Ответственная политическая миссия

Изгнание «Великой армии» Наполеона из Российской империи и внезапная смерть принца Георга роковым образом повлияли на дальнейшую судьбу Екатерины Павловны. Спокойному, рассудительному Георгу в какой-то степени удавалось сдерживать политические амбиции своей экзальтированной и честолюбивой супруги. Семейная жизнь в провинциальной Твери приучила Екатерину к скромности. Нервная и вспыльчивая, она постоянно нуждалась в поддержке своего благоразумного супруга. Теперь княгиня оказалось лишенной этой поддержки. Любимый брат был на войне. Рядом оставалась только мать, с которой Екатерина вновь тесно сблизилась, твердо зная, что Мария Федоровна сделает все возможное, чтобы помочь дочери в поисках нового достойного супруга.

А между тем война бушевала уже вне пределов русской земли. Она откатывалась все дальше на запад, туда, где Екатерина Павловна никогда не бывала, в страны, политическая обстановка в которых была ей мало известна. Что, например, могла знать она об интригах князя Меттерниха в венском Хофбурге или о политических планах Великобритании, Пруссии и Австрии? Европейскую политику княгиня оценивала с точки зрения близких и понятных ей российских интересов. Она быстро поняла, что продолжение войны вплоть до окончательного уничтожения наполеоновского господства в Европе открывает для нее новые политические перспективы, связанные с возможностью породниться с какой-либо королевской или императорской семьей. Кто окажется новым избранником, пока было неясно, но ближайшая цель уже четко обозначилась: любимый брат-император, сентиментальный, уверовавший в созданный им самим миф о спасении Европы, должен был быть последовательным и решительным в своей миротворческой роли, а для этого, по глубокому убеждению Екатерины, она должна была постоянно находиться подле него. Только когда Александр во главе победоносной союзнической армии вступит в Париж, все страдания Отечественной войны и трагическая смерть Георга окажутся оправданными и приобретут патриотический и политический смысл. А сама Екатерина, быть может, украсит свою голову гораздо более роскошной короной, чем та, которую надел бы на нее герцог Гольштейн-Ольденбургский. Так, мечты великой княгини вновь тесно переплелись с внешнеполитическими интересами Российской империи.

Ближайшие месяцы должны были показать, повлияют ли новые планы Екатерины Павловны на течение ее болезни, сохранила ли княгиня свое решающее влияние на императора Александра и какую пользу лично для себя сможет она извлечь, активно участвуя в европейской политике. Можно сказать, что Екатерина Павловна шла ва-банк, не особенно задумываясь о правилах игры, в которую она ввязывалась. Она сильно рисковала, поскольку в начале 1813 г. ни один ответственный политик или военный не смог бы точно предсказать, чем закончится война с Наполеоном и какова будет новая расстановка сил в Европе.

Поэтому январь и февраль 1813 г. оказались очень сложным периодом в жизни Екатерины Павловны: сильные приступы болезни сменялись пока еще беспомощными попытками вернуться к нормальной жизни. Однако смутные мечты о будущем приобретали все более конкретные очертания, постепенно просыпались известная всем страсть княгини к интригам и кокетливое самолюбование. Наблюдая за перемещениями княгини в это время, можно было заметить определенную закономерность: там, где велись военные действия и находился российский император, там находилась и Екатерина Павловна. Непременно! Ведь можно же соединить занятие большой политикой с усилиями, направленными на собственное скорейшее выздоровление! Нельзя только допустить, чтобы сложилось впечатление, будто княгиня выполняет роль некоего идейного вдохновителя и дисциплинирующего начала при правящем императоре, и без того имевшем репутацию весьма непоследовательного политика. Екатерина мыслила и действовала как избалованный ребенок из императорской семьи: любая причуда представителя правящей династии тотчас приобретала в Российской империи силу закона. То, что за границей существовали влиятельные монархи и политики, для которых слово российской великой княгини не имело никакого значения, никак не укладывалось в голове у Екатерины. Неудачные попытки выйти замуж за австрийского императора Франца и одного из эрцгерцогов давно были ею забыты. И потому с начала 1813 г. и вплоть до осени 1814 г. княгиня появлялась там, где война пожинала свою кровавую жатву, где политики конструировали новый европейский порядок и где амбициозная женщина могла расчитывать на то, что и она станет участником важнейших исторических событиях эпохи.

23 февраля 1813 г. Александр I в своем письме, отправленном из Калиша, жаловался Екатерине: «Дорогая подруга, я думал, что потеряю голову из-за множества дел, которые должен был уладить в эти дни: альянс с Пруссией и военные обязательства, из этого вытекающие, встреча с генералом Шарнхорстом, с английским послом и тремя курьерами из Копенгагена, Стокгольма и России, прибытие Лебцельтерна, Врангеля… взятие Берлина и все, чем нужно было располагать для него в военном отношении, — и это в течение нескольких дней, так что я или сижу как пригвожденный за моим письменным столом, или участвую в конференциях с этими господами. Теперь, наконец, я взялся за перо, чтобы написать тебе, но сейчас уже половина первого ночи, а один из господ, только что покинувший меня, был при мне с восьми часов вечера». Как и в тяжелые дни Отечественной войны, император с наивной непосредственностью писал любимой сестре о своих переживаниях. Он информировал Екатерину обо всех важных, с его точки зрения, политических событиях, а затем подробно и терпеливо останавливался на ее собственных, больших и маленьких заботах, вытекавших в первую очередь из ее изменившегося статуса и связанных с этим переменой места жительства и с воспитанием подрастающих сыновей.

Оставаясь еще очень слабой, Екатерина Павловна постепенно приходила в себя. Не прошло и четырех недель после похорон Георга, а в ее письмах к Александру I вновь появились колкие замечания в адрес некоторых влиятельных политиков, так что раздраженный император вынужден был осадить ее, заметив, что у него и без того достаточно дел. А что еще оставалось делать? Ведь ему всегда было так трудно отказать в чем-либо своей любимой сестре. И не по его вине рухнули ее первоначальные планы породниться с одним из членов австрийской императорской семьи. Виноват был Наполеон, спутавший все карты своей агрессивной политикой. Но капризная сестра была настроена достаточно решительно, и потому в ответ на попытки императора успокоить ее упрекнула его в бессердечии: «Мне не становится лучше, с каждым днем я все слабею». Эти жалобы живо воскресили в памяти Александра образ убитого отца.

Во всяком случае, близкие Екатерины Павловны были довольны тем, что у нее вновь пробудилась воля к жизни. Княгиня решила отправиться в путешествие — подальше от тяжелых воспоминаний, поближе к театру войны, туда, где находился император Александр. Важно было сделать все, чтобы он не пал жертвой каких-либо интриг, оставался под контролем своей семьи и в образе «ангела-спасителя» смог бы как можно быстрее появиться во французской столице. Мария Федоровна и Екатерина Павловна были едины в этом желании, как и в том, что юная вдова должна получить шанс вступить в новый счастливый брак. Здесь ей могли пригодиться мудрые советы проживавшей в Веймаре ее замужней сестры — Марии Павловны. Весьма интересен тот факт, что мать и дочь приняли решение о заграничной поездке Екатерины в январе 1813 г., когда та была еще тяжело больна и находилась в глубоком трауре. Обе женщины считали, что государственные интересы Российской империи требовали от каждого исполнения своего гражданского долга. К тому же княгиня была весьма искусна в политических интригах, она прекрасно знала, какие аргументы нужно выдвинуть в тот или иной момент против конкретных личностей, чтобы лучше воздействовать на них в своих собственных интересах.

Вследствие высокого социального статуса, политического честолюбия и тяжелого характера у принцессы Гольштейн-Ольденбургской было не так много друзей, которым она могла бы довериться. К тем немногим, кто мог откровенно разговаривать с ней, не льстил ей, не потакал ее эгоистическим прихотям и не стремился использовать ее в своих политических целях, принадлежал генерал Франц Деволан. Голландец по происхождению, он поступил на русскую службу в должности военного инженера. В 1812 г. император Александр назначил его помощником Георга Гольштейн-Ольденбургского. После смерти принца Деволан вместо него был назначен главноуправляющим путями сообщения. Благодаря своим деловым и человеческим качествам генерал быстро смог завоевать дружбу и доверие великой княгини. Голландцу можно было, лукаво прищурив глаза, открыть то, что должно было остаться тайной для других людей. Во всех своих поездках Екатерина вела с ним оживленную переписку.

Деволан был единственным, за исключением членов семьи, кому Екатерина сообщила о своем отъезде за границу. 17 февраля 1813 г. она написала ему: «Если известия обо мне могут вызвать в Вас какой-либо интерес, то я скажу Вам, что через четыре недели я уезжаю, чтобы совершить путешествие по австрийским землям. Я думаю поехать через Псков, Минск и Дубно. Дороги будут плохие, да тут ничего не поделаешь, мне некуда торопиться». Тогда же, в феврале, она сообщала своему другу: «Мое здоровье довольно хорошее, за исключением слабости и почти ежедневных обмороков». Позднее, находясь уже в Богемии, она высказывала в письмах свое пренебрежение предписанным ей курсом лечения, служившим в качестве «официального алиби» для ее поездки: «Меня заставляют принимать ванны, но я не верю в их воздействие; путешествие поможет мне гораздо больше, нежели курс лечения. Я вообще не понимаю, как можно быть любителем купаний, поскольку это, конечно же, самое бессмысленное и утомительное занятие из всех, которые я могу себе вообразить».

В исследованиях, посвященных Екатерине Павловне, часто обсуждался вопрос, была ли поездка, предпринятая княгиней в марте 1813 г., задумана исключительно с целью поправить здоровье или же она преследовала в первую очередь политические цели. Зная, что Екатерина являлась членом российской императорской семьи, можно ответить на этот вопрос вполне однозначно: княгиня спешила вновь принять самое активное участие в важнейших политических событиях. Несмотря на слабое здоровье, она, как и прежде, хотела сделать все, что в ее силах, для скорейшей победы над Наполеоном, представить своего брата главным творцом этой победы и, заключив новый брак, извлечь для себя максимальную выгоду из вновь сложившейся в Европе ситуации. К своему здоровью молодая женщина относилась с недопустимым легкомыслием. Одно из двух: либо ее физические страдания в исторической литературе были сильно преувеличены, либо она жертвовала здоровьем в пользу более высоких жизненных целей. Конечно же, в Европе существовала целая культура принятия ванн в рамках общей аристократической культуры. На курортах Карлсбада или Теплица можно было встретить выдающихся личностей и установить общественные и политические контакты с ними. Но если Екатерина Павловна действительно болела так тяжело, как это описывали ее современники, ей гораздо больше подошел бы Крым или, например, Кавказ. Сама мысль найти возможность для спокойного лечения в эпицентре военных действий в 1813 г. представляется довольно абсурдной. Зная о ранней смерти княгини, можно сказать, что она сама безо всякого сожаления принесла себя в жертву долгу.

В марте 1813 г. Екатерина Павловна приехала в Санкт-Петербург. Оттуда ее путь лежал в Богемию и далее в Вену. Александр I вместе с русской армией находился в это время в Саксонии или в Богемии. Знаменитые богемские курорты послужили оправданием политического вояжа Екатерины. В Вене можно было вспомнить и о прежних своих попытках установить родственные связи с домом Габсбургов. Ведь неженатым оставался еще эрцгерцог Карл! Между тем петербургские дипломаты, независимо от того, удастся или нет княгине осуществить свои намерения, пытались создать в Европе новую коалицию, которая смогла бы окончательно разбить армию Наполеона. С первых же дней путешествия Екатерина Павловна чрезвычайно серьезно восприняла возложенную на нее ответственную политическую миссию. В ее задачи входили внимательное наблюдение и подробные отчеты обо всем, что она видела. С этой точки зрения представляется вполне возможным, что генерал Деволан был не только доверительным партнером по переписке, но и невольным информатором императорского дома Романовых.

28 марта 1813 г. Екатерина Павловна писала Деволану: «За день до моего отъезда я получила письмо от императора, в котором он разрешал мне высказывать свое мнение о путях сообщения. Вы знаете, что я ему написала, у меня есть кое-что на душе, и потому я решилась поговорить с ним о том, в чем мы оба убеждены, и если у Вас появятся какие-либо мысли относительно этой важной отрасли управления, то сообщите их мне! От Сураша до сих мест ужасные следы опустошения: сожженные, разрушенные дома, повсюду госпитали, останки лошадей, множество новых кладбищ, ужасающая бедность и жалкие клячи. Дорогой генерал, наше бедное Отечество страшно пострадало!.. Что касается меня, то мои обмороки еще не прошли, но чистый воздух, думаю, пойдет мне на пользу. Завтра я буду проезжать через Могилев, не останавливаясь там; в конце недели я должна быть в Киеве».

20 апреля, через четыре дня после прибытия княгини в Прагу, было отправлено генералу Деволану первое ее сообщение о полученных впечатлениях. Кажется странным, что в своем письме Екатерина Павловна ни одним словом не обмолвилась о фельдмаршале Кутузове, который умер за неделю до этого в Бунцлау. Зато вместо этого — множество слов о выдающемся значении Александра I: «Несмотря на все мои просьбы сохранить мое инкогнито, император (Франц I. — Примеч. авт.) приказал оказывать мне такие же почести, как и ему самому, и потому мне устроили блестящую встречу под выкрики солдат и местных жителей «Виват, виват, Александр!». Это достаточно ярко характеризует настроение умов! Никто их не скрывает, и нашего императора громко называют спасителем Европы. Я надеюсь вскоре вновь увидеть его; я послала к нему курьера, чтобы получить его указания на этот счет». К впечатлениям о господствующем в обществе настроении добавлены замечания личного характера: «Будьте уверены, что я не забуду о путях сообщения. Я буду вполне счастлива, если хоть как-то смогу выразить преданность и глубокое уважение к тому, кого с нами нет более и кто составлял счастье моей жизни. Моя поездка была счастливой, погода оставалась все это время прекрасной, и мой младший (сын Екатерины, Александр. — Примеч. авт.) растет не по дням, а по часам». В заключение княгиня писала о политической обстановке в Праге и о своих дальнейших действиях: «В настоящее время здесь находятся: король Саксонский со всей своей семьей и всеми своими драгоценностями; но мы пока не знакомы друг с другом, поскольку он, кажется, еще не решил, на чьей стороне должен находиться, — далее, бывший курфюрст Кассельский и его брат, ландграф Фридрих, которого я видела сегодня вечером (о, это особые люди!), великий герцог Вюрцбургский, которого я еще увижу. Тут нечто вроде вавилонского столпотворения, множество друзей и врагов. Мое пребывание здесь продлится около десяти дней; я намереваюсь также посетить сестру (Марию) в Теплице».

В своем письме Екатерина Павловна недвусмысленно расставляла политические акценты, в нем четко прослеживалась главная цель ее поездки, что не осталось незамеченным для вездесущих чиновников австрийской тайной полиции. Они следили за княгиней с самого первого дня ее путешествия. Каждый ее шаг сопровождался тщательным наблюдением агентов и комментариями чиновников венской и пражской придворных канцелярий. Свидетельством тому может служить письмо от 30 марта 1813 г. Граф Алоис фон Угарте писал обер-бургграфу Праги Францу Антону фон Коловрат-Либштейнскому: «Согласно полученному государственным министром иностранных дел господином Меттернихом уведомлению, госпожа великая княгиня Российская Екатерина Павловна 20 сего месяца должна была выехать из Петербурга, чтобы под именем графини Романовой проследовать через Броды, Лемберг, Тешен, Ольмюц и Прагу в Эгер для лечения на тамошних водах. Так как в соответствии с сообщением вышеупомянутого господина министра, отправленном 28 и полученном 30 числа сего месяца, Высочайшее Волеизъявление состоит в том, что Ее Императорское Высочество должна быть встречена со всяческим почтением и получить должное обхождение, но при строжайшем сохранении ее инкогнито, это Высочайшее Волеизъявление должно быть принято к сведению и исполнению господином графом. Кроме того, необходимо поручить господину губернатору Галиции, чтобы он, как только принцесса минует границу, получал как можно более подробные сведения о направлении ее следования, о ее свите, необходимом количестве лошадей и без промедления ставил об этом в известность господина графа.

Господину графу вменяется в обязанность принять все необходимые меры для достойного сопровождения в пути Ее Императорского Высочества, а также для подобающей встречи и должного обхождения во всех местах, где она надумает остановиться, в связи с чем наиболее целесообразным было бы, чтобы окружные и губернские чиновники встречали принцессу на границе и, либо сменяя друг друга в каждом округе, либо один и то же все время, сопровождали бы ее через всю территорию, чтобы осуществлять необходимые приготовления и точно выполнять все, что пожелает Ее Императорское Высочество для большего удобства и приятности своего путешествия. Во всех крупных городах, где изволит задержаться Ее Высочество, необходимо согласовывать свои действия с соответствующими распоряжениями вышестоящих гражданских инстанций, а также придворного военного советника и военных и, получив от них разрешение, ждать Ее Императорское Высочество и выполнять все ее указания. Господину графу также особо вменяется в обязанность, не упуская из внимания ничего, что могло бы способствовать наиболее приятному пребыванию княгини в Эгере, действовать в соответствии с принятым Ее Высочеством инкогнито и ее состоянием траура, если только она сама не будет против…».

Обстоятельные инструкции и вычурный слог австрийской канцелярской бюрократии объяснялись не только уважением к высокому социальному статусу русской гостьи. Они были связаны с необходимостью постоянного и неусыпного контроля над каждым, кто приезжал в страну, находящуюся в состоянии войны и вынужденную терпеть на своей территории чужие войска. Русская тайная полиция со своей стороны стремилась найти способы избежать навязчивого внимания к Екатерине Павловне австрийских властей. Объявив, что великая княгиня очень слаба и нуждается в высшей степени тактичном и предупредительном к себе отношении, организаторы поездки часто меняли маршрут следования и беззастенчиво нарушали все установленные сроки. Австрийским чиновникам оставалось лишь гадать, где и когда им нужно встречать высокую гостью. Сама же она строжайше запретила оказывать ей слишком большие почести и официальные знаки внимания. И потому австрийская полиция, стремящаяся выполнить свой гражданский долг, пребывала в полном смятении.

В крупных городах, таких как, например, Ольмюц или Прага, Екатерину со свитой размещали не в замках, как это было принято официально, а уважая ее инкогнито, предоставляли ей роскошные частные квартиры. А поскольку хозяева квартир не контактировали напрямую с полицией, это весьма затрудняло наблюдение за приезжими. Кроме того, великая княгиня вела себя весьма своевольно, и удовлетворение ее многочисленных прихотей требовало много дополнительных сил и средств. Так, например, она отослала из замка Радзивиллов свою походную кухню назад в Санкт-Петербург. Кушанья должны были тщательно готовиться для нее на каждой последующей станции пребывания. Для этого вперед посылался секретарь, который договаривался о продуктах и ценах и следил, чтобы все было приготовлено вовремя. Тем самым секретарь оказывался вне полицейского контроля, который агенты пытались сконцентрировать на главной персоне. Поскольку Екатерина Павловна не везла с собой все необходимое для трапезы, то скатерти, посуду, столовые приборы, свечи и многое другое всякий раз приходилось собирать по чужим людям. Княгиня любила чистые и хорошо меблированные комнаты. Для послеобеденного отдыха ей одной требовалось четыре комнаты, а в вечернее время для нее и ее трехлетнего сына Александра должно было быть приготовлено шесть комнат. Кроме того, требовались еще помещения для свиты и прислуги. Выбор квартир был весьма нелегким делом, так как княгиня не любила останавливаться на ночлег у известных и высокопоставленных личностей. Она старалась оставаться одна, быть независимой и неподконтрольной, хотя сохранить свое инкогнито ей удавалось весьма редко. Австрийская полиция и тайные агенты отмечали, что все приходившие счета Екатерина Павловна тотчас же оплачивала наличными. Она любила, чтобы во всех комнатах, где она проживала, стояли свежие цветы. Услужливым чиновникам иногда даже удавалось порадовать ее мороженым и фруктами.

16 апреля 1813 г. великая княгиня прибыла в Прагу. В тот же день — и за три дня до того, как Екатерина послала свое первое письмо Деволану, — Коловрат информировал об этом Вену: «Сим (важным) известием я почтительнейше довожу до Вашего сведения, что именно сегодня, в 5 часов 45 минут, ее императорское высочество Екатерина Павловна прибыла в Прагу и остановилась в доме Великого приора Мальтийского ордена, элегантно мебилированном для нее при услужливом содействии хозяев, где я и откомандированный сюда господин генерал, после того как мы вернулись от их величеств короля и королевы Саксонии, встретили ее высочество. Она казалась довольной организацией поездки и тем вниманием, которое было оказано ей в Богемии, и любезно поблагодарила за это. Для осуществления всех приготовлений, связанных с поездкой нашей высокой гостьи, я направил губернского советника генерала фон Угарте, предоставившего мне оба имеющихся у него доклада от 26 числа сего месяца, которые содержат некоторые наблюдения, а также предположение, что госпожа Великая княгиня пробудет несколько дней в Праге, после чего поедет в Эгер, но, возможно, не сразу, а вначале посетит в Теплице госпожу наследную принцессу Веймарскую, предположение, которое и я разделяю после нескольких сказанных в мой адрес слов госпожи Великой княгини. Сегодня ночью она послала еще одного офицера из своей свиты с письмами в Дрезден, к его величеству императору Александру и попросила меня в будущем взять на себя заботы о доставке ее корреспонденции в Теплиц. Она выглядела несколько озадаченной, услышав сообщение о присутствии в Праге короля Саксонии, и несколько раз спросила меня, долго ли оно продлится и не вернется ли вскоре король снова в Дрезден. На этот вопрос я был не в состоянии ответить. Вообще же, она, видимо, очень интересуется вооружением армии, предпринимаемым в австрийских государствах, а потому уже во время поездки она стремилась получить исчерпывающую информацию об этом у сопровождавшего ее также генерал-майора императорских и королевских войск барона фон Коллера. Обо всем, что будет происходить в этом отношении, я оставляю за собой право уведомлять Вашу светлость в соответствии с прежними предписаниями, при этом честь имею».

Особые обстоятельства путешествия Екатерины Павловны доставляли австрийским властям немало проблем. Они весьма охотно узнали бы, о чем разговаривала русская княгиня со своими высокопоставленными знакомыми. Но сделать это было нелегко еще и потому, что Екатерина неожиданно получила дополнительную поддержку и прикрытие в лице сопровождавшей ее неизменно дружелюбной, но сдержанной сестры Марии. В 1813 г. Мария Павловна покинула ставший опасным из-за приближающихся военных действий Веймар и переехала в Богемию. И теперь обе сестры, несмотря на различие в темпераментах, плели интриги. Местная администрация, докладывавшая в Вену о каждом движении обеих дам, нередко оказывалась в полном замешательстве. 27 апреля 1813 г. граф Коловрат сообщил из Праги, что в этот день Екатерина Павловна должна встретиться в Теплице со своим прибывающим инкогнито из Дрездена братом Александром. В тот же день император намеревался вернуться в Дрезден. Кто должен был контролировать их беседу? В эти месяцы Теплиц, некогда сонный курорт на Эльбе, превратился в место встреч многих союзных князей и монархов, в место, где процветали интриги и делалась большая политика. Здесь Екатерина чувствовала себя как рыба в воде.

Тайная встреча княгини с братом действительно состоялась. На следующий день, 28 апреля 1813 г. Коловрат вновь писал барону Хагеру в Вену: «Спешу предоставить Вашей Светлости в качестве приложения только что полученное мной с эстафетой сообщение от военного комиссара Хоха за вчерашний день, в котором утверждается, что Его Величество император Александр 27 числа сего месяца действительно прибыл в Теплиц под именем графа Романова». Коловрат был недоволен тем, что пышная встреча, устроенная Александру, раскрыла его инкогнито. Граф считал, что нужно оказывать почести монарху, не нарушая его инкогнито. Но в большей степени раздражение графа было вызвано тем обстоятельством, что он так ничего и не узнал о содержании разговора между княгиней и ее августейшим братом. По его сведениям, Екатерина Павловна еще некоторое время собиралась пробыть в Праге: «Она живет здесь просто как графиня Романова, запретив в отношении себя любые почести, зато изъявив желание осмотреть все окрестности и достопримечательности Праги. При этом она ведет себя так, что производит весьма благоприятное впечатление на публику, и каждый стремится посмотреть, как она выезжает… Она благосклонно принимает любые знаки внимания и производит впечатление очень умной женщины, совершающей в настоящее время поездку со вполне определенными политическими целями». Как бы ему хотелось знать, в чем состояли эти политические цели! Однако вскоре любопытство графа было удовлетворено.

Русско-австрийский альянс

К 6 мая 1813 г. Коловрат имел при себе всю необходимую информацию о том, с какой целью великая княгиня путешествует по Европе. Он получил ее в первую очередь из подробного доклада графа фон Угарте, сопровождавшего Екатерину Павловну в качестве постоянного наблюдателя. Обобщив поступившие сведения, Коловрат интерпретировал их следующим образом: «Политика является той частью ее жизненных интересов, которой, по-видимому, подчинены все остальные. Стремясь получить наиболее точное представление о военных приготовлениях и настроениях в австрийских имперских государствах, она не упускает ни малейшей возможности, чтобы укрепить и без того ильные прорусские настоения и привлечь на свою сторону прежде всего крупных военных и высокопоставленных чиновников. Она постоянно просит представить себя всем находящимся здесь генералам императорских и королевских войск и даже командующим полками, стремясь выведать у них как можно более точно все о господствующих в армии настроениях и об имеющемся там вооружении. Чаще всего она видится с присутствующими здесь господами князем Гессенским и супругой министра фон Штейна. В настоящее время, получив собственноручно написанное Его Величеством императором Александром письмо о победе, одержанной русскими и Пруссией третьего числа сего месяца под Лютценом, она все же сомневается в точности этого известия, так как до нее дошло множество противоречивых слухов об этом сражении, и потому она желает встретиться с императором Александром и максимально усилить свое влияние на него, чтобы даже неблагоприятные события не могли вывести его из равновесия и нарушить его планы и чтобы он со всей твердостью и несокрушимым упорством мог осуществлять свои намерения, идущие, по ее убеждению, на благо всей Европы. По некоторым замечаниям, проскальзывающим в ее речи, а также из гораздо более откровенных разговоров видно, что она не предполагает ни у императора России, ни у короля Пруссии наличия той твердости характера и того упорства, которых требуют современные обстоятельства и благодаря которым, по ее убеждению, могут быть развеяны мечты императора Наполеона о господстве в Европе. Именно в этом направлении она, по-видимому, стремится воздействовать на обоих монархов. Сегодня она заявила своему окружению, что отныне Австрия вместе с Россией будут делать общее дело, и это позволяет, даже несмотря на случайную неудачу русского оружия, питать самые радужные надежды. По ее утверждениям, она намеревается пробыть в Теплице еще восемь дней, после чего отправится отсюда в Карлсбад, чтобы пройти на водах курс лечения. Я уже распорядился обо всем необходимом для ее дальнейшего путешествия, а также относительно незаметного наблюдения за вышеупомянутой персоной и ее окружением и не мешкая буду предоставлять Вашей Светлости результаты этого наблюдения».

Если и требуется еще какое-либо доказательство, что путешествие русской княгини по Европе носило государственно-политический характер, то оно представлено здесь, в этих тщательно собранных чиновниками Меттерниха сведениях: Екатерина Павловна, как и прежде, считала своего брата слабым политиком и видела свою задачу в том, чтобы укрепить веру императора в его священную миссию спасителя Европы. Еще со времен Тильзита вместе со своей матерью княгиня страстно желала поскорее покончить с наполеоновским господством. Вторая цель ее пребывания за границей состояла в том, чтобы сделать Австрию надежной союзницей России в борьбе против корсиканского чудовища. Столь ответственное задание, возложенное на Екатерину, говорило о том, что русские довольно плохо представляли военную и политическую обстановку в Австрийской империи. И княгиня, как настоящий разведчик, добывала всю необходимую информацию. Разговоры, которые она вела в Праге, вполне могли бы быть квалифицированы как шпионаж и попытка оказать давление на нейтральную сторону в собственных интересах.

Вопреки сообщениям венских агентов-наблюдателей, сама Екатерина Павловна заявляла — и это остается для нас загадкой, — что за все время пребывания в Теплице ей так и не удалось встретиться со своим братом. 17 мая 1813 г. она написала из Праги: «Я не видела императора; моя поездка в Теплиц была безуспешной. Из-за последовавших вскоре важных событий штаб-квартира была перенесена, и я могла оставаться там только один день, так как враг находился от нас на расстоянии одного дня пути. Я и сестра приехали сюда, и жизнь здесь нам очень нравится…» Далее она добавляла: «Я написала брату, чтобы узнать, могу ли я еще надеяться увидеть его перед моим отъездом в Карлсбад, который, как я думаю, состоится примерно через две недели».

Кто в таком случае кому морочил голову и по какой причине? Коловрат не мог выдумать так много фактов. Может быть, письмо было написано Екатериной Павловной с целью ввести в заблуждение австрийскую цензуру? В свое время император Александр в послании, отправленном из Веймара в сентябре 1808 г., тоже сообщал о своем разговоре с Марией, хотя доподлинно известно, что та в то время находилась в Санкт-Петербурге. Эти вопросы остаются для нас открытыми, зато мы имеем весьма интересные сведения: в Теплице Екатерина Павловна собирала информацию о вооружении австрийской армии. Она действовала вместе со своей кроткой сестрой Марией. Затем обе дамы перебрались в Прагу. Их пребывание здесь продлилось с 10 мая и до конца месяца. Сестры жили на частной квартире и тщательно выведывали все о политической и военной обстановке в Праге, а затем передавали сведения в письмах к императору Александру. Письма доставлялись курьерами и потому не могли просматриваться австрийской полицией. Тем не менее днем и ночью за дамами следило множество любопытных глаз, от которых не укрывалась ни одна деталь.

Ярким примером, характеризующим сложную обстановку, в которой приходилось действовать Екатерине, может служить история с австрийским генералом, бароном фон Коллером. Говорили, что барон пользовался безграничным доверием великой княгини, принимавшей за откровение каждое сказанное им слово. В это трудно поверить, зная характер княгини, ее богатый опыт придворной жизни и ту миссию, которую она выполняла за границей. Австрийский эрцгерцог Иоганн, некогда ухаживавший за Екатериной Павловной и теперь, видимо, все еще интересовавшийся юной вдовой, охарактеризовал фон Коллера как шпиона и коварного интригана. Зато император Александр отзывался о генерале в самых восторженных тонах, поскольку сестра радостно докладывала ему, как много сведений получила она от фон Коллера. Сам Коловрат, бургграф Богемии, стремился с особой проникновенностью расспрашивать и выслушивать Екатерину, рассчитывая, что она по своей политической наивности выболтает много полезного. В конечном счете все следили друг за другом и клеветали друг на друга. Каждый старался обмануть и сбить с толку другого, и потому найти правду в их речах весьма сложно. Главным же для Российской империи стал конечный результат: ей удалось — пусть и с помощью всевозможных интриг — присоединить Австрию к числу своих союзников в борьбе с Наполеоном.

Очень важной в этом отношении оказалась встреча в Опочно. 12 июня 1813 г. Коловрат отправил из Праги в Хофбург интересное сообщение: «…Состоявшийся вчера приезд сюда герцога Ольденбургского, свекра ее императорского высочества вдовствующей госпожи герцогини Ольденбургской, побуждает обеих находящихся здесь великих княгинь завтра утром отправиться отсюда в Опочно, к галицийской границе, где вышеупомянутые встретятся с его величеством императором Российским. Поскольку мне известно, что свидание, которое должно состояться в Опочно, соответствует желанию его величества всемилостивейшего императора нашего, я тотчас же поставил в известность его светлость господина министра графа Меттерниха о завтрашней поездке великих княгинь и одновременно сделал об этом соответствующий доклад господину фельдмаршалу князю Шварценбергу, чтобы он мог осуществить необходимое руководство выставлением почетного караула в Опочно. Кроме того, я поручил сопровождение великих княгинь господину графу фон Угарте и уполномочил его взять на себя не только целенаправленное руководство всеми мероприятиями, связанными с поездкой в Опочно, но прежде всего позаботиться о том, чтобы был осуществлен строжайший контроль за всем, что будет происходить во время пребывания этих высокопоставленных лиц в Опочно, и чтобы мне была предоставлена об этом подробная реляция».

Первая встреча российского императора с сестрой в Теплице должна была обеспечить ему поддержку в тылу, столь необходимую для дальнейших военных действий. А теперь пришло время нового свидания с Екатериной, в Опочно, 17 и 18 июня 1813 г. Эта встреча сыграла решающую роль в складывании русско-австрийского альянса. Екатерина Павловна и ее сестра доказали, что прекрасно понимают стоящие перед ними политические задачи. Они стремились добиться своей цели любыми средствами, не ведая сомнений и угрызений совести. Австрийская империя в тот момент была нейтральной страной. И для нее очень важно было знать, как российские политики представляют себе будущее положение германских государств. Нужно было обсудить и основные статьи мирного договора с Францией. Россия же настойчиво пыталась превратить Австрию в своего партнера по борьбе с Наполеоном. Во время переговоров у русских все еще не было уверенности в том, что Австрия действительно готова к конкретным действиям в составе антинаполеоновской коалиции. 20 июня 1813 г. император поручил своей сестре любыми способами добиться расположения Меттерниха. Он написал дословно следующее: «Я сожалею, что не услышал от тебя ничего о Меттернихе и о том, что нам необходимо сделать, чтобы полностью привлечь его на нашу сторону; я располагаю всеми необходимыми средствами, так что тебе не нужно экономить». Он послал сестре 1700 дукатов и посоветовал действовать, используя уже опробованную ею тактику, поскольку она — самая надежная из всех возможных. Император умолчал, что за тактику он имел в виду, но об этом несложно догадаться, зная, что австрийский князь не мог остаться равнодушным к красоте молодой женщины и ее туго набитому кошельку. Слабость Меттерниха перед женскими чарами ни для кого не была секретом. Уже через несколько дней после его встречи с русской княгиней Австрия объявила Франции войну. Так что и Екатерина Павловна внесла свой скромный вклад в победу российской дипломатии.

Положение Меттерниха на встрече в Опочно было весьма непростым. Русские, к которым австрийский министр иностранных дел никогда не испытывал особых симпатий, оказывали на него сильнейшее давление. Жозеф фон Гуделист, австрийский государственный советник, в письме к Меттерниху вспоминал об этих днях: «Видимо, Ваша светлость находилась в Опочно в весьма затруднительном положении: один против многих, среди которых были к тому же две столь прекрасные, сколь и опасные дамы, такие как обе великие княгини, ничего не желавшие знать о мире (с Наполеоном. — Примеч. авт.)».

Выдержки из писем Александра I говорят нам о том, что поведение княгини в Опочно не было для нее чем-то необычным. В искусстве подкупа и обольщения она упражнялась часто и усердно. От нее не приходилось ждать порывов искренней, наивной болтовни. Зато притворяться и опутывать своей сетью легковерных мужчин Екатерина Павловна умела очень хорошо. В то время многие влиятельные люди искали встречи с княгиней, желая разузнать, каковы были дальнейшие планы российского императорского дома относительно продолжавшихся то здесь, то там в центре Германии военных действий.

Критически мыслящие люди, такие как барон фон Штейн, которого Екатерина Павловна встретила в Праге, или Гёте, с которым она познакомилась в июне в Теплице, воспринимали княгиню, несмотря на расточаемые ей комплименты, в первую очередь как политически ангажированную женщину. Фон Штейн, так же как и сама Екатерина, слишком хорошо знал, какой жестокости и бессердечия требует от людей политика, особенно во время войны. В августе 1813 г., когда оформлялась русско-австрийская коалиция, Меттерних уже вынашивал тайные планы будущего послевоенного устройства Европы. И хотя Российская империя продолжала нести на своих плечах основную тяжесть войны и князь охотно оставлял лавры победителя императору Александру, он вовсе не желал видеть Россию активной участницей политического преобразования Германии и сильнейшей континентальной державой обновленной Европы. Главная цель Екатерины Павловны, напротив, заключалась в следующем: ее героический брат должен был выполнить свою христианскую миссию — освободить Европу, а Российская империя должна распространить свое влияние до самого Рейна. Понятно, что столь различные интересы делали Меттерниха и Екатерину непримиримыми противниками, заставили скрестить шпаги, подозрительно следить друг за другом и использовать любую из предоставляемых возможностей, чтобы помешать противнику сделать очередной ход. Конечно же, отношения между австрийским министром и русской княгиней не были основной ареной конфликтов в борьбе за европейское будущее. Политическое влияние Екатерины Павловны даже на родине было не столь ^ильным, чтобы можно было серьезно принимать его в расчет. Но, разыгрывая свою шахматную партию, Меттерниху все же приходилось постоянно следить за предпринимаемыми княгиней «атаками слоном» и умело парировать их, тем более что юная дама после заключения союза с Австрией вдруг вспомнила о своей давней мечте.

Впрочем, ее следующий ход не был совсем уж неожиданным. В своих письмах к брату она вновь стала писать о мужчинах, которых по тем или иным причинам могла бы рассматривать в качестве потенциальных кандидатов для нового брака. А ведь после смерти Георга прошло чуть более полугода! Среди претендентов фигурировали герцог Кембриджский, эрцгерцог Карл Австрийский, прусский принц и наследный голландский принц, а также рекомендованные Александром наследный принц Нассау и герцог Кларенс. Видно было, что интересы княгини весьма разносторонни. Ведь война еще не закончилась, и трудно было предугадать, как сложится расстановка сил в Европе. Но явное предпочтение в своих брачных проектах Екатерина Павловна отдавала двум столицам: Вене и Лондону.

А пока она направилась в Карлсбад и 11 июля 1813 г. послала оттуда недовольное письмо генералу Деволану: «Мой свекр уже три или четыре дня здесь — и это единственное удовольствие, которое предоставил мне Карлсбад. Город маленький, располагается в долине, окруженной довольно высокими горами, покрытыми сосновым лесом. Есть люди, которые это местоположение находят прекрасным; но я не разделяю их мнения и не понимаю, как можно считать себя любителем купаний, этого конечно же самого утомительного и пустого занятия из всех, которые я могу себе вообразить. Здешние воды приносят мне больше вреда, чем пользы, но обстоятельства складываются так, что для меня вряд ли станет возможным пользоваться водами Эгера. В таком случае я подумываю отправиться в Венгрию, где вода очень целебная, а климат мягче. А здешний климат похож на наш: все время нужно топить и не осмеливаешься попросить открыть окно. Говорят, что это следствие какого-то далекого землетрясения». Интересно, кто это должен был топить печи в июле? Екатерина Павловна просто скучала и рвалась назад, туда, где принимались важнейшие политические решения.

Поскольку война шла в Центральной Германии, территория на Дунае, где располагалась Австрийская империя, была наиболее удобным местом для всевозможных политических акций. Княгиня, преисполненная гордости за свои дипломатические успехи, поспешила вместе с Марией из Опочно в Теплиц, Карлсбад, а затем вернулась назад в Прагу. Здесь встречались монархи и политики участвовавших в войне государств. Наполеон к этому времени уже ограничивался преимущественно оборонительными действиями. И каждый государь стремился принять надлежащие меры, чтобы в послевоенный период сохранить и преумножить свое добро. Прага летом 1813 г. была самым подходящим полем для пропагандистской и дипломатической деятельности Екатерины Павловны. Русские солдаты, не так давно защищавшие Москву, разбили теперь свои бивуаки на Эльбе. И Екатерине не нужно было сохранять и без того чисто номинальное инкогнито, скрываясь на частных квартирах. 12 августа Коловрат докладывал: «Только что я получил официальное уведомление о том, что их императорские высочества, госпожи великие княгини Екатерина Павловна, вдовствующая герцогиня Ольденбургская, и наследная принцесса Веймарская, первая — 13 числа сего месяца, вторая — 14 числа сего месяца, до полудня прибудут в Прагу и поселятся в императорском замке. Поскольку отныне обе госпожи великие княгини будут появляться здесь в вышеупомянутом качестве и безо всякого инкогнито, и им должны быть оказаны подобающие знаки внимания, я спешу поставить Вашу светлость в известность об этом для того, чтобы распорядиться по Вашему усмотрению относительно военных почестей».

Заключение русско-австрийского союза и благоприятный для Российской империи ход военных действий придали княгине еще больше уверенности в своих силах. До сих пор ей приходилось действовать скрытно и осторожно. Заполучив Австрию в состав антинаполеоновской коалиции, можно было поднять первое знамя победы. Зато Меттерних должен был сказать себе: осторожнее с этой женщиной! И Коловрат не забывал о своем долге. К сообщению о прибытии Екатерины Павловны в Прагу он добавил: «Впрочем, господин бургомистр будет осуществлять за ней тайное наблюдение и время от времени докладывать мне о результатах».

А пока австрийские и русские агенты вели свои наблюдения, дипломаты и политики занимались переговорами. 9 сентября 1813 г. в Теплице представители России, Пруссии и Австрии подписали договор об образовании очередной коалиции против Наполеона. Часть своей миссии Екатерина Павловна считала выполненной. Теперь она могла заняться поисками нового супруга. Пределом ее мечтаний по-прежнему оставался Хофбург — резиденция Габсбургов. В сентябре 1813 г. уже ничто не мешало Екатерине на месте, в Вене, самой оценить свои шансы и, если потребуется, взять устройство своего счастья в собственные руки.

Приехав в Вену, княгиня подружилась там с императрицей Марией Людовикой. Это был весьма необычный поворот событий. Ведь некогда сама Екатерина Павловна тщетно пыталась добиться заключения брачного союза с императором Францем или одним из австрийских эрцгерцогов. А теперь она искала дружбы с Марией Людовикой, чье место когда-то мечтала занять, и пыталась сделать ее посредницей в переговорах о браке с эрцгерцогом Карлом. Но кто посмел бы говорить о моральных аспектах этого дела, когда речь шла о большой европейской политике! Весь период после Аустерлица отношения между Россией и Австрией оставались весьма неустойчивыми. Теперь, в преддверии поражения Наполеона, русским более чем когда-либо был нужен прочный союз с Австрийской империей. И потому теперь у Екатерины Павловны были все шансы породниться с Габсбургами. Правда, как и в 1807–1808 гг., она недостаточно четко представляла себе реальные политические интересы сильных мира сего. Образ Александра I, освободителя Европы, над которым Екатерина усердно работала, не вписывался в общую картину нового порядка на континенте, которую рисовали себе ведущие европейские политики. А что же Меттерних? Летом княгине удалось привлечь его на свою сторону, так как в тот момент Австрия тоже была заинтересована в союзе с Россией. Но Екатерина Павловна не знала, что уже тогда Меттерних тайно конструировал новую политическую систему, в которой Российская империя никоим образом не должна была играть решающую роль. Могла ли в такой ситуации Мария Людовика стать тайной поверенной в брачных мечтаниях русской княгини — вопрос риторический.

И тем не менее Екатерина Павловна, Мария Павловна и Мария Людовика, объединенные ненавистью к корсиканскому узурпатору, прекрасно понимали друг друга. И только в том, что касалось брака Екатерины, им никак не удавалось найти себе поддержку. Александр I и Меттерних сдержанно отмалчивались, а император Франц написал своей жене, что несмотря на то, что многим нравятся уверенные и непринужденные манеры великой княгини, не следует забывать о том, что «чертами лица» и характером она все более напоминает своего ужасного отца. Мария Людовика с женской непосредственностью и горячностью пыталась защитить подругу. 10 октября 1813 г. она написала мужу: «Поскольку ты спрашиваешь меня, кому из обеих сестер я отдаю предпочтение, я должна буду высказаться в пользу Екатерины, и как ни любезна Мария, я убеждена, что со временем и тебе Екатерина показалась бы намного достойнее; никого другого в мире не судят так превратно, как ее, никому другому не чужды дух интриг и властолюбие так, как ей».

Хитрые женщины не сдавались и выставили новые орудия на свою огневую позицию. Меттерних с удивлением должен был констатировать, что без его ведома вдруг упорно стали распространяться слухи, будто эрцгерцог Карл и Екатерина кажутся созданными друг для друга и в будущем их можно рассматривать как вполне подходящую супружескую пару. Слухи сопровождались саркастическими намеками на поведение веселой вдовы. Пришлось Александру I снова уступить желаниям своей сестры и дать слуху законное подтверждение. Поскольку император по-прежнему считал роль верховного главнокомандующего армией исполнением священного долга правителя и сам, несмотря на сильнейшее противодействие, все годы упорно стремился сыграть эту роль, он предложил, чтобы Карл возглавил союзные войска в борьбе с Наполеоном. Тогда овеянный славой эрцгерцог смог бы стать достойным супругом Екатерины Павловны. Но политики, и прежде всего Меттерних, вновь развеяли прекрасные мечты.

Положение австрийского министра иностранных дел при дворе в Вене не было столь уж незыблемым. В семье Габсбургов росло сопротивление его политике. И ввиду все еще неясной военно-политической ситуации он опасался ставить в привилегированное положение одного из эрцгерцогов, тем более из-за мимолетных фантазий вдовствующей принцессы Гольштейн-Ольденбургской. Меттерних отклонил предложение Александра Павловича и нажил в его лице еще одного врага. Одновременно с этим он вызвал враждебность к себе и со стороны эрцгерцога Карла, страстно стремящегося не только к командованию армией, но и к женитьбе на Екатерине Павловне. Брачный проект был столь тесно связан с дальнейшим ходом войны, что даже вспыльчивая и нетерпеливая Екатерина поняла — нужно подождать. В Вене ей делать было уже нечего, и она решила вернуться в Прагу. С Меттернихом она рассталась совсем не по-дружески. Князь вздохнул с облегчением, когда 7 сентября 1813 г. фон Гуделист сообщил ему, что русские великие княгини в скором времени снова поедут в Прагу. «Да благословит Господь их путешествие», — радостно заметил он.

Но радость его была преждевременной. Через несколько дней фон Гуделист доложил, что русский посол граф Штакельберг дал в честь великих княгинь званый обед, на котором не было эрцгерцога Карла, зато присутствовали эрцгерцог Иоганн и кронпринц Вильгельм Вюртембергский. Меттерних тотчас же вспомнил, что пять лет назад Иоганн стоял в верхних строчках списка кандидатов на брак с Екатериной Павловной, да и вюртембержец тоже принадлежал к возможным претендентам. Следовало быть начеку, тем более что военная ситуация менялась со стремительной быстротой. Екатерина покинула Вену, так и не приняв окончательного решения: может быть, Карл, а может, Иоганн или даже Вильгельм? Кто мог тогда заглянуть в сердце женщины, обуреваемой просто болезненной жаждой власти!

«Священный герой» Европы

и миссионерская деятельность Екатерины Павловны

Война быстро настигала Екатерину Павловну. На пути в Прагу, в Ленце, она получила известие о «Битве народов» под Лейпцигом. Союзные войска одержали победу над Наполеоном. Рейнский союз распался, а разбитая французская армия отступила, преследуемая кавалерийскими корпусами союзных держав. Богемия перестала быть основной базой командования императора Александра I. Военно-политические перспективы делали дальнейшее пребывание здесь великой княгини излишним. Она тотчас же изменила свои планы и через Прагу и Эгер отправилась в Веймар.

Во время своей остановки в Праге Екатерина Павловна написала подробное письмо Деволану. В обычной для их общения дружеской манере она сообщала генералу о своих наблюдениях по поводу строительства и содержания мостов и каналов в Австрийской империи, перемежая сведения интересными деталями, касающимися ее лично.

После беседы о гидротехнических сооружениях, состоявшейся в Вене с эрцгерцогом Иоганном, она пришла к выводу, что русским тоже есть чем гордиться в этой области: «Я прошу Вас распорядиться, чтобы специалисты сделали мне чертежи всей системы Мариинского канала со всеми поперечными сечениями и т. д. В эти дни я увижусь с моим братом и попрошу разрешения передать эти чертежи эрцгерцогу Иоганну, человеку с инженерным складом ума, вполне способному их оценить». Екатерина, вероятно, намеревалась последовать примеру Петра Великого, активно использовавшего иностранных специалистов для развития российской экономики.

После вводных слов она перешла к основной теме: «Русские здесь в моде, дорогой генерал, как и все, кому улыбается счастье. Император своей обходительностью покоряет сердца. Подробности Лейпцигской битвы Вам известны, поэтому я о них не говорю. Больше всего меня поражает своим величием тот факт, что теперь русские войска размещены от Петропавловска до берегов Рейна и что есть люди, которые от Камчатки дошли до стен Франкфурта». И потому княгиня ставила перед собой важную задачу: «Но речь идет теперь не о том, чтобы упиваться успехами, а о том, чтобы пожинать плоды. После того как Россия пролила реки крови, она должна утвердить свою власть и свое господство на будущие времена. Никто, и вы это давно прекрасно знаете, не восхваляет наш народ усерднее, чем я. Чем больше разных народов я вижу, тем яснее убеждаюсь, что наш — первый среди всех». Далее она признавалась другу: «По распоряжению брата, мы, сестра и я, отправимся послезавтра ко двору, а оттуда, как я думаю, поедем в Веймар. Мне трудно сообщить Вам что-то определенное о моих дальнейших планах: они зависят от случайностей войны и политики. Мое здоровье немного получше, однако с приступами все то же самое».

В эти недели Екатерина Павловна буквально следовала за армией, в первую очередь затем, чтобы поддерживать у своего брата уверенность в своих силах и ограждать его от постороннего влияния. «Александр — ангел-спаситель Европы» — такова была идея, которую давно вынашивали Екатерина и Мария Федоровна. И никто не должен был разрушить создаваемый ими идеальный образ и помешать российскому императорскому дому занять господствующее место в Европе. Союзные войска после битвы под Лейпцигом двигались в сторону Западной и Южной Германии. В этом направлении ехала и Екатерина Павловна.

В конце 1813 г. из Веймара она отправилась к королевскому двору в Штутгарт и прибыла туда 16 декабря. Город показался княгине вполне подходящим местом для дальнейшей деятельности, ведь именно через него союзные войска должны были двигаться на Париж. Кроме того, из Вюртемберга была родом мать Екатерины, а кронпринц Вильгельм Вюртембергский числился одним из потенциальных кандидатов на брак. В Штутгарте можно было чувствовать себя вполне комфортно. Король Фридрих I Вюртембергский принадлежал к монархам, имеющим собственные взгляды на будущее Европы. Надежный союзник в его лице был очень нужен Российской империи. И хотя в брачных проектах Екатерины Павловны предпочтение по-прежнему отдавалось австрийскому эрцгерцогу Карлу, сама Австрия под влиянием Меттерниха стремилась ослабить слишком явное давление на свою политику со стороны России. А потому княгине нужно было внимательно присматриваться и к другим кандидатурам.

Тетка Екатерины Павловны, королева Матильда, сообщила, что ее брат, регент Великобритании Георг видит возможность для русской княгини стать английской принцессой. В Российской империи прекрасно знали, насколько важно было участие Великобритании в совместной борьбе с Наполеоном. Барон фон Штейн неоднократно указывал Александру I на необходимость укрепления союза с англичанами. Но Екатерина Павловна высоко оценивала геополитические перспективы России как континентальной державы и в ненадежном партнере на островах видела лишь опасного конкурента, стремящегося вместе с Австрией воспрепятствовать российской гегемонии в Европе. Кроме того, Сперанский, рассматривавший английский конституционализм в качестве примера для подражания, возбудил в Екатерине весьма неприязненные чувства ко всему английскому. И вообще, политический прагматизм и способность к компромиссам, типичные для англичан, не были сильными сторонами характера самой великой княгини.

В Штутгарте Екатерина Павловна во второй раз встретилась с кронпринцем Вильгельмом — одним из бывших претендентов на ее руку, принужденным в свое время Наполеоном и королем Фридрихом к женитьбе на баварской принцессе Шарлотте. Вильгельм, который провел детство в России, проявил себя блестящим полководцем в боях вначале на стороне Наполеона, а затем, после перехода Вюртемберга из Рейнского союза на сторону антинаполеоновской коалиции, против него, считался в политических и военных кругах очень способным и честолюбивым человеком. Он имел репутацию необыкновенно властного и энергичного политика. Некоторые люди, такие как, например, барон фон Штейн, полагали, что будущий король Вюртемберга способен занять и более высокое место в обновленной Германской империи. Екатерина Павловна тотчас же инстинктивно почувствовала новую, благоприятную для себя возможность. Она сразу же заключила с Вильгельмом нечто вроде секретной «конвенции». Но вначале кронпринц должен был развестись с Шарлоттой. Существовали и другие препятствия для быстрого осуществления стихийно возникшего плана. Армия Наполеона все еще представляла собой грозную силу, а Вюртемберг, определяя для себя место в новой Германии, должен был учитывать интересы соседних государств, в том числе и Баварии.

Склонная к импульсивным действиям, Екатерина тотчас же призналась в своих симпатиях к Вильгельму брату Александру. Тот посоветовал вплоть до лета 1814 г. сохранять все в строжайшей тайне. А пока сестра могла всеми имеющимися в ее распоряжении средствами форсировать осуществление своего нового проекта, сохраняя видимость того, что эрцгерцог Карл Австрийский по-прежнему участвует в общей борьбе за ее руку и сердце.

Для начала княгиня с большим искусством начала завоевывать расположение отца Вильгельма. Король Вюртемберга Фридрих I, чьи экзальтированное поведение и деспотичный стиль правления вызывали справедливую критику, был весьма заинтересован в стабильных политических (и в особенности финансовых) отношениях с Российской империей. Мария Федоровна многое уже сделала для укрепления этих отношений, но нужно было подумать и о будущем. Екатерина Павловна и король подолгу беседовали друг с другом и вели оживленную переписку. Фридрих I откровенно признался ей, что маленький Вюртемберг, разоренный военными расходами, видит в России свою главную опору и надеется, что она защитит его от территориальных притязаний со стороны Баварии и Австрии. Екатерина уже основательно осмотрелась в новой для себя обстановке и даже «сделала реверанс» в сторону экономических и культурных достижений Вюртемберга. Этого требовал официальный визит в иностранное государство особы, принадлежащей к императорской семье. Она посетила публичную королевскую библиотеку и учтиво побеседовала со скульптором Иоганном Генрихом Даннекером в его мастерской.

Не было ничего удивительного в том, что король Фридрих I и Екатерина Павловна в своих письмах рассыпались в похвалах друг другу. Каждый хотел получить у другого что-либо для себя. Король восхищался политическим чутьем и интеллигентностью Екатерины, а та хвалила союзников России за военные успехи и особенно отмечала военное дарование кронпринца Вильгельма. Внутренняя политика Вюртемберга, острые дебаты по поводу конституции и плачевное состояние экономики не занимали княгиню. Ее интересовали исключительно военные действия и то, насколько Александр I готов выполнить свое высшее политическое и религиозное предназначение. Со времен свержения Сперанского Екатерина Павловна считала незыблемым свое влияние на нравственность и духовный мир брата, несмотря на некоторые разногласия между ними и независимо от того, какие из ее идей император пытался осуществить. Но теперь это влияние вдруг оказалось под угрозой, и новая опасность явилась на этот раз в образе женщины!

В конце 1813 г. Александр действовал на юго-западе Германии. Княгиня опасалась, что распространенный в Вюртемберге пиетизм усилит его мистические настроения. Император мог подпасть под чуждое влияние, и опасность носила вполне конкретное имя. С лета 1813 г. Александр I много слышал от своего секретаря Александра Штурдца и его сестры Роксаны, супруги графа Эделинга, российского посланника при саксонском дворе, об учении о спасении, которое пропагандировала проповедница Варвара Юлиана Крюденер.

Баронесса Варвара Юлиана Крюденер, урожденная Фитингоф, проживая в Лифляндии, в Риге, познакомилась там с учением моравских братьев. Попав под влияние их идей, она отправилась в Баден. В Карлсруэ баронесса установила контакты с мистиками Юнг-Штиллингом и Оберлином. Со своим мужем она уже многие годы была в разрыве и жила в особом, созданном ею искусственном мире, навеянном тривиальными бульварными романами. Крюденер превратилась в одну из самых восторженных и экзальтированных сторонниц пиетического движения. Основываясь на своих невротических видениях религиозно-эротического характера, она проповедовала скорейшее пришествие Господа, которое произойдет на Кавказе, на горе Арарат. Крюденер призывала пиетистов из Бадена и Вюртемберга бросить все дела и поспешить на Кавказ, чтобы дождаться там явления Христа и стать тем самым основателями Царства Божия на земле. Эти проповеди наделали шуму и вызвали много проблем в Бадене и Вюртемберге, но главная их опасность заключалась не в этом.

Чем очевиднее становилось поражение Наполеона, тем отчетливее овдовевшая в 1802 г. баронесса видела в образе своего «священного героя» черты русского императора Александра. Многие месяцы госпожа Крюденер пыталась лично с ним встретиться. И Екатерина Павловна очень испугалась появления духовной соперницы, стремящейся оспорить ее единоличное влияние на брата.

18 декабря, выполняя пожелание Александра, княгиня уехала в Швейцарию, в Шафгаузен. Император отправил туда сестру из соображений безопасности. Оттуда она написала Деволану: «Колмар взят, единичных успехов множество, и они складываются в большое и прекрасное целое, этим мы обязаны исключительно талантам и стойкости императора. Каждый с радостью слышит благословения, которыми его осыпают и которые он заслужил во всех отношениях. Что касается меня, то я теперь по распоряжению императора в Швейцарии и совершенно не представляю, как долго я здесь пробуду и куда отправлюсь дальше, поскольку Даву преградил дорогу на север; больше всего я хотела бы поехать в Ольденбург».

Екатерина прибыла в Шафгаузен 21 декабря и прожила там до 12 января 1814 г. Из всех встреч особенно знаменательным для нее стало знакомство с Георгом Мюллером, профессором и теологом, другом Иоганна Готфрида Гердера, очень умным и набожным человеком. Когда-то Мюллер пешком, как апостол, совершил путешествие к Гердеру в Веймар. Профессор подробно рассказывал княгине о внутриполитической ситуации в Швейцарии, Екатерина Павловна делилась своими соображениями о русской культуре и говорила о том, как много значат для нее сочинения Шиллера. Но главной темой их бесед стали теологические вопросы, поскольку они находились в прямой связи с христианско-мистическими представлениями Александра I о будущем преобразовании Европы. Именно теперь, когда российский император одерживал одну победу за другой, ища в Библии указаний для своих дальнейших действий, такой человек, как Мюллер, оказался для Екатерины чрезвычайно полезным. Требовалось только внушить ему определенные мысли и поставить перед ним соответствующие задачи. Ученый познакомил русскую княгиню с политической обстановкой в Юго-Западной Германии, Швейцарии и Франции. Его взгляды и планы прекрасно вписывались в собственную концепцию Екатерины относительно величия России, олицетворением которого должен стать император Александр. С помощью Мюллера княгиня могла попытаться уничтожить в зародыше то влияние, которое стала оказывать на Александра госпожа Крюденер.

Во время первой встречи с русской княгиней Мюллер держался очень напряженно, ведь военно-политическая ситуация в Швейцарии была еще весьма неопределенной. За угощением княгиня попросила своего гостя рассказать о Швейцарии, задавала вопросы, осторожно пытаясь прояснить для себя его убеждения. Но и 24 декабря, во время званого обеда, дистанция между ними сохранялась. В своем дневнике Мюллер лишь вскользь заметил, что речь шла о религии, и добавил со вздохом облегчения: «О, я намного счастливее с моими домочадцами за столом с овощами и овсяным киселем».

И только 2 января лед недоверия был сломан. Екатерина Павловна наконец-то приблизилась к своей цели. Они заговорили о русской культуре, о религии и политике. Княгиня похвалила исторические и теологические труды Мюллера и польстила автору, заметив, что его сочинения написаны от всего сердца. Она упомянула далее, что после тяжелых войн будет очень трудно вернуться к существовавшему ранее статус-кво, и вновь перевела разговор на обсуждение личности Александра и его религиозных воззрений. Император сделал на родине очень многое для нравственного и духовного просвещения народа, но православное духовенство с его приверженностью к обрядам стало противиться реформированию народного образования. И вообще, император чрезвычайно страдает из-за страшных разрушений, вызванных войной. Слова признательности, сказанные ученым в адрес Александра и России, очень обрадовали Екатерину, а позволив профессору познакомиться с миром большой политики и своим собственным духовным миром, она окончательно расположила его к себе.

Разумеется, весьма поверхностные замечания Екатерины Павловны при их ближайшем критическом рассмотрении производят впечатление непозволительной для военного времени болтовни и чистого хвастовства. Однако, раскрывая случайному собеседнику свои строжайшие секреты, княгиня преследовала вполне определенную цель, а Мюллер был восхищен ею и радовался как ребенок, что ему доверили такие тайны. Взяв слово о молчании, Екатерина Павловна поведала профессору, что Наполеон очень хотел бы жениться на ней, что Александр I был не против, но сама она, при поддержке матери, дала французскому императору категорический отказ, что в Праге она договорилась с императором Францем I о вступлении Австрии в войну на стороне России в том случае, если сама княгиня сможет когда-нибудь подняться на трон под именем Екатерины III. «В доброте и величии она вряд ли уступила бы Второй», — отметил профессор. Правда и вымысел! Простодушному господину Мюллеру кровь ударила в голову: он оказался в самом эпицентре большой европейской политики и болтал почти что с императрицей!

Бах, лейб-медик Екатерины Павловны, всегда присутствовавший во время этих бесед, внимательно следил за воздействием на Мюллера сказанных слов и констатировал абсолютный успех. Сентиментальный профессор теперь был полностью предан Екатерине и убежден, что именно она является той выдающейся личностью, которая может предъявлять какие-либо требования российскому самодержцу. «Великая княгиня прекрасно разбирается в политике. Она смеется, когда говорят, что русские на этот раз стали освободителями Европы. «Рядовые действительно делают свое дело хорошо, но руководители…» — Ее муж, ольденбуржец, был чудесным человеком; они жили с ним, как овечки. На прошлой неделе она тихо отметила день его смерти. (Он умер год тому назад, на Рождество. Он слишком часто посещал госпитали.) После его смерти она не ложится в кровать, а спит (и здесь тоже) только на маленькой узкой софе; работает, читает, пишет до 10 часов вечера и встает в 5 часов утра…». Да, в Швейцарии, рядом с профессором находилась действительно выдающаяся личность, способная управлять государством, ведь после многих лет наполеоновской диктатуры она открыла свое сердце швейцарским демократам! Итак, Екатерина Павловна хорошо подготовила почву и теперь могла приступить к выполнению своей основной задачи.

5 января 1814 г. Мюллер познакомил свою «приятельницу» с педагогическими воззрениями Песталоцци, а затем перешел от педагогики к проблемам религиозного воспитания. Доверительно улыбнувшись ему, княгиня сказала, что в одной масонской книге прочла следующее замечательное высказывание: «Иисус послан нам Господом, чтобы служить образцом добродетели…» Мюллер с готовностью согласился: …Иисус, без сомнения, есть существо из высшего мира, посланное Господом… — и потом, продолжая свою мысль, он произнес очень важные для княгини слова: — Но кто есть Сын Божий, не знает никто, кроме Отца!» К этой фразе и подводила его Екатерина. С обезоруживающей откровенностью она тотчас спросила, как он пришел к этой мысли. Мюллер ответил так же искренне, что эту идею он взял у своих сестры и брата, известного историка. Екатерина была довольна ответом и закончила разговор словами: …Я ищу людей с умом и сердцем, и одного из таких я нашла в Вас…». И без дальнейших слов было ясно, к чему клонила русская княгиня: Сыном, посланным Господом, вполне мог быть освободитель Европы Александр I. Чтобы логично обосновать это, требовалось ортодоксальное христианское учение, а не сомнительные идеи невежественной лифляндской проповедницы. Мерой всех вещей должна была оставаться Библия, и профессор теологии из Шафгаузена должен был помочь Екатерине Павловне укрепить в императоре веру в его высокое предназначение. История повторялась, хоть и при новых обстоятельствах. Мюллер стал для Екатерины вторым Карамзиным. Теперь профессор работал над новой книгой «О христианской вере» и давал княгине просматривать уже готовые отрывки, как некогда в Твери это делал Карамзин, принося своей покровительнице манускрипты по русской истории.

На сцене не хватало только императора. И он, как по волшебству, явился, приехав в Шафгаузен 1 января 1814 г. Во время совместных прогулок и экскурсий сестра принялась раскрывать перед ним важнейшие религиозные аспекты его освободительной миссии в Европе. Ведь речь шла о российской гегемонии на континенте. И если Александр жаждет придать этой идее мистическое обоснование — пожалуйста: в самой Швейцарии, откуда родом был самый его влиятельный и либеральный воспитатель Лагарп, есть восторженные почитатели христианской миссии Александра. Екатерине казалось, что успех совсем близок. Уже на следующий день лейб-медик Бах пришел к Мюллеру и сообщил, что в ближайшие дни тот будет удостоен чести побеседовать с российским императором. И эта встреча действительно состоялась вечером 9 января.

Вначале Мюллер назидательно, хоть и подобострастно, поучал, что все революции являются следствием ослабления христианской веры. И лишь те монархи, которые сами излучают христианскую добродетель и твердо следуют обычаям, могут завоевать любовь своих подданных и направить их энергию на богоугодные дела. С этим Александр, конечно же, был согласен. Екатерина Павловна решила форсировать ход беседы и, перебив профессора, объявила, что тому удалось наконец разработать превосходное определение веры. Александр спросил скептически, а не взял ли Мюллер это определение из литературы. Но Екатерина твердо вела разговор по задуманному ею сценарию: «Нет, он вышел на него во время беседы». Как будто бы это произошло совершенно случайно! Теперь Мюллер мог, наконец, спокойно продолжить свою мысль: …Если отдаешь себе отчет в том, что совершаешь благие дела, наилучшие для всех людей, и веришь, что выполняешь волю Бога, то это наполняет тебя подлинным мужеством и уверенностью, что мы — на стороне Господа, и все дела удаются. Если все мы, каждый согласно своему положению в обществе и профессии, будем с радостью видеть в себе орудие Высшей силы, мудрости и любви, то это сохранит в нас ясность души и глубокую веру, и Бог не оставит нас своею милостью». Направляемый Екатериной, швейцарец затронул чувствительные струны в душе Александра. Казалось, что император нашел в этих словах подтверждение собственным мыслям. И он заговорил с большим воодушевлением:

«Наполеона все считают величайшим гением войны и политики; он выступил против нас с более чем 400 тысячами, собрав половину Европы, — и кто впервые переломил эту силу? Кутузов, очень посредственный и уродливый генерал, у которого только один глаз и огромный живот и который больше знает толк в элегантном обхождении с дамами. Да еще нам помогли несколько необычайно холодных ночей. Когда война возобновилась, нас под Лютценом чуть было не разбили, и мы должны были, хоть и в полном порядке, отступить, поскольку были слишком слабы. Наступило затишье. И тут из Северной Америки явился Моро! Вот наконец, подумали мы, у нас появился военный гений, и с ним мы сможем вернуть удачу на нашу сторону, человек, подобный Тюренну и Евгению! И что же случилось? В первом же сражении бац — и он лежит мертвый!! А если бы он прожил подольше и мы бы победили, что бы тогда сказали? Это сделал Моро! Нет, Провидение пожелало отдать эту честь не ему, чтобы мы не подумали, будто это сделали люди! Оно само хотело сделать это. Тут нам на помощь пришли австрийцы, и все пошло по-прежнему».

«Но под Лейпцигом, — дерзко перебила его Екатерина, — Вы же мужественно сделали все, что в Ваших силах!» «Что Вы, что Вы, — император с непритворной скромностью отклонил ее похвалу. И потом процедил сквозь зубы: — Вы рассуждаете как баба!» Это было ново — в присутствии посторонних так грубо возражать сестре. Но та невозмутимо выслушала все, не проронив ни единого слова. Возможно, этот тон был ей уже хорошо знаком, да и сама она летом 1812 г. не выбирала выражений, критикуя Александра.

Мюллер воспользовался легким замешательством и перевел разговор на Швейцарию. Александр I, на этот раз уже не перебиваемый своей сестрой, обещал профессору содействовать восстановлению в Швейцарии порядка и спокойствия: необходимо ввести конституцию и не пытаться восстанавливать прежнее положение вещей, все остальное образуется.

К божественному предназначению монарха и к сочинениям Мюллера разговор больше не возвращался. И если Екатерина Павловна рассчитывала, что император живо увлечется религиозными идеями ученого, то ей пришлось пережить разочарование. Он остался к ним так же холоден, как некогда к историческим сочинениям Карамзина. Может быть, Екатерина слишком откровенно обнаружила свои миссионерские амбиции, а император не желал, чтобы его опекали. Во всяком случае, княгиня поняла, что должна запастись терпением и продолжить свою агитационную работу. Поэтому свое прощание с Мюллером 11 января 1814 г. она обставила как можно более миролюбиво. После отъезда императора Екатерина Павловна пригласила теолога к себе к половине восьмого вечера. Она встретила его особенно любезно и тотчас же взяла инициативу в свои руки: «Вы думали, что я уеду, не увидев Вас?» — спросила она меня с легкой укоризной. Она попросила захватить с собой мой манускрипт «О природе Иисуса». С большим вниманием прочитала примерно лист текста и сказала, что я должен сделать для нее копию или отдать перепечатать, а затем прислать ей».

Продемонстрировав тем самым свой личный интерес к ученому, княгиня перешла к главному. «Император, с которым Вы вчера беседовали, желает, чтобы я написала ряд лекций о христианских наставлениях и долге; основой при этом неизменно должен служить текст Библии. Если у Вас нашлись бы подходящие для этого материалы, то император распорядился бы перевести их на русский язык и читать вслух после завершения каждой службы. Он уже просил кое-кого из нашего духовенства подготовить нечто подобное, но ничего не получилось». Мюллер был весьма горд, услышав о столь ответственном задании. Он лишь переспросил, действительно ли российский император пожелал, чтобы Иоганн Георг Мюллер из Шафгаузена сформулировал для него христианские идеалы, которым должен следовать освободитель Европы.

Дальнейшие события покажут, что Екатерина Павловна скорее всего сама придумала это поручение, а Мюллера использовала для укрепления своего влияния на Александра I. Теолог должен был переслать свою рукопись не императору и не представителям Русской православной церкви, а лично Екатерине Павловне: «Манускрипт я должен послать ей, великой княгине. Поскольку она рассуждала в основном о христианском долге, я сказал ей, что не могу отделять конкретные наставления от философии, и объяснил почему; она была с этим совершенно согласна». Спорить по вопросам, касающимся содержания, Екатерина больше не хотела, и глубокие мысли Мюллера на этот счет ей были уже неинтересны: «Потом я сказал ей, что поскольку вовсе не знаю русский народ, эта работа будет для меня очень трудной; но она продолжала настаивать, и я обещал прислать хотя бы пробные варианты». Чтобы подогреть интерес ученого, она с гордостью заметила: «Император любит Библию и очень хорошо знает ее, он спорил о Евангелии даже с евреями». Княгиня только очень не хотела, чтобы Мюллер напомнил брату их бывшего учителя, либерала Лагарпа. Она просто гнала эти мысли прочь. Если много лет назад Александр I и мог бы считаться «просвещенным умом», то теперь императора гораздо больше волновала религия, «и он очень желал бы распространить среди своего народа правильное ее понимание». Сама Екатерина плохо помнила Лагарпа, так как в то время была совсем еще маленькой девочкой.

Кажется, княгине все же удалось убедить Мюллера взяться за новый труд. Он был в таком восторге от набожной женщины, что в своих дневниковых записях, отвлекшись от содержания бесед, набросал беглые заметки о ее аскетическом образе жизни: «Она была одета всегда очень просто, в черный шелк; ее роскошные темно-каштановые вьющиеся волосы украшали прелестное бело-розовое лицо и округлый лоб, на котором не было заметно никаких следов болезни. Поскольку она страдает в основном от нервов, то ее необычайно строгий образ жизни (обычно всего лишь 2–3 часа ночного отдыха на узкой софе), беспрестанное чтение и письмо с 5 часов утра до 1–2 часа ночи и ее неповиновение настойчивым предписаниям врача должны быть поставлены ей в вину. На этот раз с самого утра она была одета в черный бархат, прекрасные кольца на пальцах, а на голове белая заколка, которая ей очень к лицу». Этот экскурс еще раз доказывает, что Екатерина Павловна все еще была больна, но, несмотря на это, весьма легкомысленно относилась к своему здоровью. Близился час расставания. Княгиня пообещала Мюллеру, что судьба задуманного ими теологического сочинения окончательно определится в предстоящей переписке. А пока свою задачу Екатерина вряд ли могла считать выполненной. Ей приходилось терпеливо ждать, время само должно было расставить все по местам.

Мюллер был озабочен не только теологическими вопросами. Ему пришлось стать — а к этому он совершенно не был готов — тайным поверенным Екатерины и в ее планах относительно нового супружества. Конечно же, он видел в княгине выдающуюся личность, наделенную всевозможными добродетелями. И она не только опрометчиво созналась ему, что охотно стала бы Екатериной III, но и открыла самые тайные глубины своего сердца: «К эрцгерцогу Карлу она очень расположена, несколько раз говорила со мной о нем с особенным оживлением и теплотой, среди прочего и о его книге «Основы стратегии». Она не разбирается в военных вопросах, но прекрасное сердца автора сделало его в высшей степени любезным княгине». Мюллер имел на этот счет и свое мнение, составленное, конечно же, только на основе доверительных бесед с Екатериной: «Я хотел бы, чтобы она досталась храброму Фридриху Вильгельму». Он имел в виду вюртембергского кронпринца Вильгельма. И зачем княгиня рассказывала все это бедному Мюллеру!

Новые матримониальные планы:

может быть, все-таки кронпринц Вюртембергский?

В эти недели кронпринц Вильгельм Вюртембергский предпринимал все усилия, чтобы поскорее развестись с баварской принцессой Шарлоттой. И это тотчас же насторожило Меттерниха. Вспыхнувший вдруг интерес Екатерины Павловны к Вюртембергу не остался для него тайной. Эта русская княгиня принадлежала к той «армии женщин», которые всегда доставляли австрийскому министру немало хлопот. Что же она затевала на этот раз?

Тем временем Шарлотта Августа в начале января 1814 г. уехала в Баварию к своим родителям. Король Баварии Максимилиан I Иосиф написал своему министру Монтгеласу: «Выясните, как можно уладить дела с Папой. Моя дочь, конечно же, станет намного счастливее, но тем не менее эта ситуация остается весьма неприятной. Кронпринц — скверный человек…». Интересно, что инициатором переговоров, проходивших все последующие месяцы в Ватикане, выступил именно баварский, а не вюртембергский король. Главным аргументом в пользу расторжения брака стало то обстоятельство, что он был заключен по политическому принуждению. Первые шаги, приближавшие Вильгельма к желанному событию — женитьбе на Екатерине, были сделаны, но до конечной цели было еще далеко.

Король Фридрих I был тоже за развод. Он одобрял заигрывания своего сына с русской княгиней по трем причинам: Екатерина Павловна была дочерью его сестры, Марии Федоровны, обе женщины осмелились оказать сопротивление самому Наполеону, в то время как сам Фридрих был вынужден выдать свою дочь, тоже Екатерину, замуж за брата Наполеона Жерома. И, наконец, теперь фортуна уже отвернулась от корсиканца, и женитьба на русской, да еще оказавшей сопротивление французскому императору, была политически очень выгодной. Мария Федоровна тоже была готова отказаться от своих прежних, нацеленных на Габсбургов, брачных проектов в пользу Вюртемберга. Сам же король Вюртембергский посредством женитьбы сына на русской великой княгине мог значительно поднять свой авторитет и добиться существенных преимуществ в предстоящей борьбе за место под солнцем в послевоенной Европе.

Но для начала нужно было разбить Наполеона. Все это время Вильгельм и Екатерина вели оживленную переписку, поддерживая вспыхнувший друг к другу интерес. 30 января 1814 г. княгиня написала Фридриху I о кронпринце, отличившемся в военной кампании 1813–1814 гг. своими дерзкими операциями и полководческой мудростью: «Слава, которой покрыл себя кронпринц, восхищает меня, дружеские чувства, которые он питает ко мне, вызвали во мне ответную симпатию. Верите ли, Ваше Величество, все, что может заинтересовать Вас, представляет живейший интерес и для меня». В этих строчках княгиня признавалась королю в личной симпатии к его сыну, но не давала пока никаких обязательств и обещаний относительно брака. Такие дружеские, но ни к чему не обязывающие отношения Екатерина и Вильгельм поддерживали и все последующие месяцы. Они ждали окончания войны. Княгиня прилежно писала письма в Вюртемберг, но не хотела привязывать себя к какому-либо определенному месту. Продолжавшаяся война, необходимость присматривать за Александром, российские внешнеполитические интересы и возможность найти для себя еще более выгодный вариант супружества — все это побуждало княгиню колесить по всей Германии. Казалось, что она совершенно забыла, что приехала в Европу лечиться на водах.

14 января из Шафгаузена Екатерина Павловна поехала в Штутгарт. И уже через два дня направилась через Франкфурт-на-Майне, Кассель, Геттинген, Ганновер и Бремен в Ольденбург, задержавшись там до 13 марта. В Ольденбурге она встретилась со своим бывшим свекром, который после ряда побед над Наполеоном смог вернуться на родину. Все это время Екатерина не уставала напоминать брату о священной миссии русских в Европе: «На то воля Господа, не наша, поскольку мы — лишь слепое орудие в его руках». В своих поездках она чувствовала себя представительницей могущественной Российской империи, вместе с союзниками гнавшей перед собой «непобедимую» армию корсиканца. Следуя традициям Петра Великого, в каждом городе после пышного приема Екатерина Павловна важно расспрашивала жителей о насущных проблемах, вела беседы о социальной политике, науке и искусстве.

В Геттингене, например, она посетила университет и первую в Германии общественную сберегательную кассу, основанную в 1801 г. сенатором Юстусом Кристофом Грюневальдом. Мюллер в Шафгаузене уже говорил ей о том, как нужны простым людям такие учреждения. Впервые же она услышала о сберегательных кассах от своего мужа, принца Георга, на родине которого они были учреждены еще в XVIII в. по образцу английских и швейцарских. В Геттингенском университете Екатерина познакомилась с учеными Блюменбахом и Эйхгорном. Она нашла, что их взгляды являются отражением господствовавшего в данный момент в Германии общественного мнения. Геттингенские профессора мечтали о том, что их родина станет единым Германским государством, построенным по образцу английской конституционной монархии. Об этом часто говорил ей и ее хороший знакомый, барон фон Штейн. Почерпнув для себя много нового и интересного, Екатерина Павловна пока не стала делать никаких выводов относительно собственного будущего. Не определила она и своей позиции по отношению к конституционным дебатам в Вюртемберге. Но в разговорах с умными людьми княгиня всегда стремилась запомнить каждую деталь. Кто знал, где могли потом пригодиться ей эти сведения.

У ворот Бремена Екатерина Павловна принимала парад русских войск. Она делала это с такой важностью, как будто сама была императрицей. А 1 февраля 1814 г. княгиня прибыла в Ольденбург. Ее визит сюда имел конечно же политический смысл: Ольденбург сбросил ярмо французского господства, Екатерина олицетворяла собой российское присутствие в Северной Германии и представляла династию Романовых. Кроме того, нужно было решить и некоторые личные проблемы, касающиеся наследства. Брачный договор 1809 г. предусматривал возможность повторного брака в случае смерти одного из супругов. И эту возможность, предполагавшую большие деньги и политическое влияние, Екатерина должна была обсудить с Петером Гольштейн-Ольденбургским. Расточаемые княгиней в 1813 г. комплименты по отношению к Австрии и Вюртембергу ясно демонстрировали ее намерения. Она весьма серьезно планировала свой повторный брак, расчитывая подняться на самый высокий уровень! Кроме того, Екатерина Павловна должна была отстоять наследственные права своих сыновей Петра и Александра, хотя в этом вопросе между сторонами не предполагалось никаких разногласий.

В Ольденбурге Екатерину Павловну ждала пышная встреча, соответствующая ее династическому рангу и политической миссии. Затем, не мешкая, герцог и княгиня приступили к делу. Урегулирование финансовых вопросов не встретило каких-либо затруднений, ведь договором все было предусмотрено, а обе стороны умели уважать договоры. Да и стоило ли проявлять мелочность, когда вырисовывалась перспектива нового брака? Кроме того, речь шла об утверждении в Европе российской гегемонии, от которой в будущем мог выиграть и Ольденбург. У Екатерины Павловны уже был готов на этот счет блестящий план: если бы удалось добиться объединения бельгийских Нидерландов с домом Габсбургов, тогда на роль наместника Нидерландов вполне мог бы подойти эрцгерцог Карл. А Карл, несмотря на все комплименты Екатерины в отношении Штутгарта, все еще оставался на первых ролях в списке претендентов на ее руку. Екатерина — жена наместника Габсбургов в Нидерландах. Это была блестящая идея!

Возвращаться на родину ей совсем не хотелось. Вдовствующая принцесса Гольштейн-Ольденбургская не играла при императорском дворе в Санкт-Петербурге никакой существенной роли, даже если принять во внимание ее близость к брату Александру. Петер Ольденбургский был бы вовсе не против, если бы его бывшая невестка стала править совсем рядом, по соседству. О своем согласии с ее новым политическим проектом он даже сообщил императору Александру, а тот, как полагается, решил выяснить мнение на этот счет у своей матери Марии Федоровны. Так что идея Екатерины Павловны занимала теперь многие умы. Но вдовствующая императрица, до сих пор так много делавшая для установления династических связей с Австрией, отклонила новый проект. Она аргументировала свой отказ тем, что ее дочь Александра была в свое время замужем за пфальцграфом, наследным герцогом Иосифом. А православная церковь запрещала двум сестрам выходить замуж за двух братьев. Этот аргумент, бесспорный с религиозной точки зрения, можно было и не принимать во внимание. Ведь Александра уже умерла в 1801 г., не оставив наследников. Но Мария Федоровна была неумолима. Ни Александр, ни Екатерина не смели идти против ее воли. Мать, конечно же, была набожной женщиной, но и в ее брачной политике все-таки доминировали политические мотивы. Она не забыла, как безуспешно закончилась их с Екатериной брачная кампания 1807–1808 гг. Теперь, в 1814 г., Австрию нужно было переманить на свою сторону для совместной борьбы с Наполеоном, но ведь война продлится недолго. Идея о возвращении Габсбургов в Нидерланды казалась очень спорной, а Меттерних никогда не был союзником России. Вюртемберг же — родина Марии Федоровны. Прочные династические связи с ним распространили бы влияние Российской империи вплоть до границ Франции. Вдовствующая императрица-мать была глубоко убеждена в этом, и никакие политические интриги не заставили бы ее изменить свою точку зрения.

Да и ее дочь, видимо, собиралась еще раз испытать судьбу вместо того, чтобы сидеть сложа руки. В обществе много говорили о том, что в 1813 г. во время личных встреч с Меттернихом княгиня опробовала на нем свои чары и способствовала присоединению Австрии к союзникам России. Что мешало ей вновь поставить на ту же карту? Екатерина Павловна окольными путями побудила Меттерниха послать посольство в Санкт-Петербург. Это лишний раз подтверждало, что император Франц был бы не против ее брака с эрцгерцогом Карлом. А в качестве компенсации княгиня должна была передать австрийскому императору секретную информацию о политических намерениях Александра I.

Об этом всем «по секрету» рассказывала графиня Ливен, супруга русского посла в Лондоне, генерала Ливена, причастного к свержению императора Павла I в 1801 г. Эти сведения Ливен сообщила и самому Александру I. В воздухе запахло хорошей интригой, действующими лицами которой мог стать не только российский император, выступивший на этот раз против своей любимой сестры. Графиня Ливен, несколько лет спустя уже любовница Меттерниха, активно раздувала сплетни. Меттерних интриговал против России, противодействуя установлению ее гегемонии в Европе, и графиня всеми силами помогала ему в этом. Но все эти обстоятельства были лишь прелюдией к большому скандалу, разразившемуся вскоре в Лондоне.

Интриги, однако, сильно повредили репутации Екатерины Павловны. Австрийские эрцгерцоги Иоганн и Карл, которых в первую очередь коснулась «анафема» Марии Федоровны, стали весьма нелестно отзываться о русской княгине. Одураченные женихи пытались оправдаться. Иоганн заявил, что Екатерина — это смесь фальши и искренности, детского простодушия и хитрости. Разочарованно записал он в своем дневнике: «У этой хорошей женщины никогда не будет счастливых глаз. Я узнаю ее, оцениваю и пытаюсь хоть немного понять, как с ней обращаться, но на самом деле это доступно лишь немногим. Мне очень жаль, что она не вступит в наш дом. С Карлом у нее ничего не получилось, Иосифу мешает закон, и из всех нас после всего происшедшего никто ничего не сможет сделать. Вот я бы заполучил ее, если бы захотел». В более поздних записях Иоганн прозорливо добавлял: «Великая княгиня хотела бы видеть Карла на таком месте, где он играл бы важную роль, а не пребывал в бездействии, как в Вене. Но этого не случилось».

Пересуды велись еще довольно долго. Предназначенная Карлу роль наместника в Нидерландах мало соотносилась с реальностью, отрицательное отношение Марии Федоровны к Австрии оставалось неизменным, и кандидатура Вильгельма Вюртембергского все больше устраивала официальные крути, но Екатерина долго еще не расставалась с надеждой на брак с австрийским эрцгерцогом Карлом. А потому из Ольденбурга она демонстративно направилась в Нидерланды, где стала проявлять живейший интерес к этой стране, связывая свои династические интересы с традициями российской великодержавной политики в духе Петра I.

Перед отъездом княгиня получила еще одно письмо от Мюллера, написанное им в Шафгаузене 26 января 1814 г. Он рассказывал о конституционных и других политических проблемах в Швейцарии и просил Екатерину повлиять на ее брата, императора Александра, чтобы тот помог в установлении здесь стабильного порядка. Несколько смущенно Мюллер напоминал о своем сочинении по вопросам христианской веры, которое княгиня собралась пропагандировать в России. Дела с этим, замечал он, обстояли плохо. Он не знал, как ему говорить с русской публикой. И вообще, его мысли еще не были сформулированы столь ясно, чтобы в обозримом будущем можно было отправлять их в печать. В заключении он вежливо благодарил Екатерину за внимание к своим произведениям. Было ясно, что дело не выгорело. Но княгиня уже вбила себе в голову, что именно труды Мюллера помогут ей спасти брата от влияния всевозможных сектантских учений. Она написала Мюллеру ответ, в котором всячески превозносила его идеи. Он не должен падать духом и обязан держать ее в курсе относительно того, как будет продвигаться их общее дело.

Из Ольденбурга 9 февраля 1814 г. отправилось еще одно важное письмо — ставший уже традиционным отчет о путевых впечатлениях генералу Деволану: «1 марта я еду в Голландию, где пробуду две недели, чтобы осмотреть все достопримечательности этой знаменитой страны, отвоевавшей себе у моря кусочек суши. Оттуда я думаю поехать на два месяца в Великобританию и где-нибудь летом вернусь в Богемию для лечения на водах. Вы скажете, что я порхаю туда-сюда, и это правда, но сейчас я не найду для себя ничего лучшего». Конечно же, это было чистейшим кокетством, так как Екатерина хорошо знала стоявшую перед ней задачу: «Но что Вы скажете о наших войсках, находящихся теперь под стенами Парижа? Этими результатами мы в первую очередь обязаны императору; его слава вполне заслужена, так как ни один правитель еще не совершал столь великого дела с таким великодушием и скромностью». Свою собственную роль она, напротив, оценивала весьма сдержанно: «Теперь я на родине принца.

Отправляясь сюда, я очень волновалась; но его отец и брат встретили меня с прежней любовью и дружелюбием. Город Ольденбург красив, а сейчас все его жители особенно радостны; ведь они очень пострадали от французского господства». Все это звучало гладко, по-дружески — и ни слова о проблемах. Верный друг Деволан! Говорить ему всю правду княгиня вовсе не собиралась: ни о причинах своей поездки в Голландию, ни о планах, которые она намеревалась осуществить в Великобритании.

Итак, 1 марта 1814 г. Екатерина Павловна снова отправилась в путь, на этот раз в Голландию. Именно здесь некогда Петр Великий овладевал знаниями и навыками, необходимыми ему для проведения реформ. Эта мысль весьма вдохновляла Екатерину. Из Роттердама она написала Деволану очень подробное письмо, в котором поделилась своими мыслями и переживаниями: …Когда Петр I выбрал эту страну в качестве образца для той, которую он хотел преобразовать, он поступил весьма правильно и доказал тем самым величие своего ума, сочтя для нашей страны более подходящими именно голландские нравы и привычки, а не немецкие. Мой путь лежал через Алмело, Кампен и Хардервейк. Я съездила также в Зейст, чтобы посетить моравских братьев, видела Утрехт, Харлем, Лейден, Гаагу, Дельфт, Роттердам и завтра на корабле отправлюсь в Хеллевутслейс. Я видела также Зандам и Брук и уверяю Вас, что отдаю Вашей родине пальму первенства. Во всем, что касается порядка, усердия, трудолюбия, Голландия, без сомнения, — та страна, которая в наибольшей степени отражает могущество человеческого духа, поскольку нигде больше человек не проявил такого упорства: деревни похожи на города, а города содержатся в таком порядке, о котором у нас не имеют ни малейшего понятия. Вы знаете мою страсть ко всякой регулярности; здесь она была удовлетворена в полной мере: сады, аллеи, каналы — все по линеечке; всюду царит дух совершенства.

Голландская революция — самое интересное и необычное событие в истории. Дом Оранских одержал триумфальную победу, и правитель мог бы радоваться неограниченной власти; я, правда, не знаю, достаточно ли у него на это осталось сил. Я хотела бы послать Вам новую конституцию, которая будет принята в конце месяца; но пока это еще тайна… Все здесь настроены в высшей степени против французов. Ведь голландцы тоже настрадались от этого проклятого народа: все капиталы сократились на одну треть. Как Вам известно, дорогой генерал, я, как пчелка, отовсюду собираю мед, а потому хочу спросить Вас: знаете ли Вы что-нибудь о новых ветряных мельницах, поднимающих воду на различную высоту и использующихся для осушения долин? Мне кажется, мы могли бы применить это для осушения наших болот в Новгородской губернии и т. д. Далее, мне кажется, будет очень разумно выделить средства и посылать сюда наших молодых людей, чтобы обучать их строительству плотин, шлюзов, мельниц и т. д., а также плотницкому и столярному делу. Ответьте мне, что Вы думаете об этом, и мы посмотрим. Я много поколесила по свету, но нигде не видела таких естественно-научных сокровищ и собраний, какие можно найти в этой стране у частных лиц. Вам это также доставило бы большую радость…».

Стоило Екатерине Павловне лишь однажды появиться в какой-либо стране, как она тотчас оказывалась ее превосходным знатоком и начинала давать советы по самым разным жизненным вопросам. Всеми силами она стремилась подражать Петру Великому, что лишний раз подтверждало ее неудержимую жажду власти.

Лондонские приключения

Визит в страну каналов и тюльпанов принес Екатерине Павловне много новых впечатлений, но все же остался в ее памяти лишь мимолетным эпизодом, связанным с прошлым ее родины и никак не отразившимся на личной судьбе княгини. Зато следующее ее путешествие, на этот раз в Великобританию, летом 1814 г. сильно осложнило и без того непростое положение, в котором Екатерина оказалась из-за своих амбициозных брачных проектов. Вояж княгини на Британские острова оставил в исторической литературе весьма противоречивые оценки. Ее современники и профессиональные историки рассматривали лондонские события по-разному, в зависимости от собственных политических взглядов и своего отношения к российскому императорскому дому, британской короне, Австрийской империи. В одном они были едины: если в России, в Богемии, в Вене Екатерина Павловна нередко поражала всех, кто встречался с ней, своим своевольным поведением и плохо скрываемыми политическими амбициями, то в Великобритании дело дошло уже до открытого скандала. Мотивы, определявшие поступки действующих лиц этого спектакля, и степень ответственности за него каждого участника оценивались, конечно же, различным образом.

Великая княгиня отправилась в Великобританию не для того, чтобы решать личные проблемы, например поправить пошатнувшееся здоровье. Ее визит и на этот раз носил чисто политический характер. В то время как союзнические армии все ближе подходили к Парижу, русская дипломатия стремилась укрепить свои позиции в Великобритании. Нельзя было допустить, чтобы австрийцам удалось вбить клин между Лондоном и Санкт-Петербургом и ослабить позиции Российской империи в Европе. Император Александр I имел на Британских островах свое доверенное лицо — посла графа Ливена. Его супруга Доротея смогла очаровать не только Меттерниха, но и влиятельных английских аристократов и политиков в Лондоне. Спешная поездка на острова Екатерины Павловны, осененной нимбом «ближайшей поверенной» императора Александра I, накануне визита самого августейшего брата была предпринята с целью увеличить число сторонников России среди британцев и показать им, кто является подлинным победителем Наполеона и новым властителем Европы.

Екатерина Павловна отправилась на берега Темзы, самодовольно осознавая всю важность поставленной перед нею задачи и полная надежд на то, что англичане только и ждут приезда сестры российского императора, чтобы немедленно броситься выполнять любое ее желание. С детства княгиня хорошо владела английским языком, так что трудностей со взаимопониманием не предвиделось. Зато возникли трудности другого рода, и заявили они о себе гораздо раньше, еще до того, как Екатерина пересекла пролив. К сожалению, княгиня не обратила тогда на них никакого внимания. Полгода тому назад ее тетя, Матильда Вюртембергская, указала ей на герцога Вильгельма Генриха Кларенса как возможного кандидата в мужья. Герцог, страдавший астмой и подагрой, был младшим братом принца-регента Георга (с 1820 г. король Великобритании Георг IV). Приехав на материк, чтобы познакомиться с молодой вдовой, герцог тотчас же, не раздумывая, и весьма неожиданно для Екатерины предложил ей свою руку и сердце.

Русская княгиня весело посмеялась над ним: «Он — как простой матрос, рассказывает истории, над которыми все хохочут до упаду, при этом в весьма крепких выражениях, хотя и действительно очень смешные. Несмотря на то что он вынюхивал все на почтительном расстоянии, я делала вид, будто совсем не понимала его намерений…» Екатерина Павловна категорически отвергла предложение герцога о совместной прогулке по каналу на фрегате Его Величества, хотя британские военные корабли вовсе не располагали к греховным любовным утехам. Теперь, собираясь в Великобританию, княгиня постаралась отогнать от себя закравшееся было беспокойство: чем бы ни закончилась для нее предстоящая поездка, она никогда не вернется на материк в качестве герцогини Кларенс! О последствиях своего отказа веселому герцогу она старалась не думать.

Во время переправы через пролив княгиня сильно страдала от морской болезни и была очень рада, когда вновь почувствовала твердую почву под ногами. Супруги Ливен встретили ее в порту Ширнесс с каретами и торжественным эскортом и сопроводили в Лондон. Екатерина чувствовала себя в их обществе вполне сносно и написала об этом Александру I: «Я нахожу, что Ливен остались такими же, какими я знала их ранее… Супруг выглядит очень солидно, он говорит, что все желают хорошо принять меня и выразить тебе свое почтение — даже посредством оппозиции». Госпожа Ливен тоже внимательно наблюдала за прибывшей княгиней и нашла ее «очень гордой за военные успехи России и стремящейся использовать в Великобритании это преимущество, жадной до всего, особенно до людей, и желающей как можно скорее познакомиться с регентом».Это были точные слова, отражавшие особенности характера Екатерины Павловны и не содержавшие никаких критических замечаний. Свои мысли госпожа Ливен предпочитала хранить при себе и не давать княгине ни малейшего повода для недоверия.

Поскольку Екатерина Павловна прибыла инкогнито, ее поселили в отеле «Пультеней» на Пикадилли, номера в котором снимали представители посольств за «огромнейшую плату в размере 210 гиней в неделю». В отеле ее впервые удостоил своим визитом сам регент. Когда он прибыл и был уже в гостиной, княгиня еще не закончила свой утренний туалет. На протяжении всей встречи отношения между собеседниками оставались натянутыми. Княгине никак не удавалось сосредоточиться и разрядить нервную обстановку. Через четверть часа, хмурые и недовольные, оба вышли на лестницу, и регент шепнул на ухо госпоже Ливен с типично британским юмором: «Ваша великая княгиня вовсе не красавица». Екатерина Павловна, видимо услышав это, возмущенно прошипела ей же в ответ: «Ваш принц плохо воспитан». И в данный момент она была совершенно права.

Это был первый неприятный инцидент, за которым вскоре последовали другие. В честь приезда Екатерины Павловны регент в тот же день давал званый ужин в Карлтон-Хаус. Княгиня появилась в черном траурной платье, которое всегда носила после смерти мужа, хотя срок траура уже давно истек. Регент позволил себе довольно нескромные замечания относительно ее траура и ее скорби. Он сказал не слишком учтиво, что княгиня наверняка скоро сможет утешиться. Слова эти вызвали улыбку у собравшихся. Екатерина Павловна в ответ, пристально глядя на него, лишь мужественно промолчала. Приятной беседы вновь не получилось. Когда же появились итальянские музыканты, княгиня заявила, что музыка действует ей на нервы. Музыкантов пришлось удалить из зала. Все смущенно молчали, и вечер был окончательно испорчен.

Ситуация становилась все более гротескной. Екатерина прибыла в Лондон с ответственной политической миссией, не забывая, правда, что ей надо устроить и свое собственное будущее. Но всюду, где только было можно, она старалась разозлить и оскорбить регента. Министры стали обращаться с ней надменно, зато представители парламентской оппозиции — открыто и дружелюбно. Для русской великой княгини, которая сама постоянно внушала своему брату самодержавные идеи, такая ситуация была совершенно немыслимой. Особенно дерзко Екатерина Павловна вела себя по отношению к леди Гертфорд, фаворитке регента. Зато с его дочерью, принцессой Шарлоттой, княгиня держалась подчеркнуто ласково, поскольку та не ладила со своим отцом. На приеме у лорда Ливерпуль княгиня Ливен стала свидетельницей следующего разговора между Екатериной Павловной и регентом, в котором речь шла о Шарлотте:

«— Почему Вы держите свою дочь взаперти, Ваше Высочество?

— Моя дочь еще слишком молода, княгиня, чтобы бывать в обществе.

— Она не так уж и молода, и Вы наверняка уже выбрали ей супруга.

— Она выйдет замуж только через два года.

— Когда она это сделает, я надеюсь, она вознаградит себя за свое теперешнее заключение.

— Когда она выйдет замуж, она будет делать то, что захочет ее супруг. Сейчас же она делает то, что хочу я.

Екатерина едко заметила:

— Ваше Высочество, у мужа и жены могут быть только одни и те же желания.

Подобное самодовольство привело регента в ярость, и он рассерженно бросил госпоже Ливен:

— Это просто невыносимо».

Невыносимой для регента была не столько самоуверенность княгини, сколько то обстоятельство, что Екатерина Павловна стала открыто поощрять стремление Шарлотты выйти замуж за принца Леопольда Саксен-Кобург-Готского, ставшего позднее (в 1831 г.) королем Бельгии; она хотела сделать так, чтобы на троне там находилось лицо, представлявшее интересы Российской империи. В этом и заключалась проблема. По воле отца Шарлотта должна была выйти замуж за наследного принца Нидерландов. Девушка противилась этому и искала поддержки у русской княгини. Поэтому Екатерину Павловну вполне можно было бы упрекнуть в том, что своими действиями она препятствовала сближению Великобритании и Нидерландов. И это действительно было так, поскольку и российская дипломатия, и сама Екатерина в большей степени были заинтересованы в союзе Нидерландов с Австрией. И Доротея Ливен, распускавшая слухи о том, что великая княгиня сама хотела бы надеть на себя корону Нидерландов, была не так уж далека от истины. Вот почему Екатерина Павловна так раздражала британского регента и, не будучи искусным дипломатом, в конечном счете только ухудшала отношения между Российской империей и Великобританией.

Когда в конце мая 1814 г. в Великобританию прибыл сам Александр I, он вместе с сестрой попытался обратить сложившуюся ситуацию себе на пользу. Начались переговоры о заключении брака наследника нидерландского престола с великой княжной Анной Павловной, который впоследствии и был оформлен к большому недовольству как Великобритании, так и Австрии. Таким образом, браки будущих королей Нидерландов и Бельгии были заключены при активной поддержке Екатерины Павловны. Ей самой, уже не в первый раз, пришлось отказаться от собственных планов относительно достойного трона. Хотя помимо герцога Кларенс, брат его, Август, герцог Сассекс, также расточал русской княгине комплименты и дал понять, что охотно женился бы на ней, но и он пренебрежительно был отвергнут. Общий настрой при английском дворе складывался все больше не в пользу Екатерины. Лорд Ливерпуль заметил в ее адрес: «Люди, которые не умеют вести себя, должны оставаться дома». А регент презрительно записал: «Великая княгиня выглядит плохо, у нее плоский калмыцкий нос и беспокойные глаза». Екатерина Павловна же стала так откровенно пренебрегать всяческими правилами приличия, что посол Ливей вынужден был вмешаться и заявить ей, что если княгиня не будет придерживаться придворного этикета, он окажется не в состоянии выполнять возложенные на него правительством обязанности и должен будет проинформировать обо всем императора Александра. Пришлось Екатерине впредь вести себя сдержаннее, но выпад в свой адрес Ливену она не простила. Она стала полностью игнорировать русского посла, и госпоже Ливен пришлось взять на себя обязанности своего мужа, например подготовку приглашений на званые ужины, которые давала княгиня.

Открыто пренебрегая формальностями и настойчиво стремясь к знакомству с высокопоставленными личностями, Екатерина Павловна и не заметила, как оказалась в руках у госпожи Ливен. Княгиня не догадывалась, что та ведет двойную игру. Доротея Ливен стремилась понравиться Екатерине и выполнить любое ее желание, но в глубине души она ненавидела княгиню, поскольку та занимала общественное положение гораздо более высокое, нежели жена посла. А госпожа Ливен страстно желала принадлежать к цвету аристократии, к «избранному кругу» власть имущих. Она сблизилась с представителями британского королевского дома, а также с герцогом Веллингтоном и влиятельным политиком Робертом Каслри. Каслри был верным союзником Меттерниха, когда речь заходила о том, чтобы отодвинуть Российскую империю на задворки Европы. Княгиня Ливен, далеко не красавица, но обладавшая пылким темпераментом, позднее, в 1818 г., стала любовницей Меттерниха, но уже тогда, в 1814 г. в Лондоне, пользуясь своими связями с членами британской королевской семьи, она стала активным проводником интересов австрийского министра. Госпожа Ливен вела свою игру, не утруждая себя соблюдением каких-либо правил: зная уязвимые места Екатерины Павловны, она сознательно провоцировала ее на необдуманные поступки. А поскольку великая княгиня была представительницей самых высших кругов российской аристократии, общественное мнение все более склонялось к тому, что с такими невоспитанными членами императорской семьи не стоит иметь серьезных политических дел. Это мнение госпожа Ливен всеми силами поддерживала и укрепляла, а неугомонная Екатерина предоставляла для этого достаточно поводов.

Пришлось самому Александру I наводить порядок, сделав своей сестре и госпоже Ливен замечание и напомнив им о престиже российского императорского дома. Во главе союзных войск русский император триумфально вступил в Париж, его повсюду приветствовали как спасителя Европы. Великобритания считала большой честью для себя пригласить в Лондон всех европейских монархов-победителей. К этому ответственному политическому мероприятию княгиня Ливен готовилась по-своему. Всеми силами она стараясь дезавуировать Екатерину Павловну, и ей многое удалось сделать для того, чтобы добиться весьма сдержанного отношения англичан к русским. Меттерних, тоже приглашенный в Лондон, мог с удовлетворением потирать руки, ведь Екатерина сама была виновата в том, что оказалась в таком щекотливом положении. Конечно, подлинная причина возникших англо-русских разногласий заключалась не в недопустимом поведении русской княгини, а в дипломатии Меттерниха, стремящегося к своей главной цели: исключить Российскую империю из активного участия в послевоенном преобразовании Европы. Все разговоры о полном «провале» Екатерины в той или иной степени распространялись госпожой Ливен или были спровоцированы ею. Поэтому ее трактовка лондонских событий не была объективной, она не отражала ни реального положения вещей, ни их истинной подоплеки.

31 марта 1814 г. Екатерина Павловна узнала о вступлении союзных войск в Париж. Это известие подвигло ее к новым действиям. Со дня смерти Георга она не без кокетства носила только черное траурное платье. Теперь пришло время демонстративно отказаться от него. Это был, конечно, и чисто политический жест. Ведь в траурном одеянии уже нельзя было представлять своего любимого «ангела», сияющего в лучах славы. К тому же долгожданная победа над Наполеоном создавала новые, более благоприятные предпосылки для повторного замужества. Сестра победоносного российского императора могла теперь рассчитывать на брак с кем-либо из числа героев войны. И ей никак не пристало являться ему в образе вдовы, которая носит траур. Об австрийском кронпринце Карле речь шла уже чисто теоретически. Зато среди выдающихся полководцев появился новый кандидат — кронпринц Вильгельм Вюртембергский! Известный австрийский фельдмаршал Радецкий позднее отмечал, что в то время Вильгельм был единственным действительно стоящим генералом в союзных войсках, воюющих против Наполеона, и во время военной кампании весной 1814 г. уже никто не сомневался в его выдающихся способностях. Для Екатерины Павловны теперь это был герой ее мечтаний, и как хорошо, что вот уже несколько лет она не выпускала его из поля зрения.

В начале июня 1814 г. кронпринц Вильгельм появился в Великобритании. Он сопровождал Александра 1 и прусского короля Фридриха Вильгельма III. В лице Вильгельма Вюртембергского Екатерина Павловна получила новый объект для своей неослабевающей деятельности. Между нею и принцем вспыхнула страсть. И если в личном плане их отношения могли квалифицироваться как начало горячей любви, в конце концов увенчавшейся счастливым браком, с политической точки зрения сближение русской княгини с вюртембергским кронпринцем выглядело как составная часть напряженной борьбы за приоритеты при распределении власти в новой Европе. Хотя с точки зрения последнего соображения европейские политики и дипломаты оценивали лондонскую встречу как не слишком успешную, Александр I и Екатерина были настроены не столь пессимистично. Император, несмотря на свое недовольство поведением сестры, вернулся домой с большими достижениями: на Британских островах он заложил основы трех династических браков, существенно укрепивших позиции Российской империи в Европе: великая княжна Анна должна была стать женой будущего короля Нидерландов, великий князь Николай должен был жениться на дочери прусского короля Шарлотте, а Екатерина собиралась выйти замуж за вюртембергского кронпринца Вильгельма. Конечно же, это был большой успех и для Марии Федоровны: трое детей — три короны.

Совершим небольшой экскурс в прошлое: незадолго до приезда Александра I в Великобританию Екатерина поспешила к брату на континент, рассказала ему о сложившейся обстановке и затем уже вместе с императором, вновь сильно страдая от морской болезни, возвратилась в Великобританию. В свите Александра находился и кронпринц Вильгельм Вюртембергский, командовавший во время военной кампании весной 1814 г. армейским корпусом. Теща Вильгельма была сестрой английского принца-регента Георга. Благодаря своему родству кронпринц был принят при английском дворе с большим почтением и осыпан всевозможными милостями. Его признали одним из самых выдающихся военоначальников среди героев, сокрушивших Наполеона. Екатерине Вильгельм приходился двоюродным братом, и она включила его в список кандидатов на брак еще до встречи с ним, тогда, когда он не имел об этом ни малейшего понятия.

По мере того как таяли надежды русской княгини на брак с эрцгерцом Карлом, усиливался ее интерес к Вильгельму Вюртембергскому. Вюртембергский дипломат граф Берольдинген докладывал, что Екатерина Павловна ожидала в Великобритании прибытия Вильгельма с большим нетерпением. Непомерно превознося военные успехи Вильгельма, княгиня действовала в рамках задуманного ею плана. Она стремилась завоевать тем самым симпатии среди представителей лондонского двора и одновременно с этим удерживать на расстоянии от себя английских принцев, заигрывавших с нею.

Екатерина Павловна не признавала ни осторожности, ни компромиссов. Страстные отношения с женатым Вильгельмом она начала еще в Портсмуте. Она просто навязывала себя принцу, хотя и сам герой войны вовсе не был святошей и в мужских компаниях имел громкую славу благодаря своим многочисленным победам над представительницами прекрасного пола. Позже, через несколько месяцев страсть немного утихла, и в отношениях влюбленных начали ясно просматриваться контуры политической аферы со всеми ее сложным переплетениями. Тогда Вильгельм с затаенной злобой посетовал, что из-за мимолетной слабости теперь он должен был терпеть такие мучения! Но пока, в Великобритании, влюбленные голубки казались неразлучными, и небеса благословляли их союз. Когда же лондонская встреча подошла к концу, оба вместе пересекли канал и вернулись на материк. Затем Екатерина Павловна со своим постоянным пышным эскортом, но уже без Вильгельма и, казалось, без какой-либо определенной цели отправилась через Брюссель и Аахен в Кёльн. Там ей вновь удалось увидеться с Вильгельмом, сопровождавшим уже в другой поездке Александра I и короля Фридриха I. А затем целенаправленно, хоть и окружными путями, Екатерина стала продвигаться по направлению к Вене, где открывался конгресс. Здесь ей предстояло принять окончательное решение о своем замужестве.

А между тем на открытой политической сцене и за ее кулисами шла упорная борьба за власть и влияние в послевоенной Европе, поэтому достоинства и недостатки союза Екатерины с Вильгельмом нужно было взвесить самым тщательным образом. Конечно же, в первую очередь княгиня рассказала обо всем своему брату Александру. У Александра I, как и в предыдущих случаях, уже были готовы возражения. То, что сестра открыла ему как самую интимную сердечную тайну, ни для кого тайной уже давно не являлось. Императору стало известно, что вюртембергский король Фридрих I уже в течение нескольких месяцев агитировал в Санкт-Петербурге Марию Федоровну дать согласие на этот брак. И это очень не понравилось Александру.

К тому же Вильгельм был все еще женат на баварской принцессе Шарлотте. И пока этот брак не был расторгнут по всем правилам закона и при согласии церкви, император отказывался даже говорить на эту тему. И Екатерина, считал он, поступала весьма опрометчиво, открыто демонстрируя всем свою любовь к женатому мужчине.

Без сомнения, Екатерина и Вильгельм испытывали сильное влечение друг к другу. Они были схожи характерами, оба отличались неудержимым стремлением к власти, сильной волей, а также непостоянством и стихийностью в принятии решений. Их взаимное влечение не противоречило и политико-династическим интересам России и Вюртемберга. Осторожная оценка того, какой брак был бы более благоприятным для обеих сторон, после пылких отношений и любовных клятв в Великобритании стала для них самих уже невозможной. Особенно пикантным в данной ситуации было то обстоятельство, что у влюбленных если и возникали какие-либо мысли относительно альтернативных брачных вариантов, то все они неизменно сходились на Австрии. В то время как общество пребывало в полной уверенности в том, что Вильгельм и Екатерина едины сердцем и душой и на пути к их счастью остались лишь чисто формальные препятствия, княгиня вдруг снова вспомнила об эрцгерцоге Карле. А Вильгельм со своей стороны подумывал, не лучше ли ему жениться на австрийской эрцгерцогине Леопольдине (будущей королеве Бразилии). Он не хотел обострения отношений между Вюртембергом и Австрией, а хитрый Меттерних дал ему понять, что брак Екатерины с эрцгерцогом Карлом — дело уже давно решенное. Вильгельм обратился за советом к барону фон Штейну. Тот грубо и откровенно заявил, что нужно жениться на здоровой женщине, которая смогла бы рожать здоровых детей. Фон Штейн намекал на тяжелую психическую наследственность Екатерины, а также на все еще повторяющиеся у нее судороги и обмороки. Вильгельм нашел в этих словах подтверждение своим страхам, ведь если у него не будет здоровых наследников, свои претензии на трон в Штутгарте сможет заявить «паршивая овца» их семейства, живущий в Париже его брат Павел.

К тому же на карту были поставлены и более важные вещи, нежели корона Вюртемберга. Кто займет ведущие позиции в будущей единой Германской империи? Барон фон Штейн принадлежал к тем влиятельным личностям, которые выступали за сильную центральную власть в новой Германии. Но в каком виде будет существовать это государство, каково будет содержание ее конституции, какую роль будут в ней играть Пруссия, Австрия, Бавария, а также многочисленные средние и мелкие немецкие государства — все эти вопросы летом 1814 г. оставались открытыми. Фон Штейн надеялся осуществить свои замыслы с помощью сильной и влиятельной Российской империи. И хотя он весьма скептически оценивал здоровье княгини, зато военный и политический талант Вильгельма, соединенный с мощью России, олицетворяемой Екатериной Павловной, — это был бы политический бастион, с которым даже Меттерних вынужден был бы считаться. Самого Меттерниха занимали другие проблемы. Он искал возможные пути и средства, чтобы при новой расстановке сил в Европе сохранить неизменными консервативные устои общества.

Имперская идея барона фон Штейна была хорошо известна Екатерине Павловне. Она знала и о далеко идущих политических планах кронпринца Вильгельма. Сама она на протяжении семи лет мечтала подняться на вершины власти с помощью Габсбургов. Поэтому необходимо было еще раз все хорошенько взвесить и принять такое решение, которое было бы наиболее выгодно и для самой княгини, и для ее родины. Кроме того, на пути к браку с Вильгельмом стояло препятствие в лице его жены Шарлотты. С каждой неделей становилось все яснее, что решить эту проблему сейчас, накануне конгресса в Вене, было невозможно. Так пусть на прекрасном голубом Дунае все и определится окончательно, к тому же это будет не единственный династический вопрос, обсуждаемый на конгрессе.

А между тем Екатерина Павловна пыталась «сделать из нужды добродетель». В письме к генералу Деволану она высказала сожаление, что Германия состоит из такого большого количества маленьких кусочков, подразумевая, видимо, под этим, что она, даже и выйдя замуж в Вюртемберг, была бы готова управлять гораздо большей территорией.

Неопровержимое доказательство того, что княгиня рассматривала брак с Вильгельмом как прощание со своими прежними честолюбивыми мечтами! Из Кельна она отправилась в Богемию, чтобы возобновить там лечение на водах, а затем в сентябре успеть к открытию конгресса в Вену.

В эти дни Вильгельм и Екатерина посылали друг другу множество писем, в которых в первую очередь обсуждали главную свою проблему — развод кронпринца. 10 августа 1814 г. Вильгельм объявил своей «дорогой кузине», что его брак с Шарлоттой существует «только для мира», но пока еще он связан и для обретения свободы «требуется продолжительное время и множество формальностей…». Одновременно с этим его мучила неопределенность: а вдруг Екатерина все-таки решится на брак с эрцгерцогом Карлом? Он писал, полный самоотречения и патетики: «Мое сердце сжимается от страха, когда я думаю обо всех упреках, которые должен был бы сделать себе в том, что Вы из-за моей слабости в Портсмуте должны будете порвать со мной. Что за скорбь, что за страдания, какие печальные последствия может повлечь за собой один-единственный миг. Но если всему этому и суждено было случиться, тогда, пожалуйста, забудьте меня, я умоляю Вас, как можно скорее… Ах, позвольте мне тогда восхищаться Вами издали, разрешите мне радоваться тем восторгам, которые Вам приносит весь мир. Вы навсегда останетесь кумиром всей моей жизни. Мысли мои теперь печальны, но и в счастье, и в несчастье я желаю любить Вас, поскольку во мне непреодолимо стремление любить все, что возвышенно и прекрасно».

Не стоит слишком серьезно воспринимать жалобы влюбленного, стремящегося произвести впечатление. Екатерина Павловна тоже не стала церемониться и поспешила отправить из Франценсбада ответ: «Я живу больше в Вас, чем в себе, так как Вы для меня — высшая любовь, которой я не знаю названия, любовь, зовущая меня к блаженству. И я хочу быть достойной своего прекрасного предназначения: пусть вся моя жизнь, мои мысли, мои дела станут жертвой благодарности за то счастье, которое выпало на мою долю».

Как ни трогательно звучали эти сердечные признания, ни Вильгельм, ни Екатерина не были столь наивными, чтобы надеяться: прекрасные слова, сказанные друг другу, навсегда останутся их сладкой тайной. Во Франценсбаде Екатерина Павловна находилась в сфере досягаемости тайных агентов Меттерниха. Ее письма прочитывались, их содержание тотчас же докладывалось министру. Князь понял, что заключить брачный союз Карла и Екатерины ему, очевидно, не удастся. Меттерних послал к Александру I генерала фон Коллера, чтобы тот на месте прозондировал почву. Выслушав фон Коллера, Александр обратил его внимание на русско-австрийские противоречия, которые можно было бы преодолеть, если бы Австрия на предстоящем Венском конгрессе пошла навстречу пожеланиям русских относительно Польши. Самое решительное сопротивление в этом вопросе Александр опасался получить именно со стороны Меттерниха. Император рассматривал австрийского министра как влиятельного и опасного противника, ненавидящего Россию и стремящегося сделать все, чтобы воспрепятствовать послевоенному переустройству Европы под руководством Александра I.

На этом основании и возникло предположение, что страстные письма Екатерины к Вильгельму были частью российской тактики, нацеленной на то, чтобы заставить Австрию пойти на уступки России и через союз Екатерины с эрцгерцогом Карлом добиться признания российских интересов в Польше. Одно Меттерних знал точно: за кронпринцем Вильгельмом стояла имперская идея барона фон Штейна, рассматривающего, как и прежде, Российскую империю в качестве главного гаранта ее осуществления. Уже исходя из этого, столь сложного переплетения политических и династических интересов, Венский конгресс обещал стать очень бурным событием в европейской истории.