забирают для переработки. А то, чего доброго, оштрафуют.

Вздохнув с облегчением, Виктор вставил ключ в дверь и повернул. Ничего не произошло.

'Нервы, надо лечить, однако… Вон давеча на лестнице как понесло… Однако! Я же забыл, о чем начал думать — о фотографии! Это случайность или неспроста? Вроде какой-то защиты? Создается очаг возбуждения, другие мысли тормозятся… Ладно, обождем малость, с понтом, у меня с головы вылетело, а потом вернемся в тему: повторится или нет?'

В квартире все было как обычно. Комнаты заполнял сгустившийся мрак, сквозь закрытые окна не проникало уличного шума, и лишь негромко и привычно ворковал динамик на кухне:

— …Но разве не станет в будущем самой главной и первейшей потребностью получить больше способностей?

Что такое потребность? Пища, одежда, кров… Тысячи разных вещей. Но главная вещь — ум. Что приносит больше наслаждения — хороший автомобиль или хороший ум?.. Так почему автомобиль — это потребность, а ум — нет?! Утверждаю: развитие ума и способностей — самая важная потребность человека. Начинается эпоха новых пирамид. Не застывших на тысячелетия каменных гробниц, а живых пирамид знания. Они будут разрушаться и возникать вновь — каждая на более высоком уровне…

— Спасибо, Генрих Саулович! Напоминаем, что в гостях нашей студии сегодня — создатель теории опережения будущего товарищ Альтшуллер…

'Вот кто у них теперь вместо Маркса', подумал Виктор и прикрутил динамик. Воцарилась тишина, и только через форточку было чуть слышно, как в соседней квартире справа от входа чуть мурлыкает телевизор.

По идее, Виктору надо было тоже включить телик и услышать из него какую-то зацепку к разгадке роковой тайны этого мира. Но Виктор повел себя неправильно, то-есть, как все обычные люди в выходной: занялся уборкой квартиры и приготовил ужин, а потом пошел в душ. Завтра все-таки на работу.

Струи горячей воды из никелированной сетки приятно массировали тело и текли по пластиковой стенке душевой кабины, как ливень по лобовому стеклу. Шампунь отдавал ромашкой, яблоком, и еще чем-то знакомым из детства. Клубы пара оседали мелкой росой на однотонных крупных плитках бежевого кафеля, овале зеркала и персиковых пластмассовых шкафчиках и полочках. Казалось, что душевая плывет в облаках в неведомую землю.

Вытеревшись полотенцем и чувствуя во всем теле приятный расслабон, Виктор открыл секретер и, включив терминал, поискал в каталоге новостные сайты: первой шла ссылка на сайт ТАСС, и Виктор, недолго думая кликнул по ней. В разделе 'Главные новости этого часа' оказалась статья о выводе на орбиту грузовой ракетой 'Базальт' научного груза весой двести тонн. 'Опечатка, наверное, тонн двадцать' — подумал Виктор и кликнул 'Подробности'.

То, что он там увидел, ошеломило его, наверное, несколько поменьше, чем мобильный телефон в пятьдесят году. На снимке посреди степи высилась огромная башня, по сравнению с которой знаменитая 'семерка', которую он в натуре видел на ВДНХ, смотрелась бы примерно как горбатый 'Запорожец' на фоне карьерного самосвала. Больше всего она напоминала серебристую колокольню Ивана Великого, и размерами и формой — сходство довершал пояс из восьми разгонных блоков внизу, напоминавший церковь в первом ярусе. Из комментариев Виктор узнал, что 'Базальт' был малость пониже знаменитого 'Сатурна-5', на котором американцы слетали на Луну, но зато стартовый вес в полтора раза больше. 'Создание таких ракет', было написано в заявлении, 'ведется в соответствии с программой подготовки международной пилотируемой экспедиции на Марс и преследует в первую очередь мирные цели освоения космического пространства на благо всего человечества'.

'Ну да', подумал Виктор. 'Вот на чем, значит, они БКС выводят! Ясно, почему Штаты так дергаются. Тут лет десять догонять надо, если ничего нет, кроме шаттлов, да и то в утопленном виде. Развалить-то легко, потом хрен соберешь… Ну а что же все же у янки, тут скажут?'

В разделе международных новостей оказалось, что сегодня Штаты объявили дефолт из-за невозможности увеличивать размеры внешнего долга. МИД СССР отреагировал сдержанным заявлением, призывая мировое сообщество искать совместные пути преодоления возникших проблем, предостерег Запад от драматизации ситуации, и напомнил, что Советский Союз всегда готов к диалогу о расширении торгового, экономического и научного сотрудничества со всеми странами независимо от политической системы и идеологических ценностей. Вскользь было замечено, что 'кое-кто' хотел бы использовать нынешний кризис для обострения международной напряженности.

И напоследок, в где-то в разделе текущих организационных вопросов Виктор наткнулся на известие, которое шокировало его гораздо больше, чем 'Базальт'.

Черным по белому фону сайта было написано, что президент СССР Г.В. Романов в связи с резким ухудшением состояния здоровья временно передает руководящие полномочия вице-президенту А.В. Руцкому.

 

8. Попытка к бедствию

— Начнем сначала. Фамилия, имя, отчество, место рождения?

— Еремин Виктор Сергеевич. Уроженец города Брянска.

— Как оказались в расположении части?

— Вы же не поверите…

— Расскажите еще раз. Верить вам или нет — мы сами решим.

— Вечером… в одиннадцать часов вечера мне позвонили сотрудники госбезопасности по определенному им номеру и сказали, что мне надо выйти к подъезду.

— Они позвонили вам на квартиру?

— Нет, на этот мобильный телефон.

— На радиотелефон… Они представились, называли условные фразы?

— Там высвечивается на экранчике… Телефон мне тоже передали в госбезопасности.

— Спецтелефон, значит. Кто может это подтвердить?

— Здесь — никто.

— Что было дальше?

— Я оделся, вышел из подъезда, было темно почему-то, хотя на улице должно быть освещение.

— Вы проживали в Брянске?

— Да.

— В доме сколько этажей?

— Не помню точно… двенадцать или четырнадцать.

— Не помните, сколько этажей в доме, в котором жили?

— Я на днях вселился.

— Допустим. Что было дальше?

— Я увидел яркий свет… потом понял, что на меня едет машина.

— Так… Интересные пироги с котятами.

Старший лейтенант НКВД Рихштейн внимательно посмотрел на Виктора. Был он молодой, лет тридцать, не более, волосы стриженные 'под бокс', с проседью, и сам здоровый, как качок.

— Это хорошо, что вы считаете, что мы в это не поверим. Почему тогда настаиваете? Повторяете, как заученную легенду?

— Не вижу смысла врать и темнить.

— Настаиваете на том, что говорите искренне? Да или нет?

— Да.

— В Брянске нет домов в двенадцать этажей.

— В девяносто восьмом — будут. Бульвар Информатики, дом сто сорок два 'А'.

— Корпус 'А'?

— Корпус, простите, чего?

— Корпус дома.

— А, нет. Сейчас не называют корпусами. Просто дома и номера. То-есть, не сейчас. Я говорил, что очутился здесь из будущего.

— Бульвар Информатики как сейчас называется?

— Никак. Его нет. Он прямо на месте аэродрома построен. А аэродром будет за городом. За Супонево.

— Так далеко?

— Требования безопасности. Реактивные лайнеры.

— Ракетопланы?

— Вроде того.

— Кто дал вам радиотелефон?

— Капитан КГБ Доренцова, Варвара Семеновна.

— Что такое КГБ?

— Комитет госбезопасности СССР. Он будет отдельно от НКВД… то-есть, от МВД. После войны разделят.

— После какой войны?

— Великой Отечественной… В общем, с Германией будет тяжелая война, погибнет двадцать миллионов человек.

На лице старшего лейтенанта выразился неподдельный интерес.

— Когда начнется?

— Двадцать второго июня сорок первого года. В четыре утра, без всякого объявления. Немцы нападут.

— Сейчас уже двадцать седьмое. Сентября сорок первого. Войны нет.

— Как нет? — непроизвольно вырвалось у Виктора.

— Так нет. Панику сеете, гражданин. Завтра вон воскресенье, трудящиеся отдыхают.

— Воскресенье? Так, может, в это воскресенье, потому я и здесь? Товарищ гражданин, эти, как их, сосредоточение войск, провокации на границе, как, как там??? Тогда все понятно! Пять часов у нас, хоть что-то успеют, хоть из Брестской крепости народ выведут! Что там, на границе?

— Значит, из будущего, и спрашиваете, что в прошлом? И не знали, что НКГБ уже выделяли из НКВД и обратно объединили? Историю не учили? А по разговору вы, похоже, закончили при царе гимназию, а то и университет. Читали, похоже, много. Не вяжется.

— Знаю, свою знаю. Она у вас другая. Каждый раз немного другая история.

— Вы сказали 'каждый раз'. Что имели в виду?

— Я несколько раз попадал в прошлое и возвращался. Каждый раз оно другое. Да и сюда я попал из другого прошлого.

— Уже кое-что… Кто вас перебрасывает, каким путем, с какой целью?

— Понятия не имею. А домысливать не хочу, незачем. Знаете, как в кино: вот один кадр, а тут сразу другой. Ничего странного, необычного не замечал.

— Кино…

Старший лейтенант вынул из стола пачку листов бумаги и химический карандаш, и пододвинул их Виктору.

— Попробуйте изложить все связно и понятно. Я пока перекурю. Курите?

— Нет.

— Здоровье бережете. Это хорошо. О здоровье вам думать надо. Скажу, чтобы чаю занесли. Писать вам, похоже, долго придется…

Рихштейн поднялся, надел лежавшую на столе синюю фуражку, чтобы быть по форме, привычным жестом одернул серую суконную гимнастерку и вышел. Вскоре из-за фанерной перегородки ('фанера-лучший проводник звука') донесся его густой басок — с кем-то он там говорил. Неосторожно для представителя органов, подумал Виктор. А, впрочем, какая разница? Все равно не сбежать. На окне решетка, снаружи часовой, в коридоре тоже — заметил, когда вели. Черт, угораздило же попасть…

— Товарищ старший лейтенант, может, на него надавить? — сказал за стенкой тот, второй. — А то ж так и будет травить. И где он только наблатыкался…

— Нет, — отрезал Рихштейн, — трясти пусть следователи трясут, у них работа такая. А у нас с тобой, Фелюнин, пока за ним утром не приедут, задача выяснить, как он проник на охраняемый нами объект. Периметр проверил?

— Так точно. Все клянутся-божатся, муха не пролетела.

- 'Муха'… Эта муха по костюму третьего роста. Метр семьдесят шесть. И ничего, ни парашюта, не планера, ни хрена не обнаружили. Не съел же он их. Слушай, может он гипнотизер? Внушает охране и проходит?

— Может. Сергиенко показывает, он прямо из воздуха у него перед радиатором появился. Ладно, бензовоз медленно ехал, а то б вообще сидели тут с трупом.

— Нет. Что-то мне подсказывает, что он не гипнотизер. И зачем тогда ему этот бред нести? И бред складный какой-то, на противоречиях не ловится… Радисты-то наши что сказали про радио?

— Да сперва, знаете, не очень удивились. Сказали, пару лет назад товарищ Долгушин такую штуку в молодежном журнале описал. Фантастика ближнего прицела. Ну, раз так, то за два года ученые могли и сделать, писатели, они же от них и черпают… Да, а вот как крышечку-то открыли — аккуратненькая такая, на защелочке, понимаете, — так сразу за голову, и говорят, такого не может быть.

— В каком смысле не может?

— Нету в мире таких раций. Не бывает. Ни одной лампы, детальки вот такусенькие, экран, как зеркальце в бритвенном наборе, кнопки-пупырышки. Проводки на шасси — будто паутинки какие нарисованы. Полагают, что эта… как ее… кристаллическая электроника, вот.

— Что за электроника, где применяется?

— Неизведанная вещь, можно сказать. Детектировать сигнал можно, усиливать, опытами установлено. Лет десять назад думали, вообще радиолампу заменит, ан нет. Какой-то там у них теории не хватает, а по простому опыту тут не дойти, это ж не магнето…

— Понятно. Что еще установили?

— Волна, судя по антенне, сантиметровая. Километр действие, не больше. Или чтобы труба была специальная для связи, волновод называется.

— Маркировка какая-то есть? Чье изготовление?

— Надписи под лупой рассмотрели, все на русском, большая часть не понятные. На пластмассе сзади выгравировано — якобы Рижский завод, тыща девятьсот девяносто седьмой год выпуска. На некоторых детальках звездочки видать. Вроде как оборонзаказ.

— Рижский, он при буржуях ничего такого не делал, случаем?

— Да надписи-то хоть какие могли поставить. Рижский, хренижский…

— Вот ить хренотень, твою… И, главное, накануне прибытия ракетного истребителя. Говорят, тыщу километров даст, а то и тыщу сто.

'Кирдык', подумал Виктор, 'полный кирдык. Сто пудов не отмазаться, даже и с артефактами. А у старлея-то с бдительностью того… Жалко даже. Морду не бил, даже не орал. Вляпается когда-нибудь с утечкой инфы и расстреляют… Да что ж я, это ж точно, не случайно ж вечером в субботу… Блин, блин, как предупредить-то, как, как? А если, наоборот, не война? Если я действительно шухер подниму, и из-за меня-то и начнется? Это ж меня, как провокатора сюда, что ли? Черт, черт, не надо суетиться. Возьми себя в руки. Не надо мне играть по чьим-то планам, мне свой надо, для этой реальности… Судьба страны на кону, миллионов народу.'

— Неплохой 'Казбек' на этот раз в гарнизонный завезли, надо будет еще взять, — продолжал тем временем Рихштейн. — В общем, пошли, Фелюнин, на улицу, на свежем воздухе мозговать проще…

Голоса стихли, Виктор взял карандаш и послюнявил кончик. На пальцах остался грязно-синий след. Что писать-то? 'Я, Виктор Сергеевич Еремин, попал сюда случайно…'

Дверь скрипнула. Виктор повернул голову. В комнату осторожно вошел красноармеец с мосинским карабином и притворил за собой дверь. Невысокий, с рябым лицом после оспы — тот, что в коридоре стоял.

— Вы это… — начал он полушепотом, — бежать вам надо. Двиньте меня табуреткой, только не сильно, и через окно в конце коридора, потом к лесу, к Соловьям, там вас с собаками не сыщут.

— Никуда я не побегу, — с неожиданным для себя спокойствием произнес Виктор, — и табуреткой двигать не буду. Другие просьбы, пожелания будут?

— Да вы… Это не провокация, не при попытке к бегству… Камарин я, из раскулаченных… Родню сослали, меня в детдом… Советы, падлы, зубами бы грыз… да что вы, не тратьте время, давайте скорее. Ваши придут, зачесть не забудьте…

'Значит, это 'ж-ж-ж' неспроста. И старлей вовсе не болтливый.'

— Малярия, — вздохнул Виктор, глядя в глаза Камарину, — вам сейчас отпроситься в санчасть надо. Или хотя бы хинин из аптечки. Немедленно. А то сейчас совсем худо станет.

— Ты че, ты… Сдаться, решил сука, да? Я ж тебя сам порешу, гнида! Сдохни! — и Камарин передернул затвор.

За спиной Виктора затрещал телефон. Нет, это не телефон. Это будильник, механический, 'Слава', непременная принадлежность каждой комнаты в соцкомплексе — чтобы граждане на работу не опаздывали.

Виктор откинул одеяло. Ешкин кот, уже и сны про попаданцев…

Эх, проснуться бы сейчас у себя в двадцать первом, и никаких изменений в истории, размыщлял он. Хотя здесь все лучше, чем осенью сорок первого. А на будущее надо завести гантели, пятикилограммовые или лучше восьмикилограммовые. Интересно, почем они здесь?

Внезапно он бросился к терминалу, повернул ключ, и не дожидаясь прогрева монитора, застучал по клавишам.

Насчет Руцкого ему не приснилось. Новой инфы за ночь не было. Романов по состоянию здоровья, Руцкой с ядерным чемоданчиком.

'И что теперь будет? Сто пудов с НАТО забьются. Руцкой — а в этой реальности он если и изменился, то мало — человек негибкий, властный, будут провокации — пойдет на воооруженный конфликт. Или Романов решил, что именно такой сейчас и нужен? И специально ушел в сторону, чтобы преемник начал войну? Спокойно, спокойно… Сильная сторона Руцкого — психологическая атака, напор, слабая — неумение вести аппаратную, текущую работу, подобрать кадры. Но и выборы скоро, значит, развалить чего по крупному, он, как врио, не сможет. Судя по тому, что видел, система у них начальственную глупость блокирует, расшатать ее, даже с самой верхушки, непросто. Есть 'горизонталь власти', заслуженные профи, которых так не разгонишь, есть партия смерти в глаза смотревших, которые, если что, любому боссу правду-матку резать будут, есть, наконец, КГБ с его супер-операцией, в которую Руцкому так просто не сунуться, и, главное, обстановка в стране не та, чтобы тысячами если не сажать, то увольнять: народ доволен и мозги врубил на полную катушку. Постарался однофамилец императора… Тогда зачем Руцкой? На кого давить? Повести массы? Куда? Одни загадки.'

…Унылый осенний дождь повис над городом. Серая завеса закрыла перспективы улиц, крупные капли сверкали в лучах фар ближнего света, пузырили и морщили тысячи луж, внезапно покрывших землю и тротуары. По мостовым текла измятая пленка воды, собираясь по обочинам в потоки, и унося в решетки ливневой канализации мелкое измокшее золото листвы. Дождь мелкой дробью сыпал по крыше троллейбуса и струился по стеклам, рвался с козырьков крыш и желобов и моментально пропитывал все, за что успевал зацепиться. Угасающая волна бабьего лета не могла справиться с этой выжатой на город губкой; было тепло, градусов пятнадцать, но салон настолько был пропитан влагой, что вентиляция не справлялась, стекла были изнутри болезненной испариной, и воздух казался более зябким, чем на самом деле. В протертом ладонью пятачке стекла Виктор увидел, как ветер треплет на ветру изначально кумачовый, но теперь отяжелевший, темный, словно пропитанный кровью, лозунг — 'СССР — ПОСЛЕДНИЙ ШАНС ЗЕМНОГО РАЗУМА'.

В кооперативе, куда он вошел, складывая на ходу зонтик и поеживаясь, его встретили загадочными улыбками. Нетерпеливая Вики даже спросила:

— Вас поздравить?

— С чем?

— Тогда пока не буду. Сами увидите.

'Одни загадки, одни загадки… Премию, что ли, дали? Ладно, проставимся…'

Прогрузившись, он получил мессадж от Кондратьева: 'Зайдите, я жду'.

— Ну что ж, — с многозначительной паузой произнес Иван Анатольевич. — Полина Геннадьевна сегодня в Москве, так что на меня пала эта прискорбная миссия сообщить, что вы у нас больше не работаете.

'Вот как, увольняют, значит. Действительно, я здесь потенциальный источник проблем. Остались только связи с силовиками… Бездельничать мы вам не дадим, говорите… Вот проверим, как слово с делом.'

— Ну что ж, — спокойно сказал Виктор, — было приятно поработать.

— Прискорбная для нас, — продолжал Кондратьев, — а с вас торт, потому что забирают вас переводом в Брянское отделение НИИагропроминформатики, документ утром пришел.

— А что это за НИИ? — несколько удивленно спросил Виктор, озадаченный корнем 'агро'.

— Судя по сетевому справочнику — какая-то блатная контора при ГКНТ. Собирают на местах бумажки, сводят в отчеты, пишут нормативы и стандарты. В общем, островок бюрократии.

— Зачем я им понадобился?

— Видимо, хотят предложить интересную творческую работу. Иначе бы выбрали не вас.

— Что же там за работа?

— Понятия не имею. Но наверное же, разъяснят!

— То-есть, в принципе, я могу и отказаться?

— Н-нуу… — протянул Кондратьев, — формально, конечно, можете, но знаете… Я бы не советовал, по крайне мере, вот так, сходу. Понимаете, у нас через них сейчас очень выгодный заказ, не хотелось бы… Если вам не понравится — немножко поработайте, потом тихо переходите обратно. Всегда будем рады. Но, по слухам, с условиями там нехило. О текучке кадров ни разу не слышал. Жалко, конечно, только вы у нас прижились, ну, что поделать… Бугалтерия вас уже рассчитала, вот только наличных на выдачу до обеда нет, так что мы оформили вам карточку. Можете с ней рассчитываться, правда, по области не везде еще, можете деньги снять.

— Понятно. Комиссия по обналичке большая?

— Какая комиссия, по какой обналичке?

— Ну, комиссионный сбор, когда деньги наличными брать.

— А-а, вот вы о чем. Нет сбора. Просто в сберкассе так три процента годовых, если с картой — два.

… Пресловутый НИИагропроминформатики оказался за городом, и от 'Паруса' до него надо было ехать на моторе. Или же на автобусе от автовокзала, но Виктору не хотелось терять время. Ехать к нему надо было по улице Брянского фронта, что вправо от памятника летчикам, до поворота на Толмачево. Стоял он в небольшом лесном массиве, и Виктор подумал, что если так вот идти от дороги через лес и дальше через поле, то можно попасть в Бежицу на Первомайку или в Десятый микрорайон.

Мотор оказался новым 'пазиком' — маленьким, мест на двадцать, желтым, он чем-то напомнил Виктору 'Хендэ-каунти', только без передних мест, на которые надо лезть, пригнувшись, и чуть подлиннее. Стопятидесятисильный дизель тихо мурлыкал справа от водителя, не мешая динамикам транслировать по случаю рабочего полудня 'Любимые хиты с катушек'. Чей-то знакомый голос с кавказским акцентом игриво выводил шейк 'Хрупкая девчонка', который так любил заводить сосед за стеной сорок лет тому назад:

Четырехэтажное зеленовато-серое здание института пряталось за деревьями, и к нему вела недлинная аллея, аккуратно уставленная светильниками. Дождь прекратился; по небу тянулись низкие, неестественно сочные лиловые тучи, словно сошедшие с компьютерных коллажей Бориса Борисовича, известного в Рунете под ником Boji. Теплый воздух был, как губка, пропитан влагой, в которой растворялись запахи грибов и прелой листвы, над асфальтом пешеходной дорожки вилась поздняя надоедливая мошкара. Пройдя вперед по аллее, Виктор увидел, что территория огорожена глухим трехметровым забором из зеленого профлиста, вьезд был сделан в арке такой же зеленовато-серой проходной, а на крыше института виднелась куча антенн и будок с жалюзи. 'Ведомственная связь, наверное' — мелькнуло в голове.

Сто пудов, подумал Виктор, в эту номенклатурную крепость его направило КГБ, и от этой мысли у него слегка тревожно заныло под ложечкой. Ну, то, что здесь он будет под присмотром, это понятно и логично. Вопрос в другом. Как он в эту закрытую среду бюрократии впишется? Какие у них там нравы, понятия? Наверное, подсиживают друг друга? Пишут телеги? И вообще, как там у них что принято? Паршиво быть белой вороной.

Виктор вдруг почувствовал, что за пару недель пребывания в другом Союзе перспектива пребывания в среде офисного планктона стала вызывать у него жуткое отвращение. Торчать среди людей, которые ничего полезного не производят, но тем не менее соревнуются в праве быть пупами земли разных категорий, слышать от каждого 'Это для босса', прекрасно зная, что это — перестраховка для их собственной задницы, отбиваться от их ежедневных, ежеминутных попыток перекладывать свою работу и свою ответственность на его плечи — до чего же это тошно после того ощущения силы и полезности, которое он успел почувствовать в кооперативе!

'Вряд ли я удержусь в этом дурдоме', сказал он себе, но тут же рассудительно добавил:

'Возможно, им просто нужен кто-то вроде универсала, чтобы и локалку админить, и железо чинить по мелочам и вообще… Еще б таких пару — тройку, будет нормальная своя компания, и тогда жить можно'.

Виктор вздохнул и оглянулся по сторонам, словно собравшись заходить в холодную воду. Вокруг тихо блаженствовала пригородная осень, пахло грибами и прелой травой, и в шелесте деревьев словно прятался негромкий гул, доходящий из-за забора. На небольшой асфальтовой стоянке дремали несколько авто в каплях невысохшей росы, и желтые березовые листики на их кузовах и стеклах, словно стикеры, напоминали хозяевам о грядущем переходе на зимнюю резину.

Стеклянные створки двери проходной автоматически разъехались перед ним, как в супермаркете. Он вошел внутрь и увидел привычные вертушки и стену с окошками для оформления пропусков.

— А вы пунктуальны, это хорошо, — раздался слева знакомый женский голос.

Виктор обернулся: перед ним стояла Семиверстова и какой-то незнакомый мужчина лет сорока пяти, невысокий, чуть полноватый, с азиатским прищуром глаз на смуглом лице с выдающимися скулами.

— Знакомьтесь, это товарищ Момышев, Илья Нариманович, завсектором проблем глобальной соционики. Будете работать в его подразделении. Извините, что не предупредили заранее — надо было проверить вашу реакцию.

Момышев, улыбаясь, подал Виктору мягкую и шершавую руку.

— Очень рад, что буду с вами работать. Надеюсь, и вы не разочаруетесь.

— Постараюсь… А реакция-то как? Подходит?

— Ну… Странно, что, узнав о переводе, вы не выразили беспокойства, как вы вольетесь в новый коллектив. Будь вы из нашего времени, это значило, что вы либо очень уверенны в себе, либо… не наш человек. Иногда эту мелочь упускают шпионы.

— Постараюсь не упускать.

— Ценю шутку… Мы пришли к выводу, что у вас там низкий уровень организации труда. Синергетика коллективной работы всегда дает лучший результат, чем соперничество индивидов, но требует личности в руководстве. Не обязательно сильной и яркой, иногда эта личность должна уметь держаться в тени, помогая раскрываться команде, но всегда личности развитой и духовно богатой. А вот посредственности, люди некомпетентные, боясь соперников, выстраивают организацию под себя, под шевеления своего тела, в результате большая часть людей действует в ждущем режиме, неэффективно, и не образует устойчивых межличностных связей. В этом случае человеку все равно, где работать, лишь бы… В общем, где-то так.

— Ну что ж, — улыбнулся в ответ Виктор, — будем надеяться, что ваша высокая организация труда даст возможность добиться еще более высоких успехов. Что мне предстоит делать?

— Узнаете все по порядку, — ответил Момышев. — Сначала оформим вам пропуск. Вам будет оформлен допуск на второй этаж института, куда не надо, не попадете, вас не пустят. По территории института вы тоже ходить не можете. Естественно, не надо спрашивать, почему.

'Так. Не похоже это на богадельню счетоводов. Ну ладно. Нос совать не будем. Незачем себе жизнь усложнят, если что, не знал, не ознакомлен, и точка.'

— Ясно. А как же я тогда на второй этаж попаду?

— За вертушкой налево лестница и проход по эстакаде в корпус.

'Как сложно-то. Зачем-то они этот мостик соорудили. Это не мое дело, это не мое дело…'

— Ну все, мужчины, — вздохнула Светлана, — мое присутствие здесь дольше не требуется, поеду своими делами заниматься. Регулярно буду навещать.

 

9. Эра Великого Конца

Переход оказался без окон, с прозрачной крышей из поликарбоната.

— Ну, про официальный профиль нашего отделения вы уже слышали, — продолжил Момышев, — подробности легенды получите на инструктаже. Для всех мы — блатная контора с бумажной работой. Вы официально специалист по обслуживанию компьютерных систем импортного производства, к вам приносят аппаратуру, вы с ней возитесь, ничего не знаете. Хотите знать, чем мы на самом деле тут занимаемся?

— Не хочу, — совершенно искренне ответил Виктор.

— Узнать все-таки придется. Мы занимаемся проектами средств переустройства мира после краха глобализма.

— Верите, что крах наступит?

— Он запланирован. Возможно, когда-нибудь человечество назовет наши годы Эрой Великого Конца. В отличие от ваших советских деятелей, мы не ставим больше на рабочие движения. Рабочий класс в развитых странах ужат и придавлен: часть производства перенесли туда, где вчерашние голодные крестьяне готовы вкалывать, как папуасы, за стеклянные бирюльки, да и дома рабочих поджимают мигранты из тех же стран. Белые воротнички бесправны и люменизированы, демократическая интеллигенция превратилась в маргиналов, независимая пресса — в развлечение для дебилов. Мы ставим на мелкий и средний бизнес, он активен и жаждет все поделить. Главное — стопроцентно гарантировать этим хозяевам их собственность и доходы, при возможности поживиться за счет крупной рыбешки.

— Мелкобуржуазная революционность?

— Да, что-то вроде. Пусть раскачивают лодку и ослабляют свое государство. Впихивать в социализм мы их не будем, главное, чтобы не мешали нам жить.

За тоннелем перехода оказался обычный офисный коридор со стенами холодного серо-голубого цвета; вдоль одной из них тянулся ряд металлических дверей с кнопочными кодовыми замками, без табличек, только номера. Широкие окна на противоположной стороне были закрыты теми самыми жалюзи, которые Виктор заметил снаружи. Невидимые кондишены гнали навстречу легкий ветерок.

Они остановились возле пятой двери от входа. '212' — прочел Виктор.

Наружная дверь открылась в полуметровый тамбур со второй дверью, которую Момышев отворил обычным ключом. За тамбуром был кабинет, почти без мебели, только пара серых двухтумбовых металлических столов с плоскими плазменными экранами терминалов, которые были вмурованы в столешницы с окнами из толстого зеркального стекла, готовые по необходимости прикрыться сверху гибкими стальными шторками. Клавиатура была в виде нарисованных, как показалось Виктору, клавиш под той же стеклянной столешницей, вместо мыши справа просвечивало что-то вроде то ли коврика, то ли тачпада. Никаких бумажек и даже письменных приборов не наблюдалось; вся информация, рожденная в этом пространстве между строгих, как костюм мидл-менеджера, стен, должна была умереть в угловой тумбе, скрывавшей в своих недрах системный блок. Виктор вошел внутрь: в заднюю стенку справа от входа был вделан шкаф системного блока с кондиционером и сейф, а слева — шкаф-сушка для верхней одежды, холодильник, микроволновка, кофеварка и что-то вроде бара с прозрачной посудой из закаленного стекла. Между окнами висела плазменная панель, завешенная механической шторкой.

— Это от электромагнитного излучения, — кивнул Момышев на столы, — чтобы не могли информацию снять.

— Хорошо продумано.

— Мир не должен знать, как его будут окучивать. Это помешает ему быть счастливым.

Виктор внезапно догадался, что это странный дизайн, сочетавший крайний аскетизм с продвинутостью, преследовал еще одну цель: бумага, или посторонний предмет, выпавшие из портфеля или кармана, не могли остаться незамеченными или залететь под мебель.

— Вот ваше рабочее место, — кивнул Момышев на стол у стены, поменьше. — Сейчас, конечно, вы в систему не войдете, оформим, все положено, тогда активируют допуск.

— Понятно. А чем я буду тут заниматься, я тоже, конечно, узнаю после того, как подпишу все бумаги?

— Ну, работа у вас будет та же, что и в кооперативе. Постановщиком. У вас получается, есть смысл вас в этом качестве и использовать. Только в наших проектах.

— То-есть, я буду консультировать разработку подрывных операций против Запада… и еще кого-то там?

Момышев улыбнулся; в уголках его прищуренных глаз появилась сетка морщинок.

— Ну вот почему думают, что у нас могут предложить человеку то, что он не хочет, не готов делать? Задача проекта, в котором вы будете — не разобщать мир, не ссорить, а объединять. Объединять глобальными информационными сервисами. Вы же сами давеча убеждали всех насчет датацентров. Неужели вы хотели ими кому-то навредить? Не верю.

— Нет, конечно. Датацентры позволят лучше вести бизнес, особенно в мелких и средних компаниях, где сложно создать полноценную инфраструктуру.

— Вот видите! Вы и понадобились нам, как человек, который понимает, в чем нуждается завтрашний бизнес, и вообще простые забугорные обыватели. У Китая есть возможность завалить мир дешевыми материальными ценностями, у нас — дешевыми информационными сервисами. Это лучше, чем ваше газовое и нефтяное геополитическое оружие. Согласны участвовать?

— Дело благородное… А на каких условиях?

— Теперь о бренной материи. Система стимулирования у нас несколько иная, чем в кооперативе. Поскольку проект масштабный, то основное вознаграждение будет, когда начнут получать конкретные результаты. Размеры достаточны, чтобы сразу приобрести, например секцию в малоэтажке с участком, коттедж, и еще останется на что-то там, например, путешествовать. Короче, Вы становитесь хорошо обеспеченным человеком, после чего можете либо идти, так сказать, на пенсию с комфортом, либо идти на следующий масштабный проект, и, если потянете, по результатам вам делегируют небольшую фирму, в которой можете реализовать любые творческие планы. Дальше загадывать пока не будем.

— Подождите. Если я правильно понял, по следующему проекту в качестве оплаты дадут собственный бизнес?

— Ну, можно и так сказать. Оно, конечно, со своей стороны социальное обременение, но с другой — можно свободнее решать вопросы на свой страх и риск. Или вы против?

— Ну почему же… Просто непривычно как-то для социализма.

— Зато логично. Хозяйство — в руки тому, который в этом хозяйстве разбирается. Ну, у вас еще впереди годы подумать над деловыми планами, а пока… Кстати, вы, насколько мне сообщили, идейно не против частной собственности?

— Идейно-нет. Вон у нас постоянно говорят, что мы всем, что потребляем, обязаны частнику.

Плечи Момышева внезапно затряслись, и не успел Виктор удивиться, как его новый шеф издал громкий раскатистый смех. Он хохотал, как ребенок, откинувшись за спинку стула, и запрокидывая голову.

— Обязаны… Ишь, чего выдумали… Да это… Ну если вдруг сказать, что победе в Великой Отечественной мы все обязаны товарищу Сталину. Но ведь даже Сталин этого не говорил. Он народ упомянул. Так что частник у вас, надо понимать, хуже Сталина.

— Ну, может они в чем-то и правы? Ведь производят частные предприятия?

— Виктор Сергеевич, в компьютерах вы лучше, чем в экономике. Не надо путать частное предприятие и частное лицо. Хотя, может, вас нарочно там запутывают. Частник — это частное лицо. Без денег он ничто, не может ни нанять никого, ни чего-то выпускать. Деньги частника — главное. А откуда берутся частные деньги? А это то, что после расчетов за материалы, комплектацию, налоги и прочее частник не заплатил работникам, а взял себе — вроде как на развитие производства. Это, по сути, не его деньги, а вроде как он одолжил, чтобы вернуть с процентами, в виде гарантии заработков, роста зарплаты и так далее. Ну и откуда мы знаем, сумеет ли он этими нашими деньгами распорядиться, или по ветру пустит? Будем надеяться, что естественным отборам все умные и хозяйственные? Так это когда работает, когда нет. У вас, например, часто нет. Ну и какие же вы банкиры, если так вот запросто раздаете кредиты? Точнее, считаете нормальным такую экономику, где хочешь, не хочешь, а вынуждены кредитовать неизвестно кого?

— Поэтому-то частную собственность у вас официально и отменили?

— Вы о делегированной? Ну, на самом деле, это просто такая универсальная схема, где можно слепить и частную, и государственную и любую. Чем она хороша: просто уходим от этих дурацких споров, какая собственность лучше, а начинаем разбираться в сути, во взаимных обязательствах личности и общества, создаем систему таких общественных типовых договоров. Вы приобретаете зубную щетку — присоединяетесь к одному договору, приобретаете фирму — к другому. От идейных споров перешли к тонкостям, к деталям…

'Молодцы', мелькнуло в голове у Виктора. 'Не стали париться, подо что подгонять — частная там, собственность, общественная. Какую им надо, такую и придумают, и законы под нее сочинят. И спорить не о чем. Самая лучшая — у них, потому что они ее под себя заточили, а не под мировой порядок. Но — надо дать понять, что с потрохами он меня этой фирмой не купил.'

— Да, — согласился он, — значит, есть смысл работать до конца проекта. А то меня вчера уже на компьютерное производство переманивали.

— Кто? — встревожился Момышев. Судя по его лицу, он видел в этом не только проблему движения рабочей силы. — Как они представились, как выглядели?

— А, да нет, это совсем не то. Просто мужики с завода, с опытного производства, видимо. В буфете в комплексе за одним столиком обедали. Знаете, они так увлеченно о работе говорили, что ели машинально. Так просто, к слову и пригласили, нехватка народа у них.

— Ну это другое дело… Нехватка — да, она сейчас везде нехватка. И насчет еды вы тоже правильно подметили. В психологии это называется 'проблема голодного художника'. То-есть, голодный художник не откажется писать картины ради того, чтобы найти более стабильный источник заработка. И это сейчас общая проблема.

— Союзная проблема? Много художников и некому работать?

— Нет, ну почему союзная… Глобальная проблема. — Момышев заговорил торопливо, словно боясь, что Виктор сейчас начнет его перебивать и расспрашивать.

— Вот вы верно подметили, у нас экономическая система сейчас как бы толкает человека вверх по пирамиде Маслоу. Человек насыщает более высокие потребности, а о более примитивных меньше заботится, ну вроде как это само собой. Не знаю, как это ученые объясняют, просто оно так выходит. Законы развития потребностей, они, знаете, не природные, они зависят от личных ценностей человека, значит, и от общественных ценностей. И в результате, понимаете, у нас вот этот вот низ пирамиды, основание, первый этаж, оно не растет до бесконечности, как раньше предполагали. Рост материальных потребностей замедляется, и значит, теоретически — пока теоретически — может наступить такой момент, когда можно сказать, что они в целом удовлетворены. Ну, то есть не играют для человека главной роли. Может, при этом будет даже распределение по потребностям, ученые спорят, тут разные мнения. Это детали.

— То-есть, общество будущего, которое раньше называли коммунизмом — это голодные художники? Люди, которые ради высшей идеи могут обходиться без еды, горячей воды, и так далее?

— Нет, это же крайности — голодный художник, это я для примера привел. Для упрощения. Хотя когда-то так многие действительно себе его, это светлое будущее, и представляли. Наверное, сами были из этих голодных художников и видели идеал человечества по своему образцу. А вы инженер, и видите свой.

— Фанатики-коммунары, как голодные художники? Мысль интересная.

— Фанатизма мы тут у себя не допустим, не то время. Вообще, пирамида Маслоу — очень упрощенная схема потребностей, есть и другие, ей просто объяснять хорошо…

Виктор заметил, что Момышев волнуется. Словно бы он хотел сказать Виктору сейчас что-то важное, от чего зависела его собственная жизнь. А, может, и жизнь Виктора.

— Стоп, мы немного ушли в сторону… Главное, в нашей стране человек выше растет. А в западном обществе никогда ничего по потребностям не будет, из материального, потому что там на первом уровне для прибыли изобретают все новые, новые и так до бесконечности. Там экономический механизм держит человека внизу пирамиды, непрерывно расширяет основание, и не дает перейти на более высокие этажи. То-есть, держит человека на уровне обезьяны, ну, не всех там, большинство людей, не дает расти. Это что значит? Значит, человечество там не эволюционирует, как биологический вид. А что бывает с видом, если он перестал эволюционировать?

От волнения Момышев даже расстегнул пуговицу на воротнике.

— Теперь вы понимаете, насколько важно то, что вы здесь, не на заводе, не где-то? Не для правительства, не для нашей страны, вообще, для всех! Если мы не отладим альтернативное общество, альтернативную экономику, которая будет развивать человека, как биологический вид, то вот эта столбовая дорога мирового сообщества, куда они нас всех зовут интегрироваться, приведет хомо сапиенса к его концу. Он выродится. Он уже вырождается. Это борьба за продолжение рода. В высшем смысле, если хотите.

'Ну что ж', подумал Виктор, 'говорить они умеют красиво и складно. Посмотрим, что там будет в натуре.'

— Ясненько. По крайней мере, в отличие от нашей реальности, мне понятен смысл вашего эксперимента.

— Ну, это хорошо, что вы поняли. Это очень хорошо, что вы это все понимаете. Вот тут некоторые кричат — не надо ставить экспериментов над обществом, не надо ставить экспериментов… Да ведь все существование общества, вся его история есть эксперимент природы, стихийный и безжалостный. И не попытаться внести хоть каплю разума в этот слепой опыт над миллиардами людей, которых мучают массой угроз, от ледников и пещерных медведей, до войн и кризисов, просто бесчестно.

 

10. Игра с нечеткой целью

После такой длинной лекции в жизни Виктора обязательно должно было что-то произойти.

И произошло.

За дверью послышался звонок. Момышев нажал на кнопку, щелкнул магнит звонка, и в комнате появилась Семиверстова, несколько запыхавшись.

— Пришлось вернуться, — сказала она переводя дух. — Кофейник у вас можно включить? Обстановка усложняется.

Виктор промолчал. В таких случаях лучше вопросов не задавать, что надо, скажут сами.

— Сейчас, минуточку, — Момышев направился к шкафу, чтобы удовлетворить просьбу дамы, — присаживайтесь, в ногах правды нет.

— Где ее только нет, этой правды…

Светлана Викторовна отставила в сторону офисное полукресло с обивкой из темно-серой винилискожи и устало опустилась в него.

— Короче, Виктор Сергеевич, по вашу душу снова курьер из ЦРУ. Ожидается в Брянске в ближайшие дни, кто, пока не вычислили. Руководство решило, что надо продолжать игру. Так что учите легенду в деталях. Лучше бы, конечно, он раньше пришел, можно свалить все на 'я недавно, я ничего не знаю'. Работу по программе тоже не отменяют, будем пахать на два фронта. Многое поменялось.

— Я в курсе. Читал вчера про передачу полномочий Руцкому.

— Руцкой пусть вас не волнует. Это вас не коснется.

— Да, но в нашей истории…

— Мы в курсе вашей истории. Это не ваши проблемы. Вас больше касается то, что НАТО может начать боевые действия в самое ближайшее время. В Югославии, с вариантом втягивания СССР в конфликт и его дальнейшей изоляции на мировой арене. Все ожидали и все-таки как все не вовремя…

— Я должен в этом как-то участвовать?

— Пока не спрашивайте, узнаете позже. Ну и насчет НАТО — тоже никому.

— Могила. Кстати, а как же они с рухнувшим долларом полезут?

— Ну доллар пока не рухнул.

— Так вчера же сообщили — дефолт.

— Дефолт-то дефолтом…

Светлана положила левую руку на крышку стола и начала легонько постукивать по ней пальцами. 'Волнуется' — подумал Виктор.

— Понимаете, это в прогнозах экономистов должно было вот так сразу обрушиться. Однако положение любой валюты — во многом вопрос психологии людей и правительств, вопрос игры на выживание. У США есть план спасения доллара, и состоит он в том, чтобы всем миром свалить и разграбить русских, за счет их богатств покрыть долги, и не только штатовские. И вероятные подельщики, то-есть страны ЕС, Китай, Япония и прочие, скорее всего, согласятся. Бомба под доллар заложена, фитиль горит, если за какое-то время они нас не успеют ограбить и раздеть, глобализм рухнет, если полезут и не получится, тоже рухнет, а в ближайшие дни у них максимум что изменится — это кредитный рейтинг Штатов. Что касается вас — просто попробуйте психологически себя подготовить.

— К чему?

— Если бы это кто-то знал. Есть такой термин — игра с нечеткой целью. Его ввел Ботвинник, когда работал над своей шахматной программой.

— Интересная, кстати, задумка, — вставил Момышев. — К сожалению, Ботвинник, как шахматист, гениален, как инженер талантлив, а вот как внедренец… Помните, он все никак не мог сдать готовый продукт, пытался соперничать с человеческим мозгом, требовал все более и более мощные машины?.. Слава богу, мы обратили внимание. Теперь это программа для управления общественным сознанием. Тоже что-то вроде шахматной игры.

— Да, есть такое, — подтвердила Светлана. — Как там наше кофе-то? Короче, если общая цель игры ясна — поставить мат — то во время игры шахматист не может заранее просчитать все варианты и меняет ближние цели игры по ситуации. Ну и к чему вам готовиться, тоже зависит от ближних целей.

Бело-синий автоматический кувшин щелкнул терморегулятором. Момышев по-хозяйски расставил чашки; чашку Виктора он поставил прямо над клавиатурой.

— Она у нас сенсорно-оптическая, — заметил он, видя волнения Виктора, — пока машина отключена, можно что угодно ставить. А то, знаете, на обычную клавиатуру прольют, а для этих машин они дорогие, надо кучу проверок, что там жучков нету. Да, с вашего позволения, — он взглянул на востоковский хронометр на левом запястье, — я на четверть часа отлучусь по служебной необходимости.

— Конечно, — сказала Светлана, — мы подождем.

Едва Момышев скрылся за дверью, как она протянула Виктору листок из блокнота с телефонным номером и фамилией — 'Лазарева Вероника Станиславовна'.

— Вы говорили, что не возражаете познакомиться. После работы позвоните по этому телефону, пригласите в драмтеатр. Сегодня комедия, Жеронский ставит. Два билета забронированы.

— Погодите, — удивился Виктор, — я что, уже обязан знакомиться?

— Ой, простите, это у меня уже по привычке всегда служебный жаргон… Конечно, это ваше дело. А что, вы не любите театр?

— Ну почему же, давно хотел сходить посмотреть, как тут у вас. Просто некогда было, да и одному как-то…

— Тогда что смущает?

— Да ничего. Сходить с дамой в театр… Просто мы незнакомы… Но, с другой стороны, она ваша подруга. А, кстати: ее кто-то ревновать не будет?

— Виктор Сергеевич! Неужели вы думаете…

— Все, все, нет вопросов. Обязательно приглашаю.

Пискнул звонок и в кабинете, радостно сияя, появился Момышев.

— Все готово, можно идти оформляться. Светлана Викторовна, у вас все к моему новому подчиненному, а то надо бы еще успеть сегодня первый сейшн провести. Время не ждет.

— У меня все, — ответила Семиверстова, — кофе хоть допить можно?

— Какие вопросы? Да, Виктор Сергеевич, у вас по тому, что обговорили насчет работы, какие вопросы есть?

— Только один. Удивительно, что меня сначала пустили на территорию, а потом оформляют.

— Верно подметили. Так не делают. Но вы — особый случай.

— А этот особый случай не привлечет внимания?

— Кого? Разве что предположить вражескую агентуру здесь, но это будет совсем другая ситуация.

Формальности заняли около часа. Вопреки ожиданиям Виктора, ему не сканировали сетчатку и не снимали отпечатков пальцев, а, как в старые добрые времена, давали заполнять анкеты, писать по образцу заявления от руки и знакомили под роспись с различными документами. В частности, Виктор узнал, что он не может выезжать за пределы СССР и обязан сообщать о постоянных контактах с иностранными гражданами и тому подобное.

'Ну и ладно', думал он, ставя очередной росчерк, 'на этот раз не зашлют куда-нибудь к членам НАТО, ну его на фиг такие командировки'.

В графе 'Год рождения' оказался переправлен от руки на 'Возраст, лет', в графах времени окончания учебных заведений заранее красовались значки, похожие на буквы 'Z', перечеркнутые посредине горизонтальной чертой. Зато положение попаданца позволило Виктору со спокойной совестью вписывать многочисленные 'Не был', 'Не участвовал', 'Не состоял' и 'Не привлекался'.

— А вот насчет родственников за границей, — поинтересовался он, — в РФ или СНГ указывать?

— Не указывать, — невозмутимо ответил ему худощавый седой сотрудник, — указываются только за государственной границей нынешнего СССР. Географически.

Виктор облегченно вздохнул и поставил в соответствующей графе 'Не имею'.

Среди кучи вещей, с которыми его ознакомили, было местонахождение в корпусе столовой, мест общего пользования, медпункта, комнаты психологической разгрузки, а также порядка заказа товаров в магазинчик возле проходной, из чего можно было сделать вывод, что его будущее восьмичасовое затворничество в пределах этажа довольно комфортно и продуманно.

— А как у вас тут проставляются при приеме на работу? — спросил Виктор, когда принятием бремени обязательств и правил было покончено, и он возвращались по коридору, который начинал казаться уже привычным, как и изредка попадавшиеся навстречу сотрудники ('здрасьте-здрасте'), без единой бумаги в руках.

— Были бы мы сейчас в Бухаре, — несколько задумчиво ответил Момышев, — вы бы после работы пригласили бы нас к себе на плов. Бывали в Бухаре?

— Да. Потрясающе. Такая древняя культура!

— Вот плов там тоже древняя культура, а не продукт питания… А здесь мы все, можно сказать, вчера пришли, традиций пока никаких, со временем, надеюсь, сложатся. Так что отложим на будущее. Нам сюда.

Они остановились возле комнаты с номером 228.

— А мы не в двести двенадцатой?

— Это комната для рабочих групп, все уже собрались. Не будем тянуть, проведем первое заседание, заодно и с народом познакомитесь. Рабочая группа вместе с нами — семь человек. Всегда будет семь, это не случайно. Число должно быть нечетным. В группе из трех человек всегда возникает оппозиция двух к одному, из пяти — трое против двух, если больше девяти — внутри возникают лидеры и несколько групп. Поэтому — семь. Прошу…

Публика оказалась Виктору незнакомой. Хотя кто знает, может, имена некоторых из присутствующих лет через…дцать будет знать вся планета. Кроме него и Момышева — два молодых паренька и девушка, видимо только из вуза, пожилой мужчина, видимо, уже за семьдесят, с редкими седыми волосами на затылке, и дама лет шестидесяти, худощавая, с жесткими опущенными складками в уголках рта. Новых коллег представляли по старшинству.

— Значит, Виктор Сергеевич? Очень приятно. А я Шниперсон, Борис Натанович. Доктор экономических наук, длительное время работал в одном институте при Госплане… хотя это, наверное, в данном случае неважно. Беседовал в семьдесят девятом с вашим предшественником. Тогда это был шок. Сейчас уже как-то более спокойнее, года, видимо.

'Беседовал с предшественником'. Пожалуй, это самое главное, подумал Виктор. Хорошо бы расспросить. Если, конечно, позволят.

— Инна Станиславовна Амченцева, физик. Должна предупредить сразу — меня пригласили, как штатного скептика, у меня, как считают, не слишком приятный характер, поэтому, если сможете, на меня не обижайтесь. Вы не обидчивый? Лишь бы делу помогало? Приятно встретить интеллигентного человека.

Ладно, потерпим. Лишь бы она по делу и без личных подколов.

— Здравствуйте. Гена… Геннадий Михайлович… Евлашин.

Значит, Гена. Худощавый пацан в стиле подросшего Гарри Поттера, но жилистый, видимо, привык к физическим нагрузкам. Несмотря на обманчивую внешность, явно не 'ботаник'. Прикид — джинсовый коттон. Дресс-кода, видно, тут не практикуется. По какой же ты профессии, Гена? Но явно не из органов. Смотрит с удивлением и восхищением, словно на космонавта.

— Мечина, Лада Григорьевна. Окончила ИНЖЭКОН по специальности 'Информационные системы в экономике и управлении'.

Лада Григорьевна, несмотря на чисто городское для нашего времени имя (явно не обошлось тут без знаменитого мулермановского хита), словно сошла с газетной фотографии 50-х 'Знатная птичница молодежной бригады'. Статная фигура, легкая здоровая полнота и здоровый румянец, нежно покрывавший приятные округлости щек, большие синие глаза — большие еще и от восторга встречи с живым путешественником по времени — все это издревле почиталось в российском селе за признаки красоты и женственности. Темно- синяя юбка, серебристо-стальной дамский пиджак, чулки с провоцирующей сеточкой. Кольцо. Замужем.

— Куладзе, Платон Вахтангович. Специальность — психология, увлекаюсь нейролингвистическим программированием. Но это, понимаете, не узкая специализация, я еще много занимался математикой, кибернетикой. Вообще технику люблю, радиолюбитель…

Платон Вахтангович был совсем не похож на грузина. Нос не кавказский, лицо немного округлое, волосы каштановые. Видимо, фамилия по отцу, внешность от матери. Как хорошо, что мы все такие разные и вбираем в себя черты разных культур… По виду добродушный сангвиник, этакий Санчо Панса. Расстегнутый костюм — двойка, без галстука.

— …Предмет обсуждения сегодняшнего заседания — чем привлечь бизнесменов, политиков, наконец, простого обывателя к нашим сервисам, чтобы он не видел без них своего современного бытия. Нужен какой-то инициатор, маркетинговый ход. Первое слово, наверное, вы, Виктор Сергеевич, если у вас уже есть идеи.

— Есть, — кивнул Виктор.

— Пожалуйста…

— Социальная сеть. Они подсядут на нее, как на наркотик. Бизнесмены, домохозяйки, студенты, тинейджеры, пенсионеры, все.

— И что же их так будет тянуть?

— То же, что и в реальном мире. Получать информацию от других людей, проверять на обществе свои идеи, мысли и чувства, делиться со знакомыми, самовыражаться в своей компании, наконец, просто отвлекаться от забот. Только здесь возможность связи со всей планетой, и это много меняет. Например, парень когда-то любил девушку, отношений у них не получилось, уехал в другой город, забыл. А теперь она здесь, в сети, и можно попытаться разыскать ее и начать все снова.

— Идея понятная, — поспешил резюмировать тезка великого мыслителя. — Можно считать, что для любого агента социальной сети ключевые понятия — мнение, влияние и репутация. Это игра, где люди самоутверждаются с помощью мнений и борются за вляиние, то есть за сетевую власть. А власть отражается в репутации.

— Ну да, — согласился Виктор, не ожидавший столь быстрого схватывания сути одного из величайших открытий двадцать первого века, — например, там фотки вывешивают свои и их оценивают, это вроде репутация… и каменты, то-есть мнения.

— Что-то вроде 'Одноклассников', - вставил Гена, — у них там фотки, адреса, биографии…

— У вас уже есть 'Одноклассники'?

— У них, с девяносто пятого. Classmates.com. У нас пока немного по-иному — смотришь в справочнике, кто выпускники, ищешь нынешний адрес и переписываешься. Или конфу заводишь, и на нее всех собираешь.

— Только в сети это все проще превратить из жизни в азартную игру, симуляцию жизни, — добавил Платон. — Classmates, она пока вроде как утилитарный сервис. А вот у вас, похоже, взрыв социальных сетей произошел, когда они стали имитацией общественных связей, иллюзией. Полагаю, их есть смысл рассматривать, как игры в управление людьми, с возможностью образования коалиций.

— Угу. Человек в игре получает имитацию поддержки и чувство защищенности, — снова вылез Гена. — А без сети будет ломка. Что-то вроде слега у Стругацких, только не так явно. Поскольку выдуманный мир ярче и богаче реального… Верно?

— Наверное… Но у нас и сетевые онлайновые игры есть. Там тоже можно прокачиваться.

— Ну, это всего лишь варьирование степенью иллюзии… простите, я, наверное, слишком часто перебиваю?

— Ннет, что вы…

— Полагаю, здесь надо начать с выработки моделей влияния и моделей диффузии инноваций, связанных с формированием общественного мнения.

— И здесь особенно важно формирование мнения о наших товарах и услугах — вступилась Лада.

— Ну, не только… Вообще наших жизненных ценностей, типа поведения, отношений с людьми.

— Так это можно и потребности корректировать! — воскликнул Борис Натанович. — И сгладить влияние стихийного спроса на необходимый во избежание дефицита запас товаров! Лучше стыковать потребности с выпуском.

— Ну, положим, коллега, это неоднозначно, и опыт вашего байбаковского Госплана это показывает. В альтернативной истории Госплан вообще закончил демонтажом плановой экономики, это мы знаем…

— Инна Станиславовна! Речь идет прежде всего о том, чтобы избежать проблем динамических систем товаропроизводства, вызванных наличием бифуркаций… то-есть, о кризисах, по-простому говоря…

— Для разведки еще хорошо. Представляешься кем угодно, и играешь на психологических слабостях.

— Коллеги, коллеги, — забеспокоился Момышев, — не начинаем ли мы фонтанировать идеями при недостатке информации? Давайте сосредоточимся на главном — стратегии завоевания аудитории. Продолжайте, Виктор Сергеевич.

— Ннну… — протянул Виктор, пытаясь поймать оборванную нить рассказа, — за рубежом лидирует Facebook, это для личного общения. Создаешь профиль с фотографией, можно аплоадить… то-есть загружать фотки и видео, делать сообщения на своей и чужиз стенах… ну, как записки оставлять, делать группы, подмигивать… ну, виртуально, конечно, подмигивать, из новых также чаты, возможность вместе документы редактировать, веб-страницы создавать, есть поиск друзей по мылу, скайпу, аккаунтам в аське… Я понятно?

Ему закивали.

— Ну Myspace, это тоже для личного, только упор на аудио и видео, 'В Контакте' — тоже… а, вот, есть LinkedIn, так она в основном для делового общения. Да, совсем забыл, в сетях еще создают электронные платежные системы, чтобы можно было делать покупки в Интернет-магазинах. И блоги… — при этих словах Лада хихикнула, — ну, блоги, дневники, такие.

Цепляясь за обрывки впечатлений — в социальных сетях он особо не засиживался, некогда было за несколькими местами работы — он постарался свести в более-менее всязную картину основные заманухи. 'Черт, никогда не знаешь, что пригодится… Хотя 'Мой круг' вроде помогает работу найти… никогда не пользовался, правда, надо попробовать… а, блин, я же здесь! А он там!'

Когда Виктор закончил, его буквально сбил с ног поток фраз и реплик — впрочем к нему не относящихся.

— Коллега, учтите эффект кластеризации и локальную промежуточность мнений! А также асимметричную информированность и рефлексию агентов!..

— Если считать, что каждая конфигурация равновероятна, то существует априорная неопределенность, равная энтропии от числа конфигураций…

— Ориентированный граф описывает, от чьих действий зависят выигрыши агентов…

— А вот если мы предположим, что конформность или независимость в большой социальной группе может моделироваться с помощью модели Изинга…

'Боже, куда я попал', думал Виктор, 'как я буду ставит задачу среди этих вундеркиндов? Срочно, срочно за учебники. Хотя бы понять, на каком языке они общаются, что такое выпуклые затраты… а про теорему Кронекера-Капелли нам когда-то читали, вспомнить, вспомнить только надо'.

И еще он почувствовал, что подаренная ему только что мечта о собственной фирме тает, как мороженое в стаканчике.

 

11. Искусство чесать репу

— Кофе будете?

'Интересное выражение. Раньше бы спросили — 'Хотите кофе?' Теперь хотеть — значит, делать.'

— Да, спасибо. Кофе у вас хороший. 'Максвелл Хаус', судя по вкусу?

- 'Московский'. Выращивают во Вьетнаме. Как они там его выделывают, не знаю. А чипсы дубровские. Угощайтесь.

Они сидели у себя в двести двенадцатой; группа разошлась после определения плана работ. Виктор пытался привести в порядок мысли после нахлынувшей информации. Момышев сосредоточенно помешивал сахар одноразовой пластиковой ложкой в своем стакане: лицо было явно недовольным.

— Сумбурно! Сумбурно прошло. — Илья Нариманович аккуратно положил ложку на бумажную салфетку. — Молодежь горячится, спешит самовыразиться до уяснения, заражает остальных. Не притерлись люди. А я, признаюсь, хотел показать вам образцовый брейнсторминг. Спросите, почему не ТРИЗ-семинар?

— Не спрошу. Задача слишком неизученная для большинства, трудно оперировать логикой. Я тоже подкачал — надо бы хоть терминологию освоить, а то иногда не знаешь, что и ответить.

— Терминология — дело наживное, — хитро прищурился завсектором, — вы, Виктор Сергеевич, главное, старайтесь изложить суть, образ предмета. С деталями разберутся. А то у нас народ хватается за деревья, а вот с лесом… Например, сегодня главное было — почему у вас произошел скачок, бум соцсетей. Теперь, на базе нашей теории, мы сможем развернуть наш SweetHome во Внешсети с опережением, года через два, а к две тысячи восьмому наберем миллиард счетов и будем продавать буржуям сетевую рекламу — по скромным подсчетам это принесет стране полтора-два миллиарда долларов в год. Так что не теряйтесь.

— Постараюсь. Ах да, забыл упомянуть еще о твиттере.

— Twitter? — переспросил Момышев. — От Twit, 'насмешка'? Подкалывать друг друга в сети?

— Нет, это микроблог такой, ну, ежедневник, по-вашему, туда можно писать с мобильных устройств, отовсюду. Вот идет человек по улице, что-то увидел, написал.

— Вроде песни акына?

— Может быть.

— А, вспомнил. Это про него вы говорили в исполкоме — путь пишут в блоги с мобильника, чтобы сами себя зафлудили?

— Ну да, было. Но это если довести до абсурда, когда они вообще не работают, а в блогах сидят. А так у нас микроблоги все-таки считаются развитием демократии. Вот, допустим, какой-то политический руководитель куда-то поехал, что-то увидел, сразу, с места, написал. А остальные все видят, как он работает, где бывает.

— А зачем?

— Что зачем?

— Ну, всем читать 'Я приехал в Нееловку', 'Видел тамошний дом культуры, кресла в зале старые'?

— Как зачем? Чтобы все видели, что он делает на деньги налогоплательщиков.

— А-аа… Ну, у нас это не пойдет.

— Жизнь номенклатуры закрыта?

— Нет, не закрыта… Но кого у нас она интересует? Кому у нас важно, что председатель горисполкома куда-то съездил, что-то видел, с кем-то встретился? Чтобы видеть, что он что-то делает, а репу чешет? Да пусть чешет! Важен результат. У нас в сети есть неформальные объединения аналитиков, есть сетевые, как раньше говорили, рабселькоры, они смотрят именно результаты, что сделано, насколько эффективно деньги потрачены. Вот он, народный контроль в действии! И благодаря сетям есть возможность вместе работать общественникам из разных мест, людям, которые иначе не нашли бы никогда времени куда-то ходить и какие-то документы запрашивать.

— Но для этого же, наверное, грамотность нужна?

— А для этого же у нас и работает система политпроса, а не то, как раньше, чтобы забивать мозги. И как вообще иначе? Вот у вас подчиненный, вы, что постоянно будете стоять над душой и смотреть, как он почесался? Вы посмотрите, что он сделал. А когда начинают в первую очередь следить, что делает, значит, во-первых, не представляют себе, что он должен сделать, не умеют определить цель и поставить задачу, а, во-вторых, не умеют проверить, чего достигли. Какая это демократия? Это, значит, народ властью не распоряжается, а тогда на кой она ему? Потом, приехать, распорядиться — вон там-то лужа, вот там-то яма — это не управление. Управление — это понять, причину, чего не хватало, чтобы не надо было распоряжаться. Средств, ресурсов, руководителю опыта не хватает и все такое.

— Вы правы, — ответил Виктор, — вчера и Познер об этом говорил.

— Ну вот… А с твиттером надо подумать, технически идея интересная… надо только найти, для чего, чтобы это в пустозвонство не превратилось и не отрывало время у народа.

К вечеру дождь окончательно стих, и небо затянула сероватая пелена, похожая на грязную штукатурку; Виктор расстегнул плащ, и у него родилась надежда, что погода будет не самой плохой для свидания. Обратно он сел на мотор до площади Ленина; в динамиках нежно булькала легкая мелодия 'Маленькой звезды' и гипнотизирующий голос Мадонны делал мелькающие в окне пейзажи настолько умиротворяющими, что хотелось выйти, развести у дороги костер, и тихо смотреть на проносящиеся мимо грузовики, размышляя о чем-нибудь вечном.

На площади перед входом в драмтеатр был флеш-моб, первый из замеченных Виктором в этом мире: пацаны и девчонки в расстегнутых куртках и красных водолазках, на которых Дар Ветер приемом самбо заламывал руку Дарту Вейдеру и красовалась надпись 'Космос-наш!' торчали гурьбой прямо по центру. Как раз в этот момент подошел наряд дружинников: поговорили, посмеялись, пошли дальше. Вроде как безобидно и идейно правильно, а может, эти флеш-мобы сам горком комсомола и организует.

В вестибюле мало что изменилось; очередь в кассу была человек десять, и Виктор, наконец, поинтересовался, на что, собственно, он и его будущая знакомая, идут. Спектакль назывался 'Дневник провинциала в Петербурге', по Щедрину, и Виктору это мало что говорило. В школе он осилил 'Историю одного города', показавшуюся прикольной, и 'Господ Головлевых', показавшихся занудными; пробовал 'Современную идиллию', но через пару глав бросил, а про эту вещь классика вообще ничего не было. Тогда он попытался уловить суть из реплик людей из очереди, но, кроме 'артхауз', 'историческая спираль' и 'обязательно стоит сходить', ничего не понял..

'Артхауз, так артхауз', вздохнул Виктор, 'значит, будем знакомиться'.

Места оказались в партере. Виктор не спеша вышел из вестибюля, подставив лицо под холодную струю вечера, и тут только он вспомнил, что даму-то как раз еще не пригласил. Спешно вытащив 'ВЭФ', он торопливо набрал записанный на бумажке номер. Раздались гудки, и, как показалось, где-то рядом, певучий женский голос произнес: 'Алло! Я слушаю!'

— Простите… Вероника Станиславовна?

— Да. Я слушаю.

— Это Виктор Сергеевич… — Виктор сделал паузу, и потом сразу выпалил. — Простите, вы не против, если я вас приглашу сегодня в театр?

В трубе зашуршало, но тут же снова послышался голос:

— Нет, я совсем не против…

— Тогда я жду возле театра. Я буду стоять у правой колонны, одет в черном плаще…

— Не надо, я вас узнаю. Я через полчаса подъеду. Начало же в семь?

— Да, кажется… — Виктор обернулся, ища глазами афишу, — да, в семь.

…В эти полчаса Виктор за все время пребывания в здешнем мире почувствовал, что ему нечего делать. Не то, чтобы вообще нечем заняться — просто что-то начинать в столь короткий промежуток времени не имело смысла, и время, незаметно проскакивавшее, словно машины на перекрестке, вдруг стало растягиваться, нудно, надоедливо, стрелки на часах затормозились, и вообще в душе Виктора Сергеевича возникло давно забытое, беспокоящее ожидание чего-то неизвестного.

'Положено ли покупать цветы? Но мы еще даже не знакомы, а цветы — это какая-то определенность отношений. Тем более, кто знает, какая она из себя и вообще. А просто, в театр, так сказать, общая любовь к культуре… Это еще не ухаживания, это знакомство. И вообще, не надо дергаться. С Ингой было все проще и естественней… и ее уже нет. Не опасен ли я? Не принесу ли несчастий? Чушь. Стечение обстоятельств. Вероника-то не шпионка… А ты что, знаешь? Что ты знаешь о ней? Ладно, не будем мандражировать, увидим, и — ничего многообещающего. Знакомые, просто знакомые. Вряд ли она смотрит на это серьезно… ну, конечно, вряд ли она смотрит серьезно, так, легкое приключение, сегодня было, завтра другое. Да, наверное так. Не в загс приглашаешь.'

Проще всего было убить время, ходя по универмагу, но сейчас это трехэтажное здание почему-то раздражало Виктора. Он вдруг понял, что и это раздражение, и нетерпеливое ожидание, все это на самом деле было лишь прорвавшимся тайным желанием закрутить роман с совершенно неизвестной ему женщиной. Он не знал, стыдиться этому или радоваться; здесь он был совершенно оторван от своих корней, надежда на возврат обратно, в свою прежнюю жизнь, была слишком призрачной, и, возможно, эта попытка познакомить и была со стороны Светланы неявным признанием беспомощности здешней науки перед тайной переноса.

Напротив театра, у входа в сквер, здесь, как и в его реальности, тоже стоял памятник, только не Тютчеву, а Алексею Толстому; скульптура стояла на высоком постаменте в виде колонны ионического стиля, и у подножия ее кругом стояли изваяния богатырей и былинных героев, имен которых Виктор не знал. Колонну окаймляло полукольцо берез, и в их тени уютно расположились скамеечки, ныне пустующие по причине холодной и сырой погоды; за полукольцом, по ограде сада, расползался тенистый плющ, а вдоль ограды тянулись клумбы, на которых вздымались волнами кусты вьющихся роз.

— А все-таки это не совсем хорошо, — услышал он за спиной женский голос, — в парке бюст Толстого, и здесь его же памятник, а Тютчева ни одного. Не слишком ли много?

Виктор оглянулся; за ним стояла пара средних лет, мужчина держал в руках увесистый широкоформатный 'Киев', пытаясь поймать в зеркальный видоискатель выгодный ракурс.

— Ну ты же знаешь, Нинуль, — ответил мужчина в паузе между щелчками затвора, — тютчевский мемориальный парк решили делать в Судке, где Дворец Пионеров, там же и памятник будет…

'Это где? Наверху, где у нас афганский мемориал? Ну да, здесь же не было афганской, и мемориала тоже… А, может, в самом овраге? Надо будет сходить, только не по такой погоде.'

Обойдя памятник, Виктор прошел по аллеям сквера к выходу на Фокина; старые лев и львица, сторожившие выход, были на месте, и все так же грозно зыркали глазами на проезжавшие авто. Наискосок мелькнула знакомая вывеска 'Книги'. 'А вот туда я еще не заглядывал', подумал он, и поспешил к переходу.

Книжный встретил его тихим гулом и массой людей, которые, стараясь не шуметь, благоговейно перелистывали страницы, выискивая необходимые им издания; часть из покупателей сидела на корточках, или, наоборот, влезала на невысокие стремянки, пытаясь достать то, что зоркий глаз подметил на верхних полках стеллажей, тянувшихся почти до самого потолка. Два зала, что тянулись по всей длине фасадов стоящего углом дома, напоминали неторопливый муравейник. В техническом крыле Виктор набрел на великолепное издание по администрированию УНАС в четырех томах; он пожалел, что тащиться с таким в театр неудобно и остается лишь надеяться, что в стране тайного коммунизма это монументальное произведение не будет в дефиците. Художественный отдел, так же, как и в нашей современной реальности, пестрел разнообразием авторов и изданий, но, в отличие от книжных лотков, здесь почти не было легких развлекательных вещей; полки ломились от изданий и переизданий того, что можно было отнести если не к отечественной и мировой классике, то к авторам серьезным. С некоторым удивлением он обнаружил на стеллажах Розанова и Даниила Андреева — в серии 'Антология философских воззрений'; повинуясь внезапному импульсу, он снял с полки 'Апокалипсис нашего времени' и пролистал, словно желая убедиться, что это не розыгрыш, и что это не альтернативный Розанов, который здесь, в этой реальности, написал про постъядерный мир.

'И вот я думаю — евреи во всем правы. Они правы против Европы, цивилизации и цивилизаций. Европейская цивилизация слишком раздвинулась по периферии, исполнилась пустотами внутри, стала воистину 'опустошенною' и от этого погибает…'

Это был реальный, исторический Розанов, и что-то реально-тревожное, современное почудилось в этом наугад выхваченном обрывке чужой мысли человека, давно покинувшего этот свет. Виктор снова приник к тексту:

'Я нисколько не верю во вражду евреев ко всем народам. В темноте, в ночи, незнаем — я часто наблюдал удивительную, рачительную любовь евреев к русскому человеку и к русской земле. Да будет благословен еврей. Да будет благословен и русский'.

'Однако, философы как собутыльники: о чем ни речь, а после третьей все на одну тему…'

Что-то прошелестело сверху, ударило Виктора по плечу и шлепнулось на пол. Он опустил глаза: к ногам его свалился томик сочинений Данилевского.

— Простите, пожалуйста! — донеслось откуда-то со стремянки.

'Черт, да я же так на свидание опоздаю! Не хватало еще заставить даму ждать.'

По счастью, от книжного до драмтеатра было три минуты ходьбы скорым шагом. Виктор пронесся вдоль желтого сталинского дома, где окна фасада были обрамлены барельефами из ваз, призванных изображать изобилие, и где его на мгновение обдали вкусные запахи из столовой, обогнул серого котенка, вздумавшего гулять по тротуару под окнами УВД, успел проскочить на зеленый на перекрестке перед универмагом, и спустя секунды уже занял назначенное место возле колонны.

— Добрый вечер! Я не заставила вас ожидать слишком долго? Сегодня холодновато, я боялась, что вы застудитесь.

Он сразу узнал этот вздернутый носик и немного печальные глаза с длинными ресницами; на Виктора смотрела та самая женщина, с которой он случайно давеча столкнулся на лестнице в 'Парусе'.

 

12. Маленькие комедии большого дурдома

— Простите, вы… — начал Виктор и запнулся.

Ему внезапно пришло в голову, не подменили ли Веронику Станиславовну иностранные разведки. Подошедшая дама была слишком красива для подруги, которую сватают человеку с сомнительной репутацией хроноагента; к тому же по нечаянно услышанному разговору по мобиле можно было подумать, что она звонила своему мужчине. Да и вообще случайность их предыдущей встречи в комплексе оказывалась под большим сомнением. Но, с другой стороны, если эта дама — подмена, наверняка она знает, что настоящая Вероника Станиславовна не придет, да и документами на ее имя запасется.

Короче, спрашивать было глупо и не спрашивать было глупо.

— Да. Вы тогда на меня не обиделись? Я же вас фактически отшила.

— Нет, почему… очень нормальное поведение. Мы же тогда не были знакомы.

— Верно. Ну, давайте же пройдем внутрь? К сожалению, у нас климат не тропический.

Внутренности театра ослепили Виктора неожиданной имперской роскошью. Барельефы на стенах сияли позолотой; широкие мягкие кресла обтянуты шелковыми гобеленами; парчовый (или, по крайней мере, выглядевший как парчовый) занавес был разукрашен понизу вышитыми снопами пшеницы.

— Не были еще здесь после ремонта? — спросила Вероника.

— Не-а. Интересно, а во сколько он обошелся государству?

В глазах Вероники блеснуло удивление.

— А во сколько государству обойдутся рабочие, которые пьют 'Три топора'? Люди получили храм искусств, и расходы определили так, чтобы получить прибыль. От того, что меньше расходы на лечение, потери от брака, несчастные случаи, уголовщина…

— Ясно… Да, я же забыл взять вам бинокль, — ответил Виктор, желая переменить тему.

— Не надо. У меня прекрасное зрение. В буфет тоже не надо. Давайте просто сядем на свои места и будем ждать начала. Вы читали эту вещь?

— Нет. Как-то не получилось, да и когда в школе учился, на ней внимание как-то не акцентировали.

— Это в начале шестидесятых? Тогда была эпоха волюнтаризма, неотроцкизма, и… и я уже не помню чего. А вы хорошо помните? Вы же в школу, наверное, в пятьдесят шестом пошли?

— Боже, как давно это было… Пятьдесят шестой не помню, пятьдесят восьмой помню, как сейчас.

— А я не помню. Я немного позже родилась. Уже Гагарин в космос слетал. Тогда, наверное, все о космосе мечтали?

— Мечтали. Готовились слетать. Спорили, умеют ли думать машины. Строили высотные здания и планировали покрыть страну сетью скоростных линий. И вообще жизнь была полна чудес и необычайных открытий.

— И полвека не прошло, а совсем другая страна. Про марсианский монолит смотрели?

— Да, в курсе.

— Я вот представляю себе, лет сорок назад — сенсация, марсиане, как их там еще называли…

— Братья по разуму.

— Вот, братья по разуму, наверное, все бы переживали, как будто войну выиграли. Сейчас — в рабочем порядке. Нашли и нашли. Сегодня передавали — решили не трогать, дождаться экспедиции с людьми, марсоход вешку оставил и дальше пошел. Зарегистрировали чудо, цифровую подпись, в банк данных. Я говорю, страна другая. Цифровая страна. Оценки, оценки и оценки, все переводится в числа. Уровень обеспеченности детства, кумулятивные оценки духовного богатства личности, процент рабочих и служащих со вторым-третьим высшим, индекс здоровой жизни… Гордимся перед заграницей яслями, школами, театрами. Вот наш пятый ряд. Держите афишку, я не люблю их читать, пусть будет сюрпризом.

…Артхауса, то-есть того, что Виктор определил для себя как нечто заумное и надоедливое, он так и не увидел. Во-первых, было очень смешно. Спектакль оказался про извечную российскую (а, может, и мировую) глупость. Короче: два чувака, один главный герой неопределенных занятий, то ли журналист, то ли фрилансер, и другой, которого звали Прохор, типа бизнесмен, намылились в столицу, чтобы самореализоваться. И самореализовывались они, в основном бродя по ресторанам и разным тусовкам, где тоже принимали на грудь, и главный герой в конце концов попал в дурку, то ли от пьянства, то ли от окружающего махрового дебилизма, который доставал их так, что поневоле хотелось нажраться.

Действительно, когда человек ежедневно видит вокруг себя менеджеров, которые умеют не управлять, а только 'спрашивать с людей', ни черта не разбираясь в деле, когда этнические преступные группировки срослись с бизнесом, чтобы сделать население бесконечной жертвой мошенничества, когда человек вынужден безуспешно доказывать во всех судах страны, что по-наглому украденное у него — это его собственность, когда успешные люди — это особи, у которых на языке нет иного слова кроме 'отнять', с обслуживающим их интересы шоблом, у кототорого на языке нет иного слова, кроме 'выпросить' и 'выждать', и, самое главное, когда не видно абсолютно никаких возможностей все это изменить, потому что нет иного общественного мнения, кроме бесконечного трепа, а будущее видится только в новых прожектах, как заставить народ работать больше, получать меньше, и чтобы он при этом не бунтовал, наш человек поневоле потянется к бутылке. Это все про роман Салтыкова-Щедрина, если кто сразу не понял.

Режиссер перенес действие в наше время, герои ходили в современных костюмах, даже на сцене стоял монитор, а часть декораций на фоне изображалась лазерным проектором. Прохор был без бороды и совершенно не походил на купца девятнадцатого века; скорее, президент какой-то крупной компании. Заканчивалась постановка сценой в дурдоме, где больные обсуждают с врачом возможность бунта: 'Что ж… это можно! Наши бунты хорошие, доброкачественные бунты, и предмет их таков, против которого никогда бунтовать не запрещается!' — разъяснял доктор, и больные, счастливые от дарованного им права волеизъявления, покорно шли на обед, под водительством лидера оппозиции, которого тоже назначил врач.

…- Знаете, сейчас есть такой проект, — сказала ему Вероника, когда они вновь вынырнули в ночную свежесть из гардеробной суеты (театры начинаются с вешалки, а кончаются очередью в гардероб), — восстановить на этой площади гранитную брусчатку и поставить пару фонтанов в античном стиле со скамеечками вокруг. Как вы думаете, будет смотреться?

— Наверное. Но в это время года здесь будет смотреться палатка с кофе.

— Кафе есть в сквере. Вы не голодны?

— Нет, ничуть. А вы?

— Нисколько. Ну, а Жеронский-то вам как? Я смотрю, вы хохотали все действия.

— Нет слов, знаете, просто нет слов… Смело и вообще удивительно, как это все разрешили.

— Кто будет против? Первый секретарь обкома лично цветы приносил! Наша страна должна со смехом расстаться со своим прошлым, пока оно не стало будущим. Сталинизм — это модернизация.

— Хм, а как же при Сталине за анекдоты-то?

— Так вы видели в пьесе, откуда это шло? Все эти прожекты о расстрелянии, об оглушении? Из старой, крепостнической Руси. И первые десятилетия нового государства общество по старой привычке все это считало нормальным.

'А ведь в чем-то она права', - подумал Виктор, вспомнив, как они с Веселиной целовались в кустах во время ночных арестов в третьей реальности. Кстати, эту даму тоже на букву 'В' зовут… Чушь, совпадение.

— А вот Прохора я как будто даже где-то видел, — задумчиво произнес он, пытаясь съехать со скользкой, как ему казалось темы, — даже в имени что-то мрачное, пророческое.

Он внезапно вспомнил, где он видел Прохора — на афише политической рекламы в своей реальности — и тут же усомнился, в ту ли сторону он начал съезжать с темы. По счастью, Вероника изменила ход разговора сама.

— О, у нас режиссеры мрачные пророчества любят. Вы смотрели 'Бакенбарды' Юрия Мамина?

— Что-то слышал, — ответил Виктор, и чуть не добавил — 'в период перестройки и гласности'.

'Стоп', - подумал он в следующую секунду, — 'тут же такого не было, что тогда показывали. Или было, но молчат?'

— Ну, это притча, антиутопия… Фантастика, в общем. Показано, если государство заплывает жиром, становится немощным, допускает безнаказанность, то-есть, права, закона нет, то это государство заменяет грубой силой первый, кто понаглее и язык хорошо подвешен.

— А. понял. Фильм-предупреждение. Вы не возражаете, если я вас провожу?

— Так вы вроде уже провожаете, разве нет?

— Ах да, конечно. Тогда в какую сторону?

— Садимся у гостиницы. Можно на моторе, но, знаете, я больше люблю троллейбусы. В моторе люди сидят молча, и каждый вроде сам по себе. Удобно, но не совсем уютно. Знаете, в детстве жутко мечтала о машине, как все в Союзе. Даже водить выучилась. Сейчас — нет. Все время думать, чтобы ни на кого не наехать…

На площади Ленина с фасада бывшего исполкома ярким рубиновым светом полыхали электронные часы. Памятник вождю пролетариата стоял в лучах прожекторов, и, от их голубоватого сияния, на окружавших постамент клумбах неестественно отчетливо сияли последние цветы сентября — красные хризантемы, белые астры и желтые календулы.

— Наверное, троллейбусы сейчас редко ходят, — задумчиво произнес Виктор, — уже скоро десять.

— Они ходят до часу, — пояснила Вероника. — Да, Светлана Викторовна предупредила меня, чтобы я не интересовалась вашей биографией, не волнуйтесь.

— Ну, мне-то что беспокоиться. Раз вы не побоялись пойти в театр с такой темной личностью…

Губы Вероники на мгновение сложились в легкую улыбку.

— Нет, вы не темная личность. Я все понимаю.

Она остановилась чуть поодаль от остановки, у входа в гостиницу 'Десна', закрытого строительными лесами; аскетичному хрущевское здание с лоджиями переделывали фасад, приводя в соответствие ампиру бывшего исполкома на другой стороне площади.

— Давайте я лучше о себе расскажу. Я была замужем, у меня дочь, уже взрослая, в этом году прошла в Рязанский радиотехнический по девяти баллам, вполне самостоятельная. Ну и личная жизнь у нее тоже самостоятельная.

— А разошлись давно? Извините, если это неприятный вопрос…

— Вопрос вполне законный. Мы не расходились. Познакомились мы случайно, в культтоварах, что у Цыганского гастронома, выбросили 'Зеркало души', меня чуть не затоптали, он вытащил и взял на меня диск, так на почве дисков и завязалось. Это сейчас на компашках навалом, а тогда кто-то что-то доставал, меняли, перезаписывали… А у него всегда можно было найти ну буквально все, от Высоцкого и эмигрантов до Пинк Флойд и Жарра. Называл себя языковедом, говорил, что изучает редкие диалекты каких-то народов. Получила диплом, поженились, он стал часто пропадать в многомесячных загранкомандировках… Ну, конечно, притаскивал оттуда 'дифсит' и березочные сертификаты, все это мне тогда уже казалось не главным, но думала — не худший случай, у кого пьет, у кого к другой ушел, в общем, так. У него была куча книг про языки африканских народов, обычаи каких-то племен, кассеты с ихним выговором, тетради с какими-то схемами по лингвистике, вроде как исследования. Занимался спортом, легкой атлетикой, карате, это жутко модно тогда стало карате, я еще думала, ну, хочет в моих глазах выглядеть, как Митхун Чакраборти, наверное, я, в конце концов, тоже на аэробику ходила. Потом в один прекрасный день прислали извещение, что он пропал без вести где-то в Анголе, в районе местного конфликта, при эвакуации научного персонала, так написано было. Где-то через неделю, вечером, после работы, звонят в дверь, открываю — стоят мужчина и женщина, представились, документы показали. Женщина была как раз Светлана Викторовна. Вручили орден Красной Звезды, медали 'За укрепление боевого содружества', 'За боевые заслуги', 'За отвагу'… личных вещей, как сказали, доставить было невозможно, ну, в общем, вы понимаете. Расспрашивали, как живу, в чем трудности, мы тогда в хрущевской двушке жили на Северной, туда, к Медведева идти. Собственно, как и что, не рассказывали. Вскоре дали ордер на трехкомнатную у Самолета, пенсию на книжку перечисляют до совершеннолетия Лизы. Светлана периодически наведывалась, вроде как подруги теперь. Вас я спрашивать ни о чем не буду. Наверное, тоже будете уезжать в командировки.

— Насколько я понимаю в геометрии — вряд ли, — возразил Виктор, и добавил, — теперь уже вряд ли.

— Серьезно или успокаиваете?

— Я так полагаю.

— Если у вас есть возможность полагать… Наш троллейбус.

'Теперь ясно, почему она не вышла во второй раз', думал Виктор, разглядывая мелькавшие за окном пейзажи ночного города, и, боковым зрением — свою спутницу. 'В ее глазах начать новые отношения было бы предательством его памяти. Что ей Света про меня сказала? Ну да, видимо — так: наш товарищ, внезапно потерял семью при исполнении… собственно, так и есть, если то, что я здесь очутился, это чье-то исполнение. Вот и встретились два одиночества, как у Кикабидзе.'

Вероника жила в комплексе по улице Брянского фронта, то-есть прямо по дороге от Самолета к НИИагропроминформатики, на краю микрорайона, здание сразу за длинными девятиэтажками. Недолгий путь от кольца троллейбуса они прошли не спеша, и почетный караул из высохших на ветру опавших бурых осиновых листьев лениво шуршал по асфальту в такт их неторопливым шагам.

Виктор узнал, что она работает в дочерней фирме 'Кремния' и сидит на разработке управляющих устройств техоборудования для производства полупроводниковых пластин, что коллектив там хороший, только в основном женщины. Еще он узнал, что Вероника в свободное время пишет лирические стихи и хочет создать свой любительский раздел в Домолинии.

— Ну так это же прекрасно! — воскликнул он. — Я свой первый сайт знаете, когда делал? Еще в девяносто шестом!

— Уже два года? Еще второй гипертекст застали?

— Ну… да, два года… четвертый освоил, что в прошлом году вышел. Вы определите, что хотите разместить на своем хомяке, а я делаю дизайн и верстку.

— Подождите, на каком хомяке? У нас кошка. Серая, полосатая.

— Нет, хомяк — это жаргон такой. Хоум Пейдж, домашняя страница.

— А, понятно. За рубежом так называют. Но я хотела сама научиться.

— Так я научу. Давайте созвонимся, когда будет время, чтобы встретиться, и я все покажу, с азов.

— Это ничего, если я спланирую по времени и сама вам позвоню?

— Да пожалуйста, какой разговор. У вас же есть мой мобильный?

— Конечно. Даже если я его случайно сотру, можно узнать по справочному.

Она повернула в сторону дорожки к подъезду.

— Вот здесь я и живу, — и она кивнула на сияющую мозаикой окон глыбу крестообразного дома, сужавшегося кверху ступеньками наподобие атцекской пирамиды, — а вы еще успеете на троллейбус… и мы потом созвонимся.

— Обязательно! Мне самому интересно, таких поэтических сайтов я еще не делал. Всего доброго!

— До следующего!

Она набрала код на механическом замке подъезда и скрылась за дверью, оставив холодному ночному ветерку легкий аромат московско-парижских 'Тет-а-тет', где сочный мандарин вплетался в букет из жасмина и розы, создавая чувство чего-то неповторимого и изящного.

 

13. Пушкин в роли пулемета

На обратном пути Виктор задумался, проскочил пересадку на Крахмалева, и опомнился лишь у Автовокзала. Лишь только троллейбус открыл двери, он стремглав бросился через заднюю дверь, и лишь когда его голову остудила сырость ночного воздуха, понял, что до часу еще далеко, а общественный транспорт в его сторону еще вовсю ходит.

Напротив Виктора сверкал вечерней подсветкой дореволюционном двухэтажном особняк в псевдорусском стиле, любовно восстановленный и выкрашенный в темно-вишневый цвет с белыми кирпичными орнаментами и кокошниками над окнами. По карнизу первого этажа шла надпись большими буквами из светодиодных трубок: 'У РЫНКА'. И, чуть пониже — 'Товары в дорогу. Дежурный магазин'.

'Заскочить, что ли? Надо же знать, где у них что дают… сейчас оно, конечно, дефицита нет, а там кто знает? Будешь, как синьор Робинзон без Пятницы.'

Дежурный магазин оказался на обоих этажах особняка и встретил Виктора звяканьем колокольчика на двери, холодным белым светом газоразрядных ламп и пенопластовой имитацией старорежимной лепнины. У дверей для антуража стоял большой нейлоновый медведь с блюдом в руках, и пластиковые хамеропсы в декоративных кадках вносили разнообразие в торговый зал. Скрипки оркестра Курта Хенненберга тихо выводили из невидимых динамиков ностальгическую 'Песню, унесенную ветром'.

Заведение торговало всякой всячиной, которая могла понадобиться в дороге, начиная от продуктов, питьевой воды и предметов личной гигиены, и кончая журналами, зонтиками, будильниками, походным снаряжением, карманными фонарями и карманными играми, которые помогут скоротать время. Здесь было все, что человек мог забыть или потерять в дороге, или могло просто кончиться. Разумеется, здесь продавались и такие важные вещи, как разнокалиберные сумки и рюкзаки, готовые поглотить остальные приобретения и направить их по пути следования, и тут же, рядом, вещи не столь важные, но почему-то обязательные во всех вокзальных киосках, то-есть, сувениры, являвшие собой обращенные в металл, дерево, стекло и полимерные материалы приятные воспоминания о проведенном времени и увиденных красотах. Не обошлось даже без такого специфического предмета для потребления в пути, как диски для CD-плейеров с программами музыки в дорогу. Продавцов-мужчин Виктор здесь не заметил: либо работающие пенсионерки, что держали на случай отсутствия посетителей при себе разноцветные клубки и вязание, либо подрабатывающие студентки, которые не расставались с учебниками, методичками и конспектами. До записи на мобильники и нетбуки здесь еще не дошли.

Он задержался перед витриной с электробритвами: интуиция подсказывала ему, что времени возиться со станком у него теперь будет меньше, а поводы избавляться от растительности на лице будут появляться все чаще. Филипс, Браун и Панасоник на витрине отсутствовали в принципе; не виден был и Витек, хотя об этом можно уже не так жалеть.

Оставались отечественные модели; присмотревшись к ним, Виктор заметил, что в первые дни, в универмаге он, понадеявшись на опыт другой реальности, явно недооценил эту отрасль советской индустрии. На выбор была пара десятков моделей, включая дорожные от батареек и механические, пресловутые 'Микма' и 'Харьков', остановившие его тогда своей ценой, оказались с аккумуляторами, для сухого и мокрого бритья и самоочисткой, у более дешевых моделей — 'Бердск', 'Агидель', 'Нева' и каких-то незнакомых 'Аэро' и 'Дебют' была вполне западная эргономика и приятный вид.

Продавщица — худенькая невысокая девчушка лет восемнадцати с гладкой прической и волосами, собранными на затылке — увлеченно уткнулась носом в толстую тетрадь и Виктора не замечала. Он негромко кашлянул.

— Простите, вы не могли бы…

— Помочь выбрать бритву? Назовите, пожалуйста, свои требования.

— Ну, я хотел бы простую, дешевую, надежную, но удобную, чтобы брила чисто и быстро, чтобы можно было в дорогу брать, чтобы работала в любых условиях, чтобы много не тратиться на запчасти и, так сказать, не искать их по магазинам, ну, что еще… чтобы прослужила не меньше десяти лет, была легкой и не сильно шумела. Вот где-то так.

- 'Агидель-классик', сетевая, три плавающих ножа с самозаточкой, футляр с зеркалом, три года гарантии, десять срок службы, сорок два шестьдесят — голосом автоинформатора выдала девушка, обломав в зародыше увлекательный процесс консультирования покупателя.

— А это что, в вашей тетради написано? — с некоторым удивлением спросил Виктор.

— Нет, — улыбнулась продавщица, — это я к семинару учу. Будут спрашивать виды цен в СССР, у нас Мугуряну ведет. Не слышали? Очень придирчивый.

— Виды цен — это в смысле высокие и низкие?

— Счасс… — она начала вспоминать заученное. — В советской экономике используются три вида цен: гуманные, свободные и справедливые. Гуманные цены назначаются фиксировано на те товары и услуги, когда, в общем, сложно выплачивать целевые пособия. В основном это на лекарства и подобные вещи. Свободные цены складываются под действием спроса и предложения и используются там, где есть среда соревнования продавцов товара, как естественный стимул снижения цен. Без этих цен была бы немыслима, например, промкооперация.

— То-есть, это все по свободным ценам? — Виктор сделал рукой неопределенный жест в сторону витрин.

— Конечно. А как вы думали?

— А я по старой привычке думал, по государственным… А где-нибудь продают по государственным или теперь везде?

— А какая вам разница? Вас не устраивает цена?

— Да в принципе-то, как госцена в советское время… при Брежневе…

— Третий вид, это справедливые цены, они действуют на товары, определяющие уровень цен в отраслях и, и… — она наморщила лоб, — там, где качество мало зависит от производителя. Примеры: нефть, газ, электроэнергия. Справедливые цены определяют, исходя из оптимизации народнохозяйственного эффекта в целом… Я все правильно ответила?

— Да… Да, верно.

— А бритву решили брать?

— Да. Давно мечтал о такой.

— Еще бы, — согласилась она, — этой моделью все военные космонавты на БКС бреются. Ну, почти такой, там другое напряжение. В кассах пробивайте, вон у двери, — добавила она, увидев, что Виктор полез в карман за местным баблосом.

— Живыми будете? — Кассирша в большой коробке из пластика, дерева и анодированного под старую бронзу алюминия выглядела, пожалуй, единственным профессионалом в этом заведении.

— В смысле, живыми?

— Ну, очереди нет, так живыми, а так можно магнитной.

— Я магнитной, — решил Виктор. 'Посмотрим, можно ли этим картам доверять…'

— Недавно получили? Вон рядом электронные — и она кивнула на стоящие рядом ящики, которые Виктор поначалу принял за торговые автоматы.

Он достал карту из бумажника и засунул в щель одного из автоматов — на трехрядном светодиодном индикаторе высветилось состояние счета — потом набрал с кейпада сумму и номер отдела. Спустя секунду индикатор показал снятую сумму и остаток, а снизу выехал обыкновенный кассовый чек.

'Не продумано. Почему бы сразу не в отделе платить? Какая-то дань совку'.

— А почему бы сразу штрих-код не считывать для магнитной, чтобы до кассы не ходить? — спросил он у девушки, вернувшись и протягивая чек.

— С нового года так и будет, — улыбнулась она, — это тут когда-то местные умельцы внедряли одними из первых в Союзе, некомплексно сделали. Скоро заменят.

И она протянула ему бритву, уже обернутую в пленку, перевязанную ленточкой и уложенную в хрустящий экологический пакет-майку с эмблемой магазина.

— Там еще талоны для скидок. Будете заходить, не забудьте, пожалуйста.

'Гуманные и справедливые цены. Надо же!' — хмыкнул Виктор, выходя из магазина. Впрочем, цена на 'Агидель' ему действительно показалась совершенно гуманной и справедливой, хоть и свободной.

Потолок длинного подземного перехода, первого и долгое время единственного в Брянске, отражал шаги людей с каким-то вибрирующим призвуком; мертвый и яркий свет ртутный ламп наполнял тоннель, и превращал синеву неба на покрывавших стены мозаикой в лиловые кляксы грозовых туч. На остановке с другой стороны красовался павильончик для сугрева посетителей; через огромные, во всю стену окна виднелся ряд автоматических киосков. На всякий случай Виктор решил постоять снаружи.

— Простите, у вас закурить не будет? — к Виктору подошел невысокий мужчина лет сорока пяти, в коричневой куртке и кепке, из под которой выбивалась седая прядь волос; его сутулую фигуру и крупные складки морщин на лице дополняли массивные овальные полуботинки на толстой подошве, словно враставшие в асфальт. Голос у него был какой-то извиняющийся, словно человек стеснялся своей просьбы, хотя, судя по виду, к неимущим или пропившим деньги он явно не относился. Виктор сделал вывод, что мужик его личной безопасности не угрожает, а видимо, челу просто тяжко без курева.

— Увы, — сочувственно вздохнул он.

— Тоже бросили? А леденцов для отвыкания не найдется?

— Я вообще не курю.

— Да, бела просто… конечно, правильно делаете, просто… До аптеки что ли, дойти, антиникотиновый пластырь взять?

— Наверное, — неопределенно протянул Виктор, ожидая, что мужичок сейчас попросит денег.

— Хотя ладно, — ответил тот, — отвыкать так отвыкать. Каждый должен нести свой крест за грехи. Это я образно, я тоже атеист, просто в идее что-то есть, моральное содержание. Ведь правда?

Виктор пожал плечами.

— Кто знает. Я не гуманитарий, я инженер.

— Очень приятно. Я как раз гуманитарий. Писатель. Извините, плохо пахну…

— Что? — невольно воскликнул Виктор. Фраза показалась ему подозрительно знакомой.

— Вином немного. Если раздражает, я в сторону буду, сейчас же эта везде борьба… Трезвые — здоровые — сексуальные…

— Все в порядке, — примирительно ответил Виктор, — жизнь штука сложная.

— Вы, верно, думаете, это творческий кризис, или с издательством облом… нет, это все, как писал великий советский поэт Добронравов, суета, 'ведь не вся еще жизнь прожита'… Помните, да? Нет, дело в следующем. Умирает направление. Пятидесятые, шестидесятые годы подняли могучую волну авторов от земли, от нашей деревни, которые не просто отражали какой-то социальный пласт, нет… Они принесли с собой чистые, родниковые понятия морали. Распутин, Шукшин, Белов, Вичутин, Лихоносов, Астафьев — это возврат интеллигенции к народной почве, к русской, извиняюсь, христианской культуре. Я тоже атеист… но нельзя же отрицать христианство, как культуру и традиции, верно?

— Верно, — согласился Виктор, тем более, что не видел, с чем спорить.

— И вот вы только представьте: последнее десятилетие это направление умирает. Бесследно. Вы сейчас скажете: я драмати…ти…зирую. Нет, я не это, не драмати… ладно. Я понимаю вот что: гибнет язык. Шукшин вот, Распутин, они что — они писали живым народным языком. А сейчас живой народный язык приблизился к интеллигентскому. И опять вы скажете, что в этом плохого, образование, да. Да, если сравнить с канцеляритом пятидесятых — да, это прогресс. 'Говорить не умею красиво я, хоть порой могу коснуться разных тем' — да, это ужас что, это вот с девушкой так изъясняться, это надо было ломать, и это сломали. Сломали!

Литератор икнул: видимо, его потихоньку начало развозить. Виктор молча продолжал слушать, нетерпеливо поглядывая в сторону площади Партизан, чтобы не пропустить свой номер.

— Но! Но! Тогда был канцелярит — был и живой народной язык. Вы меня понимаете, да? Хорошо… Сейчас нет канцелярита — нет и народного языка. Стали говорить, как дикторы. Нестандартное самовыражение чувств угасает. Пишешь о селе — тексты похожи, речь героев похожа, мало, мало инди-ви-ду-альности. Все — пушкинским слогом. Помните, у Ахматовой — 'Слава соколам полета! Пушкин — в роли пулемета!' Инти… интиллигентизизировали село, и город, разумеется. Ну вот, а это мой едет… Вы, товарищ, извините, конечно…

— Да ничего. Все в порядке.

— Ну, может, я что-то преувеличил… драмати… ой. Всех благ.

'Ну и что делать?' — думал Виктор через пять минут, устроившись на сиденье тролля нужного ему маршрута. 'Проблема типа есть, а у попаданца ни готового решения, ни, самое главное, опыта в сфере языкознания. Может, попытаться, как в ТРИЗ — обратить вред в пользу? А как?'

Он задумчиво взглянул в окно: троллейбус уже завернул на Горбатова и катил мимо стандартных рядов витрин на первых этажах комплексов, прятавшихся за опущенными рифлеными забралами жалюзи; лишь некоторые из них светились, словно аквариумы в темной комнате, показывая медленно проплывавших между прилавков людей; над этими окнами неизменно высвечивалось 'Гастроном' или 'Промтовары'. Видимо, эти древнесоветски-безличные имена магазинов обозначали дежурные заведения. 'А в 'Промтоварах', небось, товары первой необходимости…'

Сосредоточиться на вопросе языкознания не удавалось. Мешала четверка молодых парней на креслах впереди, оживленно болтавшая о методах стабилизации самодельного экраноплана.

— Слышь, мужики, чего мы мучаемся? У Зерногова есть списанный 'Базальт'. Берусь его восстановить личной комплектухой. За вами датчики. Ну Серый же выточит цилиндры? Тензо делаем по книге.

— Проволочные? Чем возиться, дешевле полупроводниковые по сети заказать.

— Да какая разница, алгоритмы основное. Что в мозги заливать будем?..

'А чего они сами не решат этот трабл с разговорными?' — спросил себя Виктор. 'Интеллекта выше крыши. Может, они эту проблему просто не видят? Колбаса есть, и к этому привыкли, космос в порядке вещей, микросхемы… ну, может, не самые маленькие в мире, но по охвату населения сетями впереди планеты всей, есть чем гордиться. Пацанам что-то типа нетбука для развлечения, тоже есть предмет для гордости страной. По привычке увлекаются техникой, а вот язык… Блин, как сложно рулить в чужом обществе.'

Под плащом запикало. Виктор вытащил 'ВЭФ': индикатор виновато моргал надписью 'Зарядите батарею'.

'Долго протянул, по этим временам. Аккумулятор, видать, спецушный.'

В квартире царил полумрак, из приоткрытой двери кухни лился несильный холодный свет, проникавший через окна галереи, и это чем-то напомнило Виктору каюту теплохода, на котором когда-то давно ему довелось путешествовать по Волге. 'Парус' тихо плыл в ночь, и только приглушенный динамик — здесь его, конечно, можно было совсем выключить, но Виктор на всякий случай оставлял тихий звук, чтобы услышать сообщение о той самой войне, о которой ему напоминали на каждом шагу — приглушенный динамик мурлыкал ретро-программу, и неторопливо-романтический ритм танцевального шлягера тридцать девятого 'Я такая, как есть' придавал уверенности.

Не зажигая света, Виктор полез в тумбочку у кровати. Зарядки на месте не было. Куда же он положил ее в прошлый раз? Вроде в секретер… Он откинул полированную крышку-столешницу: зарядка валялась рядом с монитором Домолинии. Четырнадцать дюймов монохрома казались в этом мире каким-то осколком его брошенного дома; воткнув мобильник в зарядку, Виктор секунду помедлил, и щелкнул кнопкой под выпуклым стеклом экрана, чтобы услышать привычный комариный писк строчного трансформатора.

При загрузке всплыл поп-ап: 'Вы получили 1 сообщение'.

'Это, наверное, от Вероники.'

Он представил себе, как Вероника заходит в свою квартиру — интересно, какие у них там квартиры, в этих пирамидах — проходит в кабинет, садится за стол и включает терминал, пытаясь найти в загадочном пространстве тень, с которой она могла бы просто поговорить по душам, излить все, что наболело — одиночество, беспокойство за дочь, которая в ее мыслях все еще бегает по детской площадке, а на самом деле бродит где-то по чужому городу, где нет ни родственников, ни ее, Вероники, знакомых, и как медленно по стенам ползут тени ветвей деревьев из окон, не занавешенных, потому что рука не подымается задернуть тонкую блестящую ткань шторы.

Он торопливо щелкнул по ссылке: в раскрывшемся текстовом окне по центру, словно предупреждение ДОСовского Нортон Коммандера, появился заголовок:

'СООБЩЕНИЕ ТАСС'

Виктор кликнул.

'28 сентября с.г. в ходе экстренного заседания совета НАТО в Брюсселе было принято решение о проведении в ближайшее время военной операции против Югославии под предлогом защиты граждан, якобы подвергаемых преследованиям со стороны ДКХП… '

Дальше, естественно, следовало 'ТАСС уполномочен заявить', и 'в Советском Союзе с осуждением относятся к беспрецедентно враждебным действиям стран-членов НАТО, принявшем решение о неприкрытой агрессии против суверенной страны. Подобные действия несовместимы с высокой ответственностью, которую несут руководители государств, среди которых есть обладающие ядерным оружием, за судьбы собственных народов, за судьбы человечества…'

'Сольют югов?' — удивился Виктор. Намеки на то, что пресловутые 'руководители государств' обязаны подумать о неких 'неизбежных последствиях своих безответственных действий' и призывы 'вернуть ситуацию в рамки международного права' выглядели как-то уж слишком отвлеченно.

Он залез на сайт 'Известий'. В общем, все было как обычно, то-есть в основном о достижениях, за исключением все того же сообщения ТАСС и крохотной заметки, что президент Руцкой созвал Совет Обороны. Никаких подробностей о заседании Совета не сообщалось. И вообще было подозрительно тихо.

Взгляд упал на оранжевый 'Турист' на столе-книжке. Ну что ж, послушаем, что враги болтают…

Эфир встретил его воем и клекотом. Виктор тронул ручку настройки: все затихло, затем прорвалась восточная музыка и голос на незнакомом ему языке. Еще движение пальцем — чистая английская речь, музыка, затем в короткую паузу из далеких времен врезался в новую эпоху сильный голос Константина Лаптева по 'Маяку' — 'Цветок, твой дар, храню я…'. Чуть дальше снова непробиваемый вой, тишина, потрескивание грозовых разрядов, заунывный свист атмосфериков… а вот что-то по-китайски. На других диапазонах было точно так же. То ли раньше глушилки работали на десятой доли мощности, то ли включили расконсервированные, то ли построили новые, специально ко времени 'Ч', и теперь запустили, но все западные станции на русском были намертво вырублены, начиная со 'Свободы', 'Немецкой волны' и 'Голоса Америки', и кончая Албанией и Ватиканом. Римский папа, очевидно, здесь не котировался.

Пришлось напрячься со знанием разговорного. Правильный, словно отскакивающий от зубов диктора инглиш от BBC News не забивали ничем; через четверть часа Виктор узнал, что, по данным ЦРУ, в центре ядерных исследований 'Винча' под Белградом успешно ведутся работы по созданию ядерного оружия и ДКХП располагает несколькими зарядами мощностью от единиц до десятков килотонн, которые могут быть применены по крупным европейским столицам. Сообщалось также о расстрелах по приказу ДКХП мирных демонстраций оппозиции и депортациях целых поселений национальных меньшинств в концентрационные лагеря, где заключенные содержатся неделями без пищи и воды; со спутников были обнаружены массовые захоронения жертв режима. О предстоящей операции сообщалось обтекаемо: дескать, мировое сообщество в лице НАТО в ближайшее время примет меры, чтобы принудить (to force) диктаторский режим остановить свои кровавые злодеяния. Чем именно натовцы собрались to force и не выльется ли это в еще большее мочилово, голос из-за бугра скромно умалчивал.

Фединг утишил благородное негодование туманного Альбиона; Виктор попытался поправить настройку и сбил волну. В уши хлынул бодрый спортивный марш времен его детства, 'Вот это и есть футбол'; мужские и женские голоса энергично выводили:

— Сильны мы содружеством,

— Своею стойкостью, волею, мужеством!

Виктор щелкнул выключателем питания.

'Сильны мы содружеством…' Он чувствовал бы себя более спокойно, если бы услышал какие-то резкие заявления, организацию акций протеста, клеймение империалистов, что там еще было положено в СССР в таких случаях. Здесь же было затишье перед боем. Врубили радиопротиводействие… да, еще Виктору показалось, что к вечеру стало больше дружинников. На площади перед театром… никогда их там не видно было на площади перед театром. И флэш-моб 'Космос-наш!' стопудово не стихийный.

'Что-то готовят. Что-то готовят…'

 

14. Призрак Мозиллы

…Ленивое солнце неспешно потягивалось в своей зеленой постели за Фокинкой, озаряя золотыми отблесками барашки на взволнованном небе, и Десна еще безмятежно дремала, свернувшись посреди поймы под серым туманным одеялом. Вторник. Обычный день конца столетия.

Ничего не снилось. Или Виктор не помнил. От ночного забытья оставалось только щекочущее чувство ожидания каких-то неожиданных перемен в жизни. Не страх, не тревога, а что-то вроде азарта.

На кухне динамик что-то неразборчиво ворчал. Виктор добавил громкости, и динамик радостно возопил прорезавшимся голосом:

'Между прочим, Лев Ошанин', подумал Виктор. 'которого 'Пусть всегда будет солнце'. Что же делать? Как же их остановить-то? Натовцев, в смысле.'

В ядерные заряды ДКХП и массовый террор он не верил. Пусть сперва американцы в Ираке химоружие свое найдут.

Перед проходными НИИагропроминформатики ничто не вызывало беспокойства. Асфальтовая дорожка залетела березовой и осиновой листвой, которую здесь никто не убирал. Небо хмурилось: днем, похоже, покапает. Виктор влился в неспешный ручеек сослуживцев, тянувшийся от остановки до проходной, стараясь уловить знакомые лица. Так никого и не узнав, он добрался до комнаты 212 и набрал код. Илья Нариманович уже был на месте и встретил Виктора добродушной улыбкой.

— А, Виктор Сергеевич! Добро пожаловать. Как настроение, как впечатления от смены обстановки?

— В смысле, что НАТО готовится напасть на Югославию?

— Не берите в голову, это есть кому решать. Я насчет другого. Наш темп работы для вас не слишком напряженный?

— Ничуть. Рабочий день до пяти… в выходные у вас вызывают?

— Ну, если что то компенсируют двойной оплатой или отгулами.

— Тогда чем он напряженный? Или это только начало?

— Нет, не начало… Тут вот в чем дело: со слов предыдущего хроноагента, народ в России — в вашей России — не любит работать, так считают ваши бизнесмены. Хотя Светлана Викторовна сообщила мне, что вы — не тот случай, все-таки, хотелось убедиться.

— Ну, а что значит любить работать? Если есть смысл, то работают, если хоть работай, хоть сачкуй, то и смысла нет, и работы тоже… Вот у нас один раз такой случай был, как-то своих заказов не было, подрядились в соседней области, в одной конторе, и там ихний руководитель сотрудников премии лишил за то, что они на городском празднике не были. Когда знаешь, за что получаешь, это одно, а когда непонятно, за что…

— Интересно… А что дальше с этим руководителем было?

— Не знаю, вроде на том же месте.

Илья Нариманович задумчиво почесал нос.

— Знаете, у меня такое желание сторонников вашего строя в вашей реальности направить провериться к психиатру. Хотя в своей реальности они скорее направят всех нас… У вас там есть законы против экономического рабства?

— Ну, с точки зрения прав человека наша система считается в мире свободной и демократической и рабство вроде как запрещено.

— Тогда ничего не понимаю. У нас по Указу Президиума от какого-то там мая восемьдесят шестого экономическим рабством считается использование должностным лицом административного и экономического положения для посягательства на личные права гражданина. Во-первых — это принуждение к работе или исполнению иных обязанностей в свободное время, это покушение на конституционное право на отдых.

— То-есть, субботников у вас нет?

— То-есть, они у нас чисто добровольные. Всесоюзный ленинский, между прочим, отменили, остался только памятный день. Во-вторых, принуждение выполнять несвойственные функции, в том числе и в рабочее время, это покушение на конституцию, на свободный выбор профессии. Предупреждая ваш вопрос — шефской помощи колхозам, что при Брежневе была, у нас давно нет. Есть возможность безработным из бывших стран СЭВ прокормиться. В-третьих — принуждение использовать для работы личное имущество. Например, требовать ездить по служебным делам на личной машине. В-четвертых — принуждение заниматься политической деятельностью вопреки желанию и убеждениям.

— Простите, то-есть у вас партийно-политической работы нет?

— Ну, как нет… Вот вы, например, человек, адаптированный к чуждой нам общественной системе. Вы здесь у нас лояльны к нашему строю? Только честно. Вы же знаете, у нас в Союзе мысли читают.

— Ну, не было смысла выступать.

— Вот. Это самое главное. Вам нет смысла диссидентствовать, да и на выборах вы, скорее всего, проголосуете за Народный Фронт коммунистов и беспартийных, и не из каких-то идей, а просто не захотите менять то, что вам лично удобно и комфортно.

— А если не проголосую?

— Плюс-минус голос роли не играет… Главное — это число довольных. В этом и есть партийно-политическая работа. Ну и, наконец, использование своего положения для действий, унижающих достоинство работника. А если у вас такой защиты нет, то тогда все понятно. Устраивают рабство, а рабу нет смысла работать. И над этим рабством сверху — балаган, видимость свобод, демократий… Но давайте к работе, — резюмировал Момышев, увидев, что Виктор уже повесил плащ в шкаф и сел за рабочее место. — В связи с планами НАТО в начавшуюся работу по социальным сетям срочно вклинивается еще одна задача, надо сегодня на группе нащупать решение. Готовы переключиться?

— Да. Настроение боевое.

— Это хорошо. Как вы, верно, уже знаете, сейчас в СССР альтернатива дешевой рабсиле — это роботизация. Это вполне устраивало в рамках автаркии. Но, в условиях грядущего мирового порядка, в орбиту СССР будут втягиваться страны с дешевой рабочей силой, и в этом случае роботизированные производства могут пока уступать, ненамного, но… А речь, как вы понимаете, идет о том, чтобы не городить перед такими странами торговых барьеров, иметь общую валюту — естественно, это будет рубль — и так далее. Подумайте пока, через полчаса собираемся в том же зале. К 'Калине' ваш терминал уже подключен.

В 'Калине' Виктору удалось нарыть массу интересной информации, но она его к решению вопроса никак не подвигала. Например, он узнал, что здешняя ОГАС, в отличие от первоначальных задумок Глушкова, была в основном ориентирована не на тотальную синхронизацию производственных процессов, а на предсказание на текущих данных и различных моделях кризисных ситуаций, дефицитов и затовариваний; надежность экономики считалась важнее, чем максимальная быстрота ее роста. Сама же 'Калина' оказалась сетью двойного назначения, построенной по принципу распределенных вычислений, причем центры, где сосредотачивались основные вычислительные мощности, и где располагались суперкомпьютеры, обслуживались военными ведомствами. Это позволяло легко переходить от загрузки системы экономическими и научными задачами к военно-мобилизационным; экономика при этом тоже, как по мановению руки, становилась военной, ибо даже в кооперативах управление предприятием, кадрами, бухгалтерией и прочим шло через 'Калину'. В СССР даже не требовалось отдавать приказ сверху: в случае войны его получали все на всех уровнях, и предприятие, кому бы оно ни принадлежало, занимало свое место в строю оборонного комплекса. Делегированная собственность предполагала право государства призвать каждого под свои знамена. Не надо было даже ни принуждать, ни угрожать — просто отдельный человек, на какой бы ступеньке служебной лестницы он бы не находился, не сумел бы противостоять этой синхронизированной и управляемой волне, и, предприняв попытку сопротивляться, он был бы в ту же минуту обойден и заменен, так ничего и не добившись. Виктору вдруг стало не по себе от мысли, что новый президент нажмет не ту кнопку на клавиатуре; впрочем, он утешил себя предположением, что при здешней степени защиты систем от дурака человека нельзя удалить клавишей ЗБ. То-бишь, по-нашему, по-российски, Backspace.

Виктор откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Надо было опираться на свои знания. Чтобы отвлечься от не нужной сейчас новой информации, он представил себе желтеющие клены, ветви которых тяжело качаются на аллее Пушкинского парка; крупные пятипалые листья неспешно кружат на фоне свинцового неба и плавно оседают на старые деревянные скамейки и серый асфальт, заполняют прямоугольную чашу фонтана, которого в его, Виктора, реальности давно уже нет, и невысокая девушка с барельефа на стене Зеленого Зала смотрит за этим недолгим полетом, воздевая руки к небу в окружении голубей и надписей на разных языках — 'Мир', 'Peace', 'Pax', 'Frieden'… Мир, покой, согласие. Согласие…

— Виктор Сергеевич! Ну что, вече собираем?

В конференц-зале было прохладно, как будто кто-то по ошибке включал кондиционер. Виктор осмотрел лица присутствующих. Интересно, ждут ли они от него чуда? А если ждут, то какого?

— Не знаю, может быть то, что я скажу, покажется несколько банальным… Короче, у нас в выигрыше оказываются либо страны с дешевой рабочей силой — ну, Китай, Южная Корея, вы знаете, — либо наоборот, с очень дорогой, у нас, например, Германия. Те, у которых зарплата средняя — проигрывают. Да, в Китай перемещаются сборка, производство простейших товаров, и так далее. Но! Собирают они изделия из деталей, сделанных дорогой рабочей силой, и тем самым обеспечивают сбыт продукции, занятость населения там, где квалифицированные кадры делают эти детали дорого и качественно. Не может Юго-Восточная Азия строить всю экономику на крышечках, открывашках, брелочках, петардах. Производство поездов, судов, станков, сложной современной электроники позволяет получить доход гораздо больший, чем 'на русалках заработать', а оно требует качественных деталей, качественной комплектации. И я вот о чем подумал… Советский Союз, здесь, много вложил в рабочего, инженера, технолога, и не только в их образование, профессиональные качества — государство вложилось в добросовестность, инициативу, изобретательность, желание делать свою работу все лучше и лучше… ну так давайте это и используем! Пусть СССР специализируется на качественной комплектации, а дешевую, простую, нетворческую работу переложит на тех, кто идет из деревни в город и ничего не умеет, но трудолюбив и много не запросит…

Он проглотил слюну. В зале стояла тишина.

— Сейчас у вас проектируются машины, продукция, в расчете на роботов. Это, конечно, хорошо. Но для будущего разделения труда надо проектировать конструкцию, рассматривая возможность делить технологии: вот это для изготовления квалифицированными кадрами, у себя, а это — там, руками приделают, и не надо особо изощряться, предусматривая возможность механизации сборки. Часть операций не будет механизирована, невыгодно, и конкуренты из других стран тоже это делать не будут. И поэтому в СССР будет все выгоднее и выгоднее вкладываться в качество рабочей силы.

Он закончил и сел. Наступила некоторая пауза, для Виктора, в какой-то мере неожиданная. Он ждал или одобрения, или, в худшем случае, обвинений в авантюрности, но сейчас возникло такое впечатление, что он чего-то сделал не так.

— Позвольте мне… — нарушила общее молчание Инна Станиславовна. — В какой-то мере я ожидала идеи примерно в таком ключе, и все даже очень логично, и, я бы сказала, даже привлекательно, но… Получается, мы — неоколониалисты? Мы, провозгласившие миру сталинские принципы добра и справедливости, используем наше начальное преимущество, нашу фору, для того, чтобы увеличить пропасть между богатыми и бедными? У себя мы можем сделать справедливое, богатое, образцовое общество, чуть ли не полное равенство, но — за счет того, что других в этот счастливый мир не пустим? И будем смотреть на те же США, на тот же Евросоюз, чтобы они, не дай бог, не переплатили большей части человечества, или войдем с ними в сговор. Да, мы, конечно, выторгуем себе место в мире. Но в каком мире? Куда пойдет этот мир? Это просто мировой концлагерь какой-то. Борясь внешне против мира наживы, вы предлагаете капитулировать внутренне. Полностью и безоговорочно. Та же идея золотого миллиарда, только мы выбиваем себе там квоту, а остальные миллиарды для нас мусор. И мы будем смотреть на эти миллиарды и мучиться от того, что приличия нам не позволяют просто их уничтожить, и надеяться, что, может, они как-нибудь сами того… Извините за резкость, но просто я этого не понимаю.

— Простите, — ошарашено переспросил Виктор, — а что же вы тогда нам предлагаете? На нары? Ну и потом, без этого они там в своих деревнях еще хуже будут жить! Так мы им работу дадим, заработки, они развиваться будут, школы строить, учиться, ну, я не знаю…

— Ну, это еще у Киплинга написано. Бремя белого человека. Мы, значит, им, дороги строим и фабрики, а они, неблагодарные, в нас господ и поработителей видят. А ведь господа и есть. Нам невыгодно, чтобы они до нас дорастали, норма прибыли понижается.

— Коллеги, не забывайте, пожалуйста, еще одну сторону, — раздался неторопливый голос Шниперсона. — Я не психолог, но я освещу этот аспект. Мы, по сути дела, вталкиваем население стран с дешевой рабочей силой в другой уклад, индустриальный, вытаскиваем его из аграрного бытия. А ведь человека так просто не переделаешь. И, на мой взгляд, не нужно форсировать, быстро подтягивать такое население к нашему уровню, потому что для него самого это может оказаться трагедией, как у нашего коестьянства во время ускоренной индустриализации. Может, они начнут массовый вандализм и саботаж, может, сопьются, может, расцветет бандитизм и наркомания. Сразу выравнивать зарплату, доводить до возможности только получать удовольствие и мало работать, не надо. Можем подорвать мораль.

— Борис Натанович, вы еще забыли лозунг великого кормчего — бедность есть мандат революционности. Старо и неконструктивно…

— Можно? — Лада по-школьному подняла руку. — Мне кажется, обсуждение пошло по колее додиалектических методов. Мы начали рассматривать ситуацию 'или-или'. А надо рассматривать — 'и-и'. И страны с низкой рабочей силой быстро развиваются, и с высокой. Мне кажется, что в Китае по мере дальнейшей индустриализации будет много людей, которые хорошо зарабатывают… ну, и там внутри страны появится разделение на территории с дорогой и дешевой рабочей силой, это уже будет внутренняя их проблема, и ее можно будет решать вместе, ничего не навязывая. У нас же идут, например, на приглашение в колхозы на сезонные работы восточноевропейских безработных. То-есть, получается, что отступление есть, но это отступление временное, в связи с экономической интеграцией стран с разным уровнем развития должно выравниваться, я так полагаю.

— Вы одушевляете стихию, — возразила Инна Станиславовна. — Никому это развитие не должно, оно не субъект. Противоречие само не разрешиться по 'и-и', это мы должны найти, как его разрешить. И правительствам развивающихся стран выравнивать развитие может оказаться невыгодно. Зачем им рисковать, съезжать с проторенной колеи для инвесторов? Они и будут рабами торговать. По сути дела, вы сейчас озвучили тезисы глобализаторов.

— Но мы же тоже в какой-то степени глобализаторы.

— Вот именно — в какой-то степени! Надо установить, в какой. Где кончаются уступки, и где начинается позорная капитуляция.

— Так мы никуда не придем, коллеги, — резюмировал Илья Нариманович. — Давайте начнем формулировать задачу. Итак, имеем исходную систему, состоящую из населения нашей страны, с дорогой рабсилой, и страны с дешевой. Так?

— Не совсем, — поправил Виктор. — Имеем систему из нескольких анклавов с дорогой рабочей силой — США, ЕС, СССР.

— А Японию не рассматриваем? — перебил его Евлашин.

— Рассматриваем… Просто у нас как-то психологически уровень жизни с Японией не сопоставляют. А дело как раз в том, что население СССР не должно чувствовать себя ущемленным по качеству жизни в сравнении с США и ЕС. С учетом разницы общественных ценностей, конечно, а то по голой потребиловке США всех перетянут. С другой стороны, и страны с дешевой рабочей силой не должны чувствовать себя ущемленными от нахождения в нашей интеграционной зоне, а не США или ЕС.

— То-есть противоречие условий задачи в том, что прибавочный продукт ограничен, и мы при ужесточении конкуренции со стороны капиталистических держав не можем наделить достаточной долей страны с высокой и низкой зарплатой? — заторопился формулировать Гена; от нетерпения у него даже начал чесаться нос. — А идеальный результат — когда прибавочный продукт резиновый, и мы можем растянуть его сколько угодно?

— Ну, вроде как да. Но это утопия, — вздохнул Виктор и вспомнил строки из песни Окуджавы: 'А пряников сладких всегда не хватает на всех'.

— Нэт! Это не утопия!

— Нет, это не утопия — повторил Платон Вахтангович, расстегивая ворот рубашки, — это, уважаемый Виктор Сергеевич, совсем другое — это идеал. А к идеалу можно приблизиться, например, повышая отдачу от потребления, рационализируя его. Один человек ест мясо барашка и глотает целые куски, другой прожевывает; барашек один, а второму человеку больше пользы! Хотя, можно сказать, это полумера.

Обсуждение оживилось.

— Мы должны лучше развивать мотивацию труда и прививать ее нашим партнерам.

— А почему ее не смогут развивать США?

— Они ограничены моралью личного обогащения.

— А сели они от нее отойдут? Одномоментно?

— Тогда… Слушайте, может, тогда мы их и победили? Изнутри?..

Читателю наверняка покажется странным, что мировые проблемы доверили решать дилетантам, а не именитым специалистам по мировой экономике и международным отношениям. Но в нашей реальности сплошь и рядом именно дилетанты такие проблемы и решают. В чем нетрудно убедиться, взглянув на мир.

К обеду Момышев начал подводить итоги.

— Ну что ж, коллеги, — произнес он, складывая ладони вместе, как на молитве, — ясно, что СССР будет позиционировать себя, как Германия, то-есть, страна с высокой оплатой квалифицированного труда и производством качественных, высокотехнологичных компонентов, сохраняя, однако, роботизированную сборку, как гарантию от экспортозависимости. По поводу негативных эффектов этого пути: все сгенерированные идеи по нейтрализации можно передавать, только, на мой взгляд, у них есть один недостаток, общий недостаток. Все они требуют увеличить политическое влияние на наших партнеров, едва ли не до насаждения марионеточных правительств. Конечно, можно сказать, что США так и делают, но, я уверен, можно найти еще более мягкий путь. Подумайте, как усилить компьютерную зависимость от СССР на разных уровнях. Хотя в развивающихся странах рынок средств информтехники узок, но…

— А дайте тогда опережающе персоналки угробим, — выпалил Виктор. — Ну, похороним ПК, как класс техники. Развитием облачных технологий и беспроводных сетей. Вместо ПК, который надо агрейдить, обслуживать, защищать антивирусом… ну, вы меня понимаете… даем планшет-терминал, в котором никаких движущихся деталей, ничего не ломается, операционки на серваках сами обновляются, юзерский софт обновляется, данные в сети защищены, дорогих винтов нет, служит вдвое дольше без апгрейдов — вот, как раз для развивающихся стран самое то! И это наш, родной, советский путь развития, вы, я смотрю, больших успехов достигли. А западные фирмы, они же сейчас, в девяностые, на Пи Си ориентированы, бабки впалили, им же их отбивать надо, куда им все резко менять? И тут мы могущество-то их нарождающееся информационное подрываем. Как вы смотрите?

— Я половину не поняла, но, по-моему, хорошая идея, — степенно произнесла Инна Станиславовна, — и еще хорошо, что программный код ГрафАЛГИНа и всех прочих, СУБД там на синтаксисе АЛГЭМа, АЛГЭКа, скриптовые рапироподобные языки — все это на русской основе. Надо создавать у них филиалы по производству местного ПО, будут учить русский, станут нам культурно ближе.

— Я не совсем электронщик, конечно, — добавил Геннадий, — но идея планшета у нас совпадает с готовящейся ГК РЭП революцией в полимерной электронике. Мне сказали о степени допуска присутствующих, так что могу открыто говорить о том, что разработки уже на завершающих стадиях и в ближайшие одну-две пятилетки планируют промышленное производство. Пока что основной заказчик… Так вот, если в рамках операции 'Ответ' решить вопрос о гражданских изделиях, мы же запросто уделываем ихних компьютерных гигантов. Представляете — гибкие планшеты, складывать можно, в трубочку свернуть… А если это все только на спецуху пойдет, я боюсь, что опять на Западе до этого потом дойдут и нам же потом и впиндюрят, как тогда ИБМ 360.

— Ну, это с компетентными лицами решим. И все это надо связать с нашей основной задачей по социальным сетям, — добавил Момышев, — потому что такая архитектура идеально на нее ложится. И, кстати, в этом плане интересна мысль включиться в войну Интернет-обозревателей, чтобы подломить нарастающую гегемонию 'Эксплорера'. Компания 'Нетскейп' сейчас потерпела неудачу и отказалась от работы над пятой версией; может, ее, пользуясь случаем, и перекупить, сделав совместное предприятие? Другой вариант, которые некоторые советуют, это продукт фирмы, основанной специалистами-выходцами из норвежского 'Теленора', они его развивают уже давно, года три, продают за деньги, но после того, как 'Эксплорер' превратился в бесплатное приложение, то им придется менять коммерческую модель, и ту самое время из перекупить. Их обозреватель 'Опера' не основан на 'Мозаике', версия 3,5 кроссплатформенная и поддерживает каскадные таблицы. Поскольку принятая в СССР объектная модель документа сейчас отличается от принятой Консорциумом Всемирной Паутины, который сейчас фактически превратился в орган влияния корпорации Майкрософт, то в качестве вклада с нашей стороны можно взять разработку 'Ариадна' для Внешсети, где есть автоопределение кодировок, и, в перспективе, будет автоперевод. Как вы смотрите на это, Виктор Сергеевич?

— В нашей реальности оба варианта через десять лет выживут. 'Мозилла', это браузер, то-есть, обозреватель на базе 'Нетскейпа', займет треть рынка, а в некоторых странах Европы — до половины, распространяется как свободное ПО. 'Опера' в мире в целом займет несколько процентов рынка, на постсоветском пространстве до половины. Но, в связи с нашей ставкой на облачные технологии, хотел бы обратить внимание, что 'Опера' прорвалась на мобилы, смартфоны, наладонники, игровые системы и телеприставки и так называемые стодолларовые ноутбуки. То-есть это на данный момент ближе к идее убиения ПК. А 'Мозилла', она как-то больше на персоналках осела, хотя за десять лет все еще можно изменить.

Возражений не последовало. Взамен призрака коммунизма над Европой повис призрак Оперы. Или Мозиллы.

…Чего-то элитного в столовке сего закрытого учреждения не оказалось, цены тоже, как и везде. Был большой выбор диетических блюд, например, можно было взять горячее яйцо всмятку в пластмассовой рюмке-подставочке, низкокалорийный грибной суп с перловкой или низкоуглеводные сырные оладьи. Вообще меню было три, для работников тяжелого физического, легкого физического и умственного труда. Ценность пищи для советских людей, как и для американских миллиардеров, измерялась не деньгами. Обеденный перерыв был часовой, специально для того, чтобы сотрудники могли неторопливо жевать, насыщая нехитрые, но добротно приготовленные продукты ферментами под приятные фортепианные композиции в стиле дрим-хаус, и услаждая взор картинами, представлявшими собой виды из окна на голубые дали. За столами почти не разговаривали; процесс обеда был почти медитацией.

Послеобеденное время прошло в кабинете 212, где Виктор вернулся к детальной проработке проекта социальной сети, общаясь с коллегами через мессенджер. Время летело незаметно, и мелодичный гонг, возвестивший через динамики о конце рабочего дня, прозвучал для него как-то неожиданно.

'Странно', подумал Виктор, сидя в зеленоватом салоне двадцатиместной маршрутке, и наблюдая на ползущие по небу серые облака, 'в этом мире развитого сталинизма почти не говорят о Сталине. Проблемы сталинизации-десталинизации не существует. Есть несколько привычных слов, там, сталинизм есть модернизация, идеалы сталинизма, и прочее, и есть очень далекая история, вроде княжеской Руси или петровских реформ. У нас же, в обществе с демократической конституцией, где сталинизму, казалось бы, и угнездиться негде, нет форума, где о нем бы не развели треп, треп бесполезный, потому что всегда заранее ясно, что ни к какому мнению не придут, а только переругаются. Люди ходят на демонстрации с портретами Сталина, люди проклинают Сталина в книгах и собирают на него компромат по архивам, как будто нет более важных вопросов, о Сталине идут теледебаты, как будто его будут выбирать на пост президента. Это не здесь сталинизм. Здесь практицизм, на котором висит Сталин, как магнитик на холодильнике. Это у нас, в нашей реальности сталинизм, сталинизм в виде тотального международного шоу. Сталин — это битва за умы и влияние, это всеобщая политическая игра.'

Он доехал до площади Ленина, спустился по каштановой аллее в сквер Маркса, и свернул направо, на кольцевую дорожку, задумчиво слушая, как шуршит под ногами опавшая листва; было такое впечатление, что ее здесь не убирают, а специально настилают аккуратно на асфальт, чтобы она шевелилась под ветром, как живая, и волновалась от шагов, словно бы идешь по берегу золотистого моря.

— Добрый вечер, Виктор Сергеевич!

Виктор поднял голову. Прямо перед ним стоял рослый, спортивного вида незнакомый мужчина лет сорока, в расстегнутой коричневой ретро-куртке 'Авиатор', из-под которой виднелись пушистый серый свитер литовской кооперации, переходящий в тертые джинсы Jesus из Калинина. На груди мужчины болтался увесистый пленочный полупрофессиональный 'Зенит', который Виктор поначалу принял за 'Никон'.

— Добрый. Я вас, кажется, встречал в Гипростройдормаше?

— Нет. В Гипростройдормаше вы меня не видели. Вам привет от Галлахера.

 

15. Удар покойника

'Очень интересно', подумал Виктор, 'а меня не предупредили, что встреча со связником будет сегодня. Или они не знали, где она будет? Что делать? Надо выиграть время.'

— Галахина? — переспросил он. — Помню, был такой в БИТМе, на вагонах, кажется. Только мы не были близко знакомы. Так он меня помнит? Или другого Еремина, что с ним на одном потоке учился? Знаете, нас часто путают.

— Нет, он не из БИТМа, — ответил незнакомец. — И вы его видели не так давно.

Он вынул из барсетки фотографию и протянул Виктору. На снимке был он, Виктор, и Галлахер в лесу под Щибенцем.

— А, так это вот этот Галлахер! А я — то голову ломаю. Да, встретил я тогда его в лесу, знаете, он меня просто заговорил. Слушайте, так это же он, наверное, мне обещал хорошие грибные места показать, приглашал, вот только из головы вылетело куда. Вы тоже грибник, он через вас просил передать?

— Я не грибник, — ответил незнакомец, — простите, забыл представиться. Меня зовут Джон Брукс, я гражданин Великобритании, ассистент профессора Уилкинса из Имперского колледжа в Лондоне. Компьютерные науки. Здесь по научному обмену. Господин Галлахер попросил меня встретиться с вами.

— Простите, я не знаю никакого профессора Уилкинса. И если этот ваш Галлахер иностранец, я с ним тоже не знаком.

— Я все понимаю, принимая во внимание, что мы с вами в СССР, а не в свободной стране. И все-таки вам придется мне поверить. Дело в том, что смерть знакомой вам госпожи Лацман — это не несчастный случай. Ее убили.

'Если Галлахер считает, что я не связан с КГБ, то я не должен знать, что ее убили'

— Так. Я ничего не понял, давайте так: что вы хотите?

— Встретимся через полчаса на Покровской горе у памятника Пересвету. Вам ведь наверняка хочется посмотреть, такой же это памятник, как в вашей истории, или его по-другому сделали? Там неподалеку случилась авария, экскаватор кабель задел, и камеры наблюдения на ближайшие часа полтора обесточены.

— Да, да, конечно. Всего доброго.

Виктор повернулся и зашагал к выходу из сквера.

'Меня ведут или нет? Если да, то на Покровской наши проследят. А если нет? Они же не всесильны, они же упустили меня тогда, у Самолета. Конечно, случайность, чувиха странная подвернулась. А здесь? Здесь не будет случайность? Надо предупредить.'

Он уже было сунул руку за 'ВЭФом', но отдернул назад, остановился, и сделал вид, что смотрит, не выезжает ли 'скорая' из ворот поликлиники.

'А если те тоже следят? Если их несколько? Кто сказал, что этот Джон Брукс один приперся, а не целое шобло? И, может, это вообще их не главный? Черт, черт, завалю все.'

Долго задерживаться было нельзя, и он не спеша, делая непринужденный вид, зашагал, огибая округлый фасад институтского корпуса. Остановка, киоск.

'Скоро троллейбус подойдет, нельзя пропускать, подозрительно… Что делать? Киоск, газеты… а тут, оказывается, тоже авторучки продают…'

На глаза ему попалась четырехцветная, похожая на сильно похудевший дирижабль, шариковая ручка; повеяло воспоминаниями о студенческих годах.

'Когда-то за такими гонялись… стоп.'

Он подошел к киоску. Имеет он, в конце концов право на слабость к мелким безделушкам?

— Простите, не покажете мне эту авторучку?

Продавшица пенсионерка. Это хорошо. Еще помнит, верно, времена Сталина, Берии и НКВД.

Он взял ручку и пощелкал, выдвигая стержни поочередно.

— Я возьму. Бумажка есть попробовать, как пишет.

Продавщица подала ему обрывок старой газеты; Виктор небрежно, меняя цвета, начиркал на нем ряд цифр.

— Позвоните по этому номеру в КГБ, — негромко сказал он старушке, — передайте Семиверстовой, что встреча у Баяна. Не подавайте виду, за нами, возможно, следят.

Расчет оказался верным: старушка не спаниковала, не удивилась, и не стала задавать ненужные вопросы.

— Будьте спокойны. Все сделаю. Тридцать лет в ВОХРе работала.

— Сейчас позвоните, — и громко добавил, — Нормалек! На третьем курсе о такой мечтал!

За спиной загудел троллейбус, здесь все маршруты доходили до Покровской. Виктор развернулся и поспешил присоединиться к садящимся в среднюю дверь; обернувшись, он заметил на киоске табличку 'Перерыв'.

В салоне, присев на кресло, Виктор незаметно перевел мобильник в режим 'диктофон-передача'.

'Так. Теперь хоть не увидят, так услышат.'

…На Покровской горе все было почти как в реальности Виктора — волна из 1978 года архитектурный замысел не затронула. Добавился только фрагмент крепостной стены из бревен и неширокая лестница, спускавшаяся вниз от памятника в сторону довоенной пожарки. От собора в сторону конной статуи тянулись две аллейки, где меланхолические ивы опускали свои еще не тронутые желтизной косы на коричневые скамеечки. Порывистый осенний ветер из-за Десны утихал, смиренный неторопливыми романтичными звуками французской эстрады из спрятанных в листве динамиков.

У памятника Пересвету Брукса не оказалось, торчала парочка молодых людей, для которых главное было отнюдь не конь и даже не легендарный герой с легендарным поэтом. Девушка колдовала над серебристой лодочкой сотового.

— Ой, Леш, она сеть не находит. Что делать?

— Дай сюда… Да это, наверное, из-за аварии. Там, подальше, вышка волемота стоит, наверное, ее тоже вырубило. Пошли, с набережной позвоним.

'Мобиле тоже кранты? Ч-черт… Ловушка. Сматываться надо отсюда'

— Простите, гражданин, вас можно попросить сфотографировать меня на фоне памятника? А то скоро уезжать, а никто не поверит, что в таком прекрасном городе был.

Брукс стоял слева и улыбался; когда он подошел, Виктор не заметил.

— Да, пожалуйста, — согласился Виктор. — Вас вблизи или?

— Чуть подальше. Вот тут смотрите, тут кнопка.

— Да я понял. С детства снимаю.

Он поймал Брукса в прицел объектива, зумировал. Джон смотрел ему прямо в глаза, оскалив зубы, уверенный, довольный, все рассчитавший. Ладно. Увидим.

— Все. Ваша камера.

— А вы говорите, давно снимаете?

Парочка еще не отошла и продолжала что-то обсуждать в нескольких шагах. 'Ищет повод для разговора'.

— Да. Родители фотик взяли в шестидесятом, наверное, меня снимать. Ну, а потом и сам научился.

- 'ФЭД', наверное?

— Нет, дешевый, 'Смену'. Она как мыльница.

— Да, помню, похожа на мыльницу. Для любителей, очень простая. А у моих родителей был 'Любитель', долго был, потом они взяли 'Зенит-Е', а 'Любитель' отдали мне. Кадров мало, но снимки качественные, потому что широкая пленка. С тех пор, знаете, питаю слабость к хорошим камерам.

— А почему 'Зенит', а, не скажем, 'Искру'? Это же другой увеличитель надо?

— Ну, с увеличителем не проблема… Если помните, все стали увлекаться слайдами, у нас тоже проектор взяли, как гости, так обязательно вешают экран и смотрят слайды, кто где был…

Парочка неспешно удалилась в сторону собора.

— Вы не могли бы показать мне ручку? — спросил Брукс. — Ручку, которую вы брали на остановке.

— Думаете, она стреляет отравленными иглами? Пожалуйста.

— В Союзе никому нельзя доверять, — философски произнес Брукс, развинчивая ручку и разглядывая ее внутренности. Даже продавщица киоска может оказаться секретным сотрудником. Она сразу же ушла на перерыв; может, ей приспичило, а может, и нет. Можете взять обратно свой сувенир и свободно говорить. У вас все в порядке? Вы нервничаете, это заметно… Слушайте, как насчет по стаканчику 'Джонни Уокера' перед обсуждением наших дел? В ваших продмагах его не продают.

Брукс распахнул куртку и показал на плоскую, отливавшую хромом фляжку во внутреннем кармане.

— Какой на фиг 'Джонни Уокер'? — драматическим полушепотом воскликнул Виктор. — Вы с ума сошли! Какого хрена вы под камеры в сквер приперлись? Меня в НИИагропроминформатики перевели, теперь, блин, за каждый контакт с иностранцем отчитывайся! К тому же я теперь невыездной, так что все, все, понимаете! Накрылся контракт медным тазом, так и передайте. Я бы вообще сюда не пришел! Но вы ж, блин, тогда по всему Брянску за мной таскаться начнете, внимание привлекать! И вообще, кто вам сказал об аварии? Может, это провокация КГБ, чтобы тут диссиденты собрались? Факин шит, раз по-русски не понимаете…

Брукс снова улыбнулся.

— Не стоит так драматизировать, Виктор Сергеевич. Об аварии я узнал через Домолинию, коммунальщики жильцов оповестили. Осторожность в вашем положении — это правильно. Но должен заметить, что альтернативы нашей встрече нет. Госпожа Лацман убита, и убита КГБ. Вы знаете, что ее в больнице пытались завербовать?

— Откуда мне это знать? Она не говорила.

— А вот по прибытии в Германию она сообщила, что ее пытались склонить работать на русскую разведку. После этого происходит так называемый несчастный случай. Кому это было нужно, чтобы она замолчала?

— Ну, если бы так было, ваши бы шухер подняли. Это ж такой козырь перед операцией НАТО.

— Не обязательно. Скорее наоборот, Европа рассчитывает на сдержанность Александра Руцкого, и ей незачем дразнить гусей. А вы считаете, что Инга могла солгать?

— Нет, ну… Чушь какая-то. Она же говорила, что работала там в каком-то торгпредстве, что ли. Это же не секретное учреждение?

— Ну, это КГБ виднее.

— Тогда как меня могли с такими связями потащить в НИИагропроминформатики?

— Вы меня об этом спрашиваете?

— А у кого, не у коня же? У кого я еще здесь могу об этом спрашивать? Кроме вас?

— Ну, версий может быть много. Например, вы могли быть подставной фигурой, якобы дающей информацию через нее, ну, скажем, нашей Ми-6. А теперь они ищут другую кандидатуру для связи.

— Мне, в конце концов, все равно, как она погибла. Вы можете считать меня циником, но своя рубашка к телу ближе. Мне надо сейчас залечь на дно и выжить. Может быть, меня специально используют, как наживку, что кто-нибудь из-за бугра заявится. Поэтому давайте так: контракт попозже, никаких рассказов, никаких встреч. Мне говорили в кооперативе, что потом удастся обратно уволиться спокойно. Тогда меньше буду под колпаком.

Брукс неторопливо прошелся взад и вперед, сосредоточенно глядя на серый асфальт с прилипшими к нему лимонно-желтыми листьями клена.

- 'Клены выкрасили город колдовским каким-то цветом…' — так, кажется? Не волнуйтесь. Скоро, очень скоро, ваше ограничение на выезд не будет иметь никаких значений. После ухода Романова в Союзе начнется дележ власти, быстрое разложение изнутри. Он ведь у вас, в будущем, развалился, СССР, верно? И тогда спокойно поедете и получите свою законную сумму. Миллион долларов. Да, дефолт, конечно. Но в договоре учтена индексация. Так что ваше состояние только возрастет.

— Вот и прекрасно! Вот и прекрасно, мистер Брукс, вот тогда и обо всем поговорим. А сейчас зачем рисковать?

— К сожалению, Виктор Сергеевич, это невозможно. По контракту надо сейчас. Уже в ближайшее время.

— Эта информация поможет разрушить СССР? За это покупатель платит?

— Информация всегда что-то создает, что-то разрушает. Почему это вас так беспокоит? Вы же не обязывались хранить в тайне содержание ваших газет, имена ваших публичных деятелей, всякие базарные разговоры?

— Так да или нет? Для меня это важно, это разные статьи.

— Ну, помилуйте, какие статьи? Хорошо, откроем карты: это спасет очень много людей. У нас, и особенно у вас. Так что, отказываясь, вы берете на душу очень большой грех.

— Чего-чего?

— Начну по порядку. Во-первых, ваши сведения ни приблизят крах этой страны, ни отсрочат его. Приблизит его совсем другое — то, в чем вы совершенно из благих побуждений можете помочь советскому народу. Это Интернет.

— В смысле, свобода обмена информацией?

— Нет, нет. Речь идет о более глубинных процессах. Интернет разрушает саму природу человека. Столетиями каждый человек был единой сущностью. Был индивид — то-есть, 'неделимый'. Ин-дивид. Вам, как компьютермену, это слово переводить не надо. Одно тело, одно лицо, одна ментальность, и это все неповторимо. Все думают, что Интернет соединяет людей коммуникативными связями. Это верно. Но он в то же время и разделяет их экранами мониторов. Долгое время вы слышали и видели отражение реального человека органами чувств. Теперь общаются электронные копии, которые можно менять, исправлять, и, самое главное, клонировать. Индивида больше не будет. Вместо него появляется шизвид, существо делимое. В отличие от античных личностей, которыми населяли свои коммунистические утопии ваши Ефремов и Стругацкие, шизвид старается быть разным. Одна личность — на работе, другая — у домашнего очага, третья — в любовных отношениях. Каждый раз так, которая нужна. Для шизвида важно не быть кем-то, а казаться, создать впечатление, потому что в реальности большинство из них его настоящего никогда не узнает. Создать вид собственной значимости, унизить в глазах комьюнити соперников — вот то, что заменит шизвиду знания, опыт работы, навыки. Получив иллюзорную значимость, он может заставить работать на себя других, тех, кто умнее, талантливее, но не могут произвести такого впечатления. Он может заставить их действовать под своим именем, ведь другие не видят, кто или что подает идею или решает проблему. Вы скажете, что это несправедливо. Да, несправедливо. Но ведь Интернет уничтожает и правду! Он дает человеку столько информации, сколько человек не в состоянии проверить. Вы можете сфотографировать, скажем, вон тот дом, послать его в конференцию, но вам скажут — 'Этого дома нет, он нарисован компьютерной графикой, или это случайное изображение, которое вы нашли на файл-серверах'. Улики не доказывают ничего, потому что люди от них удалены на тысячи километров и имеют дело лишь с электронными копиями реальности. Можно доказать, что нет египетских пирамид, потому что абсолютное большинство людей никогда их не потрогает. Важно только уметь убедительно говорить, то-есть, говорить людям то, во что им проще поверить. Нет правды, есть убеждение. Нет нравственности, есть роль. Нет уникальной личности, есть имидж. И с этим ничего не поделать.

Виктор пожал плечами.

— Но это и раньше было. Кажется, называлось постструктурализм. Выводить истину из логики, а не из реальности, или что-то путаю… Но, в общем, уже было.

— Да, было. Деррид, Бодрийяр… Только теперь это уже не теории. Это техническая основа жизни, с утра до вечера. Это массовая переделка сознания всего мира. И, как вы, Виктор Сергеевич, сами понимаете, когда для людей важно казаться, а не быть, то здорового коллектива из них никогда не выйдет. С приходом шизвидов коллективизм умирает, как явление, и то, что мы видим — это агония, конвульсии коллективистских обществ. Нам придется приспосабливаться к новому миру, который грядет неизбежно. Кто не приспособится — вымрет, станет изгоем.

— Можно считать, вы меня успокоили, — хмыкнул Виктор. — Но я-то какое имею отношение к этому концу человечества?

— Самое прямое. Наши ученые просчитали, что распад коллективизма в СССР приведет к самым кровавым катаклизмам в истории человечества, возможно, к термоядерной войне.

— Но у нас войны не было.

— Это у вас. И тут мы подходим с вами к 'во-вторых'. Во-вторых, анализ последних двадцати лет развития советского общества показывает, что где-то в районе семьдесят девятого — восьмидесятого года в нем произошел какой-то разрыв. Элита, вернее более-менее адекватная ее часть, внезапно увидела будущий распад СССР. То ли благодаря экстрасенсам, то ли научное предвидение, теперь, когда появились вы, есть еще и третья версия. Двадцать лет советские лидеры делали все, чтобы исключить распад СССР по слабым звеньям. Республики формально могут выходить из состава Союза, но, если кто-либо попробует это сделать, будут тут же парализованы предприятия, органы власти, медицинские учреждения, банки, транспорт — они все управляются из общесоюзных сетей. Религиозных противоречий нет — все увлечены техникой, а это порождает атеизм. Нет вечного дефицита и проблемы жилья, нет бюрократии и волокиты. В этих условиях крушение индивида приведет к резкому роста радикализма во всех слоях общества, потому что появится слой демагогов, которые увидят, что, имея высшую власть, можно быстро прибрать к рукам все богатство. И они бросятся объединять людей, чтобы воевать за верхнюю ступень советской лестницы, каждый, используя подручный ресурс, включая армию. Чего стесняться, если все, чему учили, вся мораль — это обман, если правды нет, а важно лишь умение быть убедительным для некомпетентной публики? Вы даже не можете представить, к каким страшным вещам приведет взрыв этого монолита. И вы, только вы сможете помочь осуществить бескровный демонтаж.

— Заманчиво, — хмыкнул Виктор. — Знаете, просто благородная цель.

— Вот видите! — не уловил иронии Брукс, — вы станете историческим лицом, спасете миллионы людей во всем мире, ООН признает ваши заслуги…

— И Нобелевскую премию мира дадут?

— Я не отвечаю за нобелевский комитет, но, полагаю, ваш вклад признают.

— Вот так подумал, — весело ответил Виктор, — а бог с ней, с этой нобелевкой. И с вашими миллионами. Мне важнее сейчас не засыпаться. Так что извиняйте. Привет Блэру и этим вашим шизоидам, хозяевам будущего.

На лице Брукса отразилась английская невозмутимость.

— Мне очень жаль, — произнес он голосом Шона Коннери из 'Никогда не говори никогда', - но для вас это не путь ухода от мелких и крупных неприятностей. Госпожа Лацман была не простым торговым агентом. У вас был контакт с представителем западных спецслужб.

— Вот сука! — выпалил Виктор. Простенько и нельзя понять, знал он об этом или нет.

— Я понимаю ваше возмущение, — продолжал Брукс. — Господин Галлахер работает на ту же организацию, как и я, но, по понятным причинам, до определенного момента мы вынуждены были это скрывать для вашей же безопасности. В случае проблем вы были лишь доверчивой, неосведомленной жертвой. К сожалению, ваш отказ принуждает нас быть более откровенными. Вы дали устное согласие сотрудничать с западными спецслужбами, и, полагаю, заинтересованы, чтобы это осталось тайной.

— Дальше у меня появится еще больше причин это скрывать? Коготок увяз — всей птичке пропасть, так?

— Дорогой Виктор Сергеевич… Лично я отношусь к вам с большим сочувствием. Появившись здесь, вы попали в большую и жестокую игру, правила которой определяю отнюдь не я. По этой причине вынужден сообщить, что сейчас ваша проблема далеко не коготок. Те, кто меня направил к вам, предусмотрели ваш отказ, и подготовили на этот случай легенду вашего прошлого. Где родились, где жили, как к пришли к мысли стать разведчиком…

— Кем?

— Разведчиком. Вы прошли подготовку, вам изготовили специальную аппаратуру для доказательства, что вы из следующего века. На все это мы имеем документы и свидетелей. Ваше задание — выдать себя за посланца будущего, для чего нами подготовлен ваш провал или явка в компетентные органы, и та дезинформация, которую вы дадите политическому руководству СССР, приведет к дестабилизации и развалу страны. Операция 'Deadline', в которой вы участвуете, готовилась долго и тщательно. Кстати, будут скомпрометированы другой Еремин, его близкие и родные, то-есть, по сути, ваши родные, его супруга, с которой вы, предположительно, имели отношения в другой реальности, и их дети. У всех у них появятся проблемы.

— Ну, это уже шантаж.

— Да, это очень плохой, грязный метод, я с вами согласен. Но нынешняя обстановка и ваше поведение не оставляют нам другого пути. Я предпочел бы, чтобы между нами было совершенно добровольное, гуманное сотрудничество, напоминаю — на благо народов СССР. Кстати, вы достаточно взвешенный человек, и внутри более спокойны, чем хотите выглядеть.

— Интересно, чему вы будете удивляться после того, как увидите Гитлера с атомной бомбой или президента США Хьюи Лонга. А хотите встретиться с Берией в качестве вождя СССР? Очень мило побеседовали.

— Ну вот, у вас есть опыт. И вы наверняка везде хотели помочь построить нормальное, процветающее общество, основанное на уважении к человеку.

— Какому человеку? — не выдержал Виктор. — Вы же тут нарисовали всеобщее расщепление сознания. Рассказать, что дальше пойдет? Эмоциональная, волевая и интеллектуальная амбивалентность, потому что один и тот же человек, один и тот же предмет и хороший и плохой, и белый и черный, кто как убедительнее объяснит. Противоположные взгляды на одни и те же вещи, противоположные идеи у одного и того же человека, бесконечные колебания между исключающими друг друга решениями — 'стой там иди сюда'. На этой почве — прогрессирующая бездеятельность, эмоциональная тупость, регресс поведения. Это вам любой психиатр разъяснит. Страна превратится в дурдом, и ваша тоже.

— Ну-ну-ну, не стоит так драматично. Наши ученые считают, что вместо буржуазии и пролетариата, о которых пишут в советских учебниках, выделятся два новых класса, разделенных не по экономическому принуждению, а по своему отношению к жизни. Низший класс называется консумптарии, это можно сказать по-русски, как 'потребланы'.

— Нет уж, давайте как есть — консультарии…

— Пусть так. Что это за люди? Типичный такой человек — гражданин немного за тридцать, не работает и не хочет, сидит на шее у родителей, валяется на диване и смотрит телевизор. Потребительский пролетарий, что-то вроде опустившегося Обломова.

— Паразит и тунеядец, по-старому.

— Пусть так. Противоположность таким людям — нетократы, или, по-русски, сетевлады. Они обычно живут в больших городах, и сами создают свою социальную идентичность. Работать они будут в основном в сфере масс-медиа, и создавать между собой виртуальные племена с помощью Интернет, через который они общаются и налаживают связи. Эти люди мобильны: сегодня он живет в Москве, завтра в Лос-Анжелесе, послезавтра в Сиднее или Токио, а потом может снова вернуться в Москву и принести с собой свое богатство в виде связей, которых он заимел. Обратите внимание, Виктор, в информационном мире главное не деньги, не вещи, а выгодные связи. Поэтому нетократы — класс-гегемон, но это не буржуазия. Для буржуа важны деньги, и власть, которую эти деньги дают, и которая даст им еще больше денег. Для нетократа важно другое. Для него важно, как бы это точнее сказать, доминирование в социальных связях.

— Короче говоря, понты.

— Знаете, мне нравится русский язык: он не так универсален, как английский, но в нем можно очень емко завернуть понятие… Под нетократов будет построен весь бизнес. Востребованы будут те, кто может очень быстро показать себя. Инвесторы не могут ждать месяцами. Это еще один резон двигаться и обрастать связями. По моему убеждению. Виктор Сергеевич, в будущем ваше место среди нетократов, как бы вы это слово не перевели.

— Я его переведу как проходимцы и карьеристы, можно? Таким быть не хочется, но стать паразитом и тунеядцем не хочется еще больше. Безопасности, я так понял, вы не гарантируете, но тут выбора у меня тоже нет. Вы ждете, чтобы я из всех зол выбрал меньшее? Я выбираю. Можете так и передать.

Сырой ветер из-за Десны усиливался; на брусчатку упали мелкие капли моросящего дождя. Брукс поднял капюшон куртки.

— Я с самого начала верил в здравость вашего ума… Теперь, когда наши отношения прояснились, возьмите на мелкие расходы, — и он протянул Виктору две толстые пачки денег.

— Сколько здесь?

— Сущие мелочи по нашим глобальным масштабам. Можете не считать. Это чтобы вы не экономили на безопасности. Много сразу тоже не тратьте, чтобы не выдать. Для начала купите электронную камеру. Не слишком дорогую, 'Вилия-робот', шестьсот сорок на четыреста восемьдесят, гибкий диск, двадцать кадров. Это где-то под пять минималок первой, поэтому не платите сразу, а берите кредит. Вы ведь фотолюбитель и вебмастер? Значит, у вас могут быть неофициальные частные заказы, власть сейчас на это глаза закрывает, а электронная камера вам нужна для работы.

— Что-то надо снимать? Так может, вместо такого дерьма за такую дикую цену, 'Эликон' пленочный взять и сканировать? Намного лучше выйдет.

— Во-первых, 'Вилия-робот' вовсе не дерьмо, а ничем не хуже последней 'Сони Мавика'. Во-вторых, сканер — это потеря оперативности. Снимать будете вот эту статую, например, парк Толстого, Курган, пейзажи всякие, в общем, то, что все у вас фотографируют. Сделаете свой сайт, там будете размещать галереи.

— А смысл?

Брукс протянул Виктору прозрачную коробочку с дискетой.

— Здесь программа стеганографии. Набранные вами тексты вшиваются в файл фотоснимка, и мы забираем их из сети, не входя с вами в контакт. Первые картинки выставите через неделю, как раз достаточно для оформления места под сайт… Спокойно. Сюда бежит милиционер. Старайтесь говорить поменьше.

Это была не милиционер, а милиционерша. По виду лет тридцать, высокая, не худощавая, с темными прямыми волосами, и приятной спортивной фигурой. Развитые икры пловчихи и округлые колени, что мелькали на бегу ниже синего форменного платья, затянутые в темно-коричневые лайкровые колготки, притягивали взгляд.

— Товариши! — крикнула она на бегу, махая рукой, — товарищи, не уходите!

— Девушка, вы хотите нас задержать? — с деланным удивлением воскликнул Брукс, когда блюстительница порядка почти финишировала. — Я с удовольствием. На пятнадцать суток, с отбыванием в районе Гагр под вашим постоянным надзором. Больше, боюсь, трудовой коллектив не отпустит.

— Товарищи, — продолжила милиционерша остановившись, — там, на аллее, человеку плохо. Похоже, что не пьяный. Помогите.

— Конечно! Идемте спасать человека. Вы вызвали скорую?

— В рации аккумулятор подсел, давно обещали новый дать, проворонили… Мобел не работает.

— Разберемся. Кстати, по секрету, я член общества Креста и Полумесяца. Красного. И еще донор. Могу спасать на водах и на пожаре, если, конечно, не слишком сильно горит.

Потерпевшим оказался мужчина кавказского вида, в широкополой кепке 'аэродром', с бакенбардами и усами, одетый в распахнутое серое полупальто из грубого волосатого сукна а-ля солдатская шинель; Виктор вспомнил, что в 90-е такой прикид входил в моду. Мужчина стоял на краю дорожки, правой рукой хватаясь за столб, а левой — за горло у расстегнутого ворота; лицо его посинело, как у покойника.

— Похоже, астма, — констатировал Брукс и повернулся к Виктору, — Товарищ, как вас… ладно, это потом, давайте к общежитию училища, там на вахте наверняка телефон. Я попробую довести кацо до скамейки. Вы еще попробуйте рацию, вдруг машина служебная в зоне действия.

— Да, вы знаете, у меня какой-то препарат для горла, — милиционерша вытащила из сумочки маленький белый баллончик аэрозоля, — может, он тоже может помочь?

— Не знаю, — ответил Брукс, подходя к потерпевшему, — прочтите, что там написано?

В этот момент кавказец резким движением сорвал с темени кепку и бросил ее в лицо Брукса, одновременно нанеся хлесткий удар в пах концом ботинка; Брукс перегнулся пополам, и семеняще отступил, но в этот момент кавказец нанес ему удар ладонями по ушам, и агент иностранной разведки стал медленно оседать на дорожку. Милиционерша повернула баллончик в сторону Виктора. 'Что вы делаете?' — хотел спросить он, но из баллончика вырвалась длинная тонкая струя тумана, и все моментально погрузилось во тьму. Последнее, что почувствовал Виктор — это то, что его с двух сторон подхватили за руки.

 

16. Глас божий

— Просыпайся, миленький, пора подкрепиться…

Виктор попытался разлепить веки. Ему лишь ненамного удалось приоткрыть левый глаз, и за серой вуалью ресниц он увидел расплывчатое розовое пятно на белом фоне. Во всем теле была какая-то странная слабость, похоже, он лежал, и вокруг было тепло, даже жарко. Виктор попытался открыть рот, но лишь беспомощно шевелил губами. Веки снова сомкнулись и наступила вселенская тьма.

— Что будем делать? — произнес мужской голос где-то рядом.

— Он сейчас придет в себя.

Прошло несколько минут, и силы, действительно, постепенно начали возвращаться к Виктору. Он приоткрыл глаза и увидел, что лежит на старом потертом кожаном диване в какой-то небольшой комнате без окон, похожей на рабочую бытовку. У двери стоял шкаф, и ноздри щекотал запах сырой промасленной одежды; стены, до половины крашеные случайной, темно-синей масляной краской, и старый ребристый металлический светильник на потолке дополняли картину. Лампочка не горела, видимо, электричества не было, и комнату озаряла голубоватым светом повешенная на гвоздь батарейная светодиодная 'тарелка'. Подле дивана на табуретах сидели мужчина и женщина. Женщина была вчерашняя 'милиционерша', уже в форме и в сером платье, с наброшенной поверх бордовой блестящей куртке из кожзама; волосы ее уже были светлорусые и коротко уложенные под платок. Мужчина оказался вчерашним 'кавказцем', но без усов и бакенбард, кучерявые волосы, выбивавшиеся из-под 'аэродрома' сменились гладкой стрижкой, и вообще он уже на жителя гор мало походил.

— Не бойся, миленький, — произнесла женщина, — это не похищение. Мы пришли тебя спасти. Ты в надежном месте, и скоро мы переправим тебя туда, где не надо бояться, что тебя найдут.

— Вы можете нас понимать? — сухо спросил бывший кавказец.

Виктор кивнул.

— Я хочу принести вам официальные извинения за доставленные вам неудобства от имени наших друзей, — продолжал мужчина. — К сожалению, нам пришлось так действовать, потому что вам угрожала опасность. Пока мы не покинули территорию СССР, нам придется вас прятать и перевозить тайно. Немного придется потерпеть. Но, поверьте, так гораздо лучше для вас.

— Если вы друзья, то кто вы? — спросил Виктор, собравшись с силами. — И кто мне угрожает?

— Зовите меня Рафаэль, — ответил мужчина, — с течением времени вы узнаете все.

— А меня — Мари, — женщина встряхнула головой. — ничего, что я на 'ты'? Так привычнее. Теперь придется быть, как одна семья, чтобы вырваться отсюда.

— Вырваться? Зачем?

— Виктор Сергеевич, — продолжил Рафаэль, — вы оказались в центре игры двух крупнейших спецслужб мира — ЦРУ и КГБ. Ставки в этой игре гораздо выше, чем ваша жизнь, и каков бы ни был расклад, вами в конце концов пожертвуют. Мы знаем, что вы из будущего. Но для двух сверхдержав — это мелочь. У США гигантский финансовый потенциал, у Союза — информационный. Вы в этой игре нужны для блефа, но игрокам когда-нибудь придется вскрыться. Когда вас скинут, вы будете лишним. А лишних убирают. Вы ведь помните Лацман? Она просто отработала свое и стала лишней. И вы станете.

— Почему я должен верить, что не стану лишним для вас?

— Виктор Сергеевич, у нас не такая большая страна. В ней не так много людей. Я скажу вам, у нас везде не хватает людей. Поэтому заботиться о каждом, избегать потерь — это у нас не лозунг, это вопрос сохранения государства. Наше руководство не дураки, и это понимают.

— Израиль?

— Вы догадливы.

— Ну, кто у нас еще зовет народ со всего мира.

— Вот видите, вы сами понимаете, что вам только к нам выбираться.

— Но я, как бы вам сказать, вроде как бы до этого дня не еврей.

— Будете. Вы с Брянщины. Откуда вы знаете за всю родню? Главное, лично вам, как исключению, не надо учить иврит и прочее. Там, где будете жить, с любым можете говорить по-русски, а многие еще и ваши земляки. Даже есть такие, что держат на стене портрет Сталина, за то, что поддержал создание Израиля.

— Рафаэль, — вмешалась Мари, — соловья баснями не кормят. Дай человеку позавтракать, если он еще не ужинал.

Она дерзко смотрела на Виктора улыбаясь крупными, чуть припухшими соблазнительными губами; из глубины, подчеркнутой темной тушью, сияли два манящих голубых огня.

'Интересно, она тоже умеет читать мысли, или нет?'

— Спасибо, действительно, если можно подкрепиться… Ужасная слабость почему-то.

— Это скоро пройдет, милый. Будешь опять в спортивной форме.

Она расстегнула молнию на сумке, достав оттуда два термоса и одноразовую посуду; скоро на стоящем подле дивана кустарном столике, крышка которого была сколочена из деревянных половиц, оказалась ароматная чашка куриного бульона и горячие макароны быстрого приготовления, смешанные с говяжьей тушенкой.

'Не из общепита. Скорее всего, мы не в городе'.

За стеной что-то глухо зашумело, и Виктор почувствовал легкую дрожь половиц.

— Что это? — спросил он.

— Это не землетрясение, — успокоила Мари, — здесь нет землетрясений.

Она помогла Виктору приподняться и придвинула столик.

Бульон разливался по телу, и то ли от него, то ли просто прошло время, но слабость начала постепенно уходить. Мари это почувствовала.

— Тебе лучше, милый?

Виктор кивнул. Рафаэль расценил это, как повод к продолжению разговора.

— Вот видите? У нас слова с делом не расходятся. Скоро будете в настоящем земном раю. Солнце, море, пальмы, тропические цветы. Будете набирать здоровье пудами.

— Хорошо, — ответил Виктор, — допустим, все, о чем вы сказали — правда. Но как мы доберемся до границы, не говоря о большем? Пропал не какой-то алкаш, а сотрудник закрытого учреждения, если вы представляете, что такое НИИагропроминформатики. Здесь это ЧП. За меня поставят на уши всех — милицию, дружинников, юных дзержинцев, кто еще там. Везде камеры, везде проверки. Это же безумие.

— Мы знаем, что такое НИИагропроминформатики. Это прикрытие для разных опытных производств КГБ. Шухер будет, это я вам обещаю. Но вам совершенно не за что волноваться. Да, у нашего правительства нет такой большой армии, полиции, разведки, как у великих держав. Но у Израиля есть другое — тысячи людей в каждой стране, готовых помочь Израилю совершенно бескорыстно. Особенно здесь, в стране тихого государственного антисемитизма. Можно мобилизовать толпы людей и поставить следить у каждого столба. Но кто-то в нужный момент отвернется, кто-то не заметит, кто-то предоставит убежище незнакомым людям. Если люди других наций часто друг друга в ложке утопить готовы, то еврей еврею всегда поможет. Евреи есть везде — в милиции, в КГБ, в погранвойсках, в правительстве, потому что без них нельзя. Эти советские евреи — наша опора. Так что не все решает техника и численность.

Виктор сделал вид, что тщательно пережевывает пищу. Советская тушенка в макаронах была качественной и ароматной. Тем более, что это могла оказаться последняя тушенка в жизни: не пропадать же добру!

Рафаэль продолжал:

— И еще, чтобы вы знали такую вещь. Ваша безопасность зависит от вашего здравого смысла и разумного поведения. Просто перед тем, как что-нибудь сделать, посчитайте до десяти и подумайте. Я могу на это рассчитывать?

— В наших учебниках по ОБЖ, то-есть, основам безопасности жизнедеятельности, — ответил Виктор, — пишут, что похищенный для выживания должен выполнять требования похитителей и не вступать в пререкания.

— Дипломатично, — промолвил Рафаэль, чуть наклонив голову и приподняв брови вверх, — значит, вам на всякий случай нужна легенда, что вас вывозят насильно. Хорошо, пусть так. Тогда уж и вы постарайтесь держаться так, чтобы вам эта легенда не пригодилась. Иначе наше соглашение теряет силу. Вы поняли?

— Я понял ваши требования.

— Отлично. Кстати, в ЦАХАЛ — это у нас армию так называют — учат, что если военнослужащий попал в плен, путь на допросе сразу выкладывает все, что знает. Можно поменять коды, планы боевых действий, передислоцировать части. Человек ценнее. Пусть сохранит жизнь, чтобы потом можно было обменять или выкупить.

'Интересно, как бы при таком подходе вы с вермахтом воевали, а не с арабами', - подумал Виктор, но вслух не сказал.

— Это я вам говорю не потому, что от вас что-то потребуют выкладывать, а чтоб вы знали, как у нас ценят человека. В отличие от Союза, где с людьми не считаются, и требуют жертв даже в плену. Культ героев-великомучеников — это красиво, но это — прошлое. Когда рождалось много, и человеческая жизнь в грош не ценилась. Я извиняюсь, в России будущего ее, наверное, тоже мало ценят?

— Проблемы имеют место быть, — уклончиво ответил Виктор, продолжая уминать обед. Рафаэль понял это по-своему.

— Потерпите, все скоро будет иначе. Впрочем, мы будем стараться, чтобы ваше путешествие было не слишком в тягость.

— А если заскучаешь милый, — медовым голосом пропела Мари, — вспомни, что вдвоем веселее.

— Серьезно? — спросил Виктор.

— Я очень серьезная, — ответила Мари и расхохоталась. — А ты, из будущего, интересный. Как взглянешь, так сразу тянет что-то такое сотворить, — и она быстро раздвинула и снова сдвинула свои колени.

— Когда берешь машину с пробегом, — философски заметил Виктор, — полагается делать тест-драйв.

Он ожидал, что эта колкость охладит Мари, но она только расхохоталась.

— Будет тест-драйв, милый. Сколько захочешь и по любым дорогам. Тебе понравится. На такой машине ты еще не катался! Но это потом. А пока мы тебя ненадолго оставим. Не волнуйся, мы будем здесь, неподалеку. Отдыхай и набирайся сил. Они тебе понадобятся для вождения…

Оставшись один в запертой бытовке без окон, Виктор снова лег на диван. Силы, действительно, еще понадобятся. Его наверняка ищут, значит, по идее, должны освободить. Но не факт, что это будет скоро. И эти двое могут пришить его при первом подозрении, не надо смотреть, что они такие добрые. Им просто надо, чтобы он сидел и не рыпался. Хотя и тем, кто его ищет, в общем случае тоже надо, чтобы он сидел и не рыпался, а то так и некого искать будет.

Значит, Моссад, подумал Виктор. К ним утекла информация, и они включились в игру. Раз они тоже не знают о его контактах с КГБ, значит, утечка из ЦРУ. И это хорошо.

А вот то, что это Моссад, ничего хорошего. Эти ребята любят говорить, что не убивают людей, кроме тех случаев, когда у них кровь на руках. Но, если надо, можно очень легко обосновать, что у жертвы кровь на руках в будущем, и потому нечего ждать. Виктор может помочь СССР создать новое оружие, СССР может продать оружие арабам, арабы могут убить им израильских детей. Значит, его, Виктора, надо выкрасть, или, если не получится, убить. Они и выкрали. Все офигенно логично.

Будем надеяться, что в жратве пока не было отравы. Впрочем, вряд ли: можно было придушить, пока не очухался.

Если его кормят, значит, еще полсуток-сутки собираются держать здесь, или таскать за собой. Это хорошо. Хотя могут просто вывезти в достаточно глухое место, держать там и, не торопясь, выкачивать нужные сведения, а потом пригрохать. Просто, и через границу тащить не надо. И это хреново.

Он внимательно оглядел комнату. Дверь была сварена из стальных уголков и листа — судя по всему, из-за строительства хозспособом. До всеобщей установки стальных входных здесь еще не дошли, да и это не входная. На стене за диваном были следы грубо заштукатуренной заделки окна — видимо, за стеной сделали пристройку и замуровали. Заделка могла быть в этом случае в полкирпича, но, есть ли у него время на то, чтобы попытаться ее разломать, Виктор не знал, да и не факт, что кирпич не проложили арматурой для крепости. Деревянный пол, скорее всего, по бетону. Для тюрьмы вполне подходит. Тем более, что у двери стоял складной походный туалет.

Литературный попаданец в таких случаях должен разродиться спасительной идеей из будущего. Особенно, если это 'Марти Стю', то-есть, герой, под видом которого автор изображает себя, любимого, наделяя мыслимыми и немыслимыми качествами. Но Еремин был не Марти Стю. Он был по жизни простым советским человеком, и в эти трудные минуты в голову ему лезла всякая ерунда.

Ему почему-то вспомнилось, что в Интернете на форумах почему-то встречаются два Израиля. Один — небольшая страна со своими проблемами, одни из которых похожи на российские, другие — не очень, живут там адекватные люди, с которыми можно нормально говорить о разные темы, как там у нас устроено, как у них, что лучше и что хуже. Другой был глянцевой страной эльфов, населенной троллями, которые при каждом поводе и без повода старались закидать дерьмом Союз, а заодно и Россию, если та выходила за рамки имиджа немытого кающегося юродивого, и бросались затаптывать любого более-менее умного и порядочного в ней. Эти два Израиля как-то ухитрялись существовать одновременно и параллельно, нигде не соприкасаясь между собой.

'Господи', - подумал Виктор Сергеевич, — 'если ты существуешь, не оставь раба своего! Подай ему руку, вразуми, укажи путь к спасению!'

За стеной опять что-то глухо зашумело, и дрожь пола передалась ногам.

'Под диваном снизу скотчем приклеен револьвер'

'Это я подумал?' — удивился Виктор. Мысль была неожиданной, и, на первый взгляд абсурдной. Ну кому придет в голову оставлять огнестрел в комнате с похищенным? Хотя, подумал Виктор, бывает так, что человек в нервном напряжении думает о другом, и вдруг его осеняет, всплывает что-то в подсознании. Только все это уж очень похоже на детские фантазии. А вдруг на шкафу лежит какая-то интересная игра? Или под кровать когда-то закатился рубль, и его так никто не достал?

Виктор снова попытался сосредоточиться на анализе обстановки, но теперь мысль о револьвере под диваном не давала ему покоя. В конце концов он понял, что он не сможет спокойно сидеть, пока не проверит.

'Ладно', решил он, 'вдруг под диваном еще чего завалялось, мало ли, пригодится'.

Он присел на корточки и пошарил снизу рукой по старой рогожной обивке, закрывавшей пружины. Внезапно он почувствовал, как на лбу его выступает холодный пот.

Его рука наткнулась на холодный металл; это было что-то угловатое и крупное. Под пальцами зашуршал скотч. Дрожа от нетерпения, он отклеил непонятный предмет — он оказался тяжелым, весом, наверное, под килограмм, и вытащил наружу.

Это на самом деле был револьвер — черный, блестящий, с толстым коротким стволом и удобной деревянной рукояткой орехового цвета. В барабане виднелись патроны, шесть штук. Судя по непривычно широкому зрачку дула — сорок пятый калибр.

'Что же это? Он есть! Господи, ты есть! Это он… Это только бог мог сотворить чудо… Ведь этого не может быть, и это был его голос… Господи, спасибо тебе! Господи, спасибо тебе! Верую в тебя, истинно верую, в тебя, в святое писание! Выберусь, приму крещение, буду ходить в церковь, по монастырям в тур съезжу… что там еще можно сделать. Лишь бы выбраться отсюда. Лишь бы выбраться…'

И вот тут Виктор Сергеевич понял, что, если сейчас откроется дверь, то эта парочка его точно пристрелит, увидя револьвер.

 

17. Оперативная необходимость

Первым инстинктивным желанием Виктора было снова спрятать ствол. Или отдать Рафаэлю. Но он быстро взял себя в руки. В конце концов, если всевышний вкладывает кому-то в руку оружие, то не для того, чтобы так просто им швыряться. Это какая-то божья воля, которую надо выполнить.

'Может, это искушение?' — подумал он. 'Типа 'не убий' или 'возлюби врага своего'? Нет, не похоже. Если надо гордыню или гнев смирить, это еще понятно. А тут ни гордыни, ни гнева.'

'И вообще, дурак ты', подумал он про себя через секунду. 'Кому ты собрался ствол отдавать? Эти люди, если надо, кого угодно замочат и не почешутся. Хоть женщину, хоть ребенка, если им помешают. Есть такое понятие — оперативная необходимость… Ну что ж, и у нас оперативная необходимость. Я участвую в операции 'Ответ'. Сколько крови стоил нам распад Союза, а? Если что, эта кровь будет на их руках. Нет, бог не фраер, он все видит. Стало быть, он меня своим орудием и избрал.'

В другой обстановке Виктор, наверное, никогда не счел бы себя орудием всевышнего. Но, когда тебя похищают, чего только на ум не придет. Он сел на кровать, взял тяжелый пистолет двумя руками и, взведя большим пальцем неподатливый курок, направил на дверь.

'Ладно', подумал он, 'привести и сдать КГБ этих типов я не смогу, просто сбежать и заявить о них они мне сами не дали… Говорят, когда их на службу берут, у них такой вопрос есть — 'Можете ли убить человека ради своей страны?' Мы не бараны, чтобы нас крали и резали…'

У него вдруг мелькнуло, а что будет, если первой войдет женщина, и как он сможет в нее стрелять, но он тут же отогнал эту мысль.

'Здесь нет мужчин и женщин', - сказал он себе. 'Это война, тайная война. Есть живая сила противника. Если не ты, то тебя.'

Дверь загремела железом, в замке заворочался ключ. Виктор вдруг подумал, что входящий может присесть, и тогда он промахнется; он опустил дуло ниже. Дверь начала отворяться, Виктор увидел лицо Рафаэля, и почувствовав, что то сейчас может захлопнуть дверь, с силой нажал на тугой, неподатливый спусковой крючок.

Хлопок оказался не очень сильным; из дула вылетело белое пламя, револьвер подбросило вверх, и через мгновенье Виктор увидел, что Рафаэль, согнувшись, держится обеими руками за живот, выпучив глаза; отпущенная дверь с визгом раскрывалась.

Виктору вдруг пришло в голову, что на противнике мог быть бронежилет; он быстро опустил ствол и снова надавил на спуск, целясь прямо в лоб. Рафаэля отбросило назад, он упал навзничь и уже не шевелился.

Где-то рядом должна быть Мари, подумал Виктор, и она наверняка не промажет. Он вскочил, бросился к двери и стал в простенке. Он не знал, что правильнее — выскочить наружу, где его могла ждать пуля, или оставаться здесь, ожидая, что в помещение пустят газ или бросят гранату. Ему стало ясно, что он обречен; но менять что-то было уже поздно, и оставалось лишь достойно встретить свою судьбу.

— Мари, сдавайтесь! — крикнул он, и его голос гулким эхом отразился в коридоре. — Район оцеплен! Я не Еремин! Ваше сопротивление бесполезно!

Единственным его шансом оставалась неожиданность; Мари не могла знать, откуда у него появилось оружие, а это могло значить только одно: операция провалилась. Остальное зависело от квалификации агента: под мужиков подкладывают обычно не слишком ценных, на что Виктор и рассчитывал. Если Мари неопытный агент, она запаникует и попытается скрыться; но вот если она ас или фанатичка, или с ней еще кто-то…

Снаружи послышался женский вскрик и какой-то шум. Через полминуты откуда-то неподалеку, видимо, со двора, заорал мегафон голосом Семиверстовой.

— Виктор Сергеевич, не стреляйте! Это Светлана Викторовна! Я иду к вам без оружия!

— Подходите! Медленно!

В коридоре послышались неторопливые шаги.

— Я подхожу к двери. Сейчас я буду медленно входить. Я держу руки за головой…

Через порог переступила женская нога в темно-синем брючном костюме, затем показалось лицо.

— За мной никого нет. Можете проверить.

— Мари удалось взять?

- 'Хадассу'? Да, ее уже увезли. Мне можно опустить руки?

— Да, конечно… Вот оружие.

— Вы в порядке?

— Вроде да. Тушенкой кормили.

— Ясно. Выходим, скорее. Ваза цела, забирайте квитанцию, — сказала она уже в микрофон.

Они вышли в коридор и направились к двери; навстречу уже бежало несколько мужчин. Виктор постарался не глядеть в сторону неподвижно лежащего тела у двери.

— Светлана Викторовна, я понял — бог есть!

— Вы полагаете? — серьезно и заинтересованно спросила она.

— Да. Да. Это он, это он послал мне револьвер, — торопливо и сбивчиво заговорил Виктор, стремясь скорее сообщить, как ему казалось, самое важное. — Я слышал голос с неба, он сказал искать револьвер под кроватью. Я туда, понимаете, — а он там. Понимаете, вроде как почудилось — а он там! Но так же не бывает, понимаете? Это чудо! Это… это надо изучать, мы все время не принимали бога в расчеты, а если в него уверовать, то он поможет, видите, он помогает!

Они вышли наружу. Тепло угасающего бабьего лета еще принимало природу в свои нежные объятия, но в нем можно уже было уловить приближение октября. Жиденький туман заволакивал окрестности, заплывшие ямы были доверху полны водой и на кустах висели крупные капли; похоже, здесь только что закончился нудный осенний дождь. Под ногами у Виктора зашуршал пестрый ковер из мокрой зеленой травы и вороха лимонных, золотистых, бурых и красноватых листьев, из которого, как из губки, выступала вода, теснимая полиуретаном его ботинок. Виктор оглянулся по сторонам и назад: темный от пятен влаги дом на краю лесополосы, где его держали, был раньше каким-то сооружением для путейцев, ныне законсервированным, с заложенными кирпичом оконными проемами во избежания хулиганства; чуть поодаль стоял ряд посеревших и потрескавшихся бетонных столбов забора, на которые когда-то натягивалась рабица. На территории еще бесхозно валялся кой-какой металлолом, и в паре-тройке метров от Виктора из бурьяна торчала ржавая ручка модерона, двухосной тележки для инструментов. Где-то в полусотне метров была видна выемка, над которой на решетчатых опорах парили две нити контактной сети; то была железная дорога, и те шум и дрожь земли, которые Виктор чувствовал во время своего недолгого плена, были ее порождением.

Завыла сирена; из-за деревьев показался рыжий, высокий автобус-реанимобиль, мигая синими сигналами на крыше и разбрасывая грязь из колдобин, проследовал столбы, на которых когда-то висели ворота, и двинулся к дому, осторожно нащупывая полузаросшую и искрошенную полосу асфальта, наскоро уложенную здесь еще до эпохи нового сталинизма.

— Зачем реанимация? Я нормально себя чувствую.

— Это не для вас, — ответила Света. — Вашему крестнику. Вы его крепко приложили.

— Как? — ахнул Виктор. — Он жив???

— Да пока жив. Патроны с резиновыми пулями.

— Травматика? Я не обратил внимания. Хотя она у нас продается населению, травматика.

— Вообще-то сперва боевые хотели дать. Лучше потерять агента иностранной разведки, чем вас.

— Подождите… Это что же, вы подложили? А как же?.. А голос? Голос откуда?

— Секундочку. Настя! Настя! Идите сюда.

К ним подбежала молоденькая девчушка в пурпурной синтетической куртке, низенькая, невзрачная, круглолицая, с маленьким вздернутым носом, вокруг которого высыпали веснушки.

— Познакомьтесь. Анастасия Небоглас, наш лучший индуктор, специалист по древнерусской жреческой психотехнике. 'Путь огня', это, кажется, называется?

— Нет, 'Путь огня' это не совсем то, — затараторила Настя, — в общем, вокруг этого очень много дилетантской писанины и сенсаций. Вообще индуктором может стать каждый, все зависит от того, как долго тренироваться и как. Вот у вас кошка есть?

— Здесь-нет, а что?

— Ну, вот когда она что-то не так делает, поднимаете ее за передние лапы, смотрите в глаза и строго говорите — 'Нельзя, нельзя'… Вот это простейший случай индукции, который подкреплен мимикой и интонацией голоса. При непрямом контакте, конечно, сложнее. Биоканал нельзя считать надежным, и как образный, так и семантический компонент сообщения приходится сводить к минимуму…

— Так, сейчас гроза будет, — неожиданно сказала Семиверстова. — Настя, обожди где-нибудь в стороне, чтобы начальству на глаза не попадалась. Буду все принимать на себя.

 

18. Одиночный пролет

До Виктора донесся нарастающий тихий клекот; спустя секунды из-за верхушек деревьев выплыл небольшой красно-белый вертолет на лыжах вместо колесного шасси, из-за отсутствия хвостового винта слегка напоминающий 'Еврокоптер Экс-кьюб', но с большим вытянутым стеклянным фонарем кабины, что делало его похожим на большую стрекозу. Стремительные очертания фюзеляжа над силовой установкой, переходящего в толстый и недлинный хвост, двоившийся на конце стабилизатором в виде римской цифры V, производили впечатление скорости и мощи; за воздухозаборниками турбины красовались цифры '01'. Винтокрылая птица прошла прямо у них над головами — на удивление Виктора, негромко и словно крадучись, — обдала тугими, словно резина, потоками ветра, зависла над растрескавшимся бетоном бывшей автостоянки и начала снижаться. Тучи желтой листвы взлетели и закружились в вихре рукотворной метели вперемежку с брызгами из раздутых луж; полозья встретили твердую опору, турбина устало снизила обороты, и туманный круг винта превратился в мелькание четырех лопастей, неторопливо утишавших свой бег. Дверца кабины открылась и из нее вышли двое мужчин: тот, что пошел навстречу, был Гаспарян, а второй, оставшийся у вертолета, был незнаком Виктору.

— Постарайтесь поменьше говорить, — шепнула Светлана.

— Постараюсь. Если не будут расспрашивать.

Надо было понимать, дело пахло каким-то разносом. Однако Гаспарян, поравнявшись с ними, кричать и ругаться не стал, а очень спокойно поздоровался и обратился к Семиверстовой.

— Светлана Викторовна, — начал он, — доложите, пожалуйста, что у вас здесь происходит.

— Если кратко — оба агента задержаны, Виктор Сергеевич освобожден, как видите.

— Мне уже доложили. Интересует другое. Почему вместо рядового задержания двух человек вы устроили психологические опыты? Можете не рассказывать, сколько заложников вы планируете спасти таким макаром. Почему вы подвергли неоправданной опасности жизнь хроноагента и, возможно, поставили под угрозу всю операцию?

— Андроник Михайлович, — проглотив слюну, начала Светлана, — на мне лежит персональная ответственность за работу с хроноагентом, и я готова понести взыскание.

— Оценка вашим действиям, — сухо ответил Гаспарян, — будет дана по окончанию настоящего этапа операции по его итогам. Пока продолжайте работу с хроноагентом. Вернемся к делу. В Брянск полетите с нами на вертолете — безопасней и времени мало.

Они направились к красно-белой птице. Виктор подумал, что на такой машине он еще никогда не летал, и, возможно, в его реальности никогда не полетел бы.

— Да, нашли тело Брукса, — как бы небрежно на ходу обронил Гаспарян. — в Десне, чуть выше Моршколы. Похоже, они его и не слишком прятали — груз не был привязан. Что вы об этом думаете, товарищ Семиверстова?

— То же, что и вы, Андроник Михайлович.

— Тогда вам и карты в руки.

'Какие карты?' — подумал Виктор. Из сказанного он понял только одно, что двое милых похитителей из земли обетованной пришили Брукса, как свидетеля, но тело почему-то надежно не спрятали.

— Ну, а вы о чем задумались? — внезапно обратился к нему Гаспарян. От неожиданности Виктор выпалил первое, что пришло на ум:

— Да вот, интересно, это импортная машина или наша. Никогда не видел.

— Это фирма Камова. Новячок.

— Здорово, — Виктор понял, что Гаспарян хочет его разговорить, и начал подыскивать тему, которая не повредила бы Светлане. — А этих двоих как нашли, экстрасенсами?

— Нет, гораздо проще. У наших контрразведывательных служб есть своя мощная информационная система, которая собирает сведения о людях, полученные из различных источников, и анализирует на предмет выявления признаков шпионско-диверсионной деятельности. Например, некий инженер А, работая на режимном предприятии, интересовался работой, не входящей в сферу его компетенции. Тот же инженер А тогда-то находился на туристском теплоходе, где также находился дипломатический работник одного из иностранных государств Б, в отношении которого есть данные, что он связан со спецслужбами. И так далее. Разумеется, машина предлагает только возможные варианты, а проверку и решения производит человек. Также и здесь. Есть факт похищения, есть материал с камер в смежных зонах, есть данные о въезде таких-то лиц в СССР, есть программы идентификации биометрии… Короче, один из вариантов вывел в тот же день на ваш след. Естественно, сеть позволила более оперативно опросить вероятных свидетелей, работников ГАИ, милиции, просто отдельных граждан и сужать кольцо. Вот примерно так популярно.

— Тот, который называл себя Рафаэлем, говорил, что у него тут масса потенциальных сообщников. Заливал, наверное?

— В общем, да. Точнее, использовать так называемых 'сайаним', добровольных помощников, здесь палка о двух концах. У нас на каждого гражданина собирается колоссальное информационное досье. Правда, обычно в это досье никто не лезет, эти данные так и лежат. Но если возникает запрос, анализом можно выявить склонности, связи, контакты, и в результате такой добровольный помощник скорее выведет на того, кому он помогает. Есть, конечно, минус — такой помощник приходится один на энное количество честных граждан, которые по формальным признакам подпадают под подозрение, поэтому проверять нужно достаточно осторожно, ну и это один из поводов для Запада обвинять нас в государственном антисемитизме. Слышали?

— Да, по 'голосу'. Но пока не сталкивался.

— Ну, как вы, наверное, сами поняли, никакого государственного антисемитизма у нас нет, и даже нет еврейского вопроса. Есть вопрос Израиля, причем от улучшения дипотношений с Израилем он, к сожалению, не исчез. Дело в том, что есть определенная часть граждан, которая восприняла нашу военную помощь арабам, начиная с шестидесятых, как угрозу их нации. Так сказать, исторической родине, где живут их исторические родители, которых они никогда не видели, и которые их исторически воспитали, палец о палец не ударив, а только приглашая в качестве рабочих рук. Вот эти люди, считая себя борцами с преступным режимом, внутренне позиционируют себя как враги нашего государства. Сами позиционируют, это их свободный и сознательный выбор. Любое государство, будь оно хоть трижды демократическим, просто обязано делать так, чтобы люди, которые позиционировали себя его врагами, не имели существенного влияния на общество. С другой стороны, в нашем обществе на бытовом уровне существует определенное число демагогов и карьеристов, которые пытаются пользоваться ситуацией в своих личных целях. Ну, что-то вроде гопников, которым нужен повод, чтобы приколебаться. С ними тоже государству приходиться постоянно вести борьбу. В общем, проблема рассосаться может, особенно если избегать лобовых пропагандистских кампаний в прессе, но пока сам же Израиль ее же и культивирует. Правда, не столько для 'сайаним', сколько для абсорбции. Да и вообще-то мы не делаем при сборе данных различий между нациями.

— То-есть, если я правильно понял, в принципе каждый гражданин СССР должен бояться случайно совершить не тот поступок?

— Ну, чем лучше знаешь человека, тем проще понять, что какой-то поступок случаен и его проигнорировать. Верно? Да и собственно — вас здесь такие вещи как-то особенно тяготили? Вы вообще были здесь без документов, без прошлого…

— Ну, как сказать… Не знаю, привык наверное. Да и надо было устраиваться.

— А для других это вообще естественно с детства, как осень, как дождь идет, и надо зонтик брать. Кстати, зонтик ваш потом передадим.

— Да что зонтик — мелочи…

— А у нас мелочей не бывает, — усмехнулся Гаспарян. На вас тоже с появления в 'Коннекте' завели досье, проверяли сведения, запрашивали, не в розыске ли вы, не пересекали ли границу, нет ли случаев нарушения границы, которые можно с вами связать. Но — осторожно. Людей, взявшихся ниоткуда, гораздо больше, чем преступников, шпионов, или хотя бы алиментщиков, не говоря уже о хроноагентах. Ну, поссорился человек с домашними и ушел начинать новую жизнь. Или запутался. Не станешь же всех сгонять в фильтрационные лагеря, хотя это самое простое решение, если нет ЭВМ. Да и не наше дело копаться во всяком бытовом белье.

Салон новой камовской птички был на пять человек; помимо Виктора, Светланы и Андроника, в него сели еще двое товарищей в штатском, которые в разговоре не участвовали. Внутри вертолет скорее напоминал летающее такси для бизнесменов: отделка была белой с темно-синим, пол и потолок были покрыты пластиком под темное дерево, а удобные пузатые кресла с косыми крестами ремней и багажные ниши у заднего люка ничем не напоминали о пожарной охране. Между передними креслами, что были повернуты спинками от кабины пилота, стояла тумбочка с откидным плоским монитором, который, впрочем, здесь был не роскошью, а средством коммуникации. В заднем ряду кресел было три; Виктора посадили на среднее, а справа и слева от него сели два тех самых молчаливых сотрудника — то ли телохранители, то ли конвой. Турбина тихо загудела над головой и винт начал раскручиваться. Машина вздрогнула, оторвалась от земли и плавно пошла вверх, легко пробив грязную облачную вату: Виктор с удовольствием отметил, что это чудо советской техники не трясет, мощная шумозащита позволяла говорить, не напрягая голоса, и огорчало только то, что со среднего кресла он не сможет любоваться уходящими от него вниз пейзажами золотой осени.

'Твою мать, какую страну мы прогадили…'

Читателя, возможно, удивит, что для Виктора в этот момент технический прогресс оказался важнее неприкосновенности частной жизни. Но, если подумать, это не так уж неожиданно.

Во-первых, в нашей реальности право на неприкосновенность частной жизни есть. Она конституционно закреплена. И это радует. При этом гражданам откровенно надоело находить свои персональные данные в общедоступных базах данных, а также таких, что вроде как бы недоступные, но, при наличии небольшой суммы, их можно купить на компьютерной толкучке и в Интернете. Если вы не имеете желания тратиться на сведения о чужом белье, вас все равно будут доставать спамом, чтобы вы эти базы купили. В той же реальности, куда попал Виктор, это право на неприкосновенность вроде как бы и не уважали, но и в Домолинию этих данных никто не выложит, не говоря уже за то, чтобы продать, ибо первое — разглашение строго секретных сведений, а второе граничит со шпионажем. Вот и думай, что хуже. Можно сказать, что все зависит от того, доверяем ли мы тем, кто собирает о нас данные.

Во-вторых, мысли Виктора в этот момент были заняты совсем другим. Он внезапно подумал, что шизвидные идеи покойного Брукса в нашей реальности негласно стали чем-то вроде решений Политбюро. Действительно, есть меньшинство, для которого из кожи вон лезут, создавая условия в виде пуска скоростных 'Сапсанов', упрощения выезда за рубеж, проведения олимпиад и прочих тусовок: шизвиды должны быть мобильными и обрастать связями по всему миру. С другой стороны, есть большинство, которое буквально впихивают в быдляцкий образ жизни, культивируя потребительство и праздно-развлекательный образ жизни (достаточно включить телик, и ждать, когда за кадром подскажут, когда смеяться), и убивая всякие позывы к труду не только тем, что трудящийся, сколько бы он ни вкалывал, не получит больше того, кто ворует и паразитирует, но и абсолютно бесправным положением самого работника. Миллионы людей скажут, что на заводе работают одни дураки. Коллективизм не умирает, его последовательно и методично пытаются вогнать в гроб.

Но самое интересное при этом еще грядет впереди. Лет через десять родители уже не смогут кормить консумптариев. Работать те не смогут, потому как разучились, спились, да и просто западло пахать; так что они либо пересядут на шею государству, либо пойдут воровать и мы получим большой и неисправимый слой криминала. Что же касается шизвидов, они же нетократы, то они очень похожи на советских номенклатурных 'блатных', которые тоже держались на связях и доступе к информации, и они за те же десять лет поймут, что просто паразитировать на этих ресурсах проще, чем что-то создавать. И тогда нашему светлому компьютерному будущему наступает белый и пушистый полярный песец. А в свете этого о прочих вещах как-то не особо думается.

Наконец, просто действовала обстановка — мягкое кресло, комфорт летучего такси и расслабляющие звуки хита 'Энигмы' с двусмысленным названием 'T.N.T. For The Brain', что Виктор всегда переводил, как 'Вынос мозга'. Через пару минут он почувствовал, что его неудержимо клонит в сон, и начал клевать носом.

— Вздремните, — посоветовала Светлана, — приближается время, когда спать придется, когда свободное время появится.

'Что она этим хочет сказать?' — подумал Виктор, но голова его уже отяжелела, и он погрузился в распухающие перед глазами теплые клубы — или это музыка вызывала в воображении такие ассоциации.

…Его разбудили, когда вертолет уже коснулся земли, за лесополосой шоссе, на асфальтированной площадке неподалеку от высокого забора НИИагропроминформатики. Повели его почему-то не в 210-й к Момышеву, а в цоколь, куда у него раньше не было доступа. Впрочем ничего необычного он там не увидел: за постом был обычный офисный коридор с дверями по обоим сторонам, отделанный голубоватой гипсоплитой.

— Сюда проходите, пожалуйста, — вежливо сказал Гаспарян, открывая дверь в комнату с номером 017; сам он, однако, не вошел, оставив Виктора наедине со Светланой.

Кабинет 017 выглядел несколько странно. В нем не было окон, стены были обиты пепельного цвета кожзаменителем, как обычно обивают стальные двери, из мебели присутствовали лишь пара мягких кожаных кресел и кожаный диван. Пол был покрыт пробковыми матами, и все это неприятно напомнило Виктору 'Музыкальную шкатулку' из фильма 'Ошибка резидента'.

'Так, видать проверочные мероприятия начинаются', грустно подумал он. Впрочем, то, что Светлана пока находилась в той же комнате, внушало надежду. Пока внушало.

— Присаживайтесь — ее мягкая правая рука с тонкими пальцами указала на диван. Левой она держала какую-то черную папку, тонкую, как файл.

— Да я уже насиделся и належался, — полушутливым тоном ответил Виктор.

'Будет настаивать или нет? Что-то помещение странное.'ишьвовалитоолько пара мякких кожаных кресел иtymrb

— Ну, как хотите. Хотя лучше слушать сидя. Понимаете, есть сомнения в том, что ваши похитители всерьез планировали вас вывезти. Слишком рискованно.

— Я вот тоже этого боялся. Хорошо, ваши быстро подоспели.

— Да не слишком скоро. Понимаете, за это время вас могли завербовать.

— Ну да, конечно. Рафаэль начал потихоньку охмурять — дескать, людей у них ценят, то да се… Но я не давал никакого согласия и ни под чем не подписывался. Конечно, вы не станете мне верить на слово, но вы же в мыслях читать умеете, можете проверить.

— Виктор Сергеевич, — вздохнула Светлана, — дело немножко серьезнее, чем вы себе представляете. Дело в том, что вы можете не знать, что вас завербовали.

 

19. Вынос для мозгов

— Фигасе! — вырвалось у Виктора. — Это что, как у Жванецкого — 'грузин не знал, что он грузин'? Ну, послать человека из будущего, чтобы он там влиял чисто по своим убеждениям — это понятно. Но как человек может работать на Моссад, если он не знает, что на них работает?

— Вы говорите о сознательном сотрудничестве. Но может быть еще бессознательное. Используются определенные препараты, и по их действиям человека вводят в гипнотический транс и внушают. Потом сознание человека под воздействием определенной фразы или с течением времени оказывается под контролем и кодируется. При этом личность человека расщепляется на несколько отдельных 'Я', то-есть одно 'Я' можно спокойно проверять на 'детекторе лжи', оно абсолютно честно и искренне на все ответит, ничего не зная о другом 'Я', которое активизируется в определенный момент или по кодовой фразе. Такой человек может передавать информацию, как дискета, выдавать дезинформацию, вести себя соответственно заложенной программе и тому подобное. Собственно, вещь не новая, ЦРУ еще в 50-х вело исследование по программе 'Артишок', и, хотя тогда резульаты скорее вызвали недоверие, но за прошедшие сорок лет… В общем, теперь для вербовки требуется не больше часа. И людей, заподозренных в том, что они прошли подобную процедуру, приходится нейтрализовывать.

— То-есть, так в принципе можно каждого посадить? Мало ли, имел контакт с иностранцем, а тот его и… Так, что ли?

— Ну, сажают за сознательное сотрудничество, а при бессознательном у нас реабилитируют, как жертв этих самых спецслужб. Лацман, кстати, тоже могла это сделать, если бы получила такое задание. Но в ЦРУ опасались, что такой способ вербовки может повлиять на достоверность информации о вашей реальности, тем более, у них нет прямых сведений о вашей связи с нами. В Моссаде же узнают о вас благодаря утечке информации из ЦРУ и приходят к выводу, что рано или поздно вы заинтересуете нас и расшифруетесь, как хроноагент, причем на вас мы выйдем через наблюдение за агентами ЦРУ и анализ проявлений разведывательной деятельности. Вывести вас скрытно невозможно. Поэтому у Моссад будет большой соблазн использовать хроноагента, как агента влияния Израиля на будущую внешнюю политику СССР. Подменить то, что вы хотели бы нам сказать.

— Ясно. 'Шеф дает нам возможность реабилитироваться…' Да, 'Бриллиантовая рука' у вас была? Она ведь до хроноагента.

— Была, была. — Глаза ее погрустнели, и губы слегка вытянулись в трубочку, словно она хотела присвистнуть и передумала; черную папку она переложила на колени, пальцы правой руки потянулись к маленькому хромированному замку — и остановились на полдороге. После недолгой паузы Светлана продолжила:

— Должна вас предупредить… Вербовщик может специально запрограммировать в сознании такие установки, которые срабатывают при попытке раскодирования и приводят к нарушениям психики. Так сказать, самоликвидатор.

— Странно, что вы меня об этом предупредили, — Виктор оторвался от спинки дивана и положил руки на колени, — вы, наоборот, должны уверить меня в том, что все абсолютно безопасно. Зачем усложнять работу с вероятным зомби?

— Во-первых, положение. Мы обязаны официально предупредить реабилитируемого под роспись. Это по Указу Президиума.

— Ну, в таких случаях, можно и нарушить?

— Нет. По каждому случаю потом ведется проверка. И, во-вторых, мое личное мнение — вы человек мыслительного типа, и у похитителей должны были возникнуть определенные трудности даже при использовании гипноза с применением наркотических средств. А дело ответственное. Вдруг вместо желаемого вы убедите руководство дать арабам ядерное оружие?

— М-да, это было бы оригинально… То-есть, я могу отказаться. И что после этого со мной будут делать? Это же не могут просто так оставить, чтобы человек зомбированный ходил? Его надо как-то обезвредить?

— Ну, 'обезвредить' не значит 'ликвидировать'. Вас устроят на такую работу, на которой вы бы могли проявлять себя, зарабатывать, но ничего не менять. От вас ничего не будет зависеть, хотя никаких явных поражений в правах не будете чувствовать. В общем, сможете неплохо жить.

— Неплохо жить… Знаете, Светлана Викторовна, я искренне рад, что у вас все так гуманно… честное слово, спасибо…

— Да не за что. Закон такой.

— Закон… Только понимаете, а зачем я сюда попадал, даже этого не узнаю. Это у нас там мир вот так устроен, что вроде как есть все права, а ничего ведь не изменишь, ничего, и куча инстанций есть, куда можно обратиться, а ведь ничего же не сделают, покидают друг другу бумажки и вежливо ответят, что не сделали, и партий много, а уже знаешь, за какой будет большинство… что-то я не то говорю, наверное…

— Нет, почему же? Продолжайте.

— Ну так вот, нас вроде как большинство, огромное большинство, а все устроено так, как будто мы все зомбированы и нас надо обезвреживать… И вот вдруг я проваливаюсь в другой мир, может быть, жесткий, строгий, в котором нет каких-то прав и свобод в том виде, как их у нас привыкли видеть, но здесь у меня появилась возможность что-то изменить. Ну, не спасти мир, не спасти миллионы человек, может, быть десять, не знаю, но вообще что-то улучшить. Да, вы скажете, это принцип здешнего сталинизма или социализма, рационализировать, улучшать, да, но, простите, вы не понимаете, как это важно для человека! Вы привыкли, для вас это как воздух, это естественно. Вы дышите возможностью хозяйски менять свой мир и не замечаете. И если там, у нас, отсутствие этого воздуха как-то незаметно, потому что все так, то здесь, когда все лепят этот мир так, как видят в своих идеалах — здесь я не смогу жить без этого. Спиться, свихнуться, то же самое можно. Бумаги у вас в папке, да? Давайте, я подпишу согласие. В случае чего — не хочу растягивать. А так хоть есть шанс побороться за мир, который не состоит из паразитов и проходимцев, не хочу я того будущего, которое Бруксы нам готовят. Давайте бумаги.

— Подождите. Может вам дать время обдумать? Такое впечатление, что вы принимаете решение под настроение минуты…

— Светлана Викторовна! Я долго обдумал. Я всю жизнь думал, мне давно не двадцать лет. Давайте бумаги. Ручка у меня вроде есть. Да и вообще — как это жить, думая, что в башке какая-то мина. Вы не имеете права отказывать.

— Ну хорошо, хорошо. — Она щелкнула замком, вынула какие-то листы. — Только вычитайте все подробно. Вот ручка со спецчернилами.

— На электронную подпись еще не перешли?

— Нет, для этих документов ЦИ и ЦБИ пока не принимают… На каждой странице внизу пишете 'Ознакомлен' и расписываетесь, на последней — ставите подпись, число, расшифровку подписи.

'Ей надо снять с себя ответственность за хроноагента, в случае чего', сказал себе Виктор. 'Ну и ладно. Наши интересы совпадают'.

— Знаете, — задумчиво произнесла Светлана, пока Виктор углублялся в параграфы документа, — некоторые наши аналитики считают, что у вас там массы действительно зомбированы, в период этой вашей перестройки и гласности, и их подпускать к выбору государственных решений нельзя, они развалят Россию по сценарию госдепа США.

— Хм. У нас тоже так считают. Некоторые.

— Ну, вот, и верха у вас где-то в 90-х тоже это поняли, что реформы должны идти без участия народа, что должна быть фактически одна политическая сила у власти, иначе все колонизируют и разграбят. Такая есть версия. Только вот одна заковыка: будут ли ваши верхи стараться для народа или для тех, кто побогаче? У вас же там нет конкуренции общественных систем. Зачем тогда государственным деятелям для населения стараться, если проще свой карман набить?

— Простите, не сейчас, — вежливо ушел от ответа Виктор. — вот бумаги. Ваша совесть спокойна.

— Я поняла… — она сложила документы в папку, встала и подошла к двери. Взявшись за ручку, она повернулась к Виктору и улыбнулась.

— Держитесь. Увидимся!

— Обязательно!

В комнате появились двое в белых халатах: низенький пожилой мужчина с остатками некогда темных волос за ушами и на затылке, и изящная медсестра лет двадцати пяти, настолько хрупкая, что при одном взгляде на нее возникало желание защитить. Медсестра несла с собой какой-то чемоданчик. Плечистых санитаров в зоне видимости не появилось. Хотя они могли ждать а дверью.

— Добрый день!.. Э-э, сидите, сидите, я тоже сейчас присяду. Меня зовут Радий Николаевич, это, знаете, была мода на физиков, а я пошел по другой стезе. Как вас зовут, я знаю, можно не представляться. Ну что, решили узнать, есть или нету?

— Да. Так понимаю, с вашей помощью?

— Ну-у голубчик, с вашей помощью, только с вашей. Это вы будете мне помогать, а я что, это просто трудовые будни, они же праздники для нас. Не чувствуете чего-то в состоянии странного, непривычного?

— Да вроде нет, не чувствовал. В вертолете вздремнул.

— Вздремнули, это хорошо, это очень хорошо. Сейчас Машенька возьмет у вас кровь из вены. У вас раньше брали из вены?

— Ну конечно.

— Отлично. Возьмет, посмотрит по тестам, нет ли алкоголя, каких-то лекарств, которые могут помешать, а пока она это делает, мы с вами посмотрим снимки и вы, если какой-то предмет раньше видели, мне скажете. Договорились?

— Конечно.

Пока Виктор сидел с ваткой, зажатой согнутой рукой, и вдыхал запах медицинского спирта (Машенька взяла анализ крови так быстро, как будто Виктор присутствовал при фокусе), Виктор просматривал на фотографиях и рисунках разные вещи — одни из них оказались приборами неизвестного ему назначения, другие довольно понятными, хотя и несколько неожиданными предметами; так, среди них, например, оказался метроном для музыкантов.

— Нет, — убежденно заявил он, когда Радий Николаевич вновь сложил вместе глянцевые куски тонкого картона, словно собираясь их тасовать и раздать, — ни одного из показанных предметов я там не видел.

— И отлично. Не видели, так не видели, это все теперь неважно. Ватку можете уже выкинуть. Машенька, как у вас там?

— Все тесты положительные, Радий Николаевич.

— Ну вот, у нас с вами все великолепно. Вы свободны, Машенька, подождите в коридорчике.

— А если бы что-то нашли?

— Назначили бы гемодиализ, чтобы вывести. Ну — нет ничего, и нам ничто не мешает. Садитесь поудобнее и следите за пальцами…

— …Четыре… три… два…

Виктор открыл глаза. По всему телу разливалась приятная свежесть, словно он только что проснулся в анапском санатории, и в приоткрытое окно залетает утренний бриз, пахнущий йодом и водорослями, а впереди ждет удивительный день — купание в Малой Бухте, крабы и раковины в чистейшей воде, а под вечер — часовая прогулка на теплоходе под старый меланхолический блюз. Рядом с врачом стояла Светлана Викторовна и, чуть наклонившись Виктору, внимательно смотрела на него.

— Ну-с, голубчик, как мы себя чувствуем? — осведомился Радий Николаевич.

— Подозрительно помолодевшим.

— Не волнуйтесь, никакой химии, мы таких вещей не применяем принципиально. Вы и должны чувствовать себя свежим и отдохнувшим.

— Понятно. А я в Интернете читал, что после гипноза человек сонливый.

— Не читайте Интернет, это вредно, я вам как врач говорю… Сонливость — это, например, может быть, при первой стадии гипномании. А у вас откуда гипномания?

— Да, кстати, а результаты-то как? Почему не говорите?

— Ну, об этом я бы лучше доверил говорить женщине, — уклончиво ответил доктор и ретировался за дверь со словами 'Извините, спешу, у меня очередь из пациентов который час стоит'.

— Ну вы-то что скажете? Обратился Виктор теперь к Светлане. — Что нашли-то?

— Вы не волнуйтесь. Прежде всего, выяснилось, что у ваших похитителей действительно были планы вас завербовать, после чего инсценировать провал, оставив вас в наших руках со свидетельствами того, что вы хроноагент.

— И? — Виктор почувствовал, как по его спине ползают мурашки.

— Случайность помешала. Они лишились препарата, который надо было вводить для наркогипноза, ампулы раздавили. Надо было добраться до тайника, где спрятан запасной комплект, а это время. Короче, у вас ничего нет.

— То-есть, можно продолжать работу? Или сначала к следователю?

— Вы хотите что-то сообщить следователю? — несколько удивленно спросила Светлана Викторовна.

— Да, собственно, ничего, но, наверное, так положено?

— Да вызовут вас, если надо, не волнуйтесь. Что вы там можете сообщить? 'Шел, поскользнулся, упал'? Или они знакомили вас с секретными документами Моссада, пока вы макароны с тушенкой ели? На сегодня все, отдыхайте, тем более, что до конца рабочего дня полчаса. Вообще вам положен двухнедельный отпуск для реабилитации, но по оперативной обстановке пришлось заменить денежной компенсацией. Ее вам начислили на карточку. Это, конечно, меньше, чем вам Брукс давал, но все-таки.

— Прекрасно. Смогу сам выбрать нормальный пленочный фотик, а не тот, что Брукс навязывал.

— Что он навязывал?

— Цифровую камеру. Чтобы передавать информацию методом стеганографии.

— Ладно. Это уже большого значения не имеет. Вообще до конца этапа операции никаких встреч со связными.

— Что ни происходит, все к лучшему. А то из-за меня тут уже шесть трупов. Хотя, вообще-то не так много, всего шесть, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Неужели движемся к гуманизму? Что-то я не то говорю…

— Это эйфория. Временная реакция, Радий Николаевич объяснял. К завтрашнему утру должно пройти. Момышев в курсе, что вас раньше отпускаем. Тем более, что по табелю вы в командировке.

'Что, еще и командировочные начислят?' удивился Виктор, но спросить не успел, потому что Светлана продолжала:

— Вещи ваши в отделе. Мобел мы, правда, вам заменили, модель та же, тот, что был, отправили на специсследования. Да и, кстати, вас уже на проходной ждут. Вероника Станиславовна тревожится за ваше здоровье.

 

20. Королевские выборы

— С вами все в порядке? Мне сообщили, я с работы отпросилась раньше.

Вероника была в красно-коричневой кожаной куртке, из-под которой виднелось толстое шерстяное коричневое платье, не скрывавшее приятных округлых колен над высокими черными, теплыми по случаю мокрой погоды, сапогами; прическа закрывала вязаная шапочка.

— Со мной? Великолепно, даже с работы пораньше отпустили. Слушайте, а давайте сегодня посидим в каком-нибудь ресторане или кафе. Мне сегодня дали что-то вроде премии, так что гуляем. Какие у вас тут приличные заведения, где можно нормально посидеть?

— Не хочу в ресторан. Вечером дождь пойдет, потом добираться… Хотела вас пригласить к себе и угостить чем-нибудь необычным. Вы пиццу любите?

— А у вас есть пиццерии или развозят на дом?

— Нет, пиццерий у нас нет. У нас есть блинные, пельменные, сосисочные, шашлычные… Это в туристских городах открывают пиццерии, сусси-бары, бистро, гаштеты, и как их там, чтобы интуристы могли обедать в привычной обстановке. А пиццу у нас в Союзе обычно готовят дома, каждый по своему вкусу. Какую вам сготовить?

— М-да, были у меня знакомые, что обедали в сусси-баре… Если честно, то предпочел бы русскую кухню. Кстати, какой у вас тут телефон радиотакси? — Виктор полез за мобилой в барсетку.

— Зачем такси? — удивилась Вероника. — Тут пять минут дойти до трассы и моторы свободные, как в метро. Это какой-то купеческий шик.

— Понятно. 'Наши люди в булочную на такси не ездят.' Извините, пожалуйста, просто хотелось для вас тоже что-то сделать.

— Слушайте, я все прекрасно понимаю, — зашептала Вероника в ухо Виктору, — вы еще не совсем отошли от жизни там. И переволновались. Меня Светлана предупредила.

Попутная маршрутка оказалась не совсем свободной; Виктор вспомнил правило 'садиться во второе такси, минуя первое', а на следующей уже сказывалось окончание рабочего дня. Несмотря на высокие потолки микроавтобуса, стоя в нем ехать все равно не разрешали (как объяснила Вероника — из-за большей, чем у троллей, скорости на поворотах), так что они попали только в третью машину.

Когда они вышли в микрорайоне у самолета, на лужах снова появились первые круги от редких капель, и начинающийся листопад пронес перед ними, будто на воздушном параде, эскадрилью березовых листьев цвета недозрелого лимона, вылетевшую из лесонасаждений вдоль шоссе на свое первое и последнее, как у камикадзе, задание, и Виктор подумал, что идея Вероники пригласить его к себе в гости была очень разумной. Где-то за серой пеленой облаков низко прогудел то ли крупный воздушный лайнер, то ли тяжелый транспортник, за ним еще один.

Стекляшка со скромной надписью из газосветных трубок 'Гастроном', не обремененная привычной для нашей реальности крикливой рекламой, была как раз по пути.

— Давайте заскочим на секунду.

— Зачем? У меня дома все есть.

— Ну не могу же я в гости с пустыми руками. Так не принято.

— Слушайте, ну какие предрассудки… Ну ладно, только недолго.

— Конечно, недолго…

Гастроном был на самообслуживании; взяв корзину, Виктор первым делом рванул к островку древней магазинной культуры, в котором покупатель и продавец были разделены нерушимой границей прилавка. То-есть, к винному отделу.

'А что же у нее будет, рыба или мясо?' — подумал он. 'И спросить вроде неудобно. А может, ни рыба, ни мясо? Тьфу, какая ерунда, лучше проконсультируюсь'

— Девушка, а какое вы мне посоветуете вино в гости? Дамское и такое, чтобы безошибочно к любому столу.

— Понимаю, — согласилась девушка, то-есть, на самом деле степенная продавщица, уже привыкшая к тому, что основной контингент ее покупателей в сталинском обществе не берет 'в трех', - есть беспроигрышный вариант, но это дороговато.

— Роли не играет. Что за вариант?

Продавщица подставила складную лесенку, как в старых купейных вагонах, достала откуда-то с верхней полки бутылку светло-янтарного вина и поставила на прилавок перед Виктором. Бутылка эта была похожа на невесту-мулатку из латиноамериканского фильма: ее этикетка и пробка сверкали девственной белизной фаты, красные и золотые надписи над обширным венком золотых медалей лишь подчеркивали это сияние.

— Советую вот это. Мускат Белый Красного Камня. Создано за несколько месяцев до начала Великой Отечественной. В свое время бочку этого вина каждый год привозили в Лондон для королевы Елизаветы Второй. Знаете, мужчина, такого вина в мире нигде больше не делают. Вроде как у них в Массандре виноград этот поливали из горного озера, где в воде серебро нашли, как в ионизаторах. И вот это серебро в вино переходило.

— А потом? — Виктор подозревал, что, как многие хорошие начинания на Руси, это тоже могло заглохнуть.

— Потом? Вино осталось то же, если вы имеете в виду. Королева сменилась. Это был выбор королевы. Берете?

— Конечно. Сколько с меня?

— Тридцать два сорок.

'Ого!' — подумал Виктор. Выходило вдвое-втрое дороже других приличных сортов. С другой стороны, если дама сама приглашает в гости…

В кондитерском отделе сразу же попался на глаза тоскующий за плоским толстым стеклом холодильной витрины в окружении собратьев килограммовый торт 'Рог изобилия' от местной домовой кухни. Это была загадка, мучившая Виктора с детства, с той самой минуты, когда он увидел это кулинарное чудо на странице книги 'Кулинария' пятьдесят пятого года; фотка артефакта в книге была, а вот рецепта почему-то не оказалось. Виктор даже слышал легенду, что сие чудо кулинарии имело дореволюционное происхождение и французские корни.

Торт и в самом деле был хорош на вид. На бело-розоватой кремовой плоскости, как на скатерти, вальяжно и буржуйски-вызывающе возлежал коричневый шоколадный рог стиля модерн, похожий на граммофонную трубу, из раструба которой глядели младенческие личики четырех белых роз в окружении ромбиков из цукатов и желе. Свободные места по бокам рога занимали сахарные кисти, изображавшие розовый виноград.

Торопясь к кассе (нельзя же заставлять ждать!), Виктор подумал, что надо бы какой-то десерт, и прихватил первое, что попалось, то-есть, анапский виноград и полосатую, как восточный халат, бухарскую дыню, смутившую его своим ароматом; перед самой кассой он заметил маленький закуток с вывеской 'Цветы', и обогатил свой джентльменский набор букетом пурпурных роз из бежицкого питомника. Кстати, в сравнении с нашей реальностью, розы оказались весьма недорогими. Скучающая кассирша (а вы видели в наших универсамах скучающих кассирш?) при его виде оживилась и тут же предложила блестящую подарочную сумку, но Виктор ограничился пакетом.

— Боже, ну зачем? — воскликнула Вероника при виде Виктора и цветов, — у меня же не день рождения… Дайте я хоть торт возьму, а то неудобно и помнется.

— Ни в коем случае. Детям — мороженое, даме — цветы.

— Действительно… Я просто растерялась, — промолвила Вероника, и взяла букет. — Они прелесть. Идемте же, я подержу над вами зонтик, а то у вас руки заняты.

Над головой опять неторопливо прокатился самолетный гул, и не успел он затихнуть, как где-то с севера послышался новый; не прекращаясь, волны глухого, словно придавленного периной облаков, рокота перекатывались через город.

'Не пассажирские, нет. Раньше не летали так часто. Военно-транспортные, низко. Из Сещи, наверное.'

Шестнадцатиэтажный пирамидальный крест, увенчанный стрелами антенн сотовой, при свете дня выглядел еще внушительнее.

— Да, знаете, у нас тут что-то днем с камерой на подъезде случилось, точнее, с кабелем, сразу починить не смогли, так представляете — ЖЭУ прислало этого, ну, как его, как за рубежом…

— Портье? — Виктор вдруг подумал, что ему надо поддерживать легенду о прибытии из очень дальнего зарубежья, а швейцаров зовут швейцарами только в России.

— Нет, портье, это в гостиницах, а в жилых домах, это иначе, тоже по-французски.

— Консьерж?

— Да, консьерж. Вы, наверное, больше в гостиницах проживали или в небольших домах — если не секрет, конечно?

— Ну, так консьержи и в гостиницах есть, — он попытался уйти от ответа.

— Я так и поняла.

— Ну так если он вместо камеры, это не консьерж, а секьюрити.

— Кто? А, понятно. Ну, ЖЭУ назвало, что консьерж. Может, они в названиях не разбираются, может у них по штату положен только консьерж, если дом с обслуживанием. Ну, например, дом для инвалидов.

Тот, кого Вероника назвала консьержем, не был похож ни на консьержа, ни на охранника. Сухощавый мужчина среднего роста в лыжном темно-синем свитере с оленями, с невыразительным, безо всяких эмоций лицом, недвижно сидел на раскладном рыбацком полукресле возле лифта, и ему явно не хватало удочек. Никакой формы на нем не было, только бейджик с номером ЖЭУ и телефоном. На всякий случай, Виктор вежливо поздоровался; в это время раскрылись двери лифта, и Вероника поспешила затянуть его в кабинку. Виктор оказался возле пульта.

— Нам на пятый, значит, жмите третью.

— Странный у вас лифт.

— Лифт? — она удивленно, чуть исподлобья, сверкнула на Виктора большими глазами. — Это квартиры такие. В двух уровнях. Поэтому коридоры через этаж. Сейчас увидите.

Зашипели створки; Виктору на мгновения показалось, что он попал в корпус санатория. Вокруг шахты лифта и лестницы звездой расходились четыре коридора со стеклянными дверями в конце, через которые проникал бледный свет угасающего вторника.

— Там у нас что-то вроде веранды, — прокомментировала Вероника, — большая такая общая застекленная лоджия, и все туда сносят фикусы и пальмы, что привезли со старых квартир. Получается зимний сад. Потом покажу, увидите…

'А консьерж, похоже, вовсе не консьерж'.

Виктор расстегнул барсетку, вытащил 'ВЭФ' и, набрав условный номер, заговорил, не дожидаясь ответа:

— Диспетчерская? Скажите, ЖЭУ присылало консьержа по аварии видеокамеры у самолета, ну, дом такой, как пирамида, — он досадовал, что не запомнил дома номера и улицы.

— Все в порядке, — ответил голос Светланы, — не волнуйтесь.

— Да. Да. То-есть, работы ведутся? Отремонтируют? Да? Большое спасибо. Извините за беспокойство. Починят скоро, сказали, — обернулся он к Веронике, которая уже отпирала дверь.

— Конечно починят. Проходите, тут прихожка, вешайте сюда.

Щелкнул выключатель; в коридоре, отделанном под желтоватый природный камень, Виктор увидел слева то, что хозяйка дома называла 'прихожкой', то-есть шкаф с вешалкой и зеркалом, красноватого цвета яблони. Справа от входа вверх вела неширокая лестница с деревянными перилами в тон.

— Это в спальни, — пояснила Вероника, положив розы на тумбочку и стягивая сапоги, туго обтягивавшие ее стройные крепкие икры. — Одна моя, другая — Таисии… Тапочки вот там.

— Красивое имя. Вообще хорошо, что вернулись к старинным русским именам.

Вероника вновь сверкнула глазами, в которых на мгновение Виктору почудились озорные огоньки.

— Только не смейтесь: это в честь Таис Афинской. Знаете, у Ефремова…

— Зачем смеяться? Это тоже мой любимый писатель… А в двухкомнатных тоже есть лестницы?

— А здесь нет двухкомнатных, однокомнатных… Весь дом одни трехкомнатные. Все семейные с детьми.

— Ну да, и потолки, смотрю, повыше.

— Так это в гостиной и на кухне. Два семьдесят. А наверху как в дачных домиках — два тридцать. Эксперимент такой — ученые установили, что советский человек активно живет в гостиной и на кухне, а в спальне либо тихо сидит занимается, либо спит. Зато два санузла — внизу туалет с раковиной, вот там дверь, в конце коридора, и вверху совмещенный, с ванной, очень удобно. Проходите сейчас на кухню, я поставлю цветы и разберем, что у нас есть к столу.

 

21. Трандец низкой интенсивности

Кухня у Вероники хоть и была раза в полтора больше хрущевских, но тоже оставалась торжеством советского функционализма. Хотя, впрочем, может, и не советского. Стены были покрыты крупной кафельной плиткой под терракоту, ряды тумбочек и шкафчиков, в которые был встроен двухметроворостый трехкамерный холодильник, автомойка посуды под раковиной — все это навевало у Виктора ностальгические воспоминание о машинном зале ЕС ЭВМ. Пейзаж оживляли гераньки на окне, большая декоративная глиняная тарелка на стене, с барельефом, изображавшим винный погребок, песочно-желтая видеодвойка на кронштейне и люстра с тремя подвесами на покрытом темным лаком штурвальном колесе. На стоявшем у окна обеденном столике возлежала маленькая кассетная магнитола.

Очутившись на кухне, Вероника почувствовала себя в родной среде, и тут же взяла в свои руки бразды правления.

— Ставьте все здесь, я сейчас разберу. Вон в том шкафчике салфетки, там сверху, на стол постелить. Стойте, что же я? Гостя на кухне принимаю. Подождите, сейчас дам другую, накроем в гостиной.

— Вероника Станиславовна! — воскликнул Виктор. — Да ведь нас всего двое, мы прекрасно и здесь чай попьем. Здесь уютно, телевизор, магнитофон… А потом перейдем в гостиную. Зачем туда-сюда бегать?

— Вы так считаете? — она улыбнулась, и ямочки на ее щеках заиграли. — Ладно, давайте здесь. А насчет электроники — да, это со студенческих лет моя слабость. Вы знаете, у меня четыре телевизора! В зале 'Рубин' шестьдесят один сантиметр, здесь 'Березка' тридцать один, и в спальнях два 'Шилялиса', тоже цветные, двадцать три… Ах, да.

Она взяла пульт и нажала на первую кнопку.

— Сейчас программа 'Взгляд' будет.

— У вас тоже есть 'Взгляд'?

— Да у нас она уже лет пятнадцать. Это американцы с прошлого года начали с Барбарой Уолтерз и Билли Гедди.

— Действительно…. - согласился Виктор, мучительно вспоминая, что же такое американцы начали с прошлого, то-есть, девяносто седьмого года.

На экране появился Александр Любимов и какой-то морской офицер, еще не пожилой, лысоватый; Виктор попытался вспомнить, где он мог его видеть этого офицера в своей реальности, но этого ему так и не удалось.

— Юрий Николаевич, — спрашивал его Любимов, — не могли бы вы прокомментировать нашим телезрителям последние действия руководства НАТО? Это частное, локальное стремление начать военный конфликт, или за ним скрывается какая-то более общая стратегия этого военного блока?

— Понял вопрос. Наши теоретики полагают, что все мы, по сути. становимся свидетелями и косвенными участниками начала очередной мировой войны — войны низкой интенсивности. Война эта примет затяжной характер, а ее содержанием, как фактически декларировано блоком НАТО, станут операции по свержению неугодных режимов, обеспечению возможности разграбления энергоносителей третьих стран и их природных ресурсов, уничтожения производств оружия массового поражения и средств их доставки, перекраивания существующих границ и территориальной принадлежности и изменения политических систем. Прикрытием для этого будут служить кампании против международного терроризма, борьба с правительствами, поддерживающими терроризм, борьба с торговлей оружием, наркомафией, пиратством, а также защите национальных меньшинств и этнических групп.

— То-есть, я правильно понял, что нам угрожает не очередная горячая точка, а мировая война?

— Да. Вы правильно поняли. Югославский конфликт должен лишь поставить последнюю точку в продвижении НАТО на восток. После этого вытеснение СССР, скажем, из Болгарии — это уже дело недолгого времени, болгарское правительство уже готовит требования вывода наших баз. Войска альянса будут присутствовать на наших южных и западных границах и зона ответственности блока приблизится к западным областям Китая. На втором этапе противодействия, по мере достижения Китаем военно-экономического могущества, способного эффективно противостоять планам США, не исключен вариант упреждающего силового воздействия на Китай, а вместе с ним и Россию, что по существу будет означать развязывание третьей мировой войны в ее классическом понимании, в ходе которой одним из главных средств достижения поставленных целей будет высокоточное оружие, а также, возможно, и оружие массового поражения.

— Вы извините, как-то легко вы это все говорите, даже не по себе становится, — улыбнулся Любимов.

— Ну, я думаю, для вас лично это далеко не неожиданность, и вы к этой мысли давно привыкли, так скажем, потомственное.

— Ну, это личное, но сейчас я, как телеведущий, обязан сопереживать со своей аудиторией.

— Понимаю. После Великой Отечественной наша пропаганда строилась на том, что мы должны избежать новой мировой войны. Такая позиция основывалась на том, что применение Советским Союзом, Соединенными Штатами и рядом других стран ядерного оружия может привести к гибели всего человечества. Однако за прошедшие четверть появились и получили большое развитие новые виды вооружений, в частности, высокоточное оружие, космическое и информационное оружие. Высокоточное оружие по ущербу, которое оно наносит противнику, уже сейчас сопоставимо с ядерным…

— Можно? — Вероника поставила на стол высокую и стройную хрустальную вазу, похожую на квадратную трубку, в которой расположила подаренные розы. — Какие красивые… Виктор Сергеевич, вы просто изумительный человек.

— Да что вы, — смутился Виктор. — Вам помочь? Скажите, что нужно.

— Нет-нет, я сама все соберу. Интересная передача, правда?

— Да уж, пожалуй.

— Любимов всегда интересно ведет. Хотя, как ведущий, он мне поначалу не нравился. Немножко много такой красивости, ну вот так как-то, — и она сделала неопределенный жест руками. — Мне нравятся более простые люди, ну, как, например… как, например, вы. Хотя это очень субъективно, конечно.

Она поправила ладонями волосы, двумя волнами сползавшие по вискам. Милая женщина, подумал Виктор. Начинается мировая война, а женщину будет волновать прическа и характер телеведущих, которые давно уже принимаются как телезнакомые.

— …Одна из главных причин будущей войны против СССР — это передел транснациональными корпорациями топливно-энергетических регионов мира. В пределах нашей страны их три — Каспийский, Кавказский и Восточно-Сибирский. Несомненно, остаются и такие ранее действовавшие причины, как стремление уничтожить на территории СССР нового, зарождающегося евроазиатского центра силы и мощного конкурента на мировой политической и экономической арене и экономическое стимулирование гонки вооружений, что создает заинтересованность в ней военно-промышленных сил. К этому всему добавляется соперничество на цивилизационно-культурной основе.

— То, что раньше называли идейным противостоянием?

— Нет. Идейное противостояние может происходить в рамках европейской и близких к ней культур. Сейчас же складывающиеся центры силы будируют соперничество культур, сложившихся на разной основе — христианско-православной, христианско-католической, исламской, конфуцианской, японской, латино-американской и так далее…

— …Вот, тарелочки пока расставьте, сейчас я передам нарезку ветчины с сыром и фруктовое канапе. Вы любите фруктовое канапе?

— Обожаю.

— Это, знаете, просто: берете разные фрукты, можно консервированные, нанизываете на шпажку, и поливаете растопленным весовым шоколадом, знаете, в булочной такие плитки толстые…

— …Так что же все-таки будет представлять вот эта самая мировая война низкой интенсивности, так сказать, с точки зрения нашей военной науки? То, что это что-то новое, понятно, а что именно, если не секрет?

— Я могу сказать в общем. Сейчас наши теории исходят из того, что войну отличает не форма насилия — на войне применяются не обязательно все известные формы насилия, — а основные ее сущностные признаки.

При слове 'сущностные признаки' Александр Любимов с несколько удивленным лицом посмотрел на военного, но продолжал внимательно слушать.

— Это бескомпромиссная борьба с применением средств насилия в течение определенного времени, это победа одной из сторон и поражение другой, и существенное изменение соотношения сил и в итоге их другая расстановка.

— То-есть, простите, если, так сказать, для средних умов, война — это не обязательно стреляют и убивают? Но принуждают помимо воли?

— Именно так. Хотя еще рано говорить, что война обойдется и без выстрелов, и без потерь….

— …Я пока не буду накладывать горячее, оно в чугунной кастрюле в духовке. Минтай под польским соусом с картошкой.

— Да конечно, пусть стоит. Вон сколько закуски, может, даже ее хватит… Давайте я протру фужеры.

— Вот полотенце. Они вообще чистые, но на всякий случай…

— … Политические цели войны могут быть достигнуты сегодня без сражений массовых армий и даже без непосредственного полного разгрома войск противника. Тотальная война индустриальной эпохи, ведущаяся с широкомасштабным использованием оружия против армий и народов, исторически себя изжила, ибо ведет к глобальной катастрофе, гибели цивилизации и среды обитания. Главная цель войны — разгром 'бесконтактным' способом экономического потенциала любого государства, на любом удалении. Вся мощь будет направлена лишь на безусловное поражение объектов экономики противника путем одновременного нанесения мощнейших информационных ударов и массированных ударов непилотируемого высокоточного оружия различного базирования.

— То-есть, что получается? Новое оружие позволяет нам избежать ядерной войны?

— Да. Тотальной войны.

— Но это же фактически позволяет развязать мировую войну, так сказать, нетотальную, где, ну, скажем так, определенная часть человечества в стране-агрессоре позволяет выжить и неплохо существовать?

— Точно так. Как только ликвидировали угрозу гибели человечества, у человечества снова появилась возможность воевать.

— Иными словами, то, о чем мечтали все прогрессивные умы, это и привело к новой войне?

— Можно сказать и так.

— И этого никак нельзя избежать, договориться? Неужели наша вот эта планета людей позволит собой управлять шайке насильников?

— Надо исходить из реальности. Так называемые диссиденты подкидывали нам идеи, что конфронтация вызвана существованием социалистического и капиталистического лагеря. Это не так. Объединившаяся Европа, военно-экономическая мощь которой сопоставима с американской, стремительно усиливающийся Китай, развивающаяся Индия, всевозрастающая активность и антиамериканская агрессивность мусульманского мира, регион Юго-Восточной Азии с быстро развивающейся экономикой и, наконец, укрепляющий свой экономический потенциал и военно-политическое влияние в мире Советский Союз — все эти факторы противодействуют стремлению США к установлению своего диктата в мировом масштабе. С другой стороны, великодержавная политика Вашингтона в отношении остального мира, включая своих партнеров по блоку НАТО, пренебрежение в угоду своим интересам международным общественным мнением и решениями официальных органов мирового сообщества будет сопровождаться дальнейшим ростом антиамериканских настроений, но…

— … Но я забыла, где у меня был штопор.

— Все нормально, у меня нож-трансформер. Ап! Вот и штопор.

— Слушайте, вы просто всем владеете, от космоса до штопора…

— … Кто владеет космосом — тот владеет Мировым океаном, а кто владеет Мировым океаном — тот владеет миром — это на будущее остается в силе?

— Сегодня следует к космосу добавить информационную сферу. Это хорошо понимают в Америке. Приведу такую цифру: из двадцати двух критических технологий стратегического уровня, определяемых на перспективу, двенадцать касаются непосредственно информатики.

— Больше половины.

— Да. При этом на технические средства управления, разведки и радиоэлектронной борьбы расходуется пятая часть военного бюджета.

— Знаете, когда услышал это, просто порадовался за успехи нашего ГК РЭП…

— Все, садимся, хватит политики, потом досмотрю. У меня там в гостиной видик по программе пишет. — Вероника приподняла хрустальный бокал с классическим узором сервиза 'Банкетный', который в далеком пятьдесят втором сам Сталин выбрал для приема в Кремле иностранных делегаций, и полюбовалась мускатом, — Красиво играет. Вы накладывайте себе… или за вами поухаживать?

— Давайте я за вами поухаживаю.

— Да я сама положу… За что же мы подымем сосуды с этим крымским шедевром?

— Ну, наверное, за войну или за любовь? Хотя за любовь третий тост.

— А за войну… что за войну? Все ясно. Мы люди гуманные, мы не дадим взорвать планету, мы просто дадим вползти ей в каменный век. Знаете, вот эти здания все, без экономики, если их не топить, не ремонтировать, крыши не латать, они сами развалятся, без всякой атомной бомбы. Гигантская экономия урана… Так что, Виктор Сергеевич, давайте за нашу встречу.

Вино показалось для Виктора слегка непривычным и слабеньким, но он отнес это за счет дамского характера сего удивительного напитка. Букет был изумительным и утонченным: аромат мускатных ягод смешивался в нем с медовыми тонами цветов трав альпийских лугов, и томное благоухание чайной розы было оттенено, точно контуром, пряной свежестью апельсиновой корочки, а легкий привкус цитрона придавал неповторимую изысканность и благородство. Казалось, оно пришло из далекого мира мечты о том, что простой рабочий человек станет на земле высшим сословием, аристократией среди равных себе.

— Царственный вкус, просто царственный, — произнесла Вероника, оторвавшись от бокала. — Незабываемый, как наша с вами встреча. Вы правы — надо пробовать прекрасные вещи, пока они есть сейчас. И помнить о хорошем всю жизнь. Берите сыр, он как раз подходит к мускату. Или сырные тосты. Кстати, на Брянске — первом хлебозавод недавно освоил интересную вещь — хлеб с салом. То-есть, он уже выпечен с салом. Для туристов и на пикники просто незаменимо.

Виктор снова наполнил бокалы и залюбовался золотом напитка, отраженным в хрустальной грани, затем ямочками на щеках Вероники; он подумал, что ямочки ей очень идут, как и слегка вздернутый носик.

— Вы скажете тогда третий тост, — опередила она его желание, — а этот давайте поднимем за РЭБ, за наш невидимый щит и за всех, кто был причастен, но кого уже никогда с нами не будет.

— За это, наверное, надо стоя…

 

22. Раскованная игра

— Так… не надо все время о грустном… — Вероника надавила клавишу магнитофона, в прозрачном окне крышки неторопливо завращались ребристые головки подкассетников, и по комнате, словно аромат из восточной курильницы, стал неторопливо расплываться безукоризненно-медовый голос Нинны Фрилон. За окном лениво умирал последний сентябрьский вечер, и солнце, на минуту прорвавшись за линию облачного фронта, бросало на верхушки шестнадцатиэтажных башен, живописно разнообразивших застройку микрорайона последние лучи, янтарные, как вино, которое они с Вероникой только что пили; это навело Виктора на мысль вновь наполнить бокалы.

— А вообще, наверное, только у нас в Союзе говорят на кухне вечером о политике, — снова вернулась она к теме, — только не надо мне говорить, что это жизнь, я и так понимаю, но почему именно на кухне? Или где-нибудь там в Аргентине тоже такое бывает?

— Наверное, потому что в другое время некогда. Вот я, например, не понял, как культурные различия цивилизаций могут вести к войне.

— Вы серьезно?

— Ну, я на таких вещах не специализировался. Немножко на другом.

— Так это проще простого. Главное, что одни от других отличаются, что можно сразу понять: это — 'мы', это — 'они'. Дальше развивают ксенофобию. Вон у американцев всякие бэд бойс — арабы, латиноамериканцы, русские — ну, в смысле, русские, все, что из СССР, вы понимаете.

— Конечно. Так что я бэд бой.

— Я буду учитывать, — немножко игривым тоном произнесла Вероника, — но ведь человек может меняться в лучшую сторону? Скажем, встретив того, кто на него повлияет.

— Тогда за это третий тост. За несравненную хозяйку этого дома, один светлый взгляд которой способен вывести на путь добра и любви… к ближнему.

— За любовь к ближнему, — Вероника стрельнула в него чуть прищуренными глазами и пригубила бокал под звуки 'Прелюдии к поцелую', неторопливо глотая и смакуя чудесную, ароматную и слегка дурманящую жидкость под пряный доверительный тембр вокала темнокожей уроженки штата Массачусетс.

— … Никогда не думал, что минтай может быть таким королевским блюдом.

— Может, если мариновать его в 'Ркацители' с лимонным соком. У нас кулинарные вина выпускают в таких пакетах с крышечками. Для шашлыка мариновать в нем тоже неплохо. Знаете, я рецепты со студенческих лет стала собирать, когда в общежитии жили. Тогда себе готовили в основном, что побыстрее, вермишель с яичницей, или картошку на сале жарили, некогда было, и все-таки хотелось уметь приготовить что-то такое, чтобы удивить. Кстати, не завела себе ни микроволновку, ни скороварку, ни тостера, вот это ускоренное приготовление, оно как-то…Так, сейчас мы это уберем и тарелочки поставим для торта… или попозже?

— Конечно, торт попозже. Пусть уляжется.

Они быстро прибрались, Вероника поставила посуду в мойку, и они перешли в гостиную, интерьер которой можно тоже было назвать по-советски консервативным. Всю стену напротив двери из кухни занимала полированная стенка до потолка цвета яблони, с телевизором в нише — как раз напротив дивана между дверью на кухню и окном. По другую сторону двери стоял полированный обеденный стол со стульями, оставляя свободным пространство в центре зала. Большую часть стены напротив окна занимала остекленная дверь-ширма: раздвигаясь, она объединяла гостиную с прихожей, что было удобно для приема гостей. Кроме телевизора, в стенке стоял солидный радиокомплекс, с вертушкой, двухкассетной декой, эквалайзером, CD-плейером, и тьюнером, а также видеомагнитофон; две колонки висели по углам напротив стенки, и, рядом с ними — прожекторы цветомузыки.

Любопытствующая кошка вышла из кухни вслед за ними, потянулась, и, вспрыгнув на диван, устроилась верхом на спинке. Как все кошки, она любила, где мягко и тепло.

— А домолиния у вас в стенке? — поинтересовался Виктор.

— У меня два терминала в спальнях. Иногда, знаете, не спится, сидишь в сетях. Ну и спальни — тихое место. Что будем смотреть? Говорят, скоро кассеты отомрут, потому что ЦВД сделают дешевле кассет. Как вы думаете?

— Правильно говорят.

— Ну вот, значит, надо присматривать ЦВД. Только на них писать нельзя.

— Со временем и запись будет. Только удобнее на рекордеры с жестким диском писать.

— Этого не будет. Потому что в Домолинии-3 сделают такую скорость, что будет телетрансляция прямо из сети, и записи передач будут готовые лежать. И туда же можно будет класть то, что сняли на видео. Это же удобнее. На бытовке диск может накрыться, а в сети все данные копируют и хранят, чтобы не потерять. Вообще сейчас у нас такие процессоры проектируют, такие… Наши взяли соцобязательство к началу пятнадцатой пятилетки повысить тактовую до гигагерца.

— Так, а сейчас какая?

— Четырнадцатая. Год третий, решающий.

— Повысят, — согласился Виктор, прикинув в мыслях дату выхода третьего Пня.

— Отлично. А что будем смотреть? — спросила Вероника, роясь в кассетах. — Детектив, комедию, фантастику?

— А вы любите танцевать? — неожиданно для себя спросил он.

— Что?

— Ну… очень удачный интерьер комнаты… — он спешно пытался выйти из положения, которое показалось ему неловким, — все так здорово расставлено, много места, танцевать можно.

— Вы хотели пригласить меня на танец? Как в песне Утесова — 'В этом зале пустом, мы танцуем вдвоем'?

— Почему нет? Если вы не… — он хотел сказать 'не против', но подумал, что покажется слишком стеснительным, и это будет, в свою очередь, стеснять даму, — если вы не планировали что-то другое.

— Вы сейчас удивитесь, но я вообще не знала, что будем дальше делать! Вот так подумала, ну что там, будем сидеть, альбомы перелистывать, или смотреть кино… буднично как-то. А я люблю танцевать, и не разучилась, просто где сейчас, разве что когда на праздники собираемся, и в кафе тоже надо компанией… Над диваном свет чуть-чуть прикрутите, чтобы видней была цветомузыка… да, и, кстати, вы не против, если мы перейдем на 'ты'?

Виктор вдруг подумал, что Вероника, уходя в работу и воспитание дочери, не думала о том, чтобы развивать в себе умение обольщать и строить отношения; это была еще одна из причин, почему она, при всей ее природной красоте и достоинствах, не встретила до сих пор другого спутника жизни. Сейчас она явно терялась, и это обстоятельство вызывало у Виктора желание проявить к ней какое-то особое внимание и заботу.

— Абсолютно не против. У меня такое чувство что мы с тобой знакомы чуть ли не со студенческой группы.

— Может, так и было? Хотя я не помню. Или это вино немного туманит голову. У вас не туманит?

— Нет.

— Все равно прыгать с полными желудками мы не будем, поставим словые ('словые' в четвертой реальности переводится как 'медляк' — Прим. авт.). Только наверное, вы хотели что-нибудь из отечественного, а у меня Тая в основном натащила запада и ретро. Отечественные-то и по радио, и в кафе, на клубных дискотеках.

— Да все нормально, пойдут западные хиты, Бон Джови там, Дайэр Стрейтс, Спайс Герлс, Саманта Браун, Билли Оушен, что найдется.

— Знаете, я после Модерн Токинг и Сикрет Сервис никого из западных толком не знаю, — ответила Вероника, роясь в стойке с дисками. — А, ну еще этого, конечно, Джексона Майкла, его часто показывают. А так… Вот вроде эта сборная солянка подойдет.

CD-плейер с легким жужжанием проглотил диск, и через несколько мгновений легкого посвистывания привода комнату затопил водопад торжественных звуков дуэта Ширли Бэсси и Алена Делона.

— … Ты прекрасно танцуешь.

— Ты всем говоришь это?

— Отнюдь. С тобой легко, ты очень хорошо чувствуешь партнера.

— Все зависит от партнера. Ты думаешь о чем-то другом?

— Просто интересно — светомузыка в квартире. Редко встречалось.

Прожекторы, замаскированные под хрустальные бра, отбрасывали на стены разноцветные зайчики, сменяя цвет и фигуры мягко, не раздражая; потолок освещался голубоватыми тонами, а стены — желто розоватыми, и казалось, что это уходящее солнце просвечивает сквозь листву невидимого сада.

— Разумеется. У них это сейчас вышло из моды, а у нас развивается с шестидесятых. Вот эти, — она кивнула в сторону бра, — на микропрограммном управлении. Я поставила 'Осенний вечер?4'.

— Очень удачно. В тон настроению.

Проигрыватель плавно перешел на созерцательный ритм композиции Лео Сэйера 'Когда ты нужна мне', и саксофон страдал из среднечастотных динамиков, оттеняя надрывный голос певца и необычный, холодный, древесно-мшистый аромат духов 'Офелия', который почувствовал Виктор, когда щека с ямочкой оказалась дразнящее недалеко от его щеки.

— Этот вечер, как тоннель, — сорвалось с его губ.

— Какой тоннель?

— Тоннель, в конце которого виден свет зари. И все вокруг дышит надеждой и ожиданием чего-то долгожданного, от чего замирает сердце, и что ждет там, на выходе.

— И это может быть мираж.

— Я верю, что это не мираж. Мы сильные люди, мы можем превращать миражи в плоть и кровь…

— С тобой хорошо, ты неисправимый оптимист, и веришь, что будет не как 'Под ледяным солнцем' Стругацких.

— Я не читал этой вещи у Стругацких.

— И не читай.

— Неудачная?

— Считается одна из самых удачных вещей. Вышла в девяностом. Последнее, что Братцы написали вдвоем.

— Запрещенная?

— Нет. Просто очень тяжелая. Как 'Письма мертвого человека'.

— Это где Ролан Быков играет?

— Это роман. Борис Стругацкий с Рыбаковым. Ты перепутал с 'Письмами невостребованными', он там играет. Хотя и по 'Мертвому человеку' тоже хотели снять, но денег не дали, аналитики сказали, что лента себя не окупит.

— А 'Письма невостребованные'?

— Что 'Письма невостребованные'?

— Ну, со сборами?

— Смеешься. А, ну, ты ж, наверное, не видел, тут очереди в 'Октябрь' были аж до гастронома. Потом 'Оскара' дали, за лучший зарубежный, в смысле, у них там он зарубежный…

'Надо наверстывать. Значит, про солнце читаем, про письма смотрим. Вообще, почему Светлана решила нас знакомить? Решили послать на дипработу, а дипломату жена нужна? Чушь, чушь. Вероника должна меня соблазнить? Не похоже. Я должен соблазнить Веронику? Заданий не давали. Эксперимент такой? Не знаю. Нормальная женщина, одинокая, кроме личной, по советским меркам, все устроено. Работа с чем-то связана? Ну, мне бы сказали. И, потом, почему хроноагент?'

— Так, вот сейчас диск кончается и идемте чай пить.

'Рог изобилия' оказался бисквитным и был пропитан коньячным сиропом и прослоен добротным масляным кремом, в котором тоже чувствовался вкус хорошего коньяка. В сущности, все, что порождает у человека чувство комфорта и собственного достоинства, придумано в прошлом веке, который здесь еще не кончился, подумал Виктор.

— Это просто прелесть! А я обычно все на праздники 'Брянский' выбирала.

— Который с орехами? Я просто не знал, что вы любите с орехами.

— Нет, это скорее привычка. Помните, когда-то все за 'Брянским' гонялись? Вы для меня открыли обалденную вещь. Так, совсем забыла. Пару секунд!

Она выскочила за дверь, и тут же вернулась с кассетой, которую скормила двойке. Плотоядно замурлыкав, агрегат выдал титры.

- 'Тень от луны'. Детектив. Абдулов снимается и молодые — Невская, Порошина, Шакунов…

— Про шпионов?

— Видеть не могу шпионских. Это психологический, в духе Уилки Коллинза. Содержания рассказывать не буду, а то неинтересно смотреть.

Дверь приоткрылась, и в дверь из гостиной протиснулась кошка. С минуту она ходила по кухне кругами, словно раздумывая, затем вскочила на свободный стул и стала на задние лапы, опершись передними на край стола и с любопытством принюхалась.

— Люси, на стол нельзя, — строго погрозила ей Вероника. Пристыженная кошка спрыгнула со стула и полезла греться на экран, прикрывавший батарею; она вытянулась во весь рост, чуть свесив длинные лапы и придерживаясь ими, чтобы, задремав, не упасть.

— Умная, — заметил Виктор.

— Еще какая! Что говоришь, она сразу все понимает, только сказать не может.

…За окном горел разноцветный витраж из квадратиков окон домов микрорайона, и низкие, ползущие над самыми крышами, облака фосфоресцировали коричневато-желтым сиянием, подсвеченные уличными фонарями. Холодные капли ночного дождя медленно стекали по стеклопакетам. Виктор протирал тарелки, которые Вероника доставала из моечной машины, и в голове его вертелись строки старой песни — 'В нашем городе дождь, он идет днем и ночью…' Типовая программа светского вечера вдвоем была исчерпана.

— Прости, я наверное, засиделся, — сказал Виктор, когда на кухне был восстановлен первозданный порядок, — уже одиннадцать, тебе завтра тоже на работу…

Вероника подошла к окну, и, присев на подоконник, посмотрела в пространство ночи, пронизанное у фонарей мелкими черточками небесной воды.

— У-у… Слушай, куда ты пойдешь в такой дождь?

— Это мелкий дождь и у меня зонтик.

— Не надо. Самое простудное время. Значит, так: я стелю тебе на диване, выспишься, а утром сразу отсюда на работу.

— Подожди, ну как это… Неудобно.

— Ну что неудобно, квартира пустая, а ты куда-то в общежитие попрешься.

— Там не общежитие, там комплекс.

— Ну что комплекс, ради этого по дождю топать? Не спорь с женщиной.

— Не знаю, как-то это…

— Что как-то?

— Ну… ну, не знаю… дочь, кстати, против не будет?

— Ага, против. Она у меня каждый вечер по Домолинии стучит: 'Мама, заведи себе какого-нибудь знакомого, пока я на учебе'. А ты ж не какой-нибудь знакомый.

— Ничего, что мы мало знаем друг друга?

— Мы же не на улице познакомились. Ну подойди сюда, посмотри.

Виктор подошел к окну; Вероника отодвинула тюль и кивнула на сползавшие вниз по стеклам полоски дождя.

— Ты думаешь, что я могу погнать человека в такую промозглую ночь? Или тебя что-то смущает? Честно?

— Да ничего не смущает. Просто то, что ты не боишься оставить дома мужчину, которого знаешь два дня — необычно как-то. Или я слишком отстал от жизни в Союзе?

Вероника подняла правую руку и положила на плечо Виктору; ее лицо приблизилось, и он снова почувствовал, словно ветер из полуденной дубравы, аромат 'Офелии'. Вероника взглянула в его глаза, ее губы сложились в чуть грустную улыбку и она тихо произнесла:

— Но я же знаю, что ты не квартирный вор, не маньяк, не аферист. Просто нормальный человек, затерявшийся в новом мире. Чем ты можешь меня напугать?

— Ну… ну, хотя бы…

— Вот видишь. Помоги мне слезть.

Она подала Виктору левую руку, лица их сблизились, и тут Виктор, неожиданно для себя самого, обнял Веронику за талию и припал к ее губам; Вероника растерянно застонала, не прилагая усилий к сопротивлению.

— Ты что… ты что делаешь? — воскликнула она, пытаясь сердиться, когда Виктор дал ей возможность перевести дух.

— Ты же сама спросила — чем могу напугать.

— Да? — ее брови взметнулись вверх и она рассмеялась. — Так это ты меня хотел напугать? Ты думал, что этого я испугаюсь? Что я… что я могу потерять самообладание?

— Ну, если не потеряешь… — и он слова поцеловал ее в губы, сильно прижав к себе; дыхание Вероники участилось, в какое-то мгновение она оторвалась от него, и с ее губ слетело полушепотом 'Нет… не надо', но ее тут же саму неудержимо повлекло навстречу, ее руки сжали плечи Виктора, и она закрыла глаза.

— …Погоди… ну не на окне же…

 

23. В окопах бремени

— …Слушай, а где мое платье? Ты не видел?

— Что случилось?.. — сонно пробормотал Виктор, не отрываясь от подушки, не открывая глаз, и чувствуя, что Вероникина ладонь коснулась его лопаток.

— Не знаю, где платье. Его надо аккуратно повесить, а то сомнется.

— Оно на стуле висит, — ответил Виктор, зевая. — Аккуратно. Ты сама вешала.

— На каком? Я не вижу.

— В гостиной. Возле дивана…

— Ах да, диван, — вспомнила Вероника, улыбнувшись чему-то своему, внутреннему. — Диван — это было так давно… Столько событий после этого.

— Архитекторы оказались правы.

— В чем?

— При этом совершенно не важна высота потолка.

— Я заметила… А знаешь, когда мне вчера звонила Светлана насчет тебя, она просила за тобой присмотреть. Сказала, что после гипнопедии тебя может потянуть на приключения. Собственно, она права. Тебя здорово потянуло.

— А тебя? И после этого в США находятся люди, которые думают, что в СССР нет секса.

— В США секс есть. У них нет потенции.

Вероника повернулась на бок, античные изгибы ее тела подчеркивали складки сброшенного одеяла; она казалась плывущей по упругому морю теряющейся в полутьме кровати.

— А ты все-таки очень неожиданный.

— Так я же предупреждал.

— С чего ты взял, что я должна бояться этого?

— Да, в самом деле, — философски заметил Виктор. — Просто однажды приходит день, когда ты понимаешь, что ты такая же, как все. Что нас абсолютное, подавляющее большинство на планете. Нас миллиарды. Нас целых семь миллиардов…

— По-моему, почти шесть.

— Шесть? А, ну да, верно. Пока почти шесть. Точнее, почти три миллиарда и еще почти три миллиарда, которые несколько отличаются друг от друга, и которые стремятся друг к другу. Этого не надо бояться. Это просто тот самый стиль жизни. Если природа так устроила, что нас большинство, значит, это так надо.

Его рассуждения прервал одноголосый рингтон нового мобильника, который выводил одноголосую мелодию 'Родина слышит, Родина знает'.

— Слушаю! — воскликнул он, узнав знакомый служебный номер.

— Виктор Сергеевич, — донесся из телефона торопливый голос Светланы, — извините, что вынуждены вас побеспокоить…

— Да какие пустяки. Я уже успел сделать все, что планировал.

— Мы вынуждены срочно вызвать вас на работу. Через сорок минут за вами придет машина. Успеете собраться?

— Полагаю, да. Только я, если можно так сказать, на прогулке.

— Туда и подъедет. Можете гулять еще сорок минут.

Послышались гудки отбоя.

— Вызывают?

— Увы.

— Я так и знала. Подай там халат, приготовлю что-нибудь по скорому. В ванной есть одноразовые станки 'Спутник', крем и новая кисточка.

— Ты потрясающе предусмотрительна.

— Я же хотела устроить тебя на диване до утра.

— Диван — это было так давно… Но ты восхитительно устраиваешь. По-моему, мы его не раскладывали.

Высота два тридцать в ванной сначала немного смущала, но Виктор быстро привык. В конце концов, человек проводит здесь ничтожную часть жизни, если считать все сервисы этого помещения, включая стирку. Да и стирать тут особо… Вона, в зеркале за спиной — 'Bosch' на восемь кило белья с фронтальной загрузкой. Стоп. Откуда здесь 'Bosch'? Из комиссионки? Вероника хоть и квартиру от КГБ получила, но в привилегированных слоях явно не значится…

Виктор повернул голову и прочел надпись на белой пластмассовой панели: 'Вятка-Автомат'.

'А похожа'.

— Тебя куда-нибудь должны послать?

— Мне в таких случаях никогда не говорили, — признался Виктор совершенно честно.

— Естественно… Если что, мы не будем прощаться. Все было очень хорошо. Ты ешь, ешь.

— Да ты тоже садись, перекуси… Торт вон еще остался.

— Потом. Мне на работу позже. Да, может, по радио чего передают?

Она сунула руку за тюль и щелкнула клавишей магнитолы.

— … На закончившемся вчера поздно вечером заседании экстренной встречи глав государств Евросоюза, — донесся из динамиков ровный голос диктора, — стороны пришли к единодушному выводу, что планируемый переход на единую валюту не может быть осуществлен в девяносто девятом году. Как практически единодушно утверждают представители стран — членов ЕС, четвертая и пятая волны расширения Евросообщества привели к тому, что объединяющейся Европе угрожают растущие долги, рецессия, анархизм и крах доверия к капитализму в целом. Как отметил в своем выступлении премьер-министр Великобритании Тони Блэр, 'Антикапитализм пленил целое поколение'…

— Господи, — вздохнула Вероника, — как хорошо, что мы в нормальной стране родились.

— …Чтобы противостоять антикапиталистическому терроризму и избежать сползания европейских стран в глубокий кризис, Тони Блэр предложил рассматривать строить дальнейшую европейскую интеграцию на базе структур Североатлантического блока, что, по мнению ТАСС, является попыткой начать новый виток гонки вооружений и милитаризации стран Европы. Как отмечают обозреватели, на вечернем заседании углубились противоречия внутри Евросоюза. В то время, как Великобритания выступает за нарастающее влияние США на европейскую политику, канцлер Германии Гельмут Коль высказался за дальнейшее расширение экономических связей с Советским Союзом, определив предложенный курс как 'кластеризацию' Европы…

— Ну вот, и за нас есть кто-то.

— Знаешь, Викусь, черт их знает. Дружище Коль мужик себе на уме.

— … По сути дела речь идет о частичном воссоздании Совета экономической взаимопомощи для восточноевропейской части ЕС, но, по мнению обозревателей, в данный момент это скорее похоже на попытку переложить на СССР часть трудностей, возникших в экономиках бывших социалистических стран. Это предложение, однако встретило резкую критику президента Франции Жака Ширака, который в своем выступлении предостерег правительства европейских стран от, как он выразился, 'угрозы русско-германского промышленного гегемонизма'.

— Подожди, я в чай лимон положу.

— Потрясающе, здесь уже лимоны осенью…

— Они уже пятнадцать лет у нас и зимой и осенью. Я же понимаю, у вас там антисоветская пропаганда…

— У нас?

— Не у нас, в смысле… Ну, ты понял.

— … По мнению Жака Ширака, источником проблем европейского сообщества является, по его словам, 'англосаксонский ультралиберализм', и путь выхода из кризиса следует искать в усилении государственного и межгосударственного регулирования экономики в рамках ЕС. Также им было предложено принять поправки к законодательству, ограничивающие права граждан на участие в забастовках и массовых акциях протеста. Последнее предложение, в свою очередь, вызвало резкую критику главы левоцентристского правительства Италии Романо Проди, который опасается потерять поддержку со стороны стремительно набирающих популярность коммунистов…

Что сказал Романо Проди, так и осталось для Виктора неизвестным, потому что как раз в этот момент раздалась соловьиная трель звонка.

— Это у подъезда, — опередила его Вероника, и достав из кармана халата светло-серую коробочку радиодомофона, размером немного более компьютерной мыши, приложила к уху, затем нащупала указательным пальцем красную кнопку сверху и нажала ее. — Ну, вот и все.

Она тихо подошла к окну.

— Не хочу больше о политике…

Ее палец с красным лакированным ногтем лег на кнопку переключателя программ — приемник был с цифровой настройкой — и торжественно-тревожные звуки танго 'Avant de Mourir' Жоржа Буланже разлетелись по кухне, родив в груди какой-то незнакомый острый комок; Виктора вдруг что-то словно толкнуло, он порывисто встал, обнял сзади Веронику за плечи и поцеловал в открытый и такой беззащитный уголок шеи, чуть пониже светлого локона, вдохнув нежный запах волос, показавшийся ему как-то по особенному домашним.

— Я вернусь, — негромко сказал он, — я обязательно вернусь, я это знаю. Не потому, что раньше все кончалось удачно, удача бывает и вот ее уже нет; просто за мной моя огромная страна, и за мной ты, мой нежный скромный человечек, моя надежда на счастье в этом мире.

— Ну, хорошо, хорошо… Вероника приподняла руку, словно у нее вдруг зачесался ее вздернутый носик; — Ты иди. Тебе пора. Со мной все будет хорошо… не волнуйся.

Два сотрудника на лестничной клетке, крепкого телосложения, в черных кожаных куртках, синих джинсах, заправленных в шнурованные берцы, в одинаковых вязаных черных лыжных шапочках, которые в один момент можно было превратить в маски, с непримечательными одинаковыми лицами, снова напомнили Виктору братву из его 90-х, и первый момент у него мелькнуло в голове, что его почему-то пришли арестовывать, хотя неизвестно почему. Но вот один из них, по-видимому, старший, аккуратно достал карточку-удостоверение (как потом узнал Виктор, это был заодно и мастер-пароль к каким-то там дверям), и вежливо обратился.

— Доброе утро. Младший лейтенант Сизов. Виктор Сергеевич, машина прибыла. Мне также поручено сообщить вам, что только что получен приказ о переводе части сотрудников института на казарменное положение, вы входите в число. Если вам нужны какие-то личные вещи из 'Паруса', сообщите сейчас или потом, за ними пришлют.

— То-есть потом могут привезти?

— Да, конечно.

— Тогда потом и решим.

Виктор втайне надеялся, что за ним пришлют такой же отпадный спорткар, что он видел в первый день своего попадания, но внизу, под лучами фонаря, его ждал скромный серебристо-серый вазовский полноприводной минивэн с еще парой сотрудников внутри.

Было холодно, и в дыхании ветра, качающего где-то там, в темноте, верхушки берез, Виктор почувствовал запах снега. 'Не рано ли?' подумалось ему, но перед ним уже предупредительно распахнули заднюю дверь. Салон был уютный и просторный, с желто-коричневым удобным диваном, и из спрятанной акустики с привычным для его реальности пульсированием басов доносился хит Ким Уайлд 'Камбоджа', но Виктора это не успокоило. Всю дорогу до института его глодало неприятное ожидание, что на машину нападут, как в третьей реальности (где, кстати, это произошло дважды), и он почувствовал себя в безопасности лишь тогда, когда свет фар скользнул по знакомому зданию проходных.

 

24. Аннушка, Чубайс и все, все, все, все

В двести двенадцатой комнате поставили еще пару столов, потеснив стоящие. Момышева в кабинете не было, и на его стуле висел пиджак, зато за одним из новых рабочих мест расположилась Семиверстова, которая бесцеремонно повесила на спинку стула красную сумочку (их по инструкции следовало держать в шкафу), и разложила по столу косметичку, авторучку, неизвестно зачем здесь нужную без бумаги, будильник, тоже неизвестно зачем нужный при наличии часов в кабинете, светодиодный фонарик на случай неизвестно чего, и поставила пару безделушек в виде кенгуренка и пушистого зайчика. Вообще, как заметил Виктор, женщины часто любят заполнять офисное пространство самыми неожиданными вещами только для того, чтобы эти вещи напоминали им о чем-то привычном и создавали уверенность; и вот к неизменным туфлям, лежащим на системнике мини-тауэр, убранном в нишу стола (просто удобно их туда класть оказалось) и пудренице на лотке желтеющего от солнечного света из окна принтера 'HP Laserjet 1022' (ее там легко найти), добавляются статуэтки, кактусики, распечатанные на том же самом принтере сентенции, выкачанные из Интернета, и прочие артефакты, смысл присутствия которых известен только одним их милым хозяйкам. В предыдущем кабинете Семиверстовой он подобной страсти не замечал.

'Волнуется, наверное'.

— Светлана Викторовна, вам бы вздремнуть. Вы, наверное, не выспались.

— Нормально, нормально… — она откинулась на спинку вращающегося кресла и вытянула ноги в длину, — главное, чтобы у вас была голова свежая. Сейчас все расскажу. Хавьер Солана буквально час назад отдал приказ Уэсли Кларку начать операцию, так что НАТО нанесет сегодня по Югославии удар с воздуха. А еще вчера вечером Петр Стоянов потребовал вывода советских баз с территории Болгарии, запретил перемещение советских войск и отказался предоставить воздушный коридор для пролета наших самолетов в Югославию. Шестой флот США блокировал проливы. В общем, типичная кризисная ситуация, для которой создан типичный кризисный штаб, в котором мы и будем сидеть, пока кризис не кончится. Ну, и вы тоже. Вы же у нас единственный хроноагент.

— А где штаб будет?

— Он уже есть. Везде и нигде. Он виртуальный, связь по сети. Только в Домолинию выхода нету. Американцы бухают деньги в помещения, презентационное оборудование, и прочую ерунду. Ай-ти фирмы борются за то, чтобы проесть деньги налогоплательщиков. Нам это не надо.

— Ну… как предвыборный штаб можно использовать.

— А зачем? Понимаете, у нас при сталинизме не надо народу мозги компостировать, не надо запугивать, мол, если за нас не проголосуете, то мы тоже чего-то для вас не сделаем, в таком духе. У нас народ приходил и голосовал за того же Романова, потому что знает, что он сделает, что в будущем что-то проведут, что-то построят, и вооще — что будущее вообще определенно и зависит не только от правительства, но и от каждого. Знаете, как у Ольги Берггольц — 'Мы слышали твой голос. Мы спокойны. Нас не сломают, не поработят…' Люди не ждали от Сталина чуда, он просто помог им поверить в свои силы…

— Слушайте, а от меня что зависит? Может, мне со Стояновым поговорить? Как попаданцу? Стоянова там еще не обвиняют в сотрудничестве с госбезопасностью?

— Не нужно, мы сами разберемся. Это частный вопрос. Наша с вами задача сейчас — сидеть здесь и ждать. Если повезет, просидим здесь всю войну.

— Ну, для женщины это еще так-сяк, а…

— А это приказ.

Возражать не имело смысла. Виктор открыл холодильник, налил в стакан холодной, кисловатой и шипучей от газа минералки, затем вставил ключ и запустил свой терминал.

— Если не тайна, кто четвертый? — спросил он.

— Гаспарян. Он вылетел из Москвы и будет позже.

Гаспарян тоже будет сидеть и ждать здесь, подумал Виктор. Значит, от этой комнаты все-таки ждут чего-то серьезного, для чего-то ее здесь держат. В этом Союзе наверху не те ребята, чтобы держать кучу народу на всякий случай, для перестраховки. Есть какой-то или план, или обработчик ситуаций, когда они должны понадобиться. Когда и для чего — они сами скажут.

Пискнула сигнализация, и в кабинет вошел Момышев.

— Светлана Викторовна, ну как, еще не поступало?

— Вы сомневаетесь?

— Ну, не август месяц все-таки.

— А чем ноябрь не был августом?

— Да. Действительно…

— Дятлов со спутников не заметили. Аннушка уже разлила масло.

Кодовые фразы, подумал Виктор. Кто такая Аннушка? Хотя — тут кодом может быть вся фраза. Известная фраза из Булгакова. Дятлы — видимо, натовские войска. Ноябрь и август… События какие-то аналогичные прошли в ноябре и в августе. Отдельные паззлы, из которых пока не сложить всю картинку.

— Да, неплохая работа — сидеть, ничего не делать — осторожно начал Виктор, пытаясь прозондировать обстановку. — Мечта чиновника.

— Для нашей системы это совершенно нетипично, — заметил Момышев, и, судя по всему, искренне. — Хотя у нас идеал чиновника — это человек, который вроде как бы и ничего не делает, но в подведомственной сфере все в порядке. Вам же вроде Доренцова рассказывала?

— Ну, среди айтишников идеал админов примерно тот же.

— А чиновников какой у вас идеал?

— Ну, не знаю… Вот, где-то вычитал такую точку зрения: что идеальный чиновник — это человек, который раньше состоялся в бизнесе, живет не столько на зарплату, сколько за счет накоплений, и поэтому работает ради идеи переустройства страны… Что тут смешного? — Виктор вдруг увидел, что его собеседники с трудом сдерживают порывы хохота.

— Ну, — прокашлявшись, ответил Момышев, — просто вспомнилось у Стругацких, 'Понедельник начинается в субботу', как они второго кадавра выращивали. С расчетом, что когда он удовлетворит материальные потребности, у него начнут расти духовные. А кадавр просто обожрался и лопнул. Если серьезно — даже у нас, в коммунистическом обществе, не рассчитывают, что госруководитель будет работать за идею. Денег слишком много никогда не бывает, тем более у вас там. И тем более, если человек всю жизнь занимался чем? Делал деньги. Он и на этом посту будет заниматься чем? Делать деньги, для своего бизнеса, используя государственную власть. А вообще-то еще Маркс определил — все зависит от того, для какого общественного слоя государство существует…

Их беседу прервал писк системного динамика; Виктор увидел надпись 'Поступила срочная информация'.

Светлана прильнула к своему монитору и застучала пальцами по сенсорной поверхности стола. Она на пару секунд опередила Виктора: работать с этой системой ей было гораздо привычнее.

— Вау, — сказала она, — у вас в России теперь в таких случаях говорят 'вау'? В Штатах замыкание на ЛЭП. Ну, ничего особенного, деревья не вовремя подрезали. А потом пошло цепное отключение. И весь северо — запад уже того… А ночь на дворе.

— Какая неожиданность, — хмыкнул Момышев. — Кто бы мог подумать.

— Стихийное бедствие, — вздохнул Виктор, — не вижу причин злорадствовать.

— Ну кто ж злорадствует, — в тон ему вздохнул Момышев. — Достоинство, только достоинство.

Послышался сигнал входной двери и в комнату стремительно влетел Гаспарян с толстым кожаным портфелем о двух застежках; небритый, он удивительно напоминал Джейсона Стэтхема. Лицо его сияло, он быстро скинул пальто на вешалку и хлопнулся в кресло.

— Ну, что? Начало я уже слышал. Светлана Викторовна, сделайте нам трансляцию новостей на плоском.

— Батюшки, — воскликнула Светлана, постучав по сеносорной, — да у них там грабежи и мародерства.

— Странно… — возразил Виктор. — Я вспомнил, у нас… то-есть у них у нас, такая авария была в две тысячи третьем, но все нормально, не буйствовали. Это в семьдесят седьмом у них ночь страха была.

— Ну все правильно. В семьдесят седьмом предшествовал финансовый кризис, а сейчас у нас что? Финансовый кризис, неверие в правительство, которое не видит выхода, кроме новой войны. Вот и картинка, и перевод.

Это было что-то похожее на кадры из постапокалиптических фильмов восьмидесятых. Черные глыбы небоскребов, озаренные пламенем, брошенные в беспорядке машины на улицах, пожары; горели автомобили, огонь вырывался из нижних этажей, а кое-где, не встречая людского сопротивления, медленно полз наверх, чтобы охватить всю башню из бетона и стали.

— …Беспорядки перекинулись на другие города восточного побережья, — сообщил переводчик, — поступают сведения, что мародеры сознательно поджигают различные здания, чтобы отвлечь внимание полиции. Пожарные не в силах бороться с очагами загораний, была в две тысячи втором, но все нормально, не буйствовали. полицейские через мегафоны призывают граждан эвакуироваться из зданий, чтобы не быть отрезанными огнем…

На экране толпа людей на задымленной, как во время войны, улице, бесновалась перед витринами магазина; решетку на витрине выдирали подъехавшим грузовиком.

— Пожалуй, так они быстрее на продажи через Интернет перейдут, — заметил Виктор.

— Не перейдут, — тут же отпарировал ему Гаспарян, — не перейдут, потому что пузырь доткомов лопнет раньше. Отчасти за счет финансового кризиса, отчасти с того, что по всему западному миру в эти часы Интернет сдыхает.

— Как это?

— Атака на корневые сервера доменных имен. Распределенная, троянами с зараженных компьютеров, которые шлют в сеть кучу неправильных запросов. В итоге нагрузка на корневые сервера в тридцать-пятьдесяь раз выше допустимой, и они валятся. В принципе Интернет может работать и без службы доменных имен, но тогда пользователю надо знать все ай-пи адреса, а это нереально. Интернет строился, как сеть, которая должна была перенести атомную войну, но с ахиллесовой пятой. Вроде как бы все работает, но ни по ссылке ни зайти, ни письмо не направить.

— И кто это сделал?

— Хакеры. Решили Хелуин отметить, — он произнес 'Хеллоуин', как 'Хеллуин', почти как 'Холуин'.

— А сегодня разве Хеллоуин?

— Через месяц. Тридцать первое октября, канун Дня Всех Святых.

— А почему сейчас сработало?

— Ну вы же специалист по ЭВМ. Сбились одной циферкой в указании даты. Машина она тупая, ей что Бони М, что краковяк, как Макаревич поет… А, кстати: единственный день в году, когда духи умерших могут вернуться на Землю. Например, дух Сталина.

— Интересная мысль. У вас тут его еще официально не празднуют?

— Увы. Это противоречит материалистическому мировоззрению. А православная церковь считает, что ритуалы Хелуина с детства приучают людей к тому, что нужно отдавать злу какую-то дань, примиряться с ним, даже сотрудничать.

— Тогда почему 'увы'?

— Потому что во имя добра пока что приходится отдавать дань злу и с ним сотрудничать. Ну, и вы, конечно, помните насчет седьмого доказательства Воланда?

'И этот про Воланда. Что-то тут не так. И странное совпадение двух бедствий. Конечно, Хеллоуин… но почему замыкание-то должно случиться в Хеллоуин? Не буду же я, инженер, в эту чертовщину верить?'

До полудня ничего особенного не происходило. Виктор даже не упустил случай вздремнуть в кресле — кто знает, может потом несколько суток не спать придется. На войне надо жить текущей минутой, а следующая может и не наступить. Проснувшись, он обнаружил, что Светлана Викторовна разложила на столе маленькие дорожные игральные карты и раскладывает пасьянс (электронная версия этого убийцы офисного времени в сети, очевидно, не была предусмотрена), Момышев строчит какую-то незаконченную научную статью, а побрившийся Гаспарян с кем-то чатится в защищенном режиме.

— А что там про натовцев слышно? — на всякий случай спросил Виктор.

— К ночи полетят, — ответил Гаспарян. — В смысле, к нашей ночи. Нечисть всегда по ночам летает. Сначала будут уничтожать ПВО, потом атакуют другие объекты.

— А мы будем спокойно сидеть и смотреть?

— Если вы имеете в виду нас с вами — мы будем сидеть и смотреть, и, желательно, спокойно. В этом наша задача. Что мы будем смотреть — это, конечно, вопрос интересный. Вон какие тут вещи показывают, — и он показал на экран, где как раз началось столкновение частей Национальной гвардии с мародерами, с применением легкого огнестрела. Камера мельтешила, наконец в кадр крупным планом выплыло окровавленное лицо человека в форме на носилках.

— Американцы убивают американцев, — задумчиво произнесла Светлана, вертя в руках червонную десятку, — подумать только, а вот так перед телевизорами могли сидеть американцы и говорить — 'Русские убивают русских'. Полагаю, они разберутся без введения вооруженных сил.

— Я понимаю, что у них наемная армия, — возразил Виктор, — но в свое население они стрелять вроде как бы не обучены.

— Вы забываете, что будущий крах доллара превратит в заложников военнослужащих США в тридцати странах, не говоря уже о флоте. Они не смогут получать жалования, расплачиваться за электроэнергию, топливо, перевозки, не смогут даже вернутся обратно. Их армия начнет сражаться за саму себя с кем угодно, даже с жителями собственной страны.

— Рассчитываете, что в этих условиях им будет не до югов?

— В этой ситуации точно не будет. Но не надо недооценивать устойчивость доллара. Как мы и предполагали, развивается не апокалиптический сценарий, который так любят газетчики, а что-то вроде управляемого спуска. Стихийный обмен долларов на другие валюты несколько активизировался, но паники нет, ведущие промышленные страны как могут, тормозят обвал. Так что война кончится сравнительно мягким приземлением Соединенных Штатов, которые отказываются от политического гегемонизма и соглашаются на гораздо более скромную роль в многополярном мире, в обмен на помощь со стороны нового содружества, образующегося вокруг СССР. Если, конечно, сбросить со счетов вероятность вмешательства хроноагента, которая пока сводится к минимуму.

'Я фигею. Они знают, как война кончится? Что это за князи тьмы такие?'

— Сегодня вечером на Патриарших прудах будет интересная история? — попытался прозондировать почву Виктор, судорожно выуживая из памяти отрывки сериала с Безруковым.

— Полагаю, за полчаса до обеда, — с совершенно серьезным выражением лица отпарировала Семиверстова, пристроив, наконец, червонную десятку. — Сейчас дадут картиночку.

…В комнату ворвался стрекот вертолета, съемки, по-видимому, велись из кабины. Камера пыталась поймать какое-то здание, которое снимали с большой высоты; утренние лучи восходящего солнца то и дело засвечивали в объектив.

— С вами Эвелин Брэдшоу, канал ABC. Мы продолжаем свой репортаж из Мэриленда о только что случившемся инциденте на ядерной станции 'Калверт Клифс'. Как мы уже сообщали, представители станции заверили нас, что ситуация находится под контролем. Мы решили это проверить! Мы совершаем облет станции, и видим, как над зданием поднимается белый дым… Джо, попытайтесь подойти ближе и показать крупнее нашим телезрителям!

Картинка превратилась в изображение на большом экране в студии; рядом с экраном сидел ведущий, пожалуй, уже за пятьдесят, но еще представленный гламурным.

— Эвелин, как нам только что передали официальные лица, на станции стравливают пар через предохранительный клапан, никакой опасности населению нет, — прокомментировал он. — Эвелин, вам удалось, подойти поближе.

— Да! Переключите на нас камеру!

На экран выплыло изображение здания, похожего на пенал, возле которого торчали два огромных цилиндра, похожих на резервуары нефтехранилища. Подымавшийся дымок выглядел жиденьким и совсем не опасным.

— Ну, после Чернобыля-то они меры защиты-то, наверное, приняли… — начал Виктор, и вдруг понял, что он сморозил глупость.

— Давайте мы с Вами как-нибудь в Припять съездим, — каким-то загадочным тоном произнесла Светлана, — необычайно уютный и чистенький город.

Здесь же не было Чернобыля, вспомнил Виктор.

У американцев не было причины дергаться с безопасностью АЭС, подумал он.

И вдруг над зданием на экране моментально вздулся и лопнул пузырь ударной волны, все строение окуталось огромным облаком пыли, из которого спустя мгновение на десятки метров ввысь взметнулся столб то ли дыма, то ли пара, рыжий в лучах зари, расплываясь поверху пугаюшей шляпой гриба.

— Oh! Oh!! NO!!! — голос репортерши сорвался до ультразвука.

— Это всего лишь водород, — прокомментировал Момышев. — но выглядит потрясающе. Потери персонала будут, но единичные.

— Взрыв!!! Она взорвалась!!! Вы видели это?!! — верещала репортерша, — Мы только что видели взрыв!!! Был шок от взрывной волны!!! Грибовидное облако!!! Там грибовидное облако!!!

— Эвелин! Эвелин! — завопили из студии. — Мы все показали! Что вы видите?

— Это Эвелин Брэдшоу, АВС! Станция только что взорвалась! Дайте повтор!

— Студия, даем повтор! Да, был взрыв!

— С вами Эвелин Брэдшоу. Мы видим, как над станцией поднимается огромное желтое грибовидное облако. Самой станции не видно, поэтому мы пока не можем видеть степень ее разрушения…

— Спасибо, Эвелин. Мы продолжим наш экстренный репортаж после короткого перерыва на рекламу. С вами Марк Клайвен и Эвелин Брэдшоу, ABC.

Из динамиков послышался мощный гитарный рифф культового хита школьных лет Виктора, 'Smoke On The Water'. На экране герой стремительным броском выскочил из дверей здания, которое тут же исчезло за его спиной в дыму и пламени взрыва.

— Бывают ситуации, когда вам срочно нужна защита. Шариковый дезодорант-антиперсперант 'Файрболл 24' — вот надежное решение! — торжественно возвестил голос за кадром.

— Oh, those Americans, — вздохнула Светлана, приглушая звук со своего тачпада, — как у них вечно все к месту.

— Однако, грохнуло практически как на Три Майл Айленд, — невозмутимо отозвался Момышев, — а, может, и сильнее. Надо полагать, второй энергоблок тоже бздымкнет. Было очень популярное место для рыбалки.

— Рыбалка-то шут с ней, — печально констатировал Виктор. — Люди погибли, и, наверное, еще погибнут.

— Немного. От военных операций США в вашей реальности гибнет гораздо больше.

— Простите, а при чем тут военные операции? Стихийное бедствие с каждым может случиться.

Наступила какая-то странная тишина, и Виктору показалось, что Момышев и Семиверстова переглянулись.

'Аннушка разлила масло… Седьмое доказательство… Слишком много происшествий… Воланд… Хеллоуин… Возвращение духа Сталина… Сотрудничать со злом… Военные операции… Военные операции…'

Не может быть так много катастроф в одно и то же время, подумал Виктор. Не может. Если все время выпадают три шестерки, кости налиты свинцом.

Диверсия? Диверсионная война с США? Но как? Ведь если это обнаружится… Или не обнаружится? Они уверены, что никто ничего…

Неужели?..

Неужели это сверхъестественная сила?

Неужели в СССР сумели? Все эти Шамбалы, ковчеги… неужели есть что-то за пределами научного мировоззрения?

А разве его путешествия тому не доказательство?…

Тогда… Тогда что же? Война магов — реальность?

…Напряженную тишину нарушил Гаспарян.

— Товарищи, по-моему, мы совершили ошибку, не посвятив господина Еремина в некоторые моменты операции. Все-таки, хоть он и не должен влиять, но, по сценарию, обязан участвовать.

 

25. Меч в крови дракона, или за державу больше не обидно

'Значит, меня сейчас должны во что-то посвятить', подумал Виктор. 'Посвятить в некоторые моменты — значит, в некоторые тайны. А потом меня отсюда выпустят? И вообще, в живых оставят? Хотя какая разница, если из за этого начнется атомная война. А начаться она может и здесь. Ну, просто от технической ошибки.'

— Наверное, Светлане Викторовне проще ввести в это дело господина Еремина, — продолжал Гаспарян, — или товарища Еремина? Как нам вас лучше величать, Виктор Сергеевич?

— Лишь бы не 'гражданин Еремин'. Хотя, раз мне оказано высокое доверие участвовать, тогда лучше, как все — 'товарищ Еремин'. Я должен что-то подписывать, проходить инструктаж перед ознакомлением?

— Не требуется, — неторопливо произнесла Светлана, — в другой обстановке — может быть, а сейчас…

Она слегка развела руками, и Сергею показалось, что в уголках ее губ появились грустные складки.

— Возможно, вам лучше было этого не знать, — продолжала она, — но было бы это лучше для страны, для человечества — мы не знаем. Возможно, вы не поверите в то, что мы вам сообщим. Возможно, никто не поверит вам, если вы это попытаетесь кому-то сказать. Сейчас вот сидишь и не веришь, что все это не так давно сочли бы сказкой или абсурдом… ну, я не знаю, как бы это все сочли.

АВС закончила рекламную паузу, на экране снова показывали разрушения зданий, клубы пыли, машины, каких-то людей в защитных костюмах, но Светлана не включала звука.

— Вы готовы?

— Что?

— Вы готовы услышать то, что, возможно, несколько изменит ваши прежние представления о мире?

'А ведь это последняя возможность отказаться. Просто сказать — не готов, и все…'

Светлана остановилась: вопрос был не риторическим, она действительно дожидалась ответа.

'И что — все? А если это действительно чудо? Если оно может поменять и нашу реальность? Сколько можно жить в ожидании новых гадостей? Ведь если вспомнить все, что произошло за эти двадцать лет, все в основном было для того, чтобы небольшая часть нас могла жутко, безобразно нажиться. Хотели так, не хотели, но так почему-то и получается. Где выход? Чего дальше ждать? Чем ты рискуешь — вот этой безнадегой? Даже если тебе повезет, лично тебе, ты всю оставшуюся жизнь будешь мучиться от того, что все вот это, вокруг тебя, несправедливо, и ты не можешь в этом ничего поправить, ничего…'

— Я готов.

Светлана сдвинула руки, и карты смешались под ее ладонями в бесформенную кучку, но тут же под, ее тонкими пальцами, превратились в аккуратную колоду, которую она принялась неторопливо тасовать; листки картона летали у нее из одной руки в другую, словно намагниченные, на мгновения прилипая к подушечкам пальцев, чтобы занять новое положение среди себе подобных.

— С чего начать… Давайте, для примера, возьмем аварию на атомной станции. С точки зрения обычной человеческой логики, ее вообще не должно быть, потому что все возможные ситуации, все неправильные действия персонала, все стихийные бедствия и сознательные диверсии заранее просчитаны и найдены способы их предупредить. И все действительно работает нормально, если вредоносные техногенные и антропогенные факторы действуют по одному. Чтобы произошла авария, нужно фатальное стечение многих обстоятельств, под действием множества случайных причин; это стечение обстоятельств считают невозможным, но оно иногда случается. Особенно, если персонал привык, что годами ничего страшного. Очевидно, если воздействовать на эти мелкие обстоятельства действиями, которые сами по себе никакой диверсии в себе не несут и не вызывают у другой стороны подозрений, то теоретически мы можем сместить момент аварии, которая все равно произойдет, к нужному нам времени. Я понятно объясняю?

— То-есть… Вы хотите сказать, что это вы устроили? С помощью МНВ, как у Азимова, только не в другом времени, а в своем?

— Нет, это не мы устроили. Это все равно бы случилось. Уже то, что не произошло катастрофы на Чернобыльской АЭС, повысило вероятность аварий на станциях в других странах. Гром не грянул, у ковбоев нет причин креститься.

— А вообще предотвратить?

— Как ни странно, это сложнее. Здесь надо менять саму систему, чтобы она заставляла всех смотреть на ту же станцию глазами хозяина.

— Атака хакеров и блэкаут — это тоже вы?

— Опять-таки: это стихия. Мы это не устраивали. Мы только сдвинули. Если собрать ряд таких катастроф к одному времени, да еще к кризису, это может поставить государство в такое положение, когда от власти будет проще чего-то добиться.

И тут Виктор с ужасом подумал о том, что при Горбачеве было подозрительно много крупных катастроф.

Чернобыльский реактор взорвался.

'Адмирал Нахимов' затонул. И еще 'Михаил Лермонтов' и подлодка 'Комсомолец'.

Разбился Ту-154 под Учкудуком.

Сгорела библиотека Академии Наук, странным образом загоревшись сразу в двух концах здания, причем так и не нашли, почему.

Рванул вагон с тротилом на станции в Смоленске и три вагона с гексогеном в Арзамасе.

Крушения с кучей жертв на железной дороге — в Користовке, на Каменской, 'Аврора' с рельс сошла, наконец, два пассажирских поезда под Уфой одновременно оказались в выемке, заполненном газом из лопнувшего продуктопровода, что само по себе выглядит чудовищно невероятным…

'Как она сказала? Если собрать ряд таких катастроф к одному времени… Никто, никогда не поверит и не докажет… Есть только один факт — для США вдруг оказалось возможным добиться того, что они десятилетиями хотели от нашей власти. И катастрофы, тщательно смакуемые в обстановке гласности, свою роль сыграли.'

— Простите, но как же это, вот так, чужие страны… Как же международное право, наконец?

— Какое международное право? — воскликнул Гаспарян, всплеснув руками. — О чем вы? Разве в вашей собственной реальности США и НАТО не растоптали это право? Разве они не взяли на себя право насильственно свергать любого, кто им не нравится, убивать, причем с окружающими жертву непричастными людьми, поддерживать оружием тех, кто насильственно свергает существующую власть? Разве вы не видите, что США и НАТО ведут себя, как террористы-народовольцы с атомными бомбами? За что тогда у вас террористов осуждают, хотелось бы знать? Они поступали с царем так же, как Америка с Саддамом или Каддафи, и еще неизвестно с кем поступит, может, и с вашим президентом. Какое право? Запад сам его унасекомил и пусть не обижается. Мы не с цивилизованным обществом воюем, мы воюем с террористами.

— Но тогда чем вы…мы… вы… в чем различие то?

— Мы хотим восстановить международное право, — пожал плечами Гаспарян. — Если, конечно, это теперь вообще реально.

— Ну, хорошо, — Виктор почувствовал, что теряет нить разговора, — но ведь террористы-то захватывают заложников, больницы там…

— Ну правильно. Начинали с царя и вельмож, кончили школами и больницами. И эти так же дойдут. Диктаторские режимы кончатся, возьмутся за неугодные демократии. Возьмут и заявят, что у вас в РФ и выборы не свободные, и власть — самозваная. Сейчас они молчат, а когда им надо — скажут.

Виктор промолчал. Это только на КВНе всегда можно найти, чем возразить.

— Судя по вашей реакции, Виктор Сергеевич, вы тоже смотрите на все это, как реалист. — продолжила свой рассказ Семиверстова. — Действительно, окажись подобные возможности в руках спецслужб иностранных государств, трудно представить себе масштабы бедствий и число жертв. Крушение США позволит нам остановить грядущую многолетнюю полосу войн по всей планете. Кроме того, мы окажем гуманитарную помощь американскому народу в преодолении последствий аварий. Правда, у нас не было столько печального опыта, как в Союзе вашей реальности, но роботов, например, мы сделали, и в ближайшие дни направим их с нашими специалистами в Калверт Клифс.

— И что же еще будет в ближайшие часы с вероятным противником? Что-то вроде '911'?

'Интересно, знают ли они, что у нас означает '911', 11 сентября 2001 года?'

— На сегодня все. Первая волна успешна прошла, план выполнен.

— Не понял, а как же насчет 'собрать к одному времени'? — удивился Виктор.

— Сдвиг катастроф — это не 'вундерваффе', - пояснил Гаспарян. — Это одно из новых средств ведения войны, на стадии опытной проверки, и оно эффективно лишь во взаимодействии с другими используемыми нашей стороной средствами войн сетевого типа, главная особенность которых — нельзя найти ответственных за нанесение удара, а, стало быть, великая держава не сможет использовать всю свою военную силу против противника. Для нас сейчас самое важное — избежать прямого столкновения с противником. Вот, например, США нам Болгарию подсовывают в качестве препятствия, в расчете, что рационально поступая, мы воевать с ней не будем, а если будем, то это шаг к проигрышу, и Стоянов на это рассчитывает… Средства сетевой войны — это меч, вымоченный в крови дракона, по преданию, такой не может быть сломлен другим мечом. Главное, что и мы этим овладеваем, чтобы не было потом, как в фильме, за державу обидно. Верно я говорю, Светлана Викторовна?

— Я когда-нибудь возражала московскому начальству?

— И еще как.

Светлана деланно вздохнула.

— Тогда была веская причина… О-о, — протянула она, взглянув на свои часики, — дорогие мужчины, пора бы и прерваться на обед.

Слово 'прерваться' оказалось как нельзя точным.

В столовую они не отправились, вместо этого им занесли подносы с комплексом за рубль сорок. Салат из свеклы с майонезом, куриный бульон, в котором плавал кусок курицы, рис, морковные звездочки и укроп, камбала с картофельным пюре, пара сырников со сметаной и компот из свежих яблок с плетеной булочкой. С учетом их сидячей деятельности, данный бизнес-ланч выглядел довольно разумно.

— А что, заказчика нападения в сетевых войнах так и не удается найти? — спросил Виктор, с аппетитом уминая по-домашнему пахнувшие сырники.

— Нет, практически никогда, — ответил Гаспарян. — Главы воюющих государств могут спокойно встречаться друг с другом и подписывать договоры о дружбе и сотрудничестве.

— Как же тогда они смогут прекратить войну?

— Практически никак. Война заканчивается, когда одна из сторон достигает цели, и для нее дальнейшее продолжение теряет смысл.

— А если ни одна не достигает?

— Что мешает продолжать?

— Ладно, — продолжал рассуждать Виктор, — тогда вот что непонятно. Зачем тогда нам провоцировать НАТО на конфликт в Югославии, да еще и планировать самим туда лезть?

— С чего вы взяли, что мы будем туда лезть?

— Ни с чего. Вы этого мне не говорили. Но одним отрубанием электричества вы НАТО не остановите. Американцы при любой тяжести кризиса могут провести операцию, у них же крылатые ракеты не от чикагской розетки питаются. Значит, придется их останавливать нашей военной силой, нашими войсками.

— Логично рассуждаете. Американцы тоже так думают.

— Тогда смысл самим лезть?

— Это влияет на управление в сетевой войне. В сетевой войне никто не дает прямой команды. Директива может быть в неявном виде высказана совершенно открыто в прессе и воспринята исполнителем, который знает код; но при этом дело выглядит так, будто исполнитель сам принял решение. Сделал, так сказать, свой свободный выбор. Вопрос: почему исполнитель должен подчиняться? Либо он уж очень зависимая марионетка, что не всегда возможно, особенно когда речь идет о главах якобы суверенных государств, либо… либо он уверен в силе и могуществе босса. Для доказательства могущества США организует демонстративные военные акции против отдельных стран, которых все согласятся считать изгоями. Так вот, вопрос не в том, что мы так уж этот ДКХП любим, либо он нас, а в том, что надо демонстративно показать, что у США не выгорело. Это ухудшит подчинение в сети США. Понятно?

— Почти.

— Попробую на языке РФ. Кароче, Штаты, типа крутые, типа авторитет; мы, в натуре, обломаем их конкретно, чтобы всем этим сявкам, дешевкам подзаборным перед ними впадлу шестерить было… Теперь более понятно?

— Знаете, очень сильный акцент… Ладно, суть я уловил.

— Насчет акцента вам виднее. Меня ведь не готовили для внедрения в криминальную среду, — улыбнулся Гаспарян, — и в среду творческой интеллигенции тоже. А в быту у нас, сами знаете, борьба за пушкинский стиль, неистощимость в соединении слов хрестоматийных.

После обеда третья мировая шла своим чередом. Зарубежные каналы не включали, в нашей сети воцарилось какое-то мертвенное спокойствие, в том числе и насчет продвинутых в США катастроф. Радиологи обсуждали меры помощи, предложенные Советским Союзом штату Мэриленд. Поступила информация об ответе Клинтона — он вежливо благодарил советское правительство за предложения, и сообщал, что ситуация на станции нормализовалась, и необходимость участия советского персонала в ликвидации последствий уже отпала.

— Посмотрим, что он запоет после взрыва второго блока, — проворчал Момышев, — бог свидетель, мы лишней белой крови не хотели.

В душе Виктора ворочались противоречивые чувства. Обычно принято говорить — 'в душе его боролись чувства', но это было не совсем так. Чувства именно ворочались рядом, так что Виктор стал всерьез беспокоиться, не признак ли это начинающегося раздвоения личности.

С одной стороны, это было определенное злорадство, что теперь он может спокойно сидеть в офисе, есть бизнес-ланч, смотреть по телевидению чьи-то чужие бедствия, как шоу реального времени, бесстрастно обсуждать их, подобно студенту в анатомичке, понимая при этом, что эти бедствия на сей раз случились именно с теми, кто в его реальности спокойно сидели в офисах, пожирали бизнес-ланчи, утирая салфетками жирные губы, смотрели по ТВ ужасы в России, как какое-то новое увлекательное зрелище, бесстрастно обсуждали их, чувствуя, что с ними самими это никогда не случится. С другой стороны, не было и чувства справедливого отмщения; виновных в бедствиях его, Виктора, Родины никто не наказал, они так же остались довольно утирать свои жирные губы, а под раздачу попали люди случайные и практически все непричастные. Было все это как-то неприятно, интуитивно, вроде как совесть подсказыала Виктору, что делается что-то не то.

— Все-таки это гражданский объект, — выдавил наконец он из себя.

Светлана с удивлением посмотрела на него.

— Это же прямой результат перехода к нелетальному… ну, или почти нелетальному оружию. Раньше на войне одни люди с оружием убивали других людей с оружием и те люди с оружием, что победили, приходили к крестьянам, и говорили, что теперь над ними они будут власть, и они будут защищать народ от всяких бандюков. Теперь стало гуманнее, людей с оружием не убивают, но это значит, что надо принуждать гражданское население напрямую, при живом и здоровом ихнем человеке с ружьем. Почти отказ от массового убийства именно потому и произошел, что армии через головы друг друга воюют с гражданским населением противника.

— То-есть, теперь обе стороны не защищают на поле битвы свое население, а каждая армия мочит чужое, не мешая друг другу?

— Ну, мы не можем выбирать, какая война получше. Война просто стала другая. Точно так же как в Великую Отечественную вместо всеобщей мобилизации нельзя было сделать рыцарский турнир… Андроник Михайлович вам уже говорил, что одна из целей нашей войны — восстановить международное право. Но для этого должны пройти годы. Помните, когда появилось ядерное оружие, политики тоже не сразу поняли, что это не просто очень мощная бомба…

Виктор снова промолчал. У него было такое ощущение, что это все окружающие — попаданцы из будущего, а он спокойненько жил у себя в своем прошлом, и теперь к нему нагрянули.

И вдруг он все понял. Какой бы ни была наша страна в другой реальности в это время — социалистической, либеральной, сталинской или еще какой, ей просто придется выбирать быть хищником или жертвой. Союз не развалился и выбрал роль хищника. И если вдруг, при другом стечении обстоятельств, наша стала бы на путь свободы частного предпринимательства и какой-нибудь абсолютной демократии и либерализма, но просто не хотела бы стать жертвой, они все равно бы сейчас точно так же сидели тут и обсуждали безнаказанные удары по Америке.

Это — геополитика.

— Что-то еще должно произойти сегодня? Если не секрет? — спросил он Гаспаряна.

— Вечером — провокация в связи с бездействием советского руководства и массовые выступления по всей стране. Ну, США-то ведут войну со своей стороны и сами наносят удары. По нам.

— Простите, я, наверное, что-то не понимаю… А что же тогда мы сидим?

— Если мы ждем, разве это значит, что мы просто сидим?

'А, может, они перешли на казарменное положение, чтобы я не чего не отмочил. Ну и ладно.'

— А что будет за провокация? Военная?

— Нет. Их агентов влияния на нашем телевидении. Да вы их знаете, это ведущие телепередачи 'Взгляд'. Листьев, Любимов, Политковский…

— Их возьмут и передачи не будет?

— Их не возьмут. И передача будет. Они ведь даже не догадываются, что они агенты. Поэтому брать их просто глупо. Да не переживайте, что у вас такое лицо потерянное. И не гадайте на кофейной гуще, а то вы сейчас напридумываете, что КГБ решило антикоммунистический переворот устроить. Сами скоро увидите.

'Переворот? Интересный ход мыслей. Уж не потому ли Брукс был так уверен? Но тогда бы Гаспарян не сказал. А если он как раз сказал, чтобы я на это не подумал? Ладно, черт с ним, увидим сами, что случится. Будем снова действовать по обстановке.'

 

26. 'Встанет народ разбуженный'

К трем по московскому показали, как взорвался водород на втором энергоблоке.

Снимали уже издали, с телеобъективом. Станция была оцеплена, и облеты были запрещены. Марк Клайвен выглядел очень растерянным, и, похоже, за последние часы в нем начала ворочаться мысль. На рекламу не прерывались, зато несколько раз сообщали новые телефоны, по которым звонить в студию — видимо, пул переполнялся.

— Всем отдыхать до двадцать один-ноль-ноль! — скомандовал Гаспарян. — В гостинице курсов повышения квалификации готовы койки в два ряда. Для нас комната триста восемь. Мобелы забирать с собой. Вопросы есть?

— Разрешите обратиться, — как-то по-полуграждански отозвалась Светлана, — я так поняла, мужчины и женщины в одной комнате?

— Светлана Викторовна, там шторочки на кроватях, — ответил за Гаспаряна Момышев, и тут же спохватился, взглянув на него, — прошу прощения, я, кажется, перебил?

Гаспарян, чуть поморщившись, махнул рукой — типа чего там, с вас, гражданских ученых взять.

— Там шторочки, — продолжил Момышев, — как в этих, в американских вагонах. Помните, 'В джазе только девушки'?

…Где была эта самая ведомственная гостиница, Виктор так и не понял. Они прошли через цоколь по подземному переходу; на постах рядом с ВОХРовками спортивного вида стояли по два спецназовца в брониках и с пистолет-пулеметами. Похоже, что на объект не исключалось нападения.

Внутри гостиницы все окна были закрыты жалюзи. Номер, как и в той общаге, в которой Виктор жил сразу после своего прибытия, был из двух маленьких комнат с общим санузлом, в каждой комнате, рассчитанной, видимо, на одного человека, были поставлены друг против друга две большие двухъярусные кровати с пологами. Где-то в отдушине гудел вентилятор принудительного проветривания. Возле тумбочки Виктор с удовлетворением обнаружил запечатанный пакет с биркой, похожей на корочку проездного и своим табельным номером; внутри оказались две смены белья, свежая рубашка, тренинги, тапочки, его новая бритва 'Агидель' и прочие мелочи, необходимые всякому командировочному.

'Теперь я — номер такой-то', подумал Виктор, устраиваясь на простынях бледно-зеленого цвета на верхней койке, на которую сам же и попросился — чтобы напоминало вагонное купе. 'Не заключенный, а вроде номерного завода. Для чего я здесь нужен? Активных действий наша группа не предпринимает, но дежурить должны.'

И еще он успел подумать, что вчерашней ночью не успел выспаться.

Разбудили их ровно в девять вечера и дали возможность привести себя в порядок; ужинать на этот раз отвели в столовку где-то в подвале.

Уминая поджарку, Виктор огляделся по сторонам. Народ в общем-то вел себя, как ни в чем не бывало, словно на учениях ГО: обсуждали посторонние темы, рассказывали анекдоты и какие-то веселые истории, теперь уже из довоенной жизни. О работе по инструкции говорить запрещалось.

— …Все троллите, коллега?

— А вы тоже попробуйте. Вон я в воскресенье ниже Зеленого стана вытащил вот такого судака на любимую блесну, желтую с полоской. Как бодяга эта закончится, снова туда поеду. Можно вместе. Только каждый со своей лодкой, вы ж знаете — две приманки на одно плавсредство…

— …Представьте, я забыла шампунь с зелеными яблоками. Теперь, сказали, только завтра подвезут.

— Но яичный же есть.

— Ну интересное дело! А как я сегодня покажусь Степану Прокофьичу?

— Можно подумать, он в шампунях разбирается…

— …Да я думаю, Павел обязательно на Лику внимание обратит. Его как раз отстранили, ну вот из-за конфликта-то с Мурдовским, и как раз драматический момент, когда они могут наладить отношения. А вы как думаете, Сережа?

— Логично. Я попросил своих записать, потом посмотрим, что было в нынешней серии…

— …Массированный ракетно-авиационный удар НАТО будет нанесен в три эшелона…

Они снова сидели в двести двенадцатой, и мерный голос Гаспаряна звонко отщелкивался от гладких стен и все это было похоже на какую-то учебку.

— Первый эшелон составят ракеты морского и воздушного базирования, около девяноста крылатых ракет, атака продлится примерно полчаса. Примерно семьдесят из этих ракет будет использовано для было применено для поражения важных государственных и военных объектов, пунктов управления и узлы связи, авиабазы, средств ПВО, что сократит потери дальнейших действий авиации НАТО. Цели остальных ракет, это предприятия химической промышленности, нефтеперерабатывающие и машиностроительные предприятия. Дальше десять минут паузы, и удар нанесет второй эшелон, основная задача которого — в течении трети-четверти часа прорвать в противововоздушной обороне два коридора шириной в сотню километров каждый. Будет задействовано семьдесят-восемьдесят самолетов, более двух третей из них — тактические истребители, остальные — истребители ПВО. В частности, противник намерен массово применить противорадарные ракеты. Дальше опять десятиминутный перерыв, и после этого в действие вводится собственно ударный эшелон, в составе которого более сотни самолетов тактической, истребительной и разведывательной авиации. Ударные группы тактических истребителей будут следовать предельно короткое время в коридорах с подавленным югославским ПВО, под прикрытием помех, в плотных боевых порядках, а проскочив коридоры, будут по направлениям, глубине проникновения, высотам и времени выхода на цели. Будут поражены десятки военных и гражданских объектов на территории страны. Любопытно, что в список целей не попали стратегически важные предприятия, занятые переработкой хромовой и цинковой руды. Это говорит о намерении агрессора взять добычу и переработку этих руд в качестве военной добычи. В течении недели будет нанесено семь таких ударов, что обеспечит агрессору достижение своей цели — завоевать превосходство в воздухе. Виктор Сергеевич, у вас какие вопросы?

— У меня один вопрос — если все так известно, я так понимаю, НАТО сейчас конкретно огребет? Просто, чтоб не сидеть и не нервничать, куда ж я денусь с подводной лодки.

— Не огребет. У Югославии устаревшее вооружение, современных комплексов ПВО и ПРО им СССР не поставлял. ДКХП — это, к сожалению, не просоветское правительство, там много националистов, и размещать советские базы на своей территории они в свое время категорически отказались, ссылаясь на то, что такое размещение население не поймет, и это усилит сепаратизм. Надо сказать, это во многом объективно. Значительное число людей в Югославии склонено западной пропагандой к мысли, что им будет лучше, если Запад их отделит, и они будут жить в маленькой цивилизованной европейской стране. Так что не можем мы их так вот просто осчастливить. Нужен повод, нужно изменение массового сознания. Это только в нашей новой допризывно — патриотической литературе про лиц, перемещенных во времени, война — это техника. Для упрощения и подготовке юношей к службе в армии. А на самом деле война — это политика, и сила в ней все не решает.

— Что же будет?

— Скоро сами увидите. Нет необходимости предварять.

'Странно, про планы НАТО все рассказал, про наши — ничего. Хотя что я? Это как раз и не странно. Ладно, если он что-то решил не говорить, то не скажет.'

…Системные часы на мониторе показывали 22:15. Семиверстова раскладывала пасьянс. Момышев работал над публикацией. Гаспарян невозмутимо сидел, откинувшись в кресле.

— Интересно, НАТО отложило удар, наверное? — робко спросил Виктор.

— С чего вы взяли? — ответил вопросом на вопрос Гаспарян.

— Ну, ничего не показывают.

— Так вы же видели в своей реальности. Для вас ничего нового. И для нас ничего нового. К направлению, на котором действует наша группа, это не относится.

— В 'Калине' есть зеркала новостных ресурсов. Там тоже пока ничего.

— Правильно. Позиция советского правительства пока не определена, средства масс-медиа придерживают новости. Единственная программа, которая в этом плане может позволить себе вольности — это 'Взгляд' по первой, она и получит на эту сенсацию право первой ночи.

— Это которые агенты влияния?

— Это которые агенты. Как планирует американская сторона, эти агенты покажут действия НАТО и обвинят КПСС в том, что оно утратило способность влиять на ситуацию в мире. А когда власть расписывается в своей слабости, это ведет к массовым выступлениям, что и последует.

— И вы никак не пытаетесь этих агентов остановить?

— Остановить — это как? Запретить, посадить, расстрелять?

— Ну, — пожал плечами Виктор, — в общем, не допустить.

— И это говорите вы, человек из страны демократии и свободы слова? Вы уверены, что для СССР это будет лучше?

Виктор замолчал. В общем случае он был всегда убежден, что запретить, посадить, расстрелять — это не выход. Но надо же что-то делать!

'Странно только, что это Гаспарян говорит', подумал он. 'В его служебном положении следовало бы ожидать как раз обратного… '

Виктор обвел глазами кабинет. Ничего не менялось. Семиверстова все так же безразлично раскладывала пасьянс, Момышев… ну, в общем все так же.

'А ведь все логично. Руцкой — ставленник партии. Выдвинули его благодаря болезни Романова, должность вице ввели специально для этого. Руцкой нарушает баланс сил между основными группировками власти. Неудача с Югославией и массовые волнения — возможность его спихнуть, и вообще ослабить позиции партии. КГБ организует тихий переворот…'

— Волнуетесь?

— Что?

— Волнуетесь, говорю? — повторил Гаспарян. — Вы потираете большим пальцем указательный.

— У меня нет выдержки разведчика. И как-то не привык к тому, что людей убивают.

— Разведчик тоже не должен к этому привыкать. Просто он не всегда может показывать свое состояние. И именно ради того, чтобы остановить убийство.

'Ну и как вы его останавливаете? И вообще, что делать? Куда бежать, кому сообщить? И что сообщить? Ладно, без паники. Сначала выясним, можно ли отсюда выбраться. Просто узнаем. Потом обдумаем. В таких случаях, как саперу, можно ошибиться, только один раз.'

Виктор встал из-за стола.

— Вы, простите, куда? — раздался за его спиной голос Гаспаряна.

— Ну, перекурить. Хоть я и не курю.

— А, понятно. Сейчас.

Он поиграл пальцами по крышке стола, щелкнул магнит замка, дверь отворилась, и в комнату вошли два сухощавых, жилистых мужика лет около тридцати.

— По инструкции сейчас при перемещении по корпусу вам положено сопровождение.

— И туда тоже?

Гаспарян развел руками.

— Что поделать. Это не я составлял и утверждал. Мало ли, вдруг в самый ответственный момент опять какой снайпер из параллельных миров завалится. Один-то был. Более того, окружающие должны видеть, что вы с сопровождением, и мне было поручено направить вас вот так прогуляться, если у вас в ближайшие полчаса не будет естественного повода.

'Так, бегство исключено. Но Гаспаряну еще дали задание показать, что меня охраняют, как олигарха. Зачем? Для этих из других реальностей, о которых ничего не знаем? Странная игра. И он сказал — 'самый ответственный момент'. Сейчас самый ответственный момент.'

— …О, вы как раз успели, — крикнул Гаспарян Виктору, едва тот по возвращении снова показался в двери. — Садитесь скорее. Сейчас начнется 'Взгляд'.

'Следить за трансляцией передачи, значит, важнее, чем за ударом НАТО. Значит, главное — это выступления после передачи. Почти как в девяносто первом — видишь, что происходит катастрофа и не можешь ничего изменить…'

— …Уважаемые телезрители, — на экране лицо Влада Листьева было очень взволнованным, — сейчас вы увидите то, что наше телевидение не решалось вам показывать… не потому что не пожелало прерывать трансляцию фильма; к сожалению, у нас обычно ждут, когда начальство укажет, как надо правильно освещать события. Мы вам покажем что есть, а вы сами сделаете выводы. Полагаю, у нас в стране сознательный и умный народ, чтобы самим разобраться. Повторяю: час назад НАТО начало бомбить Югославию. Смотрите кадры, полученные от наших зарубежных коллег.

На экране появился мужчина на фоне горящих домов: на заднем плане метались люди, проехала пожарная машина. Вдали послышался взрыв.

— Это Роберто Бьянки, Евроньюс! Мы ведем репортаж из окраин Белграда. Только что на жилые кварталы упало несколько ракет. Удары наносятся именно по гражданскому населению. В районе военного объекта, который находился неподалеку, мы не заметили ни одного взрыва. Вот некоторые кадры, которая наша группа успела снять.

На экране мелькнуло обезумевшее лицо женщины; на носилках несут забинтованного ребенка; под руки ведут человека с залитым кровью, обезображенным лицом; сквозь выбитое окно горящая внутренность дома, внутри которого корчится чья-то фигура. Нечеловеческие крики и вой сирен.

— С вами Линн Янсен, РТЛ! То, что мы видели, это чудовищно! Все, что нам рассказывали о высокоточном оружии, это все ложь! Ракеты убивают женщин, детей и стариков! Неподалеку от нас антирадарная ракета попала в дом, где просто стояла антенна сотовой связи! Я обращаюсь к депутатам бундестага, к правительству Германии с призывом немедленно остановить это убийство!

Семиверстова и Гаспарян переглянулись. Светлана собрала карты и положила их в сумочку, затем немного приглушила звук.

— Отклонение — ноль… — сухо произнесла она. — Когда-то был такой фильм — 'Отклонение — ноль'.

— Я понял, — внезапно сказал Виктор. — После всего этого Листьев и остальные накинутся на НАТО, как тузик на грелку. Они же умные люди. И потом, они будут чувствовать, что америкосы их обманули и подставили.

— Правильно понимаете, Виктор Сергеевич, — ответил Гаспарян. — как видите, запрет — не лучшая мера.

— И для этого вы направили ракеты на мирное население?

— Не мы. ДКХП. Чтобы объединить страну перед угрозой банды насильников и убийц. И чтобы поставить руководство СССР в положение, когда оно не может не оказать помощь. Мы только поставили некоторые средства радиоэлектронной борьбы под видом гражданской техники. И дали информацию, сколько примерно погибнет в случае гражданской войны. А решение, как нашей техникой воспользоваться, принимало ДКХП.

— Но мы их к этому решению подтолкнули. По всем правилам сетевой войны.

— Ну, скажите еще, что это мы их бомбили, да! — отрезал Гаспарян. Помолчав минуту, он добавил, — Извините.

— Это вы извините. Я неправ. Разговорчики в строю и все такое. Просто вспомнился наш девяносто девятый.

— Виктор Сергеевич, вы не в строю, — вступила в разговор Светлана, — вы должны воспринимать и думать.

— Можно узнать, в чем смысл моего задания?

— Мы как раз и пытаемся узнать, в чем смысл вашего задания, как хроноагента.

— И для этого… Понял. Нужна естественная реакция. Хорошо, постараюсь помочь.

'Хорошо, что я обманулся насчет заговора. Гаспарян, черт, тоже… Мог бы предупредить. Естественная реакция видите ли, ему нужна. А с другой стороны, они тоже смотрят на меня сейчас и думают, что же это я за оружие и с какой стороны пущено. Чертовы перемещения во времени.'

— …Возможно, это наша последняя передача. Но пока нам не отключили эфир, мы обращаемся к нашему правительству, к президенту Советского Союза Александру Владимировичу Руцкому, ко всем, кто нас еще слышит — остановите кровавое преступление! Сделайте все, что возможно! Вместе мы — сила! Ваши братья ждут вашей помощи!

— Сейчас по программе должен быть видеоклип, — чуть дрогнувшим голосом отозвался Любимов. — Это не то, что мы хотели показать час назад, в мирное время… Эта песня расскажет лучше нас то, что мы хотим донести до ваших сердец…

Изображение на экране стало черно-белым; Виктор увидел микрофон и профиль Татьяны Окуневской.

'Фрагмент из киносборника 'Ночь над Белградом'' — появились внизу субтитры.

Вот Окуневская запирает дверь в радиостудии… возвращается к микрофону… начинает петь… Первые звуки ее высокого, красивого голоса как-то сразу всколыхнули у Виктора воспоминания о чем-то далеком, забытом. Слышал ли он эту песню? Он не помнил. Но первые же слова ошеломили его своей неожиданной актуальностью.

'Яростный гром огня' — и перед мысленным взором Виктора вдруг снова всплыли давнишние кадры натовских бомбежек, разбитый пассажирский поезд на мосту, горящие кварталы Белграда, убитые дети.

Мать несет убитую дочь на руках. Это в киносборнике… Нет! Это было теперь! Он как-то видел этот кадр на Youtube.com! Цветной! Как он мог забыть про это?

Ребенок над убитой матерью… И это, это тоже было! И еще многие кадры убитых, искалеченных, обожженных… Почему мы об этом так быстро забыли? Почему?

'Черных машин полет' — это про F-117. Локхид F-117 Найтхок. Это они полностью черные. Черные треугольники, как в фильмах Лукаса. Все было. Все повторилось.

Ах, какая это была песня! Нет, это была не песня — это была клятва, глаза Окуневской горели, губы повторяли священные слова:

Он вдруг понял, что эту песню сейчас слышит и повторяет слова вся страна. 'Встанет народ разбуженный, грозный призыв звучит, пепел земли разрушенной в наших сердцах стучит…'

И вот звучит выстрел, и голос Окуневской обрывается — боже, какое у нее было красивое, чувственное лицо пятьдесят пять лет назад, оно вновь жило последние мгновения, сохраненное пленкой — и вот певица уже падает, и толстый, свиноподобный гитлеровец с самодовольной ухмылкой складывает руки с пистолетом. Но что это? Песня оживает вновь, теперь ее поют многие голоса, ее поют партизаны, и другая девушка, та, что тайно слушала радио, шагает с ними с винтовкой, и взгляд ее горит яростью.

Взгляд. Вот в чем был скрытый смысл названия этой передачи. Не созерцание, а чувство, пылающий взор борьбы за справедливость.

На экране снова появилась студия программы 'Взгляд'. Она была пуста, и было непонятно, куда делись ведущие. Так длилось секунд десять, и затем неподвижную камеру сменил видовой фильм про осень. Красивый, спокойный, как у нас бы сказали, релаксационный — на советском ТВ такими заполняли технические паузы.

'Их таки убрали? А зачем? Они же вроде как… Черт, как все просто. Сыграть на протестных настроениях. Никому в голову не придет, что ребята сработали на официоз. Была форточка вольнодумства, ее прикрыли, значит, масса назло потребует разборки с НАТО. Инициатива только снизу. Руцкой получает абсолютный карт-бланш. Ну, а как организовать и направить пиплов на майданах — это мы знаем. Это мы проходили.'

— Поступают сводки. В городах СССР народ выходит на стихийные митинги, — голос Светланы взволнованно и звонко разрезал вуаль расслабляющей музыки. — Дать на экран?

— Не нужно, — безразличным тоном ответил Гаспарян. — Инцидентов же не ждете?

— Все контролируют ДНД и ОКОД. Штатные сотрудники, конечно, наготове, но не маячат. В СССР же свобода собраний.

— И в Брянске тоже? — спросил Виктор.

— Аха… — Светлана зевнула, прикрыв ладошкой рот. — На площади Ленина, там есть возможность трансляции лазерным проектором. Да, поют 'Ночь над Белградом'. Весь Союз поет. Народ из архивов Домолинии повытащил. С клипом здорово получилось, я сама не ожидала. Прямо шок был. Что значит свобода творчества.

— И в Сибири? Там же ночь глубокая.

— Ну так народ-то по 'голосу' сразу узнал, что бомбят. И сидели, ждали 'Взгляд', что скажут. Всю страну перебудили. Может, завтра для отдыха выходной объявить?

Мягкий осенний вечер на экране вдруг мигнул и исчез; вместо него возник большой зеленый купол, подсвеченный прожекторами, на котором в пелене мелкого осеннего дождя развивался красный флаг.

— Внимание! — вырвался из динамиков бодрый голос диктора. — Включаем прямую трансляцию из Кремля!

 

27. Стрелок и сорванные башни

— Товарищи! — хрипловатый командный бас Руцкого загремел сквозь густые черные усы и динамики. — Час назад вооруженные силы стран НАТО совершили бандитское нападение на суверенную Югославию! Льется кровь, гибнут мирные люди!

Виктор вдруг понял, что впервые видит по телеку вице-президента двух реальностей в качестве президента. Ну, 'ни мэров, ни сэров', оно не считается. Тем более, эти слова не он тогда говорил, а Макашов.

— Сейчас на Красную Площадь вышли тысячи людей, — продолжал Александр Владимирович, — тысячи, миллионы людей вышли на улицы, и они справедливо требуют от меня, как от человека, которому вверена верховная власть в стране, чтобы я остановил это кровавое преступление! Я выполняю волю народа! Я принял решение направить на помощь братскому югославскому народу наши войска! И пусть те, кто сегодня подтерся международным правом, знают: кто не спрятался — я не виноват!

'Так, и что дальше будет? Наши с натовцами напрямую в Югославии воевать? Или как? Послать войска — как, что это вообще? Это хорошо с плеча рубануть — ну а дальше что?'

— Да, и еще, товарищи телевизионщики, — заканчивал выступление Руцкой, — что у вас там со 'Взглядом'? Ну дайте ж досмотреть.

На экране вновь возникла студия, в которой с разинутыми ртами стояли Листьев, Любимов и Политковский.

— О! Мы в эфире. — сказал кто-то из них.

— Есть! Есть! — воскликнул Любимов. — Мы все сделали это! 'Пламя гнева горит в груди…'

И они втроем вдохновенно запели припев.

— Великолепно, — констатировала Светлана. — Зачем иметь кучу башен ПБЗ, когда такие люди в стране советской есть?

— Послушайте, я только одного не понял, — Виктор удивленного переводил глаза то на Семиверстову, то на Гаспаряна, — а как же насчет того, что нельзя найти ответственных? Мы же напрямую в драку лезем!

— Ну, так то у НАТО был имидж — остановить преступления ДКХП, теперь роли сменились, теперь НАТО — преступник. Сейчас идет массовый заброс нашей информации в мировые СМИ, НАТО к контрмерам не готово, оно ориентировалось на компроментацию ДКХП. И военный успех будет во многом зависеть от того, кто кого деморализует.

— Ясно. Так значит, Болгария уже дала разрешение на коридор?

— Не-а. Сейчас как раз Руцкой будет со Стояновым говорить. Андроник Михайлович, наверное, имеет смысл, чтобы товарищ Еремин тоже послушал?

— Давайте. Может, это прольет свет в конец туннеля.

'Они и правительственную могут сюда по сети коммутить? Ну, ни фига себе! И все это для меня? Точнее, чтобы выяснить, зачем я?'

В динамике слегка зашипело.

— Здравствуйте, товарищ Стоянов, — послышался голос Руцкого.

— Добрый вечер, господин президент, — послышалось в ответ на чистом русском.

— Сейчас тут над вами пролетят наши военные и транспортные самолеты, это на Югославию. Они уже поднялись и подлетают к границе. Вашим авиадиспетчерам уже доложили. Не волнуйтесь, в вашем воздушном пространстве никаких боевых действий не будет.

— Простите, но кто дал разрешение на вход в наше воздушное пространство самолетов ваших ВВС?

— Да какое разрешение? Людей спасать надо. Они уже подлетают.

— Простите, я не понял. Мы — суверенное государство…

— Послушайте, суверенное государство, ну не сбивать же вы их будете? Потому что тогда мы проложим коридор через ваше ПВО, как пособников агрессии, и все равно пройдем. Кстати, как у вас там АЭС в Козлодуе? Что-то у американцев реакторы рваться начали.

— Это… это неслыханно! Это провокация! Я прекращаю разговор!

Трансляция прервалась.

— Ну и как? — спросил Гаспарян, глядя на Виктора.

— Это трандец… И что теперь будет?

— Стоянов бросится советоваться с 'Барашком' и 'Бабулей'.

— С кем?

— С дядюшкой Билли и тетушкой Мадлен. А тем до него особо как-то… Светлана Викторовна, дайте камеру с орбиты. Сделали канал, надо же хоть попользоваться.

…В лучах восходящего солнца, на фоне земного полумесяца сверкал огромный белый цилиндр с раскрытыми, как ладони, створками люка; из них медленно поднимался корабль, похожий на 'Шаттл', только поменьше.

— Это один из четырех боевых модулей БКС, — прокомментировал Момышев, — в каждом модуле по пять МББ — маневрирующих боевых блоков. Сейчас они развертываются в боевое положение. Одна типовая БКС способна стереть с лица Земли все живое в полосе шириной до трех тысяч километров.

— Это все что, против Болгарии?! — воскликнул Виктор.

— Зачем мелочиться? — удивился Гаспарян. — Против США, конечно.

— Вы… вы серьезно?! У вас что, башни посрывало?! — от волнения Виктор не находил, что сказать.

— Вот и американцы подумают, что посрывало, — абсолютно спокойным голосом произнесла Светлана, — а чтобы они в это поверили, пришлось ввести пост вице-президента, поставить на него Руцкого, разыграть болезнь Романова… Ну, что рассудительный Григорий Васильевич пойдет на такое, поверить трудно, а вот если Александр Владимирович… Главное, у американцев нет заранее просчитанного варианта действий на этот случай. Неожиданность — важный козырь в войне нервов.

— Товарищи, но ведь это же с огнем игра, почище Карибского кризиса. Мы с вами не заигрались?

— Ваше беспокойство естественно. Карибский кризис был стихийным, этот — запланирован. Потом, кроме БКС, у нас есть второй секретный козырь.

— Ясно, — обреченно вздохнул Виктор, поняв, что ничего изменить уже нельзя, и мир если грохнется в пламя ядерного пожара, то уж грохнется. — И в нужный момент вы его покажете.

— А что показывать? Вы его знаете. Это вы.

— Я???

— Ну да, вы. Человек из будущего.

— И чем я могу воздействовать на американцев?

— Вы не знаете?

— Нет. Честно, нет.

— Вот. И американцы не знают. Значит, будут исходить из худшего.

— Потому я и должен был показаться Галлахеру и Бруксу?

— Да. Честно говоря, мы здорово боялись, что вас ликвидируют.

Виктор вдруг почувствовал, что Светлана словно старается его поддеть, вывести из себя. Нет, вряд ли бы они так легко хроноагентом швырнулись. Момент истины прощупывает.

— Меня бы похоронили, как неизвестного солдата?

— Как павшего смертью храбрых. Создали бы легенду. А для вас это важно.

— Слышал, что для самураев важно правильно умереть. Вот если плохо живешь, это еще можно исправить, а если умер, как гнида, тут уж… Кстати, а что там с Болгарией?

— Нормально с Болгарией. Стоянов почувствовал, что американцы его не прикроют, и дал коридор.

— И ничего, не порвал отношения?

— Виктор Сергеевич, — вставил слово Момышев, — уж нам-то не знать, что Европа любит голых и брутальных.

— А НАТО?

— Силы НАТО свертывают операцию, — продолжала Семиверстова, — и спешно мотают нах… как там, в 'Освобождении'? нах хаус.

— Что, и это все?

Обыденность, с которой Светлана сообщила, что война за югов, оказывается, уже выиграна, совершенно обескуражила Виктора. Это, знаете, как в кино, где нагнетается, нагнетается, а потом бах — и наши танки подоспели, с надписью 'Конец фильма'.

— А вы что, большой войны хотели?

— Нет.

— И американцы нет. Нет информационного повода для войны с СССР. У вас там Барри Левинсон снимал 'Wag the Dog'?

— Да. Кстати, практически про Югославию.

— Ну, вот. Нужны террористы или пленный солдат, или что-то в этом духе. А этого нет. Гейм овер.

— Твою мать!!! — дико заорал Гаспарян, стукнул кулаком по крышке стола и схватился обеими руками за голову.

— Что??? — в унисон воскликнули Виктор, Светлана и Момышев.

— Они его сбили!!!

 

28. Падение черного козодоя

— Кого сбили? — на этот раз Виктор Сергеевич успел первым.

— Козодоя сбили! Локхид F-117A Найтхок!

— Сербы?

— Какие сербы? Наши!!!

Впрочем, через секунду Гаспарян снова взял над собой контроль.

— Все повернули, он полез по-тихому, то ли они хотели проверить его малозаметность, то ли в эту малозаметность сдуру поверили, то ли провоцировали. И по нашим расчетам, должен был выйти на детский приют вместо радара ПВО. Наши не выдержали и грохнули, не согласовывая. 'Кортиком', с орбиты, лазером. Сами не думали, что такое получится, 'Кортик', она же противоспутниковый, его ж никто по наземным и воздушным не применял. Американцы даже не поняли, откуда. Но это неважно. Все, все псу под хвост!

— Как это могло произойти? — спросила Светлана.

— Как, как… Да никак! В данном месте ни наши не могли его сбить, ни сербы. Даже если бы хотели. Никто и не думал за 'Кортик', не делали его для этого.

— Что теперь будет? — Виктор почувствовал, что этот банальный вопрос неожиданно стал очень уместен.

— Эскалация военных действий. Термин вам знакомый, надеюсь?

— И ничего нельзя сделать? Меня, например, Клинтону показать?

— Да что вы, кузькина мать, что ли? Чем меньше он вас видел, тем больше боится!

Запищал зуммер системника.

— Все! Тотальный мозговой штурм! — воскликнул Гаспарян. — Через пять минут Руцкой говорит по телефону с Клинтоном за инцидент. Срочно придумать причину, почему мы его сбили, так, чтобы СССР ни в чем нельзя было обвинить. Насчет того, куда ДКХП перенаправляло ракеты нашей электроникой, ни звука! Все, все думают. Почему мы его сбили? Почему мы его сбили?

— Не заметили, вот и сбили, — машинально выпалил Виктор.

— Что? Что вы сказали?

— Он же невидимка. Мы его не заметили, вот и сбили. Югославы так шутили… у нас.

— А вот шутки они от нас не ожидают, — подметила Светлана.

— Стойте. Стойте… Невидимка, не заметили и сбили. Никто не виноват. Слушайте, полный бред какой-то, но что-то мне подсказывает… Клинтону ведь тоже эта эскалация нафиг нужна, он, небось уже после станции трясется.

Гаспарян застучал пальцами по столу.

— Если этот идиотизм прокатит, я, наверное, уйду в отпуск.

— А разговор транслировать не будете? — вежливо осведомился Виктор.

— Нет. Хватит уже с вас. Еще сглазите. Все, ждем.

…Пиксели на рабочем столе четырнадцатидюймового экрана чуть мерцали, смешиваясь с мерцанием газосветных ламп, и Виктор по привычке подумал, вызвано ли это несовершенством монитора, или же в настройках можно выставить частоту обновления повыше. И еще он подумал, что никогда не следует считать, что в этом мире от тебя ничего не зависит.

— Все, — устало произнес Гаспарян и закрыл лицо руками. На него встревожено уставились три пары глаз.

— Нет, товарищи, все, все хорошо. Клинтон перевел в такую формулировку: разведывательный полет был совершен успешно, самолет не замечен, экипаж выполнил задачу, машина попала под случайный огонь. Есть чем оправдаться перед избирателями, не взрывая мира. Вот если бы они этого героя-любовника на Маккейна заменили… Ладно. Теперь будем искать, кто нам подбросил идею 'Кортиком' сбивать.

— Слушайте, а я кажется знаю! — воскликнул Момышев.

— Что именно?

— Я вспомнил. Знаете, кто? Будете смеяться: первый хроноагент.

Лицо Светланы вытянулось.

— Вы уверены? Мне это не встречалось в архивах.

— Ну, так это почти не фиксировалось. Хроноагент откопал эту идею лазерного комплекса где-то в Интернете, ну, халтурил для желтого издания. И с чего-то решил, что он и против спутников, и самолетов. Ну, его вежливо выслушали, специалисты насчет самолетного применения посмеялись, это ж когда было, канун Олимпиады, по документам это дальше не пошло, а как байку, это молодым, допуск имевшим, в курилках рассказывали. Когда над комплексом начали работать, про хроноагента, конечно нельзя, а без байки как же, вот и переделали в то, что конструкторы якобы заложили возможность стрельбы по самолетам, но Брежнев не утвердил — 'а куда же, товарищи, мы зенитки денем?'. И боевые расчеты вот в этом виде байку-то и знали.

— Вы понимаете, что вы сказали? — воскликнула Семиверстова.

— Да ничего. Про Брежнева теперь свободно, только неинтересно.

— Нет, нет! Это же побочный эффект первого хроноагента! А второй, — и она кивнула на Виктора, — то-есть, товарищ Еремин, устраняет критическую уязвимость, созданную первым хроноагентом! Скорее всего, это то, над чем мы тут голову ломаем. Это вот его задание.

— Это же случайность, — возразил Виктор. — Я просто вспомнил.

— Да, да. И блэкаут на Восточном побережье — случайность, и атака на корневые сервера — случайность, и мелтдаун на Калверт Клифс. И то, что ракеты не туда попали.

— Живой щит, Светлана Викторовна — это не случайность. Это преступление.

— Не спорю, — вмешался Гаспарян. — Но судьей своей власти предоставим быть югославскому народу. А насчет вас, Виктор Сергеевич — действительно, в предположении товарища Семиверстовой есть мысль. Ладно. Проскочили. Ну и черный козодой в натуре есть, проверим гипотезы. Правда, в обломках.

— Американцы тела летчиков, наверное, вернуть потребуют?

— Тела живы и почти здоровы. Катапультировались. Сейчас наши спасают.

— В смысле?

— От сербов спасают… Слушайте, а давайте кофе заварим. Чтобы весело встретить все, что новые сутки нам готовят.

'А что будет?' — хотел спросить Виктор, но так и не стал. Он почувствовал, что на него незаметно, впервые за все время, навалились дикая усталость и безразличие. Его внезапно удивило то, что он так и не почувствовал ни радости победы, ни гордого чувства того, что своей фразой, возможно, спас сотни, а, может, и тысячи людей. Были обычные будни, которые он с удовольствием отдал за тот день, когда просто обжимал кримпами разъемы в корпусе 'Гипростройдормаша' и мог ни о чем не думать. Господи, как хорошо быть неизвестным трудовым мигрантом…

— Простите, я могу отсюда звонить?

Светлана уже встала из-за стола и что-то поправляла у себя на лице, глядя в зеркало косметички.

— Туда? Конечно. Вам напомнить телефон, вы не потеряли?

— Нет… нет, у меня записан. Спасибо. Впрочем, наверное, уже поздно…

— Обязательно позвоните. Вас же ждут!

Он вышел в коридор; сопровождающих на этот раз не было. Виктор вдруг заметил, как колышутся жалюзи от невидимой за тонкими алюминиевыми полосами закрытой форточки. Раньше это не допускалось, но осмыслить изменения было некогда: он достал мобильник и спешно набрал знакомый номер.

— Да, я слушаю! Ты как там? — услышал он в громком наушнике знакомый и такой приятный голос Вероники.

— Все нормально. Не разбудил?

— Нет! Я не спала! Мы на митинг ходили, на Ленина! Все так переживали! Как у тебя?

— У меня порядок! Здесь все есть, удобно!

— Что-нибудь надо?

— Нет, нет, пока ничего!

В коридор вошла уборщица в зеленоватом синтетическом халате и сером переднике, катя перед собой большой черный пылесос. 'Уралец' — разглядел Виктор надпись на рояльно — отсвечивающем пластике.

— Все отлично! Я тебе потом еще перезвоню! Спокойной ночи! Целую!

— Я тебя тоже! Счастливо!

'Ну вот, и личная жизнь почти задалась' — подумал он, 'выйду отсюда, надо будет победу отметить'.

…Когда он вернулся, в двести двенадцатой завораживающе пахло кофе. На столе Виктора стоял коричневый одноразовый стаканчик в черном, специальном меланитовом подстаканнике, чтобы не плескало, и бумажную тарелочку наполняли солнечные кружочки климовских крекеров. Виктор Сергеевич поднес пластмассовую посудинку к губам и ощутил по-детски знакомые тепло и аромат; так пах кофе, который родители заваривали в большом зеленом алюминиевом кофейнике. Он осторожно отпил глоток.

— Ну как? — спросил его Момышев. — Это я из дома принес! Называется 'Столичный буфет'. В ретро — стиле, смотрите.

И он показал красно-коричневую коробку с черными узорами и белыми надписями: 'Кофе натуральный. Первый сорт.'

— Класс, — ответил Виктор, и положил в рот крекер, почувствовав вкус картошки, жареной на сале с ветчиной. — И крекеры из дома?

— Нет, здешние.

— Я тоже люблю климовские… — Светлана задумчиво посмотрела на свой экран и поправила прядь волос, сбившую на лоб. — А давайте, пока у нас пауза и сбившийся Хеллоуин, попробуем-ка мы склонить к возвращению духов умерших.

 

29. Передача с того света

Гаспарян недоуменно поднял брови. Кстати, в этот момент Виктор заметил, что Гаспарян пьет кофе не из местного одноразового, а из своего дорожного. Такой потертый, алюминиевый, видать, из тех, что появились в Союзе вскоре после войны — не иначе у немцев переняли. Может быть, привычка, а может, человек пьет только из своего стакана.

— Что же это вы, Светлана Викторовна, в мистику ударились?

— Я вот о чем. Сейчас все идет по плану. До краха доллара, раз война его не спасла, еще несколько часов, поскольку все правительства будут стараться оттянуть конец до последнего. В Штатах погромщиков из неимущих слоев разогнала Национальная Гвардия, сейчас, днем, на улицы пошел протестовать против жирных котов Уолл-Стрита разоряющийся средний класс, пытаются ставить палаточные городки, полиция по инерции набросилась на них, как на мародеров, есть жертвы, сотни арестованы, это вызвало новую бурю протеста. По поступающим данным, Клинтон в настоящий момент подавлен и деморализован, хотя Левински уже уговорили отказаться от обвинений, чтобы не раскачивать лодку. Тут уже никому не до Левински. Так вот, у нас есть время и момент, чтобы попытаться спровоцировать гипотетических Хранителей выйти на хроноагента.

— Почему вы считаете, что они должны выйти?

— Произошло два события, которое могут быть связаны с миссией. Во-первых, хроноагент вмешался в ход истории. Во-вторых, хроноагент узнал о новых средствах ведения войны. Это серьезные поводы для действий. Кстати, на Брянск полчаса назад обрушился необычный мощный снегопад. Валит деревья, повреждены линии связи и электропередач.

— Знаю. В Москве все на ушах, проверяют, не погодное ли это оружие. Черт, мне, наверное, уже на покой пора. Виктор Сергеевич! У вас в реальности был снегопад в начале октября? Ломал деревья, останавливалось движение, линии и прочее? Не припоминаете?

— Еще бы не помнить. Точно был, в девяностых. Просто ведьмина ночь какая-то. Я в этот день пешком на работу добирался, троллейбусы не ходили. Но дня точно не помню. Помню, желтые листья были, как сейчас.

— Так, вероятность фифти-фифти… Ладно, этим занимаются. Светлана Викторовна, как будете действовать?

— Я съезжу с товарищем Ереминым в комплекс на такси. Якобы за приемником, помните, что мы давали, чтобы голоса слушать. Таксистом поставьте нашего человека, и еще один пусть сядет на повороте на шоссе, как попутчик. По дороге будем смотреть, нет ли наблюдения, каких-то подозрительных событий.

— Рискованно, тем более в такую погоду… Но что-то мы с вами, товарищи, давно не рисковали, верно? — и Гаспарян вдруг весело и добродушно рассмеялся. — Разрешаю действовать. Да, а хроноагента-то спросили? Вдруг в отказники пойдет?

— Дайте хоть кофе допить! Конечно, съездим.

Шагнув за двери проходной, Виктор ахнул. Он не узнал местности.

Фонари на дороге не горели. Прожектора на башенках охранного периметра были развернуты наружу, и их лучи упирались в медленно колышущуюся белую стену крупных, налитых водой хлопьев снега. Земля и проезд к институту были сплошь покрыта толстым, рыхлым одеялом, и рассеянный, тонущий в густом снеговом клейстере свет прожекторов подкрашивал ее в голубоватый свет. По обе стороны от дороги высились пухлые белые стены с черными и желтыми прожилками, то там, то тут слышался треск и тупые звуки падения: белый, казавшийся невесомым снег, облепляя листья, превращался в бетонные глыбы, ветви и толстые сучья ломались, обрушиваясь в налетевший внизу покров, а время от времени с оглушительным звуком ломались, словно лопаясь, и сами деревья. Виктор шагнул вперед, и тут же услышал над головой шорох. Он отпрянул в сторону: рядом с ним сорвалась с козырька над входом и глухо ударилась о нарождающийся сугроб отяжелевший, мокрый, сероватый ком.

'Е-мое, погода сбесилась! Как же мы поедем-то?'

Лобастое желтое такси, котороткое и высокое, как лондонский кеб, с облепленной мелкими листьями четырехугольной зеленой башенкой на крыше, оставляя за собой две глубокие колеи в рыхлом одеяле и обогнув упавшую на дорогу пухлую копну, минуты назад еще бывшую желтовато-коричневой гривой осины, подрулило к проходной. Запищал линейный двигатель, и дверца салона такси отъехала назад, выбросив на тротуар холодную полосу галогенного света, и Семиверстова, шепнув 'Наш номер! Карета подана!', потянула его за рукав вперед.

Машина внутри и впрямь чем-то смахивала на карету: широкий трехместный диван и одно сиденье впереди против хода движения с откидной сидушкой, как в кинотеатрах. Вместо багажника было много места на полу.

'А это, в принципе, удобнее' — отметил для себя Виктор. 'Какого черта у нас так не сделали?'

Дверь поехала по пазам и захлопнулась; они мягко тронулись в ночь. В акустике на волнах эфирного прибоя закачался мягкий, неизвестный Виктору отечественный нео-соул.

На повороте к ним подсел сухощавый молодой человек, чем-то похожий на нынешних амбициозных помощников боссов.

— Покрашин, Игнатий Иванович, — представился он Виктору, — Светлана Викторовна, как?

— Пока тихо.

Дорогой они молчали; Виктор тоже пялился в окно. Впрочем, они, скорее, не ехали, а осторожно прокрадывались по скользкому, словно намыленному шоссе, и свет их фар вырезал в полночной тьме два белых, бурлящих хлопьями снега, конуса. Время от времени им попадались аварийные бригады: вспыхивали синие мигалки, люди в мокрых оранжевых жилетах пилили упавшие на полосы движения деревья, и длинные костлявые руки автовышек поднимали их, чтобы соединить оборванные сухожилия проводов.

— Тринадцать миллиметров уже выпало, — нарушил тревожное молчание Покрашин, — к рассвету обещали все двадцать.

— …Амба. Дальше танк нужен. — обернулся к ним шофер.

Они уже были в Старом Аэропорту и свернули в проезд, ведущий к 'Парусу'. Поперек проезда, как шлагбаум, в лучах фар виднелась наклоненная до земли молодая ель, чей ствол был согнут непогодой в тугой лук.

— Ладно, — решила Светлана, — тут уже недалеко. Пойдем втроем, вы, Игнатий Иванович, остаетесь внизу у подъезда. Визеры не работают. Черт, сэкономили на воздушке, надо будет все на подземный кабель переделывать.

С неба медленно опускалась снежная лавина. Треск сучьев и глухие удары падающих глыб были слышны и здесь.

Они перелезли через палисадник спортплощадки и пошли гуськом в обход дерева: впереди Семиверстова, за ней, стараясь попадать след в след, двишался Виктор, и замыкал цепочку Покрашин, все время озираясь по сторонам. Сзади светили фары такси.

'Ведьмин лес' — почему-то подумал Виктор. Позади раздался сухой, громкий треск, похожий на выстрел; все трое моментально оглянулись, и увидели, как в метрах пятнадцати от такси, к концу проезда, обрывая уже бездействующие провода фонарей, на дорогу рухнула осина.

— Отрезали.

Светлана достала зябнущими руками мобильник из сумочки:

— Говорит 'Весна'. Такси заблокировало у комплекса падающими деревьями. Пришлите машины, лучше три, с разных проездов. И машину разграждения.

— Идемте, не останавливаемся, — добавила она уже спутникам. — Держаться открытых мест, под деревья не лезть.

'Как там у Винни-Пуха — самое лучшее место для засад?' — мелькнуло в голове у Виктора.

— Виктор Сергеевич, — смотрите лучше под ноги, — заметила ему Светлана, когда он, споткнувшись, чуть на нее не свалился. — а вертеть головами будем мы, ладно?

Как ни странно, до 'Паруса' они доплелись без приключений. На подветренных сторонах здания висели прилипшие комки снега, делая стены похожими на шкуру леопарда. Ну, конечно, если бывают снежные леопарды. Покрашина оставили в фойе. Виктор привычно направился к двери лифта, но Светлана его остановила.

— Еще свет отключат. Не будем искать приключений.

Риденко прохаживался в коридоре в тренировочном костюме. На руке его почему-то висело легкое стеганое полупальто из синтетики.

— А, сосед, — нарочито громко начал он, чтобы было слышно в кухонные форточки, — из командировки, что ли?

— Да, — ответил Виктор. — сейчас, знаете, в любой момент могут сорвать и отправить.

— Это точно… За цветочки ваши не волнуйтесь, я их тут поливаю. А сегодня бессонница замучила, так вот хожу, международные события пережевываю. Теперь Клинтона точно прищучат. Не оправдал доверия монополий.

Виктор в ответ молча кивнул и отпер дверь. Когда они вошли в прихожую, и он хотел ее закрыть, Семиверстова остановила его движением руки: она поставила защелку на предохранитель и лишь чуть-чуть прикрыла полотно, так, чтобы в коридор оставалась маленькая шель.

— Вроде все на месте, — облегченно вздохнула она, когда Виктор зажег свет в комнате, — приемник не забудьте, мы же за ним сюда по легенде. А я еще со своими свяжусь.

Она открыла секретер. Виктор взял 'Турист' в руки, повертел, для проверки, щелкнул регулятором громкости.

— Не трогайте терминала, — прорезал тишину странный, неживой, искаженный компьютерными фильтрами голос, — не трогайте терминала, не трогайте терминала…

— Светлана! — закричал Виктор. Семиверстова стояла у уже включенного монитора.

— Вам письмо… — растерянно произнесла она. На мониторе разворачивалось какое-то изображение, вроде открытки.

— Не трогайте терминала, — повторял мертвый голос из приемника, — не трогайте терминала, не трогайте терминала…

В комнату влетел Риденко и потянул Виктора за собой. Последнее, что успел заметить Виктор — это Светлану, которая стояла у монитора и целилась в экран радиофотиком.

Они неслись вниз по лестнице, и топот их ног гулко отдавался на все этажи. Но вот запищал какой-то двухтональный гудок, и из динамиков, что торчали над каждой из дверей на лестничной клетке, донеслось:

— Граждане, пожарная тревога! Пожарная тревога! Просим всех срочно одеться, взять документы, деньги и ценности, и не создавая паники, выйти из здания. Не забудьте выключить свет, газовые и электроприборы, закрыть воду…

'Пожар? А взрыва не слышно было…'

В вестибюле за их спиной зашумели двери лифта: из них выскочила Семиверстова в распахнутом пальто и бросилась вдогонку.

— Стойте. Отдышитесь, — сказал Риденко, когда они оказались на дорожке. В комплексе светомузыкой вспыхивали и гасли окна.

— А что загорелось?

— Ничего. Сам терминал не могли заминировать, в комнате визер. Это на случай, если весь дом взорвать хотели.

— Успела, — выдохнула подбежавшая Семиверстова. — Все, с сегодняшнего дня перехожу на сапоги с низкими каблуками. Сфотографировала и передала. Письмо ликвидировалось отправляющим.

— А разве в электронной почте так можно? — спросил Виктор.

— Это специальная функция, для писем, которые положено уничтожать после ознакомления. Они еще и не кассируются… Быстро на северную сторону, машина туда подойдет. — Виктор заметил в ухе у Семиверстовой крохотный наушник.

Он втайне надеялся, что на этот раз ж точно пришлют супер-машину, однако с северной стороны их ждал большой угловатый внедорожник, напоминавший 'Хаммер'. Надо сказать, в такую погоду это было куда более разумно.

— Сюда! Скорее! — Из дверцы высунулся круглолицый водитель с короткой стрижкой, ну очень похожий на типичных российских владельцев крутых джипов, — сейчас аварийки подъедут, не выедем!

— Я останусь! — крикнул Риденко. — За народом присмотрю, и чтобы в квартиру не влезли, пользуясь суматохой!

Виктор даже не успел крикнуть ему 'до свидания', как его впихнули во внедорожник, взревел мотор и они таранили заснеженные кусты, освобождая дорогу пожарке. Их несколько раз тряхнуло; Светлана ухватла протянутую ей водителем трубку автомобильного телефона и быстро говорила с кем-то.

— Да. Да. Это точно? Да. Нет. Нет, исключено. По приемнику. Откуда? Ясно. Ясно. Сейчас на Бульваре Информатики. Будем.

— Ну что, — продолжила она, уже отняв трубку от телефона, — похоже, что радиопередача была блефом, чтобы дать возможность уничтожить письмо до того, как мы его прочтем. Конечно, наши специалисты обследуют комплекс, но процентов на девяносто никаких мин там нет. Потом, оказывается пару часов назад неизвестный пытался взломать серверный шкаф Домолинии в будке у комплекса под видом ремонтника. Нам, черти, не доложили, сочли за попытку кражи. Но самое интересное, что в неизвестном узнали того самого человека, который попал под машину на Советской.

 

30. Клинтон оттягивает свой конец

— Выходит, он жив? — спросил Виктор.

— Здесь и сейчас — возможно. Что не мешает ему погибнуть тогда.

— Думаете, может организовать нападение?

— Вряд ли. Настоящие шпионы-одиночки обычно действуют исподтишка.

— А на вокзале?

— Неужели вы до сих пор думаете, что он мог промахнуться? Я же вам тогда говорила, это информационное воздействие.

Джип, как слаломист, вилял по улице, на которой то с одной, то с другой стороны вспыхивали синие мигалки и сновали оранжевые жилеты. Как после бомбежки, подумал Виктор. Город вступил в войну со слепой стихией.

— Ну вот и искатели приключений! — воскликнул Гаспарян, едва они появились на пороге двести двенадцатой. — Насчет воскресшего покойника мне уже доложили. А у нас тут тоже — материализация духов и раздача слонов.

— И что за дух?

— Поздравим себя: в результате двадцатилетнего хода операции произошло сошествие на землю духа Сталина.

— Ничего не понимаю, — Светлана села за свой столик, одернула платье и поправила мокрые от налетевшего снега волосы, взглянув в защитный экран, как в зеркало, — боже, какой у меня вид! Андроник Михайлович, что вы имели в виду?

— Так вы тут опоздали к началу. Билли по CNN такую мощную речугу толкает…

В самом деле, на экране был Клинтон на трибуне, на фоне американского флага. 'Впрямь, барашек' — мелькнуло в голове у Виктора. Вид у любовника-неудачника был такой, словно у него на лице посидели. Под глазами нависли огромные мешки, верхние веки вспухли, нос повис, как огромная слива, и нижняя губа как-то криво отвисла по диагонали влево, постоянно обнажая нижние зубы. Однако его резкий, скрипучий голос звучал как-то особенно жестко и энергично.

Гаспарян прибавил звук со своего места. Шел синхронный перевод.

— …Сегодня мы вновь говорим об угрозе демократии. Нет, на этот раз она исходит не со стороны коммунистических режимов. Различные группы в нашей стране, пользуясь демократией, начали борьбу за такие права и привилегии, на которые ранее никогда не претендовали, и эти эксцессы демократии являются вызовом существующей системе правления. Источник угрозы — внутренняя динамика самой демократии в высокообразованном, мобильном обществе, характеризующемся высокой степенью политического участия. Во многих случаях необходимость в экспертном знании, превосходстве в положении и ранге, опыте и особых способностях могут перевешивать притязания демократии как способа конституирования власти…

'Что он несет?' — подумал Виктор. 'Для кого это?.. Стоп. Да он же говорит так же, как Муссолини в 'Доктрине фашизма', только другими словами! 'Фашизм… утверждает, что неравенство неизбежно, благотворно и благодетельно для людей, которые не могут быть уравнены механическим и внешним фактом, каковым является всеобщее голосование.' Только Муссолини рубил с плеча, а этот — с оговорочками: 'во многих случаях', 'могут перевешивать'… Смысл-то один: народ до власти рылом не вышел, вот те, у кого превосходство в ранге, положении, бабле, да, вот они не твари дрожащие, они право имеют. Могут перевешать, а могут и не перевешать…'

— Ну, и как вам нравится? — хмыкнул Гаспарян.

— Если я правильно понял, он хочет демократию принудить к сожительству? Как Монику?

— Долго ли умеючи? Правда, демократия дама почтенная, но тут уж, как у канатоходцев — главное, вниз не глядеть… Короче: предлагается восстановление контроля над банками, как при Рузвельте, а через систему кредита — и над другим бизнесом. Создается совет губернаторов, якобы орган консультативный, но на самом деле — координировать силовиков для борьбы с массовыми акциями протеста. То-есть, не допустить, как у вас, майданной демократии. Ну и принятие 'Национального Акта', который резко расширяет права правительства на сбор информации о частных лицах и бизнесе. Причем собирать могут не только по вопросам госбезопасности, а вообще на лиц, которые могут умышленно или по халатности нанести значительный ущерб.

— Вредителей, что ли, сажать будут?

— Именно. Предусмотрено превентивное заключение по внесудебным решениям.

— И как же это все через конгресс протащат? Конституцию у них пока никто не отменял.

— Для давления на конгрессменов после выступления будет устроен телефонный и Интернет-опрос.

— И что, американцы проголосуют? Это же бред какой-то.

— Похоже, это ход конем. Клинтон предложил сталинизм, сейчас американский народ красиво от него откажется, и Билли скажет: my fellow Americans, вы сами сделали этот выбор, я исполняю вашу волю и будем затягивать пояса и отказываться от социальной сферы. Это плата за демократию. Тоже шанс для Штатов вырулить.

— Хочу кофе, — призналась Светлана, — а то промерзла, сыро, и с этими покойниками дрожь пробирает. Я сама заварю.

Она прошла за креслом Виктора, случайно, а, может, и не совсем случайно коснувшись своими тонкими пальцами его плеча. Он обернулся направо, наблюдая, как Светлана грациозно управляется с кофематом; теплый пуловер сегодня как-то по особенному соблазнительно обтягивал ее бюст, а ямочки на подколенках, затянутые в шоколадную лайкру, дышали затаенной слабостью. А может, ему так показалось. В конце концов, почему бы после мировых катаклизмов просто не посмотреть на красивую женщину.

По CNN тем временем пошли комментарии и мнения людей из толпы на улицах. Инициативу Клинтона однозначно не поддерживали. 'Демократия', 'ценность', 'нельзя отказываться' и все такое прочее. Короче, массовая обработка общественного мнения. Разве что мультиков не успели наготовить.

— Ну вот, — с удовольствием потер руки Гаспарян, — распад глобального мира произойдет в назначенное время. Клинтону нужна только реакция масс, как и Руцкому. Массы диктуют волю власти, а массам такое всегда приятно. Сейчас начнут передавать данные.

Внизу кадра показались быстро сменяющиеся цифры; Виктору показалось, что это чем-то похоже на СМС-голосование в телешоу. Впрочем, это и было телешоу.

— Ваш кофе, Виктор Сергеевич.

— Большое вам спасибо. Принять его из ваших заботливых рук особенно приятно.

— Что-то вы решили на меня психологически влиять, — ее большой, но чувственный рот растянулся в загадочной улыбке, — к чему бы это… Ой, смотрите! Смотрите!

Ее глаза, широко раскрытые от удивления, устремились на экран. Виктор обернулся влево.

Количество голосов 'ЗА', что была в первые минуты опроса ничтожно малой, догнало количество 'ПРОТИВ'; обе величины продолжали свой бег, поочередно вырываясь одна вперед другой и снова выравниваясь нос к носу.

— Вот вы сейчас видите случайное событие, — пояснил диктор, — видимо, было протестное голосование крупной социальной группы…

Цифра 'ЗА' подпрыгнула вверх и пошла на отрыв, спокойно, уверенно; через пару минут разрыв уже был в разы.

Второй стаканчик в руках Светланы наклонился, и кофе чуть не пролился на стол; Виктор вовремя подхватил пластмассовую посудинку и переставил на ее рабочее место.

— Виктор Сергеевич, — несколько ошеломленно спросил Момышев, — вы как-то связаны с этим? С результатом?

— Это как это? Я думал — это вы делаете?

— Это не мы делаем, — каким-то сухим тоном произнес Гаспарян. — У нас в планах было обрушить доллар и… Ну вы же знаете, вы же начали работать в программе строительства постглобального мира.

Цифра 'ЗА' продолжала убегать; судя по общему числу волеизъявившихся, исход опроса был предрешен. Телеведущие растерянно обменивались мнениями. Виктор понял, что перед его глазами вершится очередная развилка истории.

— Да, коллеги, похоже, мы переоценили роль стереотипов мышления и массовидного поведения. — вздохнул Гаспарян.

— До этого модель Виленкина не подводила, — возразила Светлана.

— Там есть одно допущение — субъект сохраняет доверие к власти. А оно сейчас рушится вместе с долларом, и мы, кстати, нашими катастрофами этому здорово помогли. А это уже другая модель.

— Как вы ее себе представляете, Андроник Михайлович?

— Ну, вот вообразите себя американцем при валютном крахе. Вы теряете работу, потому что потребление резко упало, и фирма сокращает персонал. Вас выселяют из жилья, потому что нечем платить за ипотеку. Вам не оказывают медпомощь, потому что страховые общества лопнули. Вас не защитит полиция, потому что ей не платят и она бастует, как и пожарные. Ваши гражданские права не защитят, потому что бюджет пуст, и нечем платить юристам. Армии тоже не платят, не на что покупать горючее, нет электро- и водоснабжения военных баз. Пенсионные накопления обесценились. В этот момент вам нужна только стабильность и ничего, кроме стабильности.

— Но это же уничтожение всей американской системы. Не спасение, а уничтожение, — возразил Виктор.

— Ну, это, в принципе логично, — позевывая, протянул Момышев, приподнявшись в своем кресле. — Ведь, если честно признаться, и наша операция 'Ответ', никогда не была попыткой спасти СССР и советскую систему. Возможно, где-то там, в начале… Но как врубились в проблемы, все начали создавать новую систему! Которая поможет выжить в новом веке! Хотели реализовать все, что назрело, что уже подсказывала жизнь, и чему он, старый СССР, мешал расти. Товарищи, мы с вами, своими руками, уничтожили СССР! Уничтожили КПСС — вы посмотрите, это совсем не то, что тогда называли КПСС! Уничтожили принципы планирования и управления экономикой, уничтожили само промышленное общество, ради которого сделали революцию и создавали СССР. Уничтожили коммунистическую идеологию, какую все знали. И ничего! Все довольны, или почти все. Потому что удобно жить и привычно. Почему мы должны думать, что американцы сами не уничтожат свою демократию, чтобы построить то, что им даст шанс выжить и бороться с нами? Дух Сталина вернулся на Землю, но он вернулся в Америку, извините за метафору. Сталин жив, он там, в другом полушарии. Может быть мы будет теперь самыми большими демократами, у нас такие условия созрели. Давайте еще по кофе. А то в сон клонит.

— Но тогда я ничего не понимаю, даже с вашим чудесным кофе, — Виктор провел по лбу ладонью. — Почему для реализации этого плана — в смысле, нашего плана — генсеком поставили Романова? Ну да, он за науку, промышленность, но в социальном отношении — человек старой закалки, консерватор, добросовестный исполнитель решений ЦК. Рано или поздно он же должен начать тормозить, мешать, ну, в конце концов, все эти новые понимания коммунизма, они же неочевидны? Или это другой, альтернативный Романов?

— Четверть века гласности — и вы там ничего не знаете? — хмыкнул Гаспарян.

— А что мы должны знать?

— Так Романов и есть автор программы перестройки.

— Романов? Сталинист?

— Да. Он еще c шестидесятых над ней работал. Высказывал при Бреневе идею перехода от отраслевого планирования к крупным конкурирующим госкорпорациям, правда, завуалировано, в виде НПО — время такое было. А дальше идет, как у вас говорят, развилка. У нас эта программа попала в группу разработки операции 'Ответ', и это повлияло на выбор генсека. У вас… Ну, можно предполагать, что Романов что-то писал или показывал Черненко, но Политбюро сыграло в пользу Горбачева. Скорее всего, Горбачев хотел получить эту программу у Романова, но тот отказался, а, возможно, и уничтожил программу. Мотив понятен — ну, не хотел человек, чтобы его идет присваивали. А Горбачев уже начал раскручивать лозунг коренной перестройки и ускорения научно-технического прогресса, насколько я понимаю, на той информации, которая была передана Черненко. После отказа Романова сняли, а Горбачев без программы подвис — такого знания промышленности нет, начал лавировать, пробовал собирать ученых, чтобы с нуля писали, но время потеряно, да и надо же всю эту индустриальную кухню знать, чтобы задачу поставить! В общем, Михаил Сергеевич экономику ломать взялся и завалил. Ему надо было или ничего не трогать, или отдать специалисту, но…

— Так что же получается, наша реальность просто ошибка истории? Без всяких попаданцев этих, хроноагентов, Союз должен был по законам истории выжить? И вот, развиваться дальше?

— Ну, это смотря что считать законом истории. — заметил Момышев. — У вас там закон истории — что один умеет из кресла управлять, а другой умеет это кресло занимать, и он-то последний, в этом кресле и оказывается. А остальное, извините, последствия…

— Ладно, бог с ним, с Союзом нашим, все равно его нет… А здесь-то чего, опять холодная война?

— Может холодная, может нет, — Гаспарян пожал плечами. — У Штатов теперь основной враг — кризис. А это дает почву для переговоров, как вместе с СССР безопаснее разрядить эту замороженную финансовую пирамиду. Соответственно, есть предмет торга.

— Лучше спросите, что с вами будет, — улыбнулась Светлана.

— Ну, пока вы плохого не обещали?

— У меня для вас сюрприз. Не знаю, хороший или плохой.

— У нас песня была — 'Сюрприз, сюрприз, да здравствует сюрприз'. Меня что, в Штаты решили послать?

— Нет. Но завтра, возможно, вы вернетесь в свое время.

 

31. Песенка на память

В первые мгновенья Виктор даже не понял, всерьез это сказала Семиверстова или шутит.

— Опять, как в прошлый раз? — спросил он.

— Похоже, нет. Догадываетесь, что было в письме?

— Открытка с местом и временем перехода?

— Именно. Как мне сейчас сообщили по сети, направлена она из Свердловска, с консоли домового сервера, там был взлом шкафа оборудования, но ничего не украли. Отсюда наиболее вероятная версия действий хроноагента-3 следующая. Хроноагент-3 прибыл, скорее всего, раньше вас, решил, что вы недостаточно быстро активизируетесь и решил ускорить события. Скорее всего, он не знал, что Лацман и Мозинцев работали на ЦРУ, и не совсем понял, что происходит в момент вашего задержания на вокзале. Дальше его перебрасывают во время после кризиса, где он оставляет вам электронное письмо, согласно заданию, приезжает в Брянск и здесь узнает, что ход истории пошел не так, как было запланировано. Он пытается уничтожить письмо, взломав будку у комплекса, поставив отвлекающий передатчик с записью, но ему помешали. Тогда его снова отправляют во время перед кризисом, где он попадает под грузовик с новой открыткой. Таким образом, получается проявление хроноклазма, которое и исключает петлю времени.

— То-есть, он должен был мне тогда передать открытку с точкой перехода?

— Может, передать, может, ликвидировать и самому смотать через эту точку… Мы это вряд ли теперь узнаем. Как и то, была ли сознательно отключена точка перехода, или это тоже хроноклазм.

— Короче, сам черт ногу сломит, — вздохнул Виктор. — До заброски в наше время я здесь сидеть буду?

— Я думаю, вы сможете вечером поехать домой. Отдохнете, выспитесь.

— Не спешите, Светлана Викторовна, — возразил Гаспарян, — эта версия не единственная. — Например, нашего хроноагента могли предупредить, что в эту точку перехода лезть опасно.

— Но они же могут ее отключать. И, потом, есть решение отправить хроноагента обратно при первой возможности, подписал Президент СССР Романов.

— А Руцкой его не отменит? — осведомился Виктор. Перспектива оказаться под машиной его тоже не очень соблазняла. Как и возможность сделать сон про попадание в 1941 год вещим.

— Руцкой утром сложит с себя полномочия, — ответила Светлана, — в связи с возвращением товарища Романова к трудовой деятельности.

— Да, оставили ему в наследство вопрос с болгарами…

— Не особо-то и вопрос. Сейчас у Болгарии куча долгов, кредиты ей давать некому, им нужен наш рынок сбыта болгарконсервов и советские вложения в туризм.

На экране Клинтон под фотовспышки принимал поздравления. Лицо у него все также было похоже на подушку после бурной ночи, но теперь на нем еще и отражалась растерянность.

'Бедняга', подумал Виктор, 'из тебя диктатор, как из садового хрена пистолет'…

— …Да, я в моторе, на работу еду. У тебя как там?

— Нормально. Знаешь, Верусь, сегодня вечером уже домой отпустят.

— Отлично. Только знаешь, я вот хотела сказать…

— Что-то случилось?

— Ничего не случилось, просто я переписывалась по сети с одним человеком, он в Ярославле живет, директор небольшой фабрики… Короче, он на ноябрьские приезжает свататься.

— Поздравляю! Вот видишь, как все хорошо!

— Ты серьезно? Не обиделся?

— Понимаешь, я как раз хотел сказать, что я скоро уезжаю. И надолго.

— Навсегда?

— Не знаю. Никогда не говори 'навсегда'. Но я рад за тебя.

— И я за тебя. Если будет возможность, пиши! Береги себя!

Попрощавшись, Виктор задвинул антенну, сунул телефон за пазуху и прошелся туда-сюда по коридору. 'Все нормально', думал он, 'все нормально. Все счастливы. Неужели я в самом деле завтра вечером буду дома? Конечно, вечером, ведь должны выбросить в то же время и место. А если… если это уже другое задание?'

Из двести двенадцатой, потягиваясь, вышел Гаспарян.

— Конгресс одобрит, судя по дебатам. А нам придется все начинать сначала.

— Если передумали меня отпускать — пожалуйста, скажите сразу. Я пойму. А то ходить вокруг да около…

— Надо бы, конечно. Но есть политическое решение, — и Гаспарян указал пальцем на потолок. — А вообще, не знаю, как вы сможете теперь жить в своей РФ. Нашу систему, конечно, нельзя назвать полностью свободной — пока нельзя, — но она хотя бы гуманна! Она существует с молчаливого согласия большинства! А у вас с капитализмом большинство людей не согласно, но ничего сделать не может, потому что все живут под угрозой лишения средств к существованию. Он-то и не разваливается потому, что держится на угрозах, а не на соглашениях.

— Ну, у нас есть и свои плюсы. Например, войны нет.

— Не скажите.

— Это в смысле что? — встревожено переспросил Виктор.

— Это в прямом смысле. Видите ли, политтехнологии, они как наркотик. Каждый раз требуется все большая доза. И если вовремя не остановиться, то в один прекрасный день ваше население скажет вашим депутатам: 'Знаете, а мы вас не выбирали. Вы обманом и угрозами заставили за вас голосовать, но мы вас не выбирали. Вы — самозванцы'. И тогда у США появится возможность свергнуть российскую власть, как самозваную. Вот это в будущем вашей РФ лично меня больше всего беспокоит.

— Ну почему Вы считаете нашу реальность такими… такими лузерами? У вас-то смогли остановиться? Да, с попаданцем, но ведь какую дубовую систему сломали! Целый слой, у которого власть, целый класс, как у этих, простите за каламбур, классиков! С какой стати у нас не повернут? Вон в начале девяностых вообще на грани распада были.

— В начале 90-х у вас был просто революционный хаос. А теперь… Теперь, то-есть у вас там, в будущем, правящий класс рвется в пустое прошлое, которое уже пожирают лангольеры. Помните эту повесть Кинга?

— Кино смотрел. Ужастик.

— Ваши олигархи опоздали к пирушке глобализации и не хотят этого понять. Они рвутся в реальность, которая уже поражена грибком кризиса, которая подгнила, и грозит рухнуть. А они этого понять не хотят, они сами рвутся и народ насильно впихивают, страхом, обманом, чем угодно, в эту дыру времени. Только у Кинга лангольеры забирали глупых и ленивых, а в жизни лангольеры кризиса будут кушать и правового и виноватого.

— Короче, — вздохнул Виктор, — что нас ждет в худшем случае? С оккупацией или без? Вот для меня, человека простого, не столичного?

— Ну, если отбросить детали и частности… Европа упадет в пятидесятые, Россия — в тридцатые. Вы, кроме ай-ти, какие-нибудь профессии знаете? На пенсии или пособия, кстати, рассчитывать не стоит. Откуда они возьмутся, если денег не будет?

— Я был и в тридцатых и в пятидесятых. Только вот попаданцев будет много.

— Ну, тогда не так страшно. Разве что если совсем к началу века вылетите. Тогда будет больше цениться просто физическая сила. Хотя… Лично я там не был и гадать не буду. И вообще я вам, пожалуй, наговорил лишнего перед отъездом.

…Запах тающего снега стоял в воздухе. Весь день город приводил себя в порядок — сгребал снег, пилил упавшие деревья и сломанные сучья, убирал рухнувшие фонарные столбы и соединял порванные провода. Весь день, и ночь, и новое утро.

Потрепанный Сквер Сталинских Соколов ждал Виктора. Сияло солнце, и под его лучами снег таял, срывался с желтых листьев, освобождая березы и ели от непосильного бремени, оседал потемневшей губкой на полосах газонов, и, обращаясь в воду, говорливыми струями исчезал в решетчатых люках, словно хотел исполнить свою последнюю песню.

За деревьями, чертыхаясь и размешивая грязь и снеговой кисель, ставили аппаратуру. На это раз переход Виктора был легендирован под киносъемки, и со стороны самолета по рельсам ездила камера. Все то же табло висело на стелле.

Гаспарян, в кепке и кожаном плаще, с матюгальником в руке, давал последние наставления.

— Не волнуйтесь. В прошлый раз вы нормально, четко шли. Так же и держитесь. Тропинцев! Тропинцева сюда!

— Все нормально будет — шепнула ему Светлана.

— Светлана Викторовна, — шепнул ей в ответ Виктор, — а с Вероникой это задание было или как?

— Нет. Просто незамужняя подруга — это некоторый риск для семьи… В общем, вы понимаете.

— Время! — воскликнул Гаспарян. — Реквизит сюда!

С Виктора сняли куртку, накинули плащ и дали в руки пакеты.

— Свет!

— Хлопушка!

- 'Человек из Гондураса', дубль один!

Виктор внезапно почувствовал, что мир, который он покидает, этот сильный, и вместе с тем такой беззащитный перед глобальными катаклизмами мир, уже успел стать для него почти родным, и словно какой-то нерастаявший комок помимо воли подкатил к его горлу.

А из динамиков над тающим снегом летел звонкий, чудесный голос Ирины Богушевской:

То была 'Песенка на память', и Виктор вдруг обрадовался, что и здесь, в этой реальности, она существует, она пробилась, как солнце сквозь вчерашние снеговые облака, и теперь, в этом сквере люди слышат ее прекрасные слова:

Виктор шагал в неизвестность. Он не знал, очутится ли через несколько секунд на стоянке перед гипермаркетом, или провалится куда-то еще, будет жив или нет, но он чувствовал, что его путь — единственная дорога к дому. И еще он внезапно почувствовал, что здесь, в этой реальности, был по-настоящему счастлив; повинуясь внезапно нахлынувшему порыву, он переложил пакеты в левую руку, и, не сбавляя шага, обернулся и помахал остающимся.

А над сквером все звенел и звенел озорной серебряный голос:

Конец.