Без гроша очутился я на белом свете, и бедность не угнетала меня. Я чувствовал себя будто новорожденный: воплощенное «никто» и «ничто»! И все же мне было лучше, чем брошенному на произвол судьбы младенцу: не надо учиться ходить и разговаривать, не надо полагаться на чужие заботы.

Оставаться на немецкой земле я не хотел. Но выбор у меня был не велик: либо предаться в руки порядочных людей, дабы они утолили свою жажду законности и снесли мне голову; либо опять завербоваться наемником под разбойничье знамя очередного вожака и самому головы рубить. Ни то, ни другое меня не прельщало.

После долгих странствий и мытарств обуяла меня страсть по тихой, мирной гавани. План я обмозговал: одно из главных занятий жителей Андернаха — сбор плотов на Голландию. Отсюда сплавляли по Рейну много бревен, которые голландцы использовали для постройки кораблей и дамб. На один такой плот я нанялся гребцом. За работу платили тридцать грошей в день, давали хлеб, сыр, вяленую рыбу и кувшин пива — все отменного качества. Я свое пиво не пил, а продавал за три гроша постоянно страждущему соседу. Сам же отныне пил только воду.

Когда при сильном ветре плот прибивало к берегу и гребцы проклинали тяжкие свои усилия, я напоминал, что не к лицу доброму христианину гневливое сквернословие. Когда они в часы безделья собирались в кружок, играли в кости и зазывали меня, отвечал я девятой заповедью: не пожелай добра ближнего своего. Насмешки остальных гребцов привлекли внимание хозяина:

— Чудной ты малый! Не пьешь, в кости не играешь, не ругаешься. Ты, видать, чертовски добродетельный парень. И я, пожалуй, возьму за тебя в Нимвегене втрое больше, чем за любого из этой мерзкой братии.

— Вы собираетесь нас продать в Нимвегене? — удивился я до крайности.

— А что прикажешь делать? Вас всех, сколько ни есть, плот несет по течению. Ну, а против течения? На горбу своем, что ли, всю шайку тащить? Не волнуйся, на берегу уже поджидают перекупщики: один плот возьмет, другой гребцов. Поштучно. Половину суммы беру себе, половину отдаю гребцу.

— И что там делают с этими людьми?

— Надо думать, в мясорубку на колбасу не швыряют. Голландцы любят корабельное мастерство, но сами идут в капитаны или рулевые. Любят и военное дело, но служить хотят лишь командирами да комендантами. А в матросы или солдаты любой другой сгодится, в особенности простаки-иноземцы, только хорошие деньги посули. Голландцы всегда так. Скажешь им, что тебе по душе: паруса натягивать или грязь сапогами месить.

— Скажу честно, хозяин, ибо заклялся лгать и говорю одну правду. Не хочу в солдаты. Много я крови пролил, грех на душе лежит. Пойду в море, буду себе на волнах качаться.

— Ну и олух! На море в самую войну и вкачаешься. Голландцы ведут войну на море. На суше зачем они солдат держат? Только если крепость какую-нибудь взять измором и голодом. Драки они ох как не любят. Порядок, трезвость, благочестие — вот добродетели голландского солдата. Черт меня удави, если ты через год в капралы не выйдешь! Кем ты до сих пор служил?

— Констаблером у канониров.

— Ну и ладно. У них тоже будешь констаблером.

— А что делать артиллеристу у голландцев, если они по врагам из пушек не стреляют?

— Много чего делать. По воскресеньям голландцы любят фейерверки и даже в обычные дни ракеты пускают.

И записали меня констаблером в городе Нимвегене. Заплатили за мою шкуру шестьдесят талеров — половина моя.

Жилось здесь тихо и спокойно: ни пирушек, ни пьяных скандалов, захмелевшие студенты не гонялись за женами горожан. Никаких потасовок меж солдатами и штатскими, напротив: по воскресеньям все вместе ходили в церковь, а вечером собирались в пивных заведениях. Солдатам даже разрешалось брать в свободное время поденную работу, так как весь город Нимвеген и его окрестности представляли из себя большую тюльпановую плантацию: луковицы тюльпанов занимали серьезную долю в торговых оборотах. Известно, что не только в европейских странах, но и в Турции вполне могли пережить гибель или порчу разных видов растений, лишь бы имелись в наличии луковицы голландских тюльпанов. Я не хочу сказать, что гвоздики, например, менее необходимы в жизни, однако преимущество всегда оставалось за тюльпанами. Цветок сей ценился в четверик зерна, при этом сохранялась иерархия согласно колориту лепестков: были среди тюльпанов герцоги и князья, которые оказывались по карману лишь султанам и королям.

Я устроился садовником у одной богатой вдовы, поскольку служба констаблера оставляла очень даже немало досуга. Молодая женщина приходила в сад рано утром наблюдать нераскрывшиеся тюльпаны, а также после полудня любоваться роскошью раскрытых бутонов. Лица ее я ни разу не имел счастья созерцать: из-под чепца виднелся лишь кончик носа; ее молодость угадывалась в очертаниях фигуры. Изредка обращаясь ко мне, она говорила шепотом, словно даже голоса ей для меня было жалко. Судя по разнообразию и красочности ее тюльпанов, деньги в доме имелись немалые. Но не только в цветах таился капитал: раковины улиток также приносили отличный доход.

Торговля раковинами, кстати сказать, общепринята в Голландии. Отсюда улитки перекочевывали во Францию и Англию. На больших аукционах знатные господа чуть не дрались из-за «spondilus regius», «закрученной молнии», «радужного морского уха», «чепца королевы», «вавилонской башни» или «фараонова тюрбана»: давали за экземпляр сто и даже двести талеров. За «scalaria preciosa» цену взвинтили до сотни цехинов. Домик улитки стоил дороже восточного перла.

Блаженной памяти супруг моей вдовы особо занимался разведением скалярий. Его раковины, собранные в специальном ящике, были равноценны трехмачтовику с полным грузом зерна. Эти скалярии хозяйка берегла сугубо: несколько английских лордов давали за них фантастические деньги. Один лорд — невероятный ревнитель искусства — обеспамятел настолько, что предложил распрекрасной вдовушке руку и сердце, дабы только завладеть тщательно охраняемым сокровищем. Но пока вдова жалась, мялась и жеманничала, торговлю раковинами постиг крах.

Что же произошло? Как вы, господа, вероятно знаете, каждая улитка возводит свое жилье справа налево. Скалярия не исключение. Так вот: вернулся однажды с острова Суматры шкипер и привез изрядное количество scalaria preciosa, закрученных наоборот — слева направо. Эта новинка метлой смела все прейскуранты. Банкиры и лорды, что из кожи вон лезли, набивая цены на scalaria preciosa, набросились как сумасшедшие на scalaria retrotorsa. Предлагали за одну раковину от двух до трех тысяч талеров. При виде прежней стоцехиновой скалярии они теперь пожимали плечами: от силы, мол, десять, пятнадцать талеров. Такого удара моей вдове не снести было в одиночку.

Увидев ее столь подавленной, я набрался смелости заговорить:

— Если ваше сердце, обожаемая и почитаемая госпожа, скорбит о вытеснении правозакрученными раковинами левозакрученных, то постараюсь вам помочь. Уверяю вас, пройдет немного времени, и я изготовлю массу новомодных раковин — весь рынок ваш будет.

— О, только не с помощью колдовства, — испугалась набожная дама, — я не хочу связываться с дьявольскими кунстштюками и всегда стараюсь держаться подальше от ведьмовского хитроумия, заклинаний и наговоров, потому истинно алкаю вечного единения с моим супругом на небесах: ни за какие деньги не поклонюсь идолу и душу на погибель не продам.

— Успокойтесь, драгоценная и дражайшая госпожа, речь идет о принципах чистой науки, изложенных в толстой книге ученого профессора Вагрериуса — проповедника и человека жизни безукоризненной, — где написано о симпатиях и антипатиях растений и холоднокровных. Все по божьему соизволению. Представьте: усики бобовых всегда обвивают колышек слева направо, усики хмеля — справа налево, удостоверено, исключений нет! Но если бобы и хмель посадить рядом — оба растения друг друга терпеть не могут, — то боб отвернется в правую сторону, а хмель — в левую. Quod fuit probatum. Сие наблюдение побудило мудрого профессора к дальнейшим опытам. Если улитка, принадлежащая к семейству ацефалов — то бишь моллюсков — и домик свой возводящая справа налево, случайно окажется на дне морском рядом с nautilus pompilius из семейства цефалоподов, сиречь головоногих, что жилье строит слева направо, то, вследствие взаимной антипатии деятельная ориентация изменится, ибо жизнь моллюсков целиком составлена из симпатий и антипатий. Отсюда следует: конхилиологи, которые с помощью scalaria retrotorsa вызвали общественную революцию и потрясли основы благоденствия Нидерландов, случайно наткнулись на улиток, имевших антипатичную встречу и в смятении нарушивших нормальный ход возведения раковин, а также, милостивая госпожа, нормальный ход вашей жизни. Этих злодеев мы сможем теперь, с вашего дозволения, триумфально уничтожить, и вы, драгоценная госпожа, в короткий срок наживете большое богатство, вам будет завидовать любая женщина, даже губернаторша.

— И как устроить такое дело? — простодушная вдова чуть приоткрыла лицо, дотоле скрываемое чепцом.

— Обыкновенным образом, любезная госпожа. Попросите ваших поставщиков доставить живых скалярий и наутилусов: живыми их наловить легче всего в период спаривания.

Услышав подобные речи, моя хозяйка снова натянула чепец на лицо и негодующе воскликнула:

— Придержите разгульный ваш язык и подумайте, прежде чем говорить всякие мерзости целомудренной вдове.

— Виноват, простите бога ради. Я, собственно, имел в виду время законного брака. Мы соорудим для живых моллюсков бассейн, усыплем дно песком, наполним морской водой, посадим водоросли, поместим в бассейн улиток и наутилусов. Кормить будем голотуриями и прочими зоофитами, они попривыкнут и начнут вскоре откладывать яйца. Надобно заметить, достохвальная госпожа, что яйца скалярий соединены шелковидной нитью вроде жемчужной снизки, а яйца наутилусов склеиваются по шесть штук звездообразно. Когда получим эти культуры, сомкнем оба конца перламутровой нити скалярии и в центр кольца положим звезду наутилуса — вы изумитесь, моллюски будут наслаивать перламутр в противоположном направлении.

Хозяйка решила не упускать выгодной возможности, сделала нужные распоряжения и явно смягчилась по отношению ко мне: оставалась в саду на четверть часа доле. Я между тем исправно служил свою службу. Утром чистил доверенные мне пушки, изучал внимательно мундиры своей команды — не дай бог пуговица пришита государственным гербом книзу, — и докладывал капитану обстановку. По воскресеньям устраивал фейерверк в городском парке, а в будние дни после полудня работал в саду вдовы. Деньги потихоньку откладывал, не касаясь ни трубки, ни пивной кружки, даже когда меня угощали, и каждому выказывал должный почет, чем снискал всеобщее расположение. Из меня получился поистине богобоязненный праведник.

(— Ну, говори, какое вероломство опять затеял, — устало вздохнул советник.)

Чего греха таить, такое поведение не доставляло мне особого удовольствия, но я твердо решил получить звание лейтенанта.

Что же касается моллюсков, то я устроил в углу сада задуманный бассейн, окружил кирпичной стеной: вскорости улитки начали откладывать яйца, и я мог спокойно свершить научный кунстштюк. Вам наверняка известно, господа, что яйца улиток сравнительно с птичьими или змеиными отличаются сугубым свойством: они растут пропорционально моллюску: яйцо улитки, поначалу размером с чечевицу, постепенно вырастает с лесной орех и покрывается прозрачной пленкой; вполне доступно наблюдать, как бьется сердце, как нечто живое вращается, подобно волчку.

(— Так, теперь лиходей прочтет нам лекцию по малакологии, чтобы еще время выиграть.)

Боже упаси, господа. Вам необходимо это выслушать, ибо дело касается обвинения в дьяволизме и колдовстве. Я хочу доказать, что обязан успехом не секретной помощи инфернальных сил, а всецело добросовестному познанию тайн природы.

Манера поведения улиточных деток изменилась — они явно поворачивались слева направо: оставалось только следить, чтобы два враждебных семейства постоянно пребывали рядом, поскольку они всячески избегали соседствовать.

(— Чушь! — заорал советник. — Улитки слепы. Как они могут знать о близости антипатичного недруга?)

Именно чувством тайной антипатии. Глаз у них действительно нет, зато есть особые органы, о коих мы, теплокровные, не догадываемся. Выпрыгивающие из своей оболочки малыши все без исключения занимались постройкой домика слева направо.

Так разрешилась проблема солидных барышей.

Пока мои питомцы совершали свою загадочную работу, хозяйка набавляла каждый день по четверти часа, помогая мне правильно располагать улиток. Пришлось ей поначалу высовывать пальцы, потом закатывать рукава до локтей и, наконец, моим взорам явились руки — обнаженные, мягкие, гладкие — подобное зрелище добродетельная дама могла представить только законному супругу. Итак, в силу деловой необходимости, поелику третью персону нельзя было посвящать в процесс, молодая вдовушка показала мне руку; в силу моральной необходимости ей пришлось отдать руку и сердце. Красивейшая и богатейшая вдова города повела меня к алтарю отнюдь не в результате ворожбы черной магии или коварного соблазнения, а единственно благодаря моим знаниям естественных наук.

(— Замечательная ситуация! Целомудренная голландская вдова обольстила констаблера!)

Далеко не без выгоды. Мною выращенная scalaria retrotorsa принесла сказочное богатство. Мы не знали, куда девать эту пропасть денег. Значительную долю вознаграждения за свою решимость вдова получила, я бы сказал, в ассигнациях моей супружеской верности. Я и сам не понимал, каким образом превратился в столь исключительного супруга. Если нечего было делать в казарме, я отсиживался дома и по утрам настаивал чай для жены.

Во всех пунктах кроме одного примирилась госпожа с новым мужем, в одном я не выдерживал сравнения с покойным: он — капитан, а я всего лишь констаблер. Конечно, сей капитан не видел в своей жизни ни одного сражения и, когда в праздник тела Христова командовал отрядом гражданского ополчения и по окончании мессы давал залп, то зажимал уши обеими руками. Тем не менее его жена носила титул «госпожа капитанша». Моя же супруга могла претендовать лишь на прозвание «констаблерши». Деградация для женского сердца невыносимая. И так как денег у нас скопилось немало, попытался я купить хотя бы патент лейтенанта. Куда там! Пятьдесят шесть претендентов красовались на листе впереди меня: перепрыгнуть — никакого шанса.

Все это время жена моя избегала выходить из дому, опасаясь, что знакомые станут величать ее «госпожой констаблершей», и если случалось ей составлять документ — к примеру, послание мяснику относительно телячьей ноги, — подписывала она моим именем так: супруг вдовы капитана Тобиаса ван дер Буллена. И в конце концов меня прозвали простоты ради Тобиасом ван дер Булленом. Я абсолютно неповинен в этом двенадцатом моем псевдониме.

Должен признаться, жизнь я вел не очень-то веселую. Какой прок от денег в сундуке, если тратить их некуда. Вина не пил, трубку, ради вящей чистоты в доме, не курил. И сидел сиднем дома — друзей никаких, развлечений еще меньше. Купцы толковали в своем клубе о делах малопонятных. Мужчины тут были такие умные, что морщились от всякой невинной шутки, а их жены такие добродетельные, что разрешали иметь своим петухам не более одной законной курицы.

Между тем попала моя супруга в интересное положение, когда женщинами овладевают самые нелепые капризы. Обычная вещь, господа, хорошо вам известная. Одну женщину, к примеру, терзает желание съесть миску сапожного клея, другая убеждена в немедленной смерти, если ей сейчас же не поймают большую жабу и она не откусит ей лапку; третья заставляет мужа среди ночи вскакивать с постели и бежать в аптеку, дабы доставить ей лучших лакриц. Вы также знаете, господа, что причудам этим лучше не противиться — рискуешь навлечь на себя опасность. Моя. жена возымела непреодолимую страсть к весьма экзотической усладе — куску пергамента. Не простого, но особого пергамента, на котором красуется заветная надпись: ее супруг — капитан.

Где достать вожделенный пергамент? Когда я совсем сломал мозги об эту задачу, случай свел меня со старым знакомцем — менеером Рейсеном. Он тотчас меня узнал, да и у меня не было причин от него таиться — между нами когда-то образовалось известное приятельство, что необходимо вело к доверию. Он рассказал, что в Германии меня разыскивают: во-первых, из-за самовольной отдачи в реставрацию священных сосудов тамплиеров, а затем из-за чудесного метемпсихоза гамбургского Мукальба.

(— Великолепная парафраза на воровство и убийство, — проскрежетал советник.)

В Голландии, слава богу, меня дразнили именем умершего супруга моей нынешней жены; если б узнали истинное положение дел — наверняка выдали бы немецким властям.

Взамен поведал я менееру Рейсену о великой своей заботе: во что бы то ни стало надо приобрести капитанский патент, иначе жена до смерти загрызет.

— Да, сын мой, — рассмеялся менеер, — ждать придется долго: волосы выпадут и лысина пожелтеет, пока на суше дослужишься до капитанского чина. Войн здесь не случается — голландцы предпочитают наблюдать за чужой дракой. Если хочешь стать капитаном, едем со мной. Я собираюсь в Индию с грузом оружия и пушек для набоба Нуджуф-хана. В его армии служит военачальником твой соотечественник — некий Вальтер Рейнгард: авантюрист вроде тебя, а стал важной персоной. Он известен под именем Зоммер, индусы зовут его Сумро, а французы — Сомбре. Нуждается он в хороших солдатах, особенно в артиллеристах. Едем со мной, может, через год принцем станешь, не то что капитаном.

И менеер Рейсен поведал о столь удивительных вещах касательно Зоммера и его успехов в Бенгалии, что я затрясся от волнения. Прибавьте жуткую мою скуку и унылое ничегонеделание. Мы с менеером ударили по рукам.

Жена возгорелась неописуемым ликованием, когда я представил ей менеера Рейсена и она узнала, что в далекой стране растет дерево под названием «банан» с тысячью ветвей, на каждой ветке сотнями висят смоквы и на каждой смокве — капитанский патент; протяни руку и рви. Она же меня и спровадила:

— Собирайся, дорогой, поскорей. Не запоздай на корабль.

Сама упаковала все необходимое, добрая душа. Напрасно умолял я ее не поднимать тяжелый сундук. В головокружительном энтузиазме сунула даже лишнее мыло и зубную щетку. Прощаясь, не пролила ни единой слезинки. Голландки привыкли к долгому отсутствию мужей в далеких странах: безграничная вера в добродетель избранника исключала всякую ревность.

Чего уже тут скрывать: меня весьма привлекала перспектива удалиться из дому на определенное время, когда приходящий в мир младенец куда несноснее любых звериных детенышей. К тому же ясно, что колыбель качать пришлось бы мне. Пусть уж лучше корабль качает меня.

Двумя днями позднее я поднялся на борт с менеером Рейсеном и распрощался на какое-то время с Европой. Попутный ветер вздувал паруса, жена радостно махала платком.

(— Неужели ты в плаванье не учинил какого-либо мошенничества? — советник решил придержать корабль с распущенными парусами.)

Ничего достойного упоминания.

(— Тогда перепрыгнем Атлантический океан, не теряя времени на россказни о летучих рыбах и поющих сиренах, сойдем на берег в Бенгалии и подивимся тамошним твоим фокусам.)

Считайте, что мы уже прибыли.