Молодые люди были на пределе. Теперь, когда труп Тони снова оказался у них перед глазами, они совершенно расклеились. Карина продолжала рыдать. Сначала Жасмин, потом Дрисс тоже расплакались. Кадер, похоже, совсем сломался. От гашиша и виски ему не стало легче. Всякий раз, бросая взгляд на труп Тони, Кадер нервно хихикал. А я начинал чувствовать себя непринужденно. Хотя момент был неподходящий.
Я закрыл балконную дверь, налил себе виски и закурил.
— Хорошо, — объявил я. — Начнем с самого начала.
Но с таким же успехом я мог обращаться к глухонемым. Кадер стал смеяться совсем истерично.
— Дрисс, уведи Карину в спальню. Пусть она ляжет и успокоится. Жасмин, найди какой-нибудь транквилизатор, лексомил или любой другой, и дай всем по таблетке. И сама прими. Потом сваришь мне кофе. (Они смотрели на меня глазами марсиан.) — Действуй! — сказал я твердо, но не повышая голоса.
Они встали. Дрисс и Карина ушли в спальню.
— Что мы будем делать? — спросила Жасмин.
Она взяла себя в руки. Из всех четверых она была самой сильной. Это угадывалось в каждом из ее жестов. Точных, уверенных. Наверное, она курила не меньше остальных, но выпила не так много, что было очевидно.
— Сначала приведем в порядок его, — ответил я, указывая на Кадера.
Я поднял его со стула.
— Он больше не будет нас доставать, да? — спросил он, громко засмеявшись. — Мы ему заткнули глотку, этому гаду.
— Где ванная?
Жасмин мне показала. Я затолкал Кадера внутрь. Ванная была крохотная. Стоял сильный запах рвоты. Дрисс здесь уже отметился. Я схватил Кадера за шею и заставил его нагнуть голову. Открыл кран с холодной водой. Он отбивался.
— Не дури! Иначе я тебя в воду запихну!
Я отдал Кадеру полотенце после того, как долго тер ему голову. Когда он вернулся в комнату, кофе уже был подан. Мы сели за стол. В спальне по-прежнему рыдала Карина, но уже потише. С ней говорил Дрисс. Я не слышал, что он ей говорил, но его слова звучали словно нежная музыка.
— Черт вас возьми! — воскликнул я, обращаясь к Кадеру и Жасмин. — Вы могли бы позвонить мне!
— Мы не хотели его убивать, — ответил Кадер.
— На что вы надеялись? Что он вам извинения принесет? Этот тип был способен прирезать отца и мать.
— Мы с ним встретились, — объяснила Жасмин. — Он нам угрожал. Пистолетом.
— Кто его ударил?
— Сначала Карина. Пепельницей.
Той тяжелой стеклянной пепельницей, которую после своего прихода я успел уже забить окурками. От удара Тони упал, выронив свою пушку. Жасмин ногой отбросила пистолет под шкаф. Кстати, он там и лежал. Тони перевернулся на живот, чтобы попытаться подняться. Дрисс набросился на него и схватил за горло. «Подонок! Мразь!» — кричал он. «Прикончи его!» — подбадривали Дрисса Жасмин и Кадер. Дрисс сжимал горло изо всех сил, но Тони продолжал отбиваться. «Он же мой брат!» — вопила Карина. Она рыдала. Умоляла. И тащила Дрисса за руку, чтобы тот выпустил горло. Но Дрисс уже был вне себя. Он дал волю своей неистовой злобе. Лейла была не просто его сестра. Она заменяла ему мать. Это она его воспитывала, лелеяла, любила. Они не могли так поступить с Дриссом. Отнять у него обеих матерей.
В руках Дрисса начали сказываться часы тренировок с Мавросом.
Тони ведь был сильнее только со слабаками, Санчесом и ему подобными. Самый сильный он был с пистолетом. А тут он пропал. Тони понял это, как только руки Дрисса взяли его за горло. И сжали. Глаза Тони кричали о пощаде. Кореши не научили Тони этому. Смерти, которая постепенно разливается по всему телу. Из-за отсутствия кислорода. Его охватил панический ужас. Страх. Все это я пережил той ночью. Силой Дрисс не уступал Атлету. Да, мне не хотелось бы умереть подобным образом.
Карина слабыми руками обхватила Дрисса за талию. Она уже не кричала. Она плакала, повторяя: «Нет, нет, нет!». Но было слишком поздно. Слишком поздно для Лейлы, которую она любила. Слишком поздно для Тони, которого она любила. Слишком поздно для Дрисса, которого она тоже любила. Сильнее, чем Лейлу. Гораздо сильнее, чем Тони. Дрисс уже ничего и никого не слышал. Даже Жасмин, которая кричала: «Прекрати!». Закрыв глаза, Дрисс не выпускал горло Тони.
Улыбалась ли Дриссу при этом Лейла? Смеялась ли она? Как в тот день, когда мы поехали с ней в Сюжиттон купаться. Мы оставили машину на земляной площадке на перевале Жисент и пошли по тропинке в горный массив Пюже, чтобы взобраться на перевал Гардиоль. Лейла хотела увидеть море с высоты скал Девенсона. Она там ни разу не была. А это одно из прекраснейших мест на свете.
Лейла шла впереди. Она была в джинсовых шортах с бахромой и белой майке без рукавов. Волосы она подобрала под белую полотняную фуражку. Капельки пота стекали по ее шее. Изредка они искрились, как бриллианты. Мой взгляд следовал за ручейком пота у нее под майкой. По пояснице. До талии. До покачивающихся ягодиц.
Она устремлялась вперед со всем пылом молодости. Я видел, как напрягаются у нее мышцы на ногах, от лодыжки до бедер. Она взбиралась на холм так же изящно, словно шла по улице на каблуках. Меня охватывало желание. Было еще рано, но жара уже высвободила сильные запахи сосновой смолы. Я представлял себе, что между ног у Лейлы тоже пахнет смолой. Я воображал, какой вкус может быть у меня на язычке. В эту секунду я понял, что сейчас возьму ее за ягодицы. И больше она не сделала бы ни шагу. Я прижал бы ее к себе. Взял бы ее за груди. Потом я погладил бы ее по животу, расстегнул бы шорты. Я остановился. Лейла, с улыбкой на губах, обернулась.
— Я пойду впереди, — сказал я.
Когда я проходил мимо, она со смехом легонько хлопнула меня по заду.
— Что тебя так смешит?
— Ты.
Счастье. Всего один день. И было это давным-давно.
Позднее, на пляже, она расспрашивала меня о моей жизни, о моих женщинах. Я никогда не умел говорить о женщинах, которых любил. Я хотел для себя сохранять эти любви, жившие во мне. Рассказывать о них значило вновь оживлять ругань, слезы, хлопающие двери. И ночи на измятых, словно сердце, простынях, что следовали за всем этим. И я не хотел. Я хотел, чтобы мои любви продолжали жить. Во всей красоте первого взгляда. Со страстью первой ночи. С нежностью первого пробуждения. Я что-то отвечал Лейле, но в высшей степени расплывчато.
Лейла как-то странно смотрела на меня. Потом стала рассказывать о своих возлюбленных. Она пересчитала их по пальцам одной руки. Данное ею описание мужчины, о котором она мечтала, вместо того, чего она от него ждала, приобрело черты портрета. Это меня испугало. Этот портрет мне не нравился. Этим человеком я не был. И никто не был. Я объявил ей, что она всего лишь мидинетка. Мои слова сначала ее позабавили, потом рассердили. Мы впервые поссорились. Это была ссора, напряженная желанием.
На обратном пути мы больше не затрагивали эту тему. Назад мы шли молча. И она, и я, мы оба запрятали куда-то глубоко наши желания. «Однажды придется на них ответить, — думал я, — но не сегодня». Удовольствие узнавать друг друга значило гораздо больше. Мы понимали это. А остальное могло подождать. Когда мы почти подошли к машине, ее рука скользнула в мою ладонь. Лейла была удивительная девушка. Перед тем, как расстаться в то воскресенье, она поцеловала меня в щеку. «Ты хороший, Фабио».
Лейла мне улыбнулась.
Наконец она снова была передо мной. По ту сторону смерти. Те, кто ее изнасиловал, потом убил, сдохли. Муравьи могли заняться этой падалью. Теперь Лейла была неуязвима. Она вошла в мое сердце, и я буду носить ее в себе на этой земле, которая каждое утро дарит людям радость.
Да, Лейла могла улыбаться Дриссу в те минуты. Я понимал, что я тоже убил бы Тони. Чтобы избавиться от ужаса. Придушил бы собственными руками, как Дрисс. Столь же слепо. Душил бы его до тех пор, пока совершенная им глупость не подступила бы ему к горлу и не убила бы его.
Тони обмочился. Дрисс открыл глаза, но по-прежнему сжимал его горло. Тони на миг узрел ад. Черную дыру. Он дернулся в последний раз. Конвульсия. Последний вздох. Потом он затих.
Карина перестала плакать. Дрисс выпрямился. Болтая руками над трупом Тони. Никто не осмеливался ни шевелиться, ни говорить. Ненависти в них уже не было. Они были опустошены. Они даже не соображали, что говорил Дрисс. Что они позволили ему сделать. Они не могли допустить, что убили человека.
— Он мертв? — спросил, наконец, Дрисс.
Никто ему не ответил. Дрисса затошнило, и он убежал в туалет. После убийства прошло около часа, и все это время они надирались виски и курили сигареты с гашишем. Изредка они украдкой поглядывали на труп. Кадер встал, открыл балконную дверь и ногой выкатил туда тело Тони. Чтобы больше не видеть его. И закрыл дверь.
Каждый раз, когда они собирались мне позвонить, кто-то из них предлагал другое решение. Но неизменно надо было прикасаться к трупу. На это они уже не решались. Они даже боялись теперь выходить на балкон. Опустошив на три четверти бутылку виски и выкурив немало гашишных сигарет, они пришли к варианту поджечь квартиру и смотаться. Их охватил безумный, освобождающий хохот. Тут-то я и постучался в дверь.
Зазвонил телефон. Как в плохих детективных романах. Никто не шелохнулся. Они смотрели на меня, ожидая, что я приму решение. Из спальни больше не слышался голос Дрисса.
— Нам отвечать? — спросил Кадер.
Я взял трубку резким, нервным жестом.
— Тони?
Женский голос. Чувственный, хрипловатый и теплый голос. Возбуждающий.
— Кто его спрашивает?
Молчание. Я слышал стук вилок о тарелки. Где-то в отдалении звучала слащавая музыка. Ресторан. Не «Рестанк» ли? И, может быть, звонила Симона.
— Алло. (Мужской голос с легким корсиканским акцентом. Эмиль? Жозеф?.) Тони нет дома? А его сестры?
— Я могу передать сообщение.
Трубку повесили.
— Карина звонила Тони сегодня вечером?
— Да, — ответила Жасмин. — Просила, чтобы он пришел. Сказала, что это срочно. У нее есть номер, по которому можно найти Тони. Она оставляет сообщение. Он звонит.
Я зашел в спальню. Они лежали, прижавшись друг к другу. Карина больше не плакала. Дрисс уснул, держа ее за руку. Они были прелестны. Я желал, чтобы они шли по жизни с этой бесконечной нежностью.
Глаза Карины были широко раскрыты. Взгляд растерянный. Она еще пребывала в аду. Я уже не помнил, в какой песне Барбара пела: «Я предпочитаю жить в аду, чем быть мертвой в раю». Или что-то в этом духе. Чего желала в эти минуты Карина.
— Что это за номер, по которому ты недавно звонила Тони? — тихо спросил я.
— Кто это звонил?
— Я думаю, дружки твоего брата.
В глазах Карины промелькнул страх.
— Они сюда придут?
— Не волнуйся, — сказал я. — Ты их знаешь?
— Двоих. Один с гнусной рожей, а другой такой верзила. На военного похож. У обоих мерзкие морды. У военного какие-то странные глаза.
Это Морван и Веплер.
— Ты их часто видела?
— Один раз. Но я их запомнила. Они выпивали с Тони на террасе «Бара Ратуши». Они сели за наш столик, даже не спросив разрешения. А военный сказал: «Сестра у тебя хорошенькая». Мне очень не понравилось, каким тоном это было сказано. И как он при этом на меня смотрел.
— А что Тони?
— Он рассмеялся, но, по-моему, чувствовал себя неловко. «Нам надо поговорить о делах», — сказал он мне. Вежливый способ попросить меня убраться. Я даже не осмелилась его поцеловать. «Я тебе позвоню», — пообещал он. Взгляд того военного я спиной чувствовала. Мне стало стыдно.
— Когда это было?
— На прошлой неделе, в среду. В среду, в полдень. В тот день Лейла сдавала экзамен на звание преподавателя. Но что же теперь будет?
Дрисс выпустил руку Карины и повернулся на другой бок. Он слегка храпел. Изредка он едва заметно вздрагивал. Мне было больно за него. За них. Им придется жить с этим кошмаром. Смогут ли выдержать Карина и Дрисс? Кадер и Жасмин? Я должен им помочь. Избавить их от кошмарных видений, которые будут отравлять им ночи. Скорее. И Дриссу в первую очередь.
— Но что же теперь будет?
— Надо действовать. Где твои родители живут?
— В Гарданн.
Это недалеко от Экса. Последний шахтерский город в департаменте. Обреченный, подобно всем тем людям, что там работают.
— Твой отец еще работает?
— Они выбросили его два года назад. Он активист в Комитете защиты. При ВКТ.
— И как у них дела?
Она пожала плечами.
— Я росла, а они меня даже не замечали. И Тони тоже. Воспитать нас означало построить лучший мир. Мой отец… (Она, задумавшись, замолчала. Потом продолжила.) Когда ты слишком много страдал, вечно считал гроши, то больше ничего в жизни не замечаешь. Думаешь лишь о том, как ее изменить. Наваждение какое-то. Тони, по-моему, мог бы это понять. Мой отец, вместо того, чтобы сказать ему: «Я не могу купить тебе мопед», держал перед ним речь. О том, что в его возрасте на мопедах не ездят. Что в жизни есть вещи поважнее мопедов. Просто цирк! Понимаешь. Каждый раз одно и тоже. Речи. О пролетариях, капиталистах, партии. По поводу шмоток, карманных денег, машины.
Когда к нам в третий раз пришла полиция, отец выгнал Тони из дома. Что с ним происходило потом, я не знаю. Ну а когда узнала, мне все это не понравилось. Ну, кем он стал. И все прочее. Люди, с которыми он общался. Его рассуждения об арабах. Не знаю, вправду ли он так думал. Или же…
— А Лейла?
— Я очень хотела, чтобы он познакомился с моими друзьями, чтобы узнал других людей. Жасмин, Лейлу. И они встречались с ним пару раз. Кадер и Дрисс тоже. Я пригласила Тони на мой день рождения, в прошлом месяце. Лейла ему очень понравилась. Ты знаешь, какая она. Мы танцевали, пили, разговаривали, ухаживали. Лейла и Тони в этот вечер много беседовали друг с другом. Короче, он очень хотел ее увезти. Но Лейла не захотела. Она осталась ночевать здесь, как и Дрисс.
Потом он с ней встречался. Раз пять, по-моему. В Эксе. Выпить рюмку на террасе, вместе поесть, сходить в киношку. Дальше дело не заходило. Я думаю, Лейла это делала больше для меня, чем для себя. Тони не слишком ей нравился. Я Лейле много о нем рассказывала. Говорила, что он не такой, каким кажется. Я подталкивала их друг к другу. Считала, что Лейла сможет заставить его измениться. Мне это не удалось. Мне хотелось иметь брата, которого мне не приходилось бы стыдиться. Которого я могла бы любить. Как Кадера и Дрисса. (Ее взгляд устремился куда-то вдаль. К Лейле. К Тони. Наконец ее глаза вновь обратились на меня.) Я знаю, что она вас любила.
Лейла решила вам позвонить после сдачи экзамена. Она была уверена, что выдержала. Ей очень хотелось вас увидеть. Она мне сказала: «Теперь я могу. Я взрослая».
Карина улыбнулась, потом ее глаза снова наполнились слезами, и она прижалась ко мне.
— Поплачьте, — сказал я. — Все это пройдет.
— Я ничего не понимаю в том, что произошло.
Истину мы не узнаем никогда. Существовать могут лишь предположения. Истина принадлежала ужасу. Я мог предполагать, что Тони был замечен с Лейлой в Эксе. Один из членов банды. По моему мнению, кем-то из отпетых негодяев. Морваном. Веплером. Фанатиками белой расы. Этнических чисток. Окончательных решений. И что они, наверное, хотели подвергнуть Тони испытанию. Как бы разыграть его. Чтобы повысить его в звании.
В среде десантников любили это. Подобные безумные шуточки. Изнасиловать парня из соседнего отделения в казарме. Устроить загул в баре Иностранного легиона, убить там кого-нибудь и в качестве трофея принести с собой его кепи. Держать при себе подростка с повадками педераста. Они подписали контракт со смертью. Жизнь не имела для них никакой цены. Ни их собственная, ни других людей. В Джибути я встречал «отморозков» и похуже. Эти, после захода к шлюхам в кварталы на бывшей площади Рембо, оставляли после себя трупы. С перерезанным горлом. Иногда сильно изуродованные.
Теперь наши бывшие колонии находились здесь. Марсель стал их столицей. Здесь, как и там, жизни не существовало. Только смерть. И секс с насилием. Этим они изливали свою ненависть за то, что они были ничтожествами. Всего лишь потенциальными трупами. Неизвестными солдатами грядущих лет. Ими они станут рано или поздно. В Африке, в Азии, на Ближнем Востоке. Или даже в двух часах езды от нас. Там, где Запад оказывается под угрозой. Всюду, где торчат нечистые члены, готовые трахать наших женщин. Белых и моющихся мылом «пальмолив». И оскорблять нашу расу.
Это они и должны были потребовать от Тони. Привести им арабку. Чтобы изнасиловать ее. По очереди. Но Тони первый. Он должен был это сделать первым. Раньше других. С его желанием. С его бешеной злобой за то, что его отвергли. Женщина — только жопа. Все они бляди. У арабок блядские жопы. Как у этих свиней — евреек. У евреек жопы толще, сидят чуть выше. У арабок жопы чуть пониже, разве нет? У негритянок тоже. Ах, жопы негритянок, просто обалдеть можно! Стоит попробовать!
После Тони над Лейлой измывались двое других. Но ни Морван, ни Веплер. Да, это были кандидаты на звание нацистов. Те, кого пристрелили на площади Оперы. Вероятно, они оказались не на высоте, когда пришлось стрелять в Лейлу. Трахать арабок — это одно дело. А убивать их спокойно, так, чтобы не дрогнула рука, наверное, было не так просто.
Морван и Веплер были вуайеры. Так я себе представлял это. Распорядители. Интересно, мастурбировали ли они, глядя на них? Или совокуплялись после, ностальгически вспоминая о любовных играх эсэсовцев? Об их мужской, вирильной любви. О любви воинов. И когда они решили, что в ту ночь уцелеет лишь один, тот, кто всадит пулю ближе всего к сердцу Лейлы?
Испытал ли Тони жалость к Лейле, насилуя ее? Хотя бы на секунду. Прежде чем он сам погрузился в кошмар. В непоправимое.
Я узнал голос Симоны. И она узнала меня. Номер, по которому Карина оставляла сообщения своему брату, был номером ресторана «Рестанк». Сегодня вечером Карина туда и звонила.
— Позовите Эмиля. Или Жозефа.
По-прежнему звучала отвратная музыка.
Каравелли и его чарующие скрипки. Или какая-то пакость в том же роде. Но почти не слышался стук тарелок и вилок. «Рестанк» пустел. Было десять минут первого ночи.
— Это Эмиль, — послышалось в трубке.
Это был прежний, недавний голос.
— Монтале. Тебе ничего объяснять не надо, ты знаешь, кто я такой.
— Слушаю тебя.
— Я сейчас приеду. Я хочу, чтобы мы кое-что обговорили. Давай заключим перемирие. У меня есть предложения.
Я не имел никакого плана. За исключением одного. Убить их всех. Но это была всего лишь утопия. Именно то, что требовалось, чтобы продержаться. Опередить их. Выжить. Хотя бы час. Но это целая вечность.
— Ты один?
— Пока еще армию не призвал.
— А Тони?
— Он язык проглотил.
— В твоих интересах иметь веские доказательства. Потому что для нас ты уже покойник.
— Не выпендривайся, Эмиль. Если меня убьют, посадят вас всех. Я продал всю эту «штуку» одной газетенке.
— Ни один листок не посмеет пикнуть ни слова.
— Здесь, нет. В Париже, да. Если я не позвоню через два часа, все будет напечатано в утреннем выпуске.
— У тебя есть только версия. Но нет доказательств.
— У меня есть все. Все бумаги, которые Маню выкрал у Брюнеля. Фамилии, копии банковских счетов, чековые книжки, сведения о покупках, поставщиках. Список баров, ночных кафе, ресторанов, что подвергаются рэкету. Более того, фамилии и адреса всех местных предпринимателей, поддерживающих Национальный фронт.
Я преувеличивал, но это было в порядке вещей. Батисти же обманывал меня во всем. Если у Дзукки появилось бы малейшее подозрение насчет Брюнеля, он послал бы пару своих ребят в контору к адвокату. Пуля в голову, и никаких объяснений. И сразу вычистили бы все бумаги. Дзукка был не в том возрасте, чтобы прибегать к ухищрениям. Он гнул свою линию. Прямую. И ничто не могло заставить его от нее уклониться. Поэтому Дзукка и преуспевал.
Но Дзукка не доверил бы Маню подобную «работенку». Маню убийцей не был. К Брюнелю его послал Батисти. Я не знал, зачем. С какой целью. Что за игру Батисти вел на этой грязной арене? Бабетта была категорична. Батисти отдел отошел. В этой темной операции участвовал Маню. От работы на Дзукку не отказываются. Дзукка доверял Батисти. К тому же никто не откажется от таких бешеных денег.
К этим заключениям я пришел самостоятельно. Они были мало убедительными. Они поднимали намного больше вопросов, чем давали ответов. Но я не приблизился к их решению. Хотя зашел слишком далеко. Я хотел получить все ответы. Взглянуть правде прямо в глаза. Пусть при этом я сдохну.
— Через час мы закрываем. Привози бумажки.
Он положил трубку. Значит, документы у Батисти. Значит, Батисти уговорил Уго убить Дзукку. Но кто убрал Маню?
Маврос приехал через двадцать минут после моего звонка. Я нашел только такое решение. Позвонить Мавросу. Передать ему эстафету. Доверить ему Дрисса и Карину. Он не спал. Маврос просматривал «Apocalypse Now» Копполы. По-моему, в четвертый раз. Этот фильм завораживал Мавроса, но он его не понимал. Мне вспомнилась песня группы «Doors» «The End».
Он по-прежнему приближался к нам, этот заранее объявленный «конец». Стоило лишь раскрыть газеты на страницах международной политики или хроники происшествий. Не было никакой нужды в ядерном оружии. Мы истребим друг друга с первобытной жестокостью. Мы были всего-навсего динозаврами, но самое худшее заключалось в том, что мы это сознавали.
Маврос не колебался ни секунды. Дрисс был ему дороже любых опасностей. Этого парня он полюбил с той минуты, как я привел Дрисса к нему. Это не поддается объяснению. Так же, как любовное влечение, заставляющее вас желать одно существо сильнее другого. Он выведет Дрисса на ринг. Заставит его драться. Он научит его думать. Думать о левом кулаке, о правом кулаке. О длине удара. Он заставит его рассказывать. О себе, о матери, которую Дрисс не знал, о Лейле. О Тони. До тех пор, пока Дрисс не научится жить с тем, что он сотворил из любви и ненависти. Люди не могут жить с ненавистью. Боксировать тоже. Существуют правила. Они часто, слишком часто, бывают несправедливы. Но их соблюдение позволяет спасать собственную шкуру. Но в этом гиблом мире самое прекрасное заключалось все-таки в том, чтобы быть живым. Дрисс сумеет послушаться Мавроса. На счет глупостей Маврос много мог сказать. В девятнадцать лет он схлопотал год тюрьмы за то, что избил своего тренера. Тот «продал» матч, который Маврос должен был выиграть. Когда Мавроса, наконец, смогли остановить, тренер едва дышал. Но Маврос так и не смог доказать, что бой был «сдан» заранее. В тюрьме он немало размышлял об этом.
Маврос подмигнул мне. Мы с ним были едины. Мы не могли позволить никому из четырех ребят взять на себя убийство. Тони не заслуживал ничего. Ничего, кроме того, что он обрел сегодня вечером. А я хотел, чтобы ребятам повезло. Они были молоды, любили друг друга. Но даже с хорошим адвокатом никакие доводы не подействуют. Необходимая самооборона? Это еще придется доказывать. Изнасилование Лейлы? Здесь вообще не было никаких доказательств. На процессе или даже раньше затравленная Карина расскажет, как все происходило. Останется лишь араб из Северных кварталов, который хладнокровно убил молодого человека. Подонка, конечно, но француза, сына рабочего. Оба араба — соучастники, и младшая сестра убитого попала под их влияние. Я даже не был уверен, что родители Карины, по советам их адвоката, не станут обвинять Дрисса, Кадера и Жасмин. Чтобы вымолить для дочери смягчающие обстоятельства. У меня стояла перед глазами эта картина. Я больше не доверял правосудию моей страны.
Когда мы подняли Тони, я понял, что оказываюсь вне закона. И увлекаю за собой Мавроса. Но вопрос об этом больше не возникал. Маврос уже все предусмотрел. Он до сентября закроет свой зал и увезет Дрисса и Карину в горы. В Верхние Альпы. В Орсьер, где у него маленькое шале. Пешие прогулки, бассейн, велосипед значились в «программе». У Карины больше не будет занятий, а Дриссу уже до тошноты надоел гараж и вонь отработанной смазки. Кадер и Жасмин завтра уедут в Париж. С Мулудом, если тот захочет. Он сможет жить с ними. Кадер был уверен, что их троих прокормит бакалейная лавка.
Я подогнал «гольф» Тони к входной двери. Кадер стоял на стреме. Но опасаться было нечего. Кругом настоящая пустыня. Ни кота, ни даже крысы. Только мы, занятые подделкой действительности, за неимением сил изменить мир. Маврос открыл заднюю дверцу, и я втащил внутрь труп Тони. Я обошел машину, открыл дверцу и усадил Тони. Закрепил его ремнем безопасности. Дрисс подошел ко мне. Я не знал, что сказать. Он тоже. И тут он обнял меня, прижал к груди. Он поцеловал меня. Потом ко мне подошли Кадер, Жасмин и Карина. Никто не сказал ни слова. Маврос обхватил меня за плечо.
— Я дам тебе знать.
Я смотрел, как Кадер и Жасмин сели в «панду» Лейлы, а Дрисс и Карина забрались в «4x4» Мавроса. Они уехали. Разъехались. Я вспомнил о Мари-Лу. Здравствуй, печаль! Я сел за руль «гольфа». Взглянул в смотровое зеркало. По-прежнему никого. Я включил первую скорость. И будь что будет!