- А я считаю себя счастливой! - твердо и уверенно сказала Надежда Ильнична Ганзенко. - Ну как не считать себя счастливой, если мы выжили во время войны, если папа с войны вернулся. Я образование получила, замуж вышла за хорошего человека. Мама с нами долго жила, до 1995 года. Мама у нас очень болела, врач сказал, что ее нельзя увозить из больницы - не выдержит. А мы с мужем решили - надо рискнуть и попытаться маму вылечить. Привезли ее к нам, я ее выходила, конечно, и сестра помогала мне. И вот мама выздоровела, стала самостоятельно ходить, и хоть жила у нас уже довольно долго, а все ей родной Тормосин снился. Я ее возила ежегодно в Тормосин, и Волжский ей там никогда не снился. А Виктор, младший брат, постоянно привозил по ее просьбе воду из Тормосина или Котельникова, мама говорила, что вкуснее той воды на свете нет.

Как не будет сниться пожилой женщине село, где она прожила всю свою жизнь? Надежде Ильиничне тоже снится. Тормосин для нее - самое лучшее место на свете, хотя большую часть своей жизни она прожила в Волжском. Однажды в каком-то фильме о войне Сталин произнес: «Наши войска освободили Тормосин…» Чувство гордости переполнило Надежду Ильиничну - надо же, даже в то время был известен ее маленький городок миру! Впрочем, городок хоть и маленький, да удаленький - в нем действовали подпольные партизанские группы. Командир одной их них, бывший председатель сельсовета, был расстрелян фашистами. И память, между тем, унесла Надежду Ильиничну в те далекие, тяжелые годы.

В давние- предавние времена говорили: «Из варяг в греки», -а вот предки Надежды Ильиничны поступили наоборот - из греков в варяги. То есть в ее дедушке, Дмитрии Никитине, которого она не знает (погиб в гражданскую войну), было весьма много греческой крови. И как он попал на Дон в казачий край - неведомо. Впрочем, в России, что ни век, то обязательно наступают смутные времена, вот, наверное, и предки Дмитрия Никитина в России оказались именно в такие времена. Для него самого такие времена наступили в гражданскую войну. А вот жена его, Марфа Федоровна, следовательно, бабушка Надежды, умерла в 1944 году, пережив немецкую оккупацию. Но после Дмитрия и Марфы остался все-таки живой след на земле - дети Ефросинья, Евгения, Федор, Илья.

Илья женился на Анне Никулиной, до войны успели родиться у них Александра, Владимир, Галина, Надежда. Вот с такой оравой Анне Ильиничне пришлось остаться одной, когда муж ушел на фронт. Наденьке тогда шел четвертый год. Отца она увидела уже на исходе войны. Время было предрождественское, мама готовила к празднику избу - мыла стены, пол. И вдруг Надя увидела, как по двору идет военный. Она закричала:

- Мам, а к нам какой-то дяденька-солдат пришел!

Солдат усмехнулся и спросил:

- Ты что, папу не узнала?

А как его узнать спустя пять лет? Но это было потом, а до того момента прошло время, в которое можно было спрессовать целые десятилетия - столько всего было пережито.

- Вообще-то я войну не особенно четко помню, - сказала Надежда Ильинична, - знаю, что фашисты пришли к нам задолго до Сталинградской битвы летом сорок второго - Тормосин как раз на пути их наступления на Сталинград был. Были они у нас лето, зиму. Дом наш по сельским меркам был немаленький - три комнаты: горница, прихожка и стряпуха, то есть прихожая и кухня. Хороший, в общем, был дом. Поэтому немцы сразу же поселились в нем, а напротив был штаб. Нас выгнали. Вот мы и устроились в летней кухне - наша семья, да бабушка, да еще бабушкин брат Дмитрий Федорович, он, кстати, был регентом церковного хора. Еще вместе с нами жила мамина сестра Ксения с дочерью Раисой - их немцы тоже выгнали из хаты. А мы ведь, как все дети, озоровали. И вот старшая сестра рассказывала, как однажды Володя что-то сделал озорное, а один из немцев схватился за пистолет, и если бы не бабушка Марфа, может быть, и убил бы его. А бабушка наша боевая была. Она словно квочка закрыла руками Володю и закричала на немца: «Я вот тебе сейчас дам, ишь чего удумал - дите стрелять! Иди и сиди в хате!» В общем, этот инцидент завершился по-доброму, немец не убил Володю, не стал мстить бабушке. Впрочем, и среди немцев были всякие - хорошие и плохие. Один из хороших, если так можно было назвать оккупанта - мама звала его Кузей, - мог по-русски изъясняться и часто говорил: «Матка, убери киндер, не давай баловаться, пусть дом сидит. Есть злой офицер, он киндер не любит. Ради бога, убери киндер». Он же всегда шепотом говорил: «Гитлер - капут, Сталин - капут, а русский и немецкий солдат - дом». Мама всегда сердилась: «Это ваш Гитлер - капут, его убить надо, а наш Сталин - хороший, не он войну затеял». Вообще немцы, которые жили в нашей хате, не причиняли нам особенного зла. Намного злее и опаснее были румыны

Тот же Кузя старался как-то подкормить детей. Немцы после обеда отдавали котелки бабушке Марфе, чтобы она их вымыла. Кузя собирал те, где больше остатков, и шепотом говорил Анне: «Возьми, матка, отдай детям». Дети же всегда соперничали за то, кому отнести вымытый котелок немцам, потому что те за это давали конфетку. Однажды выпала эта работа Наде. Она зашла с котелком в дом. Офицер мылся, денщик поливал ему воду. Надя подала денщику котелок, а офицер махнул рукой, мол, подожди, не уходи. Девочка застыла ни жива ни мертва от этого: неизвестно ведь, что немец задумал. А тот дал ей конфету и знаками показал,, дескать, смотри, у нас елка, мол, Рождество, вот тебе конфета к празднику. И это была первая в жизни девочки елка, первый новогодний подарок. Это позднее Илья Дмитриевич

привозил детям елочку, устанавливал ее посреди горницы, дети украшали ее самодельными цепями, бумажными игрушками, снежинками, а до того Надя ни разу не видела маленькое чудо - наряженную елочку.

Тормосину, который являлся крупным узлом шоссейных и грунтовых дорог, досталось и тогда, когда немцы наступали - артиллерия громила отступавшие советские войска, и тогда, когда наша армия пошла в наступление. Освобождение Тормосина имело важное значение - там у врага была база снабжения, питавшая продовольствием и боеприпасами не только Тормосинскую, но и Нижне-Чирскую группировку, причем немецкие войска, занимавшие Тормосин, нависали над правым флангом 2-й гвардейской армии, создавая угрозу ее коммуникациям.

Советская авиация старательно «утюжила» места расположения вражеских войск. Бомбы ложились, куда попало. Может быть, советские летчики и старались нанести самый малый урон мирному населению, но ведь война - есть война, с воздуха не видно, в каком доме - немцы, а в какой летней кухне - свои. Однажды бомба разорвалась на подворье Никитиных. Дом их содрогнулся, однако уцелел, только стекла вылетели, потому что немцы предусмотрительно насыпали вокруг дома земляную насыпь. Никитины же в такие минуты прятались в окопах, которыми был изрыт двор и сад, иной раз перебирались через реку Аксенец или же убегали к соседке тете Дусе, с которой Анна всю войну была роднее сестры - самая крепкая дружба возникает в момент общей опасности.

Однажды в щели набилось столько народу, что Надюшка от духоты стада задыхаться. Первой это заметила тетя Дуся, схватила девочку на руки, вынесла на улицу, давай хлестать ее по щекам, трясти за плечи, чтобы она пришла в себя. И ведь не подумала о том, что залетным осколком может ее убить, а оставшиеся в щели ее собственные дети останутся сиротами. А вот бабушка Марфа оставалась в доме, объясняя это тем, что ей уже ничего не страшно - зажилась на белом свете и так.

Наступление советских войск ощущалось во всем - в нервозности немцев, в их озлобленности, а вдали стояло зарево пожарное, и грохотала в той стороне канонада. Тормосин был освобожден войсками 2-й Гвардейской армии 31 декабря 1942 года, в самую новогоднюю ночь. Верховный Главнокомандующий вынес гвардейцам благодарность, ибо, превратив Тормосин в крупный опорный пункт, немцы ожесточенно обороняли его. И столько народу полегло в то время - нашего и иноземного, словами не передать. В балочке недалеко от села трупов было до самого верха. Сначала-то советских солдат из общей свалки выбирали да хоронили, а как стали трупы разлагаться, то просто забросали балку землей, и все. Легкое и простое решение. А потом, наверное, летели в разные конца страны извещения о пропавших без вести солдатах, ведь не видели их среди живых, и среди мертвых не находили.

Впрочем, это мы сейчас ужасаемся, а тогда, может быть, и в самом деле иного решения не было, чтобы охранить село от заразы, ведь и дети из любопытства заглядывали в ту балку, и взрослые мародеры - тоже.

Выросла Надежда, окончила школу. Она, кстати, писала письма отцу на фронт. Анна Ильинична была безграмотной, письма отца читали старшие дети. От них грамоте научилась и Надюша. Сначала рисовала свою ладошку, а потом печатными буквами и сама писать стала. После школы решила поступить в сельскохозяйственный институт. Как выяснилось позднее, поступала в одном потоке с Лидией Великой. Только Лидия поступила, а Надежде не хватало одного балла, и она, более робкая, чем Лидия, не настояла на пересмотре экзаменационной оценки. Зато училась потом вместе с Лидией Алексеевной Ерохиной (которая в то время была Бунеевой). А в молодости работала на бетонном заводе, как Зоя Алексеевна Полякова, жила в том же самом общежитии, где и Мария Ильинична Лебедева, будущий муж ее жил в том же общежитии, где жил и муж Лебедевой. И в конце концов свела всех этих женщин вместе любовь к песне в одном ансамбле. А Волжский стал городом их общей судьбы.

Время их юности - веселое, активное время, несмотря на трудности быта. Надежда познакомилась со своим суженым на волейбольной площадке. И как-то так случалось, что или ногу она подвернет, или еще какая-либо оказия произойдет, однажды ногу сломала. И как ни странно в то же самое время с переломом в больницу поступил и ее будущий муж Борис Яковлевич.

Наконец парень полушутя-полусерьезно заявил: «Ну все, пора тебе за меня замуж идти, а то никто тебя такую искалеченную и не возьмет…» Так вот и живут вместе пять десятков лет. Вырастили двоих сыновей, женили их, причем обе молодые семьи какое-то время жили вместе с ними, пока не обретали собственную крышу. И в том, что они успешно преодолели все «разводные» пороги, большая заслуга Надежды Ильиничны, которая всегда становилась на защиту невесток, говоря сыновьям: «Вы - свои, вы все от меня стерпите, как от матери, а их матери далеко, их тоже кто-то пожалеть должен». Сыновья, бывало, нахмурятся и согласятся. И теперь растут рядом с ними еще трое Ганзенко - две внучки да внук.

- Так что я - счастливая, - заключила нашу беседу Надежда Ильинична. - Грех жаловаться.