Хеллемарк

С того места, где они стояли, был виден замок. Облака сгрудились позади него, и когда над Адриатикой вспыхнули первые лучи солнца, облака засверкали так, что башни и зубчатые стены, оставаясь темными, несколько отделились от черноты позади них. Поначалу свет был бледным, но вскоре он начал обретать краски, и замок Хеллемарк, серый на фоне пурпурных облаков, с каждой минутой освещался все ярче, пока камни его не пожелтели – солнце взошло.

– Пойдем, – сказал Донати.

Мария не шелохнулась и ничего не ответила. Донати перевел взгляд с Марии на ее родителей. Они выглядели старыми и очень грязными. Еще вчера это ничего не значило для Донати, но сегодня он обратил на это внимание, ибо сегодня утром он второй раз в жизни принял ванну. Для этого был важный повод. Мужчина, как правило, женится один раз в жизни. А то, что ему предстояло сегодня утром, было даже важнее, чем сама свадьба, ибо, если барон не одобрит его выбор, он вообще не сможет жениться.

Он вспомнил, что сказал барон Рудольф, и покраснел при этом до ушей.

– Видят Бог, – заревел барон, – я не позволю, чтобы какая-то девчонка из сельской таверны погубила лучшего оружейника во всей империи! Приведите сюда эту шлюху, и тогда мы решим…

Так обозвать Марию! У Донати на скуле напрягся и задергался мускул. Мария слегка сжала его руку.

– Все будет хорошо, Донати, – прошептала она, – Я не буду бояться…

Донати взял ее за руку, н они стали подниматься, по крутой тропинке, ведущей к замку. Старики за ними не поспевали. Донати не знал, сколько лет родителям Марии, но предполагал, что им обоим уже за сорок. Он должен поскорее жениться на Марии, ибо нельзя ожидать, что они еще долго проживут, а такая прекрасная девушка нуждается в защите… Он однажды слышал о вассале в соседнем поместье, который дожил до пятидесяти лет, но не поверил в это. Так долго живут только люди знатные и священники.

Они поднимались по тропинке, между участками крепостных крестьян Рудольфа фон Бранденбурга, барона Роглиано. Мария глянула на Донати, взгляд ее был мимолетен и застенчив, она, как птица, сделала легкое движение головой, так что он его даже не заметил. Донати был очень красив, и Мария очень любила его. В глубине души она всегда думала о нем как о своем рыцаре. Это были дерзкие мысли, так как деревенским девушкам не полагалось иметь рыцаря. Донати не выглядел деревенским парнем. Во-первых, он очень высокий, на голову выше всех мужчин, которых она знала. Во-вторых, у него очень белая кожа и светлые волосы.

Его мать назвала мальчика Донати. Но Мария была уверена, что его следовало бы назвать Хью, или Готье, или Жан – или любым другим норманнским именем. Его отцом должен быть норманнский рыцарь, только этим можно объяснить внешность Донати. Конечно, это был страшный грех со стороны его матери, но Мария втайне радовалась этому греху – иначе ей пришлось бы довольствоваться каким-нибудь черноволосым, смуглым юношей, коренастым, грязным, от которого всегда воняет потом и навозом.

Как красив Донати! Свои длинные волосы он тщательно расчесал и заплел в косички, уложенные вокруг головы, большую бороду, всегда выглядевшую так, словно в ней запутались солнечные лучи, разделил на пряди, каждую из которых перевязал яркими цветными нитками, как это принято у норманнов. На нем была хорошая синяя куртка, в ушах медные серьги.

До замка было недалеко, но, чтобы добраться туда, им потребовалось немало времени. Крепостные крестьяне получали от барона такой маленький клочок земли, что не хотели, чтобы даже пядь их земли использовалась как тропинка. И все эти участки располагались в разных местах. Каждое утро крестьяне вставали в кромешной темноте и начинали трудиться на крохотных участках, разбросанных по всему огромному поместью без всякого порядка или смысла.

Тропинка вилась меж этих участков, и Донати с Марией предстояло проделать путь почти в пять миль, чтобы добраться до замка, расположенного на вершине холма на расстоянии всего в милю. Дорога была тяжелая, особенно для стариков, но Донати был доволен. У него оставалось больше времени, чтобы любоваться Марией.

Маленькая ж смуглая, она двигалась легко и быстро, как птичка. На ней была зеленая кофточка, расшитая золотом. Покойная баронесса Роглиано, Ивонна, подарила эту кофточку бабушке Марии еще в те времена, когда Роглиано был норманнским владением, до того, как сюда пришли германцы. Донати предполагал, что где-то в Италии должны быть баронские поместья, принадлежащие итальянцам, но не знал ни одного такого. Но его это мало волновало, крепостному безразлично, кому принадлежит поместье – итальянцу, норманну или германцу, – пинки и удары, которые он ежедневно получал, мало чем отличались – если не считать, что германцы били сильнее, поскольку они были крупнее и мощнее.

Донати шагнул поближе к Марии, чтобы вдыхать запах полевых цветов, которые она вплела в свои черные волосы. Он ощущал и ее собственный запах. От нее пахло лепестками роз. Доната знал почему. Лючия, мать Марии, рассказала ему.

– Донати, она не в себе. Каждые две недели, а иногда и чаще, она купается – целиком, представляешь себе? – в горячей воде с лепестками цветов. Когда вы поженитесь, ты должен обещать, что покончишь с этим. Иначе она окажется слишком слабой, чтобы родить тебе хороших сыновей.

Однако, размышлял Донати, удивительно приятно ощущать себя чистым. Его кожа горела. Он глянул на родителей свой будущей невесты: Джованни, кожевенник, и его жена Лючия вряд ли ополоснули лица в честь такого события. Одежда их грубая, суконная, служившая им и в рабочие дни и в праздники, была единственной, которую они имели. Они вряд ли припомнили» какого цвета первоначально были их блузы, теперь же они стали одного цвета с грязью, которая их покрывала, вперемежку с паразитами.

Они подошли к замку настолько близко, что могли разглядеть трупы трех крестьян, висящих на виселицах, просунутых в бойницы крепостных стен, над рвом с водой. Лесничие поймали их, когда они расставляли силки па зайцев в баронском лесу. Весна была очень холодная и влажная, и все крепостные голодали. Поэтому некоторые из них и занялись браконьерством.

Донати смотрел на тела, раскачивающиеся на цепях. Он знал всех троих. Крепкие парни, хорошие товарищи. Теперь он видел, как они раскачиваются на легком ветру. Трупы висели уже две недели, и вороны изрядно потрудились над ними. Картина была ужасная.

Мария спрятала лицо в грубой ткани его рукава и вздрогнула. Донати почувствовал, как вновь задергался мускул у него на скуле, такое случалось всегда, когда что-то задевало его. Он ощущал, что в мире не все правильно, если один паршивый заяц мог стоить жизни трем мужчинам. Но что именно неправильно, он не знал.

Это была слишком сложная работа для его ума. Весь его разум сосредоточился в его руках. Барон Рудольф называл это Божьим даром, ибо этими руками Донати мог создавать дивные вещи. Никто в Италии и в обеих Сицилиях не мог изготовить такую кольчугу, как он, не мог сделать шлем такого голубоватого блеска или выковать клинок такой крепости и остроты. Поэтому барон ценил его и даже бывал к нему добр в свойственной ему грубой манере.

Донати с Марией и ее родители зашагали быстрее и прошли по подъемному монету через ров, поглядывая вверх на острая решетки, готовые проткнуть любого врага, если эта железные ворота низвергнутся вниз. За решеткой главные лубовые ворота были еще закрыты, но сторож открыл маленькую дверцу и пропустил их. Сторож знал Донати. Все стражники знали его.

Мария никогда раньше не бывала внутри замка Она поразилась, что внутри крепостных стен оказались другие стены, башни и ворота. Баров Роглиано знал науку обороны. С сотней вооруженных людей он мог защищать Хеллемарк от врага в двадцать раз многочисленнее – так хитро был построен замок.

Теперь они оказались во внутреннем дворе крепости, в центре которого возвышался замок. Мария заткнула пальцами уши. Здесь стоял такой шум! Хрюкали поросята, собаки лаяли, дети вопили и смежаясь. В стойлах били копытами и ржали лошади. Дети, не менее грязные, чем те, которых Мария привыкла видеть в своей деревушке, играли у стогов сена, расположенных рядом со стойлами, а позади второй оружейник выковывал звенья для кольчуги, а рядом с ним кузнец подковывал лошадь госпожи баронессы.

Донати провел Марию в кузницу и представил ее двум своим помощникам. Они дружно сдернули кожаные шапки и поклонились ей так, словно она знатная дама, и с уважительным вниманием слушали, как Донати показывал ей разные мелочи, щиты против копий, против стрел арбалета, шлемы, которые он изготовляет для барона.

Да, несомненно, ее будущий муж – человек значительный. Мария даже ощутила некоторую дрожь от радости, что ей так повезло. Теперь она будет жить во внутреннем дворе замка, может быть, даже поднимется до того, чтобы прислуживать благородной баронессе в качестве горничной – это было бы по сравнению с ее прошлым положением таким счастьем, о котором она и мечтать не смела.

Они вышли из кузницы, присоединились к Лючии и Джованни и пошли дальше, задержавшись только около клеток, чтобы посмотреть на сокольничьего, который кормил сырым мясом соколов, кричавших при этом как черти в аду. Потом миновали часовню, гораздо более красивую, чем церковь в деревне, с красивыми окнами, выложенными яркими разноцветными стеклами, пока наконец не дошли до двора, где находились жилые покои барона и высокая башня, именуемая Главной башней замка, последним оплотом обороны.

Донати подошел к дверям и очень осторожно постучал. Мария решила, что даже она произвела бы больше шума

Джулиано, управляющий имением барона, вышел к ним. Он прикрыл зевок тыльной стороной руки, потом глянул на Донати и принялся хохотать.

– Ну, Донати! – смеялся он. – Святой Боже, ты замечательно выглядишь! Эта завитая борода с ленточками! В чем дело? Господин барон ожидает тебя? Наверняка и Его Святейшество Папа. Убирайся, дурачок, пока я не нашел для тебя палку.

Но Донати стоял на своем.

– Нет, добрый провост, – произнес он своим мягким басом, – я говорю правду. Пойди и спроси его. Он скажет тебе, что сам приказал мне прийти…

Джулиано перестал смеяться и уставился на Донати.

– Почему? – резко спросил он. – Барон Рудольф не посылает за кем-то без серьезной причины. Прежде чем я рискну беспокоить его во время завтрака, я должен знать, в чем дело.

Донати взял Марию за руку и вывел вперед.

– Вот почему, – сказал он. – Я собираюсь жениться. Бога ради, Джулиано, пойди и спроси – никакой беды нет в том, чтобы спросить…

– Может быть большая беда, если я спрошу барона о чем-то, когда он не расположен, чтобы его спрашивали, – сухо заметил Джулиано. – В том числе пара сломанных ребер. Ты сам это знаешь, Донати, Ладно, ладно, я рискну. Меня тошнит от глупого выражения твоего дурацкого лица. Кроме того, он сегодня утром в хорошем настроении. Жди здесь.

Вскоре он вернулся и велел войти. Но там им пришлось еще ждать. До них доносился голос барона из столовой. Он походил на рев быка. Барон разговаривал с баронессой по-немецки. Донати был рад этому. После нескольких лет зуботычин я ударов за то, что он не понимал этого языка, значение многих слов наконец запечатлелось в его простоватом мозгу. Теперь Донати кое-что понимал, хотя не мог произнести более шести слов, не вызвав у тевтонских рыцарей взрывов хохота.

Донати посмотрел на Марию. Нет, совершенно ясно, она не понимает ни одного слова из этого грубого языка. И это очень хороша Ибо барон рассказывал своей супруге столь грубые истории, что от них зарделись бы уши любого конюха Однако баронесса смеялась с явным удовольствием, а потом ответила ему шуткой, еще худшей, чем та, которую рассказывал ей супруг.

Донати стоял весь красный от гнева.

Джулиано заглянул в дверь и, увидев, что благородная чета перешла к сладкому, подошел на цыпочках и зашептал на ухо барону.

– Давай их сюда! – загремел Рудольф. – Я хочу посмотреть на эту девку!

Донати вошел, ведя Марию за один палец – рыцарская манера, которую он перенял у благородных господ и дам. Огромный пес, натасканный на травлю кабанов, вылез из-под стола, где он и другие собаки глодали кости, которые им бросал барон. Донати заметил, что в зале воняет. Камыш и солома, устилавшие каменный пол, не менялись целый год, и животные щедро усеяли их блохами и другими паразитами. На насесте около двери кричал кречет барона, а ястреб баронессы и ее попугай, привезенный ей сарацинским лекарем с южного побережья Сицилии, тоже не прибавляли чистоты и приятных запахов, загаживая пол под своими насестами пометом.

День был уже в зените, но факелы из смоленых сосновых веток горели, распространяя отвратительно пахнущий дым, ибо замки строили для обороны, а не для того, чтобы наслаждаться светом и воздухом.

Барон Роглиано бросил только один взгляд на Марию, стоявшую перед ним с потупленными глазами, и встал. Пошатываясь, как пьяный, он шагнул к ней и, схватив ее за подбородок огромной сильной рукой, приподнял ее лица

– Клянусь Господом Богом, – проревел он, – хорошенькая девка, а, Бриганда? Жена, посмотри на ее лицо. Клянусь Святым Хильдебрандом, готов держать парк, что она не низкорожденная!

Баронесса пожала плечами.

– Она смуглая как мавританка, – с ехидством произнесла она. – Готова поспорить, что ее мать была в более чем дружеских отношениях с каким-нибудь нечестивым сарацином.

Донати глянул на мать Марии. Старая женщина чуть покраснела под загаром, но баронесса не обратила на нее никакого внимания.

– Мой господин сказал мне, – обратилась она к Донати, – что ты хочешь жениться. Теперь я знаю, почему мой мерин за две недели потерял три подковы. У тебя другое на уме, да, Донати?

– Простите меня, милостивая госпожа, – пролепетал Донати.

– О, я прощаю тебя, – засмеялась госпожа Бриганда. – Хотя и не одобряю твоего выбора. От такой хилой девки ты не получишь крепких сыновей. Кто будет у нас кузнецами, если твои сыновья унаследуют не твои, а ее руки?

– Во имя неба, Бриганда, перестань мучить парня, – прервал ее барон. – Мне нравится, как она выглядит. Но замужество дело серьезное, и я хочу задать ей несколько вопросов. Как тебя зовут, дитя мое?

– Мария, – прошептала она.

– Мария… хорошее имя. Я надеюсь, что ты будешь достойна его, ибо это имя Матери нашего Господа. Часто ты ходишь слушать мессу?

– Каждое воскресенье и все праздники, – сказала Мария. – И кроме того, иногда хожу на раннюю мессу перед тем, как выйти в поле

– Хорошо сказано, – пророкотал барон. – И ты по пятницам исповедуешься нашему доброму падре и причащаешься телом и кровью Господа?

– Да, господин, – отвечала Мария.

Рудольф наклонился так, что его тяжелое лицо оказалось совсем рядом с лицом Марии.

– Ты все еще девственница? – прорычал он.

Мария вся сжалась и побледнела.

– Да, мой господин, – прошептала она. – Но то, что господин задает мне такой вопрос, наполняет моё сердце болью.

– Ни в чем нельзя быть уверенным, – проворчал он. – Нынче все молодые стремятся прямо в Чистилище. Я имею в виду и многих высокорожденных.

Он глянул на родителей Марии, покорно стоявших позади молодой пары.

– Девка говорит правду? – прорычал он.

– Да, господин, – дрожащими голосами отозвались они.

– Отлично, – сказал барон Рудольф. – Я дам вам разрешение на брак. Пусть церемония состоится в моей часовне в ближайшее воскресенье, служить будет отец Антонио. Я окажу тебе честь, Донати, и сам буду присутствовать. Потому что, видит Бог, ты хорошо служишь мне!

– Благодарю вас, господин, – сказал Донати.

Потом он и Мария поцеловали руку барона, которую тот протянул им. Барон оказался настолько милостив, что прошел с ними по залу и даже пожелал им удачи, что обычно позволял себе только в отношении равных ему. Но они еще не ушли достаточно далеко, чтобы не слышать его громкий голос, когда он обернулся к Джулиано и сказал:

– Хорошенькая девка, а, прохвост? У меня появилось желание использовать мое Jus primae noctis.

Джулиано засмеялся.

– Боюсь, господин, что у Донати достаточно денег, чтобы выкупить свою невесту.

– Кому нужны его медяки? – проревел барон. – Девочка хорошенькая. У нее прелестное лицо и складненькая фигурка. Я буду держаться буквы закона, Джулиано.

Джулиано явно забеспокоился.

– Это вызовет недовольство, господин, – сказал он. – Никто в здешних местах за последние сто лет не использовал это право.

– Здесь я барон! – загремел Рудольф. – И я использую это права

Мария посмотрела на Донати.

– О чем он говорит? – прошептала она.

– Я не понимаю, – отозвался Донати, – но мне не нравится, как это звучит. Я знаю, это по-латыни… – Он сосредоточенно напряг лицо и стал повторять снова и снова: – Jus primae noctis, Jus primae noctis…

– Почему ты повторяешь эти слова? – спросила Мария.

– Чтобы запомнить их. Когда я увижу отца Антонио, я скажу их ему, а он объяснит мне, что они значат…

– Ты тогда придешь и расскажешь мне? – спросила Мария.

– Конечно, моя птичка, – отозвался Донати.

* * *

Однако он увидел отца Антонно только в середине следующего дня, когда тот шел по внутреннему двору. Донати подошел к священнику, держа в руках шапку, и остановился перед ним.

Отец Антонио улыбнулся, глядя на этого большого, простодушного, как ребенок, парня.

– Ну что, Донати? – спросил он. – Я слышал, что ты берешь Марию в жены. Ты сделал верный выбор, сын мой. Она хорошая и ласковая девушка. Она будет тебе хорошей женой…

– Благодарю вас, святой отец, – сказал Донати. – Отец…

– Да, Донати?

– Что означают слова Jus primae noctis?

Отец Антонио уставился на него.

– Повтори еще раз, – потребовал он.

Донати повторил. Тосканский диалект, на котором он говорил каждый день, не так далеко ушел от латыни, а Донати, несмотря на свою внешность и рост северянина, был достаточно итальянцем, чтобы иметь способности к подражанию. Поэтому он сумел воспроизвести слова достаточно точно.

– Кто сказал эти слова? – спросил старый священник.

– Господин барон Рудольф. Я знаю, что он говорил о Марии. Он говорил Джулиано, что хочет применить это Jus…

Отец Антонио побледнел под загаром.

– Нет, сын мой, – стал он убеждать Донати, – твои уши обманули тебя. Господин не мог произнести таких греховных слов.

– Святой отец, но я уверен! – настаивал Донати. – Что они значат, эти слова?

Отец Антонио вздохнул.

– Мне тяжело говорить тебе это, сын мой. На нашем родном добром тосканском они означают право первой ночи. Это позорный обычай, введенный франкскими рыцарями, которые называли его правом господина. Согласно ему, эти благородные рыцари настаивали на своем праве требовать, чтобы любая: невеста их крепостного в ночь своей свадьбы отправлялась в постель господина, чтобы вернуться на следующее утро к своему законному супругу… Это закон, который, несомненно, достойнее нарушать, чем соблюдать. За всю свою жизнь я не слышал ни об одном случае применения этого обычая в Италии. Раз или два, в бытность мою студентом в Париже, французские сеньоры применяли его, но французы ведь наполовину варвары. Но даже там вассалу разрешалось купить свободу своей невесты от притязаний сеньора за небольшую цену…

Донати сжимал и разжимал кулаки. Кожаная шляпа, какой она ни была прочной, лопнула по шву в его руках.

– Барон не хочет пенни, – прошептал он. – Он сказал, что Мария хорошенькая… и что у нее ладненькая фигура… и что ом будет держаться закона.

– Я поговорю с ним, – сказал отец Антонио, – хотя не могу представить, к чему это приведет. По сравнению с нашим господином Рудольфом, бароном Роглиано, мул просто образец сговорчивости.

– Да, – спокойно заметил Донати, – мула можно убедить… с помощью силы, святой отец.

Отец Антонио посмотрел на Донати. Ведь, будучи главным оружейником, он имел доступ ко всему оружию в замке.

– Предоставь это мне, Донати, – сказал священник. – Я не допущу кровопролития. Подумай сам! Барон такой же сильный, как и ты, и он привычен к оружию. Он сразит тебя раньше, чем ты соберешься нанести удар. И даже если, не дай Бог, ты сумеешь свалить барона, его вооруженные слуги разрубят тебя на части на глазах у Марии…

– Лучше я погибну, – упрямо сказал Донати, – чем она будет обесчещена.

– Ты думаешь, твоя смерть спасет ее от насилия? – простонал отец Антонио. – О, сын мой, сын мой, как мало ты знаешь об этом мире! В этом случае ее будут передавать от рыцаря солдату, и так по всей цепочке вниз, пока даже конюхи не насладятся ею. Пойдем в часовню, где нас никто не сможет подслушать, я посоветуемся. Для тебя есть один путь, Донати, – бежать из поместья. По закону, если ты будешь отсутствовать год и одни день, ты свободен от своей клятвы господину…

– Но остаются, – сказал Донати, – ворота, опускная, решетка, подъемный мост, арбалетчики на башнях, вооруженные всадники…

– Они подумают, что ты едешь справлять медовый месяц с благословения барона. Знаешь, Донати, я передумал. Я не буду с ним разговаривать об этом деле. Пойдем…

Если бы барон Рудольф обращал внимание на такие мелочи, он мог бы заметить, что Донати очень мало ест и совсем не пьет на пиру, который барон по доброте своей устроил во внутреннем дворике для своего верного слуги. А несколько позже, когда все были поглощены представлениями жонглёров и акробатов, глотателей мечей и пожирателей огня и скомороха с пляшущим медведем, барон так увлекся этими выступлениями, что не заметил, как серв из аббатства провел через внутренний двор двух отличных верховых мулов, не уступающих лошадям.

Однако барон был в слишком хорошем настроении, чтобы замечать такие мелочи. Его маленькие голубые глазки не отрывались от стройной фигуры Марии, сидящей рядом с Донати с потупленными глазами. Действительно, прелестная девушка. Она, конечно, будет напугана и, возможно, даже попробует сопротивляться. Но у барона Рудольфа было достаточно опыта в таких делах. Он был уверен, что после него этот здоровенный болван, ее муж, Марию только разочарует. Барон громко расхохотался при этой мысли.

Ближе к вечеру все отправились в часовню, где отец Антонио прочитал священный обет. В конце, глядя прямо в глаза барону, он громко произнес:

– Кого соединил Бог, да не разлучит никто!

При этих словах Рудольф чуть поерзал в кресле. А священник продолжал.

– Сеньоры, – сказал он, глядя на барона – Добрые господа и милостивые дамы, с разрешения нашего благодетеля барона я хочу провести Полчаса в доме священника вместе с новобрачными. Они люди молодые и неопытные. Поэтому я имею обыкновение давать таким молодым парам советы, чтобы они избежали греха и искушения плоти. Вы разрешаете, господин?

Барон нахмурился. Новая задержка. Он сгорал от нетерпения насладиться этой маленькой черноволосой девушкой, но…

– Разрешаю! – рявкнул он. – Но только полчаса, не больше.

– Благодарю вас, господин, – сказал отец Антонио и увел Донати и Марию.

Через сорок пять минут, когда барон Рудольф в ярости ворвался в дом священника, он обнаружил отца Антонио одного за чтением иллюстрированной рукописи Священного Писания.

– Ты сказал – полчаса, – прогремел Рудольф. – Прошло уже гораздо больше!

И только тут он понял, что священник один.

– Где они? – взревел он. – Ты помог им бежать, ты знал…

– Что я знал, господин? – вкрадчиво спросил священник.

– Неважно! Где они?

– Уехали, конечно, – сказал отец Антонио. – Я ведь просил у господина только полчаса. Как вы сказали, господин, прошло уже больше. Они молоды, влюблены друг в друга и ищут уединения. Теперь, когда их любовь освящена церковью во славу Господа нашего, я не видел причин задерживать их. Господин, конечно, разрешил им удалиться?

– Нет! – заревел Рудольф. – Я не разрешал! Ты глупец! Слепой, лицемерный глупец! Или… Это ты? Если ты замешан в их бегстве, я…

– Я глупец, – невозмутимо сказал отец Антонио. – Оставим это так, господин. Ибо или я глупец, не замечающий ужасную греховность великих мира сего, или мой господин стоит перед опасностью отлучения от церкви и потери своей бессмертной души. Я думаю, моя Глупость – достаточное основание, чтобы покончить с этим делом…

– Покончить? – фыркнул барон. – Никогда!

Он выбежал из дома священника во внутренний двор. И спустя мгновение отец Антонио услышал его рев:

– К оружию! К оружию! Ганс! Карл! Отто! Уолдо! Генрих! За ними! Они не могли уйти пешком далеко… Что? Мулы? О, этот проклятый священник! Я его… Вперед, вы, лентяи! В погоню!

В доме священника отец Антонио склонил голову.

– Боже, дай им достаточно времени, чтобы скрыться, – прошептал он. – Святая Богоматерь, сохрани их, они так молоды… так молоды…

Когда они добрались под укрытие деревьев, уши Донати пылали от прощальных напутствий стражи. Бедняжка Мария чуть не плакала от стыда. Грубые солдаты желали им удачи, сопровождая эти пожелания советами столь откровенными, что даже слушать их было грешно. Кроме того, она была вне себя от страха. Если их сейчас схватят, Донати наверняка убьют. Что касается ее – она старалась не думать об этом. Этого нельзя было допустить даже в мыслях.

В лесу Донати направил мулов к ручью и заставил войти в воду. Так они проехали несколько лье по ручью, следуя каждому его извиву. Отец Антонио был младшим сыном знатного господина до того, как постригся. Он хорошо знал обычаи охотников.

– Когда мы едем по ручью, – объяснял Донати молодой жене, – собаки не могут взять наш след. Но есть одна задача, которую мы должны решить. На следующем изгибе мы должны уйти в сторону от ручья и дальше ехать по холмам. Там скалистая местность, где звери не оставляют следов, а сразу же за холмами мы окажемся в Анноне, владении Алессандро, графа Синискола. Там даже барон не посмеет нас преследовать…

– Но, дорогой мой муж, – всхлипнула Мария, – я боюсь высоты. Почему мы должны уйти в сторону от ручья? Если собаки не могут взять наш след…

– Те, кто гонится за нами, увидят наши следы, отыскивая то место, где мы выйдем из ручья. Но, когда мы окажемся на холмах, мы можем не ехать главной дорогой. Это будет нелегкая скачка, птичка моя, но зато ты будешь в безопасности. А это главное…

– А ты? – прошептала Мария. – Это тоже главное, дорогой мой муж. Я не хочу быть в безопасности без тебя…

Они лежали, припав к земле, на высоком обрыве и смотрели вниз. Там как лента извивалась среди серых холмов тропа. Они уже некоторое время слышали лай собак, и каждый раз он звучал все громче.

Футах в пятидесяти от них тропа поворачивала, но они не оставили там своих следов. Они вообще миновали это место. Той высоты, где они сейчас находились, они достигли, пробираясь среди скал, заставляя хорошо подкованных мулов двигаться через ущелье, где любая лошадь сломала бы себе ноги. Но на это ушло много времени. Слишком много.

Ибо они уже могли различить маленькое облачко пыли на тропе. Был уже поддень второго дня после их побега: они представить себе не могли, что барон Рудольф так долго будет их преследовать. Мария с сожалением вспоминала, что за всю прошлую ночь они ни разу не остановились. Она испытывала некоторое любопытство насчет того, что означает быть замужем. Любопытен ей был и Донати. Он такой сильный и в то же время такой нежный, она гадала, как это произойдет, если… Но каждый раз, когда они задумывали остановиться, до них доносился лай собак.

Они лежали очень тихо, наблюдая, как облачко пыли поднимается вверх по крутой тропе, пока не смогли различать вооруженных людей и увидели во главе их барона. Охотничьи собаки с лаем бежали рядом с всадниками. Погоня оказалась совсем под ними, всего в пятидесяти футах. Мария обернулась к Донати. Его рядом не оказалось.

Она быстро отползла вбок и тогда увидела мужа. Он находился всего в ярде от нее, его руки сомкнулись на горле огромного дога. Пес отчаянно извивался, его когти рвали до крови большие руки Донати.

Мария не могла вздохнуть от страха. Если хоть один палец Донати соскользнет и вес сможет залаять, им конец. Но пальцы Донати не соскользнули. Мария видела, как слабели бешеные рывки собаки, пока не затихли совсем. Донати бережно положил дога на скалу. Его пальцы медленно разжимались. Дог не двигался.

Мария встала и пошла к тому месту под скалой, где они привязали мулов. Там была небольшая куща горных сосен.

– Нет, – сказал ей Донати. – Отсюда не больше часа езды до границы Анконы. Если мы двинемся сейчас, мы только встретим погоню, которая будет возвращаться. Нам лучше отдохнуть здесь, пока мы не услышим, как они едут обратно. Тогда мы тронемся в путь.

– Как скажешь, дорогой мой муж, – прошептала Мария.

Однако люди барона не вернулись через час. У Донати и Марии было время поесть хорошего пшеничного хлеба и выпить вина, которым их предусмотрительно снабдил отец Антонио. Они сидели в тени веерообразной сосны и ждали. Уже перед наступлением темноты они услышали лай собак внизу. Они подбежали к обрыву и посмотрели вниз.

– Убей меня Бог, – ругался толстяк Марквальд. – Не могу понять, куда подевался Казер, мой добрый дог?

– Наверняка встретил волчицу, – засмеялся кто-то из солдат, – и побежал за ней, как это делает его хозяин.

– Тихо! – прикрикнул барон. – Хватит шуток!

Донати понял, что барон в очень мрачном настроении. Потом всадники свернули за поворот и скрылись из вида.

– Вот теперь, моя птичка, – сказал Донати, – мы можем двигаться:

– Нет, – сказала Мария.

Донати уставился на нее.

– Но почему… – начал он.

Мария подошла к нему вплотную.

– Здесь очень хорошо, – прошептала она. – Сосна как крыша, но не очень плотная… я… я могу видеть сквозь крону звезды. А ты можешь, мой Донати?

– Я вижу, – с глуповатым видом сказал Донати, – но я не понимаю тебя, Мария. Мы должны…

Мария топнула маленькой ножкой.

– Неудивительно, что тебя называют дурачком! – фыркнула она и отошла в сторону.

– Но, Мария, птичка моя, я не понимаю… Мария, скажи же мне… Что я такого сделал?

Она через плечо посмотрела на него, и улыбка приподняла уголки ее губ, так что текущие по лицу слезы изменили свой путь.

– А вот это, дорогой муж, – промурлыкала она, – не тот вопрос. Ты подумай, чего ты не сделал? О, какой же ты глупый! Ты у меня муж или погонщик мулов?

И тогда Донати произнес первую и последнюю за всю его жизнь поэтическую речь.

– Птичка моя, – прошептал он, – я – твой преданный раб.

Когда на рассвете они возобновили свое путешествие и вскоре после этого добрались до маленького городка Рецци в Анконской Марке, в глазах Марии светился отблеск тех звезд, которые сияли над сосной на скале. Этот блеск в глазах она сохранила навсегда – на всю оставшуюся жизнь.

 

Иеси

Донати посмотрел на флаги, развевающиеся на фоне синего неба, потом опустил взгляд на людей, толпящихся па площади. Шел следующий после Рождества день года 1194-го, но холода не ощущалось. Донати радовался этому обстоятельству. Если бы стояла плохая погода, то и он, и все остальные жители городка Иеси лишились бы этого замечательного спектакля.

Он взглянул на Марию и нахмурился. Она была на сносях, вот-вот должна рожать. Было бы гораздо лучше, если бы она осталась дома, в уютном маленьком домике, который предоставил ему еврей Исаак. Донати теперь работал на Исаака и занимался всеми кузнечными работами, выделывая красивые кованые изделия, и Исаак даже начал учить его работать по золоту.

За полтора года, прошедшие с тех пор, как они бежали из Хеллемарка, у Донати было достаточно времени кое-что обдумать. Его мозги ворочались медленно, простейшие мысли требовали от него немалых усилий, но зато делал он это основательно. Конечным продуктом его раздумий обычно была полная ясность. Так, например, он решил, что Исаак бея Ибрахим, еврей он или нет, – один из самых добрых людей, когда-либо живших. Следующая мысль, которую он обдумывал последние недели, сводилась к тому, что раз Исаак добрый и хороший человек, и помощник его Абрахам бен Иегуда тоже такой, то не может ли оказаться так, что и другие евреи – может быть, даже большинство из них – хорошие люди. Часто многое выдумывают. Не может ли быть так, что люди ошибались насчет ритуальных убийств христианских младенцев для еврейского пасхального пиршества? Исаак праздновал Пасху. А ведь Исаак такой добросердечный человек, он и муху не убьет, не говоря уже о ребенке…

Донати потряс головой, раздумывая над этим. Исаак освободил его от работы за два дня до Рождества и еще на два дня после праздника. Но никто не предполагая, что они окажутся свидетелями такого события, которое должно вот-вот начаться…

Донати и Мария, как н все остальные, стояли здесь уже много часов. Базарная площадь была забита людьми. Никто не разговаривал, они просто стояли, сдерживаемые без особого труда цепочкой могучих воинов, н смотрели на шелковый шатер. В этот век чудес случались разные чудеса, но, конечно, никогда раньше в истории не было такого, чтобы простые люди в какой-нибудь итальянской деревне получили такую привилегию – наблюдать, как императрица рожает их будущего короля.»

Неожиданно две повивальные бабки подняли занавес шатра а прикрепили его к шестам, чтобы толпа могла все видеть. Императрица Констанция, полностью одетая, сидела в специальном кресле, одна из повивальных бабок поддерживала ее спину, а другая стояла перед ней на коленях, массируя ее большой живот.

Бог ты мой, подумал Донати, да она же старая!

Донати не знал, как и большинство собравшихся здесь людей, что именно возрасту императрицы от обязаны таким зрелищем. Констанции Сицилийской было сорок два года. Уже многие люди, которые могли немало выиграть от таких сомнений, распространяли слухи, ставящие вод сомнение легитимность будущего ребенка. Но характер этой дочери норманнского короля Роже Хотвилла был такое, что даже клеветники понимали, что лучше не распускать сплетни о том, что ребенок зачат кем-то другим, а не ее мужем, королем Генрихом VI Гогенштауфеном. Нет, сплетня, получившая широкое распространение и разбухавшая при каждом пересказе, гласила, что в королевских покоях ей подложат чужого ребенка, ибо в силу ее возраста вся история с беременностью императрицы чистый вымысел…

И вот теперь она сидела таи – в каштановых волосах седые пряди, лицо в морщинах, изможденное, – позволяя любому, как знатному, так и серву, смотреть, как она будет рожать.

Донати ощутил, как дрожит Мария. Он надеялся, что вся эта история займет не так много времени. У Марии закружилась голова, и она почувствовала дурноту, когда повивальная бабка неожиданно засунула обе руки под юбку императрицы и вытащила оттуда крошечный плод. Вторая повивальная бабка проворно орудовала ножом я золотой ниткой, ребенок повис на испачканной кровью руке повитухи, которая, невзирая на его королевское происхождение, шлепнула его по маленькой попке. Ребенок тоненько заплакал. Все вокруг принялись кричать от радости.

Донати кричал вместе со всеми; потом он почувствовал, что ногти Марии впились в него сквозь грубую ткань рубашки.

– Тебе нехорошо? – пробормотал он.

– О, Донати – зашептала она, – мне не следовало смотреть на это! Это так страшно, и он такой маленький, в крови, и такой уродливый и… о Боже, у меня тоже начинается!

Донати наклонился, поднял её на руки, словно она ничего не весила, и принялся прокладывать себе путь к шатру императрицы. Вооруженные стражи тут же бросились к нему, но, увидев, что у него не руках женщина, не стали его трогать.

– Что тебе, добрый человек? – спросил начальник стражи. – Твоя жена заболела?

– Нет, господин начальник, – сказал Донати, – только она тоже должна рожать. Я думаю, что зрелище рождения короля ускорило ее роды. Пожалуйста, господин начальник, будьте так добры, попросите повивальных бабок императрицы, может, одна из них подойдет и поможет нам?

Начальник стражи нахмурился. Но потом лицо его просветлело. Он знал о милосердии императрицы. Такой случай прямо-таки создан для того, чтобы усиливать любовь к ней народа.

– Подожди здесь, добрый человек, – сказал он. – Я спрошу императрицу.

Он исчез в шатре, где повитухи опустили занавес. Отсутствовал он всего один момент и вернулся не один, а с тремя повивальными бабками императрицы. Царственная дама оставила при себе только одну повитуху, которая должна была сопровождать ее во дворец.

Люди закричали от восторга, когда три опытные женщины склонились над Марией, чтобы осмотреть ее. Когда же они объявили, что у Марии действительно начались схватки и ее нужно доставить домой, мельник предложил воспользоваться его повозкой, но мужчины распрягли мулов и стали драться за привилегию везти Марию в маленький домик Донати. Множество рук помогли поднять Марию с повозки и бережно уложить в постель.

Привлеченный шумом, в домик пришел Исаак. Он тут же вручил по кошельку с золотом всем повитухам, попросив их быть прилежными и осторожными. Потом он обратил внимание на то, что руки главной повитухи, той, что принимала роды у императрицы, покрыты засохшей кровью. Он послал за прислуживающей девушкой и приказал ей принести таз с горячей водой и полотенца

Повитуха презрительно посмотрела на него.

– Это, – заявила она, – королевская кровь, самое лучшее средство от всех болезней. Убирайся отсюда, еврейский пес, а не то ты осквернишь своим присутствием рождение христианского ребенка!

Тут люди стали негодовать и кричать на Исаака. Он вздохнул и вернулся в свою контору. Там он просидел несколько часов, слушая крики Марии. Когда наконец крики прекратились, он вновь зашел в дом и увидел, что Мария держит ребенка на руках и пристально его разглядывает.

Это был мальчик. Он не походил на своего крупного и белокурого отца. Мальчик был маленький и худенький, еще более смуглый, чем его мать. Головка его была покрыта густыми черными волосами.

Мария смотрела на сына.

– О Боже, – прошептала она. – Какой он некрасивый! Я его ненавижу! Уберите его от меня…

Она отвернулась к стенке и горько заплакала.

Через три дня она умерла от родильной горячки. А жители Иеси забросали камнями дом Исаака бен Ибрахима, утверждая, что это он погубил ее злыми чарами. Их ярость была так велика, что Исаак вынужден был на время покинуть город.

Бедный Донати едва не помешался от горя. Никогда, больше он уже не был прежним.

Вот так, в один и тот же день, двадцать шестого декабря 1194 года родились Пьетро, сын Донати, и Фридрих II Гогенштауфен, великий преобразователь и Чудо света. В один и тот же день, в городе Иеси на границе Анконы, под одними и теми же звездами.

Что, конечно, имело свои последствия.