Никаких украшений.

Никакой елки, Микки-Маус и то по телевизору. Наверное, многие родители сказали бы: « Это же последнее Рождество для нашего сына. Давай сделаем так, чтобы он запомнил его». Но и Норма, и Гордон считали, что любые поздравления сейчас будут неуместны. А Майкл никаким образом не показывал своего отношения ко всему этому. Может быть, он просто забыл, что наступает Рождество?

Однако за день до наступления Нового года я удостоилась долгожданного разрешения отвезти его в Чикаго. Как охарактеризовать свое тогдашнее настроение? Наверное, как исступленно-восторженное. Не могли на него повлиять даже врученные мне Гордоном три конверта, в каждом из которых лежал листок, где со скрупулезной точностью были расписаны по дням рекомендации, как ухаживать за Майклом.

– Что ж, теперь у вас появилась возможность пригласить друзей на партию в бридж, – порадовалась я за Норму.

– Нет, – с обычной категоричностью отрезала она. – Если нам что и необходимо сейчас, так это хороший крепкий сон.

Я заметила, что родители Майкла здорово сдали и теперь выглядели на свои полные восемьдесят.

– Желаю тебе приятно провести время, красавчик, – целуя сына в щеку, проскрипела Норма.

Голос ее был как всегда сух, как Аравийская пустыня.

Всю дорогу до Чикаго Майкл явно нервничал. Вертел головой по сторонам, бесчисленное число раз задавал вопросы типа: «Куда это мы едем? А сколько осталось до места?» Может быть, это мой старенький «фольксваген» так дезориентировал его?

...Шел проливной дождь, когда мы подъезжали. Но когда на фоне хмурого декабрьского неба появились силуэты первых небоскребов, как загадочные строения Изумрудного Города, он не мог скрыть своего восторга.

– Какой великолепный вид! – воскликнул Майкл. Похоже, он забыл, как сильно ненавидел это место еще совсем недавно...

– Как ты находишь мою квартиру? – спросила я его, когда мы, наконец, приехали.

Окинув комнаты изучающим взглядом, он спокойно ответил:

– Похоже, скоро у меня будет собственная квартирка, но поменьше.

Мы сидели за обеденным столом и лакомились стручковым перцем. Майкл пролил свой стакан яблочного сока на пол. Он удивился, смутился и расстроился одновременно. И тут же принялся причитать, обращаясь к себе почему-то в третьем лице:

– Как же ты глуп! Зачем ты устроил здесь такой беспорядок...

– Милый, ну зачем ты так о себе, – умоляла его тем временем я, мгновенно промокнув пятно на ковре, ликвидировав таким образом доказательства его беспомощности. – Это все болезнь виновата. Ну, подумаешь, уронил что-то... Ты ведь не виноват в этом. А зачем-то обвиняешь себя.

– Извини, – сказал он, слегка успокоившись.

Но я не знаю, что он имел в виду. То ли просил прощения за пролитый сок, то ли извинялся за свою вспышку...

А ночью мы любили друг друга. Чувственно, сильно и нежно. Но я ощущала, как тяжело даются Майклу все эти объятья.

– Тебе нравится со мной?

– Да, очень, – ответил Майкл.

– Я люблю тебя. – Да.

Я принялась ласкать его лицо.

– Мне всегда казалось, что я тебе не очень нравлюсь...

– Это ты самой себе не нравишься, – как бы очнувшись, уверенно заявил Майкл. – А я, я тебя люблю.

И утром мы снова занимались любовью. Похоже, я в тот день решилась его окончательно доконать.

– И пусть отныне у нас вечно будет Новый год! – предложила я и забеспокоилась. – Ведь сегодня наступает Новый год, ты помнишь, правда? И пусть это будет незабываемый год!

– Я забыл слишком многое, – грустно ответил Майкл, откинувшись на свою подушку. В его голосе отчетливо послышалось желание угодить мне.

...Мы чистили зубы, стоя рядышком перед раковиной. Как в былые годы, когда только что поженились. Но в первый момент Майкл взял свою щетку, словно бритву, и принялся водить ею по щеке. Чтобы не расплакаться, я отвернулась. А потом показала ему, как следует пользоваться этой проклятой щеткой.

Моя вечно беременная сестра заявилась в сопровождении своего мужа и четырехлетнего Лу – сыночка, большую часть визита проведшего за атаками на живот своей матушки. Исключение составляли те моменты, когда Надин заставляла его демонстрировать свои способности, словно породистого щенка на собачьем аукционе.

– Ну-ка, покажи нам, как ты считаешь до десяти, – настаивала она.

Нам трижды пришлось прослушать алфавит, дважды – «В лесу родилась елочка...». Наконец довольная Надин угомонилась и наградила сыночка вытащенной из сумки слипшейся шоколадкой, которую он тут же не преминул размазать по моему ковру.

После полудня заявилась Сьюзан (Барри так и не показался). Когда я спросила о нем, она только пожала плечами. А Майкл ни разу не спросил о нем – то ли из-за забывчивости, то ли из вежливости. На улице моросил дождь, но было достаточно тепло, и мы по настоянию Сьюзан решили вооружиться зонтами и совершить вылазку в близлежащий сквер. Да, ей чертовски нравилось что-то вечно организовывать!

– Ты бы не стал возражать, милый? – решила все-таки поинтересоваться я.

– Конечно, конечно... – быстро согласился он и застыл, ожидая, что я подскажу, что нужно теперь делать.

Когда он нацепил на свою облезшую, покрытую шрамами голову вязаную шапочку, то стал так похож на прежнего Майкла, что у меня навернулась слеза. Можно было даже подумать, что все происшедшее – плод чьего-то больного воображения. Можно, но стоило ли?

В лифте он с такой заинтересованностью обратился к случайному попутчику, что тот настолько удивился, что вступил с ним в беседу.

– Привет! Как дела?

– Ужасно! Ненавижу этот Новый год. Ну, ничего, скоро, Бог даст, стартует чемпионат по футболу...

Наконец дверь лифта открылась и Майкл с сожалением произнес:

– Мне тоже это не нравится. Спасибо. Было очень приятно поговорить с вами! – Мы с Сьюзан взяли его под руки и двинулись к выходу. По дороге он успел поздороваться еще с двумя жильцами. Один нерешительно улыбнулся в ответ, другой – только выразительно покрутил пальцем у виска.

– Будем открывать зонты? – спросила Сьюзан. – Может быть, не стоит? Дождь почти не ощущается.

– Да, конечно, – отозвался Майкл.

Мы остановились у светофора, чтобы пропустить машины. Рядом оказалась женщина с собакой на поводке.

– Ну что же это за уродина, эта гадкая собака! – во всеуслышание прокомментировал Майкл.

Я поморщилась. Женщина – вспыхнула. Слава Богу, зажегся зеленый, и, когда мы удалились, Сьюзан тихонечко прошептала:

– Хорошо, что он хоть оставил в покое женщину!

– О нет, она выглядела совсем не так уж плохо, – сообщил Майкл, все-таки расслышав эту реплику.

Я позавидовала ему – как это у него получается говорить все, что он думает! Да, мыслил он искаженно, но был кристально честен при этом.

Сквер встретил нас голыми деревьями, мокрыми газонами и низким серым небом над этим хмурым великолепием. Похоже, он произвел на Майкла весьма неплохое впечатление – он все время оглядывался по сторонам, как будто впервые видел нечто подобное.

– Сколько много палок! – наконец выразил свое отношение он.

Я знала – он имеет в виду деревья. Я уже научилась ориентироваться в мире его образов. И его отвлеченные рассуждения нравились мне значительно больше, чем высказывания об окружающих. А вот земля ему не понравилась. Присмотревшись повнимательнее к лужам, он вынес приговор:

– Какое грязное болото!

Мы с Сьюзан переглянулись, посмотрели на него и почти одновременно рассмеялись.

– Слушай, ты забыл слово «деревья», но помнишь «болото»? – я с трудом подавила смех. – Ну, разве я не говорила тебе, что в первую очередь люблю тебя за твой ум?

Не в силах сдерживаться, я обняла и поцеловала его. Майкл поцеловал меня в ответ, уставился на мрачное серое небо и объявил:

– Ватное одеяло!

Наступал Новый год...

Конец старого года доставил мне много радостей, а начало нового, я уже точно знала, будет мне ненавистно. Ни бокала шампанского, никаких вечеринок, никаких танцев до рассвета.

К восьми вечера мы с Майклом уже были в постели, потерявшись под кучей одеял. Мы сомкнули наши объятья и были готовы опять заняться любовью.

На следующий день заглянула Холли, принесла шоколад. Потом заявилась Доди, вся еще кипевшая от новогодних переживаний. Они так и выплескивались из нее в виде сумбурного рассказа о только что закончившемся свидании. Она болтала об их с Майклом коллегах по банку – я их не знала, а Майкл, увы! не мог припомнить. Но никто изо всех наших визитеров не подавал вида – что в действительности происходит. Мне все казалось, что он не выдержит и в один момент взорвется: «Извините меня, но хоть кто-нибудь понимает, что я умираю?» Однако Майкл только угрюмо прислушивался, даже не стараясь хоть как-то поддержать разговор. И лишь когда Доди, прощаясь, поцеловала его и произнесла: «До свидания, до скорого свидания!» – у него на глазах выступили слезы.

А потом мы занимались любовью. Ночью. Утром.

Часа за два до планировавшегося отъезда объявилась моя вторая сестра, Мадлен, позвонившая, что она с детьми уже собирается к нам в гости. Муж, к сожалению, не может их сопровождать – сами, понимаете, похмелье!

Мадлен не видела Майкла уже несколько лет. И поэтому мне был даже слегка непонятен тот минутный шок, который она испытала, встретившись с ним теперь. Но мгновенное замешательство прошло, и она, ослепительно улыбнувшись, громко чмокнула его в щеку, принявшись тут же стирать следы помады.

А бедный Майкл в эти минуты судорожно цеплялся за ее розовую шелковую блузку, стараясь удержать равновесие. Интересно, кто ее надоумил вырядиться так, будто она собралась в театр?

Ее сыну не было еще и четырех, когда он в последний раз видел дядю Майкла, теперь он уже ходил в школу.

– Привет! Помнишь меня? – обратился к нему Майкл.

– Привет! Помнишь меня? – тут же передразнило его дитя, не представляя себе, каким трудным для Майкла был даже этот невинный вопрос.

Второму чаду моей сестрицы было только четыре. Он стоял рядом со своим старшим братцем и мило улыбался. Похоже, Мадлен провела с ними разъяснительную беседу, запретив лишний раз открывать рот. А то наговорят еще лишнего!

– Привет, дядя Майкл! – вежливо произнес после паузы и младший, вытянув вперед перепачканную пухлую ручонку. – Дай пять!

– Конечно! – ответил Майкл и опустил свою высохшую руку поверх детской ладошки.

– Ну что ты уставился! – зло прошипел старший, заметив устремленный на Майкла изучающий взгляд брата. И добавил шепотом, который нельзя было не услышать: – Он ведь болен!

Дитя, видимо, хотело что-то для себя уточнить, но, спохватившись, прикрыло ладошкой ротик.

– Мальчики, садитесь! – скомандовала Мадлен.

Майкл устроился на диване, мои племянники – по обе стороны от него. Да, эти детишки, безусловно, не были пай-мальчиками... Но сегодня, наверное, действовало какое-то тайное соглашение, и они вели себя кротко, аки агнцы. Взявшись за руки, они втроем смирно сидели, почти не шевелясь. И только младший время от времени покусывал губки.

– Милый, что с тобой? – обратилась я к нему.

Он быстро взглянул на меня, потом на Майкла. Похоже, он был точно проинструктирован – что следует говорить в этом доме, а что – нет. Затем, не выдержав, избегая взгляда матери, выпалил:

– Дядя, а ты и вправду умираешь? – Мадлен грозно набрала воздуха, и рука ее машинально пошла вверх.

– Все правильно, все нормально, – быстро сказал Майкл.

– Но он даже не знает, что означают его слова! – стараясь сгладить неловкость, промямлила Мадлен. – А они означают, что дядя Майкл собирается в Рай!

– Надеюсь, что так, – грустно улыбнулся Майкл.

– А ты вернешься? – не унималось любознательное дитя.

– Слушай, а как ты заболел? – второму явно была не по душе роль безмолвного статиста. Визит определенно начинал превращаться в пресс-конференцию.

– Не знаю, – подумав, ответил Майкл. Мне всегда казалось, что с детьми нужно говорить как можно более правдиво. Особенно с чужими.

– Дядя Майкл был на войне, – я принялась рассказывать свою версию, – и там его опрыскали химикатами, и вот он заболел... – Ребенок внимательно слушал и, когда я закончила, нахмурив лобик, спросил:

– Ведь это были вражеские химикаты, правда?

– Нет, милый, – я старалась говорить как можно спокойнее. – На самом деле это были наши химикаты...

– Так почему же наши это сделали?

– По глупости, дорогой, по глупости... – безнадежно грустно заключил нашу беседу Майкл.

Мы неслись обратно в Спрингфилд.

Радио гремело, но Майкла, похоже, звуки, несшиеся из динамика, совсем не беспокоили. Он во все глаза смотрел на припорошенные снегом поля, проносившиеся за окном.

– Какие они мягкие, – заметил он. Наверное, имелись в виду лежавшие кое-где сугробы.

...Дом Ведланов встретил нас суетой, связанной с возвращением сына в родные пенаты.

– А ты ел? – первым делом поинтересовалась Норма.

– Конечно, он ел, – ответил за сына Гордон. – Ведь его не было трое суток. А вот лекарства, лекарства – ты принимал?

– Ты нормально перенес дорогу? – не давая Майклу ответить, щебетала Норма. – Твои родители прислали нам апельсины, – это она обращалась уже ко мне.

Майкл устроился в своем кресле, заново привыкая к окружающей обстановке. Мне так не хотелось оставлять его. Казалось, я предаю его. Но мне предстояла долгая поездка обратно, и я тихонько выскользнула на кухню выпить на дорогу глоток сока.

– Ну, как, хорошо провели время? – из гостиной до меня донесся вопрос Нормы, обращенный к сыну.

Повисла долгая мучительная пауза. Наконец я с трудом расслышала тихий ответ:

– Знаешь, а Фрэнни недавно была здесь.

И вот тут-то я и потеряла всякую надежду на то, что ему станет чуть-чуть лучше.