Лоранд без сил бросился в кресло.

Конец, значит, всем попыткам бегства.

Он узнан — и кем же? Именно той женщиной, которая должна ненавидеть его больше всех на свете.

Рука Немезиды! Рука справедливости, карающая жестоко и неотвратимо.

Женщину эту он покинул как раз на половине пути, по которому устремились они к общему своему позору. И она же заступает ему теперь дорогу, которой он думал возвратиться к жизни, в жизнь.

Никакой надежды на пощаду! Да и принял бы он разве помилование такой ценой, из этих рук? Само райское блаженство — и то надлежало бы отклонить.

Прощай, спокойная, счастливая жизнь! Прощай, самозабвенная любовь!

Один лишь путь остался, зато прямой: в отверстую могилу.

Смеяться, конечно, будут над оступившимся… но по крайности не в лицо.

И отец ушёл тем же путём, хотя у него были подрастающие дети, любящая жена. Он же вообще один на свете. Ничем не обязан никому.

Остаются, правда, несколько смертных, с кем его связывают какие-никакие узы, но и они вскоре последуют за ним. Земной их путь тоже недолог.

Да свершится приговор!

Отцовская кровь пала на сыновей. Один призрак тянет за собой другой, словно в искусительном хороводе, пока все не сойдут в царство теней.

Жить ещё всего несколько дней.

Надо быть в эти дни весёлым и безмятежным, обманывать все сердца и очи, следящие за его последними шагами, чтобы никто ничего не заподозрил.

И ещё одно дело, которое надо уладить осторожно.

Ведь Деже может приехать ещё до рокового дня. В последнем его письме были подобные намёки. Необходимо этому воспрепятствовать. Как-то иначе устроить встречу.

И он тут же написал брату, прося приехать накануне годовщины в Солнок и подождать его там на постоялом дворе. Просьбу свою объяснил он цинизмом Топанди. Не хотелось бы, мол, вносить в их братское свидание грубый диссонанс. А там они увидятся без помех и вместе съездят навестить родных.

План вполне понятный и естественный. И Лоранд тотчас отослал письмо на почту.

Так предусмотрительный путник, сбираясь в дальнюю дорогу, заранее устраняет всё мешающее отъезду.

Едва он отправил письмо, как пришёл Топанди.

Лоранд поднялся ему навстречу. Тот обнял его, расцеловал.

— Правильно сделал, братец, что у меня укрылся от ареста, спасибо. Но больше ведь уже нет нужды скрываться. Те десятилетней давности события давно оттеснены новыми, другими. Ты опять, не опасаясь, можешь объявиться.

— Это я знаю, газеты мы ведь получаем. Просто я хочу остаться у вас, мне и здесь хорошо.

— Но у тебя есть мать и брат, от них же ты не будешь прятаться.

— С ними мне хотелось бы встретиться после того, как будет устроено моё счастье.

— Это уж от тебя зависит.

— В ближайшие дни всё решится.

— Смотри, не медли! Не забывай, что Мелани сейчас у Шарвёльди. Мне, конечно, очень приятно представить себе, какую физиономию — вроде Гиппократовой маски — скроит этот фарисей, когда та глупая дамочка выболтает ему, что молодой мужчина, проживающий у соседа — сын Лёринца Аронфи. Но и очень тревожно за тебя. Потому что — помнишь ночной наш разговор о конечном и бесконечном? — он всё сделает, лишь бы со свету тебя сжить, можешь мне поверить. Чего доброго, отговорит ещё Мелани.

— Ну, тогда… Не одна же Мелани есть на свете, — пожал Лоранд плечами с напускной беззаботностью.

— Тоже верно. По мне, так бери кого угодно. Ты мне всё равно что сын, кого приведёшь, та мне и будет за родную дочь. Но, главное не откладывай!

— Недели не пройдёт.

— Вот и славно. Лиха беда начало! За такие дела или браться, или уж не браться совсем.

— За мной не будет остановки.

Топанди подразумевал свадьбу. Лоранд же — пистолет.

— Так, значит, чокнемся через неделю на твоей помолвке!

— Непременно!

Топанди не стал выведывать у Лоранда его секрет. Он думал юноше приходится выбирать меж двумя, не подозревая, что тот уже выбрал третью: с перевёрнутым факелом.

Однако же в последовавшие дни настроение у Лоранда было самое приподнятое, словно у жениха перед свадьбой. В точности к у его отца в вечер перед самоубийством.

Но вот настал предпоследний день. Опять был май, но не такой суровый, как десять лет назад. В парке благоухали цветы, щёлка соловьи, жаворонок заливался в вышине.

Ципра гонялась по траве за мотыльками.

После того как Мелани покинула дом, к ней вернулась прежняя бесшабашная весёлость, и она легкокрылой певчей пташкой порхала, носилась, радуясь солнечной весне.

Лоранд не противился её шаловливому заигрыванью с ним.

— Идёт мне этот гиацинт? — показывала она ему цветок в волосах.

— Очень красиво, Ципра.

Сняв с него шляпу, цыганочка украсила её сплетённым из листьев венком и, водворив обратно этот праздничный головной убор, так и этак стала его примащивать, чтобы сидел покрасивей.

Потом, подхватив Лоранда под руку и опустив ему на плечо раскрасневшееся личико, пошла с ним пройтись.

Бедная девушка! Всё-то она позабыла, всё простила.

Счастливая соперница отсутствовала уже шесть дней, и Лоранд по ней не скучал. Он был весел, шутил и любезничал; развлекался — и Ципра уже начинала думать, что их разошедшиеся было пути опять сойдутся.

А Лоранд, смеясь и веселясь, думал своё: лишь день осталось жить, а там — прости-прощай, цветущий луг, прости-прощай, неугомонное птичье пенье, прости-прощай, прекрасная влюблённая цыганка!

Рука об руку взошли они на мостик, тот самый, перекинутый через ручей. Остановились посередине, на том месте, где упало в воду кольцо Мелани, и, облокотись о перила, засмотрелись на зеркальную гладь. На девушку глядело её отражение всё в том же жёлтеньком платье с розовой тесьмой. Лоранду же по-прежнему виделось в воде личико Мелани.

Здесь, на мостике, держал он её руку в своей; здесь сказала она про кольцо: «Пусть остаётся там»; здесь заключил он её в свои объятия.

Но завтра и эта боль отпустит.

К ним присоединился и Топанди.

— Знаешь что, Лоранд? — сказал этот старый манихей. — Мне вот подумалось: махну-ка я с тобой сегодня в Солнок. Надо же честь честью отметить встречу с братом. Закатим с тобой «спрыскум магнум».

— А меня не возьмёте с собой? — вмешалась Ципра полушутя.

— Нет! — раздалось сразу с обеих сторон.

— Почему?

— Не для тебя это. Тебе там не место, — последовал опять двойной ответ.

Топанди хотел сказать: не дело тебе в мужских пирушках участвовать, к хорошему это не приведёт. Лоранд же подразумевал нечто совсем другое.

— А когда он вернётся? — домогалась Ципра.

— Сначала к себе домой, к родителям поедет.

«И правда, — подумалось Лоранду. — К отцу и деду».

— Но не на веки же вечные он там останется?

Мужчины засмеялись. Что значит — «навеки»? Выражение, неподходящее в обыкновенной жизни. Как наше малое время им измерить?

— А что мне привезёте? — совсем по-детски полюбопытствовала Ципра.

Лоранд не удержался от недоброй шутки. Сорвал листок вербейника, круглый, как монетка, положил на ладонь.

— Такую вот штучку.

Они — Топанди с Ципрой — подумали: кольцо. Он же намекал на пулевое отверстие во лбу.

Как жестоки бывают приговорённые к смерти!

За этим шутливым поддразниваньем застал их гайдук с известием, что на крыльце барчук дожидается, хочет с Лорандом говорить.

У Лоранде ёкнуло сердце. Деже!

Не получил письма? Не послушался и раньше назначенного приехал?

Он поспешно направился к дому.

— Если друг, тащи сюда и не отпускай! — крикнул Топанди вдогонку. — Вместе пообедаем.

— Мы здесь будем ждать! — прибавила Ципра, стоя на мостике и, сама не зная почему, не сводя глаз с кувшинок, под которыми скрылось кольцо Мелани.

Совсем подавленный, Лоранд пошёл по коридору к подъезду. Если брат, то последние часы окажутся вдвойне мучительными. Притворяться! Хорохориться, разыгрывая мнимую беззаботность! Перед Деже это особенно тягостно.

Гостя застал он в передней комнате.

И тут Лоранда ждала новая неожиданность.

Юный кавалер, которого спешил он увидеть и с которым очутился лицом к лицу, был не Деже, а — Дяли.

За эти десять лет у Пепи Дяли ни роста, ни мужественности не прибавилось. Прежняя детская пухлость в лице, то же субтильное сложение, вкрадчивые манеры. Модой он, как и раньше, не пренебрегал. Если что и появилось в нём нового, оно сквозило разве лишь в некоей барственности, которую сообщает привычка изображать великодушного покровителя перед бывшими друзьями.

— Добрый день, дорогой Лоранд! — первым весело и добродушно поздоровался он. — Не забыл меня?

«Ах, так ты в напоминание мне приехал?» — пронеслось в голове Лоранда.

— Отправился вот разыскивать тебя, узнавши от госпожи Бальнокхази, что ты здесь. Чтобы не подумал, будто избегаю.

Значит, и правда «она» на след навела!

— У меня тут переговоры с Шарвёльди по делу Бальнокхази, мировая сделка.

Целая буря поднялась в душе Лоранда во время этого вступления. Как себя вести с этим человеком?

— Надеюсь, ты не станешь вспоминать ту смехотворную развлеку между нами десять лет назад? — сказал пришелец, дружески подавая руку. («Ну да, напоминает — на тот случай, ежели я запамятовал!») — Будем снова приятелями!

Лоранд успел уже разрешить мысленную тяжбу с самим собой, которая разгорелась у него в уме за эти несколько мгновений. «Можно вышвырнуть его вон, но тогда все сразу примут меня за обидчика, а мою гибель — за данное ему удовлетворение. Нет, такого торжества им я не доставлю! Пусть убедится этот негодяй, что обречённый нисколько не уступит ему в беспечности — ему, кто с лёгкой душой явился сюда полюбоваться его мучениями!»

И, не распаляясь, не выходя из себя, без тени какой-нибудь гордыни или мстительного ожесточения, Лоранд принял фатовато протянутую ему руку и, ладонью ударив в ладонь, как в былые студенческие времена, дружески её потряс.

— Сервус, Пепи! Тебя да забыть, что ты, чёрт возьми! Но только я думал, что и ты успел за это время состариться. А ты совсем прежний мальчишка. Так и хочется спросить: слушай, а какие у нас завтра лекции?

— Ну то-то же! Очень рад! Самое большое огорчение в жизни было для меня, что мы расстались не по-хорошему. Это мы-то, друзья-приятели! Повздорили. И из-за чего? Из-за газеты какой-то паршивой. Да провались они, все эти газеты! Не стоят они того, чтобы в бутылку лезть из-за них. Ну да хватит об этом, ни слова больше.

— Ладно, коли так. Мы-то здесь, в деревне вообще люди отходчивые, поссорились — помирились. Нынче друг дружке насолим, а завтра в обнимку сидим.

(Ха-ха-ха!)

— Тогда ты вот что, представь меня старику. Он, по слухам, с придурью. Попов недолюбливает. Так я ему про них анекдотов целую кучу вывалю, недели не хватит рассказывать. Пошли, познакомь! Он со смеху помрёт, едва я рот раскрою.

— Ты, конечно, здесь, у нас останешься?

— Само собой! Старый Шарвёльди уже кислую мину строит из-за такого нашествия гостей, а экономка у него — сущее пугало. Да и потом, не годится увиваться за двумя дамами сразу. Стоит за этим в деревню ехать! Апропо! У тебя, кажется, тут цыганочка смазливая завелась?

— Уже и про это пронюхал?

— Надеюсь, ты не будешь ревновать?

— Да иди ты. К цыганке-то? («Ну-ка, ну-ка, попробуй, подкатись! — подумал Лоранд. — Я тебе не могу дать пощёчину, — у неё схлопочешь; так сказать, per procura».)

— Ха-ха-ха! На дуэль из-за цыганки ведь не будем друг дружку вызывать, верно?

— Ни из-за неё, ни из-за других девчонок.

— Вот и славно. Мы с тобой, я вижу, образумились. Что такое баба, в самом деле. А что ты о Бальнокхази скажешь? По-моему, до сих пор красивей своей дочки. Ma foi! Честное слово. Этот десятилетний сценический курс только на пользу ей пошёл. И, кажется, до сих пор в тебя влюблена.

— Я думаю, — подбоченясь, иронически сказал Лоранд.

Тем временем они спустились в парк, найдя Топанди с Ципрой у мостика. Лоранд представил Пепи Дяли как своего старого школьного товарища.

Ципру это имя привело в полный восторг. Жених Мелани! Сам к своей невесте приехал. Что за чудный малый! Просто душка.

Произведённое им на Ципру благоприятное впечатление Дяли истолковал совершенно превратно, приписав его своему неотразимому обаянию сердцееда.

И, едва успев познакомиться со «стариком», тут же вошёл в роль поклонника, благо любого кавалера светские правила к тому обязывают. И потом — цыганка. И потом — Лоранд не ревнует.

— Вы мне за минуту помогли понять загадку, над которой я бьюсь целый день.

— Какую это? — спросила заинтригованная Ципра.

— А вот какую: почему поджаренный хлеб и рыба, которую подают у Шарвёльди, могут больше нравиться, чем роскошные голубцы у господина Топанди.

— Почему же?

— Я всё не мог понять, как это мадемуазель Мелани могла променять этот дом на тот, но теперь знаю: её прогнали отсюда.

— Прогнали? Кто? — удивилась Ципра.

Мужчины тоже прислушались.

— Кто? Да ваши глазки! — неприкрыто польстил Дяли. — Куда было бедняжке с ними состязаться! Конечно, месяц — весьма приятное и поэтичное явление, но перед солнцем всё-таки бледнеет.

Ципру неприятно поразили эти речи. Многим не по вкусу сладости слишком приторные.

— Ах! Мелани гораздо красивее, — потупясь, сказала она с глубокой серьёзностью.

— Обязан вам верить, как в чудеса апостолов. Но как быть, если из-за вас делаюсь еретиком?

Девушка отвернулась, глядя вниз, на ручей; её естественная стыдливость была оскорблена. А стоявший у Дяли за спиной Лоранд подумал: «Взял бы тебя за шиворот да утопил в этом ручье! Стоишь того, да и мне какое бы облегчение. Но тогда догадаются, что я тебя ненавидел, а о том не должен знать никто! Пусть не поминают моё имя рядом с твоим даже после моей смерти!»

Ибо он ничуть не сомневался: появление Дяли в этот день не преследовало иной цели, кроме как напомнить ему о его ужасной обязанности.

— А знаешь, друг, — фамильярно хлопнул он Дяли по плечу, — сегодня мне срочно надо в Солнок. Видишь, какой из меня стратег!

— О, что ты! Конечно, поезжай! Не оставаться же тебе из-за меня! Делай, как тебе лучше!

— Не о том речь, Пепи. Ты тоже здесь не останешься.

— Чёрт! Ты что же, выставить меня хочешь?

— Ну вот ещё! Мы нынче ночью грандиозную попойку затеваем в Солноке по случаю моего второго рождения. Все окрестные кутилы званы. Так что и тебе там полагается быть.

— Ах, вот что! По случаю твоего второго рождения! — воскликнул Пепи только что не в экстазе, подмигиваньем прося Ципру о снисхождении. — Тогда придётся поехать, какие бы магниты ни притягивали. Мне за твоё «второе рождение» обязательно тост нужно поднять, Лоранд, дружище!

— И брат мой, Деже, тоже там будет.

— А, малыш тот! Куруц Деже! Тем лучше. Мы с ним ещё повоюем. Он и тогда такой забавный был, пресерьёзная такая рожица. Решено: еду с вами. Сдаюсь. Капитулирую. Сегодня же ночью отправляемся в Солнок.

Что ж, «сдачу» эту заранее можно было предвидеть. Не затем ли и приехал он, чтобы агонией Лоранда насладиться?

— Правильно, Пепи, — одобрил Лоранд. — Тряхнём-ка стариной, повеселимся, как, бывало, раньше, десять лет назад. Там нас много удовольствий ожидает, вот и опорожним этот рог изобилия разом! Значит, ты тоже с нами.

— Всенепременно, за плащом моим только, будь добр, пошли кого-нибудь. С вами, с вами. На день твоего «второго рождения»!

И Дяли крепче сжал руку Лоранда, словно не находя слов для выражения всех добрых пожеланий, которые теснились у него в груди.

— Значит, правильна всё-таки была моя стратегия! — засмеялся Лоранд. — Заманил-таки осаждающих в ловушку.

— Ничего, осада всё равно не снимается.

— Но измором трудно будет взять, голод гарнизону не угрожает.

Цыганочка, бедняжка, не понимала плоских шуток, отпускавшихся на её счёт. Да и понимай она, не на то ли и звалась цыганкой, чтобы сносить такое вот пошлое любезничанье? И сам Топанди разве не так же точно поддевал её со своими забулдыгами-сотрапезниками?

Однако на сей раз Ципра смеялась над этими шуточками не так простосердечно, как всегда.

Что-то слишком уж отталкивающее было в легкомыслии, с каким молодой денди говорил о Мелани — да ещё перед ней, другой девушкой! Душа этого не принимала. Неужели все мужчины вот так о своих возлюбленных говорят? Обо всех без различия?

Старый насмешник придал, однако, иное направление разговору.

Он с первого взгляда раскусил пожаловавшего к нему, угадал и другие его слабости. И пустился величать его «вашим высокопревосходительством», расспрашивая об иноземных титулованных особах, коих господин Дяли имеет честь быть полномочным представителем.

Это возымело желаемое действие. Дяли будто подменили. Спина у него сразу словно перестала гнуться, он выпрямился чопорно, шапокляк свой, сдвинутый набекрень, тщательно выровнял, руки заложил за фалды тёмно-лилового фрака, а губы поджал с дипломатически непроницаемой надменностью.

Вот бесподобный случай похвастаться без удержу! Показать всем низко ползающим, как высоко взлетел.

— Я только что один процесс преважнейший завершил по уполномочию сиятельного князя Гоенэльм-Вайтбрайтштайнского.

— Владетельного князя, вне всякого сомнения? — с наивно-почтительным видом спросил Топанди. — Изволите, верно, знать.

— А как же. Его княжество расположено как раз, где сходятся границы трёх герцогств: Липпе-Детмольдского, Шварцбург-Зондерсгаузенского и Ройсского.

О, как польстило, видимо, самолюбию Дяли, что этот замшелый провинциал лишь поддакнул, услышав о столь странном географическом местоположении!

— Вы, ваше высокопревосходительство, вероятно, высокий ранг имеете при дворе?

— Я — камергер его сиятельства.

— И, конечно, ещё выше положение займёте.

— Ну, конечно. Поскольку я земли отсудил, на которые его сиятельство имел наследственные права по материнской линии, он мне по дарственной пять тысяч хольдов передаёт.

— В Гоенэльм-Вайтбрайтштайне?

— Нет. Здесь, в Венгрии.

— А я думал, в Гоенэльм-Вайтбрайтштайне; там ведь места очень красивые.

После этой похвалы Дяли заподозрил, что не одно лишь простодушие движет старым нехристем. И когда тот стал осведомляться, под какой же почётный статус и какую статью Corpus Juris подпадает право получать в Венгрии столь внушительные земельные владения, почувствовал себя очень неловко, поспешив перевести разговор на сплетни о его сиятельстве. Начал толковать, какой это превосходный, широких взглядов человек; выложил пропасть историй о том, как он иезуитов выжил из своего княжества, как разделался с муккерами, какие шутки над монахинями шутил, как донимал пиетистов — и привёл много других подробностей, кои могли бы послужить весьма отягчающими обстоятельствами против особы князя Гоенэльм-Вайтбрайтштайнского, буде имелись где на свете подобная владетельная особа и подобное княжество.

Об этих вещах и беседовали до конца обеда.

Ципра уж постаралась, как могла: все любимые, по её наблюдениям, Лорандовы блюда были поданы. Но тот, неблагодарный, всё только Дяли предоставлял делать хозяйке комплименты, сам же словечка похвального не нашёл.

А ведь неизвестно, когда ему доведётся снова сесть за этот стол?

После обеда Лоранд ещё некоторое время уделил домашним делам. Всем дворовым оставил точный наказ, что надлежит сделать за две недели до его возвращения в поле, в саду и в лесу. Каждому пожелал счастливо оставаться и дал денег выпить за его здоровье по случаю завтрашнего торжественного дня.

Распорядился о необходимых сборах и Топанди. А гостя занимать входило во всегдашние обязанности Ципры как хозяйки. Довольно и того, что на Топанди ложилось его содержание, а слушать и опекать — это уж её забота.

Не было случая, чтобы кто-нибудь из наведывавшихся в усадьбу собутыльников пожаловался на неё. Ну, а этот светский кавалер тем паче найдёт с ней общий язык.

Вернулся с плащом для гостя и посланный к Шарвёльди гайдук.

Заодно он вручил Лоранду ещё письмо «от барышни».

От барышни?

Велев отнести гостю плащ, он поспешил с письмом к себе.

Но в гостиной лицом к лицу столкнулся с вышедшим от Ципры Дяли. На физиономии денди застыла гримаса человека, который нечаянно вместе с сигарным вдохнул дым от серной спички и вот с вытаращенными глазами хватает воздух ртом.

— Ну, друг, — сказал он Лоранду, — эта твоя цыганка — форменная тигрица! Здорово выдрессирована, я тебе скажу. Есть тут где-нибудь зеркало?

— Да? — отозвался Лоранд, весьма смутно представляя себе, о чём речь: слушая, но не слыша.

Письмо! Письмо от Мелани.

Ему хотелось лишь поскорее добраться до своей комнаты.

Оставшись один, он запер дверь, приложил к губам изящное розовое письмецо с небесно-синей надписью и красной печатью, потом прижал его к груди, точно сердцем желая угадать, что в нём написано.

И в самом деле: что в нём может быть?

Он положил письмо перед собой и прикрыл ладонью.

«А так ли уж мне надо знать, чтó в нём?

Предположим, она пишет, что любит, вверяется мне, что кладёт свою любовь на чашу весов в противовес всем отвергаемым ради меня благам мира. Что готова, презрев насмешки, последовать за мной на край света и вместе затеряться в безвестной толпе. Нет, не буду распечатывать. Мои последние шаги должны быть твёрдыми.

А вдруг наша выглядевшая полной случайностью встреча была лишь тщательно подстроенным актом мести? Вдруг они давно уже стакнулись — и оба явились только затем, чтобы унизить меня до крайнего предела, заставить, цепляясь за жизнь, трепеща перед смертью, вымаливать крохи счастья и любви? А заставив, рассмеяться мне в лицо и бросить как бессильную жертву, добычу всеобщего и моего собственного презрения к себе?..

Ладно. Стакнулись так стакнулись!»

Лоранд схватил изящное письмецо и невскрытым, непрочитанным запер в ящике письменного стола.

Пускай его последней мыслью будет, что был он, может быть, любим. И пусть его последние мгновения скрасит эта неопределённость.

А теперь в путь!

Обыкновенно он брал с собой два большущих пистолета — и сейчас тоже тщательно зарядил их двойным количеством пороха, опустив в дуло каждого пулю со стальной головкой из тех, что такую хорошую службу служат охотникам: пробивают кабану голову, а не сплющиваются, как обыкновенные свинцовые. Оба пистолета он спрятал в дорожную сумку.

Гайдуку своему велел положить в чемодан чистого белья на две недели, так как из Солнока они поедут дальше.

Топанди велел запрячь два экипажа: рыдван и бричку.

Когда оба были поданы, Лоранд набросил плащ, закурил свою коротенькую пенковую трубочку и сошёл во двор.

Ципра присматривала возле экипажей за укладкой: чтобы плащи были на месте, у каждого на сиденье, и кладь увязана надёжно, а главное — погребец с двадцатью четырьмя бутылками лучшего вина.

— А ты всё-таки славная девушка! — потрепал её Лоранд легонько по спине.

— «Всё-таки»?

Неужто даже на прощанье поцелуя не заслужила?

Ну просто присох к этой своей трубке, ни на миг не выпустит изо рта.

— Ты, Пепи, с дядюшкой садись, в рыдван! — сказал Лоранд. — Со мной ты жизнью рискуешь. Ещё в канаву вывалю, шею свою драгоценную сломаешь. Жалко: такой многообещающий юноша.

Он вскочил на козлы, сам взял вожжи в руки.

— Оставайся с богом, Ципра!

Рыдван тронулся, бричка — за ним.

Ципра вышла за ворота. Прислонясь головой к косяку, она долго провожала взглядом уехавшего, пока он не скрылся из вида. Хоть бы разочек обернулся!

Мчится теперь навстречу своей судьбе.

И когда опустится вечер и в небе замерцают мириады огней, от ярких звёзд первой величины до слабых туманностей, а в придорожных канавах — крохотные светлячки, у него будет время поразмыслить над вечными законами, равно правящими миром и бесконечно большим, и бесконечно малым. Ну, а история тех, кто между ними, ни больших, ни малых — от мухи-подёнки до честолюбца-человека и борющихся за своё существование наций? Она-то какова, какому вверена закону? «В руки диавола преданы все правые, дабы одной — тело их казнил, а другою — душу».