Сатанинская комедия на бирже все еще продолжалась.

Обреченные на гибель бумаги — акции бондаварской шахты и бондаварской железной дороги — с молниеносной быстротой переходили из рук в руки.

Теперь трагедию низвели в ранг комедии, в разговорах о катастрофе стал проскальзывать юмор.

Одного только слова «Бондавар» было достаточно, чтобы вызвать среди биржевиков оживление.

Кто сумел, пусть даже со значительным убытком, избавиться от последней акции, смеялся над теми, кто их приобрел.

Акции предлагались в обмен на ничего не стоящие предметы. Например, в придачу к старому зонтику, чтобы получить новый.

Акциями расплачивались за газеты, если редактор навязывал подписку.

Акции жертвовали на благотворительные цели.

Нашелся даже один остряк, который сшил из них маскарадный костюм, наподобие герцога Э., который в свое время сшил такой же костюм из полотен Тициана.

На бирже из-за бондаварских бумаг велась лишь незначительная борьба.

Основные обладатели акций пытались уберечь едва теплившийся огонек, а противная партия во что бы то ни стало старалась его погасить.

Князь Вальдемар, глава этой партии, изо дня в день сбивал курс акций; под конец их уступали уже по проценту, по полпроцента, по четверть процента, и за каждую половину, четверть форинта велась борьба.

Зондерсгайн стремился довести «Бондавар» до такого положения, чтобы его акции вообще вычеркнули из биржевых списков. А держатели акций хотели как-нибудь воспрепятствовать этому.

В тот день, когда все венские газеты обошло сообщение господина Ронэ, в котором приводился химический анализ веществ, появившихся после пожара в колодезной воде бондаварского замка, — что, естественно, вызвало сенсацию, — князь Вальдемар готовился обрушить последний удар на головы бондаварцев.

Он объявил на бирже, что в последний день месяца будет предлагать бондаварские акции по десяти форинтов.

Отыскались даже желающие заключить с ним пари: это были заинтересованные пайщики, которые заранее знали, что проиграют, но не хотели допускать окончательного падения акций, не хотели, чтобы они были вычеркнуты из списков.

Князь Вальдемар к полудню успел заключить пари на пять тысяч акций.

Конечно, этих акций у него на руках не было, да и партнеры в споре не стремились получить их, — все это были чистые условности биржевой игры.

Если к последнему дню месяца акции упадут до шести форинтов, тогда проигравшие заплатят князю Вальдемару двадцать тысяч форинтов разницы; если же поднимутся на четыре форинта, тогда он им выплатит такую же сумму.

В полдень к барьеру подошел маклер и во всеуслышанье объявил, что здесь, по ту сторону барьера, находится один господин, который желает приобрести пятьсот штук бондаварских аль-пари!

Можно было подумать, что ударили молотом по роялю — не меньшую какофонию вызвали эти слова.

Издевательский смех, возгласы удивления, недоверия, крики радости, проклятия разом взметнулись над барьером.

«Он что, сумасшедший? Аль-пари! Бондаварские акции! Кто он? Покажите этого человека!»

Маклер указал на незнакомца.

Это был человек ничем не примечательной наружности, судя по всему, провинциал. Прислонившись к колонне, он невозмутимо созерцал этот биржевой Олимп.

— Да это просто какой-то шут, он задумал разыграть нас! — издевался князь Вальдемар. — Подите к нему, — велел он маклеру, — и спросите, как его имя. Мы желаем знать, с кем имеем дело.

Маклер отошел, обменялся несколькими фразами с незнакомцем и снова вернулся.

— Господин просил передать, что его имя — «Сто тысяч форинтов». Деньги говорят сами за себя.

И с этими словами маклер показал десять банковских чеков на десять тысяч форинтов каждый.

— Кто дает пятьсот бондаварских акций? Это уже означало полный биржевой переворот.

Толпа снова пришла в движение: и верящие, и неверящие ринулись к незнакомцу, обступили его, атаковали тысячами вопросов, тянули к нему поверх голов свои записные книжки; пришелец холодно взирал на весь этот ажиотаж и обступивших его людей направлял к своему маклеру, — пусть договариваются с ним.

Наконец сам князь Вальдемар, пробившись сквозь толпу, подошел к незнакомцу.

С изысканно оскорбительным видом, опустив на глаза поля шляпы и заложив пальцы в карман жилета, — князь Вальдемар остановился перед ним:

— Сударь! Своим появлением здесь вы произвели на стоящую революцию. Позвольте узнать ваше имя?

— Меня зовут Иван Беренд! — ответил незнакомец, не меняя позы и по-прежнему опираясь плечом о колонну.

— Ах! — воскликнул князь, стремительно срывая с головы шляпу и сгибаясь в ироническом поклоне. — Я имел удовольствие слышать о вас. Вы тот знаменитый стрелок, что выстрелом выбивает сигару изо рта противника? В та ком случае я перед вами — ничто, хотя при прочих равных условиях имею честь зваться князем Вальдемаром Зондерсгайном. Но я действительно не умею стрелять так метко, как вы. Тем не менее поговорим по-деловому. Вы скупаете аль-пари бондаварские акции. Вы что, наследник вест-индийского набоба и получаете наследство при условии скупить аль-пари бондаварские акции?

— Нет! Я даю эту цену потому, что они ее стоят.

— Но ведь бондаварская шахта горит!

— Я знаю, моя шахта находится рядом.

— Тогда вы прогорите вдвойне!

— Нет, я погашу пожар в течение двух недель.

При этих словах возбуждение толпы возросло до предела; заинтересованные акционеры едва не раздавили Ивана.

«Вот человек, который победит подземный пожар! Шахта спасена! «Бондавар» снова идет аль-пари!»

Противная партия в мгновение ока оказалась уложенной на обе лопатки; обезумевшие от радости акционеры подхватили Ивана на руки и торжественно пронесли его через всю биржу, а вечером того же дня созвали общее заседание, где Иван рассказал собравшимся, — в зале яблоку негде было упасть, — что он разработал безошибочный план, каким образом в течение двух недель погасить пожар в бондаварской шахте; без лишних слов он пригласил всех присутствующих самим взглянуть завтра утром, как он под открытым небом будет испытывать найденное им средство борьбы с огнем, и убедиться воочию, что его обещания — не пустая похвальба.

На следующее утро при большом стечении народа Иван проделал блестящий опыт: из угля и торфа был разложен костер, облит керосином и подожжен с разных сторон; когда костер разгорелся и огонь полыхал вовсю, он был погашен в течение пяти минут с помощью одного-единственного ручного брандспойта.

Ликующая толпа на руках донесла Ивана до города, и собрание акционеров решило, что Ивану, если он потушит подземный пожар и если шахту снова можно будет использовать, вручат шестьсот тысяч форинтов вознаграждения.

Однако и здесь не обошлось без пререканий. На собрании присутствовал князь Вальдемар, теперь уже в качестве одного из основных держателей акций, к тому же одного из самых недоверчивых: он возражал больше всех и всячески стремился опровергнуть Ивана.

— Я допускаю, — говорил он, — что вы одним ако жидкости можете погасить шесть кубических саженей горящего угля. Но подумайте сами, ведь в бондаварской шахте — от места взрыва до графского замка — должно быть охвачено пламенем самое малое шестьдесят тысяч кубических саженей угля, значит, вам понадобится десять тысяч ако раствора, и притом еще весь раствор надо доставить одновременно и не куда-нибудь, а непосредственно в то место, где бушует огонь. С помощью каких механизмов вы рассчитываете произвести подобную операцию?

— Это предусмотрено в моем плане! — отвечал Иван.

— Затем, даже если допустить, что вам удалось одно временно ввести в горящие штольни всю нужную массу жидкости, это вызовет такое скопление пара, что вся ваша шахта моментально взлетит в воздух.

— И это я продумал заранее.

— И наконец, если вы имеете хоть малейшее представление о машинах и оборудовании, вам должно быть ясно, что на все те расходы, которые неизбежно возникнут в ходе вашей операции, не хватит и миллиона.

— У меня все подсчитано.

Пайщики в один голос закричали, что примут на себя все расходы, пусть это будет хоть миллион, и Иван тем самым получил свободу действовать на бондаварской шахте так, как он считал нужным, — сколько бы это ни стоило.

Князь Зондерсгайн понимал, что повороту, вызванному Иваном, пока что нельзя помешать никаким контрманевром.

Когда собрание акционеров утвердило протокол, он отвел Ивана в сторону и сказал:

— Итак, господин Беренд, удастся вам задуманное пред приятие или нет (а я полагаю, что нет), вы в любом случае вынимаете у меня из кармана миллион. Один миллион чистоганом. К тому же вы теряете свои сто тысяч, не считая затрат на рискованный опыт. Впрочем, все это ровным счетом ничего не значит. Своим маневром вы на две недели утвердили на бирже аль-пари. Не будет ни спроса, ни предложения, и та и другая сторона предпочтут выжидать, но рано или поздно это положение будет зафиксировано и на биржевом табло, и тогда мне по обозначенному курсу придется выплатить разницу тем, кто заключил со мной пари. Это составит миллион. Но я не придаю этому значения. Я не раз видел, как теряются миллионы. Потом они возвращаются. Для биржевой борьбы необходимо хладнокровие. Если же вы вдруг раньше, чем истекут эти две недели, убедитесь, что взятая вами на себя задача невыполнима и заявите об этом во всеуслышание, я весь миллион передаю в ваши руки.

Иван ответил с подлинно деловым хладнокровием:

— Господин Зондерсгайн! Мне хорошо известно, что на бирже в ходу определенного рода свобода, что здесь можно оскорбить человека, не опасаясь никаких последствий. То, что здесь говорят, предлагают, предполагают, — не укладывается в общепринятые нормы морали. Здесь допустим вопрос: «Сколько стоит твоя честь?»; и если на это ответят: «Не продается!» — ну, что ж: «На нет и суда нет!» Здесь можно к каждому обратиться с предложением: «Пойдем, ограбим кого-нибудь!», и тот, к кому вы обратитесь, не обидится и, если предложение ему не подходит, ответит лишь: «Не располагаю временем». Здесь не считается позором, если кого-нибудь обругают, плюнут в лицо, собьют шляпу; пострадавший отвернется, словно бы ничего не слышал, утрет физиономию, поправит шляпу, снова нахлобучит ее на голову, а через час выйдет под руку со своим врагом. Никто и не подумает, что они ссорились; просто у них возникло небольшое «расхождение», ввиду чего оба пребывали в весьма «приподнятом» настроении. И потому на все, что сейчас господин Зондерсгайн, биржевой воротила, сказал торговцу углем из долины Бонда, этот торговец ответит всего лишь: «Данное предложение не может быть принято во внимание». Но пусть остережется князь Зондерсгайн за порогом биржи предложить что-либо подобное Ивану Беренду!

Князь Вальдемар рассмеялся.

— Это мне известно. Я не раз имел удовольствие слышать ваше имя, и если я расположен к вам, то, как вы знаете, у меня есть для этого веские основания. Однажды вы оказали мне протекцию у некоей прекрасной дамы. Я не знаю причины вашего поступка, но знаю, что вы его совершили. Об этом говорили в свете. Вы отказались даже от своих собственных притязаний на руку прекрасной дамы, притязаний, которые были бы вполне оправданы. К сожалению, все оказалось напрасно. В конце концов она досталась ничтожному человеку. Но это не имеет значения! Ваше загадочное участие, которое — коль скоро тут не крылось ни малейшего расчета — можно объяснить лишь первозданным пуританством, я никогда не забуду. Если бы та прекрасная дама последовала вашему совету, из бондаварского колодца не черпали бы сейчас горячую воду, более пригодную для серных ванн, ибо из всей затеи ничего бы не вышло. Поэтому какой бы тон мы ни приняли в разговорах друг с другом за порогом биржи, я включаю сделанное мною предложение в свои расчеты. Если вам удастся погасить пожар в шахте, вы получите шестьсот тысяч форинтов, если же не удастся, вы получите миллион.

Пайщики заметили, что Вальдемар слишком долго беседует с Иваном, и вмешались в их разговор: «Никаких махинаций, ваше сиятельство! Оставьте нашего человека в покое!»

Они боялись, что князь переманит Ивана.

— Не ревнуйте! — воскликнул князь. — Мы беседуем об одной красавице, за которой в былые времена оба ухаживали и оба безуспешно.

Но пайщики не дали сбить себя с толку.

Они выбрали комиссию из трех человек, которые обязаны были всюду следовать за Иваном, не спуская с него глаз; обедать вместе с ним, спать у его порога, сторожить под окнами, чтобы к нему не проник враг. И все это под предлогом помощи Ивану: мол, чтоб можно было своевременно снабжать его деньгами.

Иван с тремя сопровождающими тотчас же уехал обратно в долину Бонда, захватив с собой все необходимые для дела машины и рабочих.

Трем своим спутникам он поручил каждый день посылать отчеты о ходе работ.

Одним из троих оказался господин Шпитцхазе.

Шпитцхазе сочли необходимым включить в комиссию как самого предусмотрительного, самого надежного и самого беззастенчивого защитника интересов акционерного общества. (Этим последним эпитетом мы не желали выразить пренебрежение. В денежных делах застенчивость и стыдливость — несомненный порок, а противоположные качества — неоценимое достоинство. Стало быть, мы упомянули об этом свойстве характера господина Шпитцхазе лишь в похвалу.) Господина Шпитцхазе Иван не раз еще выставит за дверь, а тот столько же раз влезет обратно через окно.