Открытое комсомольское собрание батальона проходило в клубе. Говорили о предстоящих полковых учениях. Уже к самому концу собрания слово попросил майор Васильев.
Фигурой, лицом, энергичными жестами и речью замполит вполне еще мог сойти за комсомольского вожака.
— Я хочу вас познакомить с одним необыкновенным протоколом… — Васильев достал из кармана кителя вчетверо сложенный листок. — Представьте себе: конец сорок второго года, пригород Сталинграда… Комсомольское собрание во взводе…
Майор обвел всех присутствующих взглядом, словно желая удостовериться, внимательно ли слушают? Дроздов разглядывал какой-то винт на ладони, Грунев уткнулся в стихи. Плохо. Из рук вон плохо.
— «Слушали: о поведении комсомольцев в бою.
Постановили: лучше умереть в окопе, но не уходить… с занимаемой позиции…»
Дроздов засунул в карман брюк винт, Грунев закрыл книгу.
— «Вопрос к докладчику: Существует ли уважительная причина ухода с огневой позиции?
Ответ: Только одна… — смерть.
Ввиду начавшейся двенадцатой в этот день атаки немцев докладчик от заключительного слова отказался».
Васильев помолчал. Медленно спрятал листок в карман кителя.
— И еще хочу рассказать вам о сталинградском Данко…
Майор сделал шаг вперед, остановился напротив Дроздова.
— Идут бои у стен завода «Красный Октябрь». Шестьдесят дней и ночей. Матрос Михаил Паникахо из 193-й дивизии, увидя фашистский танк, прорвавшийся на центральную улицу поселка, бросился наперерез. В руках у него — бутылка с горючей смесью. Пуля разбила бутылку. Михаил стал гореть. Но второй бутылкой ударил по решетке моторного люка. Взорвал танк и погиб сам.
В зале мертвая тишина.
«Вот это люди», — восхищенно думает Дроздов.
«А как бы я… если под Сталинградом?.. — мысленно спрашивает себя Грунев. — Я бы мог?..»
Сержант Крамов хмурит брови: «На учениях ясно станет, чего мы стоим».
— В предстоящих вам «боях», — тихо заканчивает майор Васильев, — вы отчитаетесь перед Родиной… «Бои» пройдут на земле, обильно впитавшей кровь ваших отцов и дедов…
* * *
Ковалев приехал в полк по сигналу «Тревога!». Дежурный по части капитан Градов после официального доклада, понизив голос, доверительно сообщил:
— Старший посредник полковник Гербов у вас в кабинете…
— Гербов?! — поразился Ковалев.
— Так точно, — не понимая, почему командир полка столь необычно воспринял это известие, подтвердил капитан и, словно успокаивая, добавил: — Документ посредника он мне предъявил.
Владимир Петрович быстро подошел к двери своего кабинета, распахнул ее. Семен, заканчивая разговор по телефону, положил трубку. От неожиданности, радости, необычности встречи Ковалев на секунду застыл, потом начал было:
— Товарищ полковник…
Но Гербов крупным шагом пересек кабинет, обнял друга:
«Вот как довелось встретиться!»
Минутой позже сказал.
— Получай задание, — и протянул Ковалеву запечатанный конверт.
Владимир Петрович, прочитав задание, позвонил дежурному по части:
— Немедля вызовите командиров подразделений для получения задач.
— Есть…
* * *
Сигнал «Тревога!» вспыхнул на электрическом табло дежурного в час семнадцать минут ночи. Взревела сирена. Зазвонили телефоны. Дневальные в казармах полка прокричали:
— Рота, подъем! Тревога!
Недолгий водоворот, разбор оружия — и казармы опустели. Зарокотали в парках боевые машины, и скоро потянулись их колонны по спящему городу, в степь.
Лейтенант Санчилов сидит в первой машине. От Борзенкова он получил задачу: его взвод в боевом разведывательном дозоре, вся рота действует как головная походная застава и потому вышла раньше остальных.
Метет сухой снег. Бешеный ветер бьет снежными зарядами по бронетранспортерам, тщится задержать их.
Ни огней, ни остановок..
Сначала пытается развлечь всех в машине своими неисчерпаемыми историями рядовой Антон Хворыська. Он начинен побасенками, случаями из армейской жизни.
«Между прочим, была такая история…» — обычно начинал Антон и рассказывал о злоключениях сапожника, что после повара важнейшее лицо в роте. При этом все поглядывали на Азата: тот лихо подбивал им подметки и набойки.
Или о том, как один рассеянный солдат пошел в увольнение и только на главной улице, у витрины, обнаружил: фуражку-то надел он козырьком назад. И все знали — речь идет, конечно же, о Груне. На Хворыську не сердились за его шутки, даже любили их. Во время рассказа мускул на лице у него не дрогнет, глаз не моргнет. Голос ровный, глуховатый, словно бы даже бесцветный. А «между строк» таится, плещется смех, но вроде бы Антон к нему никакого отношения не имеет.
Сегодня начал он с рассказа о своем деде, что служил в царской армии.
— Между прочим, была такая история… — пересиливая шум мотора, привычно произносит Хворыська. — Приехал в их полк инспектирующий генерал. Сами понимаете — пер-со-на!.. Пошел на урок словесности. Вызывает моего деда: «А скажи-ка, братец, э-э-э, кто такой Ганнибал?»— «Жеребец второго взвода, ваше превосходительство!» — браво отчеканивает дед. «Дур-рак! Полководец!» — рассердился генерал, аж посинел. «Никак нет, ваше превосходительство! Полководец в третьем взводе… На левую ногу захромал…»
Дроздов хохочет:
— Вот то словесность!
— Ну, это давняя быль, а я вам посвежее расскажу.
Все затихли: что еще выдумает балагур?
— Решил один наш модник усы отрастить, — продолжал Хворыська. — Я его спрашивай: «Зачем они тебе?» — «А как же, — отвечает, — на что я буду наматывать указания сержанта Крамова?»
Дроздов расхохотался пуще прежнего, понимая, что это скорее всего камушек в его огород.
— Ты только о других… А о себе?..
— Пож-жалуйста! — охотно соглашается Антон. — В прошлый раз я почему в баню не поехал?
Он сделал паузу.
— Сержант накануне мне персональную организовал.
Крамов довольно подергал себя за мочку уха: «Шути, шути, а банька та тебе на пользу пошла».
Наконец и Антону надоедает развлекать друзей, он умолкает.
Машина продолжает свой бег. Час за часом…
Дроздова начинает клонить ко сну. Он делает движения, как на гимнастике: руки вверх и — к плечам, вверх и — к плечам.
В прошлый раз, во время дальнего ночного марша, когда водители бронетранспортеров стали клевать носами, командир полка приказал остановить на несколько минут боевые машины, предложил побороться шеренга на шеренгу, а потом водителям, советовал пожевать сухари — сон как рукой сняло.
«Люда, небось, спит, как сурочек, — с нежностью думает Дроздов, — и не представляет, как это — мчаться по тревоге… Интересно, а что там мой Тайфун?»
Полтора года назад купил Виктор в Таганроге щенка овчарки и окрестил Тайфуном. Серый, с темным хребтом, белой «слюнявкой» на груди и белой точкой на самом конце хвоста.
Тайфун оказался удивительно смышленым, привязался к Дроздову всей собачьей душой.
Виктор и купал его, и расчесывал, конуру роскошную построил, обучал, мечтая вместе с Тайфуном служить на границе. Даже вел об этом переговоры с военкоматом.
Но жизнь распорядилась по-своему, и теперь Виктор очень скучал по Тайфуну. В письмах к матери расспрашивал о любимце: выпускает ли его на прогулки, тепло ли ему, не обижают ли?
Мать, когда уходил Виктор в армию, грозилась отдать Тайфуна в клуб собаководства, говорила, что не до пса ей, некогда с ним возиться. Но угрозу свою, конечно, не выполнит, не захочет сыну нанести такой удар. Да и сама уже к Тайфуну привыкла. Вообще, мать добрая. Покричать — это может. А так — от себя все отдаст Виктору. И Людмила к ней нет-нет да заходит, мать ее хорошо, родственно принимает. Это Виктору тоже приятно.
Ну, ничего, вернется на завод, облегчит матери жизнь.
А дядьку выгонит, пусть пьет где хочет, не устраивает из их дома забегаловку. Один из братьев матери, дядя Сева, — главный любитель попоек — уехал в Воркуту, на заработки. А другому надо отпечатать, где положено, тридцать две морозки… Так солдаты называют шипы на подметке сапога.
…Гудят моторы. Боевые машины, не уменьшая скорости, все мчатся и мчатся в темень и неизвестность — к району сосредоточения.
Небо стало сереть, улегся ветер, почти не падает снег. Машины остановились.
— Бронетранспортеру в укрытие! — приказывает лейтенант Санчилов. — Всем надеть маскхалаты и на лыжах — к тригонометрическому пункту!
Они целиной движутся к этому ориентиру: по балкам, мимо старых окопов.
Начинается робкий рассвет. Сквозь рваные тучи проглянула над головой Большая Медведица и снова скрылась. Где-то впереди, левее, послышалась петушиная перекличка.
— Дроздов! — раздается голос лейтенанта Санчилова.
— Я.
— Грунев!
— Я…
— Пойдете в сторожевую заставу на окраину села Красновки. Дроздов — старший…
Вот и пригодилась «тропа разведчика»! Ничего, все будет чин чинарем…
…Дроздов и Грунев идут полем. Вдруг Дроздов сел, потер снегом лицо, шею, затылок.
— Ты чего? — недоумевает Грунев.
— Сержант говорил: в темноте, чтобы лучше слышать и видеть, надо холодной водой обтереться.
Дроздов прислушался:
— Танк где-то урчит. А вон, глянь, справа — лес.
— Нет, то, несомненно, деревня, — возражает Грунев.
— Нет, лес!
— Уже светает, холодная вода, наверно, только ночью на зрение действует, — высказывает деликатное предположение Грунев.
— А я тебе, тюха, говорю — лес! — уже сердясь, настаивает Дроздов.
— Между прочим, — с достоинством отвечает Грунев, — в Уставе записано, что все военнослужащие должны соблюдать вежливость и выдержку.
— Расскажи об этом своей бабушке, — огрызается Дроздов.
— А я говорю тебе…
— Знаток уставов, — фыркает Дроздов.
— Вот и знаток…
Дроздов сверяется с компасом, и они движутся дальше. Долго идут молча. На невысокой насыпи останавливаются у обелиска неизвестному солдату. Дроздов вздыхает, вспомнив, что самый старший брат матери погиб в Отечественную войну в этих краях, а деда фашисты расстреляли под Таганрогом.
Положив у подножия обелиска сосновую ветку, Дроздов и Грунев направляются в сторону деревни. Чертов Груня оказался прав — Красновка это.
Совсем рассвело. Сиреневое небо избороздили недвижные белые тучи. Всходило солнце, разжигая неяркий костер.
Красновка вольно раскинулась у реки. Дома кирпичные, добротные усадьбы — с гаражами. Гакают гуси, вяло брешут собаки.
Навстречу разведчикам идет старик в меховой шапке и шубе из черного сукна. Старику, наверно, за семьдесят, лицо его изборождено морщинами, но держится он прямо.
— Здорово, служивые, — говорит старик приветливо.
— Доброе утро, — отвечает Грунев.
— Гвардеец я, сапер, — рекомендуется старик. — Сила-то у нас подходящая?
— Нормально. Не сомневайтесь, папаша, — солидно заверяет Дроздов.
Военному человеку многословие ни к чему.
— Вчерась здесь два проходили в шлемах.
Дроздов настораживается: «Не иначе „заброшенные диверсанты“».
— А оружие у них какое было? — вроде бы между прочим спрашивает он.
— Да чудное, — словоохотливо отвечает старый сапер, — автомат в два раза короче, чем у тебя.
«Ясно — парашютисты, — твердо решает Дроздов, — автоматы с откидным прикладом».
— А мои сынки, — явно желая продлить беседу, сообщает старик, — один — в Ленинграде, инженером на Кировском, другой — здесь комбайнером…
Ну, без этих сведений разведчики могут и обойтись.
— Бывайте здоровы, папаша, — не очень-то вежливо говорит Дроздов, всем видом показывая, что не склонен к долгим выяснениям семейных отношений.
Теперь гляди да гляди.
— Груня, ты сзади меня прикрывай, — приказывает Дроздов, когда они отошли от старика.
Настроение у Дроздова все же хорошее, удалось кое-что узнать. Да и Груня оказался неплохим напарникам: безропотно выполняет приказания.
На окраине, у дома с голубыми дверями, стоит женщина, похожая на Евгению Петровну. Почему-то все симпатичные женщины для Дроздова походили на Евгению Петровну. Но эта — особенно. Дроздов даже замедлил шаг.
Женщина приветливо улыбнулась:
— Заходите, отдохните, солдатики!
Может быть, и здесь удастся кое-что разведать? Они долго сбивают снег с валенок, пройдя коридор с крашеными полами, заходят в жарко натопленную кухню, садятся возле печки.
— Отдохните, разуйтесь, оружие снимите… — чистосердечно предлагает хозяйка.
— Не положено, — отвечает Дроздов.
— Ну, вам видней… Мои-то дитяти еще сны досматривают, через час подниму их…
— Скажите, хозяюшка, — спрашивает Дроздов, — к вам военные недавно не заходили?
— Как же, вчера два… В роде бы летчики. Может, я вам яишенку с салом изжарю? Со шкварочками…
Грунев заколебался, сглотнул слюну. Яичницу он как раз любил. Дроздов же стойко говорит:
— Никак нет… Отогреемся и айда.
Владлен поддерживает:
— Мы торопимся… Извините… Спасибо…
— Жаль, дети вас не увидят. Младший-то мечтает об армии…
Они решают держаться поближе к роще — не нарваться бы на засаду, не попасть в плен. У моста через реку обнаруживают указку — «Мост разрушен», а возле криницы другую — «водоем отравлен».
«Вот гады, — зло думает Дроздов, — уже успели нашкодить. Правильно говорил Санчилов: „Без разведки ты — сильный слепец“».
* * *
Вскоре их пришли сменить Хворыська и Халилидов.
— Пропуск, — потребовал Дроздов.
— Приклад. Отзыв?
— Псков.
Сдав сторожевую заставу, Дроздов и Грунев стали пробираться назад. Очень хотелось есть, прямо кишки подводило. Может, сварить суп из концентратов? Нет, долгая история. Пожевали сухари, стало легче. Грунев попытался напиться из фляги, но вода в ней замерзла, и раздутая фляга походила на зеленую жабу.
Дроздов протянул свою, с остывшим чаем.
— Чудик, разве ж воду наливают…
Грунев покраснел. Вспомнил, как в прошлом месяце они делали многодневный выход в поле на учение. На привале отдыхали в палатках. Груневу поручили поддержать огонь в походной печке. Она дымила и скоро затухла. В палатке темень, холод. Посапывал во сне Дроздов. Владлен скорчился на земле и тоже вздремнул. Проснулся оттого, что кто-то прикоснулся к плечу. Светил карманным фонариком сержант Крамов. Тихо приказал принести переносную лампу, ветки и брезент для постелей. Пока принес — в печи заполыхал огонь.
Крамов только и спросил:
— Ясно?
Уж куда яснее.
…Возвратясь в расположение роты, разведчики обо всем подробно доложили Санчилову.
Дроздов не смог отказать себе в удовольствии подтрунить над Груневым и шепнул Бескову:
— Попроси у Груни водички испить…
Азат невольно рассмеялся, увидя раздутую флягу. Но Грунев на этот раз не рассердился, уж больно комично эта жаба выглядела.
Разведчики похлебали из котелков наваристого борща и прилегли отдохнуть.
* * *
Стоило полку втянуться в район сосредоточения, как заботы удесятерились. Организовали охрану района, окапались, нанесли разведенным мелом камуфляж на бронетранспортеры, скрытые по ложбинам, набросили белые маскировочные сетки на штабные машины, установили проводную связь с батальонами. Объехав их, Ковалев с Гербовым отправились на КП.
Генерал Барышев был оживлен и казался даже помолодевшим.
Ковалев доложил ему о том, что сделано. Барышев поглядел из-под седых бровей-навесиков на полковника Гербова:
— Как полк-ш выходил в район сосредоточения?
— Точно по плану, товарищ генерал, — скупо ответил Гербов.
— Вот то и ладно-ш, — сказал Барышев и поставил перед Ковалевым задачу.
«Значит, все же будем наступать», — удовлетворенно подумал Владимир Петрович.
— Так как ваш полк, — сказал генерал, — на главном направлении, вам придаются два дивизиона зенитно-самоходной артиллерии для прикрытия от ударов авиации, саперная рота и артдивизион.
Барышев приказал адъютанту:
— Вызовите майора Садовского.
В комнату вошел майор. У него тонкие черты нервного лица, из-под шапки выбивается на висках прядь светлых волос.
«Батеньки, Олег!» — переглянулись Ковалев и Гербов.
Ковалев после окончания Ленинградского пехотного училища несколько лет переписывался с Садовским, а потом потерял его из виду.
Где-то по самому краешку сознания прошло воспоминание: офицерское училище, очень важный вечерний разговор с Олегом, но все это в то же мгновение отодвинул голос Барышева:
— Товарищ майор-ш, ваш артдивизион придается командиру мотострелкового полка подполковнику Ковалеву… Прошу любить и жаловать, а главное — помогать-ш…
Они втроем вышли от генерала. Долго тискали друг друга.
— Ну, Олег, — оказал наконец Ковалев, — цепляйся за мою машину, определим район твоему дивизиону. Работенка, видно, предстоит — не замерзнешь!
…Ковалев снова созвал командиров подразделений, объявил им о своем решении и времени выезда на рекогносцировку. Позже отдал боевой приказ. Были уточнены маршруты выдвижения, порядок взаимодействия, рубежи безопасного удаления, сигналы.
Васильев провел политическую «артподготовку»: собрал парторгов, агитаторов, дал задания редакторам «боевых листков», комсомолии.
Ковалев заглянул в штабную машину. Здесь, в кузове мощного ЗИЛа, на столе разложены карты.
Над ними сутулится Карпов с помощниками, вымеряет расстояния, отрабатывает сведения о противнике, готовит данные: каковы берега, глубины речек, плотность огня, соотношение сил…
Тускло светит лампочка, слышатся негромкие фразы:
— Увеличить скорость движения на участке…
— Продумайте порядок поддержания связи по рубежам…
— По мосту не пройдешь…
— Колесные машины пустить по льду…
Пощелкивают клавиши счетной машины, мелькает логарифмическая линейка. Связист тихо говорит с батальонами в микрофон, вмонтированный в стену кузова.
…У дежурного радиста, в своей командирской автомашине, Ковалев задержался дольше. Ему нравилось это тонкое и точное хозяйство, щелканье реле, тумблера, многозначительное подмигивание зеленых, белых, красных индикаторов.
Вахту у пульта нес лейтенант Ткачев, инженер по образованию. Он пришел в полк сразу после института, очень собранный, волевой человек. Кажется, не в плохих отношениях с Санчиловым. Вместе они потрудились и в этой машине, кое-что улучшили.
Подозрительно потрескивает в наушниках эфир. Ковалев спрашивает встревоженно Ткачева:
— Что такое?
— Не проходит сигнал — видимо, помехи… — поднимает расстроенное лицо Ткачев. У него густые тени под большими карими глазами.
— Проверьте установку частоты и подстройте выход передатчика… — приказывает Ковалев.
— Есть…
Вскоре Ткачев с облегчением докладывает:
— Сигнал проходит.
— Радиостанции исправны?
— Так точно…
Ковалев подошел к боевой машине, начиненной умной техникой. Здесь сейчас сидели и занимались каждый своим делом: начальник связи, начартиллерии, механик-водитель. Ковалев посмотрел на светящийся циферблат командирских часов, отбросил люк, и свежий ветер охладил его лицо.
По лестнице кто-то поднимался в машину. В проем люка сначала заглянула папаха, затем стали спускаться сапоги, и появился Гербов. Он вынужденно пригнулся, полушутливо, тихо сказал:
— Посредник выполняет свои обязанности и следует по пятам за командиром полка…
У них еще не было возможности поговорить, как хотелось. Видно, такой разговор придется перенести на «после боя».
С полчаса понаблюдав за работой Ковалева, Гербов подумал: «Пожалуй, не следует сейчас навязывать ему свое присутствие».
Он по себе знал, как необходимо бывает командиру иногда остаться наедине с мыслями, сосредоточиться, еще и еще раз выверить решение.
— Я буду в соседней машине, — сказал Гербов, имея в виду радийную машину посредника.
Ковалев благодарно кивнул головой.
* * *
За двое суток Ковалев спал не более трех часов, но, как это ни странно, спать не хотелось — вероятно, от нервного напряжения.
Внимательно разглядывая рабочую карту в цветных стрелках, пунктирных штриховках, ромбах, кружках — свою партитуру, — он зримо представил траншеи, населенный пункт впереди, где сосредоточены главные силы «неприятеля».
Все как будто выверено, продумано… Но мысль снова и снова возвращается к аэрофотоснимку, странно он выглядит: множество дорог вокруг оврага, обнесенного леском. Для расположения тылов «противника» овраг слишком близок к передовой. Резервы? Необходима дополнительная разведка… И усилить внимание к левому флангу, подтянуть туда противотанковые средства… Так будет вернее.
На этот раз требовалась дополнительная разведка переднего края: огневые точки, расположение танков и артиллерии противника, стыки между опорными пунктами.
Лейтенант Санчилов снова вызвал к себе, как уже «опытных разведчиков», Дроздова и Грунева. Сказал, что их сейчас машиной перебросят вперед — показал на карте, куда именно, — и дал задание обосноваться на наблюдательном посту, оттуда по радио передавать сведения командиру разведки.
…В белых маскхалатах Дроздов и Грунев залегли недалеко от «передовой». Стали прислушиваться и приглядываться, как учил их Крамов на занятиях.
Дроздов достал «Журнал наблюдения», чтобы записывать в него время и где что замечено. «ОР.З, — вывел он. — Услышали стрельбу из пулемета. Гудит танк».
Грунев спросил:
— Слышишь, лопата стучит о железо?
— Ну и что?
— Значит, танк в укрытии и его забрасывают снегом.
— Откуда ты взял? — недоверчиво посмотрел Дроздов.
— А когда мы бронетранспортеры окапывали — лопаты точно так звенели…
«Спиноза, а додул», — соглашаясь, кивнул головой Дроздов и внес наблюдение Груни в свой журнал: ценные сведения. Лейтенант говорил: «На один окопанный танк нужны два танка движущихся».
* * *
В три часа ночи Ковалев, Гербов и Васильев на бронетранспортере перебрались на свой передовой наблюдательный пункт, отлично оборудованный саперами и укрытый сетью на кольях.
Здесь в трубку вел тихий разговор с постами командир разведки, а Садовский — с начартом.
…На рассвете полк стал выдвигаться из выжидательного района.
В первых лучах поднимающегося багряного солнца местность впереди просматривалась сверху особенно хорошо. Открывалась широкая панорама: прямые улицы поселка, серые костры березовой рощи на берегу реки…
Ковалев то и дело поглядывал на ручные часы. Ожидание сведений о прохождении полком рубежей было самым томительным.
— «Алмаз». Я — «Резеда». 301. Прием, — наконец услышал Ковалев, посмотрел на часы, на карту в планшете.
Чапель прошел исходный рубеж.
— «Алмаз». Я — «Ромашка». 301.
Значит, и командир второго батальона миновал исходный рубеж. Как только Чапель доложит — 401, начнется огневая подготовка.
Ковалев снова смотрит на часы.
— «Алмаз». Я — «Резеда». 401.
Садовский дает сигнал:
— Шторм!
И сразу загрохотала канонада. Танки, выдвинутые на прямую наводку, открыли огонь. Загудели двигатели, глухо застучали пулеметы. В этих шумах, в их то прибойной, то слитной волне тоже надо было разобраться. Из кажущегося хаоса звуков выделить необходимое. Не слишком ли рано вышел на заданный рубеж Чапель?
Ковалев посмотрел на часы, карту и побледнел.
«Проклятье! Чапель зарвался, нарушил расчет времени, и теперь его батальон может попасть под огонь собственной артиллерии, превратиться в мишень для противника. Тактическая малограмотность погубила драгоценную синхронность. Представляю, как переживает сейчас Карпов: так отладить машину и — вот… Перестарался чертов Чапель! Пал жертвой показухи, ее пылью засорил себе глаза…»
Ковалев смирил гнев. «В конечном счете, я не научил». Но тут же вспыхнула ироническая мысль: «Как же, научишь».
И все отодвинулось «боем». Он разгорался, хлынул на Ковалева всеми своими шумами и запахами.
Стелется дым соляра над мерзлой землей. Пахнет порохом. Серия зеленых ракет вызывает новый артиллерийский шквал Садовского.
Ковалев радирует командирам второго и третьего батальонов:
— Сто одиннадцать! Сто одиннадцать!
Это означало требование — быстрее вперед, выше темп!
Пульс «боя» то замедляется, то снова нарастает, его дыхание прерывисто, и это скверно, особенно при наступлении. Шлейфами расстилаются клубы багрово-черного дыма. Встают султаны разрывов.
«Бои» идут на местности с подготовленными противотанковыми рвами, воронками, бетонными надолбами, колодцами с зарядами взрывчатки, должной имитировать взрыв минных фугасов.
То и дело меняется обстановка. Магнитофонная запись, подключенная к мощным усилителям, создает полное впечатление настоящего сражения с артиллерийскими раскатами, свистом пуль, гулом танков и самолетов, шипением осколков, взрывами гранат…
…С передового наблюдательного пункта Ковалеву видны окопанные танки «противника» перед Чапелем.
От него пошли сведения о тяжелых и преждевременных потерях. Посредник определил, что у Чапеля птурсами сожжено два танка, бронетранспортер, гибнут люди.
Ковалев с неприязнью представил остекленевшие глаза Чапеля. Они у него всегда становятся такими в сложных ситуациях. Борзенков, наоборот, скорее поднимается во вспышке, способен на большее, чем обычно. Чапель же весь цепенеет. Наверно, от боязни ответственности. Ковалев выругался:
— Вылез на пуп, и теперь его молотят!
Надо было спасать положение. На участке наступления Чапеля — Садовскому перенести огонь в глубину обороны «противника».
Первый батальон, не очень-то организованно атакуя, продвинулся, неся еще большие потери, километра на полтора и был остановлен. Два других батальона устремились на «врага» и теперь неплохо развивали первоначальный успех.
Может быть, главный удар по правому флангу нанести резервом?.. Выйти в тыл врага, соединиться с десантом? Ошеломить неожиданностью?.. Не слишком ли это рискованно? Но разве следует избегать риска?
…Гербов тоже внимательно следит за ходом боя. Пожалуй, лихорадочен его ритм. Губителен преждевременный выход первого батальона на рубеж. Обратить внимание Володи? Нет смысла, факт свершился, его не предотвратить, да Владимир и сам все видит, вон как помрачнел. Один неук может свести на нет долгие усилия многих людей.
— Артдивизион хорошо работает, — удовлетворенно говорит он Ковалеву. И дает новую вводную — транспорт с боеприпасами выведен из строя налетом авиации.
* * *
Когда батальон Чапеля был остановлен, взвод Санчилова получил приказание занять южные скаты Безымянной высотки. Солдаты начали окапываться.
Дроздов принялся за дело рьяно: очистил старую траншею от снега, отрыл нишу для боеприпасов, ступеньку, если понадобится мгновенно выскочить наверх. Все тщательно замаскировал, похвалил себя вслух:
— Гвардейская крепость! — и подполз к Груневу: — Углуби окоп… В «бою» надежней…
Все же, что ни говори, а земля родимая и спасет и укроет мотострелка. А без него не обойтись никакому роду войск.
Хотя Грунев от бессонной ночи, разведки, копания едва держался на ногах, он все же стал еще ожесточеннее вгрызаться в землю пехотной лопатой. Черенок лопаты потемнел, словно на нем выжгли пятна. Пот обильно тек из-под каски на глаза, солонил губы, но Грунев тоже остался доволен своей работой.
«Сержант носа не подточит», — подумал он. И вспомнил еще одну присказку Крамова: «От солдатского пота порох не сыреет».
Проверив, в порядке ли автомат, запасные магазины, он отстегнул сумку для гранат, немного передвинул короткий штык — в нем были и ножницы для резки проволоки, и пилка, и нож — открывать консервы, — жадно хлебнул из фляги, теперь наполненной чаем, и с чувством исполненного долга приподнял голову над окопом.
Дроздов притаился метрах в семи. Еще дальше окапывался автоматчик Азат Бесков, немного позади — гранатометчик Антон Хворыська. Его крупное добродушное лицо сейчас сосредоточенно. Тут уж не до басен.
Слева от Грунева тянулся овраг в припорошенном снегом кустарнике. Возле развилки в надолбах — по одной из дорог они недавно возвращались из разведки — высилось сухое раскидистое дерево.
Снова начался ветер. «Надо будет при стрельбе давать поправку…» — деловито отметил Грунев.
Правее их высотки тянулось болото, занесенное снегом, оно казалось сейчас безобидным. «Во всяком случае отсюда танки не пойдут, — успокоил себя Грунев и присел в окопе отдохнуть. — Дроздов сейчас, конечно, смалит сигареты».
Как Виктор ни старался приучить Владлена к курению, так и не смог.
…Ковалев биноклем поймал участок Санчилова. Устоит ли? Хватит ли умения и мужества? Рота Борзенкова уцелела в батальоне Чапеля. По всей видимости, «бой» приближался к своей наивысшей точке, к тому напряженному схлесту гребней, что решит его исход.
«Удержит ли рубеж Санчилов, пока введу резерв? — с тревогой думает Ковалев. — Надо сделать это как можно скорее».
* * *
Из-за бездумной торопливости майора Чапеля взвод Санчилова, не прикрытый огнем, оказался на направлении главного удара контратаки «противника».
Санчилов этого не знал, но, получив от командира роты Борзенкова приказ выстоять, ни в коем случае не пропустить танки, передал приказ своим командирам отделений.
Внутренне Санчилов был напряжен до предела, в нем словно бы натянулась какая-то струна, но внешне ничем не показывал этой напряженности, отгонял неуверенную мысль — сможет ли?
Танки пошли слева, минуя болото, хотя отсюда лейтенант Санчилов их не ожидал.
Один танк медленно пошел на окопы. Лейтенант с силой бросил противотанковую гранату, и она упала на маленьком парашютике прямо на башню.
Посредник объявил танк уничтоженным. Второй полз на окоп Дроздова. Тот метнулся было по траншее, забыв о гранатах и всех наставлениях, но его остановил властный голос сержанта Крамова:
— Подрывай!
Грунев с криком «Бей!» бросил гранату под гусеницу, а сам свалился в окоп, вжал голову в плечи. Танк остановился в клубах дыма.
— Есть еще один! — азартно закричал Санчилов.
Ему казалось, что идет настоящий бой, что решается судьба полка.
— Молодец, Груня!
Лейтенант даже не заметил, что выкрикнул прозвище Грунева.
Появился еще один танк, он полз медленно, словно на ощупь, заставлял сердце сжиматься от лязга гусениц, тело — вдавливаться в землю.
— Танк пропустить! — отдавал команды Санчилов. — Бить в корму! Отсечь пехоту! Гранатометы — по танку!
Хворыська открыл огонь.
— Автоматчики по пехоте четыре, в пояс — огонь!
Кобура пистолета у Санчилова расстегнулась, каска немного съехала набок.
Машина почему-то дала задний ход и уткнулась в надолбу.
Только теперь пришел в себя Дроздов и пополз к танку. Дерзко вскочив сзади на его обледенелую броню, перебрался к башне, потом на носовую часть и набросил шинель на смотровые приборы — триплексы.
И тут Грунев вспомнил, что, когда ему в «парковый день» разрешили сесть на место командира танка, он заметил, что триплексы есть и у командира, и у заряжающего. Значит, Дроздов ослепил танк не полностью.
Грунев неуклюже полез на броню вслед за Дроздовым, сорвался, разодрал левую руку, но все же влез. Глаза его были яростны, лицо распалено.
Он набросил плащ-палатку так, что она вовсе ослепила танк, уселся между люками, распростертыми руками придерживая плащ-палатку.
Танкисты, не понимая, что происходит, заглушили двигатель.
Дроздов, осатанело долбя прикладом по броне, свирепо кричал осипшим голосом:
— Вылазь, кроты!..
И Грунев, словно эхо, вторил ему:
— Вылазь, кроты!
* * *
Доложив командиру дивизии обстановку и свое решение ввести резерв, форсировать реку, Ковалев получил на это согласие и начал осуществлять замысел.
«Сейчас главное — ускорить продвижение вперед. А Чапелю позже втолкую, по возможности спокойно, что он натворил».
— Я к Санчилову, — сказал майор Васильев Ковалеву, — есть неотложное дело…
Цепкие серые глаза Ковалева сузились.
— Хорошо, — понимающе ответил он, — заодно введите лейтенанта в новую обстановку… Пусть примет роту…
Санчилова майор Васильев нашел в окопе, он помогал Бескову устранить неисправность в автомате.
— Товарищ лейтенант, — подозвал Васильев, — ваш командир роты хорошо «воевал», но тяжело ранен. Майор Чапель — тоже. Принимайте подразделение. «Бой» сместился на левый фланг. На вашем — временное затишье. Задача: форсировать реку и подоспеть на помощь десантникам… К вам будет прислан резерв…
…В первое мгновение лейтенант растерялся. Ну можно ли ему сравниться с Борзенковым?! Но Санчилов был на том душевном подъеме, когда все кажется по плечу. Черт возьми! Значит, стоит он чего-то, если в трудную минуту доверили ему роту! Лейтенант склонился над картой.
— В «молнии» место осталось? — спросил Васильев немного позже у комсорга роты Вострякова. Майор имел в виду «боевой листок» с надписью сверху «Прочти и передай товарищу».
— Немного… — ответил Востряков, крепыш с шелушащимися ушами и носом.
— Напишите о бое Дроздова и Грунева с танками… О гранатометчике Хворыське….
— Уже написал, — даже немного обиделся комсорг, — передал по окопам.
…Рота Санчилова ненадолго закрепилась у реки. Правее вышли градовские танки. «Умница, капитан! Всегда там, где необходим», — с удовлетворением отметил Ковалев.
Дивизион Садовского обрабатывал другой берег реки. Мотострелки побежали через лед, а бронетранспортеры медленно, словно прощупывая каждый шаг, двинулись вслед, прикрывая их своим огнем.
…До противоположного берега оставалось метров тридцать, когда маленький Бесков провалился в лунку, вырубленную рыбаком. Грунев подполз к нему и, схватив за воротник, потянул на себя. Лед затрещал под Груневым, но он тянул и тянул Азата, пока тот не выбрался из воды. Вместе с остальными они достигли берега. Вскоре за него зацепилась вся рота. Подоспел и резерв Ковалева. Десантники побежали поселком с криками «Ура!». Санчилов тройным зеленым огнем ракеты дал знать: «Мы — свои!»
— Уничтожить гадов! — устрашающе кричал Грунев, преследуя «противника», обгоняя Антона Хворыську.
* * *
Уже за поселком рота Санчилова вышла к границе полигона и села в бронетранспортеры.
Начались боевые стрельбы. Грохот стоял от разрывов настоящих снарядов. «Отводил душу» Садовский.
Грунев, вытянув худую шею, глядел во все глаза.
У приземистых машин птурсов наводчики-операторы вели по трассе противотанковый снаряд, похожий на небольшую ракету. Сменялись дистанционно управляемые цели…
Что-то зарокотало.
— Гаубицы, — определил сержант.
Огонь и гул все нарастали, сотрясалась земля. Пороховая гарь разъедала морозный воздух. Пахло машинным маслом, нагретым железом, кисловатой окалиной.
В шлемофоне послышалась команда:
— Снять с предохранителя!
Грунев изготовил автомат к боевой стрельбе.