В одной большой семье или роде, в котором воспитывались наши герои в разные исторические периоды, царили и главенствовали одинаковые методы воспитания, базирующиеся на крайней жестокости. Ниже мы приведем примеры, а после постараемся разобраться, в чем была причина этого нечеловеческого поведения по отношению к детенышам рода, которому наречено было управлять крупными государствами?

Чтобы не быть голословными, опишем детство и юность Ивана IV со слов великого русского историка В. О. Ключевского (62):

«Царь Иван родился в 1530 г. От природы он получил ум бойкий и гибкий, вдумчивый и немного насмешливый, настоящий великорусский, московский ум. Но обстоятельства, среди которых протекало детство Ивана, рано испортили этот ум, дали ему неестественное, болезненное развитие. Иван рано осиротел — на четвёртом году лишился отца, а на восьмом потерял и мать. Он с детства видел себя среди чужих людей. В душе его рано и глубоко врезалось и на всю жизнь сохранялось чувство сиротства, брошенности, одиночества, о чём он твердил при всяком случае; «родственники мои не заботились обо мне». Отсюда его робость, ставшая основной чертой его характера. Как все люди, выросшие среди чужих, без отцовского призора и материнского привета, Иван рано усвоил себе привычку ходить оглядываясь и прислушиваясь. Это развило в нем подозрительность, которая с летами превратилась в глубокое недоверие к людям. В детстве ему часто приходилось испытывать равнодушие и пренебрежение со стороны окружающих. Он сам вспоминал после в письме к князю Курбскому, как его с младшим братом Юрием в детстве стесняли во всем, как держали, как убогих людей, плохо кормили и одевали, ни в чем воли не давали, всё заставляли делать насильно и не по возрасту.

В торжественные церемониальные случаи — при выходе или приёме послов — его окружали царственной пышностью, становились вокруг него с раболепным смирением, а в будни те же люди не церемонились с ним, порой баловали, порой дразнили. Играют они, бывало, с братом Юрием в спальне покойного отца, а первенствующий боярин князь И. В. Шуйский развалится перед ними на ласке, обопрётся локтем о постель покойного государя, их отца, и ногу на неё положит, не обращая на детей никакого внимания, ни отеческого, ни даже властительного.

Горечь, с какою Иван вспоминал об этом 25 лет спустя, даёт почувствовать, как часто и сильно его сердили в детстве. Его ласкали как государя и оскорбляли как ребёнка.

Но в обстановке, в какой шло его детство, он не всегда мог тотчас и прямо обнаружить чувство досады или злости, сорвать сердце. Эта необходимость сдерживаться, дуться в рукав, глотать слёзы питала в нём раздражительность и затаенное, молчаливое озлобление против людей, злость со стиснутыми зубами. К тому же он был испуган в детстве.

В 1542 г., когда правила партия князей Бельских, сторонники князя И. Шуйского ночью врасплох напали на стоявшего за их противников митрополита Иоасафа. Владыка скрылся во дворце великого князя. Мятежники разбили окна у митрополита, бросились за ним во дворец и на рассвете вломились с шумом в спальню маленького государя, разбудили и напугали его.

Безобразные сцены боярского своеволия и насилия, среди которых рос Иван, были первыми политическими его впечатлениями. Они превратили его робость в нервную пугливость, из которой с летами развилась наклонность преувеличивать опасность, образовалось то, что называется страхом с великими глазами. Вечно тревожный и подозрительный, Иван рано привык думать, что окружен только врагами, и воспитал в себе печальную наклонность высматривать, как плетётся вокруг него бесконечная сеть козней, которою, чудилось ему, стараются опутать его со всех сторон. Это заставило его постоянно держаться настороже; мысль, что вот-вот из-за угла на него бросится недруг, стала привычным, ежеминутным его ожиданием. Всего сильнее в нём работал инстинкт самосохранения.

Все усилия его бойкого ума были обращены на разработку этого грубого чувства.

Как все люди, слишком рано начавшие борьбу за существование, Иван быстро рос и преждевременно вырос. В 17–20 лет, при выходе из детства, он уже поражал окружающих непомерным количеством пережитых впечатлений и передуманных мыслей, до которых его предки не додумались и в зрелом возрасте. В 1546 г., когда ему было 16 лет, среди ребяческих игр он, по рассказу летописи, вдруг заговорил с боярами о женитьбе, да говорил так обдуманно, с такими предусмотрительными политическими соображениями, что бояре расплакались от умиления, что царь так молод, а уже так много подумал, ни с кем не посоветовавшись, от всех утаившись. Эта ранняя привычка к тревожному уединенному размышлению про себя, втихомолку, надорвала мысль Ивана, развила в нем болезненную впечатлительность и возбуждаемость. Иван рано потерял равновесие своих духовных сил, уменье направлять их, когда нужно, разделять их работу или сдерживать одну противодействием другой, рано привык вводить в деятельность ума участие чувства.

О чём бы он ни размышлял, он подгонял, подзадоривал свою мысль страстью. С помощью такого самовнушения он был способен разгорячить свою голову до отважных и высоких помыслов, раскалить свою речь до блестящего красноречия, и тогда с его языка или из-под его пера, как от горячего железа под молотом кузнеца, сыпались искры острот, колкие насмешки, меткие словца, неожиданные обороты.

По природе или воспитанию он был лишён устойчивого нравственного равновесия и при малейшем житейском затруднении охотнее склонялся в дурную сторону. От него ежеминутно можно было ожидать грубой выходки: он не умел сладить с малейшим неприятным случаем. В 1577 г. на улице в завоеванном ливонском городе Кокенгаузене он благодушно беседовал с пастором о любимых своих богословских предметах, но едва не приказал его казнить, когда тот неосторожно сравнил Лютера с апостолом Павлом, ударил пастора хлыстом по голове и ускакал со словами: «Поди ты к черту со своим Лютером».

В другое время он велел изрубить присланного ему из Персии слона, не хотевшего стать перед ним на колена. Ему недоставало внутреннего, природного благородства; он был восприимчивее к дурным, чем к добрым, впечатлениям: он принадлежал к числу тех недобрых людей, которые скорее и охотнее замечают в других слабости и недостатки, чем дарование или добрые качества. В каждом встречном он прежде всего видел врага. Всего труднее было приобрести его доверие. Для этого таким людям надобно ежеминутно давать чувствовать, что их любят и уважают, всецело им преданы, и, кому удавалось уверить в этом царя Ивана, тот пользовался его доверием до излишества. Тогда в нём вскрывалось свойство, облегчающее таким людям тягость постоянно напряженного злого настроения, — это привязчивость».

Не лучшим образом обстояло дело и с воспитанием будущего «отца народов».

Врач Н. Кипашидзе, лечивший старую Кэкэ, Екатерину Джугашвили, мать Сталина, вспоминал ее рассказы: «Однажды пьяный отец поднял сына и с силой бросил его на пол.

У мальчика несколько дней шла кровавая моча». Этот исторический момент надлежит запомнить, поскольку в нем во многом кроется ответ на вопрос — кто был истинным отцом Сталина? Вечно пьяный сапожник Виссарион (Бесо) Джугашвили явно не мог быть биологическим предком такого руководителя такого государства. Потому, понимая, от кого в действительности произошел «его» сын, он и вел себя с ним подобным образом.

Первые годы несчастная Кэкэ во время всех этих пьяных ужасов, схватив перепуганного ребенка, убегала к соседям. Но Кэкэ взрослела, тяжелый труд закалял, и отпор молодой женщины с каждым годом становился сильнее. А пьяница Бесо слабел. Теперь она безбоязненно вступала в рукопашные схватки с мужем. Бесо стало неуютно в доме, он не чувствовал себя властелином.

Бесо уезжает в Тифлис, на фабрику Адельханова, мать и сын остаются вдвоем. Но мальчик похож на отца не только лицом.

Жуткая семейная жизнь ожесточила его. «Он был дерзким, грубым, упрямым ребенком невыносимой натуры…» — так описала Сосо 112-летняя Хана Мошиашвили — грузинская еврейка, подруга Кэкэ, переехавшая в 1972 году в Израиль из Грузии.

Мать, ставшая главой семьи, кулаком смирявшая отца, воспитывает теперь сына.

Беспощадно бьет за непослушание. Так что он имел все основания спросить ее впоследствии: «Почему ты меня так сильно била?»

«БИТЬ» входит навсегда в его подсознание. «БИТЬ» — это значит и воспитывать. И это слово станет самым любимым в борьбе с политическими противниками (63).

С отъездом Бесо Кэкэ продолжает исполнять обет: маленький Сосо должен стать священником. Нужны деньги на учение — и она берется за любой труд — помогает убираться, шьет, стирает. Кэкэ знает: у мальчика необыкновенная память, он способен к наукам. И он музыкален, как мать. А это так важно для церковной службы. Теперь часто Кэкэ работает в домах богатых торговцев-евреев. Туда рекомендовала ее подруга Хана. И с нею приходит худенький мальчик. Пока она убирается, смышленый мальчик забавляет хозяев. Он им нравится, этот умный ребенок.

Но в то же время зарождается в нем чувство ревнивой обиды. Именно в это время поползли темные сплетни о матери, которая ходит по домам богатых евреев. Так формировался у маленького Сосо этот странный для Кавказа антисемитизм.

Его друг Давришеви вспоминал, как бабушка читала им Евангелие — историю предательского поцелуя Иуды. Маленький Сосо, негодуя, спросил:

— Но почему Иисус не вынул саблю?

— Этого не надо было делать, — ответила бабушка. — Надо было, чтоб Он пожертвовал собой во имя нашего спасения.

Но этого маленький Сосо понять не в силах: все детство его учили отвечать ударом на удар.

И он решает сделать самое понятное ему — отомстить евреям! Он уже тогда умел организовать дело и остаться за кулисами, страшась тяжелой руки матери. План Сосо осуществили его маленькие друзья — впустили в синагогу свинью. Их разоблачили, но Сосо они не выдали. И вскоре православный священник сказал, обращаясь к прихожанам в церкви: «Имеются заблудшие овцы, которые несколько дней назад свершили богохульство в одном из домов Бога».

Вот этого Сосо понять не мог. Как можно защищать людей другой веры?!

В 1888 году мечта Кэкэ исполнилась: он поступил в Горийское духовное училище. Мы можем увидеть нашего героя в день поступления глазами его сверстника: «На Сосо новое синее пальто, войлочная шляпа, шею облегал красивый красный шарф». Мать позаботилась — он был не хуже других.

И Кэкэ решает поменять клиентуру: теперь она стирает и убирается в домах его учителей.

Михаил Церадзе (учился также в Горийском духовном училище) писал в воспоминаниях:

«Любимой игрой Сосо было „криви“ (коллективный ребячий бокс). Было две команды боксеров — те, кто жил в верхнем городе, и представители нижнего. Мы лупили друг друга беспощадно, и маленький, тщедушный Сосо был одним из самых ловких драчунов. Он умел неожиданно оказаться сзади сильного противника. Но упитанные дети из нижнего города были сильнее».

И тогда Церадзе, самый сильный боксер города, предложил ему: «Переходи к нам, наша команда сильнее». Но он отказался. «Еще бы — в той команде он был первый!» Любовь «бить» он сохранил навсегда. Церадзе вспоминает: «Потом меня выгнали из духовного училища, но вскоре вся Грузия узнала обо мне — новом чемпионе Кавказа. В 1904 году, выйдя на арену в Баку и обводя глазами зрителей, я увидел среди них Сосо. Сосо сделал вид, что меня не узнал. Он находился в подполье». Да, хотя было опасно, Сосо не мог не прийти — пропустить драку.

Разные учителя преподавали в училище. Одного из них Дмитрия Хахуташвили ученики запомнили на всю жизнь. Он ввел на уроках воистину палочную дисциплину. Мальчики должны были сидеть не шевелясь, положив руки на парту. И глядя прямо в глаза страшному учителю. Если кто-то оживал и отводил глаза — тотчас получал линейкой по пальцам. Учитель любил повторять: «Глаза бегают — значит мерзость затеваешь».

Силу пристального взгляда, страх человека, не смеющего отвести глаза, маленький Сосо запомнил навсегда.

Сурово воспитывали учеников в училище. Но были исключения. Беляев — смотритель училища — добрый, мягкий. Но ученики его не боялись и оттого не уважали. Сосо запомнит и этот урок.

Однажды Беляев повел мальчиков в Пещерный город — в эти загадочные пещеры в горах.

По пути бежал мутный и широкий ручей. Сосо и мальчики перепрыгнули, но тучный Беляев перепрыгнуть не смог. Один из учеников вошел в воду и подставил учителю спину. И все услышали тихий голос Сосо: «Ишак ты, что ли? А я вот самому Господу спину не подставлю».

Он был болезненно горд, как часто бывают те, кого много унижали.

И вызывающе груб — как многие дети с физическими недостатками.

Мало того что он тщедушен и мал — его лицо покрыто оспинами — наследство болезни в 6-летнем возрасте. «Рябой» станет его кличкой в жандармских донесениях.

«Он прекрасно плавал, но стеснялся плавать в Куре. У него был какой-то дефект на ноге, и мой прадедушка, учившийся с ним в старших классах, как-то подразнил его и сказал, что он прячет в туфле дьявольское копыто. Сосо тогда ничего не ответил. Прошло больше года.

В это время за Сосо, как собачка на привязи, ходил главный силач училища Церадзе. Прадедушка уже все забыл, когда Церадзе жестоко избил его». (Из письма К. Дживилегова, Ростов.)

Что же касается Бесо, то он иногда возвращался. Своеволие жены по-прежнему приводит его в ярость. Она мечтает о священнике? Значит, этого не будет.

Воспоминания С. Гоглицидзе: «Ты хочешь, чтобы мой сын стал митрополитом? Ты никогда не доживешь до этого!.. Я сапожник, и он будет им», — часто говорил Бесо. И попросту увез мальчика в Тифлис и определил на фабрику Адельханова: маленький Сосо помогал рабочим, прислуживал старикам. Но Кэкэ уже не боялась мужа. Приехала в Тифлис и увезла сына». Беляев помог ей снова определить мальчика в училище.

Она еще раз победила мужа. И унизила мужа. После этого Бесо более никогда не возвращался в Гори. Он исчез. Сверстники Сосо и его биографы пишут: «Погиб в пьяной драке».

Картина удручающая. Примерно то же самое и у Дракулы. Но его детство, если и не отличалось всеми ужасами боярского или сермяжного воспитания, то и не блистало всеми цветами радуги, как подобает детству царственного отпрыска. Оно не менее ужасно.

И первая причина тому — каторжное обучение.

В учебниках по истории педагогики можно прочитать, что все страны, которые восприняли культуру Византии, вместе с православием переняли и систему обучения детей. Румыния в этом смысле исключением не стала. Как и во всех остальных православных странах, учение проходило по принципам, сформулированным Иоанном Златоустом:

1) простота быта, без излишеств (чтоб ребёнок не впал в зависимость от комфорта);

2) воспитание с упором на духовные ценности (и на презрение к материальному);

3) строгий контроль (родители следят, куда ребёнок ходит, что делает, что говорит);

4) возможность телесного наказания в случае непослушания (Златоуст предлагает «посечь»).

Образование имело три ступени: начальное, среднее и высшее. Начинали учиться (повторюсь) в 6–7 лет. Начальное образование завершали до 12-летнего возраста. Среднее — до 17-летнего.

Выходит, что Дракула так и не получил высшего образования, потому что был отправлен к туркам в возрасте примерно 14 лет. В Турции никто не придерживался византийской системы обучения. Высшее образование Дракуле заменили уроки турецкого языка и турецких обычаев… однако вернёмся к начальному образованию Дракулы (64).

Начальное образование включало в себя четыре предмета:

— арифметику (счёт на пальцах, на камушках и в уме),

— грамматику (в данном случае славянскую),

— риторику,

— философию (философия в Средние века воспринималась как первый шаг к изучению «высшей философии» — богословия).

Сам процесс обучения немного отличался от современного — дети сидели вместе, но с каждым учеником учитель занимался отдельно.

Грамматику учили на основе текстов Священного Писания и житий святых. Образцами в риторике служили произведения всё того же Иоанна Златоуста. Вначале на уроках риторики детям полагалось просто пересказывать содержание текстов и рассказывать их наизусть, а когда дети накапливали уже достаточно знаний, учитель устраивал между учениками состязания в красноречии, где полагалось подкреплять свои слова подходящими цитатами.

Сложно сказать, состязался ли Дракула со своим старшим братом, ведь практика состязаний существовала только в Византии, а вот, например, на Руси таких состязаний не было. Кроме того, все проявления соперничества между Дракулой и его старшим братом наставники должны были пресекать на корню, потому что в роду Дракулы по отцовской линии практиковали особую систему управления государством — у государя имелся помощник-соправитель в лице младшего брата. Об этом пишет исследователь М. Казаку.

Дед Дракулы — Мирча Старый одно время был соправителем своего старшего брата Дана, а когда брат умер, Мирча стал править единолично.

Отец Дракулы — Дракул-старший одно время был соправителем своего старшего брата Михая, а когда Михай умер, Дракул-старший стал править единолично.

Самому Дракуле тоже должны были внушать с малых лет, что он станет помощником своего брата. Именно помощником, а не соперником! Всё обучение и воспитание Дракулы должно было подчиняться этой идее — Дракулу следовало подготовить к тому, чтобы он помогал брату и выполнял все его поручения, а в случае смерти брата продолжил его начинания. Именно продолжил, и никакой самодеятельности!

Дракула не мыслил себе другой судьбы, потому что перед глазами был пример отца и пример деда, а в Средние века сила традиции была необыкновенно сильна.

Судя по всему, когда Дракулу отправили в заложники к султану, то ободряли всё теми же словами о необходимости помогать старшим: «Живя у султана, ты очень сильно поможешь своему отцу и старшему брату». И Дракула, наверняка, в это верил, но позднее, когда отец и старший брат внезапно умерли, Дракула не смог сразу сориентироваться. Он оказался в роли старшего, к которой был совсем не готов.

Согласно византийской системе, средняя ступень образования включала в себя изучение трёх новых предметов: геометрии, музыки, астрономии.

Геометрию, Дракула с братом, конечно же, изучали. К тому же известно, что уже в 11–12 веках на славянском языке появился сборник цитат из Аристотеля по поводу математики. Эти цитаты в совокупности образовывали стройную систему, так что дети в славянских странах занимались по этому сборнику как по учебнику.

Музыка в те времена означала обучение церковному пению, но вряд ли у Дракулы с братом было на это время, потому что византийская система обучения в Средние века НЕ предполагала физподготовку, а государевым детям эта подготовка была необходима.

Физподготовкой в случае с Дракулой и его братом было обучение воинскому делу, когда ученику следовало освоить 3 умения:

1) умение сражаться пешим;

2) умение сражаться верхом на коне;

3) умение повелевать войском так, чтоб привести его к победе.

Возможно, в список дисциплин, которые приходилось изучать Дракуле после 12 лет, также входили история и политика. Возможно, в список также входил латинский язык, но тут мы не можем ничего утверждать наверняка, поскольку согласно византийской системе обучения всё это (латинский, история, политика) относилось к высшей ступени образования, до которой, как мы знаем, Дракула в силу ряда трагических обстоятельств не дошёл.

В ряде статей о Дракуле можно прочитать, что он якобы был дикарь и неуч — эдакий неандерталец, но не с дубиной, а с колом, получивший понятие о культуре только благодаря годам, проведённым в «просвещённой» Турции. Однако всё это — полная ерунда!

Из тех текстов, которые сохранились со времён Дракулы, мы видим, что румынские правители были людьми грамотными, читали духовную литературу и умели красиво говорить.

Вот, например, начало грамоты от 20 мая 1388 года, которую надиктовал дед Дракулы, Мирча Старый. Эта грамота — дарственная монастырю, но прежде, чем перейти к перечислению того, что же будет подарено монастырю, князь рассуждает о Боге не хуже богослова:

«Кого направляет Дух Божий, те и есть сыны Божьи, говорит святой апостол, а ему вторит всякий, кто ценит правду и совершает добрые дела, желая жить безупречно. Оставьте земное на земле, и воздастся вам на небе. Блаженны те, которые услышали благой глас, ибо слышат его всегда: „Придите, благословенные Отцом Моим, наследуйте Царство, уготованное вам от сотворения мира“. Так же и я, во Христа Бога верующий и Христолюбивый и самодержавный воевода и господин всей Угровлахийской земли, <…> в меру сил хочу последовать сему гласу и прославить Бога, меня прославившего и во славе возведшего меня на престол родителей моих».

Вот как загнул-то! Вот они результаты занятий риторикой, которые были частью первой ступени образования согласно византийской системе!

Не стоит удивляться, что эти слова Мирчи всем очень понравились. Неслучайно их воспроизводит в своей грамоте от 12 декабря 1424 года двоюродный дядя Дракулы — князь Дан II, а затем то же делает другой родственник Дракулы — князь Александру Алдя в грамоте от 25 июня 1436 года. Сам же Дракула цитирует это высказывание в своей грамоте от 16 апреля 1457 года.

А вот как плетёт словесные кружева отец Дракулы в грамоте от 2 августа 1439 года: «А кто дерзнёт <…> нарушить моё утверждение и повеление, такого да поразит Господь Бог страшным и праведным судом своим, и да выступит против сего человека пресвятая владычица Богородица, и да будет он проклят от имени 7 святых вселенских соборов, и да причислится к тем, кто, как Иуда и Арий, отрёкся от Господа, и ко всем тем, кто предал Господа на смерть».

Конечно, многие указы в те времена завершались стандартным проклятием в адрес возможных нарушителей, однако отец Дракулы внёс в это проклятие свои добавления, оценить которые большинство современных читателей смогут только после того, как заглянут в энциклопедию.

Что же касается самого Дракулы, то об уровне его образования мы можем судить по его высказываниям, которые, конечно, искажены многочисленными пересказами, но суть осталась.

Например, очень показателен эпизод с турецкими послами, не снявшими головных уборов под предлогом, что «закон» запрещает. «И я хочу следовать вашему закону, — говорит Дракула, — дабы вы крепко его держались». При этом он почти цитирует Евангелие, где сказано: «Пришёл Я не нарушить закон, но исполнить». А вспомните о сожжённых нищих:

«…я освободил их, дабы не страдали на сём свете от нищеты или от недуга».

Сам ход рассуждений Дракулы наводит нас на мысль, что этот правитель в своё время изучал и Священное Писание, и риторику.

Вторая причина мрачного детства будущего правителя — новая семья его отца. Появление мачехи и соперника — брата Раду.

Именно в Тырговиште у Дракулы появился брат, с которым позднее пришлось отправиться в Турцию — тот самый Раду.

В некоторых биографиях можно прочитать, что Раду родился ещё в Сигишоаре, однако на счёт Сигишоары это ошибка. Раду родился не ранее августа 1437 года, что подтверждается документами.

Дело в том, что отец Дракулы имел привычку перечислять своих сыновей поимённо в тех грамотах, которые являлись дарственными.

Существует грамота от 23 августа 1437 года, где перечислены только два сына — старший брат Дракулы и сам Дракула. А вот в грамоте от 2 августа 1439 года перечислены уже трое сыновей — те же плюс Раду. Это и даёт историкам основание утверждать, что Раду родился в промежутке между августом 1437-го и августом 1439-го года.

Кто была мать Раду, никто точно сказать не берётся. Однако есть косвенные подтверждения, что это всё та же женщина (княжна Василика), которая родила Дракулу и его старшего брата. Это подтверждение содержится в грамоте от 7 августа 1445 года, где старший брат Дракулы, сам Дракула и Раду названы «первородными» сыновьями.

Тем не менее, слово «первородные» может трактоваться по-разному — либо все три сына рождены от первой жены, либо все три сына являются полноправными наследниками престола. К сожалению, отец Дракулы не имел привычки указывать в грамотах, от кого рождён тот или иной сын, поэтому теперь мы имеем пробелы в родословных.

С уверенностью можно сказать только одно — к 1445 году мать Дракулы уже умерла, а отец жениться на некоей женщине по имени Колцуна, которая происходила из румынского торгового города, расположенного на Дунае и называвшегося Брэила.

Судя по всему, Колцуна была гораздо менее знатной, чем мать Дракулы. Мать Дракулы — дочь молдавского князя, а Колцуна — в лучшем случае дочь боярина или даже дочь купца.

Колцуна известна главным образом тем, что из-за неё у Дракулы появился ещё один младший брат, позже прозванный Монахом.

Изначально этот брат был пострижен в монахи, но затем расстригся и стал править, однако случилось это уже после смерти Дракулы, а в 1445 году Монах был совсем маленьким ребёнком, если вообще успел родиться.

В грамоте от 7 августа 1445 года этот Монах не упоминается, но есть вероятность, что не упоминается он как раз потому, что отец НЕ считал его «первородным», т. е. наследником престола, а решил отдать Богу, т. е. в монастырь.

В этой главе надо остановиться еще на одной важной особенности, свойственной всем трем нашим героям. Как существует некая ментальная общность, основанная на генах, так и некоторые черты, свойственные родственникам, не присущи никому из посторонних и даже близких к семейству людей. Всем троим нашим героям — то ли по мотиву скрытой гомосексуальности, то ли в силу особо извращенной в точки зрения пыток фантазии — была присуща привычка к определенному виду казни. Это — посажение на кол. Вот как пишет немецкий поэт М. Бекхайм о знаменитой «пасхальной казни бояр», что учинил Дракула и о которой мы здесь уже говорили:

(Цитируется по переводу В. Микушевича, опубликованному в 2007 году издательством «Энигма» в приложении к роману Б. Стокера «Дракула»).

Знаменитый дьяк Федор Курицын так пишет в своем знаменитом «Сказании о Дракуле-воеводе»: «Царь же велми разсердити себе о том и поиде воинством на него и прииде на него со многими силами. Он же, собрав елико имеаше у себе войска, и удари на турков нощию, и множество изби их. И не возможе противу великого войска малыми людьми и възвратися.

И кои с ним з бою того приидоша, и начат их сам смотрити; кои ранен спреди, тому честь велню подаваше и витязем его учиняше, коих же сзади, того на кол повеле всажати проходом, глаголя: «Ты еси не муж, но жена» (65).

Кровожадную изощрённость валашского воеводы европейцы иногда воспринимали в качестве некоей восточной экзотики, неуместной в «цивилизованной» державе. Например, когда Джон Типтофт, граф Вустер, вероятно, наслушавшись во время дипломатической службы при папском дворе об эффективных «дракулических» методах, стал сажать на кол линкольнширских мятежников в 1470 году. Впоследствии его самого казнили за (как гласил приговор) поступки, «противные законам данной страны» (66).

Тот же вид казни любил и Иван Васильевич. Брата одной из своих жен Михаила Темрюковича Грозный приказал посадить на кол; так же поступил он и с бывшим своим любимцем князем Борисом Тулуповым.

Обожал такой вид пытки и Иосиф Виссарионович. 1937–1938 годы стали апофеозом пыточного следствия. Только таким способом обеспечивалась массовая фальсификация дел.

Но и после окончания Большого террора пытки не ушли из арсенала сталинской госбезопасности. Главный прокурор ВМФ направил 3 января 1940-го письменную жалобу начальнику Особых отделов ГУГБ НКВД Бочкову и Прокурору СССР Панкратьеву о нарушениях закона в Особом отделе Черноморского флота. И, в частности, сообщал, что на вопрос о практикуемых там в ходе следствия избиениях и сажаниях на кол начальник Особого отдела флота Лебедев открыто заявил прокурору: «Бил и бить буду. Я имею на сей счет директиву Берия».

Директива действительно была, только не от Берии, а от самого Сталина! И имела тайную силу вплоть до 1953-го. В составленном для Сталина в июле 1947-го обзоре практики ведения следствия министр госбезопасности Абакумов сообщал, что в отношении не желающих сознаваться «врагов советского народа» органы МГБ в соответствии с указанием ЦК ВКП(б) от 10 января 1939 года «применяют меры физического воздействия». Согласно архивным справкам, входило сюда и посажение на кол.

До конца своих дней Сталин остался приверженцем применения пыток, включая колосажание, при дознании по политическим делам. Его жестокость в особой степени проявилась в последние месяцы жизни. Диктатор лично давал указания министру госбезопасности Игнатьеву о том, в каком направлении вести следствие и о применении к арестованным истязаний. Позднее Игнатьев описывал, как Сталин устроил ему разнос за неповоротливость и малую результативность следствия: «Работаете как официанты — в белых перчатках». Сталин внушал Игнатьеву, что чекистская работа — это «грубая мужицкая работа», а не «барская», требовал «снять белые перчатки» и приводил в пример Дзержинского, который, дескать, не гнушался «грязной работой» и у которого для физических расправ «были специальные люди», занимавшиеся и колосажанием в том числе. Позднее Хрущев, вспоминал, как в его присутствии разъяренный Сталин требовал от Игнатьева заковать врачей в кандалы, «бить и бить», «лупить нещадно».

Мы не беремся утверждать, что это стремление к данному виду изуверства как-то связано с детством героев. Оно, скорее, связано, с их общим кровным родством — непосредственно предшествующей детству связью, объединившей ужасных правителей Европы сквозь 5 веков!