Знакомство со своим девятым классом Сергей Иванович начал с того, что пошел на урок химии.

Когда они с Корсуновым появились в химическом кабинете, по рядам пронесся шопот:

— Новый историк, новый историк…

Уму непостижимо, откуда они это узнали, но, как всегда, ученическая осведомленность была поразительной. Кремлев сделал вид, что не слышал топота, и сел за последний стол рядом с юношей лет восемнадцати. На его тетради он прочел: «Борис Балашов».

«А-а-а, вот ты какой», — подумал Сергей Иванович, зная уже, что именно из-за Балашова такой расстроенной пришла к директору преподавательница литературы.

Балашов сидел, выпрямив сильный торс, немного откинув назад маленькую голову с безупречной линией пробора и старательным витком-зачесом жестких волос.

Взгляд черных, с влажным блеском, глаз юноши был самоуверен. Сквозь загар на щеках проступал здоровый румянец. Временами Балашов кончиками полусогнутых пальцев осторожно притрагивался то к одной, то к другой аккуратной брови, будто любовно поглаживал их.

Белая шелковая рубашка с длинными рукавами, перехваченными выше локтя резинками, придавала Балашову щегольской вид.

Корсунов, сухо поздоровавшись, начал урок, а Сергей Иванович стал разглядывать класс.

Кабинет химии заставлен шкафами. За их раздвижными застекленными дверцами поблескивают бесчисленные колбы, реторты, пробирки с разноцветными жидкостями.

За столами сидят по двое тридцать юношей. Почти все они выглядят взрослыми, одеты по-разному: рядом с клетчатой ковбойкой виднеется отцовский армейский китель с черной окантовкой, около серой сатиновой рубашки — модный пиджак с двумя продольными складками на спине.

Корсунов, не садясь, открывает журнал, отмечает отсутствующих и с минуту, в напряженной тишине, смотрит на список, словно изучая его. «Играет в строгость», подумал Кремлей.

Один из учеников, не выдержав долгой паузы, что-то прошептал соседу.

— Разговоры прекратить! — отчеканил химик, не поднимая головы.

— Каковы химические свойства азота?.. — спросил он к после томительной паузы вызвал: — Дружков!

К доске вышел ученик невысокого роста в бархатной куртке с «молнией». У него маленькая голова, маленькие уши, весь он какой-то чистенький, но не кажется изнеженным.

Дружков отвечает неплохо, но то и дело останавливается к опасливо поглядывает на учителя. Химик стоит с каменным лицом, на котором ничего нельзя прочесть.

— Напишите на доске формулу соединения азота с водородом, — требует он, и Сергей Иванович удивляется скрипуче-металлическим ноткам в голосе Вадима. Обычно их у него не было.

Юноша написал, но по рассеянности допустил ошибку в обозначении валентности азота.

Корсунов подошел к доске, раздраженно постучал мелом.

— Вы не хотите думать! — сердито кольнул он глазами. — Прошлый раз я вам поставил чахоточную тройку! — Он особенно подчеркнул слово «чахоточную».

«Как же тебя любить?» — укоризненно думает Сергей Иванович, вспомнив разговор у Корсуновых.

— Я вчера два часа потратил… — начал было оправдываться Дружков, но только подлил масла в огонь.

— Можно и двадцать потратить, но без толка, — холодно говорит химик. — Если вы полагаете, что я буду поощрять недобросовестную работу, то ошибаетесь. Вы в состоянии отвечать на четыре, а отвечали на двойку. Садитесь!

Он выставляет в журнале жирную цифру 2 и старательно промокает ее.

С первых же минут Кремлеву многое не понравилось на этом уроке. И какой-то надрывной тон его, и общая нервозность, и манера учителя при объяснении либо возбужденно ходить по классу, либо, остановившись около одного ученика и глядя только на него, объяснять как бы ему одному. От этого ученик смущался, терял нить мысли, и хотя кивал головой в такт словам учителя, но вряд ли мог внимательно слушать его.

Не понравились Сергею Ивановичу и неуместная язвительность Вадима («напрасно он считает их глупцами», — подумал Кремлев), и плохо скрываемая учениками недоброжелательность — в улыбках, глазах, репликах.

Ясно было — шла скрытая, никому не нужная война.

Правда, объяснял новый материал Вадим Николаевич мастерски, чувствовалось, что он безупречно знает химию, любит свой предмет, но и здесь у него получалось так, будто он сдерживал себя, ни на минуту не забывал, что следует сохранять дистанцию между собой и классом.

Взрыв произошел минут за пять до окончания урока. Корсунов решил проверить, как помнят прошлогодний материал.

— Скажите, Балашов, в чем сущность контактного метода получения серной кислоты? — спросил он.

Балашов помедлил, стал отвечать, но неправильно.

— Ну, можно ли быть таким бестолковым? — с оскорбительным сожалением сказал Вадим Николаевич, осуждающе глядя на Бориса. — При чем же здесь камерный способ?

Балашов побледнел.

— Не всем же гениальными быть! — самолюбиво бросил он, в упор глядя на учителя.

— Вы еще дерзите! — вспылил Корсунов и сжал спинку стула так, что тонкие пальцы побелели.

— А вы не оскорбляйте! — уже не помня себя; баском выкрикнул Балашов.

— Прошу вас, — зловеще-вежливо произнес химик, — покинуть класс.

Краска гнева, проступив у Корсунова на шее, медленно поднялась к щекам и лбу.

Сергей Иванович подумал, стараясь не глядеть на Корсунова, за которого было стыдно: «А если не выйдет, что ты сделаешь?»

Кремлев был противником удаления из класса, считал эту меру крайней и почти никогда не прибегал к ней.

— Выйдите из классе! — снова раздался голос Корсунова, Он говорил замедленно, растягивая слова.

— Не выйду! — резко, охрипшим от волнения голосом, ответил Балашов и стиснул зубы так, что забегали желваки. Чувствовалось, что он внутренне напрягся, словно для прыжка.

— Тогда выйду я, — угрожающе объявил Корсунов, — но вам от этого будет хуже.

«И ведь, действительно, уйдет, — мысленно возмущался Сергей Иванович, — сам же все раздул, а меня оставит в дурацком положении».

К счастью, раздался звонок, Корсунов сердито захлопнул полевую сумку и покинул класс.

В учительской он, нервничая, непрерывно затягиваясь, курил папиросу за папиросой. Ему неприятно было, что такая сцена произошла в присутствии Сергея Ивановича, но он считал себя правым и несправедливо оскорбленным.

— Их надо обламывать! Им только дай потачку… — говорил он, ища сочувствия у Кремлева.

Сергей Иванович прямо сказал Корсунову о том, что ему не понравилось на уроке.

— Если ты дальше пойдешь по этому пути искусственного нагнетания «строгости», — скатишься к старорежимным притеснителям школьников… Надо уважать в каждом ученике человека…

Вадим Николаевич, выслушав его, скептически скривил тонкие губы:

— Поработаешь с ними два-три месяца, тогда сам поймешь. А я все же пойду к директору, — грубияна надо наказать…

* * *

В кабинете химии девятиклассники окружили Балашова.

— Зачем ты затеял? — осуждающе говорил Виктор Долгополов, немного сутулый юноша с широким носом на добродушном лице, — разве не знаешь Вадима Николаевича?

— Твой Кол Николаевич оскорбил меня, — круто повернулся к Виктору Балашов, и желваки снова забегали у него под смуглой кожей на скулах.

— Пора, Борис, научиться сдерживать себя! — придвинулся к Балашову Сема Янович. Несмотря на то, что он немного приподнимался на носках, его курчавая голова едва доходила Борису до плеча. — Нечего сказать, хорошее начало знакомства с нашим классным руководителем, — сокрушенно воскликнул он и поддернул галстук на тонкой шее.

У Семы уже два года все ломался голос: он то басил, та говорил фальцетом и сейчас свои осуждающие слова произнес баском.

— Если у тебя расшатались нервочки, — обратись к кретинологу! — съязвил стройный, с воинственно взвихренными прядками светлых волос Костя Рамков.

— Неостроумно! — бросил Балашов.

— Как сумел!

— Предстали во всей красе! — сорвался на фальцет Сема.

— Ну, хватит агитнотаций! — повысил голос Балашов и, круто повернувшись, стремительно вышел.

Раздался звонок. Фома Никитич, стоя на верхней площадке лестницы, энергично потрясал звонком. Невдалеке Плотников отплясывал какой-то дикий танец. Фома Никитич сердито мотал головой и глазами делал ему знаки идти в класс.

В дверях учительской показался завуч Яков Яковлевич, и танцор мгновенно исчез, будто испарился.

* * *

В тот же день Сергей Иванович решил поговорить с классом. Он попросил девятиклассников остаться после уроков и пришел к ним. Его встретили настороженно-любопытствующими взглядами, в них можно было прочитать и неловкость за то, что они предстали на уроке химии в таком невыгодном свете перед новым руководителем, и молчаливый вопрос: неужели он начнет знакомство с нотации и выговора?

Кремлев представился и очень кратко изложил свои требования, раскрыл планы на будущее.

— Как старшеклассники вы должны стать авангардом общешкольного коллектива. Мне думается, — для этого есть все возможности.

Прямо перед Кремлевым сидел юноша в коричневой лыжной куртке и смотрел доверчивыми, восторженными глазами. Он всем телом подался вперед, и выражение тонкого, одухотворенного лица его было таким, какое оно бывает у человека, готового сейчас же, сию же минуту ринуться вперед в бой, на трудности, на любое нелегкое дело. Позже Сергей Иванович узнал, что это был Костя Рамков.

Борис Балашов слушал, скучая и всем видом своим показывая, что на этом собрании он не по доброй воле и, дай ему право, он немедленно покинет его.

И вдруг тихо, но внятно, так что все в классе услышали, Балашов сказал:

— Регламент!..

Кремлев, — никак не ожидавший такой бестактности, опешил, но тотчас понял: реплика рассчитана на то, чтобы привести его в яростное негодование и показать классу: «Вот, пожалуйста, — перспективка, и планы на будущее, любуйтесь и благодарите!»

Усилием воли Кремлев сдержал себя, он уже научился искусству «экономить гнев».

Изучающим, внимательным взглядом посмотрел на Балашова. Это был хорошо известный каждому учителю, хотя и не очень распространенный, тип ученика-критикана, с неимоверным, ничем не оправданным самомнением. Такие, часто будучи и не глупыми, и начитанными, тем не менее превращаются в самонадеянных и, по существу, недалеких эгоистов, если не взяться за них вовремя и решительно, если не дать разумный выход их способностям.

Пауза, во время которой класс застыл, длилась мучительно долго, но совершенно неожиданно для всех учитель рассмеялся. Так смеются над глупостью, поглядывая на окружающих, призывая их в свидетели нелепого поступка. Смех не был наигранным, не относился непосредственно к Балашову, но уничтожал его.

Борис напряженно выпрямился.

— Однако, вы знаете цену времени, — иронически заметил Сергей Иванович, — но боюсь, что с элементарной воспитанностью у вас не все в порядке…

Больше Кремлев не смотрел в сторону Бориса, словно того и не было, спокойно закончил беседу и отпустил класс.

* * *

…Балашов шел домой с Виктором Долгополовым. Несколько минут они шагали молча. Виктор, сутулясь больше обычного, подыскивал нужную фразу, Балашов нервно посвистывал.

— Извини, Борис, я не собираюсь тебя поучать, — начал, наконец, деликатно Виктор, — но Анну Васильевну ты тогда обидел ни за что ни про что, да и перед Сергеем Иванович чем выглядел сегодня нелепо. Класс очень недоволен.

Виктора мучило, что он не высказал Борису своего осуждения сразу же, когда Балашов оскорбил Рудину. Долгополов сам мечтал стать учителем, очень уважал Анну Васильевну и переживал за нее. Глупая реплика Бориса во время беседы Кремлева вызвала у Виктора твердое решение немедленно поговорить с товарищем.

— Класс, класс! — сверкнул белками Балашов и с силой ударил кулаком по деревянному забору, мимо которого они сейчас проходили. Борис был недоволен собой. Недоволен всем, что сегодня произошло, особенно же тем, что этот новый историк осмеял его, как мальчишку, как глупца! Своей реплике на уроке литературы Борис не придавал ровно никакого значения, считал, что это у него тогда вырвалось случайно — никакой особой неприязни к Анне Васильевне он не питал, — и пора забыть о таком пустяке. Гораздо важнее было его сегодняшнее поражение.

— Атака захлебнулась, — мрачно сказал он.

— Какая атака? — не понимая, спросил Долгополов.

— Э, да что там! — с досадой произнес Борис и умолк.