Мы вскочили на паром в тот момент, когда он уже отчаливал. Скорее это я толкнул Батисти, чем он сам прыгнул. Толкнул сильно, но не выпуская его. Толчок выбросил его на середину каюты. Я подумал, что он потеряет равновесие и грохнется, но Батисти уцепился за скамейку. Он обернулся, взглянул на меня, потом сел. Он снял свою морскую фуражку и вытер пот со лба.

— Итальянцы! — пояснил я. (И пошел брать билеты.)

Я их засек в ту минуту, когда Батисти присоединился ко мне у паромного причала. Они шли за ним в нескольких метрах. Белые полотняные брюки, пестрые рубашки, солнцезащитные очки и сумки через плечо. Как говорил Джамель, они ловко косили под настоящих туристов. Я их сразу узнал. В тот день, в баре «Флот», они обедали за столом позади нас. Они ушли, когда Батисти меня покинул. Они не отставали от Батисти ни на шаг. А меня они выслеживали в квартале Панье только потому, что видели с ним. У меня были основания так думать. Это оказалось верным.

Итальянцы не следили за мною. Они никого не пасли. В этом я убедился еще до встречи с Батисти. Расставшись с Мари-Лу, я спустился по улице Эстель, потом свернул на улицу Сен-Ферреоль. Большую пешеходную улицу Марселя. Здесь были сосредоточены все универсальные магазины: «Нувель галери», «Марк и Спенсер», «Редут», «Виржин». Они заменили прекрасные кинотеатры шестидесятых годов «Риаото», «Рекс», «Патэ Палас». На улице даже не осталось ни одного бара. В семь вечера она становилась такой же пустынной и печальной, как Канбьер.

Я окунулся в поток гуляющих. Обывателей, служащих, иммигрантов, безработных, молодых, старых… С пяти часов весь Марсель слонялся по этой улице. Каждый вел себя на людях непринужденно, без агрессивности. Здесь был истинный Марсель. Социальные различия вновь проявлялись лишь за пределами улицы. Канбьер — неявная граница между севером и югом города. И площадь Феликса Барэ, в двух шагах от префектуры, на которой всегда стоял фургон жандармерии. Это был передовой пост буржуазных кварталов. За ним бары, в том числе и бар «Пьер», что был в течение века самым модным в центре города местом встреч золотой молодежи.

Под взглядом жандармов неизменно возникало такое чувство, будто город находится в состоянии войны. Когда ты выходил за эти границы, тебя встречали враждебные взгляды, а также страхи или ненависть, в зависимости от того, звался ты Поль или Ахмед. Здесь закон природы сводился к тому, что иметь необычную физиономию — это уже преступление.

Я шел без цели, даже не задерживаясь у витрин. Приводил в порядок свои мысли. Нить событий тянулась от смерти Маню к смерти Уго. Даже если я ничего в них не понимал, я мог их расположить в определенной последовательности. В данную минуту меня это устраивало. Молодые девушки, гуляющие по улице, казались мне красивее, чем в мое время. На их лицах было написано скрещивание разных народов. Их история. Они шли уверенные в себе и гордые своей красотой. От коренных жительниц Марселя они переняли ту же томно-расслабленную походку и тот же, почти бесстыдный взгляд, если ваши глаза задерживались на них. Я не помню, кто сказал, что они мутантки, но мне это представлялось очень верным. Я завидовал нынешним молодым людям.

На улице Вакон, вместо того, чтобы продолжать путь по набережной Рив-Нёв до паромного причала, я свернул налево. Чтобы спуститься на подземную автостоянку на бульваре Этьен-д'Орв. Я закурил и стал ждать. Первой здесь появилась женщина лет тридцати. В светло-розовом костюме из льняного полотна. Пухленькая. Ярко накрашенная. Увидев меня, она подалась назад. Прижала к груди сумочку и почти бегом пошла разыскивать свою машину.

Сидя на скамейке, Батисти утирал пот большим белым носовым платком. Он выглядел бравым отставным моряком. Добрым старым марсельцем. Белая тенниска, неизменно выпущенная поверх синих полотняных брюк, матерчатые туфли и надвинутая на лоб морская фуражка. Батисти смотрел, как удаляется причал. Двое итальянцев застыли в нерешительности. Даже если они поймают такси, что было бы чудом, на другой берег порта они доберутся слишком поздно. Они нас упустили. В эту минуту.

Я высунулся из окна, не обращая внимания на Батисти. Я хотел, чтобы он мучился неизвестностью. Все время поездки. Мне очень нравилась эта морская прогулка. Нравилось смотреть на проход между двумя фортами — Сен-Николя и Сен-Жан, — которые охраняли вход в порт Марселя. Или повернуться лицом к открытому морю, а не в сторону Канбьер. На выбор. Марсель — врата на Восток. В далекие края. В приключения, в мечту. Марсельцы не любят путешествовать. Все считают, что они моряки, искатели приключений, что отец или дед каждого марсельца хотя бы раз в жизни совершил кругосветное плавание. В лучшем случае они добирались до Ниолона или мыса Круазетт. В буржуазных семьях детей к морю не пускали. Порт позволял вести дела, но море считалось грязным. Ведь по морю в город проникал порок. И чума. С наступлением погожих дней буржуа выезжали в свои имения. В Экс и его окрестности, в свои сельские дома и виллы. А море они оставляли беднякам.

И порт был игровой площадкой нашего детства. Мы учились плавать в проливе между фортами. В один прекрасный день необходимо было сплавать туда и обратно. Чтобы стать мужчиной. Чтобы удивить девушек. Первый раз Маню и Уго пришлось меня вытаскивать из воды. Я тонул, задыхаясь от усталости.

— Ты испугался?

— Нет. Выдохся.

Я не выдохся. Но мне было страшно.

Маню и Уго уже не было, чтобы прийти мне на помощь. Они пошли на дно, а я не успел их спасти. Уго не искал встречи со мной. Лола сбежала. Я был один и собирался нырнуть в дерьмо. Лишь для того, чтобы быть в расчете с ними. С нашей загубленной молодостью. В конце земного пути останусь только я. Если уцелею. У меня еще сохранились кое-какие иллюзии о мире. И кое-какие старые, живучие мечты. «Теперь я научусь жить правильно», — думал я.

Мы подошли к причалу. Батисти встал и направился на другой конец парома. Он был встревожен. Он украдкой посмотрел на меня. Я не смог прочесть в его взгляде ничего. Ни страха, ни ненависти, ни покорности судьбе. Только холодное равнодушие. На площади Мэрии даже духа итальянцев не было. Мы перешли на другую сторону и стали подниматься по улице Гирланд.

— Куда мы идем? — спросил он наконец.

— В одно тихое местечко.

На улице Кэсри мы свернули налево. И оказались перед входом в бар «У Феликса». Даже без угрозы со стороны итальянцев я хотел привести его сюда. Я взял Батисти за руку, силой повернул его и показал на тротуар. Он дрожал, несмотря на жару.

— Смотри внимательно! На этом месте они и пришили Маню. Бьюсь об заклад, ты сюда ни разу не приходил!

Я ввел его в бар. Четверо старичков резались в белот, попивая мятную воду «виттель». В баре было намного прохладнее, чем на улице. Я не бывал здесь со дня смерти Маню. Но Феликс мне ни слова не сказал. По его рукопожатию я понял, что он рад снова меня видеть.

— Знаешь, Селест по-прежнему готовит айоли.

— Я зайду. Передай ей.

В приготовлении айоли с Селест могла сравниться только Онорина. Треска всегда была вымочена как надо. Что бывает очень редко. Обычно она вымачивала рыбу слишком долго, но лишь в двух водах. Лучше было бы в нескольких водах. Один раз — восемь часов, потом три раза по два часа. Необходимо было подержать рыбу в закипающей воде, добавив укроп и перец в зернах. Селест имела особенное оливковое масло, чтобы сделать айоли более «пикантной». С маслобойного завода в Мурьес. Другие сорта масла она использовала и для готовки, и в салатах. Оливковые масла Жака Барля из Эгий, Анри Беллона из Фонвьей, Маржье-Обера из Ориоля. Ее салаты всегда имели различный вкус.

В баре «У Феликса» Маню играл со мной в прятки. Он избегал встреч со мной после того дня, когда я обозвал его мразью. Кстати, он был готов выйти из дела. За две недели до гибели он зашел к Феликсу и сел за столик напротив меня. Была пятница, в этот день подавали треску с айоли. Сначала мы пропустили по нескольку стаканов анисового ликера, потом взяли розовое вино Сен-Канка. Две бутылки. Мы снова встретились на старой дорожке. Без злости, только каждый со своей горечью.

— Мы, все трое, такие, какими мы стали, уже не изменимся.

— Мы всегда можем признать, что совершали глупости.

— Не доставай! Поздно, Фабио. Мы многого ждали. Слишком далеко зашли. Мы в дерьме по шею.

— Говори за себя! (Он посмотрел на меня. В его глазах не было злого блеска. Лишь чуть усталая ирония. Я не смог выдержать его взгляд. Потому что в сказанном Маню была правда. А то, что я стал полицейским, было ненамного лучше.) О'кей, — сказал я. — Мы в дерьме по шею.

Мы чокнулись, приканчивая вторую бутылку.

— Я обещал кое-что Лоле. Уже давно. Но так и не сделал этого. Осыпать ее деньгами. И увезти отсюда. В Севилью или куда-нибудь в Испанию. Скоро я сделаю это. Я вышел на крупное «дело». На этот раз.

— Деньги ничего не решают. Лола — это любовь…

— Брось! Она ждала Уго. А я ждал ее. Время спутало все карты. Или признало правоту… (Он пожал плечами.) Не знаю. Мы, Лола и я, вот уже десять лет тянем лямку любви, без страсти. Уго, вот кого она любила. Тебя тоже.

— Меня?

— Не будь ты такой тряпкой, она пришла бы к тебе. Рано или поздно. Будь здесь Уго или нет. Ты самый надежный. И у тебя есть сердце.

— Наверное, только сегодня.

— Ты всегда его имел. Из нас троих ты страдал больше всего. По этой причине. Из-за сердца. Если я влипну, позаботься о ней. (Он встал.) Ну а мы с тобой, думаю, уже не увидимся. Мы остались в одиночестве. И говорить больше не о чем.

И Маню стремительно ушел. Оставив мне неоплаченный счет.

Я взял кружку пива, Батисти стакан оршада.

— Я узнал, что тебе нравятся шлюхи. За это по головке не погладят, знаешь ли. Легавые к шлюхам не ходят. Мы тебя предупредили. Точка.

— Ты просто педрило опущенный, Батисти. Громилу, который меня избил, я арестовал не далее как час назад. А тот, кто его послал, Фарж, с утра сидит у меня в камере. И, поверь мне, мы говорим не о шлюхах. А о наркотиках. И о хранении оружия. В квартире, что Фарж снимал в квартале Бассанс.

— А! — только и сказал Батисти.

Он, наверное, уже знал. О Фарже. Муррабеде. О моей встрече с Тони. Он ждал, чтобы я рассказал ему побольше. Он и приперся на встречу ради этого. Чтобы вытянуть из меня сведения. Я это понимал. Но и я также знал, чего стремлюсь от него добиться. Но мне не хотелось сразу раскрывать все мои карты.

— Почему итальянцы не отстают от тебя ни на шаг?

— Не знаю.

— Слушай, Батисти, давай не будем тянуть кота за яйца. Поверь, я тебя действительно на дух не выношу. Если ты мне кое-что расскажешь, я выиграю время.

— Пулю в лоб ты выиграешь.

— Об этом я подумаю позже.

В центре всего этого бардака был Маню. После его смерти я расспрашивал нескольких осведомителей. Задавал вопросы там и сям, в различных полицейских бригадах. Ничего. Меня это удивляло. Никто даже краем уха не слышал о том, чтобы Маню «заказали». Отсюда я делал вывод, что его пристрелил какой-то мелкий хулиган. За какую-нибудь старую лажу. Или что-то в этом роде. Дурацкая случайность. Я довольствовался этим. До середины сегодняшнего дня.

— Свое «дельце» Маню провернул у Брюнеля, адвоката. Сделал чисто. Я полагаю, сделал так, как он это умел. Даже лучше. Учитывая, что он не рисковал влипнуть. В этот вечер вы все вместе жрали. В «Рестанк». Но Маню ничем попользоваться не успел. Через два дня его убили.

Печатая на машинке мой рапорт, я переставлял местами эпизоды этой истории. И события. Но ни в чем не менял их смысл. Я расспрашивал Лолу о пресловутом ограблении, о котором мне говорил Маню. Он мало кому доверялся. «Но на этот раз все прошло прекрасно», — признался он Лоле. По-настоящему большое «дело». Он, наконец, отхватит крупный куш. В ту ночь они устроили загул с шампанским. Чтобы это отпраздновать. А «работенка» оказалась детской забавой. Вскрыть сейф адвоката, живущего на бульваре Лоншан, и забрать все документы, что в нем хранились. Этим адвокатом был Эрик Брюнель. Доверенное лицо Дзукки.

Бабетта передала мне эту информацию, когда я позвонил ей после того, как разделался с моим рапортом. Мы договорились перезвонить друг другу до моего свидания с Батисти. Брюнель, наверное, обманывал Дзукку, и старик, похоже, догадывался об этом. Он послал Маню «прибраться» у адвоката. Или что-то в этом роде. Дзукка и братья Поли были на разных полюсах. Они даже не принадлежали к одной «семье». На кону были слишком большие деньги. Дзукка не мог допустить, чтобы его обманывали.

В Неаполе, как сообщал римский корреспондент Бабетты, убийство Дзукки сильно огорчило мафиози. Они, конечно, это переживут. Как всегда. Но эта смерть тормозила прибыльные текущие дела. Дзукка, кажется, был готов к переговорам с двумя крупными французскими предпринимателями. Отмытые наркоденьги должны были участвовать в необходимом подъеме экономики. Предприниматели и политики были в этом согласны друг с другом.

Я выкладывал мою информацию Батисти, чтобы попытаться проследить за его реакцией. За паузой, улыбкой, словом. Все годилось, чтоб подобрать любые крохи. Я еще не до конца понимал, какую роль играет Батисти. И на чьей он стороне. Бабетта считала, что Батисти теснее связан с Дзуккой, нежели с братьями Поли. Но ведь еще оставалась Симона. Я был твердо уверен лишь в одном: это Батисти вывел Уго на Дзукку. Эту улику я из рук не выпущу. Это путеводная нить. От Уго к Маню. И к Лейле, попавшей в лапы гнусных негодяев. Я по-прежнему не мог подумать о ней без того, чтобы у меня перед глазами вновь не встало ее тело, облепленное муравьями. Даже ее улыбку и ту сожрали муравьи.