МИФ

И создала Великая Альта Анну, Белую Деву, – из огня и воды, из земли и воздуха.

– Та, которую создала я, – сказала Великая Альта, – от меча не погибнет, и в воде не утонет, и в огне не сгорит, и в земле и воздухе не сгинет. И будет она концом и началом всего сущего.

 

МИФ

И Великая Альта взяла ножницы и отрезала косу, которая связывала светлую и темную сестру, и коса упала между ними в колодец ночи.

– Как я сделала, так сделайте и вы, – сказала Великая Альта. – Ибо дитя, которое кутается в волосы своей матери, носит одежду своей матери, живет в доме своей матери, навсегда остается ребенком.

Тогда царица света и царица тени расстались, но прежде они взяли по волоску из косы и обвязали себе запястья в знак своей любви.

 

ЛЕГЕНДА

Однажды Майри Магорен, играя в шашки, подняла голову и увидела: идет по дороге старуха и качает головой, ток-ток, ток-ток. А за ней поспешает вереница грязных, оборванных детей.

– Старуха, старуха, – сказала Майри, – куда ты так спешишь? – Майри хотела напоить странницу и дать ей отдохнуть, а дети пусть бы себе шли мимо.

Но старуха молча шла дальше, качая седой головой, ток-ток, ток-ток, и тень ее на земле тоже качала головой, а дети следовали за ней.

Тогда Майри увидела, что дети связаны волосяными веревками и что сквозь них видны придорожные деревья.

И поняла Майри, что это Ханна-Бука, которая крадет непослушных детей из их кроваток и водит за собой, пока их одежда не износится, и башмаки не изорвутся, и матери не упокоятся в своих могилах.

 

ПОВЕСТЬ

Они шли по ночам, но не потому, что так было безопаснее. Даже Дженна при всем своем искусстве не сумела бы скрыть следы тридцати трех детей от нескольких месяцев до двенадцати лет. Они шли по ночам, при луне, чтобы Скада могла помочь Дженне нести Пинту. Но в густом лесу Скада пропадала, и ее сменяла темнокосая Петра.

Петра была необычайно разумна для девочки, не достигшей еще возраста странствий, и Дженна не удивилась, узнав, что она выбрала путь жрицы. Дженна пыталась вспомнить себя год назад, но память сохранила только хлопанье дверьми, скрежет сердито отодвигаемых стульев и вечное копание в себе. Петра же равно спокойно чувствовала себя с детьми и с Пинтой, которую все еще лихорадило. У нее имелся неисчерпаемый запас сказок и песен, а голос ее все больше напоминал Дженне шестипалую Мать Альту.

Из хейма они захватили столько еды, сколько могли унести. Каждая из старших тащила мешок или корзину с хлебами, сырами и сушеными фруктами. На младших надели кожаные сумочки с «бродом», твердым печеньем, которым славился Ниллский хейм. Дженна повесила себе за спину с полдюжины винных мехов, чтобы наполнять их водой из встречных ручьев.

– Даже если мы никогда не дойдем до Селдена, – заметила Скада, – с голоду мы не умрем.

И дети подняли радостный крик впервые с тех пор, как покинули хейм, но Дженна мигом их утихомирила.

* * *

Море Колокольчиков под луной казалось бескрайним со своими белыми цветами среди темной травы. Дженна благодарила судьбу за то, что теперь нет тумана.

Они со Скадой повели детей прямиком через луг, махнув рукой на примятую траву, которая оставалась за ними. Главное – поскорее добраться до цели. Дети нуждались в материнской заботе. Пинта в уходе, и, что бы там ни говорила Скада, еды им хватит всего на несколько дней. Кроме того, в памяти Дженны постоянно звучал голос Матери Альты: «Ты пойдешь из хейма в хейм, предостерегая сестер. Ты будешь говорить: „Близится последний срок“. И каждый раз, повторяя эти слова, Дженна вспоминала страшное зрелище Ниллского хейма, трупы во дворе и на лестнице, а после – тонкую струю дыма, поднимающуюся в небеса, словно нить из клубка душ.

В первое утро они сделали привал у восточного края луга. Малютки, проспавшие всю ночь на руках у своих носильщиц, пробудились, но остальные так притомились, что тут же уснули на траве под веселое воркование самых маленьких.

Дженна и Петра весь день караулили, сменяя друг друга, но, к счастью, не видели никого, кроме лисьей семейки, игравшей неподалеку от спящих, да диких гусей, летевших клином на север.

Вечером все поели хлеба и сыра, запивая ужин водой, а Дженна во время одного из бдений Петры нашла беличий тайник с орехами. Фрукты приберегли на остаток пути.

После еды Дженна подняла всех на ноги.

– Вперед, мои отважные воительницы. Вперед, мои путешественницы. Петра расскажет нам сказку, и мы отправимся в дорогу.

Петра спела вечно волнующую балладу «Скачка короля Крака». Все подхватывали за ней припев:

И даже младенцы махали ручонками в такт. Вспомнив, как Пинта прочла им перед боем первые строки этой баллады, Дженна опустилась на колени рядом с носилками.

– Ну, как дела, тень моя?

Пинта приподняла голову.

– Кажется, я иду на поправку, Дженна. Кто бы мог подумать? Я болталась между тобой и Скадой, точно в маслобойке, однако лихорадка ночью прошла, а рана ноет еле-еле, как больной зуб.

Дженна положила руку Пинте на лоб – он был прохладный и влажный – и укутала Пинту в одеяло, а Петра тем временем допела балладу. Пинта шепотом повторила припев:

– «И сестры следом – одна за одной». Хорошие слова, Дженна. С ними дети будут идти быстро и без страха.

– Она того и хотела, – сказала Скада, возникнув рядом с Дженной.

Дженна увидела, как луна взошла над горизонтом, и сказала тихо, словно про себя:

– Ага, вот и ты. Значит, можно отправляться.

Луна уже пошла на ущерб и таяла по краям, но Скада оставалась все такой же бодрой, и ее смех рассеивал тоску Дженны. Дженна попробовала было унять ее, но Скада воспротивилась:

– Если я умолкну, Дженна, ты будешь твердить про себя одно и то же, а это совсем не весело, согласись.

– Тише, Скада, – я что-то слышу. – И Дженна остановилась, склонив голову набок. Скада застыла в том же положении.

– Одной Великой Альте известно, что ты могла расслышать за топотом шестидесяти шести маленьких ног, – сказала она, продолжая, однако, прислушиваться.

– Замолчишь ты или нет?

– Я молчу – это ты языком мелешь.

Дети, идущие за ними, остановились тоже, и из леса донесся едва слышный хруст.

– Кошка? – шепнула с носилок Пинта.

– Слишком шумно.

– Медведь?

– Недостаточно шумно.

– Нечего сказать, утешила.

– Ох, Пинта, у нас ведь уже был как-то такой разговор.

Пинта усмехнулась, несмотря на страх.

– Нашла время для веселья!

Пинта приподнялась на локте.

– Дженна, ты всегда твердишь мне: думай, думай – вот и подумай сама. Вспомни, что было, когда мы слышали этот звук в тумане.

– Это был Карум, – внезапно смягчившимся голосом сказала Дженна.

– Теперь это не Карум, но это человек – и он один. Нас гораздо больше, кто бы он ни был.

Дженна кивнула и вынула меч. Скада последовала ее примеру.

– Спрячь меч, Джо-ан-энна, – сказал чей-то голос. – Если бы я захотела застать вас врасплох, ты бы меня в жизни не услышала.

Пинта села на носилках и улыбнулась, преодолевая боль.

– Ама!

Амальда вышла из мрака, и рядом с ней тут же возникла ее темная сестра Саммор.

Дженна и Скада разом убрали мечи и отошли, пропуская Амальду и Саммор к носилкам.

– Что с тобой, дитя мое? – воскликнула Амальда.

– Я говорила, не подумав, и вылезала вперед. Не ты ли меня от этого предостерегала? Ну, на этот раз я, кажется, усвоила урок. Но ты-то как здесь оказалась, Ама?

Саммор взяла Пинту за правую руку, Амальда за левую.

– Из-за тебя, бесенок, – хором сказали они.

– Когда из Калласфорда пришла посланница и сказала, что тебя не было с двумя другими… – начала Амальда.

– Вот видишь, Дженна, – перебила Пинта, – говорила я тебе, что они доберутся сами.

Амальда продолжила:

– Мы не смогли оставаться дома, узнав, какую глупость ты совершила, – мы боялись, как бы ты не подвергла опасности себя и других. Марга, ты открыто ослушалась Матери.

– Да, ослушалась, потому что она распорядилась неправильно, всем во вред.

– Приказ есть приказ, что бы ни говорило тебе твое сердце. В Долинах говорят: «Сердце бывает жестоким хозяином». И посмотри, как жестоко обошлось оно с тобой. – Амальда Саммор огорченно рассматривали повязку Пинты.

– Еще более жестокая судьба постигла женщин Ниллского хейма, – шепотом сказала Дженна и обвела рукой детей, которые стояли тихо, ожидая дальнейших приказаний.

Пинта потупилась, прикусив губу.

– А мы-то ума не приложим, кто это такие, – сказала Саммор. – Какие тихие – настоящие Альтины детки.

– Знатный урожай собрала ты в горах, Дженна, – добавила Амальда. Дженна кивнула. – А где же их матери?

– Они мертвы.

– Все?

Дженна молчала.

– Все до единой, – впервые подала голос Скада. Амальда и Саммор уставились на нее.

– Да ведь ты же…

Скада и Дженна кивнули обе и стали рядом, соприкасаясь плечами. Теперь их сходства нельзя было отрицать.

– Ничего не понимаю, – сказала Амальда, став перед ними. – Тебе ведь еще целый год до Сестринской Ночи. Не могли же в Ниллском хейме подготовить тебя так скоро, а сама ты ни разу не видела, как проходит обряд.

– Это случилось само собой, – пожала плечами Дженна.

У Скады этот жест вышел еще более красноречивым.

– Нужда позвала нужду, – сказала она, – и я пришла.

Настала долгая тишина, но вот четырехлетняя девчушка протолкалась к взрослым и дернула Дженну за рукав.

– Анна, – зашептала она, – тут поблизости кашляет кошка. Малышки боятся.

– А ты разве не боишься? – Дженна стала на колени рядом с девочкой, Скада тоже.

– Нет, Анна, – ведь ты же здесь.

– Почему она зовет тебя Анной? – спросила Саммор.

– Анна – это… – начала Амальда.

– Я знаю, кто такая Анна, – сказала Дженна, – но больше уже не знаю, кто такая я. – Она обняла девочку с одной стороны, Скада с другой. – Так что вы слышали, солнышко?

– Кошку в лесу. Она кашляла вот так. – Девочка очень похоже воспроизвела рык зверя.

– Рассказ может и подождать, – сказала Саммор, – а вот кошка ждать не будет. Мы с Амальдой убьем ее, и кто-то из ваших малюток нынче будет спать в шкурке потеплее своей. – И обе охотницы неслышно скрылись в лесу.

– Скажи всем остальным, – сказала Дженна девочке, – что мы подождем их здесь. А кошки можете больше не бояться. У нас в хейме говорят: «Кошка, которая подала голос однажды, сделала это на один раз больше, чем следовало».

– У нас тоже так говорят, Анна, – захлопала в ладоши девчушка. Она обошла всех, и дети, усевшись на траву, стали ждать.

– Кошка – еще не беда, – сказала Дженна.

– Как и необходимость рассказать обо всем, – добавила Скада.

– Беда в том, – отозвалась с носилок Пинта, – что луна вот-вот зайдет.

– Об этом можно больше не беспокоиться, – сказала Скада. – Ама поможет нести тебя. Вы можете идти и днем, если захотите.

– Будь с Пинтой только Амальда и я, мы шли бы и днем и ночью. Но детям это не под силу. Они у нас и так плохо едят и мало спят.

– Они быстро все наверстают, – сказала Скада.

Дженна посмотрела через ее плечо на лес, темный и грозный при луне.

– Скорей бы уйти с этого места. Оно навевает дурные воспоминания.

– И где-то близко могила, – добавила Пинта.

Меньше чем через час, когда луна еще не достигла зенита, Амальда и Саммор вернулись, неся кошачью шкуру.

– Быстро управились, – с легкой улыбкой сказала Дженна.

– Кошка была не из крупных. Да и ободрали мы ее кое-как. Шкура будет плохо пахнуть, но дома мы отскоблим ее как следует. Надо спешить.

– Мы того же мнения, – сказала Пинта.

Шкуру бросили Пинте на ноги, и все дети стали трогать ее, отпихивая друг дружку – своих грудных сестричек они на время оставили в траве.

– Пусть каждая потрогает разок, и все, – распорядилась Петра. – Пора идти.

Девочки, тихо и серьезно совершив этот обряд, подобрали малюток и построились двумя ровными рядами.

– Пойдем на юг, – сказала Амальда. – Так короче, да и мимо одного нехорошего места идти не придется.

– Что за место? – спросила Дженна.

– Могила со сломанным крестом наверху, а на кресте шлем в виде оскаленной собачьей головы.

– Так ведь я этот шлем бросила в могилу, – брякнула Дженна.

– Ну а тот, кто нашел могилу первым, похоронил покойника заново, как требуется по их обряду.

– Тот, кто нашел первым? – повторила Пинта.

– Мы были вторыми, – пояснила Саммор. – На ваш след мы напали сразу – это не делает нам чести, как наставницам. Вы топтались кругами на одном месте.

– Так ведь туман был, – сказала Дженна, но Амальда и Саммор пропустили это оправдание мимо ушей.

– Когда мы вышли на ту изрытую поляну и увидели свежую могилу, то испугались худшего. Но оказалось, что в могиле лежит здоровенный мужик, – сказала Саммор.

– Убитый дважды, судя по его ранам, – добавила Амальда. – Один раз в бедро, а другой…

Дженна судорожно вздохнула.

– Прошу вас, – сказала Скада, – Дженна не может об этом слышать. Не знаю уж, как у нее достало духу сделать это.

– Я сделала то, что должна была. Но радости мне это не доставило, как не доставляет и теперь. Дети ждут – не пора ли двигаться?

В пути они поделили между детьми остатки «брода» и фруктов, а малюток напоили водой с медом, который Амальда и Саммор имели при себе.

Пинта и Скада поведали об ужасах Ниллского хейма, стараясь не слишком сгущать краски, – бледность Дженны пугала их. Амальда и Саммор выслушали рассказ, не прерывая, и все пятеро надолго умолкли – что можно было сказать в утешение? Они позаботились о том, чтобы дети ничего не услышали, а Петра вовсю щебетала, развлекая малышей.

В конце концов, южная дорога свернула в лес, и Саммор со Скадой исчезли, а Дженна и Амальда понесли Пинту дальше. Они молчали и утром, собрав детвору под скалой и поместив Пинту посередине. Все улеглись спать у подножия Высокого Старца, чей бородатый лик смотрел на них сверху дотемна.

Дети проголодались, и некоторые стали жаловаться, несмотря на уговоры и нескончаемые песни Петры. Девочки обессилели от долгого перехода, и Амальда с Дженной стали брать самых маленький себе на плечи, а на носилках у Пинты лежало сразу по несколько младенцев. Таким-то образом маленький отряд из тридцати шести человек утром пятого дня подошел к воротам Селденского хейма, сопровождаемый двумя молчаливыми дозорными, – те не задавали вопросов, чтобы не задерживать путниц еще больше.

Ворота открылись сразу – детей в хейм пускали без промедления, – и женщины сгрудились вокруг, принимая девочек в теплые объятия. Затем путешественниц повели на кухню – кормить.

Дженна знала, что бани в хейме топятся чуть ли не весь день, и уже предвкушала прикосновение горячей воды к своему усталому телу. Она обняла Петру за плечи.

– Пошли, моя правая рука, – надо подкрепиться горячим жарким и искупаться, прежде чем предстать перед Матерью. – Она сказала это шутливо, хотя при этой мысли у нее свело живот, и с удивлением увидела слезы на глазах Петры.

– Ведь теперь все хорошо, Анна? – шепотом спросила девочка.

– Да, все кончилось хорошо, благодаря твоим заботам.

– Богиня улыбается, – сказала Петра, словно эхо шестипалой жрицы.

Дженна отвернулась и прошептала тихо, чтобы Петра не слышала:

– Богиня смеется, и я не знаю, нравится ли мне этот смех.

– Что ты сказала?

Дженна вместо ответа повела Петру в кухню, где Дония поставила перед ними две миски дымящегося жаркого и толсто нарезанный хлеб с маслом и вареньем из морошки.

* * *

Амальда никому не позволяла расспрашивать их, пока они ели, а потом отнесла Пинту к лекарке. Кадрин осмотрела плечо и спину Пинты, пока та поглощала вторую порцию жаркого.

– Хорошая работа, – сказала Кадрин, по обыкновению плотно сжав губы. – Рука не откажет тебе, что часто случается при повреждении мышц. Только начинай упражнять ее как можно раньше.

– Когда? – спросила Пинта.

– Я скажу когда – и это будет раньше, чем захочется тебе или твоей руке. Будем работать над ней вместе. – Пинта кивнула. – Но шрам останется большой, – предупредила Кадрин.

– Я буду вести счет твоим рубцам, Марга, – улыбнулась Амальда. – Шрамы воительницы – это лицо ее памяти, карта ее мужества.

Пинта, поколебавшись, сказала матери:

– Я больше не воительница, Ама. Я видела столько смертей, что достало бы на двадцать воинов, хотя моя рука поразила лишь одного, да и того только в бедро. И все же я принесла ему смерть, как если бы во мне таилась какая-то зараза.

– Но как же… – побледнела Амальда.

– Я приняла решение, Ама. Не принимай это как укор, но в Сестринскую Ночь я скажу, что хочу воспитывать детей, как Марна и Зо. У меня это хорошо получается, и мои услуги не будут лишними, раз в хейме появилось столько новой ребятни.

Амальда хотела сказать что-то, но Кадрин удержала ее:

– Не надо, Амальда. Есть шрамы, которых мы не видим, и заживают они медленно, а то и вовсе не заживают. Я знаю. У меня самой есть такие.

– Ты устала, дитя, – кивнув, сказала Пинте Амальда.

– Да, матушка, устала, но не поэтому так говорю. Видела бы ты их, всех этих красивых, сильных женщин Ниллского хейма – сестер, что лежали плечом к плечу. Дженна поставила мою койку между кухней и залом, чтобы я могла проститься с ними. Она сказала – и эти слова навсегда останутся со мной, – что мы должны запомнить их. Ведь если мы забудем, то будет так, ровно они погибли напрасно. Сестры, плечом к плечу. – Пинта отвернулась, глядя в стену, словно видела что-то на ней, отстранила от себя миску и заплакала.

Амальда села к ней на постель, гладя ее кудрявую голову.

– Как скажешь, сердце мое. Как скажешь, дитя, которое я носила под сердцем. Ты всегда была упрямицей. Успокойся и усни. Все хорошо.

Пинта обратила к ней полные слез глаза.

– Нет, Ама, ты не понимаешь. Никогда мне уже не будет хорошо – вот в чем беда. Но я посвящу свою жизнь тому, чтобы оберегать маленьких, – пусть они не испытают того, что испытала я. Ох, Ама… – Пинта села и обняла мать, несмотря на боль в спине, – крепко, словно навеки.

 

ПЕСНЯ

Баллада о Белой Дженне

 

ПОВЕСТЬ

Ванна успокаивала – Дженна даже заснула ненадолго в горячей ароматной воде. Ее распущенные белые волосы плавали вокруг нее, словно блеклые водоросли.

Петра, зажав в руке прядку, легшую ей на грудь, ждала, когда же Дженна заговорит, и, наконец, не выдержала:

– Какая она, ваша Мать Альта? Я ведь буду учиться у нее.

Дженна открыла глаза, обращенные к стропилам крыши. Она долго не отвечала, и молчание натянулось между ними туго, как веревка.

– Твердая, – сказала она, наконец. – Непреклонная. Точно камень.

– Хейм нуждается в прочном камне, чтобы стоять на нем, – заметила Петра. Дженна не ответила. – Но о камень можно и ушибиться. Наша Мать всегда говорила, что жрица должна быть не камнем, но водой, которая набегает и отступает. Наша Мать Альта…

– …Мертва, – завершила Дженна. – И я тому виной.

– Нет, нет, Джо-ан-энна. Ничьей вины тут нет. «Нет вины, нет и кары», – всегда говорила Мать Альта. И об Анне она мне рассказывала. Жрица должна знать наизусть все пророчества. Если Анна – это ты…

– А так ли это?

– Я верю, что да.

– Веришь, но не знаешь наверное?

– Я буду знать лет через сто. Буду знать завтра.

– Это еще что такое? Все жрицы вечно говорят так, что ничего не поймешь. – Дженна плеснула водой на Петру. Та протерла глаза.

– Так Мать Альта говорила. Это значит, что мы должны заботиться о настоящем и предоставить отвечать на вопросы тем, кто придет после нас. И я в это верю.

Дженна встала. Вода доходила ей только до бедер, и тело, окутанное тонкими белыми волосами, точно светилось в полумраке.

– Хотела бы я верить так, как ты. Хотела бы знать, во что мне верить.

Петра встала тоже, по пояс в воде.

– Дженна, пророчество только намекает, оно не говорит ясно. Его можно будет разгадать лишь долгое время спустя. Мы, ныне живущие, должны читать его вприщурку.

– Так говорила Мать Альта.

– Не просто говорила, Дженна, – она произносила это не устами, но сердцем. Если ты вправду Анна, тебе предстоит совершить многое. Но если ты не она, ты все равно должна это делать – ведь то, что суждено, случится, веришь ты в это или нет. Хеймы нужно предостеречь, и твой хейм в том числе.

Дженна сильными руками выжала воду из волос, быстро заплела их, перевязала косу лентой и перекинула через плечо.

– А я-то надеялась отложить это.

– Что отложить?

– Разговор с камнем.

– Я ведь тоже буду там, Дженна, – и стану водой, которая точит камень. Вот увидишь.

– Вода, которая точит камень? Это хорошо.

Они переоделись в чистое и рука об руку вышли в зал. Но горячая вода отняла у них последние силы, и они, едва успев добраться до Дженниной кровати, повалились на нее и уснули. Дженна проснулась только раз за весь день, когда Амальда пришла будить их, но не стала и только перенесла Петру на кровать Пинты

Амальда беспокойно ерзала, ожидая, когда заговорит Мать Альта, и жалея, что теперь не ночь и Саммор нет с нею. Она объяснила жрице, что девочки устали, и рассказала обо всем вместо них. Рассказ ее был краток. Амальда не все знала и не все понимала, а то, что знала, изложила без обычных воинских прикрас, полагая, что сейчас главное правда, а не сочинительство. Мать Альта выслушала ее с закрытыми глазами – дурной знак – и то кивала, то качала головой по одной ей ведомым причинам. Амальда не могла сказать, прогневана жрица, опечалена или довольна, – ясно было только, что она судит о рассказанном по-своему. Мать Альта всегда судила по-своему, и решения, которые она выносила после, были все равно, что высечены на камне. Амальда этих решений никогда не оспаривала – не в пример таким, как Катрона, которые частенько пререкались со жрицей.

Дыша в лад с Матерью Альтой, Амальда пыталась припомнить заветный стих, чтобы успокоиться, – но в памяти возникали только строчки из «Скачки короля Крака» да страдающее лицо Пинты.

– Амальда! – Голос жрицы, резкий и властный, вернул ее к настоящему. – Вечером мы выслушаем этот рассказ снова, но уже из уст очевидцев: Джо-ан-энны, Марги и юной Петры. Надо узнать всю правду, в том числе и то, что ты – неумышленно, я уверена – опустила.

Амальда кивнула с несчастным видом, недоумевая, что же она такое могла опустить – и не вспомнила ни слова из того, что рассказывала.

– Прочие дети, – продолжала Мать Альта, – лягут спать, и старшие присмотрят за младшими, пока мы будем говорить. Все сестры должны узнать о позоре и ужасе произошедшего. Все.

Лицо Матери Альты приобрело хищное выражение, напомнившее Амальде лисицу в курятнике, и охотнице сделалось не по себе. Она хотела возразить, но чувствовала, что без Саммор ей со жрицей не сладить, и ждала только знака, чтобы уйти.

Мать Альта махнула рукой, отпуская ее, и Амальда поспешила покинуть эти гнетущие ее стены.

Как только дверь за Амальдой закрылась, Мать Альта встала, оправила свою длинную шерстяную юбку, сняла покров с зеркала и воззрилась на знакомое отражение.

– Верю ли я ей? – спросила жрица, обращаясь к зеркалу. – Но зачем ей было лгать? – Мать Альта задумалась, качая головой. – Нет, Амальда не лжет. Она недостаточно умна для этого. Она передаст лишь ту постыдную повесть, что рассказала ей Дженна. Но что, если эта повесть лжет или о чем-то умалчивает? В Книге ясно сказано: «Одна ложь может осквернить тысячу истин». – Жрица помолчала, словно ожидая от зеркала ответа, и приложила к нему ладони. Синие знаки, отразившись, тут же пропали, и зеркало затуманились вокруг ее рук. – О Великая Альта, танцующая от звезды к звезде, я и верю, и не верю. Я хотела бы быть Матерью Анны, но страшусь конца, который придет вслед за этим. Здесь мне было хорошо. Я была счастлива. «Лишь глупая стремится к концу – умная жаждет начала», – так сказано в твоей Книге.

Буду ли я неправа, отвергнув ее? Она всего лишь девчонка. Я видела, как она растет. Да, она была не совсем такой, как другие. Но где же корона, венчающая ее? Где голоса, поющие «Славься, славься»?

Сделать неверный выбор – значит, выставить себя дурой. И надо мной посмеются, как над той дурой из сказки, которая поняла правила игры, когда все уже разошлись по домам. Женщины, которыми я управляю, будут смеяться надо мной. Но ты-то, Великая, знаешь: я не дура. – Жрица отняла ладони от зеркала и стала смотреть, как тают туманные отпечатки. Подняв глаза к потолку, она крикнула: – Четырнадцать лет я жду бесспорного знака от тебя. Дай же мне его – теперь или никогда.

Но день был ясен – гром не прогремел, не зажглась радуга и не раздался голос с небес. Если Богиня и ответила что-то, то шепотом. Мать Альта закрыла глаза руками и хотела заплакать, но слезы не пришли.

Петра, встав первая, расчесала свои длинные темные волосы, заплела их и уложила короной вокруг головы. Платье, в котором она спала, помялось, и на щеке остались следы от подушки, но у Петры от этого не убавилось бодрости.

Дженна, не в пример ей, чувствовала себя так, будто перед сном ее долго колотили по голове и плечам. Постель была в сталь же плачевном состоянии, и просыпаться совсем не хотелось.

– Амальда заходила, только ты не слышала, – сказала Петра, увидев, что Дженна зашевелилась. – Сегодня все соберутся за обедом, и мы должны будем рассказать свою историю.

– Мать Альта тоже будет там?

– Да. И Пинта. И все остальные.

– И дети тоже? Я не хочу рассказывать историю Ниллского хейма при них. Когда-нибудь они узнают ее – но не от меня.

– Нет, они пойдут спать. – Петра присела на край Дженниной кровати. – Но я буду на собрании – и мы расскажем сестрам все. Все, Дженна.

Дженна взглянула на свои руки – они сплетались и расплетались помимо ее воли.

– Не бойся своей судьбы, Анна, – сказала Петра, прикрыв ее руки своими.

– Я не судьбы своей боюсь, – отрезала Дженна, отстраняясь.

– Почему же ты сердишься?

– Я не сержусь.

– Взгляни на свои простыни. Взгляни на свой рот.

Дженна посмотрелась в умывальный таз. Черные глаза казались еще темнее из-за кругов под ними, щеки запали, рот сжался в тонкую линию. Дженна потрогала губы – казалось, они забыли все, даже поцелуй Карума.

– Я похожа на нашу Мать Альту, – сказала она.

– Вода камень точит, – напомнила ей Петра. Дженна улыбнулась, и отражение ответило ей улыбкой.

– Теперь я готова.

– Сестры, плечом к плечу, – сказала Петра, подавая ей руку.

 

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Все религии мира изобилуют мифами и сказаниями о женщинах-воительницах, воплощающих либо почитаемую ими богиню, либо мужское божество. Геродот пишет о женщинах, живших на северном побережье Малой Азии в городе Темиссира. Известна также индийская принцесса Малайавати, мужененавистница, командовавшая своими единомышленницами. В племени бразильских макурапов с верховьев реки Гуапоре существует предание о селении женщин, куда мужчины не допускаются. (Для более подробного ознакомления с данной темой см. монографию Дж. Р. Р. Расса «Амазонский взрыв». Изд. Пасденского ун-та, № 347.)

Неудивительно поэтому, что население Верхних и Нижних Долин создало образ Белой Богини, Анны (что на древнем языке, по утверждению Доил, значит «белая»). Однако эта амазонка в некоторых отношениях разительно отличается от классических героинь.

Так, альтианской Анне не поклонялись в образе кобылы или чего-либо связанного с лошадьми, как ее континентальным или восточным подобиям. Напротив, в немногих сохранившихся сказаниях, которые можно отнести к древнему циклу Анны (см. главу «Таинственное молчание» в кн. д-ра Темпла «Альтианки»), упоминается, что Анну лошади пугают или, во всяком случае, приводят в замешательство. В одном из боев она принимает лошадь за чудовище («двухголовый демон из тумана», говорится в дошедшей до нас балладе, входившей, по мнению ученых, в цикл). В другой балладе Анна падает с серой в яблоках кобылы к ногам своего земного возлюбленного. В песнях об Анне, сохранившихся ныне в Долинах, ничего героического нет – они скорее являются комическими и даже антигероическими. Порой они откровенно юмористичны (см. «Кирков рог», «Битва Анны с кошкой», «Как Анна стукнула лбами двоих»).

Кроме того, альтианская Анна ни в коей мере не является мужененавистницей. Некоторые баллады о ней – это любовные песни, описывающие ее весьма пикантные похождения с самыми разными мужчинами, среди которых анахронизм помещает и короля Добродруга. Есть также одна гомоэротическая, весьма грустная песня о том, как лучшая подруга Анны Маргарет умирает от любви к ней, когда та вновь отправляется на войну.

Мы смело можем утверждать, что Анна из Долин – не историческая личность, а только популярный мифический персонаж. Предположение, что некая Анна, Дженна или Джо-ханна действительно существовала и сражалась за своих сестер (как пишет Мэгон в своем сентиментальном эссе «Анна через тысячу лет», Природа и история, т. 41), – это явный абсурд. Слово «история» имеет двоякое значение, но истинный ученый не должен путать одно с другим. Для того чтобы постичь истинное значение образа Анны из Долин, не следует ограничиваться простым перечнем событий. Нужно проникнуть в самую душу Островов, чтобы понять, отчего народ создал мощную фигуру Белой Богини-амазонки в самый разгар опустошительных Межполовых войн.

 

ПОВЕСТЬ

За обедом в трапезной чувствовалось напряжение, которое не желало рассеиваться – даже детское щебетание не помогло. Все знали, что Дженна, Пинта и новая девочка Петра должны о чем-то рассказать, но от Матери Альты поступил приказ не начинать, пока обед не закончится, и детей не отправят спать. Пока не взойдет луна, и не явятся темные сестры. Между тем все уже слышали крайне любопытные вещи и от детей, и от Амальды.

Дония и ее подручные превзошли себя. На столе красовались хорошо отбитые ломти оленины, груды весеннего салата и вино, которое Дония приберегала с прошлого года. Но ни мясо, ни зелень, ни вино не оказали обычного магического действия. Напряженное ожидание было не менее зримо, чем туман над Морем Колокольчиков, а женщины вели себя так тихо, словно сам Демон Тумана закупорил им рты.

Дженна и Петра сидели за маленьким боковым столиком отдельно от остальных. Дженна играла с едой на тарелке, как кошка с мышью, а Петра к своей и не прикасалась – сидела, сложив руки на коленях, и молча смотрела, как волнуется Дженна.

Все прочие сестры собрались за тремя длинными столами, и только стук палочек о тарелки отмечал течение времени.

Наконец трапеза завершилась, и Дония, недовольная тем, как мало было съедено, велела своим девочкам убрать посуду. Она ворчала по поводу напрасно переведенного добра и твердила: «Ешь, пока еда перед тобой, – не то хватишься, да поздно будет». Эту мудрую мысль она переняла у некоего мужчины из Долин и повторяла столько раз, что никто уже не слушал.

Мать Альта предпочла поесть у себя – она и раньше часто так поступала. Она знала, как обратить всеобщее ожидание себе на пользу, знала, когда войти в трапезную и когда выйти. На сей раз, она приурочила свой приход к восходу луны и постепенному появлению темных сестер.

Встав на пороге рядом со своей сестрой, с весенними цветами в волосах, Мать Альта подняла руки в знак благословения. Ее сестра сделала то же самое. Повинуясь этому властному движению, все склонили головы, кроме Дженны.

Глядя жрице в лицо, она открыла было рот, но тут рядом с ней явилась Скада – туманная, но быстро обретающая четкость при свете луны и мерцающих факелов.

По безграничному удивлению в глазах Матери Альты Дженна поняла, что Амальда в своем рассказе о Скаде не упомянула. Дженна улыбнулась, и ее сестра тоже.

Жрица отвела взгляд от Дженны и одеревеневшим от неожиданности голосом стала читать молитву. Все хором повторяли за ней:

Тут голос жрицы прервался, но заметила это, как видно, одна Дженна, ибо сестры без запинки прочли следующую строку:

Мать Альта, взяв себя в руки, с чувством завершила:

Хор, повторивший ее слова, эхом прокатился по залу, и сестры обратили к ней нетерпеливые взоры.

Скаду поначалу заметили немногие, но вскоре все уже шушукались на этот счет. Мать Альта медленно и величественно прошла к своему креслу у огня, как будто появление неизвестной сестры ничуть ее не трогало. Ее собственная сестра заняла чуть более низкое кресло рядом с ней, и обе сделали женщинам знак выйти из-за столов.

Отодвинув скамейки, сестры Селденского хейма собрались полукругом у очага. Некоторые устроились на полу, другие, как Марна и Зо, прислонились к очагу по бокам. Дженна, ведя за собой Петру, стала прямо перед жрицей, Скада чуть позади них. Все ждали, когда Мать Альта заговорит.

Среди сестер снова возникло легкое волнение, когда в зал вошла Пинта в сопровождении Кадрин. Девочка тяжело опиралась на руку лекарки, однако шла сама. Увидев Дженну и Скаду, она подмигнула им. Кадрин подвела ее к огню, а Амальда и Саммор пододвинули мягкий стул, на который Пинта и плюхнулась.

Какой-то миг в тишине слышался лишь треск горящих поленьев. Дженна напряглась, чтобы различить тихое дыхание вокруг. Глядя на родные ей лица, она вдруг увидела вместо них черты сестер Ниллского хейма – чужие лица заслоняли знакомые, точно собачий шлем багровую личину Гончего Пса. Она нашла руку Скады, переплелась с ней пальцами и только благодаря этому удержалась от слез.

– Две недели прошло с тех пор, – тихо начала Мать Альта, – как наши юные сестры, четыре наши странницы, отправились в дорогу. И за этот срок произошли события, способные потрясти самые основы нашего уютного хейма. Однако рассказывать о них буду не я. О них расскажут те, кто видел их сам: Джо-ан-энна, Марга и Петра из Ниллского хейма. – Она улыбнулась своей змеиной улыбкой – она, кажется, старалась вложить в это толику тепла, но ей это, по мнению Дженны, не удалось.

И Дженна начала свой рассказ, начав с того, как простилась у слияния двух рек с Альной, Селиндой и Пинтой. Она трогательно поведала о своих чувствах при расставании и о том, как лес после разлуки показался ей еще прекраснее. Когда она дошла до появления Пинты, та ее прервала:

– Я ослушалась Матери, потому что почитала себя темной сестрой Дженны. Вы же помните – меня всегда дразнили ее тенью, вот я и стала ею на самом деле. Я не могла отпустить Дженну одну. Мне казалось, что Мать Альта потребовала от нее чересчур большой жертвы. И я пустилась за Дженной следом. Если и есть в этом вина, то только моя.

Мать Альта впервые улыбнулась чуть пошире, и Дженна увидела ее волчьи зубы. Петра слева шепнула:

– «Нет вины, нет и кары».

Дженна, словно подстегнутая этим замечанием, повела свой рассказ дальше. Она поведала о тумане и о странных криках, которые, как оказалось, издавал Гончий Пес, гнавшийся за Карумом. Карума она не стала описывать подробно – сказала только, что он принц. Сестры если и заметили это упущение, то промолчали. Только Пинта сидела потупив взор, с дурацкой понимающем улыбкой.

Перейдя к рассказу о гибели Варну, Дженна запнулась, и Пинта снова пришла ей на помощь. Быстро, словно ножом орудуя, она передала все в простых словах. Дженна в это время смотрела в потолок, вспоминая тяжесть меча и жуткий звук, с которым он рассек человеческую шею. Потом голос Пинты стал пресекаться, и Дженна, подхватив нить, рассказала, как они похоронили Гончего Пса.

Познакомив сестер с Арминой и Дарминой, она подвела их к воротам Ниллского хейма. Тут ее перебила Петра:

– Мы так гордились этими воротами. Они были из дуба и ясеня, а резьбой их сто лет назад украсила… украсила… – Петра закусила губы и стиснула одну руку другой так, что побелели костяшки.

Марна и Зо, стоящие рядом спиной к очагу, подошли к ней разом и обняли. Это совсем доконало Петру, и она расплакалась навзрыд. Ее плач так взволновал воительниц, что они не знали, куда деть глаза, и смотрели то в сводчатый потолок, то на камыш, устилавший пол. Одна Мать Альта продолжала улыбаться.

Дженна решила продолжать рассказ – тогда все будут смотреть на нее и Петра получит возможность справиться со слезами. Поэтому она быстро описала Ниллский хейм. Те, кто побывал там во время собственных странствий, кивали головами, припоминая. Дженна перешла к описанию слепой шестипалой жрицы, стоявшей во главе хейма.

Она быстро развернула перед слушательницами дальнейшие события: ранение Пинты, отрубленную руку Быка и прыжок в Халлу, где они с Карумом едва не утонули. Она рассказала обо всем, кроме поцелуя, но невольно коснулась пальцами губ, повествуя о прощании с Карумом под стенами Бертрамова Приюта. Пальцы Скады, как заметила Дженна краем глаза, задержались на губах несколько дольше, чем нужно.

И наконец, Дженна рассказала, как вернулась в Ниллский хейм и что нашла там. Когда она закончила, плакали даже некоторые воительницы, другие же сидели с каменными лицами или покачивали головой, словно силясь отречься от неопровержимого.

Дженна остановилась на том, как снесла вниз на руках маленькую Мать Альту, последнюю из убиенных. Глубокий вздох пронесся по комнате, но жрица в нем не участвовала. Она подалась вперед вместе со своей темной сестрой.

– Расскажи лучше, как ты сумела вызвать свою тень в столь юном возрасте. Я тебя понимаю: ты думала, что потеряла одну тень, и нуждалась в другой. Но мне нужно знать, как ты это сделала. Ведь если ты это смогла, то, возможно, смогут и другие. Нужно заполнить этот пробел.

Дженна растерялась. Она не задумывалась прежде о том, что, потеряв Пинту и Карума, нуждалась в какой-то замене. Неужели Скада – всего лишь замена, годящаяся на худой конец? Но Скада внезапно коснулась ее плечом, и Дженна слегка повернула к ней голову.

– Будь осторожна, – шепнула Скада, – не то разобьешься об это каменное сердце.

Дженна кивнула, и Скада повторила это за ней так легко, что никто больше не заметил.

– Я позвала, и она откликнулась, – сказала Дженна жрице.

– Я пришла бы и раньше, если бы она позвала, – поддержала Скада.

И Дженна рассказала о том, как нашла Пинту и детей в подземелье и как увела их прочь от побоища – через луга, мимо Высокого Старца, домой.

Петра, осушившая слезы, заговорила снова:

– Джо-ан-энна рассказала вам о том, что случилось, но не сказала, кто она. Однако моя Мать Альта открыла ей правду, и ваша Мать Альта должна это подтвердить.

Мать Альта повернулась всем телом, словно скала, и гневно воззрилась на Петру, но та не отвела глаз.

– О чем это ты? – спросила Дония.

– Ответь нам, о Мать, – подхватила Катрона со странным вызовом в голосе.

– Ответь, – хором отозвались другие.

Чувствуя, что она теряет над ними власть, Мать Альта медленно воздела руки, показав синие знаки Богини. Ее сестра сделала то же самое, и могущество знаков успокоило женщин.

Дождавшись полной тишины, жрица начала:

– Юная Петра намекает, – она сделала ударение на слове «юная», – на сказки об Анне, воплощении нашей Богини, о которой еще рассказывают порой в некоторых захолустных хеймах.

– Ниллский хейм – вовсе не захолустье, – возразила Петра. – И Анна – это не сказка, как тебе, о Мать, прекрасно известно. Это пророчество. – Она шагнула в круг, обвела взглядом женщин и прочла певучим голосом, приберегаемым жрицами для подобных оказий:

Никто не шелохнулся, и Петра продолжала:

– Разве Дженна не бела, как снег? И разве Гончая и Бык уже не пали перед ней?

Некоторые из женщин одобрительно зароптали, и Петра, не дав им умолкнуть, прочла:

– Что это за стих? – спросила Мать Альта. – Я слышу его впервые.

– Ты полагаешь, я сама сочинила его? – осведомилась Петра. – В мои-то годы?

Женщины снова загудели.

Петра обращалась как будто к одной жрице, но ее голос звонко разносился по всему залу:

– И мы видели это воочию в Ниллском хейме, где оторвали сестру от сестры и мать от дочери. И провозвестницей этого была Дженна.

– Я отрицаю это! – вскричала Мать Альта, заглушив женщин, которые спорили уже во весь голос. – Отрицаю полностью. Я просила Великую Альту дать мне знак, и она его не дала. Гром не грянул с небес, и земля не разверзлась, как было обещано в писании. – Она оглядела зал, воздев руки уже не властным, а молящим жестом. – Разве я сама не искала правды? Я сама четырнадцать лет назад пошла по следам Сельны и Марджо. Я, жрица, читала лесные приметы. В городе Слипскине я нашла крестьянина, который рассказал мне обо всем. Эта девочка, которую вы сочли воплощением Богини, – его дочь, и ее рождение стоило жизни матери. Да, Джо-ан-энна убила свою мать. Так ли должно родиться божественное дитя? А после этого она убила повитуху и стала причиной смерти своей приемной матери. Скажите мне, женщины, рожавшие или удочерявшие детей, Та ли это, за которой вы хотели бы последовать?

– Можно ли винить дитя в смерти матери? Можно ли карать невинных? «Нет вины, нет и кары» – так сказано в Книге. – Но голос Петры, еще детский, был слаб по сравнению со звучным голосом Матери Альты.

Жрица встала, и ее сестра поднялась вместе с ней.

– Разве стала бы я скрывать от вас такое чудо? Стала бы скрывать спасительницу? – Видя, что женщины колеблются, она поднажала еще. – Кто она, вы спрашиваете? Я скажу вам, кто она. Это Джо-ан-энна, девочка из этого хейма. Вы видели, как она срыгивает молоко, и меняли ей грязные штанишки. Вы ходили за ней, когда она болела корью, и утирали ей нос. Ваша сестра, ваша дочь, ваша подруга – вот кто она. Чего вам еще?

Дженна оглядела волнующееся море лиц, не постигая, что на них написано. Уйдя в себя, она начала считать до ста и на десяти испытала знакомую легкость. Она вышла из тела и поднялась над теми, что спорили внизу. Сейчас она не слышала звуков и видела каждую насквозь, а яснее всех – себя. Внутри нее находилась прочная белая сердцевина, которой не было у других. Значит ли это, что она вправду спасительница, божество, Анна? Дженна не знала, но похоже было, что Петра права. События будут идти своим чередом, хочет она того или нет. Можно плыть по течению, как в Халле, и, возможно, утонуть – и можно прорыть канал, чтобы отвести воду, как сделали жители Селдена во время паводка. Очень просто.

Дженна вернулась обратно в тело и открыла глаза. Став в середине полукруга, она подняла правую руку, и Скада тоже.

– Сестры, – дрожащим голосом начала Дженна. – Послушайте меня. Это правда – я Анна, правая рука Богини. Я иду предостеречь хеймы о том, что близится последний срок, когда старое кончится и начнется новое. Я Анна. Кто со мной?

Настало долгое молчание, и Дженна со страхом подумала, что жрица победила, и она навеки теперь оторвана от всего, что ей дорого.

Наконец Пинта сказала:

– Будь я достойна, я пошла бы с тобой, Анна. Но мое место здесь – я останусь и буду помогать растить детей, когда поправлюсь.

– Я пойду с тобой, Анна, – воскликнула Петра, – ибо я знаю толк в пророчествах, хотя и не умею владеть мечом.

– Мы с сестрой пойдем тоже, – отозвалась Катрона, а ее темная сестра кивнула.

– И мы с вами, – хором сказали Амальда и Саммор.

– Нет, – сказала им Дженна. – Нет, мои четвертые матери. Вы должны остаться. Селденский хейм должен быть готов к тому, что скоро настанет. К последнему сроку. Ваши руки понадобятся здесь. Я пойду с Петрой и Катроной, а в лунные ночи с нами будут наши темные сестры. Ведь вестницы не должны ходить толпой. Мы хотели бы уйти с твоим благословением, Мать, – сказала она жрице, – но если ты нам откажешь, мы уйдем и без него.

Мать Альта, прислонившаяся к креслу, стала вдруг совсем старой. Она слабо махнула рукой, что могло сойти за благословение, и темная сестра повторила ее жест. Ни одна не сказала ни слова.

– Я знаю дорогу почти во все хеймы, – сказала Катрона. – И знаю, где лежит карта.

– А я знаю все слова, которые нужно сказать, – добавила Петра.

– Чего еще может пожелать спасительница? – засмеялась Дженна.

– Разве что меча, – сказала Скада. – И умения посмеяться над собой.

На то, чтобы вооружить их и снабдить провизией, ушло не больше часа – Дония прямо с ног сбилась, таская свертки и мешочки. Можно было подумать, что она запасает еду на целое войско, но у путниц не хватало духу остановить ее.

Скада, наблюдая за приготовлениями, шепнула Петре:

– Не странно ли, что Мать Альта не знала второй части пророчества?

– Ничего странного, – улыбнулась в ответ Петра. – Это ведь я сочинила. В Ниллском хейме я славилась искусством складывать стихи на случай.

Когда они вышли из хейма, чтобы войти в историю, дорога блистала под убывающей луной, а в небе мерцали мириады звезд. Пять путниц уходили все дальше, а за ними несся высокий переливчатый крик женщин Селденского хейма – то ли молитва, то ли заупокойная песнь, то ли прощание.