Забытый матрос

На одном из торжественных банкетов, которые устраивались в обеих столицах Австро-Венгерской монархии в честь выдающихся северных путешественников, один уважаемый мореплаватель, под влиянием вина, искренне признался, что моряки забыли на «Тегетгофе» своего товарища.

А произошло это вот как. Врач Кепеш так натер бальзамом обмороженные ноги и руки одного матроса, что тот крепко уснул.

К несчастью, корабельный знаменосец, составляя списки тех, кто отправлялся в путь, не имел свечи, и ошибочно имя Петра Галибы выпало из списка. Когда через пять дней начало светать, капитан заметил, что одного человека не хватает. А узнали об этом вот как. На корабле были метровые свиные колбасы. Их делили между собой таким образом, что каждый кусал колбасу только один раз. Одну колбасу давали двадцати пяти морякам (ибо человек не откусит колбасы больше четырех сантиметров). Капитан заметил, что с тех пор, как сели в лодку, четыре сантиметра колбасы всегда остаются. Это и свидетельствовало о том, что одного человека не хватает.

Возвращаться к забытому матросу не было смысла - тот уже, наверное, умер от голода и жажды, потому что на корабле не осталось ничего съестного.

С Петром Галибой случилось то, что было уже не с одним человеком, который, путешествуя, не проснулся вовремя.

 

Документ, который нельзя расшифровать

Мой уважаемый друг, штабной врач Кепеш, в одной интересной лекции доказал, что дикие гуси относятся к тем страстным странствующим птицам, которые рыщут по всем странам мира. Нередко тех самых диких гусей, которых спугнул на окраине Балатона какой-то горе-охотник, можно встретить даже на побережье Ледовитого океана. Наведываются они и в Америку, перелетая с гусиной отвагой через Северный полюс. Где-то недель шесть назад в штате Квебек один охотник застрелил дикую гусыню, и когда начал ее ощипывать, то на удивление, заметил, что на хвосте той гусыни на каждое перо было натянуто отрубленное пустое цевье другого пера. Когда охотник снял цевья, то в каждом нашел сложенную тоненькую пленочку бурой окраски. Охотник принес гусыню в город Квебек и подарил доктору Смоллису - известному естествоиспытателю.

Доктор Смоллис сразу понял, в чем дело. Эта дикая гусыня - почтовая. А те бурые, будто загрязненные, пленочки, вложенные в перьевые цевья, не что иное, как тоненькие листочки коллодия, на которых сфотографирован какой-то документ.

Ученому-естествоиспытателю не стоило большого труда с помощью микроскопа перенести текст на белую бумагу. Но каким было отчаяние Смоллиса, когда он не смог узнать в документе язык ни одного из знакомых ему народов.

«Возможно, это один из языков Индии, - решил доктор Смоллис. - Такие длинные слова составляют только в Восточной Индии».

Доктор Смоллис переписал все записки и переслал их Научному обществу в Калькутте, а кроме того, языковедческим обществам в Мехико и Рио-де-Жанейро. Но они также не смогли расшифровать документы и переслали их другим научным обществам. Так оказались эти таинственные записки в Пекине, Санкт-Петербурге и, наконец, в Гельсингфорсе. А из Гельсингфорса, учитывая родство финского и венгерского языков, их направили в Будапешт. В Будапеште эти документы попали в редакцию газеты «Гон», и здесь их выставили для обозрения.

Редакторов в этой редакции было всегда много, и каждый в чем-то разбирался. Были такие, что знали по-английски, по- французски, по-польски, по-итальянски, по-испански, по- гречески, по-турецки, по-персидски - нельзя сосчитать даже со сколькими языками они были знакомы, однако язык тех записок никто не понимал.

К счастью, здесь работал один человек, которого звали Шандором. Он был самым нужным членом редакции, потому что подавал рукописей больше всех. Без него даже нельзя было начать редактирование номера.

Однажды, когда мы все бились над решением загадки, он только посмотрел на нас и улыбнулся: - Посмотрите, господа! Ведь это написано на птичьем языке! Так юноши шифруют свои записки, вписывая в каждый слог одни и те же буквы. Первую строку надо читать: «Дневник Петра Галибы, написанный под льдом».

Вот и разгадали! Разгадали то, чего не удалось сделать ни одной из научных академий мира! Но теперь, когда мы расшифровали таинственный документ, то с рук его не выпустим. Дневник забытого на «Тегетгофе» матроса напечатаем первые.

 

Укротитель белых медведей

Проснувшись, я почувствовал, что на корабле никого нет. Кричал я, звал своих товарищей, врача, капитана - никто не отзывался.

Меня, наверное, забыли здесь.

В отчаянии обшарил я весь корабль, но нигде не осталось ни кусочка печенья, ни консервов. Не могли забыть здесь хотя бы бутылку токайского. Жизнь моя под угрозой: если не буду питаться - умру от голода, если не буду пить токайского-умру от цинги.

К тому же мои товарищи еще и винтовки забрали с собой, не оставив ни одной, чтобы я хоть мог защититься от хищных зверей или застрелить какую-нибудь дичь. Ведь с пушки медведя не убьешь.

Мысль о пушке показалась мне спасительной. Да, пушки остались здесь! Пойду и выпалю со всех по очереди! Может, мои товарищи еще не очень удалились! Может, услышат выстрелы и

вернутся за мной. С этой мыслью я зашел в ту часть корабля, где стояли пушки, и тут чуть не обомлел от ужаса!

Только приоткрыл я двери, как к ним бросился огромный медведь. (Вероятно, он добрался сюда через бойницу).

Я узнал зверя.

Это была белая медведица, у которой позавчера я застрелил медвежонка. От выстрела на ее спине истлела шерсть, по этой подпалине я узнал зверя.

Я съел ее ребеночка, теперь она съест меня.

Испуганный, вбежал я в физический кабинет и закрыл за собой дверь на засов. Но это слишком ненадежная защита. Медведица лапой разобьет доску и влезет через дыру.

Я погиб. Спасения нет. Может, найду хоть какое-то облегчение перед неизбежной ужасной гибелью? Но как? Да с помощью того средства, которым врачи усыпляют перед операцией больных! Вдохну хлороформ! Вот он стоит в большой фляге. Губка, полная опасной жидкости, была уже в моей руке, когда медведица проломила верхнюю доску дверей и просунула свою страшную голову, хищно оскалив на меня зубы.

«Да ну! Чего это мне вдыхать яд? Глотай его ты!», - подумал я и бросил губку просто в пасть медведицы.

В тот же миг белая медведица очумела и застыла в щели дверей. Она крепко уснула и, вероятно, видела сладкие сны - об этом красноречиво говорила улыбка на морде и лапы, которой медведица словно собиралась кого-то ласкать.

- Видишь? - Говорю ей. - Теперь ты в моей власти: я могу отрубить тебе голову, могу содрать с тебя шкуру, а твоего мяса хватило бы мне почти на два месяца. Но я не сделаю этого, потому что я венгр: имею привычку жить мирно. Меня забыли здесь. Итак, теперь мы с тобой соотечественники и должны жить на этой Земле Франца-Иосифа. Если бы я съел тебя, против меня поднялась бы вся твоя родня, и из-за того, что я не имел бы никакой поддержки, они съели бы меня. Давай договоримся: не трогай меня, а я не трону тебя. Нам надо найти кого-то третьего, за чей счет мы могли бы поживиться. Понятно?

Знаменитый укротитель зверей Рарей имел тайну, которая теперь уже разгадана. И самый дикий конь в его руках за десять минут становился покорным ягненком. Весь секрет заключался в том, что Рарей давал коню вдохнуть хлороформа. Это одурманивало коня, и когда животное приходило в себя, то полностью менялось: услышав запах хлороформа, конь позволял делать с собой что угодно.

Теперь я испытал действие хлороформа на медведе.

Вел себя я очень осторожно. Пока медведица была еще одурманена, надел ей на передние лапы огромные матросские зимние рукавицы. Они лишили ее возможности пользоваться когтями.

Мой эксперимент удался.

Когда белая медведица проснулась, в ней трудно было узнать страшного хищника. Она начала тихо скулить, как собачка перед дверью, а когда я подошел к ней, то медведица лизнула мою руку, подала лапу, и начала тереться мордой о колени. Однако я не удивился. Если страшный дикий кабан мог стать мирной домашней свиньей, то почему же не могла освоиться и дикая медведица? Уже наперед знаю, что мое изобретение пойдет по всему миру. Представляю себе, как стада медведей будут пастись в лесах и возвращаться в деревню за медвежьим пастухом, который будет играть на бубне и свирели! Летом хозяин будет стричь медвежью шерсть, зимой кормить медведей кукурузой. А какой спрос будет на медвежье сало и на медвежьи шкуры! Медведей можно будет запрягать в карету. Действительно славным помещиком будет считаться тот, чью карету на карцагскую ярмарку втянут четыре белых медведя.

А хозяйки будут доить медведиц. Доить медведицу? А почему бы и нет! Ведь могли же предки венгров пить кобылье молоко! А разве ослица такое уж хорошее животное? А пьют же от нее молоко! Сына Женевьевы, хоть он и князем был, кормила же серна в лесу, а осужденного на голодную смерть Уголино собственная дочь кормила своим молоком. Это нарисовал сам Рафаэль. Так почему же не могла бы меня, покинутого в ледниках и обреченного на голодную смерть матроса, кормить медведица? Попробовал я - удалось, только жаль, что Рафаэль этого не видел, а то нарисовал бы!

Белая медведица приняла меня за своего сына - ишь, какой доброй стала! Но это только одна медведица. Что будет с остальными? За кораблем уже слышать их ужасный рев. Минута, и они заберутся на корабль. Вот они уже на палубе, стучат в люки. Моя хорошая белая медведица дрожит, боится за мою жизнь! Не бойся, Бэби! (Я ее назвал Бэби). Я поговорю с твоими соотечественниками.

Бэби подняла на меня свои понимающие глаза, словно прониклась жалостью ко мне. Да, и я действительно нашел верное средство! Каждое существо можно подкупить, даже белого медведя!

В кабинете редкостей природы стояли заспиртованные в крупных сосудах всевозможные чудеса, которые наши ученые собрали для европейских музеев. Был здесь даже не раз описанный учеными и исследователями розовый тюлень.

Я положил все эти чудеса в две корзины и закрепил их на спине Бэби. Сам надел белую медвежью шубу, опрыскав ее хлороформом. Нос и рот перевязал смоченным в уксусе платком, чтобы, случайно, от хлороформа и самому не очуметь. Приготовившись так, пропустил Бэби вперед и открыл двери на палубу.

Я рассчитал, что медведи сразу бросятся к корзинам, и тогда я узнаю, кто из них медвежий властелин. Потому что его добычей станет самое ценное из лакомств - заспиртованный розовый тюлень. Мне необходимо получить расположение и дружбу только этого одного медведя, вожака.

Как я думал, так оно и произошло. Корзины опустели через минуту, еще на ступеньках. Огромный - семь с половиной футов медведище захватил большинство гостинцев, другие, вероятно, его министры, тоже захватили себе самое лучшее. Мелкие вещи - какие-то плавающие в спирту мышата - достались уже голубым лисицам, сопровождавшим медведей. Несколько белых медведей вылезли на мачту, страшным ревом протестуя против такого распределения. Это была так называемая оппозиция. Ей полетели пустые сосуды.

Когда медведи съели все лакомство, выпили весь спирт, медвежий великан начал тихо мурлыкать - завел разговор с моей медведицей. Она нежно облизывала морду медвежьего властелина и зубами мягко расчесывала шерсть на его шее. Теперь для меня все стало понятно.

Бэби - жена медвежьего владыки! Ох, сто чертей! Я пил молоко самой владычицы белых медведей!

 

Кладовая Северного полюса

Медвежьему вожаку, вероятно, показались очень подозрительными зимние перчатки на передних лапах Бэби. Он сердито рычал на них. Бэби пустила в ход все женские хитрости для примирения, но, когда ничего не помогло, прибежала ко мне и помотала головой, чтобы я вылезал из своего убежища.

Я вышел на палубу, чувствуя себя защищенным шубой, обработанной хлороформом.

Дикие звери бросились ко мне со всех сторон. Но как только приблизились, стали шататься и падать. Медвежий властелин ужаснулся, увидев, что придворные ведут себя со мной так робко. Он сам бросился, чтобы разорвать меня зубами, и вдруг качнулся и, если бы не объятия его жены, растянулся бы на палубе. А так вожак только упал на корабельные веревки, лежавшие под мачтой. Медведище сидел теперь на канатах, как на королевском троне, положив голову на колени Бэби.

Я быстренько вынул из кармана шубы свирель, зная, что голос этого инструмента нравится медведям, и начал выигрывать печальную песенку. На звук свирели медведи начали просыпаться, а властелин, которого я назвал Марципаном, сначала притопывал лапами, потом начал покачивать ушами в такт песенки, а дальше подпрыгнул и пустился в пляс на двух задних лапах. Следуя его примеру закружилась в танце вся придворная общественность и танцевала без остановки, пока я выигрывал. Затем медведи подошли ко мне с поздравлениями и, если бы имели хвосты, то и ими помахивали бы благодарно. Медвежий властелин так расчувствовался, что обнял меня так, что ребра мои затрещали (к этому времени хлороформ уже выветрился из моей шубы). Медведище посадил меня на веревочный престол, сам сел с одной стороны, а с другой примостилась Бэби.

Но я не обращал внимания на эти признаки доброжелательности - я ломал себе голову над решением практического вопроса. Я рассуждал так: эти тысячи белых медведей не могут здесь, на Северном полюсе, жить одним только воздухом. А животные, мясом которых они могли бы поживиться, редко попадают в эти края. Правда, три месяца в год медведи пируют - китоловы выбрасывают здесь мясо выловленных китов. Но что медведи едят в течение остальных девяти месяцев года?

Вероятно, природа - а она заботится обо всем - наполнила для медведей неисчерпаемые склады, огромные ледяные кладовые, в которых допотопные звери лежат законсервированные во льду. Это утверждается конкретным примером: ведь есть скелет огромного мамонта в петербургском музее! Этот мамонт был найден в одной из сибирских ледовых пещер именно белыми медведями. К тому времени, когда о нем узнали люди, на скелете осталась только половина мяса, и это мясо было свежее.

Поэтому я и подумал: когда освоюсь с белыми медведями настолько, что они поведут меня к той ледовой кладовой, из которой их предки и они сами, тяжелой мукой отгребая лед из погребенных сокровищ мяса, питались до сих пор, тогда я с помощью кирки и пороха устрою им хорошее пиршество - ежедневно в них будет праздник. Да и для меня хватило бы мяса до старости. На этой Земле Франца-Иосифа вовек не было бы угрозы голодной смерти - не то, что между Дунаем и Тисой.

Мои медведи должны отвести меня туда.

И, возможно, не только поведут, но и повезут!

Возможно, удастся их запрячь в сани, как запрягают собак, и мы помчимся тогда со скоростью поезда! Чтобы осуществить этот план, нужно быть неплохим дипломатом. Ибо если человек имеет дело с медведями, то сперва должен позаботиться, чтобы они поверили, что человек заботится о них, об их благосостоянии, а не руководствуется корыстными интересами.

Главное, надо было нагрузить сани (на этих санях экспедиция осуществила шестидесятидневное путешествие по направлению к Северному полюсу) всем необходимым для реализации моих планов. А на корабле было что взять. Имел я хлопоты с любопытством моих новых друзей, потому что они бросались на каждый новый предмет. Марципан во чтобы то ни стало хотел раскусить зубами прибор для измерения высоты небесных тел. Вероятно, думал, что это большой орех. Но когда я вынес телескоп, медведи разбежались кто куда. Марципан с перепугу забрался на самую верхушку мачты. Бедная Бэби зря гналась за ним - вскарабкаться на мачту не смогла, потому что ей препятствовали зимние рукавицы.

Когда все было нагружено, пришлось думать, как тронуться с места.

Известно, что корабль «Тегетгоф» застрял в верхушках крупных глыб высотой с гору. Корабль торчал носом вверх, и палуба образовала склон, по которому легко можно спуститься на санках. От корабля к подножию ледовой горы уже были проложены узкие дорожки. По ним не трудно вести санки, только надо, чтобы кто-то сидел впереди и управлял ногами.

Я знал, что медведи, как и обезьяны, всем интересуются, всему подражают, и поэтому был убежден, что когда начну спускаться на санках с корабля, то мои соотечественники сразу тоже сядут в сани. Так и произошло. Только сани тронулись, как на первом же повороте за кораблем в них уже было полно медведей. Властелин сидел позади меня, склонив голову на плечо, а Бэби даже мурлыкала, восхищаясь быстрой ездой.

На равнине сани остановились. Властелин подумал: это потому, что набралось слишком много пассажиров, и несколькими оплеухами согнал с саней своих подданных.

Я наблюдал, который именно медведь получал оплеуху от Марципана. Того и я хватал за ухо, брал нагайку и хорошо ею порол. Когда медведь становился смирным, я надевал ему на шею упряжь, в которую обычно впрягают собак. Так мне удалось впрячь в сани восемь замечательных медведей. Я прыгнул на сани, хлопнул кнутом, и восьмерка вихрем помчала нас ледовым полем. Король от радости даже ревел, а Бэби подпрыгивала в санях и довольно скулила.

Остальные медведи бежали за нами - кто наперегонки, кто сзади за санями - как почетный эскорт.

Мои надежды, что медведи домчат сани к своему дому, оправдались. Со скоростью двадцать английских миль в час мы приближались к мысу Цихи. Это хорошая примета. Получается, что сокровища Земли Франца-Иосифа лежат на венгерской территории.

При великолепном северном сиянии мы прибыли в роскошный ледяной дворец, вход в который был на высоком крутом склоне. И тут с лучшей стороны отличились мои лошадки: только они могли вскарабкаться на эту ледяную гору - другим животным это было бы не под силу.

На склоне горы чернела высокая, в рост человека, пещера. В такую пещеру и сани могут войти. Проторенная тропа, продолжавшаяся далее, подтвердила мои догадки о том, что наш поезд приближается к лагерю всего медвежьего племени. А когда я посмотрел с горы в соседнюю пропасть, то убедился, что нашел место, которое искал. На дне этой пропасти лежали кучи обглоданных костей первобытных животных. Между ними я узнал скелеты первобытного зубра и северного оленя.

Но перед тем, как войти в пещеру, сделаем небольшое отступление и выясним, как возникла эта пещера, как попали в неё первобытные животные. Мамонтов находили во льдах

Ледовитого океана. Но известно, что этот первобытный слон жил в тропическом поясе и питался травой. Здесь же только лед, травы нет. Итак, возникает вопрос: как попал мамонт в лед, или как обрушился лед на мамонта?

На этот нелегкий вопрос я ответил так.

Во времена плиоцена кора Земли еще очень колебалась - то поднималась, то отступала. Да и в более поздние времена замечали колебания земной коры в Пуццуоли. В этом итальянском городке храм Юпитера сначала погрузился в море, а затем поднялся из него. Морские животные, проникшие между стены, были доказательством того, как глубоко опускалась церковь в море. При опускании земной коры напуганные животные искали спасения и бежали на ту часть Земли, которая поднималась выше всего. Инстинктивно прячась от ужасов, творившихся на поверхности Земли, животные забирались в горные дебри. Итак, мы уже выяснили, каким образом звери попали в пещеры.

Но как навалился на них лед?

Сейчас выясним и это.

От толчков земная кора во многих местах треснула - в ней возникли щели, через которые из недр земли пошел огонь. Морская вода, заполняя эти щели, сразу начала испаряться. А физика нас учит, что когда жидкость очень быстро превращается в пар, то теряет много тепла, охлаждается и замерзает. Кто хочет в этом убедиться, пусть побывает на фабрике искусственного льда. Там лед изготавливают именно с помощью горячих печей.

Итак, в щелях земной коры, вследствие внезапного испарения, вода превратилась в лед.

При колебании поднятые части земной коры вдруг опустились; пещеру залило водой и затопило всех животных, искавших здесь спасения. А что дальше? Как попали эти животные с горячего пояса в край вечных льдов?

Известно, что лед легче воды. Попав в щели земной коры, лед не дал земле, лежавшей на нем, затонуть в море, а поднял ее на себе. Так возник плавучий остров. Мы знаем также, что в океане с юга на север течет сильное течение. (Оно в давние времена было еще сильнее, чем сейчас). Это течение подхватило наш плавучий остров и понесло на север. Здесь, во льдах Северного Ледовитого океана, этот остров застрял. Таким образом и попали сюда мамонты вместе со своими пещерами. Я уже давно был убежден, что этот остров лежит на огромной глыбе льда, под этим льдом кипит бурная глубина моря. Дальнейшие события ярко доказали, что это не догадка, а настоящая действительность.

Но вернемся снова к нашей пещере.

Вход в нее оберегал старый медведь. При нашем приближении он подал знак тревоги. Поднялся бешеный рев не только в пещере, но и снаружи. Из пещеры вырвалась ватага медвежат; Бэби с властелином соскочили с саней, а молодые, вероятно, узнав прибывших, радостно подпрыгивали и плясали вокруг них. Я остался один в санях, и уже начал было беспокоиться, успешно ли закончится мое слишком смелое начинание, - ведь пещера полна еще не укрощенных медведей.

А запряжённые восемь медведей летят прямо в пасть пещеры, и я никак не могу их остановить.

Мелькнула простая, но счастливая мысль - надо немедленно зажечь мою ацетиленовую лампочку. И так, с ослепительным светом, мы влетели в пещеру.

Успех был потрясающим. Увидев сияние, не только моих восемь медведей сели на корточки, но и вся толпа в пещере испуганно замолчала, съежилась, ища защиты, прячась по темным углам. Меня также ошеломило то, что я увидел.

Я оказался как бы в огромном храме выше собора Святого Петра в Риме. Стенами, столбами, потолком и полом этого храма был блестящий лед. При свете моей лампы казалось, что всё это строение - серебряное, а затененные места в нем блестели изумрудом и ультрамарином. С высочайших потолков - как посмотреть, то кружится голова - свисали ледяные причудливые сосульки, ниже можно было разглядеть аркады причудливых сводов, а дальше, словно кружевные карнизы, занимали пещеру необычно высокие галереи. Посреди пещеры была пропасть, от которой голова шла кругом. Ее пересекала хрустальная ледяная дорожка, похожая на Чертов мост. Заднюю стену закрывали ослепительно белые заслоны из ледяных сосулек, каждая из которых величиной с еловый ствол. В глубине пещеры стоял, как на алтаре, огромный идол - обглоданный скелет древнего слона.

Медведи ободрали с него только мясо - с костями справиться не смогли.

Над этим идолищем свисал примерзший к блестящему потолку двадцатисаженный плезиозавр - панцирный крокодил с длинной лебединой шеей, стозубой челюстью и острым хвостом. Лед посеребрил и его. Неудивительно, что это зрелище потрясло и самих медведей. Замечательное, величественное поражает и животное, а медведи до сих пор жили здесь в темноте, только обонянием отыскивая сокровища пещеры.

А какие огромные были те сокровища!

Вокруг с каждой стены сквозь лед вырисовывались контуры удивительных древних животных (которых не отыщешь ни в одной классификации). Тела их спрятаны во льду - наружу торчат только страшные головы.

Мясо этих великанов съедобное. Двадцать тысяч лет хранится оно во льду. А запасы его так велики, что трудно даже заметить, что уже съели медведи из этого неиссякаемого склада. Бедные, они с муками получают каждый кусок, языком слизывая лед, пока доберутся до еды. Каторжная работа! Я принес им облегчение. Медведи мучились, пытаясь вылизать из ледовой скалы тело жирного мастодонта - допотопного слона. К счастью, к мясу они еще не добрались. Это очень важно. Ведь и домашнее животное сердится и даже готово укусить своего хозяина, когда тот мешает ему есть. И наоборот, животное становится ласковым, когда видит, что ее собираются кормить. Я прежде всего защитил свои сани от любого нападения - развел огонь трехногом чугунном котле и поставил котел на груз. Огонь держал медведей на безопасном расстоянии. После этого я взял кирку, железный лом, повесил на плечо лампу и принялся освобождать мастодонта. Своим орудием я легко сделал во льду такую щель, из которой можно было добыть одну ногу великана.

Ветчина, которой две тысячи лет!

Зная, что самым вкусным куском слоновой мяса является нога, я отрубил от нее кусок величиной в двадцать пять фунтов и топором отсек по голени. Мясо было еще свежее.

Медвежье племя все время с благоговейным испугом сидело вокруг и нетерпеливо облизывало морды.

Все вынуждены были ждать спокойно, потому что когда кто-

то шевелился, я поворачивал лампу в его сторону, и от слепящего света становилось смирным и самое дикое животное. Первую, наилучшую часть, я дал королевской паре. Это была лапа слона. Однако, ранее я сам отведал мяса. Оно было хорошо на вкус, но твердое, как подошва. Мне стало ясно, что я не смогу иметь общей кухни с медведями. Потом я отрезал столько кусков, сколько насчитал укрощенных хлороформом медведей. Крупнейшие куски получила восьмерка, что тянула сани. Этих я особенно хотел привлечь к себе. Укрощенных медведей легко можно было узнать по следам от смазанных рыбьим жиром ошейников.

Остатки достались широкой «публике», которая сразу же взялась за дело и хлопотала тех пор, пока не остались только кости.

А я тем временем спокойно закончил работу. План у меня уже созрел.

До сих пор мне удавалось выкручиваться из тяжелейших ситуаций счастливыми и смелыми выдумками. И теперь я не мог примириться с мыслью, что моя судьба зависит от ласки или немилость диких зверей. Ведь какой-то медведь может взбеситься и содрать с меня кожу! Кроме того, и продукты не удовлетворяли меня.

У меня возник план. Среди пещеры есть пропасть, из которой торчат высокие ледовые скалы. Все это напоминает огромную тюрьму. Над пропастью свисает, как своды моста, масса льда. На этот мост я вытащил сани и притащил с корабля подъемную машину - похожую на те, которыми каменщики в городах поднимаются на самые высокие этажи. Посреди моста я вбил железный кол, прикрепил к нему подъемник и вместе с грузом, который могла удержать машина, спустился на дно пропасти.

Там, первым делом, необходимо было найти хорошо защищенное место для постоянного жилья.

Надо отметить, что в пещере, было не так холодно, как в каютах «Тегетгофа». На корабле было 28 ° холода, тогда как на улице - 32 ° ниже нуля. В пещере же термометр показывал только 12 ° мороза, а на дне пропасти - всего 8 °. Это было для меня неожиданностью. Ведь тепло всегда поднимается вверх, а тут, оказалось, наоборот. О причине этого явления я узнал позже.

Разведав все вокруг, я решил разбить лагерь именно на этом месте.

Две ледовые глыбы образовали естественное углубление в стене пропасти. Сюда можно сложить все мои запасы. Я начал стягивать их вместе, и за работой не было, когда даже вверх глянуть.

Пятнадцать раз пришлось подниматься и спускаться, пока весь груз попал в мой склад.

Когда работа была завершена, я мог сказать, что все мое «предприятие» построено на льду. Теперь оставалось только наладить производство консервов гуляша.

С «Тегетгофа» я принес с собой такой котел, в котором под давлением пара даже кости могли разомлеть на студень. Котел стоял на треножнике, и поэтому его можно было поставить в любом месте и варить в нем без малейшей опасности.

Но как же с топливом? Тем углем и дровами, что я принес с собой, буду только разжигать, а топить буду добытым изо льда мясом. То, что мясо хорошее топливо, знали еще англичане. Они когда-то в Египте топили мумиями паровые машины. А здесь у меня мяса сколько угодно. Вкусное сварю для еды, а худшим буду топить.

Так поразмыслив, я прицепил фонарь на грудь и пошел разведывать шахту с мясом. Здесь была все-таки настоящая шахта! На дне пещеры лежала ледовая поляна, похожая на огромный танцевальный зал с блестящей зеркальной плитой вместо обычного пола.

При свете фонаря сквозь прозрачный пол я увидел большой, почти необозримый музей. Первобытные животные, которых вода унесла в глубину пещеры, лежали огромной кучей.

Лабиринт чудовищ! Бесформенные неуклюжие массы, выродки природы: полуптицы, полукрокодилы, толстокожие, кольчатопанцирные чудища с двухсаженными клыками и страшными рогами, великаны имеющие, вероятно, по двести центнеров веса. Здесь и загадочные твари, которые и летают, и ползают, и четвероногие птицы, тело которых обросло шерстью. Здесь и чудовища, похожие на гадов, но с рогами на лбу и с подковообразными ногами на передней части тела, здесь и черепахи с длинными хвостами, и жабы с зубастыми челюстями.

Но меня заинтересовало не это собрание редкостей, а огромное количество дичи. Крупных животных я оставил без внимания, зная, что мясо динотерия или амплототерия пригодно только для острых зубов медведя. Отыскав самое стройное из зверюшек - первобытного оленя - я при помощи пороха разбил ледовую кору, добрался до его груди и топором вырубил из нее хороший кусок. Я очень спешил, потому что голод подгонял меня.

И все же я не мог не остановиться, когда подо льдом заметил хорошо развитого птеродактиля. Правда, его вид вызывал отвращение. Голова у него, как у птицы, в клюве - зубы, как у крокодила, шея, как у аиста, тело голое, как в английской свиньи, на четырех ногах - когти, соединенные перепонкой, как крылья летучей мыши. Летающий ужас, да и только! Из первобытных животных это единственный экземпляр, действительно жирный. А без жира жаркое не вкусное. Выкопал я это животное изо льда. Кожа на нем тонкая, как пергамент, - ее легко можно пороть ножом. На спине птеродактиля толстый слой сала. Я попробовал. По вкусу напоминает нечто среднее между рыбьим жиром и испорченным маслом. Я надеялся, что при варке эти привкусы исчезнут.

Несколько кусков из груди первобытного оленя посек на топливо, один кусок и кусочки сала бросил в котел.

Мясо оказалось прекрасным топливом, но гуляш из него не удался.

Когда я снял крышку с котла, то чуть не упал от страшной вони. Я прикрыл нос и попытался проглотить хоть маленький кусок мяса. Но этот кусок еще и в желудке протестовал против моего поступка. Проглотить еще хоть кусочек я не решался. Я попал в положение тех, что потерпели кораблекрушение, и готовы скорее умереть от жажды, чем пить воду из моря.

Надо поискать в этом большом музее птичьего мяса. Хотя птиц в допотопные времена жило очень мало, но те, что были, действительно стоят того, чтобы их звали птицами.

Если бы я мог найти одного только диорниса, то его мяса хватило бы мне на целый год. В Лондонском хирургическом музее есть скелет этой птицы в восемнадцать футов высотой. Вот если бы найти такого!

Долго бродил в пещере, но найти не мог ничего и уже даже начал думать, что во время землетрясения, который перестроил весь мир, ни одна испуганная птичка не забежала в пещеру. Но случайная находка убедила меня в обратном.

Подо льдом я заметил яйцо.

Но чье? Похоже оно на большую тыкву. В шесть раз больше страусиного. Удлиненная сторона яйца - бурая, с зеленоватыми пятнами. Оно было больше яйца эпиорниса, которое хранится в парижском музее, а в то яйцо, что хранится в Париже, уместилось бы шестьсот куриных яичек.

Почему же яйцо не разбилось во льду, хотя наводнение принесла его сюда издалека?

На этот вопрос ответило само яйцо, когда я выкопал его из-под льда. Обухом топора я едва смог разбить его скорлупу. Она была четыре миллиметра толщиной, к тому же еще и упругая.

В скорлупе лежала твердая творожистая масса. Я попробовал ее - неплохая. Ведь известно, что у древних китайцев любимым лакомством были яйца, пролежавшие три года в земле и за это время превратившиеся в твердую, как сыр, массу. Такое в Китае могли есть только богачи.

Найденным яйцом мне можно было питаться долгие месяцы.

Если здесь есть яйца, то, может быть, где-то недалеко и птица найдется. Поразмыслив так, я возобновил поиски.

Как-то пришло мне в голову приблизиться к огромным ледовым сосулькам позади пещеры. Когда сияние моей лампы осветило этот уголок, я увидел, что между ледовыми столбами стоит, как величественный призрак, диорнис - с поднятой головой, высокая, на полные три сажени, птица.

Спасаясь от потопа, он выполз на высокую скалу и стоял здесь, короткокрылый, длинноногий, не двинувшись с места, пока ледовые сосульки не окружили его со всех сторон.

Это было странное существо: на ногах - по три пальца, бедра толщиной с человеческие, все тело обросло длинной черной щетиной, жесткой и толстой, как проволока. На шее и голове - кудрявая белая шерстка. Над клювом торчит нарост мяса, тянущийся, как гребень шлема, на череп.

Но меня больше всего заинтересовала его грудь - в пять футов шириной. Какие куски жаркого можно из них выкроить!

Но добраться до этой груди было нелегко.

Ледяное сооружение из сосулек можно нарушить, лишь действуя очень осторожно. Оно похоже на башню готической церкви, построенной шпилями вниз, и здесь необходимо рассчитать так, чтобы не задеть ни одного из столбов, потому что целое здание обрушится на меня и мне придется ждать десять или двадцать тысяч лет, пока кто-нибудь отроет меня.

Здесь не поможет мне даже порох - работать можно только киркой и ломом. Надо пробить такую щель, сквозь которую можно было бы отрубить из груди диорниса небольшой кусочек, чтобы хоть попробовать, годится ли оно для еды. Зачем тратить силы на откапывание целой птицы, когда мне необходимо только убедиться, будет ли из нее польза. Удары кирки об огромные ледовые столбы давали такой звук, словно били в московский Царь-колокол. А когда этот звук отражался эхом от ледовых скал, то казалось, будто кто-то тисками сжимает мой мозг и ускоряет темп биения моего сердца.

Наконец я добрался до груди диорниса. Мясо было не такое жесткое, как у первобытных млекопитающих. И вот с куском мяса и с яйцом я поспешил к своей кухне.

Вымыв котел водой из растопленного льда, я посек в него мясо диорниса и разжег огонь кусками оленины.

Когда котел нагрелся, я снял крышку и начал с тревогой нюхать. Запах был приятный, аппетитный - напоминал запах вкусного гуляша.

Взял ложку и, смакуя заранее, проглотил первый кусок. А проглотив, начал подпрыгивать и плясать, как дикий индеец. Кусок мяса был такой на вкус, как будто его варили в воде с хинином.

К сожалению, и из этого мяса нельзя готовить консервы гуляша. Из моих находок полезными пока оказались только яйцо диорниса и сало птеродактиля. Попробовал я сварить и мясо птеродактиля, но оно, хотя и не имело приторного запаха, однако было очень невкусно, как мясо кита.

Да, думаю, если в допотопные времена животный мир был этаким, то люди действительно имели основание стать вегетарианцами (если вообще тогда существовали люди).

И наконец, я попытал счастья с первобытным медведем. Огромную медвежью лапу положил в котел - она превратилась в студень. Вкус ее не был ни приторным, ни противным. Этот студень я разложил по принесенным мною жестянкам, которые затем запаял оловом.

Но зачем мне заботиться о будущем? Зачем здесь, в краю вечной зимы, я, окруженный дикими зверями, похороненный в глубинах ледовых трущоб, буду заглядывать на много лет вперед? На что мне надеяться? Какие надежды еще живут во мне?

Те надежды, которые лелеют моряки, потерпевшие кораблекрушение. Вот и я надеялся, что, возможно, моим

товарищам удастся вернуться домой. И возможно, отправится новая экспедиция в северные края и разыщет брошенный «Тегетгоф». Исследователи там найдут бутылку с запиской, в которой написано, что я не погиб, что я здесь. А еще я могу освободиться отсюда и вернуться на корабль. Могу, могу … кто знает, что может еще случиться?

Я хочу жить.

 

Властелина съесть не разрешено

Только позже я увидел, к какой потасовке наверху привела моя стряпня.

Из всех животных медведь имеет самый острый нюх. За целую милю он слышит, когда китоловы извлекают добычу и оставляют мясо на льду. Поэтому медведи не могли не услышать, что я на дне пещеры готовлю такие лакомые блюда.

Пока на дне пещеры я трудился на благо человечества (я здесь был его единственным представителем), среди белых медведей вспыхнул мятеж. Когда я выбрался из пропасти, то увидел, что все медведи грызутся между собой! Пока приходилось им тяжелой мукой получать каждый кусок мяса, они были добрыми и послушными. Но, попробовав дарового мяса и благодаря обонянию узнав, что продуктов у меня много, они начали бунтовать.

В пещеру ворвались снаружи все дикие, грабительские племена, и моих уже прирученных медведей прогнали от добытого изо льда мастодонта. Не помогло и то, что я начал вызванивать тревогу о ледовые столбы.

Правда, я не очень испугался волнения среди медведей, потому что до меня добраться они не могли. Я был от них на пятидесятиметровой глубине, а стены этой пропасти гладкие, как зеркало, только кое-где покрытые острыми ледяными шипами.

Однако какая-то странная удаль побудила меня рискнуть подняться машиной на мост. Я думал, что смогу снова укротить медвежий род. Средств для этого у меня было достаточно. А именно - хлороформ, лампа с ослепительным сиянием, куски мяса.

Но когда я поднялся на мост, то сразу потерял всякое желание усмирять медвежье племя. На освещенной верхней плите, которая, собственно, была широкой галереей пропасти, по крайней мере, сотня белых медведей грызлась между собой, а между ними копошилась целая стая наглых голубых лисиц. Здесь началась такая буча, что у меня исчезло любое желание вмешиваться в нее. Даже уже прирученные медведи вновь стали дикими. Не подействовал на них и свет лампы, а на разбросанные мной куски мяса ни один зверь не обращал внимания. Это был настоящий бунт в животном мире. Но один из медведей все же узнал меня. Бедная Бэби! Она не могла принять участие в борьбе, потому что ей мешали рукавицы. Она только съежилась за большой ледяной глыбой, на вершине которой гордо стоял отважный Марципан, безумно повергая вниз каждого мятежника, царапавшегося к нему.

Когда Бэби увидела меня на мостике, то покинула свое убежище и по карнизу начала карабкаться ко мне.

Заметив это, Марципан соскочил со своего престола и побежал вслед за своей женой, а за ним бросились преследователи. Все вместе приближались к мостику.

«К добру это не приведет!» Подумал я и быстро пустил подъемник в пропасть.

Только спустился я на пять метров, как Бэби стала вверху на мостике и так умоляюще посмотрела на меня печальными

глазами, что я остановился. Бэби не колебалась долго и соскочила с моста.

Увидев, что перчатки мешают ей уцепиться за машину, я помог медведице - схватил за кожу на шее и подтянул к себе.

Надо скорее спускаться вниз, потому что, когда еще хоть один медведь прыгнет к нам, канаты не выдержат. Звери, которые скопились, вероятно, отважатся на губительный прыжок к машине.

От этой опасности спасло нас героическое самопожертвование Марципана. Марципан заслужил звание смельчака, потому что вел себя как настоящий герой.

Когда он увидел, что Бэби удалось спастись, стал на мосту и повернулся против толпы преследователей, словно рыцарь Баярд. Поднявшись на задние лапы, он передними раздавал мощные пинки своим соперникам. Ледовый мост был узеньким, поэтому противники Марципана могли заходить на него только по одному. Когда атакующая стая была на расстоянии трех метров от железного круга, к которому я привязал веревками свою машину, Марципан вдруг бросился на противников, одного из них обнял, второму впился зубами в глотку и вместе с ними рухнул в пропасть. Они пролетели мимо моей машины, в воздухе кусая друг друга.

Бедный отважный Марципан! Благодаря ему я спасся. Только опустилась моя машина на дно пещеры, как сверху упали веревки. Разъяренные звери, неистовствуя, перегрызли канаты. Если бы они сделали это на пять минут раньше, я свернул бы себе шею.

Теперь я действительно «дома». Путь назад, откуда я спустился сюда, отрезан. Моя подъемная машина ни к чему не прицеплена, и я не могу подняться на мост. Возврата нет.

На возмещение, мне остались туши трех медведей. Разумеется, они забились на смерть. Двое из них весят по двести килограммов, король - не менее трехсот.

Это уже свежее мясо! Из него я приготовлю консервов, по крайней мере, на три года.

Я сразу принялся за работу.

Но Бэби вдруг обнаружила сопротивление. Это верное создание узнало в одном из трех трупов своего друга, легло возле него, и начало облизывать его голову, жалобно повизгивая. Когда я приближался к Марципану, Бэби яростно оскаливала зубы.

Сердечная боль Бэби достойна уважения! Она была права: властелина не разрешено есть. Да, милая Бэби, герой, не единожды спасавший мою жизнь, достоин истинного почета. Я оттащил в сторону трупы двух других медведей, ободрал с них шкуры, разобрал туши. (Мой отец недаром был опытным мясником!)

Отныне я зажил здесь прекрасно. Я позаботился о том, чтобы не обидеть вдову умершего властелина, и не угощал ее свежей медвежатиной - ведь это было бы каннибализмом! - а давал ей лакомые кусочки мяса первобытных млекопитающих. А это кроткое создание, как только доставало от меня большой кусок лакомства, всегда несло его умершему другу, клало у головы Марципана, и сидело, ожидая, не встанет ли он. А сама не могла есть.

Я опасался, что медведица погибнет от голода. Да, меня пугало это. В страшном одиночестве это живое существо пришлось мне по душе. Если Бэби и не отвечала мне, то хотя бы слушала, что я говорю. Я так расстроился, что Бэби может погибнуть, как будто она была моим ближайшим родственником.

Наконец я догадался усыпить ее хлороформом. Пока Бэби спала, я затянул труп Марципана между двух ледовых глыб и привалил его третьей. Марципан оказался, как в гробу. Когда Бэби очнулась и не нашла своего друга, то начала очень выть. Тогда я показал ей мавзолей короля марципана. Бэби попыталась поднять лапами ледовую глыбу, и, увидев, что это невозможно, принялась плакать и скулить, а потом легла на ледовое окно и грустно смотрела на погребенного.

Я потушил лампу, оставив только пламя в печке. Бэби теперь не могла видеть Марципана, и я начал ее угощать. С этого времени Бэби не носила больше Марципану продуктов, только иногда посещала его могилу и лизала ледовый гроб. А ко мне она привязалась, как щеночек. Когда я шел спать, Бэби также шла за мной, ложилась рядом и согревала меня теплом своего тела в этом царстве вечного льда.

 

Тюрьма нового образца

Никогда ни один из осужденных на пожизненное заключение не успокаивался. Каждый заключенный днем и ночью обдумывает, как бы вырваться из тюремных стен. Один - куском подковы, второй - рашпилем, третий - осколком стекла начинает, ковыряясь стену тюрьмы. В моем распоряжении имеются различные орудия, но стены моей темницы толще стен всех других тюрем. Что с того, что вырвусь я на волю, а дальше что делать?

Времени для подобных размышлений у меня было предостаточно.

Целый день я то и делал, что топил печку кусками мяса. Бэби уже могла мне даже помогать в чем-то. Она притягивала нагруженные мясом сани, потом брала передними лапами кусочки и бросала в печку. Пока я обследовал местность, она сама поддерживала в печке огонь.

Определенную надежду я возлагал на ледовые сосульки. Для того, чтобы лед начал таять, нужна теплота выше нуля. В этой же пещере теплый воздух почему-то тянет снизу. На глубине пещеры на четыре градуса теплее, чем на высокой галерее, хотя по законам природы должно быть наоборот.

И в Венгрии есть известные ледовые пещеры, но лед в них держится только зимой, а летом - тает. А в этой пещере - вечный лед, хотя он и все время тает.

Ледовые столбы в этой моей тюрьме создают настоящий лабиринт. Местами тысячи острых ледяных струй образуются своды, в глубине пещеры тоже торчат ледовые струйки. С верхних непрестанно капает вода на нижние, которые от этого неустанно растут. Местами я должен был топором прорубать себе путь в этом ледовом дворце. Наконец счастливый случай помог мне найти то, что я искал. Подо мной провалилась ледовая кора, и я упал в яму.

Какое счастье, что там, наверху я привязал себя прочной веревкой к ледовому столбу. Если бы я этого не сделал, то провалился бы, пожалуй, навечно в неизвестность. Стены ямы не были отвесными - я не столько падал, сколько скользил по ровной, как зеркало, плоскости. Хорошо, что я не взял с собой лампы - здесь, наверное, она разбилась бы. Вместо лампы я прицепил к поясу шахтерский фонарь, потому что думал, что могу встретить взрывчатые газы. Кроме этого, при мне был килограмм магниевой проволоки. Если ее зажечь, она светит, как электрическая лампа.

Воздух был хороший. Я догадывался, что спускаюсь в тоннель, ведущий в глубокую пещеру. При свете шахтерской лампы я увидел, что с потолка свисают известняковые сталактиты. Дальше идти не решился и с помощью веревки вскарабкался обратно в ледовую пещеру.

Итак, я узнал, что из этой пещеры можно добраться в другую. Новая пещера очень просторная, подобная той, что в Трансильвании у Гомород-Алмаши. А пещера у Гомород- Алмаши состоит из тридцати крупных пещер и тянется на целых две мили. Мне надо было обеспечить себя пищей и всем необходимым оборудованием, чтобы отправиться в поход по скалам.

Бэби я не говорил ничего, хотя она так разумно посматривала на меня своими зелеными глазами, как спрашивала: «Ты покидаешь меня?" Я думал, что непременно вернусь сюда.

Ведь здесь я оставлял целый склад.

Снаряжаясь в путь, я привязал к сапогам кошки, взял с собой крюк и железный кол, до пояса прицепил кирку и привязал к спине веревочную лестницу. Шубу я сбросил с себя уже при входе в тоннель. Цепляясь за веревку, которую закрепил наверху у ледового столба, я осторожно спустился в глубину. Из туннеля добрался до штольни, проходившую через известняковую скалу. Вдоль штольни журчал белый, как молоко, ручеек, который нес талые воды с верхней пещеры. Шахтеры такую воду называют горным молоком.

Молочно-белый ручеек вскоре исчез в боковой пропасти, а штольня отсюда пошла стремительно вверх. Грунт ее уже не был скользким. В боковых стенах штольни я узнал породу силурийской системы. На этом месте мой термометр показывал восемь градусов тепла.

Компас показывал, что штольня протянулась в северо- западном направлении, то есть в направлении долины, лежащей за горой Цихи.

Чем объяснить такое повышение температуры?

Это явление имеет химическую, или какую-то другую причину? Ведь сюда огонь с середины земного шара не достигает. Так, ломая голову над решением этого сложного вопроса, я добрался до конца штольни.

Передо мной открылось широкое подземелье, с темнотой которого уже не могла бороться моя шахтерская лампочка. Под ногами зияла страшная пропасть, дна которой я не видел.

Шахтерская лампа мигала бодро в знак того, что здесь нет взрывных газов.

Итак, я мог смело пользоваться проволокой из магния. Сложив вместе два провода, чтобы свет был ярким, я зажег их. При ослепительном свете передо мной открылась воронкообразная пропасть. Диоритовая скала составляла одну из ее стен. Кое-где виднелись слои сланца.

Между слоями сланца и диоритовой скалой вдали виднелся вход в штольню, что, видимо, была продолжением той, которой я пришел сюда. Другая стена, по форме - полушарие, открывала сказочную панораму - мозаичное сооружение, будто подземный королевский дворец, который построили подземные гномы. Фундаментом этого сооружения был сланец, покрытый белым гипсом и зеленым малахитом. Кое-где виднелись необычайно зеленые гигантские малахитовые глыбы, среди которых я увидел огромную малахитовую скалу, которая была больше шестисот центнерового малахита с Нижнетагильских рудников. (с нее можно было вытесать целую часовню!) Огромные темно- зеленые камни вокруг были окаймлены синим медным лазуритом, а эта лазуритовая кайма к тому же как бы усеяна медно-красными звездами, яркими висмутовых прожилками, абрикосовыми цветами кобальта. На одном месте обои этого королевского престола серебряной лентой пересекал асбест, вышитый великолепными кристаллами меди формы четырехугольных звезд, целых-деревьев или разветвленных кустов. А на фоне этого роскошного дворца подземного властителя стоит трон - сплошная глыба меди, высотой, наверное, двадцать, шириной десять метров. Эта глыба больше, чем та, что ее нашли в Англии, и роскошнее той. Ступени к этому королевскому трону были образованы из гигантских малахитовых камней.

Передо мной лежали миллионные сокровища.

Если бы гора Цихи была на пятнадцать градусов ближе к экватору, то через двадцать лет в долине, раскинувшейся надо мной, красовался бы сказочный город, похожий на тот, который построил когда-то у Тагила бывший крепостной - кузнец Никита Демидов.

Но меня эти миллионные сокровища не радовали: эта пещера - моя новая тюрьма. В этом сказочном дворце меня заинтересовала лишь темная щель в голой диоритовой скале напротив, через которую я надеялся найти дорогу. Дорога и должна меня куда-то вывести!

Из штольни я легко спустился в пещеру. Вниз до галереи тянулись полупрозрачные массы. В них я узнал глыбы халцедона. Кое-где они имели форму кисти, местами мешались с агатом.

Чтобы обойти вокруг дворец, не надо было прилагать усилия. Я мог вскарабкаться на малахитовые скалы, мог стать на огромном медном престоле. Только к той диоритовой скале напротив не было никакой тропы.

На дне пропасти передо мной лежало озеро, и к диориту я должен добираться только через него. Но это озеро было заполнено раствором медного купороса. Оно отблескивало темно-синим цветом, и в тихом, безветренном пространстве, при свете магния, озерная гладь казалась черным зеркалом. А когда я бросил в него камень, показалось, что брызнула не вода, а талый сапфир поплыл кругами волн, светящихся синим индиго.

Достаточно было только спуститься к этому озеру, и я мог бы легко перейти вброд к самой скале на другой стороне. Не знаю почему, но я не хотел красить свою кожу в синий цвет.

Необходимо было позаботиться о каком-то приспособлении для переправы.

Но из чего же сделать плот? Дерева нет. Имеются только камни. А можно ли на каменном плоту спускаться на воду? Правда, это не вода, а только раствор медного купороса, на поверхности которого и сланцевая плита поплывет, как обычная доска на воде.

 

Камни-светлячки

Находка асбестового слоя напомнила мне, что там, где асбест залегает тонким слоем, конечно можно найти и другие породы асбестовых кристаллов. Между ними должна быть и так называемая «горная пробка". А «горная пробка» - это такой легкий минерал, который хорошо плавает на воде.

Я пустился на поиски.

Вскоре заметил тоненький асбестовый слой - как шелковое полотно. (Какие хорошие огнеупорные рубашки получились бы из него! Когда-то, вероятно, к этому придут). Затем нашел покрытый малахитом слой. Когда раскопал его, то под ним оказался известняк, а в известняке - миллиарды остатков мелких слизняковых скорлупок, которые блестели перламутром. Под этим известняком я нашел легкую асбестовую породу «горную пробку».

Взял кирку, чтобы освободить «горную пробку» среди хрупкого известняка. Работа была не легкая, ибо под известняком стелился еще и слой голубовато-серой глины, а в ней тоже полно ракушечника.

Если бы меня не ослепила радость, что я нашел слой «горной пробки», то, вероятно, мне пришло бы в голову, что здесь может крыться опасность, и я, конечно, копал бы осторожнее. Однако, забыв о всякой осторожности, я лихорадочно принялся долбить глиняный слой. Это привело к тому, что во время одного сильного удара кирки моя шахтерская лампа моментально угасла и я потерял сознание.

В глине, с большим количеством слизняковых остатков, образуются углекислые газы. Когда человек неосторожно раскопает такой слой, из нее повалит удушливый газ.

Вероятно, здесь мне был бы конец, если бы не настигла помощь.

Очнувшись, я услышал, что кто-то словно напильником трет мое лицо и чихает мне прямо в глаза. Сначала подумал, что это сон. Потом я открыл глаза и увидел, что это действительность. Это была моя хорошая Бэби. Ее шершавый язык и чихание привели меня к памяти. Тяжелый удушливый воздух расстилался понизу, но медведице он не повредил так, как мне. Она начала только чихать, и это разогнало вокруг меня угольную кислоту, которой, вероятно, я вдохнул слишком много. Верное животное побежало за мной искало, пока не нашло. Если бы не медведица, я был бы погиб. А сейчас я поднялся, закашлялся и начал страшно чихать, затем обнял Бэби и искренне поцеловал. В ответ она лизнула меня в шею так, что даже кровь проступила на моей коже.

Но, поинтересуетесь вы, как я мог все это видеть? Ведь я говорил, что моя лампочка угасла!

Правда, погасла. И все же, к моему удивлению, вокруг было видно - передо мной, в скалистых стенах, холодным сиянием светились камешки.

Так светят трухлявое дерево или светлячки. Но и этого скупого света было вполне достаточно, чтобы разглядеть очертания окружающих предметов.

Такие камни называются «световые магниты». Достаточно им лишь пять минут побыть на солнце, как они начинают светиться в темноте. И не только солнечные лучи, но и свет мощной лампы так же влияет на эти камни - камни-светлячки вбирают в себя свет, а потом в темноте излучают его. На этот раз причиной излучения послужил свет проволоки из магния. В тот момент эти камешки были для меня дороже все бриллиантов мира. Без них я не знал бы, куда идти, и, видимо, не нашел бы своей котомки и своей куртки. Начиная работу, я где-то бросил ее, в ней были мои спички. Поэтому, разыскав котомку и куртку при бледном свете каменьев, я быстро зажег шахтерскую лампу.

Бэби обрадовалась ужасно. Она оскалила в улыбке зубы и мордой тыкалась в мои ребра. У нее хватило ума для того, чтобы отойти подальше от отравленного воздуха, который заставлял ее чихать. Взобравшись на высокую малахитовую скалу, она с интересом следила оттуда за мной.

Далее я работал уже осторожнее. Длинным железным ломом я на расстоянии шевелил глиняные слои, выпуская оттуда ядовитые газы, которые сразу же оседали на землю и расплывались в воздухе. Хорошо поработал часов шесть, пока мне удалось добыть из-под глины и известняка шесть плит «горной пробки» диаметром в полтора метра и толщиной в двадцать пять сантиметров каждая.

Для верности я провел опыт: бросил кусок величиной с ладонь в озеро, и он сразу же всплыл на поверхность, как кусок дерева. После этого мне осталось только составить и связать вместе добытые мною плиты.

Найдя на каменном берегу пригодное для спуска место, я пустил оттуда плот на воду. Плот спокойно заколыхался на поверхности синего озера. Я не так беспокоился о себе, как о том, смогу на плоту перевезти все необходимое для дальнейшей работы.

Свою котомку я положил на середину плота - весила она где-то около двадцати пяти килограммов. Под этой тяжестью плот лишь на семь сантиметров погрузился в воду. Итак, когда я стану сам и еще возьму железный лом и кирку, то вместе это составит где-то около семидесяти пяти килограммов, и плот будет подниматься над поверхностью воды на шесть сантиметров. Хоть и немного, но достаточно!

Но Бэби я никак не мог взять с собой. Пришлось объяснить ей, чтобы спокойно ждала меня - я скоро вернусь. Она успокоилась и легла, склонив голову на передние лапы.

Я двинулся через озеро. Надо было проплыть метров триста. Легкое это дело, если иметь в руках весла. Тогда повел бы я плот через озеро прямо к диоритовым скалам и пристал бы именно у входа ко второй пещере. Но весел у меня не было - у меня был только железный крюк. И вот с его помощью я должен был вести плот у берега, цепляясь за прибрежные скалы. Двигаться надо было очень осторожно, чтобы не потерять котомку и снаряжение.

Труднее всего мне приходилось около берега - плот часто цеплялся за кристаллы руды, образовавшиеся из раствора медного купороса. Лампочка освещала небольшое пространство вокруг меня, а зажечь магниевую проволоку я не решался.

Промучился так более часа, пока приплыл к месту, где сланцевый слой прилегал к диоритовой стене. Тут я увидел, что на крутом склоне имеется карниз с полметра шириной, по которому можно выбраться к входу в пещеру. Плот я решил оставить. Здесь нет ни ветра, ни течения, которые сдвинули бы его с места. Когда вернусь, то наверняка все найду на месте.

Поднявшись к входу в штольню, я еще раз рассмотрел местность. Королевские богатства были увиты траурной завесой тьмы. Но и сквозь эту тьму мелькали световые камни - звезды подземелья, свет которых отражался на гладкой поверхности большого темно-голубого озера.

Тихо вздохнув: «Боже помогай!», я взял узел на спину и подошел к штольне.

Но не сделал я и десяти шагов, как остолбенел от страха. Я услышал бормотание дикого зверя и увидел его силуэт.

Зверь шел из глубины штольни прямо на меня.

Ни одному человеку не приходилось видеть такое необычное создание. Его не описал ни один ученый-естествоиспытатель. Это была чудовище в шесть с половиной футов высотой, шкура которого сверкала волшебными красками васильков. Только у птицы может быть такой окрас. Диво дивное! Может, это повелитель подземного царства, который сидит на медном троне? Одной стороной прижимаясь к скале, зверь идет прямо ко мне.

От испуга и удивления я почувствовал, что теряю сознание. Выпучив глаза, я поднял на защиту шахтерскую лампочку. Оружия у меня не было. Но разве эта зверюга испугается лампы? Вот чудовище уже рядом. Меня обливает пот от смертельного испуга, а зверь оскаливает зубы, будто улыбается мне, и нежно тычет мордой под ребра. Ох, мать моя! Это же Бэби!

Добрая моя подруга, увидев, что я пошел в штольню, опередила меня. Переплыла озеро быстрее меня, и сейчас стоит передо мной в цвете васильков.

Эх, бедная! Можешь теперь сколько угодно тереться шубой о скалистую стену!

Как мне взять на себя ответственность за то, что в животном мире появилась новая порода? Медведь васильковой расцветки! Бедная Бэби, сколько в ней преданности!

 

Рождение базальта

Подземная пещера, открывшаяся передо мной, была образована из двух каменных пород: диорита - о нем я уже говорил - и долерита. Долерита дальше становилось все больше и больше. Именно эти породы образовывали дно извилистой штольни.

Подземный коридор пересекали большие и малые пещеры. Местами они углублялись, и я должен был спускаться на их дно, а затем снова карабкаться вверх. Здесь во многом мне помогла дружба Бэби. Достаточно было зажечь магниевую проволоку, выбрать направление и показать его Бэби. После этого я садился на спину медведицы и освещал путь. Бэби с необыкновенной ловкостью царапалась со скалы на скалу и перепрыгивала глубокие пропасти. Через час мы с ней преодолели такое расстояние, на которое я сам должен был бы потратить целый день. Когда я сел поесть, она только смотрела на меня. Может, чувствовала, что мои консервы заготовлены из медвежатины. А может, и потому, что белые медведи привыкли сразу съесть много, а потом долгое время находиться без еды. У них запасы жира огромные - есть чем питать организм. Когда-то белые медведи станут настоящими верблюдами ледовых пустынь, если их будут использовать для путешествий.

В пещерах, которые нам приходилось переходить, я не находил ничего интересного. Заметил только одно - чем дальше, тем холоднее.

Думаю, что малахитовая пещера согревается химическим действием озера, поэтому, чем дальше от него, тем холоднее становится в пещерах. Я жалел, что оставил шубу в ледяной пещере. Теперь во время отдыха Бэби согревала меня своей шубой.

Поразило меня еще и такое явление: компас, с помощью которого я находил дорогу в извилистом коридоре, вдруг перестал показывать стороны света. Стрелки, правда, двигались и прыгали туда-сюда.

Из этого я сделал вывод, что вблизи должны быть слои железной руды или базальта. Скалистая стена состояла из долеритовых массы. Но долерит, хотя по своему составу подобен базальту, не имеет признаков магнита. Далее между долеритом сверкали кристаллы лабрадора, также содержавшегося в базальте.

Между этими кристаллами лабрадора я нашел один замечательный экземпляр, не удержался и положил его в свою котомку. Никогда мне не приходилось видеть лучшего сочетания цветов. Плоские поверхности кристаллов сверкали зеленой, красной, синей и желтой красками, резко отмежевывались друг от друга широкими черными гранями. Когда свет падал на кристаллы с другой стороны, плоские поверхности внезапно становились черными, а грани сверкали всеми цветами радуги.

Мы продвигались вперед около трех суток и, наконец, снова оказались в огромной пещере. Пещера эта была невысокая, но широкая и очень длинная.

В ней господствовала тьма. Магнетитовые железные скалы вперемежку со скалами авгита образовывали боковые стены. Скалы вблизи казались радужными, издали - зелеными.

Потолок состоял из доломита. Дном пещеры было тихое, спокойное озеро.

Даже при свете магния мне не скоро удалось найти щель между черными железными скалами, где, по моему мнению, снова начинался уже знакомый мне коридор.

Путь через это озеро казался мне очень опасным.

Обратился за советом к Бэби. Может, было бы целесообразно переплыть ей и это озеро, как она уже раз сделала?

Кажется, Бэби согласилась. Я сел ей на спину и так, верхом, пошел к берегу озера. Медведица остановилась на большой железной скале и засмотрелась в озерную гладь.

Не знаю - было ли это ее женской прихотью, то ли она не желала свой новый голубой костюм перекрасить в черный, или, возможно, животный инстинкт взял верх над человеческими расчетами. Так или иначе, но Бэби не захотела прыгнуть в озеро.

Правда, взглянув в озеро, и я почувствовал какой-то страшный ужас. Никогда не видел такого тихого, неподвижного зеркала воды. Его черная гладь при свете магния выигрывала вдали всеми цветами радуги.

Зря заставлял я Бэби рискнуть. Она кивнула и села на задние лапы, давая этим понять, что мой корабль попал на мель.

Ну что же, пойдем сушей. Я повернул голову Бэби, показал ей на горный хребет, который тянулся вдоль берега, и приказал ей идти по нему. Бэби согласилась, хотя это было для нее настоящей мукой. Скалы торчали далеко друг от друга, и Бэби с грузом на спине приходилось прыгать, напрягая все силы, чтобы как-то уцепиться когтями и не поскользнуться. Медведица осознала серьезность своей задачи и после каждого прыжка отдыхала.

Где-то посередине дороги Бэби совсем запыхалась и выбилась из сил.

Я вынул флягу и угостил Бэби смешанной с уксусом водой. Медведица освежилась немного и могла уже снова продолжать путь между скалами. Наконец мы взобрались на последнюю скалу. Вход в штольню был где-то в пятидесяти метрах от нас.

Что делать дальше? Медведица посмотрела на воду - разглядывала, как бы переплыть. Но вдруг отшатнулась и смерила глазами отвесную стену, возвышавшуюся над нами и подпиравшую узкую галерею, по которой можно было бы добраться до входа в штольню.

Бэби взвешивала, не могла ли она выбраться к галерее.

Я, разгадав ее мысли, снял с пояса веревочную лестницу, привязал ее одним концом к позвоночнику медведицы и подбодрил Бэби, чтобы лезла вверх. Моя спасительница оказалась незаурядным акробатом. По отвесной стене - на нее человек не решился бы посмотреть - Бэби вскарабкалась вверх и выпрыгнула на галерею.

Теперь я легко полез по лестнице, конец которой был привязан к позвоночнику медведицы. Бэби весила где-то около двухсот килограммов, и я был уверен, что она удержит меня.

По галерее мы добрались прямо к входу в новую штольню. Хотя термометр показывал всего четыре градуса тепла, с меня градом катился пот. И это не от переутомления, а от постоянного страха. Теперь нам необходимо было сесть и подкрепиться. Бэби тоже не отказалась - взяла в лапы пустую жестянку и вылизала из нее жир птеродактиля. Это было ей ужин.

Я немного подремал, а когда проснулся, мы отправились дальше.

Через несколько минут мы добрались до места, где штольня заканчивалась. Проход между авгитовыми и доломитовыми скалами накрест закрывал здесь слой слюдистого сланца. Тоненькие плитки сланца лежали друг на друге, как сложенные карточки.

Между слюдистым сланцем может быть пространство только тогда, когда там образуется «горный хрустальный подвал». Шахтеры об этом узнают, стуча молотком о сланец. Некоторые горные хрустальные подвалы таят в себе огромные сокровища.

Стена моей темницы при ударе молотком отозвалась глухим эхом. Я стоял перед сплошной скалистой массой, которая закрыла выход. Через эту массу нам не пробиться. С отчаянием обдумывал я свое положение и не видел никакого спасения - думал, что, видимо, придется мне стать вечным узником подземелья - вернуться к ледовой пещере и прозябать на моих запасах продовольствия.

Я подошел к входу в штольню, посмотрел на синее стальное зеркало озера, взял в отчаянии камень и швырнул им на середину озерной глади.

Случилось такое, для описания которого не хватит слов ни в одном словаре.

То озеро, как оказалось, было огромной базальтовой массой в жидком еще состоянии, но готовой к внезапной кристаллизации.

Не хватало лишь незначительного толчка, чтобы нарушить эту насыщенную массу! Это она ждала, вероятно, целые века.

Когда мой камень упал на зеркальную гладь озера, пещеру осиял ослепительный свет молнии, которая обычно предшествует процессу кристаллизации, и вдруг вокруг словно ударила тысяча громов в одно мгновение. Но эти громы не грохотали, а звенели тысячами сложных колоколов, продолжением которых был взрыв вулкана, потрясший всю землю.

Перед моими глазами возникали из глубины озера шестигранные великаны - столбы толщиной в два метра. Эти причудливые брызги поднимались, словно трубы органа, их рост не мог сдержать даже каменный потолок пещеры - столбы эти в один миг пробивали доломитовую скалу с такой силой, что человеческий разум не мог постичь.

Вновь образованные базальтовые столбы, которые минуту назад были еще жидкостью, легко врезались в твердую скалу, как железо в сырую глину.

Вся доломитовая масса, пронизанная базальтовыми столбами, от страшного давления и трения заблестела ослепительным сиянием, как вечернее небо под вспышками молний. Базальтовые столбы в местах стыка с долеритом нагревались и казались прозрачными. Вся пещера напоминала раскаленную звезду.

Воздух в ней так раскалился, что в нем должны были погибнуть все живые организмы.

Но то, что я и моя спутница остались живы, не было чудом, а просто свойством геологического явления. Правда, нас обоих бросило навзничь на пол. На счастье, я упал на медведицу - иначе волна воздуха приплюснула бы меня к скале. В грохоте мне казалось, что мою голову трясет ошалелая паровая машина.

В следующее мгновение я почти ослеп и совсем обессилел.

Но внезапная воздушная волна отбросила меня на несколько метров в глубь коридора, и я сразу почувствовал, что здесь тянет холодным ветерком.

Тогда как в пещере температура поднялась выше ста градусов, в коридоре было четыре градуса ниже нуля. Холодный воздух с шумом врывался в горячий ад.

Откуда шла эта холодная струя?

Я был не в силах пошевелиться, но мозг работал четко. Меня охватила какое-то странное непреодолимое любопытство. Хотелось видеть, как хлюпает с потолка пещеры огненный ливень, как наклоняются базальтовые столбы, как они ломаются, падают и звонят так, как огромные колокола катятся со скалы в море.

Бэби схватила меня за шиворот и потащила в глубину коридора. Я попытался встать, но убедился, что сил не хватает.

Хотел стать спиной к базальтовой пещере, но упал вперед, а когда повернулся лицом к пещере, то рухнул навзничь. Какая- то сила тянула мою голову на юг, а ноги - на север. Это была взаимное действие двух воздушных струй. С базальтовой пещеры пыхал восьмидесятиградусный жар, а из глубины коридора дул четырехградусный холод. Наконец я очнулся и лег на спину Бэби. Чуть позже течения выровнялись. Бэби пришлось крепко держаться на ногах, чтобы иметь возможность двигаться вперед.

И откуда берется этот ветер, ведь коридор пересекает стена?

Вскоре, к моему великому удовольствию, все выяснилось.

Необычайная сила, с которой базальтовые столбы разрушали скалы, вызвала большие изменения и в сланцевом слое, который перегородил коридор.

Сланцевые плиты, которые до сих пор лежали горизонтально одна на одной, взвелись и столкнулись вверху ребрами, образовав трехметровый проход. Через это отверстие струился холодный воздух, который до сих пор находился в покое. Когда он встретился с горячим воздухом базальтовой пещеры, моментально возник ураган такой силы, что навстречу ему можно было продвигаться, только цепляясь за каменную стену.

 

Лабиринт и его обитатели

Впереди меня ждало большое разочарование. Необычные разрушения, хотя и разбили слой, который пересекал мой путь, но от этого сланцевые плиты только раздвинулись и перемешались, образовав собой разветвленный лабиринт. С правой и с левой стороны, сверху и снизу зияли пропасти. Указателем в этом лабиринте был только встречный ветер. Он показывал, которая штольня ведет к ближайшей пропасти.

Теперь мы уже продвигались штольнями, через которые я полз вместе с Бэби.

Медведица шла впереди. Она, как житель пещер, привыкла к темноте. Когда мы ползли узким коридором, Бэби вдруг ужасно заревела и попятилась назад. Я на коленях пролез под медведицей и оказался перед страшилищем, которое так напугало бедную Бэби.

Моя лампа осветила скелет прекрасно развитого животного, которого я уже знал.

- Не бойся, Бэби, - подбадривал я медведицу. - Это уже не повредит тебе! Перед нами скелет, который лишь второй раз встречается человеку. Первый и единственный до сих пор экземпляр хранится в парижском музее. Это тот славный мозазавр, который нашел немецкий ученый Гофман в Маастрихтской каменоломне и назвал животное своим именем - мозазавр Гофмана. И маастрихтский аббат подал на Гофмана в суд, уверяя, что находка является допотопным животным и принадлежит церкви. Долгий спор закончился тем, что от ученого его забрали и передали попу. Бедный Гофман так расстроился, что вскоре умер. Когда французские революционные войска осадили Маастрихт, то геологи и палеонтологи всего мира обратились к французскому генералу и умоляли его не стрелять в поповский дом, потому что в ней хранится мозазавр! Французы не стреляли. Но, заняв город, потребовали контрибуцию - миллион франков, или спрятанный аббатом скелет мозазавра. Аббат, конечно, отдал скелет. Слышишь, Бэби! Эта штука, что теперь лежит перед нами, стоит миллион! Если бы мы могли доставить ее в Париж или Берлин, то получили бы за нее столько серебра, сколько он сам весит. Но мы, если нам повезет, повезем этот скелет домой, в Будапешт, подарим его музею, да еще и будем благодарны за то, что его примут и дадут место. И тогда, если кто-то захотел бы бомбардировать Будапешт, вся Европа протестовала бы против такого поступка в интересах мозазавра. Вот какое могучее это животное, Бэби!

Скелет лежал в длинной узкой пещере, стороны которой были выложены кристаллами. Был это длиной в тринадцать метров ящер, с огромной головой. Позвоночник ящера состоял из ста тридцати позвонков, а строение его хвоста было изумительно. Хвост торчал острием вверх, как широкая пила. От ног ящера остались только кости, но в камне, который, вероятно, когда-то был мягким, виднелись следы ног. По отпечаткам видно, что на ногах были еще и перепонки.

А сейчас это сокровище - мое, только как забрать его с собой? К несчастью, в этом лабиринте снова закрылся путь, и я должен вернуться назад, чтобы отыскать другую дорогу.

Неоценимой оказалась для меня моя четвероногая подруга Бэби. Она не нуждалась в нити Ариадны, чтобы найти правильное направление в этом подземном лабиринте, и руководствовалась своим инстинктом. А он ей никогда не изменял.

Наш новый проход заградила огромная, словно настоящий великан, хелония -черепаха с длинной, как гадюка, шеей.

Из руин третьего, узкого темного коридора виднелась странная голова игуанодона с длинной, вытянутой вперед мускулистой шеей. Это животное, вероятно, было предком крокодила. Вооружена она не только страшными зубами, но и двумя прямыми рогами на лбу.

То, что я увидел в подземелье, напоминало настоящий музей.

В сланцевых плитах виднелись отпечатки листьев, деревьев, целых веток, остатки древних жуков, бабочек, рыб и птиц, летучих ящериц и т.п. Кто собрал эту богатую и разнообразную коллекцию? Здесь и жители суши, и пресных вод, и морских глубин, животные, которые летали в воздухе, и наземные растения.

Слюдистый сланец часто таит в себе и драгоценные металлы. Не раз я встречал богатые серебряные жилы и пряди чистого серебра, а на одном месте между черными камнями сверкали великолепные самородки чистого золота. И я бросил здесь и золото, и серебро!

Я искал воздуха и воды!

 

Пещера горного хрусталя

В слоях слюдистого сланца воды не найдешь. А в моей фляге воды осталось всего только на несколько дней. Я не рассчитывал на такое длинное путешествие и захватил с собой только двенадцать литров воды, и ту вначале не очень берег.

Да и откуда возьмется здесь источник? Разве возможны здесь осадки? Надо мной царство вечного льда. Там не возникнут источники, не упадет дождь, ибо лед никогда не тает. Однако я все же надеялся, что воду найду. Если теплота медного рудника растопила столбы ледовой пещеры, то может случиться и так, что жар новообразованного базальта разогреет целую гору, на ее склонах растает лед, и вода где-то, наверное, просочится сквозь скалы.

Только на это я, собственно, и надеялся. До ледовой пещеры я уже не мог вернуться, чтобы пополнить свои запасы воды, потому что на моем пути появился базальтовый грот. А в том гроте такая жара, что через него не пройти. Однако я не могу ждать, пока воздух смежных пещер смешается с горячим воздухом и во всех слоях станет более-менее сносным для человека. Кто знает, когда это будет? Я должен идти вперед!

Трещина между сдвинутыми сланцевыми слоями сначала вела поперек, далее направилась стремительно вниз. Стены этой трещины такие ровные, что спускаться по ним было мне не под силу. Опять взял веревочную лестницу и привязал ее к позвоночнику Бэби, она осталась наверху, а я спустился вниз.

Затем медведица удобно и ловко подвинулась за мной сама. Если будет необходимость вернуться назад, то Бэби полезет с лестницей на поясе первой, а я - за ней.

Больше всего мешал мне багаж. Его приходилось волочить сквозь узкие коридоры.

Мы уже почти на двадцать метров спустились так по отвесной каменной стене, а снизу все еще дул быстрый ветер. Но как только мы попали на дно, ветер утих. Мы оказались в узком дупле, в котором двое едва могли поместиться. Отсюда не было никакого выхода.

Бэби испуганно смотрела на меня, навострив уши.

- Не бойся, Бэби! Беды нет! Ты слышишь, как звенит под ударом молотка стена, которая преграждает нам путь? Недалеко уже и освобождение. Эту стену мы завтра проломим. Но сначала должны отдохнуть, потому что мы не спали с тобой уже полтора суток.

Надо заснуть хоть на несколько часов. Ведь для нас это была тройная ночь. Ночь сна, ночь подземелья, и полярная ночь, которая длится полгода.

Первая из этих трех ночей прошла, и я проснулся.

В нашей спальне, когда мы туда прибыли, термометр показывал 2 градуса тепла, а когда проснулись, температура поднялась до 10 градусов. Видимо, от дыхания гостей, что в ней спали, воздух стал душным. Наши легкие за пять часов сна потребили много кислорода. Надо скорее вырваться из этой тюрьмы. Но это оказалось не таким легким делом, как я думал.

Удары о стену, которая пересекла нам дорогу, давали знать, что за ней есть широкое пространство. Но когда я начал разбивать ее, черенок кирки после каждого удара сильно бил по моей ладони. Как оказалось, потом, под слюдистым сланцем лежали кремниевые массы.

Ценой больших усилий выдолбил я дыру, сквозь которую можно было просунуть руку. Стало ясно, что киркой и железным ломом здесь пути не открыть. Я должен перейти к более смелым и решительным средствам - при мне были пироксилиновые шашки. Одну из них я сунул в выдолбленную дыру. В шашке был заводной механизм, вызывающий взрыв в заранее обозначенное время. Мы с Бэби пролезли в шахту и притаились. После взрыва покатился тупой грохот, который еще долго отдавался в подземелье. Казалось, что скалы за скалами с неистовым грохотом катятся куда-то в бездну.

Дыма от взрыва в нашей шахте не было - это верный признак того, что он нашел себе выход в другом направлении. Я добрался до только что образованной бреши, взял магниевую проволоку, зажег её и осветил все вокруг. Такое могло присниться только сказочникам «Тысячи и одной ночи», когда они в своем богатом воображении путешествовали в пещерах с драгоценными камнями.

Перед моими глазами открылось пространство, которое шахтеры называют «хрустальным подземельем». Подобные пещеры уже встречались под горой Монблан, находили их и в других местах, но величие и очарование ни одной из них нельзя приравнять к обнаруженной мной. Потолок пещеры - ослепительно-белый, покрыт мелкими белыми хрусталиками, будто укутан кварцевым паром. Чуть ниже сверкали шестигранные кристаллы. Освещенные, они казались раскаленными углями. Весь свод пылал бриллиантовым пламенем. Стены закрывали призмы с полметра длиной, которые торчали группами, а дно пещеры было густо застелена четыре- пятиметровыми хрустальными столбами и шестигранными пирамидами. Кое-где из двух хрустальных столбов образовывался один, и их поверхности сверкали мелкими кристалликами. Вокруг блестят, искрятся, играют цветами радуги стены и потолок. Тени нигде не найдешь - все вокруг искрится и горит разными цветами.

Здесь не увидишь ни руды, ни глины, ни камней! Только кристаллы, и между ними нет ни желтого цитрина, ни бурого топаза, ни черного мориона - все они прозрачны, как родниковая вода. В диаметре эта сказочная круглая пещера имеет не менее ста метров!

Я вошел в неё с таким страхом, словно входил в храм неизвестного подземного бога. И действительно, зрелище было величественнее всех церквей, построенных когда-либо руками человека. Человеческий разум не мог придумать такой роскоши. На каждой стене поток лучей, мозаика радуги, внизу, в глубине, - прислоненные друг к другу хрустальные столбы, местами набирают готической формы, образуя возвышения.

 

Первобытный человек в хрустале

Хрустальное возвышение образовалось из целой кучи прильнувших друг к другу шестигранных пирамид. Это были выше человека грубые столбы - обеими руками их не обнимешь. Сюда сходишь благоговейно, как в тайное святилище.

Я прикрепил магниевую проволоку к одной из пирамид и, осветив этот сказочный хрустальный колонный зал изнутри, двинулся осматривать его.

Попав за хрустальные столбы, я испуганно отшатнулся. Внутри огромной хрустальной призмы передо мной стоял человек.

Подобно тому, как в мелких кристаллах и кусках янтаря исследователи находят древних жуков и насекомых, так и я здесь, внутри хрустальной массы, нашел первобытного человека.

Не четвероногое первобытное человекоподобное животное, а настоящего человека, с прямой осанкой. Это был высокий мужчина с ровным высоким лбом. Все его тело, кроме лица, покрыто шерстью. Ведь первобытный человек еще не умел ни ткать, ни убивать, питался растительностью, а потому природа одевала и кормила его, как и других животных. Тело современного человека покрыто едва заметными волосками, а первобытный человек в борьбе с суровым климатом нуждалась в надежной естественной одежде. Плечи, руки, грудь, ноги человека в кристалле заросли густой шерстью. Череп у него - высокий, нос - длинный, горбатый, скулы образовывали прямой угол. Уста его были сжаты, кулаки стиснуты, руки приподняты. Предположительно это был пожилой человек, потому что вьющиеся волосы на голове, борода и вся шерсть на теле были серебристо белыми. Как попал этот человек в хрустальную массу? Вероятно, так же, как мы с Бэби могли оказаться внутри одного из базальтовых столбов, если бы медведица своим звериным инстинктом не почувствовала то, чего не смог предвидеть мой человеческий разум.

Этот первобытный человек, вероятно, убегая с поверхности земли во время крупной катастрофы, попал в пещеру, на дне которой лежала уже готовая к кристаллизации насыщенная кремниевая жидкость. Человек, вероятно, увидел перед собой чистую, прозрачную воду и, возможно, хотела ее переплыть, или только напиться, и когда он только прикоснулся к поверхности «воды», тотчас же родился горный хрусталь. Весь этот хрустальный подземный дворец возник в одно мгновение. Озеро, наполненное кремневой жидкостью, превратилось в миллионы кристаллов, забрызгало ими стены и осталось общинами хрусталя на дне. Такая хрустальная призма стала тюрьмой этого отважного первобытного человека. Великолепная гроб - кусок хрусталя! В ней тело может храниться веками, потому что сюда не проникает ничего, что могло бы вызвать распад и гниение.

Образование горного хрусталя не вызывало таких явлений, которые бывают во время кристаллизации базальта. Не было ни взрыва, ни жары, которая могла бы испепелить, когда бы я попал между базальтовых кристаллов. Формирование горного хрусталя способствовало тому, что температура человеческой крови не изменилась бы и через десятки и десятки тысяч лет, потому что всю пещеру покрыли хрустальные слои, которые являются наихудшими проводниками тепла.

- Доброе утро, отец! - крикнул я, сняв шляпу перед уважаемой реликвией.

Мужчина в хрустале не ответил. Видимо, не знал по- венгерски. Интересно, на каком языке говорил он, пока не попал в пещеру?

Я снова отправился на поиски. Возможно, найду других современников первобытного человека.

Но не все хрустальные призмы были такими прозрачными. Две стороны призмы-гроба покрывал слой мелких кристалликов, от чего они потеряли прозрачность. В других призмах все боковые стены также были усеяны такими кристалликами. Я должен был сбить молотком внешний слой и пробить окошко, чтобы заглянуть внутрь хрусталя.

Какое-то безудержное любопытство не давало мне покоя.

Где есть мужчина, там должна быть и женщина!

Наконец, я наткнулся на призму, пять сторон которой были затемнены, но шестая прозрачна. Совершенный стеклянный гроб! В нем лежала, нет, в нем стояла женщина. Молодая красивая женщина была как живая. Лицо продолговатое, гладенькое, оливкового цвета, тонкий резной нос, губы пухленькие, лоб выпуклый. По типу оно напоминало современных малайцев. В момент катастрофы, когда кристаллы брызнули на ее тело, женщина от испуга подняла обе руки над головой. И сейчас руки ее, казалось, были сложены к молитве. Как только не разбили ее эти хрустальные массы?.. О, кристаллы очень осторожны ко всему, что попадает в их объятия. Даже нежное крылышко бабочки остается в кристалле невредимым и сохраняется веками, а шелковые волосы эпидермиса даже не согнутся в нем.

Женщине природа не дала такой одежды, как мужчине, но и не оставила ее без защиты - у нее были золотистые, темно-красные волосы, которые окружили, оплели и как бы завернула в золотисто-шелковую ткань всю ее фигуру, кроме лица и двух поднятых рук. Волосы, пожалуй, не прекращали роста со времени, когда эта фигура попала в призму. Итак, женщина должна жить еще и теперь! Говорят, что волосы человека растут и после его смерти, в выкопанных гробах находили волос больше, чем было на мертвеце. Я сам никогда такого не видел.

Но здесь, внутри кристалла, волосы мертвого не могли так разрастись. Ведь кристалл всюду плотно прилегает к коже. Кожа мертвого неподатливая, негибкая. Если волосы и дальше живет между хрусталем и телом, то из этого следует, что кожа еще мягкая, упругая и способна пропустить у себя волосок. Если волосы смогли так окутать все тело, организм должен быть живым!

В этих первобытных людях существует еще и теперь тайная жизни. И что в этом удивительного? Разве не находили в слоях каменного угля живых лягушек, хотя эти слои пролежали уже сотни тысяч лет?

Почему сохранилась жизнь лягушки в каменном угле?

Потому что не было ей куда деться, она не смогло ни улететь, ни испариться. Между индийскими факирами были такие, которых в состоянии голодного сна хоронили в землю, а когда их через несколько недель выкапывали, то эти факиры снова оживали.

Почему же не могло случиться такое чудо и с этими первобытными людьми? Ведь кристаллы проглотили их в одно мгновение.

Дыхание, тепло, биение сердца, все в один миг оказалось внутри кристалла, и тело не могло никак оторваться от них.

Следовательно, они должны жить!

С того времени, как эти первобытные люди попали в кристаллы, к ним не могло попасть ни одно из этих существ и организмов, которые изменяют материю, разрушают ее. Кровь не могла замереть, но не могла и пульсировать. Нервы застыли, мозг затуманился, все органы остановили свою деятельность - жизнь человека не исчезла, только скрылась. Эту жизнь еще можно вернуть.

Сердце мое дрогнуло, когда я, одинокий, затерянный в этой пустыне, подумал, что могу освободить похожих на меня существ, я мог бы услышать еще раз голос женщины, мог бы взглянуть в глаза, которые поняли бы меня. Я все время думал, что было бы, если бы эти люди ожили, заговорили со мной человеческим голосом, и каждый научил бы другого разговаривать на своем языке. О, какие тайны с тех древнейших времен рассказали бы они историкам!

Один человек, который мог бы рассказать нынешним людям все-все, что происходило двадцать тысяч лет назад, был бы для меня дороже всех сокровищ подземелья, до сих пор открывшихся передо мной.

Но когда я начал размышлять, следует ли шевелить из гроба людей и заставлять жить далее, меня охватил тайный страх.

Что будет, когда эти люди спросят меня: «Где наш мир? Если ты оживил нас, то отдай нам наш мир! Где наши поля, над которыми светилось небо и ночью, а днем невозможно было выдержать от света и жары? Где наши леса, в которых росли деревья, кора текла медом, а корни - молоком, где плоды, внутри которых была сладкая мука? Где деревья, из листьев которых струился освежающий напиток? Где гигантские существа, прокладывавшие нам путь в пралесах, и защищавшие нас от гиен? Где те страшные птицы моа, от которых мы отбивались камнями, когда хотели захватить их яйца? Где и вечнозеленая трава, в которой мы гнездились, как птицы, где цветастые, поросшие водорослями озера, в которых мы прятались от врагов? Где тот мир, в котором всегда только весна, лето и осень?

Тогда я поведу их на поверхность земли и покажу им мир: «Смотрите, вот он! Снег и лед, вечная ночь! Заря в этом мире - северное сияние!»

 

Двадцатитысячелетняя невеста

Моя нерешительность объясняется целым рядом трудностей и не только физического и психического характера. Прежде всего, каким образом открыть те гробы, в которых похоронены мои первобытные существа?

Как разрушить эти очень большие хрустальные столбы?

Хрусталь недаром называют вечным камнем! Он является гидрохимическим произведением, потому что формировался гидрохимическим способом, и никогда более не превратится снова в такую массу, из которой возник.

Правда, я могу разбить эту могилу. Для этого достаточно одного сильного удара в то место кристалла, где соединяются две грани шестиугольной пирамиды. Хрусталь тогда разлетится на куски. Но этот удар по острию кристалла дойдет до человека, в нем похороненном, так, как будто кто-то трахнул его молотком прямо по темени. Если этот человек живет, то от такого удара он непременно погибнет.

Есть и другой способ разбивать кристаллы.

Если покрытую шероховатой кремневой массой поверхность кристалла тереть другим камнем, то пирамида наэлектризуется, начнет светиться и разогреется. Когда в таком состоянии пирамиду вдруг облить ледяной водой, то поверхность ее со звоном начнет трескаться, и тогда даже слабыми ударами кристалл можно будет раздробить на куски.

Но где найти ледяную воду?

Эта мысль совсем сбила меня с толку.

Если бы я и оживил этих людей, то чем их кормить и поить? Питья уже и для меня мало, а из продуктов есть только консервы из медвежьего мяса. А если бы эти люди проснулись, я имел бы с ними хлопоты, как с малыми детьми, которые только родились. Их надо было бы поить молоком. Если так, то лучше спите и дальше спокойно! Вам безразлично, сколько времени сплывет! Сон для вас - только ночь, хотя и длинная. А я должен искать дорогу отсюда!

Теперь я полностью убедился в том, что из этой пещеры могу выбраться на волю. Выход должен быть где-то здесь, рядом с этим мавзолеем, потому что кристаллизация состоялась в тот момент, когда мужчина и женщина вступили в жидкость кремния.

Если за их спиной была другая пещера, то хрустальные брызги загородили ее. И по звуку легко можно найти эту пещеру.

Недалеко от женской фигуры лежала похожая на полушарие масса. Присмотревшись к ней поближе, я обнаружил, что это скорлупа из яйца диорниса.

Эта огромная птица жила еще каких-то двести лет назад на острове Новая Зеландия. Малайцы - жители этого острова, охотились на диорниса и ели его мясо. В конце концов диорнис был окончательно истреблен на земле. Прадревние люди не умели ловить эту птицу, но яйца от неё воровали. Эта сильная птица храбро защищалась, поэтому нелегко было победить её и более поздним людям, которые уже имели оружие.

Мне посчастливилось найти полскорлупы от яйца диорниса, которая, вполне вероятно, служила какой-то посудиной для этих людей. Поднять ее, чтобы осмотреть, я не имел времени, ибо для этого пришлось бы освободить эту скорлупу из-под слоя малых и больших кристаллов, которые приковали ее к почве. Возможно, я еще вернусь к ней.

Разыскивая дальше, я заметил другой указатель.

От хрустального мавзолея в грот, образованный сосульками, ведет наклонная галерея. Ее склон, как и все в пещере, был устлан белыми, как бриллианты, кристаллами. И местами здесь виднелись желтые, цвета ржавчины, пятна, которые лежали в правильном порядке - одно слева, другое - справа.

Это были, вероятно, следы человека, пришедшего сюда из другой пещеры и занесшего на ногах пыль железной руды. Эта грязь образовывала пятна на белых кремниевых кристаллах. Почему же здесь следы только одного человека? Наверное, потому, что прадед, нес свою уставшую правнучку на руках. Она, видимо, была его любимицей. Возможно, она была последняя из его рода, которую удалось спасти от катастрофы. Возможно, найденная в кристалле девушка была всех милее для него.

Чем больше смотрел я на эту фигуру, тем тяжелее становилось у меня на сердце. О, если бы я мог вернуть тебе жизнь!

Если останусь в живых, то вернусь и одолею ради тебя всесильную смерть.

Здесь, на месте, я обручился с двадцятитысячелетней девушкой, назвал ее своей невестой и поклялся ей, что никого, кроме нее, не буду любить ни на земле, ни под землей.

Не знаю, так ли было на самом деле или только мне казалось, но я видел, что девушка мне улыбается.

Бедная добрая Бэби, когда увидела, как я скучаю по спящей красавице, пожалела меня, подошла к хрустальному гробу и начала его лизать. Думала, что это лед и его можно растопить.

Когда вернусь, то женюсь на своей невесте. Но тем временем, как и положено честному молодому человеку, позабочусь, чтобы было чем содержать ее, когда она оживет. Потому что как на земле, так и под землей это является главнейшей обязанностью мужчины, который хочет жениться.

Итак, несем дальше свою котомку, Бэби!

- До свидания, волшебная древняя мисс!

Не поверю, что это не принцесса. Вернусь еще раз, чтобы посмотреть на нее! А какие у нее должны быть глаза!

 

Дворец кита

Следы повели к кристаллам, похожим на орган. Дойдя туда, я заметил, что эти хрустальные столбы поднимаются наклонно, так как их подножия оторвались от скалистой стены и стоят наискосок.

В темной щели моя лампа показывала вход в какое-то углубление. Трещина между скалой и кристаллами была достаточно широкой. И я, и моя спутница смогли пробраться через неё и перетащить за собой котомку.

Коридорчик повел через доломитовую массу, которая содержала в себе железную руду.

Но самой большой радостью для меня было то, что я с первого же шага попал в грязь.

Где грязь, там должна быть вода! Бэби остановилась и с наслаждением принялась лизать жидкость, которая струилась по скале.

Коридор пошел теперь вглубь. Как показывали мои приборы, мы были на высоте двадцати метров над уровнем моря. Наконец, коридор стал шире и выше, в нем начали встречаться углубления и пропасти. А чуть позже передо мной открылась пещера около ста пятидесяти метров в ширину. Темная, обычная пещера, без каких-либо украшений на стенах.

И все же в ней прятался ценнейший клад! Посреди пещеры лежало озеро, окруженное полукруглой скалистой галереей, по которой можно было продвигаться. Со второй, недоступной половины скалистой стены с высоты тридцати метров стекала к озеру тоненькая струйка воды.

Звуки этого водопада были для моих ушей сладкой симфонией! Мы нашли воду!

Я бросился к озеру с флягой, но Бэби опередила меня и, как щенок, начала лакать воду.

Однако после первого же глотка она уже пожалела, что с такой радостью бросилась сюда. Покачивая большой головой, посмотрела на меня и сердито заворчала.

- Что, нехорошая вода, Бэби? - спросил я испуганно и попробовал сам. Ох! Ведь это горькая лечебная вода, которую наливают в бутылки.

- Боже мой! - начал я сетовать на судьбу. - Подожди,

Бэби! Мне что-то пришло в голову. А может, вода, которая течет напротив, пригодна для питья?

Бэби поняла меня и, когда я сел на ее спину, поплыла к тому месту, где ручеек вливался в озеро.

- О, какое счастье! - воскликнул я радостно, глотнув воды. И Бэби не колебалась, повернула морду к ручью и, пока я наполнил свою флягу, достаточно напилась.

Была это пресная, чистая, как хрусталь, вода и такая ледяная, что даже в зубы заходила.

«Почему же в озере вода такая горькая?" - думал я, наполняя флягу. А набрать воду не так просто - нужно было ловить ручей узкой шейкой фляги. А к тому же еще и Бэби подо мной не стояла спокойно. Прошло несколько часов, пока я набрал воды.

Когда все было сделано, я подал Бэби знак возвращаться на берег. Питье у нас есть, теперь можно уже что-то и поесть. Вероятно, Бэби тоже проголодалась. Итак, вернемся к своей котомке.

Когда мы выбрались на берег, я с испугом увидел, что котомки на месте нет. Исчезла, пропала! Но я хорошо помню, что положил её на эту прибрежную скалу, а у неё оставил кирку и железный лом. Они исчезли. Неужели здесь были злые духи? А может, пещерные карлики?

Бэби поняла моё отчаяние и начала действовать. Она не думала о злых духах, а потому подняла голову и принюхалась. Наконец ткнула меня мордой и с веселым бормотанием показала на скалу вверху. Посмотрел туда и я. Высоко - где-то за пять метров - на скале лежал мой узел и все мое снаряжение.

Как они оказались там? Ведь я оставил их в другом месте. Как теперь добраться до них. Кто их туда положил? Конечно, никто, кроме меня. Но как же сам я оказался на целых пять метров ниже котомки? Оказывается, что за то время, пока я наполнял свою флягу, озеро вместе с нами опустилось на пять метров ниже.

Получается, что это уже не просто озеро, а часть открытого моря. Вот почему такой горькой и соленой была вода, которую мы хотели пить. Оказывается, мои догадки правильные. Наша суша лежит на льдине, плавающей в море. Но теперь скорее бы поесть! Двадцать четыре часа мы с Бэби не имели и маковой росинки во рту. Харчи я имею, но как до них добраться?

Бэби побежала к воде. Не знаю, что она искала там, но я должен был самостоятельно вскарабкаться к котомке. Наконец это мне удалось. Два года уже я не пил ключевой воды! После нее мне впервые по-настоящему хочется пообедать. Точнее сказать -поужинать. Поскольку тут нет полудня и обеда. Здесь вечная ночь. И когда бы мы здесь не ели - всегда ужинаем.

Сегодня Бэби обошлась без моего ужина - она нашла для себя богатый стол в море. На скалистых обрывах, из которых спала морская вода, осталось полно слизней. Бэби знала из приобретенного опыта, что слизни, которые остаются на скалах после прилива, всегда хорошая пища медведей. Эти вкусные, умные зверушки так прилипают к скалам, что хоть ножом их отколупывай. Бэби же сдирает их прямо когтями. Некоторые из них попробовал и я - на вкус они не хуже устриц. Ища улиток на скалах, я нашел большую зеленую массу, в которой узнал драгоценную амбру - это ценный продукт в медицине и парфюмерии, который образуется в животе китов. Как амбра попала сюда?

Итак, деликатесов и воды здесь было достаточно и для меня, и для Бэби. Может случиться, что в воде мы найдем таких же белых рыбок, как живущие в североамериканской Мамонтовой пещере, которая тянется на двенадцать миль от побережья и имеет, много залов. Один из них называется зал Великанов, второй - зал Привидений, потому что в нем полно мумий древних ацтеков. Там же, в подземелье, лежит и огромное озеро, его зовут Мертвым морем. В этом озере и живут те рыбки. Обо всем этом я рассказывал Бэби, которая, использовав прилив на море, медленно поднималась, добралась до меня. Видно, Бэби наелась досыта, потому что уселась у моих ног и под шум прибоя внимательно слушала мой геологический рассказ.

Что подземное озеро так бурно кипит, было для меня новостью. Подземные озера должны быть тихими и гладкими, как зеркало. Это озеро кипело. Видимо, где-то далеко в открытом море разыгралась страшная буря, волны и натиск которой дают о себе знать и здесь.

- Завтра, если будет тихо, возьмем сети и попробуем рыбачить. Возможно, поймаем хоть одну рыбешку. Хорошо, Бэби? А теперь пойдем спать!

Но судьба мне всегда судила так: когда я просил мало, то получал много.

Заснул я с желанием поймать в этом озере хоть маленькую рыбку, а проснулся от ужасного храпа. Бэби тоже всегда храпела, и я уже привык к этому. Но это был не медвежий храп, а в сто раз сильнее шум, который то усиливался, то стихал. Что-то с необыкновенной силой то вдыхало, то выдыхало воздух. Когда вдыхало, было похоже на легкий ветер, когда выдыхало, напоминало безумную бурю.

Неужели мы попали в пещеру Полифема?

Когда я ложился спать, то ради экономии топлива всегда гасил лампу. Погасил я лампу и здесь. Однако вокруг все было видно, - это светилась вода. Какой-то тусклый фосфорический свет пробивался сквозь воду и вспыхивал на гребнях волн ослепительным сиянием. Там, где волны разбивались, брызги водяных капель блестели, как искры.

Среди светящейся воды лежало большое неуклюжее тело. Это был кит. Просил я небольшую рыбку, а получил кита.

По размерам он напоминал дунайский корабль - кит был длиной сорок метров.

Голова его до половины появлялась из воды, и волны перекатывались через его страшную пасть; жирный язык спокойно лежал под костяной сеткой, а глаза были полуприщурены. Теперь я понял, кто это так храпел.

Значит, эта пещера была опочивальней кита. А этот кит был матерью. Об этом я узнал, когда увидел, что на поднятом из воды хвосте кита спал маленький принц. Волшебное дитя! Только чуть больше буйвола. Двумя маленькими ладонями с пятью пальцами (точь-в-точь как у человека!) обняло оно хвост своей матери, чтобы не упасть при колыхании.

- Это уже действительно хороший кусок для жаркого! - Шепнул я Бэби, что облизывалась, предчувствуя хорошую свежину.

- Подожди только. Мы не должны обижать этого кита. Нам надо его использовать.

Бэби не понимала этого, потому что не была коммерсантом. Но я знал, что делаю! Сразу вымыл в озере все пустые банки. Кита я мог забить легко. Случайно я принес с собой в узелке несколько гарпунов с взрывчаткой. Этими гарпунами стреляют из винтовки или прямо бросают их в кита. Пробивая китовую шкуру, гарпун взрывается, и животное мгновенно погибает. Этот великан, весящий полтораста тонн, пугливый, как слабый щенок, поэтому и гибнет от легкого удара. Но у меня была причина не делать покушения на его жизнь. Я знал, что если забью кита, то его гниющий труп наполнит пещеру таким зловонием, что в ней нельзя будет оставаться. Ведь медведица его съест не скоро, а человеку для еды кит непригоден.

Великан тем временем перестал храпеть и только очень сопел. Он выпускал из носа целые столбы пара с таким свистом, словно пар вырывался из котла паровоза. Затем кит глубоко зевнул, двумя лапами-плавниками протянулся в воде и начал помахивать хвостом. Это был знак для китенка, что пора просыпаться. Китенок скатился в воду и, неуклюже плавая, подпрыгивал вокруг своей матери, как собачка. Мать довольно хрюкала. Наконец она высунула свой толстый, как бочка, язык, и малыш быстро вскарабкался на него. Мать сначала втянула детеныша в пасть, потом выбросила. Это было утреннее купание. Пожалуй, мать слизывала с малыша морских клещей, которые нацеплялись на его шкуру.

Почему кит всегда выискивает тихие места, в которых никто не трогал бы его? Чтобы лелеять малого. Известно, что кит, это крупнейшее из морских животных, не рыба, а млекопитающее. Рождает он живых малышей, как правило, одного, а иногда и двух. Лелеет их целый год, пока они подрастут.

Уход за малышом у кита - хитрое дело. Грудью он может кормить двух. Но грудь его - под водой, и поэтому кит должен лежать на спине и так кормить малышей. Увидеть это удается немногим. Когда кит кормит малыша, его слуховые и зрительные органы находятся под водой - самка лежит головой вниз, и это кружит ее. В таком состоянии на нее легко могут напасть морские или наземные враги, которых у кита немало. Поэтому для кормления самка выбирает самое безопасное место.

Мне выпало счастье видеть это зрелище вблизи. Более того, у меня созрел слишком дерзкий план, но осуществил я его удачно.

Когда я увидел лежащего навзничь кита, а потом наблюдал, как самка ныряет в глубину, чтобы поднять малыша из воды, то сказал маленькому принцу так: - Видите ли, ваше величество, для вас безразлично, вырастете вы за шесть лет, или за пять. А если бы у вас была сестричка, вы, видимо, должны были бы делиться с ней? Поскольку вы одиночка, то я буду брат вашего величества. Согласно учению Дарвина, мы и так родственники. Кит - единственное млекопитающее, которое имеет на передних конечностях пять пальцев. Я столько же, а разве это не доказательство, что мы родственники? Если так, то прошу уступить и дать мне доступ к животворной жидкости!

С этим я с пустой банкой подплыл к киту-самке и уселся рядом с принцем.

Тот немного поворчал на меня, однако прогнать не мог. Когда он ударил меня хвостом, то я толкнул его ногой, и тогда китенок поверил, что я действительно его братец.

Между тем, с помощью тоненькой каучуковой трубочки я высосал абсолютно все молоко со второй груди. Моя жестянка наполнилась наполовину.

Я справился скорее принца, и когда тот еще сосал, я уже был на берегу.

Какая замечательная добыча! Восемь литров вкусного молока, жирнее, чем у буйвола. Я разлил его в пустые жестяные сосуды и плотно позакрывал, рассчитывая на то, что оно пригодится позже. Бэби молока и не понюхала, она ждала мяса. И я сказал ей, чтобы она на это и не надеялась.

А, впрочем, Бэби, может, и дождется лучшей добычи. Если заплыл сюда кит, то могут заплыть и тюлени, моржи и морские львы. А белый медведь не нуждается ни в сетях, ни в гарпунах, чтобы добыть пищу. Решив, что сынишке уже достаточно молока, самка-кит перевернулась. Малыша, который нырнул под воду, она схватила пастью и затем сама тоже погрузилась в глубь озера.

Если бы мне повезло так несколько раз, я обеспечил бы себя продовольствием на всю зиму. А у меня была еще и медвежатина. Кстати, среди охотников существует поверье, что тот, кто долго питается медвежьим мясом, непременно седеет - волосы становится белыми, как шерсть полярного медведя. Не верю я в это, а если это и правда, то мне безразлично.

Кит каждые шестнадцать часов заворачивал в пещеру лелеять своего сына. У меня уже не хватало посуды, и я не имел куда сливать молоко. Теперь я уже начал задумываться над тем, чтобы оживить двух прадавних людей, вернуться к ледовой пещере по свое снаряжение и с остатков молока начать производить сыр.

Кит щедро поставляет сырье для молочного производства.

 

Война между великанами

И я поселился в пещере, где есть родниковая вода и молоко. Не хватало только топлива для освещения, и поэтому приходилось тратить его экономно. Было время, когда море само освещал пещеру. Свет, возможно, был связан с северным сиянием на поверхности земли. Заметил я и другую примету того, что море и озеро соединены между собой. В пещере температура была такая же, как в море - один градус тепла.

Вам кажется, что это холод, но я уже привык к нему. Когда я не спал, то двигался, чтобы согреться, а спать ложился рядом с медведицей. Ее тело согревало лучше печки. Можно представить себе, сколько излучает тепла тело, которое весит двенадцать центнеров. Бэби теперь уже спала подолгу. Приближалось время ее зимней спячки. Я мог разбудить Бэби только когда трубил ей прямо в ухо, но без потребности, я не беспокоил ее.

Однако одно необычайное событие все же заставило меня нарушить сладкий сон Бэби. Правда, это великолепное зрелище разбудило бы ее и без меня.

Однажды озеро в пещере засияло необычной электрической вспышкой, а высокая, как гора, волна предвещала прибытие обладательницы пещеры. Уже не раз наблюдал я такую примету появления кита, но теперь волны бушевали сильнее, чем обычно. Причину этого явления я узнал через несколько минут.

Кит вынырнул из-под высокой, как гора, волны. Своего детеныша он, как всегда, держал в пасти. Но теперь мой знакомый кит примчался сюда не один - на поверхности воды подпрыгивало другое чудовище - амбровый кит. Это чудовище, в кишках которого собирается амбра, иногда кусками в полцентнера, также является родственником обычного кита.

Если обычный великан-кит является самым смирным в мире животным и питается мелкими морскими слизнячками, то его родственник, амбровый кит, питается только мясом - настоящим лакомством являются для него акула и кит обычный.

Акула, этот страшный хищник, когда найдет кашалота - амбровый кита - от страха прячется в ил, а часто даже вылетает на берег. Если акула может перекусить пополам человека, то кашалот разрывает зубами акулу. Кашалот - страшный враг обычного кита, хотя из его мяса он съедает только язык.

Как видите, это большой сладкоежка. Остальное мясо он бросает. Кашалот очень любит поживиться малышами кита, поэтому всегда и охотится на них. Кит не имеет зубов - у него только костяная сетка и неба. Грызть и кусать ними он не может. Зато в амбрового кита имеется сорок восемь острых зубов. Все они расположены в ряд на нижней челюсти - впереди длинные, за ними меньше. Эти зубы похожи на огурцы. Самый маленький из них весит килограмм, самый большой - два. Этими страшными зубами чудовище способно сокрушить шлюпку. Амбровый кит вдвое меньше обычного, и головы у них одинаковые. Непомерно большая голова кашалота занимает половину его тела. Позвоночник - изогнутый кверху. Тело кашалота - бархатистокрасное, выигрывает зеленовато-синей краской, его язык - кроваво-красный и виднеется между челюстями, когда открывается пасть. Обычный кит - чувствительное, нежное существо. Самое малое ранение причиняет ему смерть. Раны от копья, которые у человека легко заживают, для кита являются гибелью. Амбрового же кита можно поранить только в двух местах - там, где голова соединяется с позвоночником, и на брюхе. Череп его твердый, как камень, а когда этот кит рассвирепеет, то может головой проломить боковую стену корабля. Другие части его тела окутаны крепкими, как кость, жилами. Вот это чудовище и напало на моего кита.

Испуганная кит-самка отправилась в убежище, но хищник бросился за ней через туннели в скалах и через пещеры ледовых гор. Теперь они встретились в этом озере, борясь не на жизнь, а на смерть. Кит от страха храпел, сопел, выдувал пар из ноздрей. Он занял удобное для борьбы место - большую голову спрятал в узенькую бухту, к которой враг не имел доступа. Единственным средством защиты кита является его хвост. Правда, этот хвост - страшное оружие. Китоловы рассказывают, сколько всякой беды может причинить кит своим хвостом. Подбросит шлюпку вместе с двенадцатью матросами в воздух, одним взмахом хвоста рассечет паром надвое так, будто бы его пилой распилили.

И теперь, когда хищник-кашалот бросился на него, чтобы зубами разорвать его бок, кит махнул хвостом. Кашалот грохнулся о скалистую стену аж на другой стороне пещеры, но это не отбило у него желание продолжать борьбу. Как видно, его костяной панцирь выдержал удар. Хищник начал новый штурм.

- Проснись, Бэби! Беда! - Крикнул я просто на ухо медведицы и хлестнул мою подругу по носу. Она сразу же проснулась. Если кашалот забьет кита-самку, пропало наше молочное хозяйство!

Я зажег магниевую проволоку. Затем отыскал свои гарпуны и поспешил вмешаться в эту борьбу.

Это был необычный, замечательный морской поединок!

Только теперь, при полном освещении, имел я возможность впервые хорошо рассмотреть нашего кита. (Свет не мешал борцам - у них очень слабое зрение). Спина моего кита была коричневой, на брюхе - белела пятно. В широкой пасти его, вместо зубов, виднелась черная костяная сетка. От шеи до живота шкура его сморщенная, в глубине эти морщины - кроваво- красные. Когда кит шевелился, эти красные полосы прекрасно сверкали на мраморно-белой шкуре. Думаю, что моя знакомая среди своего племени была настоящей красавицей.

Борьба между двумя великанами не утихала ни на минуту. Оба так били хвостами, что волны поднимались аж на двадцать метров, а в пещере водяные брызги летели, как сильный дождь, заливая лицо и глаза. Кит начал визжать, как кабан, когда его закалывают, только в тысячу раз сильнее, и раз за разом бил хвостом по голове кашалота, и эти удары отдавались, как раскаты грома.

Все время кит держал своего малыша в пасти, не выпуская его оттуда ни на минуту, и облизывал языком его голову.

- На помощь, Бэби! - крикнул я медведице. - Если победим, будет у нас и мясо.

Бэби не нуждалась в каких-либо поощрениях. Медведи знают, что делать в таких случаях. Они умеют нырять, плавать, под водой могут забить и морского слона, если встретятся с ним. Бэби только того и ждала, чтобы кашалот, который хитростью избежал удара китового хвоста, подкрался к голове самки. У Бэби был неплохой опыт - не раз она уже охотилась на китов вместе с китоловами. Когда вдруг кашалоту удалось добраться до китовой головы, мне показалось, что кит погиб. Но Бэби с высокой скалы мгновенно прыгнула на спину кашалота, запустила страшные когти в его шкуру и прокусила шею хищника именно в уязвимом месте.

Бэби, как видно, была опытным китоловом. Теперь уже кашалот испугался. Он почувствовал, что ранен в самое уязвимое место. Из-под разорванной шкуры начал литься тот драгоценный жир, за который и ценится кашалот. Этот жир называется спермацетом. Теперь я увидел собственными глазами то, о чем не раз думал. Кашалот, подпрыгнув над водой не менее чем на пятнадцать метров, спиной упал в воду.

Я поспешил использовать эту минуту и мгновенно бросил ему в брюхо гарпун, действие которого смертельно, если он попадет под шкуру. На воде поднялись такие волны, что заплеснуло всю пещеру. Когда я стал разглядывать, страшного чудовища уже не было - он исчез под водой. Вместе с ним исчезла и моя медведица. Я испугался, что чудовище потопило мою Бэби. Но через несколько минут Бэби вынырнула из воды, ловко выплыла на берег, стала на скалы и долго-долго смотрела в воду. Борьба была закончена. Мой кит спокойно лежал на воде. Казалось, что его глаза с длинными ресницами полные благодарности и щурятся на меня. Может, кит узнал во мне своего спасителя? Наконец он начал плакать (у китов также есть слезы), а затем, обессиленный, заснул.

 

Путешествие в кашалоте

Прошло полчаса, и амбровый кит снова появился на поверхности воды, но он больше не шевелился. Кашалот был мертв.

- Теперь он наш! - Сказал я Бэби, взял веревку, сел на спину медведицы и поплыл к туше кашалота.

Двадцатиметровое чудовище и мертвое вызвало страх. Большинство клыков кашалота было длиной шестнадцать сантиметров, то есть длиннее, чем у крупнейшего дикого кабана, ширина их - восемь сантиметров, и гладкие они, как слоновая кость. Самая ценная часть кашалота - голова. Именно в ней, между костями и кожей, в своеобразных углублениях содержится драгоценный жир. Но голову я оставил напоследок. Важнее было разобрать его тушу, так, как если бы прошел хоть один день, кашалот начал бы гнить и так вонять, что близко к нему и не подступишься. Я привязал амбрового кита веревкой под челюстью и с помощью Бэби извлек тушу на скалистое побережье. Здесь было легче разбирать её.

Прежде я распорол шкуру. Сдирать ее мне помогала Бэби. Шкура пригодится для шатра. Подходит она и для подошв на сапоги. Под шкурой была тоненькая, как шелк, пленка. Из нее в Гренландии изготавливают рубашки для девушек. Сворачивая эту пленку в свитки, я вспомнил о своей невесте. Будет и ей из чего шить белье.

Потом начали снимать сало. Оно покрывает спину кашалота десяти-двадцатисантиметровым слоем. Я срезал его широкими ломтями и бросал прямо в воду. Оттуда я легко его смогу выловить, когда оно мне потребуется. Под салом был костяной панцирь, которым покрыто тело кашалота и который нелегко врубить даже топором. Под панцирем содержится красное мясо (мясо обычного кита - черный). Это уже добыча Бэби. Для нее такая добыча то же, что Калифорния для искателей золота. На радостях она забыла и о своей зимней спячке.

Потом дошла очередь и до головы кашалота. Но перед тем как открыть углубления в костях, где содержится спермацет, необходимо было позаботиться о мехах для жира. Для мехов можно было использовать желудок и кишки кашалота. А добраться до его нутра было не трудно. Ворота же открыты - пасть кашалота разинута так, что возом можно проехать. Нижняя челюсть длинная, ровная, как доска: из нее в сторону торчат зубы. На челюсти лежит длинный красный язык. Язык - вкусное блюдо, только надо его покрошить, засолить и закоптить. Но всему свой черед, а сейчас надо разбирать кашалота.

Во рту кашалота человек может стать во весь рост. Небо животные покрыто щетиной. Ноздри. Что снаружи образуют одно отверстие, соединены прямо с легкими. Хрящевидное горло ведет к мышцам, похожим на каучук. Именно с их помощью кашалот и ревет, когда дерется или, когда бывает влюблен.

А может ли амбровый кит любить? Еще как! У него сердце шириной с мои плечи.

Из пасти через глотку в первую брюшную полость ведет отверстие, через которое можно пройти только нагнувшись. Амбровый кит имеет четыре желудка. Первый из них полный желез, которые выделяют сок, которым размягчается проглоченная пища. Приходилось не раз видеть, как кашалот срыгивает проглоченную добычу, потом еще раз жует ее и снова глотает. Китоловы замечали, как кашалот выбрасывал проглоченную акулу и тут же снова поглощал ее.

В первом желудка кашалота температура была плюс 58 градусов по Фаренгейту. Желудок оказался совершенно пустым. Как видно, кашалот давно гонялся за китом и не имел времени охотиться на меньших рыб.

Из первого желудка во второй ведет узенькая щель, сквозь которую можно только пролезть.

На дне другого желудка я находил маленькие каракатицы и кости раньше проглоченных акул, которые не размякли еще так, чтобы могли пройти в третий желудок, непосредственно связанный с печенью. (Этот кит не имеет отдельных желчных пузырей). Третий желудок самый маленький из всех желудков кашалота. Это настоящая машина. Его стены вокруг проросли костями, между которыми, как между жерновами, перемалывается пища.

Когда я заглянул туда, то, признаться, испугался и сразу отпрянул.

Воздух внутри кашалота вообще был не очень приятным. С этого же желудка тянуло запахом, напоминающий запах неприятных лекарств, и я должен прекратить свою путешествие. Третий желудок работал полным ходом. Большое количество нервов и жилок еще двигались, между костями-жерновами еще оборачивался какой-то большой неуклюжий клубок. Когда я сокрушил и вытащил через горло чудовища друг за другом желудки, то в клубке с третьего желудка узнал огромного осьминога - чудовища морей, которое способно своими щупальцами задушить и человека. Но кашалот смог проглотить и этого неприступного хищника.

Проглотить осьминога кашалоту легко, но переварить гораздо труднее. Некоторые части тела осьминога никакой желудок не переварит. А какая от него ужасная вонь! Я не мог работать дальше, пока не наполнил этот желудок камнями и не пустил его на дно озера.

Вслед за желудком я пустил в воду сердце и селезенку, как никому не нужные. Но почки кашалота, по форме похожие на гроздь винограда, я взял, потому что они - лакомство. Печень взял также, потому что где-то читал, что благодаря печени с какой-то большой рыбы было возвращено зрение слепому. Возможно, и я воспользуюсь печенью как лечебным средством для моих первобытных людей.

Четвертый желудок кашалота самый просторный. Стены вполне ровные и скользкие. Этот желудок - цех химического распределения продовольствия, откуда вода и твердые вещества идут своими отдельными путями.

В брюхе кашалота есть еще один продукт. Это амбра. Она образуется только в желудке амбровый кита. Амбра - ценная сырье для парфюмерии и медикаментов. В Англии за одну унцию амбры платят восемь фунтов стерлингов. А я нашел в животе забитого кита кусок в полцентнера. Амбра была завернута в тонкую оболочку и приросла к стенам живота. Я думаю, что в брюхе кашалота амбра образуется из частей огромной каракатицы, которые амбровый кит не может переварить. Эта мысль подтверждается тем, что сырая амбра имеет запах, похожий на запах каракатицы. Этот кусок амбры (стоимость которого до шести тысяч фунтов стерлингов) я положил сушиться на скалу. Из длинных и толстых кишок я изготовил мехи для жира. Из жил сделал веревки.

Когда нутро кашалота было вычищено, я осветил это огромное сводчатое помещение и признал, что в нем действительно можно устроить жилье.

Очистка нутра кашалота заняла много часов. (Не говорю - дней, потому что здесь такого распределения времени нет).

Пока я возился с кашалотом, большой кит, как обычно, приплыл кормить своего малыша. Почему он не испугался, увидев, какой работой я занят, меня не удивило. Кит плохо видит, еще хуже слышит, а органа обоняния не имеет вовсе. Он, вероятно, и забыл о кашалоте. Память у него очень короткая - в очень большой голове мозга не больше, чем в вола.

Поэтому я совершенно спокойно мог наполнять жиром меха, изготовленные из кишок кашалота. Черпал я его из углублений в черепе, которые, казалось, были бездонными. Когда я опорожнил их, то через шесть часов они снова наполнились. Это произошло, вероятно, потому, что из головы кашалота идет длинный канал по всему телу, а жир выделяется в каждой мышце и стекает к черепу.

Из черепа надо было еще вынуть глаза. Они больше, чем у великого кита, по размеру напоминают ядро большой пушки. Из них у меня будут такие две чаши для молока, которых не увидишь и на барском столе. Вытащил я из воды обе челюсти кашалота, так как догадался, что ими можно воспользоваться как лестницей с двадцатью четырьмя ступенями, когда я буду выбираться из щели, в которую спустился.

Пока я возился, Бэби устроила для себя настоящий праздник. Она не слезла со спины кашалота, пока не захотела пить. Тогда она поплыла под скалу к источнику, а напившись, вернулась вновь. Бэби кашалота хватило бы на целый год. Правда, меня бы это не очень устраивал, потому что кашалот уже начинал вонять. Но когда с туши было снято сало и выбран весь жидкий жир, тяжелые остатки начали погружаться в воду. И, к удивлению Бэби, мясной остров вдруг утонул. Однако медведица наелась уже на целый месяц. И ее вес теперь была не менее двух центнеров. И горючего у меня теперь было достаточно. Кроме жидкого жира, я мог вытопить еще сала по меньшей мере сорок тонн. Жаль, что у меня не хватало пустой посуды, и мои принадлежности для вытопки жира были очень примитивными. Для этого я нашел на берегу яму, из которой, как желоб к озеру, сходила узкая щель. В яме я развел костер из мелких кусков шкуры кашалота и набросал на огонь больших кусков сала. Медленно костер разгорелся. О, это было феерическое освещение! К счастью, в пятидесятиметровом куполе было где развеяться дыму. Иначе я задохнулся бы. Пламя носилось до потолка, клубы дыма вверху вспыхивали вновь. Растопленный жир ручьем стекал на поверхность озера.

Я догадался не собирать его горячим. Ведь известно, что жир никуда не денется, потому-то я и оставил его остывать в воде. Затем на изготовленном из кожи кашалота плоту я мог выплыть в озеро и собрать жир, который покрыл всю поверхность, в свою посуду. Вода уже не поднималась рябью - озеро было тихое и спокойное, как поверхность большой бочки с застывшим жиром.

Меня интересовало, как поведет себя кит-самка, когда вернется сюда. Не испугается ли она большого костра и китового жира? Нет, мой кит совсем не испугался и освещение не поразило его, разве только он решил: «Вот как хорошо стали видеть мои глаза!» А жир пришелся ему по душе. Кит, видимо, подумал: «Вкусный бульон» - и начал с наслаждением лакать. Еще и малого принца угощал. Жир, конечно, для меня пропал, но он был возмещен молоком. За это в первое же доение кит дал мне целых двадцать семь литров молока, а я сразу же переделал его на сыр и в свою тетрадь для хозяйственных заметок записал: «Если хочешь, чтобы кит давал много молока, корми его китовым жиром!»

От очага я имел еще и другую пользу: необычно большая пещера так нагрелась, что, наконец, температура в этой огромной комнате поднялась до 16 ° по Реомюру. Для меня этого достаточно. Набросав сала в огонь и не имея другой работы, я взял тоненькую пленку с кашалота, рассек ее и пошил красивое женское платье.

Когда человек долгое время работает только иглой, то у него рождаются смелые, дерзкие мысли.

 

Поджог вулкана

Теперь расскажу вам, какие именно мысли роились в моей голове, пока я шил.

А думал я вот о чем: во-первых, сушу, на которой я сейчас нахожусь, принесла сюда огромная ледовая масса. Итак, если она эту землю принесла, то может ее и отнести.

Мое предположение поддерживалось и тем, что эту пещеру посещают киты. Они приходят сюда или из Гренландского моря, или из Ледовитого океана, которые, наверное, расположенные поблизости.

Нашу сушу, этот островок на льду, задерживают здесь только ледовые горы, ее окружающие. Если бы можно было вырваться между ними, то островок поплыл бы дальше.

Но куда?

Через Северный полюс в Америку? Морские течения, вероятно, подхватили бы его и отнесла бы куда-нибудь к большому материку.

Что могло бы освободить этот островок отсюда? Очень сильное землетрясение. А потом, как эта земля будет плыть между льдом?

Именно над этим я ломал голову. Трудно сказать, чьи идеи скромнее - мои, или Наполеона III, когда он сам, в сопровождении одного лишь орла, отправился добывать Францию; или Морица Беневского, который с одной пушкой собирался захватить целый остров Мадагаскар. И мной руководит не честолюбие - я хочу только выкрасть отсюда Землю Франца-Иосифа.

На этой земле я единственный и полновластный хозяин и есть все основания говорить сейчас о себе: «Государство - это я».

Я здесь и народ, и властелин. У меня огромные сокровища под землей, и я не имею никаких долгов. Вел я войну и на море, и на суше, вел победоносно. Покоренный враг заплатил мне контрибуцию. Есть и подчиненные - одного седлаю и езжу на нем, другого - дою.

Основанием для моих дальнейших планов были предположения, что мои первобытные люди зашли в эту пещеру с поверхности суши. Если так, то отсюда можно и выйти.

Я уже давно ищу выход. Боковых щелей здесь достаточно. Только вот загадка - которой мне пойти? Одни щели ведут вверх, другие - вглубь. Я выбрал последние. Коридор между скалами был очень узкий, местами я мог пролезть только на четвереньках. Этот коридор вел сначала через сланцевые слои, потом вниз через песчаник. В одном месте я услышал знакомый запах. Вспыхнула надежда: здесь поблизости должны быть каменный уголь и нефть.

Теперь надо идти осторожно, ибо где уголь, там и взрывчатые газы.

В одном из поворотов скалистого коридора я вдруг услышал голос живого существа.

Что это? Пчела гудит? Здесь, в подземелье? Выше 85 ° северной широты, где нет насекомых? Не было их и во времена образования каменноугольных слоев.

А эта пчела так и жужжит над моей головой, словно предостерегает, чтобы не приближался к ней, ужалит.

Это не сон, не заблуждение! Ибо если закрою уши, ничего не слышу, а открою - опять пчелиное жужжание. Подхожу ближе. Теперь мне показалось, что пчела попала в паутину и гудит жалобно. Начал я доискиваться, что это такое. Вдруг гул пчелы перешло в крик большой совы. Проводной цилиндр моей лампы загорелся красным пламенем. Теперь я уже знал, какая это была пчела. Если бы она ужалила, то я получил бы путевку на тот свет.

Из тонкой щели между скалами тянет нефтяным газом, который и гудит так жалобно.

Итак, я попал в опасное место. Уже ощущались угрожающие запахи.

Шахтерская лампа не защищает от опасности, а лишь предостерегает от нее - дает знать, что взрывные газы близко. Я прикипел к скалистой стене. Но почему моя лампа вспыхивала только у щели? Ведь если бы сквозь эту маленькую щель нефтяной газ просачивался только в течение одной ночи, весь коридор был бы полный газа, и моя лампа сразу почувствовала бы его. А эта нефть уже долгие тысячи лет гудит, поет здесь, как пчела. Значит, этот газ где-то исчезает. Я не бросился наутек. Ведь я искал именно то, что меня сейчас напугало. Я поставил шахтерскую лампу на землю - она уже не пылала - и попытался, пока мог видеть дорогу, продвинуться вперед. Меня толкало какое-то предчувствие. Я отошел далеко и, уже не видя света лампы, продвигался наугад. Теперь у меня объявился другой указатель. Я услышал какой-то особенный шум подземного водопада. При каждом моем шаге шум усиливался. Я догадывался, что передо мной большая пещера, через которую хлещет стремительная вода. Что это за вода, которая между льдом до сих пор еще не замерзла? Желание узнать обо всем вело меня вперед. В конце коридора начало светлеть.

Луч с неба!

Но разве это небо? Солнце не всходит на нем долгие месяцы! Но для меня и этот единственный луч был бы заря! Я не шел, а бежал, не чувствуя больше вони вокруг, а только видя перед собой свет. Чем ближе к нему, тем больше слышался и гул водопада.

Вдруг я вынужден был остановиться, увидев, что стою на дне пропасти. А наверху надо мной, на высоте, от которой кружилась голова, было то же самое отверстие, через которое струился надземный свет и виднелся клочок синего неба, а на небе улыбалась полная Луна. Лунный свет освещал пропасть.

Но это была не та Луна, которую я привык видеть, - спокойный, холодный, почтенный, равнодушный диск света, который всегда одинаково смотрит на нас. Эта Луна была, как веселый, придурковатый и смешной парень: она танцевала - прыгала вперед, назад, вправо, влево, её перекошенное лицо то вытягивалось от плача, то расширялось в улыбке. Конец её колеса то мерцал и колебался, то расплывался в два больших шара, которые снова соединялись.

Что творилось с Луной-парнем вверху?

Вскоре пропасть ответила и на это. Когда Луна бросила в глубину свой свет, я заметил большой слой каменного угля, который свисал над пропастью. С одной щели этой черной стены вытекала та струя, шум которой привел меня сюда.

Вода в ней была черная даже при лунном свете. Вокруг потока образовалось широкое болото. Оно тоже было черным. Таким образом, получается, что вода в потоке смешана с нефтью. Часть воды и нефти через какую-то щель вытекает в море, заполняя пространство между льдинами. Вторая часть нефти испаряется, и в этом газовом облаке преломляется вверху лунный свет. Я понял, что здесь, передо мной, настоящий нефтяной вулкан, который еще не вспыхнул огнем.

Эх, какой страшный взрыв могла бы устроить здесь всего одна спичка. И я твердо решил вызвать этот взрыв. Но так, чтобы он мне не повредил. Потому что это уже другое дело, чем быть крестным отцом новорожденному базальту. Здесь речь идет о поджоге вулкана. Но чего я этим добьюсь? Я достигну того, что огромное количество нефти, которая сосредоточилась в яме подо мной, внезапно взорвется и встряхнет сушу. Суша, вероятно, вырвется между льдин, которые ее здесь пленили. Но это еще не все! Нефть издавна стекает отсюда в покрыто безграничными ледовыми массами море, и остается на поверхности воды, так как ледовая оболочка не позволяет ей испаряться. Но когда спрятанная нефть вспыхнет огнем, взрыв на далекие мили сокрушит лед. Но и это еще не все: нефть будет гореть и на поверхности воды. Горящее море встретится с ледяным. Вот тут и посмотрим, кто сильнее - пламя или лед. Я поплыву вместе с Землей Франца-Иосифа, с моими сокровищами, с горой Цихи через моря, через пламя, мимо ледяных гор. Но как сделать это? Как защитить себя от последствий взрыва?

Зажечь нефть было не трудно. Я принес свои взрывчатые материалы и метров двести бикфордова шнура. (Такими способами мы разбивали лед перед кораблем). Прикрепив взрывчатку на шнуре так, чтобы она свисала над пропастью, я протянул шнур по коридору, а сам вернулся туда, где оставил лампочку. Шнура было много, поэтому я протянул его еще, и здесь не зажег его сам, а приладил к нему машину, которая должна зажечь шнур точно в назначенное мной время.

Теперь надо было позаботиться о собственной безопасности. Я знал взрыв будет такой силы, что разрушит на десять миль все вокруг. Итак, на время взрыва мне необходимо спрятаться самому и спрятать продукты в безопасное место в подземелье. Таким местом и является хрустальная пещера. Она имеет форму шара, стены которой образованы кремниевыми кристаллами.

Этот шар не сдвинет ни взрыв, ни землетрясение. Если бы даже Землю разбила какая-то мировая катастрофа, то и тогда этот шар осталась бы целым и, как отдельная планета, кружился бы вокруг Солнца. Тут как раз и следует мне искать спасения и надежного убежища.

Бэби уже бросилась на поиски меня. Следуя за мной скалистым коридором, она ревела и скулила, будто что-то предчувствуя.

И я вздрогнул от страха, когда подумал, за какое опасное дело взялся, - посягнул на демона подземелья.

 

Чудесное пробуждение

Если один метр бикфордова шнура сгорает за четверть часа, то на переселение из китовой пещеры в хрустальную у меня будет целых пятьдесят часов. За это время надо перенести доставленное сюда снаряжение и надолго обеспечить себя продовольствием, водой и топливом. Кроме этого, необходимо спасти и продукты из амбрового кита. Особенно много надо было взять воды, чтобы ее хватило для разрушения хрустальных гробов.

Прошло тридцать часов, пока я все перенес. За это время о сне я и не вспоминал. Чтобы приготовить постель в хрустальной пещере, тоже ушло немало времени. Ведь там все было застелено острыми призмами (на них разве что факиры могли бы спать). Подстилкой служила мне кожа кашалота (она была мягкая, как бархат), а подушкой - надутые воздухом тонкие кишки кита. Не верю, чтобы даже у китайского императора было лучше кровать. В спальне благоухали ароматы от куска амбры с полцентнера весом. За такой кусок сингапурский магараджа когда-то заплатил пятьсот рупий Гукслею, капитану китоловов.

После этого у меня осталось еще двадцать часов времени.

Напряжение перед решающим взрывом прогнало сон. И Бэби что-то предчувствовала и тоже не могла заснуть. Медведица ходила без остановки с места на место, искала и не находили удобного угла. Крайне встревожившись, она начала стонать и подошла ко мне, будто прося защиты.

А для меня эти последние часы были самыми дорогими. Ведь именно сейчас должен был произойти переход от мнимой смерти к жизни, а не наоборот - от жизни к смерти.

Итак, начнем наше смелое дело.

Сначала я начал куском кристалла тереть поверхность большой призмы, которая была гробом женщины. Натирал я призму для того, чтобы наэлектризовать ее. Это удалось. Наэлектризованная призма засветилась, из ее граней начали взлетать электрические искры. Однако вторая часть моего опыта не удалась. То, что я окропил наэлектризованную призму ледяной водой, не дало никаких последствий. На кристалле не образовалось ни одной, хотя бы малейшей щелочки. Надо было браться за дело иначе.

Тогда я взял одну из крепких, как веревка, жил, которые тянулись от головы кашалота до его хвоста. Разрезал жилу надвое, одним куском плотно перевязал хрустальный столб, в котором была девушка, вторым - тот, в котором похоронен мужчина. Обвязывал я эти гробы ниже ног погребенных людей. Затем заткнул все щели в хрустале асбестовыми кусками, облил жилу китовым жиром и зажег ее. Ощупывая кристаллы рукой, я проверял, не перегревает ли поверхность призмы тепло от горящего рыбьего жира. Тепло, которое выдерживает моя рука, не могло повредить и тем, которые погребенные в призмах. Хрусталь - плохой проводник тепла. Нижняя часть призмы разогрелась, верхняя же осталась холодной.

Когда жир сгорел, я внезапно облил водой низ призм. Оба кристалла со звоном треснули.

Я быстро протер закуренную дымом призму. Поверхность хрусталя, ранее совершенно прозрачная, стала матовой. Она потрескалась и блестела, как черный опал, выигрывая всеми цветами радуги. Хрусталь был как радуга. Но фигур в нем теперь уже не было видно.

Своим мудрствованием я достиг того, что полностью потерял замечательную красавицу, которой любовался до сих пор.

Больше уже не увижу ее. При свете огня и призма, в которой был похоронен мужчина, сверкала синими, зелеными, розовыми и фиолетовыми красками. Мужчины теперь уже я тоже не видел.

Я попытался разломать призму долотом и молотом. Понятно, начал с гроба старого! Но это была бесполезная попытка. Призма не уступала и осталась сплошной массой. Ее потрескавшиеся части так держались вместе, что человеческая сила не могла их разъединить.

Сколько часов осталось еще с пятидесяти?

Последний!

Я сел у подножия хрустальной гроба и начал считать минуты, держа часы в руке. Горящего шнура осталось уже только четыре метра. Наступали последние минуты.

Когда шнур догорит, взрывчатка упадет в глубину и на первой скале, о которую ударится, взорвется и подорвет наполненное нефтяными газами подземелья. Огонь распространится и подо льдом, который на десятки миль пропитался нефтью. Миллионы и миллионы гектолитров нефти вспыхнут за несколько минут. А я здесь спокойно жду этого страшного разрушения неба и земли, гор, вод и льда. Нет! Это не так, моя душа беспокойная. Чем ближе решающий момент, тем сильнее и сильнее колотится сердце.

Некоторый удручающий непреодолимый звериный страх обессиливал меня. В последние минуты я хотел броситься, потушить шнур и снять коробку со взрывчаткой. Но было уже поздно.

Я подбежал к призме, спрятавшей от меня женскую фигуру, и обнял ее руками: «Если рухнет надо мной мир, пусть раздавит меня твоя могила».

… Теперь минуты казались мне вечностью. Медведица притихла у моих ног и даже скулить не решалась.

Я прислушался, затаив дыхание. А может, коробка не взорвалась? Может, шнур погас, или даже не зажегся?

Но вдруг содрогнулась вся хрустальная пещера. Земля дрожала. Мелкие, внезапные удары все крепчали. Это землетрясение имело и свою музыку - тихий, призрачный, неопределенный звук, похожий на тот звон, который звучит во время северного сияния, или слышимый у статуи Мемнона в Египте. Это звук оживших кристаллов. Когда шепчет один листок на дереве, его не слышно в лесу, но когда шелестит на деревьях все листья, то лесом катится шум.

Эта необычная музыка продолжалась недолго. Через несколько минут ее заглушили страшный треск и грохот над землей и в подземелье. Теперь взорвалась вся газовая масса в большой каменноугольной пещере. Столбы огня горят из кратера вулкана, яркие от северного сияния. В одно мгновение растает вечный лед на горах, половодье затопит долины, пещеры и снова перемешает кости уже не раз захороненных в земле первобытных животных.

От сильного удара вздрагивала вся суша. Пещера китов, вероятно, до потолка залита водой. Ледовые торосы распались, а суша отделилась от ледового континента.

Нефтяной горящий источник зажжет нефть между ледовыми торосами. Нефть не загорается вся сразу, пламя пробегает по ней постепенно, с мили на милю. Ледовые дворцы и замки с зубчатыми башнями и круглыми сводами с грохотом рухнут один за другим в бурные волны. Все закроет и застелет пламя, его не погасит ни вода, ни лед. А разбитые ледовые горы бушующее море бросит к мысам и скалистым берегам суши.

Газовый вулкан ревет, пещеры гудят, море бушует, лед грохочет, базальт трещит. Тюлени и киты, зажатые между огнем и льдом, воют, охваченные смертельным ужасом. Жуткие аккорды этого оркестра смешиваются с могильным звоном моего хранилища - хрустальной пещеры. Хрустальная масса, вздрагивая, звенит, как стеклянная глыба от трения, а освободившиеся кристаллы кружатся в танце, группируясь в симметричные фигуры. Известно, что сильный звук иногда может разбить и стекло.

Вдруг хрустальная призма, которую я держал в своих объятиях, от страшного толчка разлетелась на миллионы кусков, звеня дождем блестящих искр. И вместо её в моих объятиях оказалось первобытное создание - целое, неповрежденное, именно такое, каким оно было тысячи лет назад, когда попало в хрусталь.

В этот момент я забыл про грохот, продолжающийся вот уже несколько часов.

Нет, девушка не мертва. Тело ее гибкое.

На моих руках спала девушка, которая заснула еще в предисторические времена!

Я дал ей имя Нагами, а мужчине, который еще оставался в призме, - Ламек.

В моих руках был не труп, не мумия, а мнимоумершая девушка. Тайна мнимой смерти была известна и древним венграм. В поверьях древних венгров говорится, что молодые девушки притворялись мертвыми и возвращались с того света, принося с собой необычные пророчества.

И эта девушка не умерла, она только спит.

Я перенес ее на приготовленную заранее постель.

К счастью, у меня был замечательный древний способ, которым я мог отвоевать жизнь у смерти, - это амбра.

Амбру знали еще халдеи и пользовались ею для продолжения жизни человека.

Амбра восстанавливает жизненные силы, делает человека молодым и счастливым. Она возвращает жизнь, если она только притаилась и тело не стало еще разлагаться. Но вещество это очень дорогое и чудотворным средством может служить только для богатых людей. Чтобы натереть, например, амбровой мазью тело одного человека, нужно четыре унции той мази, которую можно изготовить только из ста унций амбры.

Я мог позволить себе такую роскошь и взяться лечить этим чудодейственным средством, поскольку в брюхе кашалота нашел целых восемьсот унций амбры. Она была еще сырой, а это значит, что из нее легко можно изготовить амбровую мазь. Нельзя даже передать, какой волшебный запах имеет амбровая мазь. Она щекочет нервы, и человек, когда вдыхает ее, пьянеет. Пожалуй, я впал в забытье. Вокруг меня все вздрагивает, скалы дерутся между собой, огонь борется со льдом, а я здесь, в глубине подземелья, вдруг начал петь!

Стоя на коленях перед своей невестой, я думал, как ее оживить. Для этого нужны будут не только чудодейственные средства, но и повседневное бережное лечения.

Во-первых, чтобы натереть кожу девушки амбровой мазью, пришлось освободить тело ее из-под покрова густых волос. Передо мной лежала как бы настоящая мраморная статуя, только с мягкой, как бархат, поверхностью.

Натирать я должен ее снизу, от ног и далее по спине.

Когда я начал натирать, кожа покраснела. Красный цвет - это цвет жизни.

Наконец пришла очередь к лицу и вискам.

Запах амбры и усиленная работа обострили мои чувства.

Между тем вокруг творилось что-то необычное.

От толчков земли призмы хрустальной пещеры наэлектризовались и начали светиться, образуя радужные круги, заливали меня и мою невесту красочным, как перья павлиньего хвоста, сиянием.

Огромные массы горного хрусталя, насыщенные электрическими зарядами, вспыхивают бриллиантовыми молниями до потолка. Среди этой ослепительной роскоши красок тихо плывет одна единственная белая тучка. Это дым от сожженного мной жира. Он не нашел выхода из пещеры и белым облачком вьется между стенами.

От сотрясения кристаллов образуются какие-то странные звуки. Эта музыка умиляет человека и вызывает у него слезы. А между тем с вулкана льется страшный поток грозы. Сердце мое дрожит - я всем существом чувствую, что в этом свете, звуке, запахе полно необычных тайн.

- Пробудись! Пробудись! Пробудись! - Кричу я в восторге к своей невесте.

Затем, прижав ухо к ее груди, я, кажется, услышал едва уловимый трепет, еще не биение сердца, а только признаки начала его работы.

Когда, наконец, я натер мазью лицо и веки девушки, губы ее медленно раскрылись, будто расцвела роза в лучах солнца. Я вскрикнул от восторга. Пусть и дальше звенят кристаллы! Человек побеждает смерть!

А когда я потер под мышками девушки, поднятые над головой руки ее опустились и обняли мою голову. Теперь я почувствовал, что девушка спасена. Устами прижался к ее губам, чтобы дунуть воздуха в ее легкие и вернуть ей дыхание. Все время я внимательно следил за пульсом.

Это была такая торжественная минута, что на мгновение даже скалы перестали вздрагивать, как будто и они следили, как возвращается к жизни человеческое существо, и ждали, пока прозвучит между кристаллами первый удар женского сердца.

И грянул!

Первый удар сердца!

Я не поверил руке и приложил к сердцу ухо. Опять удар.

Через пять минут еще один, а далее через каждые пять минут - удар.

Ее обе руки покоились теперь на груди. Уста все больше и больше открывались.

Попробовал я влить в рот девушки несколько капель разведенного в воде винного спирта с амброй.

Тогда она медленно открыла глаза. Были то большие темно- синие глаза, с расширенными зрачками, которые еще смотрели сквозь туман и ничего не видели. Я положил левую руку ей под голову, поднял девушку и ладонью правой начал натирать ее тело у сердца. Девушка закрыла глаза и начала дышать ритмично.

Руки и ноги ее уже сгибались, но самостоятельно двигаться еще не могли.

Теперь я решился на последнюю попытку. Брызнул на ее лицо ледяной водой. Тело девушки как будто ударило электрическим током. Конечности дрогнули, взгляд оживился.

Она проснулась. Это уже была жизнь. Девушка очнулась, смотрела. Затем вздрогнула. Все тело покрылось гусиной кожей. Видно, ей было холодно.

Я натянул шатер из шкуры кашалота, которую перекинул через два хрустальных столба, чтобы закрыть свет, привел к девушке Бэби и объяснил медведице, что она должна лечь возле моей Нагами.

Я поднял Нагами и положил рядом с медведицей, которая лежала под ней, словно огромная оттоманка. Девушка не пугалась медведицы, а, наоборот, прижалась к ней, видимо, знала, что звериное тепло лечит. Верное животное поняло меня. Ведь она хорошо видела все мои мучения. Скуля, ласкала девушку так, как медведица-мать привыкла ласкать свое медвежонка. Может, в древние времена, перед тем как изобрели оружие, люди и звери не враждовали между собой, как сейчас. Бэби поняла, чего я ждал от нее. Она ласкала по-детски робкую девушку, получила ее доверие и наконец стала для нее тем, кем была волчица для Ромула и Рема. Бэби стала кормилицей моего новорожденного ребенка. А Нагами действительно нуждалась в молоке, ибо всякая другая пища могла отравить её организм, едва начинавший оживать.

Когда ребеночек насытился, то склонил свою хорошенькую головку на грудь великолепной кормилицы и уснул.

Девушка еще не сказала ни слова, поэтому я не знал, на каком языке он разговаривает.

А вокруг кристаллы неугомонно распевали над спящим младенцем колыбельные песни.

 

Тесть в хрустальном гробу

Нагами действительно была милым, очаровательным созданием. Нечто среднее между новорожденным ребенком, зверем и застенчивой девушкой. Смесь доверчивости и боязни, нежности и упрямства. Все ее чувства были зачаточными. Из нее можно воспитать и женщину, и зверя. Мне нужно было изучить прихоти Нагами, как мать изучает своего ребенка, не умеющего еще говорить, но понимающего уже звуковые оттенки и выражающего свою волю только разными звуками - плачем, лепетом и хныканьем.

Надо было обращаться с ней очень нежно.

Нагами скоро привыкла относиться к Бэби, как к матери. Она еще не отзывалась к ней, а только подражала ее звукам. А когда я приближался к девушке, на ее лице возникала растерянность. Не раз я пробовал нежно и ласково произносить отдельные слова, но она одного из них не повторила.

Однако Нагами интересовалась мной. Когда я ложился с другой стороны медведицы и притворялся, что сплю, девушка через медведицу наклонялась и долго разглядывала меня. Как только я зажигал спичку, она кланялась к моим ногам, так как, вероятно, считала меня повелителем молний.

Я дал ей свое железное и медное снаряжение - для Нагами оно было игрушкой, и показал, что умею играть на свирели. Игра ей очень понравилась. Девушка смеялась.

Жили мы в хрустальной пещере уже несколько недель.

Продуктов у нас было достаточно. В запасе были сыр, копченый язык, консервы. Нагами же все еще питалась исключительно медвежьим молоком.

Оставить хрустальную пещеру еще было невозможно. Пещера все время легко вздрагивала, а иногда стучала от сильных ударов. Нагами думала, что кто-то качает подземелье.

Медленно Нагами привыкала ко мне и, наконец, позволила мне взять ее за руку. А это было необходимо, иначе я не мог бы срезать ей ногти, которые за долгие тысячи лет выросли чрезвычайно.

За эту ласку и доверчивость надо было чем-то заплатить. Я вынул из своей котомки амиантовую пряжу - роскошный, блестящий асбестовый шелк. Он ей очень понравился. Я вырезал для Нагами из жил кашалота кудель с веретеном и научил девушку прясть. Эта работа Нагами понравилась. Но все еще мешали ей слишком длинные ногти. И девушка пожертвовала ими, чтобы иметь возможность заняться этим милым для нее трудом и напрясть из асбеста тоненьких-тоненьких ниточек.

Из рыбьих костей я сделал длинные вязальные спицы и научил Нагами вязать чулки.

Это не шутка! Асбестовые чулки нам еще очень пригодятся.

Однажды, когда земля немного успокоилась и уже не вздрагивала, я попытался выйти на разведку из хрустальной пещеры. Хотел узнать, не завалило ли мои выходы отсюда.

Путь сквозь сланцевые слои был открыт более, чем перед землетрясением, и к базальтовой пещере была дорога гораздо ближе.

Но тут ждала меня большая неожиданность. Перейти эту пещеру оказалось нелегким делом. Хотя температура в ней с невыносимо высокой снизилась до +50 °, потому что в потолке образовалась щель, сквозь которую сквозило холодным ветром с поверхности земли, однако меня постигло другое бедствие. Великое землетрясение повалило целый ряд базальтовых столбов, и они лежали вдоль пещеры, как настил деревянного моста. Премного благодарен за такой мост! Базальтовые столбы еще и теперь такие горячие, что Бэби могла бы еще как-то перебежать, но кто ходит медленнее, тот, пока пройдет этот мост, лишится ног.

Поэтому-то и нужно было, чтобы Нагами наплела для нас обоих асбестовых чулок. В них смело можно идти через раскаленный мост.

Я очень сожалел, что старый Ламек остался в хрустале - намучился я с его гробом ужасно, но никак не мог его разбить. Это уже, как видно, так судьба судила.

Но однажды, когда мы все трое спали, новое землетрясение так раскачало нашу пещеру, что мы из нашей кровати попадали кто куда. Землетрясение длилось недолго, и за ним наступила полная тишина. Я зажег свой шахтерский фонарик, чтобы убедиться, не треснул ли где-то свод пещеры. При свете мы увидели новое чудо.

Призма-гроб Ламека во время этого землетрясения распалась, но фигура прародителя осталась замурованной. Однако сейчас он не стоял, как до этого, а сидел.

Оказалось, что гроб старого не рассыпалась вдребезги - она лишь треснул снизу. Весь верх его рассеялся, а нижняя часть сохранилась. В ней, как в колоде, осталась заключенная фигура Ламека. Верхняя часть тела его освободилась, а ниже колен осталась закованная в хрусталь. Так и сидел Ламек, сгорбленный и угрюмый.

- Посмотри-ка! - Сказал я Нагами, показывая на старика.

Девушка вскрикнула и бросилась к телу, схватила зажатые в кулаки руки Ламека и начала их целовать. Она что-то выкрикивала, но от постоянного всхлипывания невозможно было понять, что именно. И голос выдавал, что она радуется найденному и оплакивает утраченного, который неподвижно сидит перед ней.

Я подбежал к Нагами и спросил: - Хочешь, чтобы я его оживил?

Она поняла меня, упала к моим ногам и обняла их.

- Хорошо, тогда помоги мне.

Растерявшись, я и не подумал, какая бессмысленность оживлять человека, ноги которого по самые колени замурованы в хрустале, и их никогда нельзя будет освободить.

Попробовал я снова то, что раз уж мне удалось. Не жалел амбры. Правда, для старого употреблял не мазь, а разведенную в спирте амбру. Так она быстрее пропитывала его заросшую щетиной кожу, которую к тому же я прокалывал еще иглой. Влил в рот старика немалое количество амбрового спирта и, двигая его руками, заставлял Ламека вдыхать и выдыхать воздух. Операцию закончил с помощью ледяной воды, которой окропил Ламеку голову. При этом заросший белой щетиной Ламек вдруг чихнул, потом начал чихать без остановки. Как только старик ожил, девушка подпрыгнула - до этого она удивленно сидела на корточках у моих ног - бросилась ко мне и снова обняла колени, захлебываясь от неистового возбуждения.

Наконец повисла на моей шее и зарыдала.

Вот этот язык я хорошо понимал.

 

Сватание на старинный манер

Оживший патриарх тем временем заговорил, но его голос доносился, будто из подземелья.

Был он скорее хриплым шепотом, что порой срывался и переходил в визг.

Первым словом, с которым Ламек обратился ко мне, было: - Амхаарец!

Я обрадовался. Это сказано на понятном для меня языке. Я знал несколько древнееврейских слов и понимал, например, это первое слово. Правда, оно не очень ласковое, потому что по- нашему означает: «Дурак!" Но за этим посыпалось больше слов. Старик не успел из мумии стать человеком, как показал себя настоящим аристократом и засыпал меня самыми последними насмешливыми словами. Из них хорошо понял я «несиерим» (раб), «кераим» (неверный).

Несколько раз назвал меня Ламек и «мамссером». А это уже непристойное оскорбление.

Я понял - он ругается потому, что его девушка относится ко мне с такой привязанностью. Старик часто бил себя кулаком в грудь и кричал, что только он имеет на это право.

И вдруг меня выручила красавица Нагами. Держась одной рукой за моё плечо, она поднесла указательный палец другой руки к своему лбу и торжественно представила старику мою особу: - Горе деа! (Ученый!).

- Шад! (Чертовское слово!) - воскликнул двадцятитисячелетний старик.

- Эд! (Свидетель!) - ответила девушка, показывая на себя.

- Маккот-мардот! - хрипло выругался старик страшным проклятием. Когда-то с такими словами передавали палачу на муки девушек, поцеловавших чужого мужчину.

- Маккот-мардот! - Повторил старик.

Девушка покорно склонилась, подняла с пола кашалотовые жилы и подала старику вместо плети. Стояла, ожидая, чтобы старик ее избил. Этого я уже не мог снести и силой забрал девушку от старика. Тот со злости начал хлестать плеткой свой хрустальный гроб. «Бей»,- думаю.

Теперь я решил показать, что понимаю его язык. Ударив себя кулаком в грудь, я сказал: - Неах (Властелин), - потом взял девушку за руку и сказал торжественно: - Ле Кохта! (Будет моей женой!)

- Меахссов! - ответила вдруг девушка, пожимая мою руку в знак согласия.

- Алманат, - сердито прохрипел поседевший от пяток до головы человек.

- Меахссов! - повторила девушка снова.

- Алманат!

Перекликались они этими словами раз пять-шесть. Это означало спор о том, когда мы поженимся.

«Меахссов» - значит «с сегодняшнего дня», «алманат» - «потом».

Наконец старик в бешеном гневе бросил страшный приговор, указывая на Нагами: - Ерваг!

При этом слове девушка побледнела, щеки запали, уста посинели, и она закрыла лицо длинными косами. Это слово запрещало женщине жениться.

Я вытянулся перед стариком и улыбнулся ему прямо в глаза.

При этом старик скривил губы в насмешливую улыбку и процедил сквозь зубы: - Катланет!

И тут Нагами упала на землю, взъерошила волосы и, осыпая голову кристаллическим песком, ужасно разрыдалась.

«Катланет» - девушка, жених которой обязательно перед свадьбой умирает.

«Катланет» - убийца мужчин, и она никогда не может выйти замуж.

- Мне безразлично, ты «катланет» или нет, - теперь уже своим языком сказал я девушке и поднял ее с земли. - Мы двое во всем мире, и для нас нет законов! А когда будет нужен закон, то мы сами создадим его. Я сам здесь и парламент, и верхняя палата, и король. Я возьму тебя в жены, когда и ты этого пожелаешь.

На этот раз уже старик вдруг бурно разрыдался. Он бил ладонью по кристаллической массе и все время повторял: «Галот» (плен). Это опять же означало, что пока глава семьи в плену, девушка не может выйти замуж.

Бедный старик! Значит, он только того и боялся, что если я женюсь на его дочери, то он останется здесь замурованным в скале.

Я утешил старика. Принес долото и топор, приложил к кристаллу и показал, что хочу освободить старика из той неволи. В доказательство этого я отколол кусок кристалла.

Старик расчувствовался и, благословляя нас, сказал в знак согласия: - Баар гетибб! (Радостная весть!)

При этих словах Нагами подошла к нам. Старик взял своими костлявыми пальцами девушку за руку, прижал к себе, а мне шепнул: - Кесубба!

- Кесубба! - Но какой черт мог подумать, чтобы и допотопные люди знали кесуббу. Я думал, что в старинные времена девушек отдавали даром!

А старик покачивал головой и, протягивая мне руку, повторял: - Кесубба! Кесубба!

По-нашему это означает свадебный подарок.

- Ну, возьми!

И я достал из котомки красивый кристалл лабрадора. Старик очень обрадовался, зажал его в руках, но ответил словом: - Каимли!

Каимли? А, ты и это знаешь. Тогда ты только притворяешься, что видел старый мир. Ты не из древних людей!

«Каимли» означает, что тесть забирает свадебный подарок для себя. Если бы он хотел передать его своей дочери, то сказал бы: «Парнасса».

Наконец старик произнес это слово и завернул кристалл краешком платка Нагами. И после снова обратился ко мне: - Секуким!

Ишь, какой умный! Еще секуким. Еще серебра требует! Что мне делать? Имел серебряную цепочку, снял её с шеи и передал старику.

Цепочка пришлась Ламеку по душе. Он надел её на шею Нагами и поглядывал на нее, любуясь красотой. Наконец, Ламек благословил дочь семь раз.

Потом старик потребовал «кучу». Ее он никак не хотел отречься. «Куча» - шатер для свадебного обряда. Сделал я и шатер, перебросив китовую шкуру на четыре хрустальные столбы. Без него я не мог быть «хосен» (жених). Под этой накидкой я взял как брачную женщину хорошую «Калем». К счастью, ее чудесные волосы не надо было стричь, потому что во времена Ламека еще не знали ножниц.

И только пережив все это, я мог позаботиться о том, чтобы дать старику какой-нибудь прохладительный напиток. А пить он действительно хотел, потому что двадцать тысяч лет не пил ничего. А это не шутки.

Догадался я, что Ламек будет придерживаться древнего обычая: пить только из своей посуды. Поэтому я долотом достал из кристаллов уже упомянутую скорлупу диорнисового яйца. В скорлупе были какие-то черненькие зернышки. Я думал, что это мусор, и выбросил их. Но Нагами это заметила и тщательно собрала выброшенное.

Затем я наполнил скорлупу свежей водой, подмешал к ней китового молока и долив несколько капель амбровый спирта. Старик с наслаждением выпил эту жидкость и благодарно поднял глаза в небо. После этого передал бокал мне, а после меня поднес его Нагами. Когда мы все трое напились, Ламек обеими руками треснул скорлупой о землю, чтобы полностью выполнить свадебный обряд.

К счастью, скорлупа не разбилась. Это было счастьем не только для скорлупы, но и для моего тестя, потому что не знаю, с чего бы он пил, если мои жестяные сосуды для него гадкие.

Продуктов, которыми я собирался его угостить, было много.

Но не хотел мой тесть ни медвежьего гуляша, ни китового языка, просил только одно: - Парперот!

Это традиционная растительная пища, без которой люди древних времен не справляли свадьбы. Без парперота нет и благословенного брака - от брака без парперота происходят проклятые потомки, без парперота между супругами царит разлад.

И откуда мне достать парперот? Я даже не знаю, что это такое. Хоть бы знал, из чего он. Не растет в этих краях ни одно растение, кроме мхов и лишайников. Если ты, старик, задумал здесь быть вегетарианцем, то быстро погибнешь.

Старик оказался нетерпеливым. Вероятно, был когда-то королем, ибо слова «невозможно» он не знал. Ссорился и помахивал руками. К счастью, он не мог подняться со своего трона, потому что прирос к нему.

Нагами тем временем, тихая, послушная, кроткая подчиненная, не говорила ничего, только поклонилась своему прародителю, налила в скорлупу воды, взяла из платка крошку того ненужного мусора, который я выбросил, и бросила в воду.

Через несколько минут я с удивлением заметил, как те мелкие зернышки стали набухать, расти - набухли, как орехи, вода исчезла, и вместо нее в скорлупе уже дрожала, как студень, фиолетово-синяя масса.

Нагами взяла в руки скорлупу и с милой улыбкой, с которой женщины, пожалуй, и рождаются, угостила прародителя.

У старика даже борода задрожала от радости, когда он попробовал божий харч, а глаза от наслаждения щурились.

Это была манна.

Теперь уже и я узнал ее.

Легенды повествуют, что это растение покрывает скалы Арарата. Его иногда большими кучами вырывает буря и разбрасывает на сотни миль по далеким пустыням. От сырости она разбухает и, когда падает на землю, путешественник в пустыне находит хороший харч - Манну.

Мы, люди новейших веков, не обращали внимания на это добро. Хотя оно является таким продуктом, горсткой которого можно накормить путешественников на целом корабле.

Я попробовал то, что осталось от старика. Это был едва горьковатый, но довольно вкусный холодец. Нагами, увидев, что он мне по вкусу, приготовила для нас обоих еще одну миску.

Такой парперот, наверное, растет и на горе Цихи, потому что это обычный лишайник. Стоит разыскать его. Он для нас будет ценнее всех металлов и дорогих самоцветов подземелья.

 

Свадебное путешествие в подземелье

Теперь я должен заняться делом и освободить ноги тестя из хрустальных сапог. - Понимаешь, старик, какая это жертва с моей стороны! Если бы я еще раз попал в населенный людьми мир и мог бы показать тебя в хрустальных сапогах, это было бы наглядным доказательством, что все рассказанное мной - правда. Но когда я сниму с твоих ног эти сапоги, все мудрецы, ученые и неученые, скажут, что весь мой рассказ - выдумка, а я ничем не смогу доказать, что вы действительно походите с эры плиоцена, ничем не могу доказать и того, что моя жена происходит из старейшего рода на земле. Таким образом, наиболее здравомысляще было бы все-таки оставить на твоих ногах эти драгоценные сапоги!

Но разве я мог не послушать Нагами, не почтить ее родственных чувств? С большими трудностями разбил я хрусталь настолько, что ноги моего тестя освободились. Один большой обломок хрусталя остался целым. В нем четко можно было видеть отпечатки двух ног. Это тоже могло послужить доказательством моей правды.

Но старик был такой слабый, что отправиться в путь мог только на спине Бэби. Правда, он сначала очень боялся медведицы и называл ее «иевамаг!» (соперница).

Надо было вернуться отсюда в ледовую пещеру, где остались все мои запасы. А из ледовой пещеры я надеялся как-то опять выбраться на поверхность земли.

Основания надеяться на это мне давала сама ледовая пещера.

Вероятно, во время вулканического взрыва все те ледовые массы, свисающие с потолка пещеры, сорвались вниз и заполнили нижнее углубление пещеры настолько, что можно вскарабкаться на верхнюю галерею даже с помощью одной лишь медведицы. Тогда уж точно выберемся на поверхность!

Я был уверен в том, что медведей в пещере уже нет. Землетрясение прогнало их оттуда. И, вполне вероятно, что оно прогнал их не только из пещеры, но и со всей суши. Очень интересовала меня судьба «Тегетгофа». Если, суша оторвалась от ледяного массива, то не оторвался ли с ней и корабль? Однако, возможно, что он остался между льдинами.

Когда мы вышли из хрустальной пещеры, мой старик начал петь молитву благодарности. Ламек и Нагами попали внутрь кристаллов еще тогда, когда этот остров плыл в горячей климатической зоне. Если они помнят, то далекое время, то вряд ли обрадуются, оказавшись на холодном севере, и напрасно будут ждать солнца на небосклоне.

Спасением для них будут разве что те две медвежьи шубы, которые я оставил в ледовой пещере. Но пока необходимости в них не было - в пещерах и коридорах было слишком тепло. Старый бормотал что-то о «саббот», когда я посадил его на спину медведицы. Понятно, что такому богобоязненному мужчине, как он, в субботу не разрешено путешествовать. Но я объяснил ему, что здесь полгода длится день, а полгода - ночь. Итак, только на каждый седьмой год приходится суббота. В этом году только четверг, до субботы еще далеко.

Ламек будто бы успокоился, и наш караван отправился в путь. Впереди - прародитель верхом на медведице прилагал немало усилий, чтобы удержаться за ее длинную шерсть. За ним - Нагами несла скорлупу яйца диорниса, а сзади - я тащил на себе тяжелый узел.

Путь к базальтовой пещере был более проходимый, чем раньше. В сжатых сланцевых слоях открылся длинный коридор, и теперь уже не надо было ползти на четвереньках.

Повышение температуры означало, что мы приближаемся к базальтовой пещере.

Перед тем, как войти в пещеру, я дал своей семье отдохнуть. Мы хорошенько поели, несколько часов подремали, прилёгши на мягкий диванчик - нашу медведицу.

Выспавшись, отправились в путь через пещеру. И пройти ее было легким делом.

Крайние базальтовые столбы повываливались и упали на нижнюю галерею пещеры. Так образовался своеобразный, подобный мосту, переход. Но это был настоящий чертов мост.

Кое-где на нем зияли между столбами пропасти по полсажени шириной, через которые нам приходилось перепрыгивать. Я умею прыгать; Нагами, например, прыгает очень легко. Но с тяжелым мешком на спине я не мог решиться на такие длинные прыжки.

Мы решили так: Нагами перепрыгивала первой, я перебрасывал ей веревку, к которой привязывал мешок. Она перетягивала узел, и тогда уже спокойно перепрыгивал и я. Со стариком проблем не было. Бэби легко перелетала с ним через ямы и пропасти. Задерживаться на раскаленном базальте не очень приятно. Даже сквозь асбестовые чулки нас донимал жар.

Наконец, перед самым выходом из пещеры, мы натолкнулись на пропасть в семь метров длиной. Никто из нас не решался на такой длинный прыжок. Внизу зияла ужасная глубина, обойти которую не было возможности. А Бэби давно уже была по ту сторону. Взглянув оттуда на нас, она заметила нашу растерянность. Мудрая медведица, не колебалась, быстро встряхнула с себя старика и вернулась к нам, не боясь пропасти.

Я хотел, чтобы Нагами Бэби перенесла первой, а Нагами уступала первенство мне.

И Бэби не терпелось - у нее на лапах не было асбестовых чулок, и базальт обжигал ей пятки, пока мы с Нагами спорили, Бэби сама решила спор - сунула голову между коленями, и я упал на ее спину вместе с узлом, а через мгновение мы были уже на другой стороне. Но Бэби и здесь не остановилась, а побежала со мной совсем из пещеры.

Нагами, заметив наш побег, так завизжала, что эхо пошло между базальтовыми скалами.

Я повернулся к ней и крикнул, чтобы она подождала - медведица немедленно вернется за ней. Но бедная женщина насмерть перепугалась, думая, что я брошу ее. Я только и успел увидеть, как с протянутыми руками помчалась она к пропасти, как ее ноги приготовились к прыжку, как, словно газель, прыгнула Нагами через длинную страшную бездну.

Не знаю, много ли женщин сделали что-то подобное для того, чтобы не отстать от своего мужа. Нагами побежала за мной с такой скоростью, что сразу догнала нас.

И тут моя жена начала смеяться. Я впервые услышал ее раскатистый и мелкий смех. Это смех женщины, которая радуется и любит, стал для меня лучшей в мире песней, самой милой музыкой. Нагами крепко обняла меня за шею. Я упрекал ее за отчаяние, а она целовала меня и смеялась. Меня перепугало на смерть, что женщина могла разбиться, а она была счастлива за свою победу.

До сих пор Нагами всегда отводила глаза, когда я смотрел на нее, а с этого времени она вся как-то сияла, лучилась.

Теперь небось знала, что в чем-то победила меня. Доказала, что любит и имеет собственную волю. Она осознала это сама и убедила в этом меня.

После кратковременного отдыха мы отправились искать малахитовую пещеру, потому что жара здесь стала невыносимой.

Наш праотец привык к трудностям путешествия и дремал, сидя на спине медведицы.

Жара в скалистом коридоре становилась все чувствительнее. О причине этого я узнал только тогда, когда мы пришли ко входу в малахитовую пещеру.

Синего озера там уже не было.

Вся масса медного купороса при землетрясении скристаллизовалась, и кристаллы окрасились в зависимости от того, какие химические вещества примешивались к ним. На одном месте стена покрылась лазурными плитами, в другом месте лежали странные голубые камни. На дне бывшего озера блестела белая масса. Верхушки скал покрыты зеленым бархатом с красными кристаллами в отдельных местах. Я следил, чтобы не повести наш караван туда, где на дне гигантской реторты виднелись подозрительные, бело-серые пятна. Здесь осел медный купорос вместе с серной кислотой и калием. Иногда только ступишь в такую смесь, как сразу грянет взрыв. Все кристаллы, образовавшиеся из соединений хлора, меди и аммиака, сами трескаются с таким шипением, словно на металлическую раскаленную плиту льют воду.

Температура в малахитовой пещере из-за процесса кристаллизации поднялась до +24 °, а рождение кристаллов в ней еще не закончилось; малые соединяются в большой, который в свою очередь поглощает другой, иногда совершенно чуждый по цвету и составу. Кристаллы уничтожают друг друга, и, если между ним попадает крыльцо комара или насекомого, то оно остается неповрежденным.

На дне пещеры, где кристаллы лежали толстым слоем, жара была большая. Когда доберемся до высших галерей, воздух, видимо, станет приятнее.

Медный трон и малахитовые скалы стояли неподвижно. Но тут подстерегала меня совсем другая неожиданность.

Сделав для своей семьи шатер, я взял железный лом, кирку и веревки и вместе с медведицей отправился осмотреть переходы к ледовой пещере.

Туда я не мог взять с собой Нагами. (в ледовую пещеру в такой одежде!) Дождавшись, пока она заснула, я прокрался с медведицей из пещеры в коридор. И только здесь зажег лампу.

Я рассчитывал на то, что узкий дымоход, который спускался с ледовой пещеры, был засыпан льдом, которая во время землетрясения должна была упасть с потолка пещеры. Итак, я отыскать эти две шубы, без которых нельзя повести Нагами и старика в ледовую пещеру.

Однако вскоре пришлось мне горько разочароваться.

Моя дорога была заграждена не льдом, а водой. Когда я добрался до того места, где раньше между скалами журчал ручеек, то увидел, что из него образовался целый горный поток, который хлынул вдоль скалистого коридора. Сел я на спину медведицы и с большим трудом добрался по воде до пропасти, через которую собирался проникнуть в ледовую пещеру. Но оказалось, что эта пропасть тоже залита водой, и из ледовой пещеры также несется бешеный поток.

Откуда эта наводнение? Я никак не мог понять. Ведь тепло из малахитовой пещеры не могло растопить столько льда. Вероятно, лед тает от чего-то наверху. Но от чего?

Но разве не все равно? Ведь я все равно не могу добраться туда. Должен, к стыду, вернуться назад.

Теперь я действительно в плену. Прорвался через огонь, скалы, взрывчатые газы, а против воды не поможет мне ни наука, ни сила. Должен ждать здесь, пока растает и стечет вся огромная масса ледовой пещеры.

Вернувшись в пещеру, я начал подсчитывать, сколько гектолитров воды выльется из ледовой массы, ширина которой четыреста метров, длина - пятьсот метров, толщина - сто пятьдесят метров? Сколько килограммов весит такое количество воды? Сколько гектолитров воды протечет при таком весе через щель в метр высотой семьдесят пять сантиметров шириной? Сколько часов нужно, чтобы стекла вся вода? На сколько времени хватит моих запасов продовольствия? Оказалось, что продовольствия хватит.

Нагами удивленно смотрела на меня, наклонившись мне на плечо, и все допытывалась, что за линейки и столбцы я рисую.

Я объяснил ей, что дальше идти мы не можем. Мы здесь заключенные. Она поцеловала меня и улыбнулась.

Затем, поняв, что здесь мы потеряем много времени, Нагами начала искать себе какое-нибудь занятие. Привязав блестящие мотки асбеста к кудели, она напряла нитей, сплела из них одежду для прародителя и завернула его с ног до головы.

Старик очень обрадовался, когда Нагами надела на него кафтан. Он стал похож на благородного патриарха. В хорошем настроении поцеловал прародитель Нагами в лоб.

Когда он расчувствовался, Нагами начала ласкаться к нему, пока не выманила большую тайну. Когда же узнала обо всем, то, победно сверкнув глазами, шепнула мне на ухо: - Есть другой переход!

- Тек Ламек сказал? Неужели? Где? - Спросил я.

Нагами, хитря, ответила, положив руки на мою голову: - Ты все можешь! Найди!

- А он не скажет?

- Запрещено.

- Кто запрещает?

Нагами положила на уста указательный палец, потом высоко подняла его.

Хорошо, отец! Я покажу тебе, что все могу! Если есть другой выход отсюда, то я найду его, найду! Клянусь!

 

Пещера «Нептуновых бокалов»

Я рассуждал так.

Если из этой пещеры есть где-то другой выход, термометр должен непременно это показать. В натопленной комнате вблизи окон или дверей термометр показывает всегда другую температуру, чем на противоположной стене. Я проследил за показателями термометра в разных местах. Но прибор показывал везде одинаково.

Я возился с бесплодными поисками, а старик тем временем насмехался над моей неудачей. Этот фанатик скорее с наслаждением погибнет здесь вместе с нами, и не предаст того, что ему запрещает фанатичная вера.

При каждой моей неудаче он пел гимны, а когда голос его совершенно срывался, Ламек шипел, как старая, разбитая шарманка.

Все это время моя Бэби спокойно сидела на большой малахитовой скале. Однажды, когда я проходил возле нее, Бэби широко зевнула. Вероятно, ей надоело наблюдать мои бесполезные попытки.

«Эх, - подумал я, - а что если обследовать эту малахитовую скалу?»

Приложил я термометр к подножию скалы и стал перед ней на колени. Но через пять минут уже вскочил - уровень ртути значительно понизился.

- Здесь! - крикнул я, ударив о скалу железным ломом.

В ответ раздался хриплый крик старика. Это был отчаянный вопль, похожий на рев зверя в минуту смертельной опасности.

Я раскрыл его тайну.

Отчаяние старика подтверждало, что я на верном пути.

Нагами подбежала к старику, а Бэби соскочила с малахитовой скалы и, весело выплясывая вокруг меня, со всей силы царапала скалу так, что на ней даже оставались следы когтей. Я сунул железный лом под малахитовую глыбу, чтобы поднять и откатить ее отсюда.

- Га-га-га! - хохотал старый Ламек.

На этой скале лежит запрет!

Но для меня этот запрет лишь в том, что эта глыба весит не менее пятнадцати центнеров. Чтобы прикатить ее сюда, наверное, понадобилось бы не менее десятка человек. Мой железный лом согнулся, а скала даже не шевельнулась.

- Га-га! - хрипло хохотал старик и не позволял Нагами помогать мне. - Пусть мучается чертов сын сам, пусть он один поднимет скалу, которую положило десять людей.

- Ну, если так, старик, то человек девятнадцатого века докажет, что и сам способен отбросить эту скалу с пути!

Я вылез на верхушку скалы и киркой начал долбить в ней дыру. Камень был чрезвычайно твердый. Прошло несколько часов, пока я выкопал такую дыру, в которую уже можно было заложить взрывчатку.

Старик смеялся над моими усилиями - ведь эту скалу и за год не разобьешь!

Подожди только, старик. Мне хватит и минуты.

Заложив взрывную шашку и заметив время взрыва, я засыпал дыру песком, соскочил со скалы и побежал к старику и Нагами. Я отвел обоих людей за соседнюю скалу, чтобы защитить их от взрыва и, взяв свои часы, начал считать минуты. Старик удивленно смотрел на меня и на мою работу.

Проходила последняя минута. Я крепко обнял Нагами, заслонил ее своим телом и крикнул: - Скала, отворись!

Раздался взрыв, малахитовая скала распалась надвое, а белый дым поплыл к темному своду пещеры.

Старик припал лицом к земле. Он подумал, что я чудотворец.

Под малахитовой скалой открылся вход в скалистый коридор. - Встань, старик, отправляемся в путь!

С тех пор старик окончательно подчинился мне и признал, что я властнее его.

При свете лампочки мы спустились в штольню, ведущую вниз. Воздух в штольне было холоднее, чем в малахитовой пещере. Коридор вел нас между красноватыми скалами - я сразу узнал, что это туф. А туф - сухая и пыльная каменная масса. (в туфе выкопаны римские катакомбы).

Коридор закончился шаровидной, как пузырь, пещерой. Пещера была красная, стены - темные, подавляюще однообразны.

Посреди пещеры стояло четырнадцать огромных кубков на двухметровом расстоянии друг от друга. Эти кубки не были творением человека, а возникли в море. Образовали их животные-растения. Это огромные, иногда в рост человека, окаменелые губки по форме напоминали бокалы. Моряки назвали их «Нептуновыми бокалами».

Четырнадцать «Нептуновых бокалов» были прикрыты ровными, желтыми, как апельсин, каменными плитами. И это также создала природа, а не руки человека.

Ламек взял Нагами за руку, повел к одному из «Нептуновых бокалов» и прошептал: - Падунья (твоё приданое).

Интересно, что может быть в том бокале?

Прародитель указал мне, чтобы я помог ему снять туфовую крышку с бокала.

Меня ждала радостная неожиданность: «Нептунов бокал» был полон пшеницы! И не такой пшеницы, которую мы знаем сейчас. Эта пшеница была белая и прозрачная, яйцевидная и треугольная, похожа на ту, которую находят в саркофагах египетских мумий. Теперь этот сорт пшеницы уже погиб, а несколько веков назад купцы еще вывозили ее из Таганрога, называя gгаnо durо (твердое зерно).

Я открыл один за другим все бокалы - все они были полны зерен злаков с древнейших времен. Были здесь и мелкие пузырьки, которые росли на корнях трав, и всякое зерно, были и такие, которых я никогда не видел, и уже, наверное, давно погибли. Все это служило доказательством того, что уже и древний человек пытался выращивать то, что могло его питать.

В бокале были зерна чечевицы, которую дети называют заячьим хлебом, каштаны, которые родятся на глубине озер, маковые зернышки, из которых во времена Геродота египтяне пекли хлеб, зерна фасоли и гороха, которые в Египте считали священными. А в одном из кубков я нашел зерно дерева, ветви которого имеют сердцевину, из которой делают муку. Это так называемое хлебное дерево было очень распространено в Египте, пока египтяне не попробовали пшеницы. Зерно злаков - вечное. Оно выдерживает тысячу лет, если к нему не проникает влага.

В этой туфовой пещере к зернам влага не попала, и каждое зерно было таким, как будто его сегодня собрали.

И все это теперь мое! Это приданое моей жены.

Драгоценное имущество! Стоит дороже, чем малахитовая пещера. Мы обеспечены продуктами на долгие годы. На Земле Франца-Иосифа не будет больше голода.

Полный благодарности, я поцеловал прародителя Ламека. Хорошо хозяйствовал ты, дорогой отец, для своих потомков.

 

Новое небо

Прошло три дня, а Ламек не хотел покидать пещеру «Нептуновых бокалов». Да я и не заставлял его, потому что разыскивал выход из этого места.

Из природных катакомб туфовых скал я мог выйти без советов Ламека.

Те, которые принесли сюда кубки, не могли добраться к этой пещере без факелов, остатки которых я нашел в одном коридоре. В первобытные времена вместо факелов пользовались белым камышом (са1атш а1Ьи§). Именно из этого растения первобытные люди научились добывать огонь. Если тереть палочку тростника об вторую такую же палочку, они искрятся и поджигают трут, хлопчатник, паклю. Кора этого тростника твердая, как кремень, поэтому она не гниет, а сердцевина его - смолистая и горит ярким пламенем. Как правило, для факела связывают три палочки вместе.

Таким образом, остатки факелов привели меня к выходу из катакомб.

Выход был замурован прислоненными друг к другу большими камнями. Несколько камней я легко сдвинул своим железным ломом и сделал между ними щель, сквозь которую могли пройти не только человек, но и медведица. Ведь без Бэби я не мог осуществить своих планов.

Я воспользовался тем, что Нагами спала в пещере у своего прародителя, и, оставив им свою лампочку, вышел.

Думал я так: недостаточно лишь найти выход на поверхность земли. Ведь там жгучий мороз, и мои люди замерзнут. Ни Нагами, ни Ламек не имеют одежды, которая могла бы защитить их от мороза. Мне нужно поскорее вернуться на «Тегетгоф», чтобы взять для них теплые костюмы. И на мне только один полушубок, потому что шубу я оставил в ледовой пещере и не знаю, что с ней случилось. Вероятно, в пещере все погибло. Но мы, путешественники «Тегетгофа», зачастую целыми днями ходили без шубы и привыкли к этому. Поэтому, я закаленный и дойду до корабля и в легкой одежде. Бэби возьмет меня на свою спину - верхом я скорее доберусь до «Тегетгофа», скорее и вернусь. Кроме всего, мне нужны ее острый нюх и инстинкт ориентации, чтобы легче найти корабль и не заблудиться на обратном пути.

Я думал, что моих спутников поразит то, что откроется перед ними на свободном пространстве, между небом и землей. Такого неба и такой земли они никогда ещё не видели. Небо, усеянное неизвестными для них звездами, и на нем мигает причудливое северное сияние, а земля покрыта ослепительным песком, которого они также не знают. А когда Нагами и Ламек увидят прозрачные, блестящие ледяные скалы, удивленно спросят: что это за сияющее камни? И холода они не знают.

Но, выбравшись после такого длительного подземного путешествия на вольный воздух, растерялся я сам. Ибо никогда еще не видел такого неба и такой земли.

Во-первых, мороза не было - температура поднялась выше нуля.

А что это за небо над моей головой? Ни одной звезды на нем. Небесный свод сияет странным заревом. Но это не северное сияние. В вышине клубятся стада красных облаков, из-за их густого покрывала время от времени возникает бледный, зеленоватый диск Луны. Тепло льется от этих облаков! Да и откуда, опять же, эти облака? Временами льет дождь - я чувствую его капли на лице. Вокруг пылает горизонт, и кажется, что там громоздятся облака. Передо мной удивительный пейзаж: как будто весь остров окружен пламенем в форме подковы. Этот остров занимает примерно десять квадратных миль, на одной стороне его возвышается гора Цихи, а ниже горы, где-то на расстоянии трех миль, нефтяной вулкан бросает в небо пламя. Однако, от этого земля не могла бы так разогреться. Очевидно, от нефти загорелся еще и окружающий её каменноугольный слой.

Каменноугольная гора Дутвейлери дымится уже полторы сотни лет, однако это не мешает людям жить на ней и даже выращивать в согретой подземным огнем почве южные цветы и тропические фрукты. Итак, огонь меня не волнует. Пусть он беспокоит моих потомков.

Но сгорание угля имеет еще и другие последствия. От него наш остров движется вперед. Горящее побережье растапливает лед ледового моря, и наш остров прокладывает себе путь между ними.

Вероятно, так как тепло на той стороне острова, где действует нефтяной вулкан, разжижает воздух, то более густой воздух с другой стороны постоянно толкает остров далее. Горы на нем теперь служат парусами.

А что же случилось с землей? Какие изменения вызвал в ней этот грандиозный взрыв нефти?

Когда в Америке, в знаменитой Пенсильванской нефтяной долине открывают новую нефтяную скважину, то по всей округе гасят огни, потому что со скважины сначала выходит горючий газ. Однажды при открытии скважины забыли погасить огни в кузнице, которая была метров за двести от колодца. Газ вспыхнул, и через минуту выгорело абсолютно все вокруг радиусом в целую английскую милю. Две сотни людей превратилось в пепел, и на поверхности земли не осталось ни одного дерева, ни одного животного.

Если из нефтяного колодца газ вырывается через трубу диаметром в двадцать сантиметров, то из моего вулкана он выходит через широкий кратер.

Следствием первого взрыва было то, что с гор исчез весь лед, а долины наполнились озерами.

Когда я видел горы в последний раз, их верхушки были белыми, теперь они почернели. Северные склоны гор выглядят теперь так, как будто по ним катятся потоки лавы, а со скал льются огненные дожди.

Но это была только вода, в которую превратился спрятанный между горами лед.

На обнаженных вершинах гор торчали бесплодные плутонические скалы. Между ними я узнал и свои базальты.

Были они выше хребта гор почти на двадцать метров.

На этой земле не осталось ни одного живого существа.

Медведи, которых страшный взрыв застал на земле, превратились в пепел, а те, что спрятались под снегами и льдом для зимней спячки, задохнулись.

Мы четверо - единственные жители этого клочка земли.

В том, что мы оторвались от побережья ледового континента, я теперь не сомневался.

Но что случилось в таком случае с «Тегетгофом»? Это беспокоило меня теперь больше всего.

Найду ли я его? Ведь до сих пор я прошел немало. А когда покину гору Цихи, где в пещере остались мои запасы, и моя Нагами, то попаду ли туда снова?

Задумавшись, я сел на скалы и смотрел на те беспорядочной формы туманы, которые заволокли южный горизонт.

Бэби вдруг побежала вперед и завыла странным, страшным ревом.

С юга подул быстрый ветер. Одновременно усилились взрывы вулкана. Небо еще больше покраснело, серые, фиолетовые туманы на юге начали расплываться.

Что это? Или мне мерещится, или, может, я вижу сон?

Передо мной стоит «Тегетгоф»!

И к тому же, недалеко, наверное. Нет, мои глаза открыты, я не сплю, потому что хорошо вижу две трубы, мачты с реями, вижу веревки, амбразуры и пушки.

Через несколько минут туманы снова нависли над землей, и корабль исчез.

Но я не мог ошибиться! Бэби также не ошибалась. Она стрелой примчалась ко мне и, как сумасшедшая, пустилась в пляс, воя на радостях, что увидела наш корабль. Итак, сомнения в этом не должно быть.

Медведица терлась у моих ног, будто сама просила, чтобы я сел на ее спину. А когда я это сделал, Бэби подпрыгнула и помчалась в направлении, где показался силуэт корабля.

И все же я не был уверен, корабль ли то перед нами. А может, это мираж. Однако мы все дальше углублялись в туманы, утешая себя тем, что зарево вулкана поможет нам найти обратный путь.

 

«Тегетгоф»

Пространство, через которое меня мчал мой верный скакун, тоже очень изменилось. Ледовые поля набухли, и наш путь пересекла широкая полоса воды. Мы должны были переплыть ее, а дальше опять пришлось карабкаться по ледяным заторам, которых раньше здесь не было. Вдруг я увидел перед собой корабль.

«Тегетгоф» стоял перед нами на расстоянии двух выстрелов из винтовки. Кажется, что он отдыхал на тех же льдинах, на которых мы его и оставили.

Но какой гам, какая жизнь бурлила на корабле! И в счастливые свои времена не слышал «Тегетгоф» такого шума. Тысячи альбатросов, зимородков, пингвинов укрыли его палубу, расселись длинными рядами на реях мачт, гоняли по бортам, выглядывали из иллюминаторов, качались на корабельных канатах. Эти создания завладели всем кораблем.

Но как попал «Тегетгоф» на сушу?

А он и не попадал! Суша сама подползла под корабль.

Взрыв вулкана и большой подземной нефтяной массы высоко подбросил часть суши, которая плыла на льду. Суша сместилась на несколько миль, подплыла под пробки ледового поля, на которых стоял «Тегетгоф», и подняла их. Одновременно суша оторвалась и от ледового континента, а морское течение и ветра понесли ее дальше на север.

Ледовый затор, на котором когда-то застрял «Тегетгоф», намного уменьшился. Получается, лед тает. В пробке видны глубокие ямы, которые вымыла вода. Вода, вытекающая из-под ледяных заторов, между льдинами и скалами суши создала целое озеро, вернее - залив.

Вот на этом озере и кишели разные водяные птицы.

Когда я снова попал на палубу «Тегетгофа», то, припав к ней, целовал ее, как будто нашел свой родной край. Я обнимал мачты, трубы, как родных братьев.

Кроме птиц, на нашем корабле не было ни одного живого существа. Медведей либо прогнал, либо уничтожил взрыв газов.

Только птицы остались и расквартировались на корабле. Птицы севера такие добрые и безобидные, что их можно ловить руками. Они нашли убежище на этом большом сооружении и гнездились между парусами. В чехлах я нашел гусиные яйца и набрал их полные корзины.

Моей Нагами, видимо, здесь очень понравится. Для нее я приготовил каюту капитана.

Осмотрев корабль, я нашел теплую одежду. Она очень нужен тем, кого я оставил в катакомбах. Для Нагами я позаботился и о другом наряде. Правда, на «Тегетгофе» женских костюмов не было, но зачем теперь нужны на корабле всевозможных цветов флаги? Моряки возят за собой флаги разных стран, чтобы при встречах приветствовать иностранные корабли. Теперь эти флаги понадобятся моей жене. С общего флага австро-венгерской монархии я сошью хорошую юбку - такую и в парижских ателье не придумают. Тунику сделаю из испанского флага - на этом флаге пятнадцать цветов, малый орел и большой орел, гриф, львы, лежащие, и стоящие, полосы, стяжки, квадратики, лилии, шары и звезды - лучшего образца для платья не может желать и взыскательному женщина, с британского флага получится замечательная кацавейка, а датский флаг - готовый башлык. Клянусь, что драгоценнее наряда никто в мире еще не имел. Ой, как обрадуется всему этому моя маленькая женщина!

Не успел я снова отправиться в путь, чтобы привести сюда свою жену, как на корабле кто-то начал говорить ко мне.

А кто бы здесь мог разговаривать?

Сам «Тегетгоф»! Корабль. И его речь очень странная!

Громкий треск вдоль корабельных балок, звон между железными обручами, скрежет по железу корабельного дна, плачи и скрип в шпунтах. Таким языком говорил мне корабль.

А что я понял из его речи? То, что этот корабль, и всех, кто поселился на нем, ждет злая судьба. Ледяные заторы, подняли корабль, подмыли снизу водой. Судьба «Тегетгофа» такова: ледяной затор рассыплется, корабль полетит в бездну, и его привалят окружающие ледовые скалы.

Это немедленно надо как-то предотвратить!

Я составил план.

Корма «Тегетгофа» поднялась теперь высоко, а нос вклинился в талый лед.

Если бы я мог отделить тот ледяной затор, в который корабль вклинился носом, то «Тегетгоф» своим весом сполз бы с тающей ледяной горы. Возможно, он застрял бы между льдинами в глубине, и тогда ледовые скалы подвинулись бы за ним и, вероятно, похоронили бы его навеки. И может случиться и такое, что корабль проложит себе путь к той ледовой башне, образующей побережье упомянутого мной залива. Здесь корабль еще ждет одно опасное испытание. «Тегетгоф» должен скользнуть по высокой, десятиметровой ледовой стене. Возможно, он разобьется, но когда сползет неповрежденным, то в свободном заливе не грозит ему уже никакая опасность.

Я решил, что стоит пойти на такой риск.

Приспособления я имел. На корабле были торпеды. Я знал, как ими пользоваться - разложил их в щели между льдинами, а затем электрической искрой в один миг привел их в действие.

В первую минуту после взрыва «Тегетгоф» очень тряхнуло, а шум и скрип смешались с треском льдин. Корабль пополз вниз. А когда он двинулся, остановить было уже его невозможно. Острый киль «Тегетгофа» со скрежетом прорезал себе путь между льдами, и с нарастающей скоростью тяжелый корабль мчался с вершины затора на ледяное побережье залива. Отпала необходимость прибегать к новой торпеды, чтобы преодолеть эту последнюю преграду.

Во время этого полета испуганная Бэби куда-то спряталась. Но я в эти критические минуты должен был твердо стоять на ногах. Я бросился к штурвальному колесу и привязал себя к скамье. Если корабль не разобьется, а прыгнет с ледовой стены в залив носом вперед, то он, вероятно, погрузится до дна. Это еще не велика беда. Амбразуры, иллюминаторы и люки закрыты, следовательно, мы не утонем. Если и затечет немного воды, то выкачаем ее корабельными насосами. Но может случиться и такое, что после разгона «Тегетгоф» поплывет в таком направлении, которое отведет его далеко и от залива, и от суши. Счастье, что я остался на корабле. Если бы он сбежал от меня, то я не смог бы добраться до него в открытом море. А если я переживу эту катастрофу, если не поломаю себе костей, не утону в воде, то должен следить! Как только «Тегетгоф» начнет свободно плыть в заливе, я должен сразу же взяться за штурвальное колесо, чтобы направить корабль на запад.

Вдруг страшной силы толчок потряс корабль, и целые ледовые башни упали на «Тегетгоф» с обеих сторон. Мгновенно на палубе забушевали волны. Я видел, как по обе стороны возвышались величественные прозрачные зеленые горы воды, которые сливались надо мной в сплошной свод. «Тегетгоф» погрузился в воду.

Что приказывает первый инстинкт человеку, который ушел под воду? Освободить руки и ноги и плыть! Но мои ноги привязаны к кораблю, и я не могу плыть, да еще и должен под водой управлять кораблем.

Я не выпускал из рук штурвального колеса и считал секунды. Насчитал около ста двадцати секунд. Дольше в воде не выдержит и лучший пловец. Я начал задыхаться. Пришло время освободить ноги и спасаться. Но я не буду убегать! Лучше погибну, а «Тегетгоф» не оставлю. Наша судьба общая. Выживем или погибнем, но быть нам вместе!

Уже теряя сознание, я почувствовал, что водяной потолок надо мной начала светлеть, а через две минуты я увидел небо, но уже не синее, а красное. «Тегетгоф» быстро плыл в тумане на восток. Надо было его вернуть назад. Указателем мне было зарево, пробивавшееся сквозь туман. Надо лучше использовать время, пока корабль от большого толчка плыл сам. Каждую минуту его скорость замедлялась, а когда «Тегетгоф» доплыл до берегов новой залива, то погрузился носом в ил. Я для предостережения спустил еще и малый якорь, чтобы защитить корабль от всевозможных неожиданностей. Если, суша действительно стала плавучей, то она понесет с собой и корабль. А когда горячий уголь и нефть растопят льдины под ней и суша начнет тонуть, мы на «Тегетгофе» спасемся.

Корабль не получил больших повреждений лишь на носу кое-где стерлись украшения.

Я позвал Бэби, которая до сих пор не оставляла своего убежища. Она очень радовалась с того, что «Тегетгоф» освободился, и от радости даже искупалась в ледяной воде новой залива.

 

Земля, которая рождается снова

Теперь, прежде всего, нужно было доставить теплую одежду моим людям в катакомбах.

Поскольку палуба корабля стояла вровень с берегом, я перебросил мостик, переправил через него сани, которые, конечно, должна тянуть в катакомбы Бэби. Катакомбы теперь были недалеко, потому что корабль приплыл к противоположному берегу залива. Значит, в дороге нам не будут встречаться озера, через которые было бы нелегко переправиться с санями.

Ламека и Нагами я нашел на том же месте, где и оставил.

Я прибыл вовремя, потому что успел помешать старику причинить нам всем страшную беду. Ламек хотел принести своему богу жертву и зажечь пшеничное зерно в бокале. Много усилий приложил я, пока отговорил его от этого поступка, объяснив, что дым из этой катакомбы все равно не сможет выйти, а жертва принимается только тогда, когда дым от нее поднимается прямо в небо.

Ламек успокоился и забыл о жертве, когда я подарил ему теплую медвежью шубу. Старик обрадовался шубе и ни за что не хотел снять ее с себя.

Еще больше обрадовалась Нагами, когда увидела замечательные флаги. Женщины - настоящие художники в таком деле. У моей Нагами был хороший вкус. Из тканей она выбрала себе простой, звездный американский флаг. Наряды из него было ей к лицу. А когда я накинул на ее плечи шубу из голубой лисицы, то она стала похожа на богиню с картин Ван Дейка или Рубенса.

Одев Ламека и Нагами, я вывел их из пещер.

Я думал, что они удивятся, увидев землю и небо, но их удивления почему-то не было заметно.

Видимо, в те страшные дни, когда они искали убежища в пещере, небо было таким же, как сейчас.

Над горизонтом клубятся тучи, а землю застилает тяжелый туман.

Небо и туман краснеют от вспышки огней на вершинах гор, в свете которых и тень приобретает розовый цвет.

Но удивился Ламек, когда добрались мы до «Тегетгофа». Дрожа, оперся он на мое плечо, когда я ввел его на палубу, где теперь суетились всякие птицы северного края.

Ламек, видимо, думал, что это замечательное сооружение птицы принесли сюда с неба.

Для чего эти толстые медные трубы и большие железные цилиндры? Для чего этот большой дом на воде? Кто построил эту пещеру и эту большую «катакомбу» из дерева? А чьё изобретение эта ровная, блестящая плита, которая удваивает человека? Что это за плита, когда, приближаясь к ней, каждый видит, что идет сам себе навстречу? Его вопросам не было конца.

Теперь старик действительно считал меня волшебником, который живет в этаком летающем замке.

Оставил я Ламека с Нагами на корабле, а сам с Бэби вернулся в пещеру, чтобы привезти сюда все наше имущество. Ведь мы собирались жить на «Тегетгофе». Один «Нептунов бокал» я взял с собой для музея, а хлебное зерно ссыпал в мешки.

На корабле мы имели жернова, которыми легко можно было смолоть зерно. Итак, продуктов в нас хватит для целого поколения. Птицы, которые поселились на нашем корабле, обеспечит нас едой. Парусиновые чехлы - полные свежих яиц, а сами птицы такие смирные, что совсем не трудно поймать какую угодно.

Я немного поссорился с моим стариком.

Спор между нами возник по вопросу принесения жертвы.

Он, как правоверный, утверждал, что жертву обязательно нужно приносить хлебным зерном, а я держался мнения, что жертву надо приносить живыми существами, ну, скажем, птицами. Старик это считал отступничеством.

Но правда была на моей стороне. Потому что за птицей не надо было лазить далеко - на мачте можно выбрать и самую жирную дикую гусыню, а каюты матросов были набиты пингвинами. Как видите, было из чего жертвовать, тогда как хлебное зерно необходимо было тратить экономно, потому что с неба оно не упадет, а эта северная земля хлеба не родит.

Но старик не отступал, а я, чтобы не волновать Нагами, пошел на уступки, задумав что-то, что навсегда отбило у старого охоту приносить жертвы зерном. Ламек для первого жертвоприношения брал зерно того египетского растения, зерна которого очень похожи на семена мака. Но они одновременно похожи и на зерна ружейного пороха.

Как я уже говорил, жертва принимается только тогда, когда дым от нее поднимется прямо в небо.

Понятно, что в этом сыром, мрачном воздухе жертва Ламека не могла быть принята. Дым от зерен «мака», как только поднялся над огнем, сразу же расстелился по палубе. Старый отчаялся.

- Подожди, отец! - Сказал я. - Теперь попробуем моим маком.

И я бросил на огонь горсть пороха. Дым после взрыва потянулся прямо вверх.

Только после этого я окончательно добыл благосклонность старика. Старик признал, что я - правоверный, жертву которого небо принимает радушно.

С этого времени Ламек ежедневно приносил в жертву тот «мак», дым которого летит прямо в небо. Я не знаю, не лучше было бы, если бы во всем мире, где только есть и производится порох, употребляли его только для такой цели, как Ламек?

После того как мы устроились на корабле, я должен был сориентироваться. Что же, собственно, случилось с этой землей?

Для обсерватории я выбрал вершину в юго-западной части горы Цихи, куда перевез найденные на корабле приборы - диоптрий, подзорную трубу, секстанты, астролябию - и разложил их под открытым небом.

Первый взгляд с высоты убедил меня, что наша суша действительно большой плавучий остров, она оторвана от большого континента и по форме похожа на остров Исландию.

В северной ее части возвышается действующий вулкан, а сам остров остро, как шпора, врезается в ледовое море. Зарева на западе и востоке, освещающие зигзагообразные очертания острова, вероятно, произошли от большой массы нефти, которая еще долго будет гореть на поверхности моря.

Но почему весь остров не окружен горючей нефтью?

Причина заключается, видимо, в том, что южная открытая часть острова широкая, с этой стороны южные ветры и морское течение толкают остров на север.

С обеих сторон острова поднимается пар и покрывает остров сводом густых облаков, освещенных горючей нефтью и горящим вулканом. Это сияние вроде заката перед бурей, и при свете его четко очерчиваются с обеих сторон плавучие ледяные горы, между которыми проходит наш корабль, направляясь все время на север. И я везу с собой маленький континент с особыми климатическими и геологическими условиями.

Вместо солнечного света над нами краснеет купол неба. Облака, непрерывно поднимаются, не допускают сюда холода Северного полюса, а тлеющий под слоем земли каменноугольный пласт создает здесь тропическое тепло. Это тепло, однако, не может проходить вглубь сквозь песочные и глиняные слои, лежащие под каменным углем, поэтому и не может растопить ледяной почвы острова. Тепло распространяется только вверх, и поэтому на поверхности уже нет льда. Долины залиты огромными озерами. Скоро раскаленная земля осушит эти озера, в тине и топях обязательно появится и разовьется новая животная и растительная жизнь. Ведь земля не мертва - она полна зародышей растительного и животного мира. От влаги и тепла все снова оживет и расцветет. Наш островок - как и огромная оранжерея. Здесь нет времен года, нет ветра, потому что земля колышется на воде, плывет вместе с ветром, и чем ближе мы будем продвигаться к Северному полюсу сего более или менее одинаковым давлением воздуха, тем будет тише.

При такой влаге и температуре новорожденная растительность застелет сначала сами топи, затем их берега, с днищ озер вылезут странные растения. Вместо сорняков берега рвов покроются ананасом, а на склонах гор будут расти пальмы. Когда появится растительность, возродится и животный мир. А что это за животные будут? Подобные погибшим? Или, может, разовьются новые породы, не похожие ни на прежние, ни на современные? А может, появится и человек? Какой? Из древнейших погибших родов? Ацтек, сказочный великан или какая-то химера? А может, совершенно новый человек? Возможно, это будут карлики из детских сказок?

 

Возникновение нового мира

Что творческая деятельность земли не распространится на весь остров, я мог предвидеть себе заранее. Она распространится только в той части, которая лежит возле нашего вулкана, или непосредственно над горючим слоем угля.

До этих мест я и теперь не мог приблизиться. Низины были недоступны. С гор уже исчез и лед, и снег, а в долинах лежал такой ил, что через него ни пройти, ни проехать.

В грязи, вероятно, были остатки погибшей еще в древние времена растительности, которая до сих пор лежала подо льдом.

Попробовал я идти на ходулях из двух досок, привязанных к ногам, и это была не ходьба, а мука. Надо ждать лучших времен.

А пока у меня было другое, более приятное занятие.

Я учил Нагами своему языку, а со стариком изучал ихний. Когда мы могли уже понять друг друга, я рассказал им, что существует неизвестный для них мир, рассказал, что там делается. Уверял я их, что когда-то и нам удастся жить в том мире. Старик был мудрым человеком, ибо не только внимательно слушал мой рассказ, а даже пообещал мне, что, когда вернемся в Венгрию, прочтет в Венгерской Академии наук лекции по истории прадавних веков. Когда он немного освежился амбровым спиртом, к нему вернулась чрезвычайная память. Рассказал он, что эта земля здесь называлась «Над» и назвал все растения, которые покрывали в те древние времена горы и долины этого края.

На полях росла «шитта» - яровая пшеница и «буссемет» - двозерная пшеница. Рос также двух видов лук - «ацалия» и «шассир», фасоль «фол». На растении «гефен», опоясывавшем ветви деревьев, родили сладкие гроздья, сок которых пьянил голову, а на черноземе озерного дна тянулась ботва тыкв; смоковница и миндаль родили деревья «шикмим» и «шакед». Душистыми цветами красовались растения «кимош» и «шабацелет» - по-нашему, нарцисс и лилия. Со стеблей «дохана» выжимали сладкий мед (возможно, это была сахарный тростник). На склонах росли вечнозеленые кипарисы.

Старый Ламеко не помнил отдельных долин, и все же вспомнил и показал мне тропинку через горные хребты, которой можно было добраться до подножия вулкана.

Решил я по той тропе приблизиться к кратеру вулкана. Простился со своими близкими, собрал в мешок необходимое оборудование и продукты, взял с собой Бэби и отправился путем, который показал старик.

Дорога была хоть и тяжелая, но все же вполне проходимая. Она вела через скалы и пропасти, и я ежечасно отдыхал.

После восьмичасовых странствий с помощью Бэби я приблизился к вулкану.

Вулкан был последним отрогом горного хребта, а перед ним, словно котел, лежала долина, дно которой было залито озером. Это не изумрудное зеркало, не веселая водяная гладь, в которой отражается голубое небо, - озеро от сияния на небе было красное, как кровь.

Когда я начал спускаться к озеру, то почувствовал, как постепенно температура воздуха повышается - эта долина и озеро подогревались снизу.

Грязь, которую я месил, сойдя в долину, была теплой.

Долина еще не проснулась, еще спала. В ней не было ни животных, ни растений. Нелегко было и мне сносить эту жару, не то что Бэби, которая тем более не привыкла к ней. Бэби скорее побежала искупаться в озере. Но едва прыгнула в воду, как быстро и выскочила оттуда. Озеро было горячим.

Из озера, к моему большому удивлению, вместо уже раз окрашенной в синий цвет медведицы, выплыла красная. Но эту красную краску Бэби мигом встряхнула с себя.

Я спустился к озеру и зачерпнул бутылочкой воды. Вода имела цвет киновари. При помощи лупы я узнал, в чем причина такой окраски. В стакане кишели простейшие существа - инфузории. Все эти существа воюют между собой, грызутся и глотают друг друга.

Кишели здесь существа невидимого простым глазом мира - змейки-веретеницы - все вроде колес, вилок, перчаток, гребней, кошачьих когтей, струек, звезд, солнц, полумесяцев, лебединых шей, слоновых хоботов, бутылочек, усатых жемчужин, колоколов, зигзагов, веревочных узлов, восьмерок, кружева, единорогов, корон, двуколесок, булав, гиацинтов, акул. И все это, взбитое в густую массу, уместилось в одном стаканчике воды. Вода в озере как бы превратилась в кровь. Значит, животное возникло раньше растения!

Когда я еще раз зачерпнул воды в бутылку, то заметил, что она уже не такая красная. Далее вижу, в бутылке плавает длинный, словно нитка, червячок-наида.

Наида глотает инфузории, и через восемь часов вся водная масса только и состоит из червячков и моллюсков. Мелкие чудовища в форме змеи, и ловкие, и ленивые, безголовые и безглазые чудища, плавающие без ног, вращаются, как колесики. Поймать или сосчитать их невозможно. Они заполнили ил и поверхность озера. В то же время на побережье озера уже торчат из воды острые шпили хвоща. На камнях в воде появляются длинные зеленые бороды - это все живые растения.

В последующие 24 часа между корнями хвоща появилось водяное страшилище червей - полип. Это странное неразгаданное существо обычно живет в каждом водоеме, где живут черви. Не имеет оно ни головы, ни глаз, ни сердца, ни живота, и на все нападает, все глотает, переваривает.

Когда полип выползает из ила, он не длиннее первого сустава на пальце человеческой руки. Но потом может неизмеримо вытянуться. На открытых местах его тела вырастают щупальца, к которым прилипает каждый червячок, которого полип сразу же и глотает. Нутро полипа можно вывернуть как перчатку. Тогда внешняя его часть станет внутренней. Но и тогда полип может переваривать свои жертвы. Если разрезать полип надвое вдоль, каждая половина станет отдельным существом, свернется в клубок и будет жить дальше. Когда рассечь его поперек, то место разреза зарастет, а на второй части вырастут щупальца, и снова из полипа возникнут две существа. Если один полип проглотит другого, то жертва просверлит себе в теле победителя отверстие, выдвинет оттуда свою головку, и, сросшись, они будут жить дальше. С двух полипов возникнет один с двумя пастями. Это чаще всего случается тогда, когда два полипы хватают одного и того же червя с обоих концов и глотают, пока их роты не соединятся. Тогда более сильный полип пожирает слабого вместе с червяком. Чем больше полип ест, тем быстрее он растет и становится толстым, как рука человека. Нападает полип и на крупных рыбин и глотает их. Если рыба слишком велика, то она растягивает тело полипа до тонкой пленки, и тогда кажется, что плывет окутанная прозрачной тканью рыба. Но эта тоненькая пленка задушит жертву, высосет из нее соки, а кости выкинет.

Полип не имеет пола ни мужского, ни женского. Малышей рождает он сам. Вырастают они с его боков. Каждый малыш имеет свою пасть и все полипы-отростки питают общее тело. Я смотрел на жизнь этих чудовищ и наблюдал, как полипы глотают миллиарды червячков. Когда эти уродливые обжоры покраснели сами от цвета проглоченных червей, вода стала более прозрачной, и от нее не воняло уже тем тяжелым запахом.

На поверхности озера стали появляться широкие листья лилий.

Бэби все время ходила к воде купаться. Но однажды она примчалась обратно, тяжело дыша, и начала бешено встряхиваться, подпрыгивать, переворачиваться. Я сразу же угадал, какое именно бедствие случилось с ней.

Вся голова Бэби была окутана блестящей пленкой, которая плотно прилегала к ее телу. Это был огромный полип, окутавший голову медведицы, которая купалась в озере. Это безобразное существо могло задавить и крупного зверя. Итак, полип окутал голову Бэби, и она не знала, что делать.

Я быстро распорол чудовище ножом надвое и избавил медведицу из этого страшного мешка. Распоротая химера стянулась и стала снова целым. Чтобы показать свою силу, она охватила, как чулок, мою босую ногу и невыносимо давила ее. Тогда я разрезал полипа на четыре части. И только возникшие четверо животных, прыгая, как пиявки, поспешили к воде.

Между тем животворная сила земли начала действовать и на суше.

Под снесенными с гор обломками скал везде лежали трухлявые деревья и гнилые сорняки. Впервые эта масса ожила.

Странные грибки внезапно подняли свои головы. Мелкие и крупные, как бочки, разветвленные и стройные грибы вкусно пахли. Здесь же росли и плесени, зловонные породы, ровные, как палки. Ножка у них, как из стекла, шапочка красная и вся дрожит. Зазеленели и папоротники, толстые, как стволы деревьев, их быстрый рост можно было наблюдать. Быстрый рост заметил я и у других растений. Прошло всего несколько дней, а они застелили уже углубления в скалах и берега озера.

Индийская канна, например, ежечасно росла на полметра, а когда я срубил ее, из корня потекло столько сладкого сока, что я наполнил им свою флягу. Орхидеи зацвели через десять часов. При цветении орхидей я наблюдал, что чашечка их нагревается. Это единственный цветок, который свидетельствует, что и растения чувствуют, любят и радуются.

Чрезвычайный рост всего здесь имеет свою причину. Насыщенный кислотами чернозем и огонь, который подогревает его снизу, тепло и влага, а также аммоний, - все это способствует развитию жизни. Способствует ему и постоянное сияние неба. За неделю здесь созревает то, что при нормальных климатических условиях созревает в течение года. Этим, видимо, и объясняется, почему в древние времена вычисляли жизнь одного человека семью, восемью, а то даже и девятью сотнями лет. Вероятно, потому, что год тогда не состоял из зимы, весны, лета и осени. Ведь на земле царило только лето. Годы вычисляли от урожая до урожая. От жатвы до жатвы - вот и год. А в те времена в одном астрономическом году было и десять жатв. В Восточной Индии, кстати, и теперь деревья за год дают урожай по четыре раза. Рис и сейчас созревает дважды в год, и только для «хлебного» дерева не хватает календарного года, поскольку от цветения до созревания плодов оно требует восемнадцать месяцев. Итак, если бы по этому дереву вычисляли возраст человека, тридцатидевятилетняя женщина имела бы всего двадцать шесть лет.

Через семь дней вокруг озера и на склонах гор зазеленели густые кустарники.

Только высокоорганизованные животные еще не появлялись. Полип все еще оставался единственным обладателем вод.

Я уже начал думать, что это существо, это создание природы является неприступным, что его нельзя уничтожить, что, проглотив полипа, крупные рыбы выбрасывают его из себя вполне невредимым, а чайки, если подхватят это чудище, снова бросают его в воду. Это существо даже само себя не может погубить.

Однажды, проснувшись, я был поражен необычным явлением. На зеркальной глади озера плыло загадочное существо. Моряки его называют гребенчатой медузой.

Существо это - тоненький пузырь, как мыльный пузырь, и так же выигрывает цветами радуги. Когда плывет спокойно, то ее щупальца, длинные и тонкие, как ниточки, колышутся в воде. Именно эти ниточки убивают все живое.

Когда медуза хочет отправиться вперед быстрее, то она надувается. Пузырь, как розовый чепчик над водой, служит для медузы парусом. К чему это создание прикоснется, то и погибает. Если заденет щупальцами большое существо, существо болезненно задрожит и цепенеет. Если человек прижмется к медузе, на пальцах остаются пупырышки, словно их обожгли угли.

Рыбаки, встречая даже погибших медуз, пытаются их обойти. Медузы в течение двадцати четырех часов истребили в озере всех полипов. Наблюдал я войну полипов с медузами, удивляясь, ибо как только медуза касалась полипа, щупальца полипа увядали, и он погибал.

Между растениями победителями выходили криптогамы - это мхи величиной с кусты, дрожащие, как студень, лишайники, набухшие грибы, папоротники с пустой сердцевиной, а между ними - армия паразитов, которые появляются только в раскисшей почве, при соответствующей влажности и теплоте.

На побережье озера начинают расти и травы. За двадцать четыре часа они поднимаются до роста человека, а следующие двадцать четыре часа цветут и колосятся. Камыши образуют непроходимые леса. А где земля уже подсохла, там набухшие кочки уведомляют, что из них вскоре поднимет голову новый растительный властелин, не знать который, возможно, даже огромная кокосовая пальма.

Вместе с растениями из перегретого ила появляются и представители животного мира - жадные до крови черви, пиявки, различные моллюски, медузы и подобные гадюкам страшилища. Наконец появляется и рак. Он выползает на сушу.

Но возникновение этих животных природа спрятала завесой тысяч тайн, не позволяя заглянуть в ее мастерскую.

Дно озера недоступно человеческому глазу, берега покрыты рощами камышей, бамбуков, пальм, сахарного тростника, дальше от берега в озерах растут широколиственные, нелумбии, а дальше стелется красно-желтый ковер уртикулярий. Поверхность озера чистая, как зеркало, только на середине. Здесь и есть самая сокровенная глубина.

Что происходит в той глубине? Этого я уже не могу видеть. Только раз зазвучал в моих ушах первый живой голос: кваканье лягушки.

Как только появятся в воздухе сотни тысяч насекомых, то за ними не замедлят и пауки, которые сядут на стебельки трав и начнут ткать шелковые сети. А когда созреет первое зерно трав, найдутся и муравьи, чтобы спрятать его себе на зиму.

Вдруг глубокую тишину нарушил звук, словно кто-то чмокнул языком. Это лениво выползает из щели из земли странное существо - длинное, как рука человека. Неуклюжее и плоское, черное тело с огненными пятнами, как короткая гадюка, с двумя ногами под головой и розовыми ушами, которые свисают почти до земли. Что это? Саламандра, тритон, спрут или амфибия? А может, это родство всех четырех видов. Эта загадочное животное появляется всегда одиноко - в паре их еще никто не видел, яиц его тоже никто не находил. Невинное чудовище, о котором не знают, чем и для чего оно живет.

Где озеро превратилось в топь, которая впоследствии начала высыхать, там воздух насыщается разной заразой, и человеку там задерживаться опасно. И вот вдруг я начал чувствовать, что со мной что-то происходит. Ноги ослабли, голова стала тяжелой. Однако возвращаться на корабль я не собирался, ибо хотел до конца видеть тайну возникновение нового мира.

Если бы даже пришлось поплатиться за это головой, то я согласился бы.

От непомерной жары вода из озера испарялась, и быстро на дне остался только ил с болотом посередине, которое то набухало, то спадало.

Что там возникнет?

Лихорадка уже совсем побеждала меня - я не мог шевельнуться. Меня душила топяная вонь, донимали гадкие змеи, ползучие ящерицы, не давали покоя рои надоедливых насекомых, но я все же не оставлял своего места. Интересно, что родится из того болота?

У меня была Бэби, которая, конечно, лечить от горячки не умела, только прогоняла от меня полчища отвратительных пресмыкающихся, и стирала лапами с моего лица въедливых муравьев.

Я не сводил глаз с болота. Оно еще больше подсохло, поверхность его покрылась твердой корой и все время шевелилась, словно что-то ее месило.

Казалось мне, что в этом подвижном иле медленно определяются очертания огромной фигуры - длинного туловища, круглой головы, четырех продолговатых конечностей - возможно, рук и ног.

Что же это родится?

Человек или огромный ящер? А возможно, страшное сочетание обоих? Очертания существа становились все яснее и четче.

В моей голове моментально мелькнула неожиданная болезненная мысль.

Если я умру в ту самую минуту, когда родится это чудище, то оно проглотит все живое на острове - прежде верную мою медведицу, потом тестя, доброго старца Ламека, которого я освободил из хрустальной гроба, наконец, мою Нагами, в которой бьется сердце моей жизни.

Эта мысль довела меня до отчаяния.

- О Нагами! - воскликнул я.

- Я здесь! - шепнул мне на ухо сладкий голос, и любимое лицо улыбнулось мне. Старый Ламек припал к моим ногам и благодарил своему богу, что тот помог им найти меня.

Мои любимые и дорогие родственники забеспокоились, что меня так долго нет, и, как только вдоль долины подсохли пути, оба сразу побежали за мной.

Патриарх первым делом занялся лечением моей болезни. Он знал целебную силу всех трав. Знал травы, которые лечат боль желудка, знал те, что снимают жар - достаточно только их приложить к телу. Ламек напоил меня и обложил целебными травами. Затем вдвоем с Нагами подняли меня, положили на спину медведицы и хорошо привязали, чтобы я не упал.

Подведя руку, я показал на существо в грязи, что корчилось в муках рождения.

Ламек посмотрел и, закрыв лицо руками, испуганно вскрикнул: «Великан!» И бросился бежать отсюда с молниеносной скоростью. Мы остановились уже на «Тегетгофе».

Бешеный бег пошел мне на пользу - я хорошо вспотел. К тому же, Бэби несколько раз искупала меня в потоках, и это заменило мне чудодейственные компрессы. Когда мы прибыли на «Тегетгоф», я был уже почти здоровым. Только усталость заставила меня лечь в постель.

На острове тепло уже доходило до 20 ° (по Реомюру). Интересно, что родится из болота этой ночью?

 

Хватит!

После горячки и изнурительной побега я погрузился в сон. Проснулся я от февральского холода и, открыв глаза, увидел, что Нагами, одетая в шубу, раздувает в печке огонь.

Термометр показывал 12 градусов ниже нуля, вода в моем стакане замерзла.

Что случилось?

Соскочил я с постели, оделся с помощью Нагами и выполз на палубу. Там, упав на колени и раскинув руки, молился Ламек.

А вокруг был северная полярная ночь!

Что с нами случилось?

А вот что. Морские течения повернули остров так, что нефтяной вулкан оказался на противоположной части. Нефть уже не омывает наш остров, а остается в море, за островом. В то же время морское течение, ворвавшись между угольными пластами, погасило нефть, и вулкан теперь уже не горит.

Огненно-красный шатер сполз с неба, и из последних облаков толстым слоем снега укрылась земля.

На небосклоне искрятся звезды, а в вышине над нашей головой горит огненный венок - правильной формы круг, внутри которого плывем мы, и из которого излучаются во все стороны Вселенной желтые, розовые, зеленые огни. Это и есть северное сияние, но люди до сих пор видели только полкруга. Над нами же сияет целый круг! Значит, мы на самом Северном полюсе. Полярная звезда Большой Медведицы мигает прямо над нами. Компас не определяет уже направление: его стрелка непрерывно колеблется. Земля, на моих глазах обновилась, на моих же глазах теперь и умирает.

При свете северного сияния я еще раз с Нагами, Ламеком и верной медведицей обошел до неузнаваемости измененную долину.

Не было в ней ни растений, ни животных. Буйная тропическая растительность замерзла и лежит теперь под снегом. Тростниковые леса замерли - все вокруг спит.

Лишь в середине озера, на широком грязище, виднеются и под снегом огромные контуры химеры: широкая голова, позвоночник, руки и ноги. Жизнь в ней погасла раньше, чем должна была развиться.

Ждала меня еще одна неожиданность. Северное сияние, в котором розовым светом горели вершины горы Цихи и верхушка вулкана, вдруг погасло. Зато на горизонте серебряным светом сияла Луна.

Тогда я, удивленный, увидел, что горы на побережье нашего плавучего острова горят живым багряно-красным огнем, а низины покрыты легкой розовой дымкой. Скрипучий снег под ногами тоже порозовел. Почему? Ведь северное сияние погасло. Но это был не отблеск пламени, а настоящий красный снег. Покрасил его деготь с вулкана, смешавшись с кислотами морской воды, создал замечательные розово-багряные цвета. И вот среди темнозеленого океана плывет кусок сухой земли на вечные времена окрашенной красным багрянцем и кармином.

* * *

Все птицы этого ледового мира покинули нашу плавучую сушу. Паруса корабля обнажились. Осталась только запертая в каюте дикая гусыня. Вот я теперь опишу все события, произошедшие на «Тегетгофе» и вокруг него, и гусыней, как голубиной почтой, пошлю свои записки в широкий мир. Может, они к кому-то попадут. Может, найдется тот, кто поверит моим словам и отправится разыскивать нас.

Написано в вечной ночи под 90 градусом северной широты.