Онорина бесподобно готовила фаршированные перцы. «По-румынски», — объясняла она. Набив перцы начинкой из риса, сосисочного фарша и рубленой, хорошо просоленной и проперченной говядины, она укладывала их в глиняный горшок и заливала водой. Добавляла томатную пасту, тимьян, лавровый лист и садовый чабер. Ставила горшок на очень слабый огонь, не закрывая крышкой. Вкус получался дивный, особенно если в последний момент полить перцы столовой ложкой сметаны.

Я ел, наблюдая за их игрой в рами. Выигрывает тот, кому удается избавиться от всех своих карт.

Эта игра простая. Однако требует большой внимательности, если хочешь выиграть. Мари-Лу надеялась на случай и проигрывала. Борьба шла между Онориной и Бабеттой. Обе пристально следили за картами, которые сбрасывали. Но за Онориной стоял многодневный опыт игры в рами, и я, даже когда она удивлялась, если выигрывала партию, предсказывал ей успех. Она играла на выигрыш.

В какой-то момент мой взгляд упал на сохнущее белье. Среди моих рубашек, плавок и носков я заметил белые женские трусики и бюстгальтер. Я взглянул на Мари-Лу. Она была в одной из моих маек. Хлопчатобумажная ткань туго обтягивала груди. Мой взгляд скользнул по ее ногам, ляжкам. Задержался на заду. У меня встал, когда я сообразил, что под майкой она голая. Мари-Лу перехватила мой взгляд и разгадала мои мысли. Она послала мне восхитительную улыбку, подмигнула и, слегка смутившись, закинула ногу на ногу.

Следствием этого стали переглядывания. Бабетты с Мари-Лу. Бабетты со мной. Меня с Бабеттой, потом с Мари-Лу. Я почувствовал себя неловко и поднялся, чтобы пойти, принять душ. Даже под струями воды у меня все еще стоял.

Онорина ушла в половине первого. Она взяла пять партий. Бабетта четыре. Мари-Лу одну. Целуя меня, Онорина, вероятно, думала, что же я собираюсь делать с двумя женщинами у себя дома.

Мари-Лу объявила, что идет принять ванну. Я не сдержался и посмотрел ей вслед.

— Она, действительно, очень красивая, — сказала Бабетта.

Я кивнул в знак согласия.

— Ты тоже.

И это была правда. Бабетта забрала волосы на затылке конским хвостом. Ее глаза казались огромными, а рот еще больше. Несмотря на свои сорок, она могла, не стыдясь, соперничать со множеством хорошеньких девушек. Даже с Мари-Лу. Она была молода. Ее красота была броской, очевидной, красотой лучезарной Бабетты. «Радость жизни сохраняет красоту», — подумал я.

— Брось, — сказала она, показав кончик языка.

— Она тебе сказала?

— У нас было время на знакомство. Это ничего не меняет. У этой девицы есть голова на плечах. Ты поможешь ей избавиться от сутенера?

— Она тебя просила?

— Она вообще ничего не просила. Это я тебя спрашиваю.

— От сутенера не отделаешься, если только она сама не захочет завязать. Если у нее будет желание. И мужество. Это не так просто, ты знаешь. Девок держат крепко. (Я нес банальности. Мари-Лу была проститутка. Она нагрянула ко мне, потому что оказалась в безвыходном положении. Потому, что я не был мудаком. Потому, что я олицетворял собой безопасность. Дальше я не заглядывал. Только в завтрашний день, но это уже было много.) Я должен найти, где ей жить. Здесь она не может оставаться. У меня теперь небезопасно.

Воздух был мягкий, подобный пахнущему солью нежному дуновению. Мой взгляд был устремлен вдаль. Плеск волн шептал о счастье. Я пытался отогнать от себя нависшие угрозы. Я углубился в опасные зоны. Намного опаснее их делало то, что я не знал, откуда последуют удары.

— Я знаю, — сказала Бабетта.

— Ты все знаешь, — не без раздражения ответил я.

— Нет, не все. Лишь то, что надо, чтобы волноваться за тебя.

— Очень мило. Прости меня.

— А Мари-Лу, она только для этого?

Меня смущал этот разговор. Я стал агрессивным, сам того не желая.

— Ну что ты хочешь знать? Влюблен ли я в проститутку? Это фантазм всех мужчин. Любить шлюху. Вырвать ее из лап сутенера. Стать ее «котом». Держать ее при себе. Женщину-предмет… (На меня обрушилась усталость. Я чувствовал, что мои силы на исходе. Последние силы.) Я не знаю, где она, женщина моей жизни. Наверное, ее не существует на свете.

— У меня только студия. Ты знаешь.

— Не беспокойся. Я найду.

Бабетта достала из сумочки конверт, вскрыла и протянула мне фотографию.

— Я пришла для того, чтобы показать тебе вот это.

Несколько мужчин за столом в ресторане. Одного я знал. Это был Морван. Я проглотил слюну.

— Тот, кто справа, Жозеф Поли. Его распирает честолюбие. Он строит из себя преемника Дзукки. Один из убийц с площади Оперы — это, наверняка, Жозеф. Он друг Смуглого Джеки. В восемьдесят первом году он принимал участие в ограблении в Сен-Поль-де-Вансе. (Я вспомнил. Украли драгоценностей на семь миллионов франков. Смуглого Джеки задержали, но отпустили на свободу, поскольку главный свидетель отказался от своих показаний.) Тот, кто стоит, — продолжала Бабетта, — брат Жозефа Эмиль. Специализируется на рэкете, игральных автоматах и дискотеках. Несмотря на добродушный вид, гнусный тип.

— Они угощают Морвана?

— А слева Люк Веплер, — продолжала она, пропустив мимо ушей мой вопрос. — Он очень опасен.

От рассказа о нем у меня мороз побежал по спине. Веплер, родившийся в Алжире, совсем юным завербовался в парашютно-десантные войска и скоро стал активным членом ОАС. В шестьдесят пятом году он оказывается в службе безопасности Тиксье-Виньянкура.

Неудача адвоката на выборах отвращает Веплера от официального экстремизма. Он снова возвращается в строй десантников. Потом служит наемником в Родезии, на Коморских островах, в Чаде. В семьдесят четвертом году он в Камбодже, в числе военных советников американцев, которые воевали с красными кхмерами. После этого он продолжал действовать в Анголе, Южной Африке, Бенине; в Ливане он в фалангах Бехира Жмайеля.

— Любопытный тип, — сказал я, мысленно представляя себе встречу с ним один на один.

— С девяностого года он активист Национального фронта. Это жертвы экономического кризиса. Безработные. Люди, разочаровавшиеся в социализме и коммунизме. С другой стороны, активные бойцы. Веплер занимался последними. Самыми решительными. Теми, кто пришел из Французского дела, или Фронта борьбы с коммунизмом. Их организуют в боевые ячейки. Эти люди готовы к драке. У Веплера репутация человека, который умеет воспитывать молодежь. Я хочу сказать, что ты ему либо подходишь, либо уходишь.

Я не отрываясь разглядывал фотографию. Я был словно загипнотизирован синим, напряженным, ледяным взглядом Веплера. С такими я сталкивался в Джибути. С хладнокровными специалистами по смерти. Шлюхами империализма. Его потерянными детьми. Заброшенными в мир и ненавидящими всех за то, что они «рогоносцы Истории», как выразился однажды Гарель, мой аджюдан — шеф.

Потом я рассмотрел на фото еще одного, мне знакомого. На заднем плане, справа за другим столом. Это был Красавчик Тони.

— Ты этого знаешь?

— Нет.

— А я познакомился с ним сегодня вечером.

Я рассказал Бабетте, как и почему я с ним встретился. Она недовольно поморщилась.

— Плохо дело. Фото было сделано во время обеда самых больших фанатиков. Они даже не входят в число активистов Национального фронта.

— Ты хочешь сказать, что братья Поли примкнули к фашистам?

Она пожала плечами.

— Они жрут вместе. Вместе веселятся. Поют фашистские песни. Как в Париже у Женни, ты знаешь. Это ничего не доказывает. Ясно одно — они должны обделать какое-то дельце. Братья Поли должны в нем свое получить. В противном случае я не понимаю, почему они вместе дохнут со скуки. Но связь есть. Это Морван. Его воспитал Веплер. В Алжире в 1-м полку парашютистов-десантников. После 68-го года Морван был активистом организации Фронта борьбы с коммунизмом, где стал руководителем боевой группы. Тогда-то он снова встретил Веплера, и они по-настоящему сдружились… — Она посмотрела на меня, улыбнулась и, уверенная в эффекте своих слов, прибавила: — А Морван женат на сестре братьев Поли.

Я присвистнул.

— У тебя еще много подобных сюрпризов?

— Батисти.

На фото он фигурировал на переднем плане. Но со спины. Я просто не обратил на него внимания.

— Батисти, — глупо повторил я. — Конечно. Он тоже повязан с ними?

— Его дочь Симона — жена Эмиля Поли.

— Значит, семья?

— Семья и прочие. Это и есть мафия. С Герини было точно так же. Дзукка был женат на двоюродной сестре Вольгро, Неаполитанца. Если в Марселе не будет семьи, все с треском развалится. Дзукка понимал это. Потому и примыкал к семье.

— «Nueva famiglia», — сказал я с горькой улыбкой. — Семья новая, а мерзости старые.

Снова пришла Мари-Лу, закутанная в большую махровую простыню. Мы почти забыли о ней. Ее появление стало порывом свежего воздуха. Она посмотрела на нас, как на заговорщиков, потом закурила, налила нам по приличной порции виски «лагавюлен» и опять удалилась в дом.

Вскоре до нас донеслись сначала звуки бандонеона Астора Пьяццоллы, затем саксафона Джерри Муллигэна. Один из самых прекрасных музыкальных дуэтов этих последних пятнадцати лет. «Буэнос-Айрес», «Двадцать лет спустя».

Передо мной оказался набор разрозненных фактов. Осталось только свести их воедино. Уго, Дзукку с Морваном. Аль Дакиля, его телохранителей и двух убийц с Морваном и Тони. Лейлу с Тони и двумя убийцами. Но все они не связывались друг с другом. Но куда девать Батисти?

— А это кто? — спросил я, показав на фото на очень изысканного мужчину, сидящего справа от Жозефа Поли.

— Не знаю.

— Где этот ресторан?

— На туристской базе Рестанк. При выезде из Экса, по дороге на Вовенарг.

У меня в голове мгновенно вспыхнули сигналы опасности. Сведения об Уго я перевел на Лейлу.

— Лейла! Ее труп мы нашли недалеко оттуда.

— Что она могла там делать?

— Этот же вопрос я задаю себе.

— Ты веришь в совпадения?

— Я не верю ни во что.

Я проводил Бабетту до ее машины, предварительно убедившись, что на улице не подстерегает никакая опасность. Никто не поехал за ней следом. Ни машина, ни мотоцикл. Снаружи я ждал еще несколько минут. Успокоившись, я вернулся в дом.

— Будь осторожен, — сказала она.

Она ласково погладила меня по затылку. Я обнял ее.

— Я уже не могу отступать, Бабетта. Не знаю, куда это меня заведет. Но я не отступлю. У меня в жизни никогда не было цели. Сейчас она у меня есть. Какая бы она ни была, но меня она устраивает.

Мне понравился блеск ее глаз, когда она оторвалась от меня.

— Единственная цель — это жить.

— Что я и говорю.

Теперь мне надо было противостоять Мари-Лу. Я надеялся, что Бабетта останется. Они могли бы спать в моей постели, а я на диване. Но Бабетта мне ответила, что я довольно высокого роста, чтобы спать на диване, даже в ее отсутствие.

Мари-Лу держала в руках фотографию.

— Кто они такие?

— Грязные сливки общества! И опасные, если хочешь знать.

— Ты займешься ими?

— Очень может быть.

Я взял у нее фотографию и еще раз рассмотрел ее. Она была сделана три месяца назад. По воскресеньям вечером «Рестанк» обычно закрыт. Бабетта получила фото от журналиста из «Меридиональ», приглашенного на праздник. Она попытается побольше разузнать о его участниках, а главное, о том, что там потихоньку затевали вместе братья Поли, Морван и Веплер.

Мари-Лу сидела на диване. Подобрав под себя ноги. Она подняла на меня глаза. Следы побоев почти исчезли.

— Ты хочешь, чтобы я ушла, да?

Я показал ей на бутылку виски «лагавюлен». Она кивнула в знак согласия. Я наполнил два стакана и один подал ей.

— Я не могу все тебе объяснить. Я влип в большую неприятность, Мари-Лу. Вчера вечером ты это поняла. Дела пойдут еще хуже. Находиться здесь станет опасно. Это крутые ребята, — закончил я, снова вспомнив о рожах Морвана и Веплера.

Она не сводила с меня глаз. Я очень сильно ее желал. Мне хотелось наброситься на Мари-Лу и взять ее прямо здесь, на полу. Это был простейший способ избежать разговора. Я не думал, что она тоже хотела, чтобы я набросился на нее.

— Я это поняла. А кто я для тебя?

— Шлюха… Которая мне очень нравится.

— Подлец!

Она швырнула в меня свой стакан. Я это предчувствовал и увернулся. Стакан разбился о плиточный пол. Мари-Лу застыла неподвижно.

— Хочешь другой стакан?

— Да, пожалуйста.

Я снова налил ей виски и сел рядом. Самое трудное осталось позади.

— Ты хочешь уйти от своего сутенера?

— Я не умею ничего делать.

— Я хотел, чтобы ты занялась чем-нибудь.

— Ах, вот как. Но чем? Пойти кассиршей в «Призюник», да?

— Почему бы и нет? Дочка моего сотрудника работает кассиршей. Она твоя ровесница или чуть постарше.

— Ты говоришь об аде!

— А трахаться с незнакомыми мужиками лучше?

Она молчала. Смотрела на дно своего стакана. Как в тот вечер, когда я подобрал ее в баре «О'Стоп».

— Ты уже думала об этом?

— В последнее время я не нарабатываю нужной суммы. Я больше не могу выносить… Чтобы меня драли все эти типы. Поэтому меня избили.

— Я считал, что из-за меня.

— Ты был только предлог.

Начался рассвет, когда мы закончили разговор. История Мари-Лу была историей всех Мари-Лу на свете. В мельчайших деталях. Начиная с того, что ее изнасиловал безработный папочка, пока мамочка вкалывала приходящей домработницей, чтобы прокормить семью. Братья, которым на тебя было плевать, потому что девчонка. Если только братья не узнают, что ты водишься с каким-нибудь белым или, что хуже, с арабом. По любому пустяку на тебя дождем сыпались пощечины. Потому что пощечины — это ругательства бедняка.

Мари-Лу убежала из дома в семнадцать лет, выйдя вечером из лицея. Ее школьный дружок струсил. Первый дальнобойщик, которого она встретила, ехал в Рим.

— Я все поняла лишь на обратном пути. Поняла, что я стану шлюхой. Он бросил меня в Лионе, дав пять франков. У него были жена и дети, которые его ждали. Он меня поимел не просто за деньги, все было по-хорошему, я его очень любила! Ведь он мог вышвырнуть меня без гроша. Он был первый, но не самый худший.

Все мужики, которых я встречала после него, тоже думали лишь об одном — получить свое удовольствие. Так продолжалось неделю. Для их куриных мозгов я была слишком красивая, чтобы быть честной женщиной. Наверно, их слегка пугало, что я такая соблазнительная. Или же они видели во мне шлюху, в которую я превращалась. Ты сам как думаешь?

— Я думаю, что взгляд других — это смертоносное оружие.

— Хорошо говоришь, — с усталым видом согласилась она. — Но ты же не полюбишь девку вроде меня, правда?

— Те, кого я любил, ушли.

— Но я-то могу остаться. Мне терять нечего.

Ее слова потрясли меня. Она была искренна. Она раскрывала свою душу. И она, Мари-Лу, приносила себя в жертву.

— Я не вынес бы любви женщины, которой нечего терять. Любить — это и есть возможность терять.

— Ты просто больной, Фабио. Ты ведь несчастен, да?

— Я этим не хвастаюсь!

Мой ответ вызвал у меня смех. Не у нее. Мари-Лу смотрела на меня, и мне показалось, будто в ее глазах я вижу грусть. Я не понял, кого она жалеет — себя или меня. Ее губы припали к моим губам. От нее пахло маслом из орехов акажу.

— Пойду спать, — сказала она. — Так лучше, да?

— Так лучше, — невольно повторил я, подумав, что уже слишком поздно, чтобы заниматься с нею любовью. И это заставило меня улыбнуться.

— Ты знаешь, — сказала она, встав с дивана, — на фото я узнала одного типа. (Она подобрала с пола фотографию и ткнула пальцем в человека, сидящего рядом с Тони.) Это мой сутенер. Рауль Фарж.

— Вот это да!

Даже наилучший из диванов всегда неудобен. На нем спишь только по принуждению. Потому, что кто-то другой занимает твою постель. Я не спал на моем диване с той последней ночи, которую в доме провела Роза.

Мы разговаривали и пили до рассвета с надеждой снова спасти нашу совместную жизнь. Предметом обсуждения не была наша любовь. Дело было в ней и во мне. Скорее во мне. Я отказывался удовлетворить ее настоящее желание — иметь ребенка. Но не мог привести ей никакого убедительного довода. Просто я был пленник моей жизни.

Клара, единственная женщина, которая от меня забеременела, — правда, невольно, — сделала аборт, не сказав мне об этом. «Ты человек ненадежный», — бросила она мне в лицо. Потом. Объясняя свое решение. Слишком много внимания я уделял женщинам. Я был неверен уже в одном взгляде. Они не могли мне доверять. Я был любовник. Никогда я не стану мужем. Тем более отцом. Конечно, это и положило конец нашим отношениям. Мысленно я убил в себе отца, который, однако, всего-навсего отдыхал после обеда.

Но я любил Розу. Любил ее ангельское личико, которое обрамляли волны вьющихся, каштановых, почти рыжих, волос. У нее была обезоруживающая улыбка, чудесная, но почти всегда чуть печальная. Именно эта улыбка сразу меня покорила. Сегодня я мог думать о Розе, не испытывая боли. Она стала для меня не безразличной, но нереальной. Мне понадобилось много времени, чтобы отвыкнуть от нее. От ее тела. Когда мы жили вместе, мне стоило только закрыть глаза, чтобы начать ее желать. Меня беспрестанно преследовали ее образы. Часто я задавался вопросом, возродится ли это желание, если она внезапно, без предупреждения, вновь возникнет в моей жизни. Я по-прежнему не знал ответа на этот вопрос.

Нет, я знал с тех пор, как переспал с Лолой. Если ты полюбил Лолу, то уже не мог опомниться. И дело было не в красоте. У Розы было прекрасное тело, роскошное, изящно очерченные формы. Все в ней дышало чувственностью. Малейший жест. Лола была тоньше, стройнее. Какая-то воздушная, даже в походке. Она вызывала в памяти Градиву с фресок Помпеи. Она ходила, едва касаясь земли, как будто не ступала на нее. Любить Лолу означало дать увлечь себя в ее странствия. Она вызывала восторг. И если ты кончал, то возникало ощущение, будто ты не потерял ничего, а обрел.

Именно это я ощущал, даже если последующие мгновения я все портил. Однажды вечером, у меня в Гуд, Маню заметил: «Черт, почему, когда переживаешь оргазм, это длится так недолго!». Мы не знали, чем это объяснить. С Лолой ты переживал и посленаслаждение.

С тех пор я жил в этом «после». У меня было лишь одно желание — снова найти ее, снова ее увидеть. Хотя три месяца я отказывался это допускать. Хотя я не строил иллюзий. Мое тело еще обжигали пальцы Лолы. На моей щеке по-прежнему горел стыд от ее пощечины. После Лолы я смог найти лишь Мари-Лу. Я наслаждался с ней так, будто гибнул от отчаяния. В конце концов к шлюхам приходишь от отчаяния. Но Мари-Лу заслуживала большего.

Я повернулся на другой бок. Я чувствовал, что заснуть мне не удастся. Во мне жила страсть, непреходящая, вновь обрести Лолу. Желание, подавленное, переспать с Мари-Лу. Но как в этой истории оказался ее сутенер? Смерть Лейлы была подобна камню, брошенному в пруд. По воде пошли круги, в которых вращались полицейские, бандиты, фашисты. А теперь еще Рауль Фарж, который хранил в подвале Муррабеда достаточно оружия, чтобы взять Французский банк.

Черт! Для чего предназначалось все это оружие? У меня в мозгу промелькнула интересная догадка, но последний глоток виски «лагавюлен» положил конец моим размышлениям. Я не успел даже взглянуть на часы. Когда зазвонил будильник, мне показалось, что я глаз не сомкнул.

Мари-Лу, наверное, всю ночь сражалась с чудовищами-призраками. Подушки были скомканы и простыни смяты, от того, что их слишком часто теребили. Она спала поверх одеяла, на животе, повернув набок голову. Я не видел ее лица. Передо мной было только ее тело. Я выглядел по-идиотски с кофейными чашками и круассанами.

Я плавал добрых полчаса. За это время можно было изрыгнуть все сигареты мира и почувствовать, как мышцы моего тела напрягаются так, что готовы лопнуть. Я плыл прямо вперед, за дамбу. Без удовольствия. С яростью. Я остановился, когда у меня подвело живот. Воспоминание о боли сменилось страхом. Паническим страхом. На какую-то секунду мне почудилось, будто я сейчас утону.

Лишь под душем, под струями воды, я вновь почувствовал облегчение. Выпил стакан апельсинового сока, потом вышел за круассанами. Я сделал остановку у Фонфона, чтобы за чашкой кофе полистать газету. Вопреки требованию некоторых посетителей, здесь всегда можно было получить только «Провансель» и «Марсейез». Но не «Меридиональ». Фонфон заслуживал моего постоянства.

Прошлой ночью прошла крупная облава. Ее проводили несколько полицейских бригад, в том числе и бригада Оша. Плановая облава по правилу «тройки»: бары, бордели, ночные кабаки. Под нее попадали все опасные места: площадь Экса, бульвар Бельсюнс, площадь Оперы, бульвар Жюльен, Ля Плэн и даже площадь Тиаре. Задержали более шестидесяти человек, исключительно арабов, у которых были не в порядке документы. Несколько проституток. Несколько хулиганов. Но крупных бандитов не взяли. Не попался ни один, даже мелкий бандит. Комиссары полиции, принимавшие участие в облаве, отказывались от комментариев, но журналист давал понять, что подобная операция может повториться. Необходимо было «оздоровить» ночную жизнь Марселя.

Для умеющего читать между строк ситуация складывалась ясная. В марсельской бандитской верхушке больше не было признанного главаря. Дзукка был убит, Аль Дакиль последовал за ним в страну негодяев. Полиция наводнила город, и на старт вышла бригада Оша. Ош хотел знать, с кем он теперь имеет дело. Отдаю руку на отсечение, думал я, что все возьмет под контроль Жозеф Поли. От этого мне стало не по себе. Его взлет обеспечивала группа экстремистов. Политик мог бы поставить на эту карту свое будущее. Уго, теперь я был уверен в этом, оказался орудием в лапах дьявола.

— Я не сплю, — сказала Мари-Лу в тот момент, когда я снова возник с кофе и круассанами.

Она прикрылась простыней. У нее было усталое лицо, и я предположил, что она, как и я, спала плохо. Я сел на край постели, поставил рядом с ней поднос и поцеловал ее в лоб.

— Все в порядке?

— Очень мило, — сказала она, посмотрев на поднос. — Мне впервые подают завтрак в постель.

Я не ответил. Мы пили кофе молча. Я смотрел, как она ест. Голова у нее была опущена. Я протянул ей сигарету. Наши глаза встретились. Глаза у нее были печальные. Я вложил в свой взгляд всю возможную нежность.

— Ночью ты должен был заняться со мной любовью. Это мне помогло бы.

— Я не мог.

— Мне необходимо знать, любишь ли ты меня. Если я хочу покончить с прошлым. Иначе я не смогу.

— Сможешь.

— Ты меня не любишь, да?

— Нет, я тебя люблю.

— Тогда почему ты не трахнул меня, как любую другую бабу?

— Я не мог.

— Чего ты не можешь?

Резким движением ее рука проскользнула мне между ног. Она схватила мой член и сжала его поверх полотняных брюк. Сжала сильно. При этом она по-прежнему смотрела мне прямо в глаза.

— Прекрати! — сказал я, не двигаясь.

— Ты хочешь сказать, что ты «этого» не можешь? (Она выпустила мой член, но ее рука, все такая же проворная, вцепилась мне в волосы.) Или ты не можешь здесь? В голове.

— Да, это так. Ты больше не должна быть шлюхой.

— Я перестала ею быть, дурак! — закричала она. — Перестала. В моей жалкой головенке. Придя к тебе. К тебе домой! Ты ничего не замечаешь?! Ты слепой? Если ты ничего не видишь, никто ничего не заметит. Я навсегда останусь шлюхой. — Она обняла меня за шею и захныкала: — Люби меня, Фабио. Возьми меня. Всего разочек. Но люби меня, как любую другую женщину.

Она замолчала. Мои губы припали к ее рту. Мой язык обрел на ее языке слова, которые никогда не будут сказаны. Поднос с грохотом упал. Я услышал звон разбивающихся о плиточный пол чашек. Я почувствовал, что ее ноги впились мне в спину. Я едва не кончил, войдя в нее. Ее лоно было такое же нежное, как и слезы, текущие по ее щекам.

Мы с ней занимались любовью словно в первый раз. Стыдливо. Страстно. Но без задних мыслей. Круги у нее под глазами исчезли. Я откинулся на бок. Она бросила на меня быстрый взгляд и явно хотела что-то сказать. Вместо этого Мари-Лу мне улыбнулась. Ее улыбка была исполнена такой нежности, что я тоже не нашелся, что сказать. Так мы и лежали, безмолвные, с мечтательными глазами. Мы уже устремлялись, каждый в отдельности, на поиски возможного счастья. Когда я ее покинул, она уже не была шлюхой. Ну, а я по-прежнему оставался только дерьмовым легавым.

И не было никакого сомнения, что за дверью меня ждало лишь одно: гнусность мира.