Мѣстечко С.-Мильдредъ служило лѣтомъ пунктомъ сбора для лучшаго общества; его цѣлебный минеральный источникъ и репутація мистера Гэнлея, какъ искуснаго доктора, привлекали туда весь модный свѣтъ и были причиною быстраго возвышенія этого небольшаго городка, расположеннаго у подошвы великолѣпной цѣпи скалъ. Скромная растительность и бѣлыя, чистенькія виллы, совсѣмъ исчезали рядомъ съ темно-красными скалами, совершенно задавившими ихъ своимъ величественнымъ видомъ.

Миляхъ въ десяти отъ С.-Мильдреда, за скалами, находилось село Стэльгурстъ, приходъ покойнаго архидіакона Морвиля и мѣсто рожденія Филиппа и сестры его Маргариты. Приходъ былъ огромный, и тянулся вдоль всей цѣпи скалъ. Тамъ, между Стэйльгурстомъ и С.-Мильдредомъ, въ низкой долинѣ, сплошь покрытой мелкимъ цвѣтущимъ кустарникомъ и верескомъ, въ мѣстности, носящей у англичанъ названіе moorland, стояла уелиненная ферма Соутъ-Муръ, избранная мистеромъ Уэльвудомъ для временнаго пребыванія своего съ тремя студентами, готовящимися къ университетскому экзамену.

Пріѣхавъ въ С.-Мильдредъ, Гэй отправился съ первымъ визитомъ къ мистриссъ Гэнлей, которая была заранѣе предупреждена братомъ объ его пріѣздѣ и готовилась принять молодаго наслѣдника Рэдклифа подъ свое особенное покровительство. Гэю — оно могло, пожалуй, и пригодиться. Сестра Филиппа пользовалась большимъ почетомъ въ С.-Мильдредѣ; кругъ знакомства у нея былъ отборный, тѣмъ болѣе что имя ея отца издавна уважалось во всемъ околодкѣ; не имѣя дѣтей, мистриссъ Гэнлей находила возможность съ пользою употреблять свободное время; она, дѣйствительно, посвятила его своему образованію и развитію многихъ талантовъ, дарованныхъ ей природой; все это, взятое вмѣстѣ, сдѣлало ея домъ центромъ всего лучшаго с. — мильдредскаго общества. Она давала тонъ всюду: — ее избрали въ старшины клуба для чтенія, сдѣлали предсѣдательницей благотворительнаго общсства, и въ маленькомъ кругу своемъ вообще она играла главную роль. На ея литературные вечера приглашалось самое избранное общество: попасть кть ней, на одинъ изъ такихъ вечеровъ, считалось особенной привилегіей для простыхъ смертныхъ.

Мистриссъ Гэнлей была красивая женщина. Maorie находили, что она въ 32 года стала даже лучше, чѣмъ была смолоду. Ростомъ она была чуть ли не съ брата, и отличалась манерами чрезвычайно изящными. Увидѣвъ ее въ первый разъ, Гэй былъ пораженъ сходствомъ между нею, Филиппомъ и мистриссъ Эдмонстонъ, но выраженіе рта мистриссъ Гэнлей было крайне непріятно. У нея вообще, въ чертахъ лица, не было той кротости и почти дѣтской проототы, которыми отличалась мистриссъ Эдмонстонъ, а, рата она хотя и очень напоминала смѣлымъ, самодовольнымъ видомъ, но то, что шло къ мужчинѣ, вовсе не шло къ женщинѣ ея лѣтъ.

Пробывъ съ Маргаритой глазъ на глазъ не болѣекакъ съ четверть часа, Гэй убѣдился, что сестра имѣетъ то же свойство, что и братъ — раздражать его своимъ разговоромъ, такъ что онъ съ нетерпѣніемъ ожидалъ возможности вырваться поскорѣе изъ ея изящной гостиной. Она въ подробности разспрашивала его о жителяхъ Гольуэля; о Лорѣ и Эмми отозвалась какъ о чемъ-то весьма ничтожномъ; немудрено: она оставила ихъ еще дѣтьми, когда выходила замужъ, и Гэй былъ очень доволенъ, что она объ нихъ не распространялась. Но что его глубоко уязвило, это ея колкія замѣчанія на счетъ дурнаго характера Чарльза, а главное, насмѣшливый полусострадательный намекъ, что добрая тетушка его страшно избаловала. Въ тонѣ ея голоса слышалось явное принебреженіе, когда дѣло касалось мистера и мистриссъ Эдмонстонъ. Будь это два года ранѣе, Гэй не выдержалъ бы и наговорилъ бы изящной лэди кучу дерзостей, но въ настоящую минуту онъ мастерски совладѣлъ съ собою, далъ ей коротенькій, почтительный отвѣтъ, но отозвался о дядѣ и теткѣ ея съ такимъ глубокимъ уваженіемъ, что мистриссъ Гэнлей, въ свою очередь, почувствовала себя въ неловкомъ положеніи передъ нимъ.

Интересуясь Стэйльгурстомъ во многихъ отношеніихъ, Гэй отправился осматривать его церковь, кладбище и даже завернулъ къ старой женѣ могильщика, которая служила для него живой лѣтописью прошлаго. Она разсказывала ему цѣлый часъ о покойномъ архидіаконѣ, объ умершей миссъ Фанни и о мистерѣ Филиппѣ.

— Нынче времена другія! говорила старушка, покачивая головой: — бывшая миссъ Морвиль и глазъ сюда не кажетъ!

Къ полковнику Гарвуду, какъ къ старому пріятелю своего дѣда, Гэю пришлось также съѣздить. Смолоду, старикъ покутилъ на свой пай порядкомъ; теперь же онъ сильно остепенился и, не отличаясь никогда особеннымъ умомъ, сдѣлался подъ старость весьма скучнымъ собесѣдникомъ. Въ память дружбы его съ дѣдомъ, Гэй сначала вѣжливо принялъ приглашеніе навѣщать его почаще; но когда онъ познакомился съ сыновьями полковника, то убѣдился, что имъ не сойдтись никогда. Такого рода молодежь была избѣгаема Гэемъ даже и въ университетѣ. И потому, погруженный въ учебныя занятія и вполнѣ довольный своимъ маленькимъ кружкомъ, поселившимся на фермѣ Соутъ-Мурь, молодой Mopвиль старался встрѣчаться какъ можно рѣже съ Гарвудами; онъ отзывался тѣмъ, что ему нѣтъ времени часто ѣздить въ С.-Мильдредъ. А между тѣмъ, ему отлично жилось въ Соутъ-Мурѣ и онъ своимъ острымъ умомъ и веселымъ характеромъ придавалъ очень много оживленія скромному образу жизни пансіонеровъ мистера Уэльвуда. Самъ онъ часто ѣздилъ въ С.-Мильдредъ къ своимъ кузинамъ, отецъ которыхъ былъ убитъ на дуэли сэръ Гэемъ. Ему хотѣлось непремѣнно ввести Гэя въ ихъ домъ, и потому онъ сначала издали завелъ рѣчь о своемъ ученикѣ, расхваливалъ его во всѣхъ отношеніяхч, и, наконецъ, въ одинъ прекрасный день, признался сестрамъ, что Гэю очень бы хотѣлось получить лично ихъ прощеніе.

— Не мѣшало бы вамъ быть полюбезнѣе съ нимъ, — говорилъ онъ:- и пригласить его пріѣхать. Я мало встрѣчалъ въ своей жизни молодыхъ людей, которые были бы достойнѣе его, — заключилъ добрый наставникъ.

Конечно, приглашеніе было немедленно отправлено, и Гей явился съ визитомъ. Обѣ сестры Уэльвудъ были замѣчательныя личности. Джэнъ, — меньшая, доброе, скромное сущеетво, посвятила всю свою жизнь идеямъ долга и милосердія; Елизавета, — старшая сестра, принадлежила къ тѣмъ личностямъ, которыя время отъ времени появляются на землѣ, какъ свѣтлыя видѣнія, для облегченія скорбей страждущаго человѣчества. Для нея дѣла милосердія не были пустымъ развлеченіемъ женщины, привыкшей вести спокойную жизнь въ довольствѣ; нѣтъ, она отдавала имъ и время, и силы свои, и средства; бѣдные получали отъ нея излишекъ отъ доходовъ, а часто и послѣдній кусокъ хлѣба; она дѣлила съ ними все, не думая о будущемъ. Елизавета не только учила дѣтей и навѣщала несчастныхъ, но она брала сиротъ къ себѣ на домъ и ходила за больными день и ночь. Повидимому, казалось, что у обѣихъ сестеръ не могло доставать ни физическихъ силъ, ни матеріальныхъ средствъ для вспомоществованія ближнему, а между тѣмъ силы ихъ какъ будто росли съ каждой вновь открывающейся нуждой бѣдныхъ; имъ со всѣхъ сторонъ лилась какъ бы невидимая номошь. Чѣмъ ближе Гэй узнавалъ сестеръ, тѣмъ болѣе онъ начиналъ уважать ихъ. Эмми и мистриссъ Эдмонстонъ нерѣдко получали отъ него письма, все содержаніе которыхъ заключалось въ разсказахъ о подвигахъ миссъ Уэльвудъ. Личности, подобныя имъ, имѣютъ свойство возбуждать восторгъ и, съ другой стороны, какую-то озлобленную ненависть въ обществѣ. Въ С.-Мильдредѣ случилось то же самое. Образовалась партія недовольныхъ, имѣвшая во главѣ своей мистриссъ Гэнлей, которая ненавидѣла старшую миссъ Уэльвудъ за то, что та, въ дѣлахъ филантропіи, обращалась всегда за совѣтомъ къ кому нибудь изъ священниковъ, а не къ дамамъ благотворительнаго общества. Можетъ быть, тайно она негодовала на нее за то собственно, что миссъ Уэльвудъ имѣла въ городѣ гораздо болѣе популярности, чѣмъ она. Мистриссъ Гэнлей громогласно начала обвинять обѣихъ сестеръ не за добрыя ихъ дѣла, конечно, но за оригинальный способъ оказывать ихъ. Она старалась поддѣлываться подъ тонъ покойнаго своего отца, память котораго очень чтилась сестрами, и, читая имъ нравоученія, она брала на себя роль женщины, болѣе опытной въ дѣлѣ, чѣмъ онѣ; ей и въ голову не приходило обдумать, что будь отецъ ея живъ, онъ не нашелъ бы ровно ничего предосудительнаго въ дѣйствіяхъ миссъ Уэльвудъ. но слова дочери архидіакона Морвиля имѣли огромный вѣсъ въ обществѣ; многія лица, опираясь на мнѣніе мистриссъ Гэнлей, примкнули къ партіи недовольныхъ, строго осуждали благотворительную дѣятельность миссъ Уэльвудъ и подвергали ихъ имена самой грязной клеветѣ.

Гэя всѣ эти выходки бѣсили до нельзя. Онъ, по разсказамъ мистриссъ Эдмонстонъ и Филиппа, зная достаточно образъ мыслей покойнаго архидіакона, чтобы понять, какъ бы онъ взглянулъ на этотъ вопросъ, и потому онъ не могъ слышать безъ негодыванія, что его родная дочь злоупотребляетъ его именемъ. Главное, что возбуждало въ немъ гнѣвъ, этой то спокойствіе, съ которымъ люди сытые, окруженные всевозможнымъ комфортомъ, бросали грязью въ дѣвушекъ, высокія нравственныя правила которыхъ были для нихъ недосягаемы. Слушая безпрестанныя сплетни и пересуды о личностяхъ, совершенно честныхъ no своей жизни, Гэй хмурилъ брови, кусалъ губы и, сверкая глазами, позволилъ себѣ однажды очень коротко, но такъ рѣзко отвѣтить, что все общество начало переглядываться, и по уходѣ его замѣтило, что молодому человѣку не годится быть дерзкимъ. Мистриссъ Гэнлей положительно струсила его и, боясь разбудить рэдклифскую натуру, какъ она выражалась, начала избѣгать говорить при немъ о семействѣ Уэльвудъ. Но страхъ, который Гэй внушилъ Маргаритѣ Гэнлей, способствовалъ къ тому, что она возненавидѣла его отъ всей души. Во всю свою жизнь она не считала никого, кромѣ Филиппа, достойнымъ стоять выше себя, и потому передъ братомъ она невольно робѣла. Но, чтобы мальчишка смѣлъ ее учить и не соглашаться ся ея мнѣніемъ, этого она простить Гэю не могла!

Отобѣдавъ однажды у доктора Гэнлей, Гэй быстро собрался уходить, въ восторгѣ, что ему удается убѣжать отъ литературнаго вечера хозяйки; ему предстояло одно изъ любимыхъ наслажденій, прогулка въ Соутъ-Муръ, при лунномъ свѣтѣ.

Весело выбѣжавъ изъ дома Гэнлей, онъ отправился вдоль улицы, насвистывая какую-то арію, какъ вдругъ на углу, какая-то темная фигура выросла передъ нимъ, какъ изъ земли, и знакомый голосъ окликнулъ его.

— Сэръ Гэй! Это вы, если не ошибаюсь; впрочемъ, никому въ свѣтѣ не удалось бы просвистать такъ правильно шведскую арію, какъ вамъ.

— А-а! дядя! — отвѣчалъ Гэй. — Вотъ не ожидалъ-то!

Мистеръ Диксонъ захохоталъ, заговорилъ что-то о счастливой встрѣчѣ, о концертѣ, о своей женѣ и дочери, но такъ безтолково и спутанно, что Гэй, подозрѣвая, что онъ пьянъ, — желалъ только поскорѣе отъ него отдѣлаться.

— Гдѣ вы живете? спросилъ онъ, — я завтра навѣдаюсь къ вамъ.

Дядя опять понесъ какую-то ахинею и, отправившись рядомъ съ Гэемъ, все твердилъ, что онъ простой, откровенный малый, который не любитъ ничего скрывать, и что онъ навѣрно знаетъ, что Гэй богатъ, какъ Крезъ.

— Если вамъ что нужно, говорите прямо, — возразилъ, наконецъ, Гэй.

Диксонъ началъ разсыпаться въ благодарностяхъ.

— Полноте, я еще ничего вамъ не обѣщалъ, — замѣтилъ съ легкимъ нетерпѣніемъ Гэй. — Разскажите обстоятельно, что вамъ нужно, я по крайней мѣрѣ увижу, въ состояніи ли я для васъ что-нибудь сдѣлать.

— Какъ! всплеснувъ руками, воскликнулъ артисгъ:- да развѣ есть вещи, которыя бы наслѣдникъ Рэдклифа не былъ въ состояніи сдѣлать?…

— Я вамъ сказалъ, одинъ разъ навсегда, что въ настоящее время у меня въ распоряженіи очень небольшая сумма денегъ. Тсъ! ни слова больше! остановилъ Гэй дядю, ввернувшаго какое-то рѣзкое замѣчаніе на счетъ самовластія опекуновъ.

— Какъ это вы переносите? твердилъ неугомонный Диксонъ. — Развѣ нѣтъ другаго пути, чтобы достать денегъ? Объявите, что вы желаете занять: да васъ ростовщики будутъ на колѣняхъ умолять, чтобы вы у нихъ взяли хоть все состояніе, до послѣдняго фартинга, лишь бы захватить васъ въ свои руки.

— Мнѣ довольно того, что я имѣю, — холодно сказалъ Гэй.

— Дуракъ же ты послѣ этого! хотѣлъ было грянуть дядюшка, но во время удержался.

Все дѣло объяснилось слѣдующимъ образомъ. Диксонъ проигралъ такую сумму денегъ, которую, безъ чужой помощи, ему заплатить не было возможности.

— Всѣ узнаютъ о моемъ позорѣ! восклицалъ онъ въ отчаяніи: — моя репуіація, мое мѣсто — все погибло!

Гэй молча слушалъ его. Онъ не хотѣлъ дѣйствовать по первому влеченію и рѣшился дома обдумать вопросъ.

— Не знаю, могу ли я васъ выручить, — сказалъ онъ — во всякомъ случаѣ, подумаю. Дайте мнѣ время!

— Время! Но вѣдь я погибну, пока вы будете раздумывать.

— Я понимаю, что долгъ долженъ быть немедленно заплаченъ, — возразилъ Гэй. — Вашъ адресъ?

Диксонъ назвалъ улицу и No дома.

— Завтра вы отъ меня получите отвѣтъ. Теперь ничего не могу сказать положительнаго. Прощайте! сказалъ Гэй уходя.

Дорого бы заплатилъ Диксонъ, чтобы угадать мысли племянника, отложившаго свою помощь на завтра; но чувствуя, что Гэй послѣдняя его надежда, и что онъ рискуетъ потерять ее, онъ молча раскланялся и удалился.

Гэю пришлось строго обдумывать свои дѣйствія, прежде чѣмъ рѣшиться дать значительную денежную помощь дядѣ. Иногда ему казалось, что полезнѣе было бы послѣдовать совѣту Филиппа и прекратить всѣ сношенія съ Диксономъ. Онъ обращался даже къ опекуну съ этимъ вопросомъ, но мистеръ Эдмонстонъ, со свойственной ему слабостью, не сказалъ ни да, ни нѣтъ, и Гэю не хотѣлось ужъ подчиниться лично Филиппу. Не чувствуя особой симпатіи къ дядѣ, онъ все-таки считалъ безчестнымъ отречься отъ него совершенно, и время отъ времени видѣлся съ нимъ, но такъ, что мистеръ Эдмонстонъ всегда зналъ о днѣ ихъ свиданій. Одно, въ чемъ Гэй не могъ оправдать себя вполнѣ въ глазахъ опекуна, это въ поѣздкахъ своихъ въ Лондонъ.

Филиппъ, дѣлая мысленно различныя предположенія, передавалъ постоянно мистеру Эдмонстону свои опасенія, что Гэй портится; что эти таинственныя отлучки до добра не доведутъ. А дѣло было очень просто. Уѣзжая и пріѣзжая въ университеть, Гэй останавливался на одну ночь въ Лондонѣ, въ гостиницѣ, куда являлся неизмѣнный дядя, не дерзавшій никогда ввести богатаго племянника въ свою убогую лачугу. Они вмѣстѣ ѣздили въ какой-нибудь концертъ, ужинали вдвоемъ, ночевали и позавтракавъ, на слѣдующее утро, разставались. Гэй не считалъ эти свиданья важными на столько, чтобы объ нихъ говорить всѣмъ и каждому; онъ вкратцѣ высказался опекуну, и тотъ, хотя и началъ смотрѣть сквозь пальцы на эти невинныя похожденія, но считалъ ихъ все-таки лишними. А между тѣмъ Гэй считалъ себя въ нѣкоторомъ родѣ въ долгу у дяди. Старикъ нѣжно къ нему привязался; эти короткія свиданія въ гостиницѣ были истиннымъ праздникомъ для голоднаго артиста и во время ихъ ужиновъ онъ съ одушевленіемъ разсказывалъ Гэю сцены изъ прошлаго, описывалъ дружбу свою съ его отцомъ, и такъ увлекался, что молодому Морвилю казалось грѣхомъ лишать старика этого наслажденія. Съ первыхъ же дней знакомства съ Гэемъ, Диксонъ признался ему, что, не смотря на прекрасное жалованье, получаемое имъ отъ театра, онъ постоянно безъ денегъ. Между разговоромъ онъ намекнулъ племяннику, что главная причина его долговъ та, что содержаніе отца и его матери стоило ему огромныхъ издержекъ.

— Мнѣ приходилось не разъ прибѣгать къ займамъ, — говорилъ Диксонъ: — чтобы только окружить ихъ обстановкой, согласной съ титулами и привычкой вашего покойнаго отца и моего друга. Возвращеніе мое въ Англію (я долженъ былъ бѣжать отъ кредиторовъ) было разрѣшено правительствомъ съ однимъ условіемъ, чтобы я ежегодно вносилъ извѣстную сумму на удовлетвореніе нѣкоторой части моихъ долговъ. Изъ жалованья мнѣ остается очень немного на содержаніе моей семьи. Я слишкомъ гордъ, чтобы высказывать свою бѣдность, вы понимаете меня, — говорилъ старикъ взволнованнымъ голосомъ, — и потому, вѣрьте, сэръ, мнѣ не легко принимать отъ васъ пособіе!

Долги, сдѣланные дядей по милости его родителая Гэй считалъ для себя священными и онъ мысленно рѣшилъ уплатить ихъ сполна, тотчасъ же по вводѣ своемъ во владѣніе наслѣдствомъ послѣ дѣда; но бросить теперь дядю безъ помощи казалось для него жестокимъ; онъ ласково предложилъ ему свои услуги. Сначала старикъ церемонился и говорилъ укюнчиво о своихъ нуждахъ. Мало-по-малу, стыдливость перешла въ нахальство и, выманивая у Гэя безпрестанно по нѣскольку фардинговъ, ты на хлѣбъ, то на квартиру, то, наконецъ, на лекарство больнымь дѣтямъ, которыя то и дѣло умирали, Диксонъ дошелъ дотого, что у Гэя иногда ничего не оставалось отъ мѣсячнаго жалованья. Не смотря на то, онъ никогда не входилъ въ долги, зато прихотей никакихъ уже не имѣлъ и жилъ скромнѣе, чѣмъ всѣ его товарищи, имѣвшіе болѣе чѣмъ ограниченныя средства, въ сравненіи съ нимъ. Дядя постоянно увѣрялъ его, что вотъ только бы заплатить такую-то сумму и онъ поѣдетъ давать концерты въ одинъ городъ, куда его давно уже приглашаютъ. Гэй сталъ подозрѣвать, что деньги его идутъ, можетъ быть, вовсе не туда, куда слѣдуетъ, и замѣтивъ однажды, что дядя не въ нормальномъ расположеніи духа, онъ вывѣдалъ отъ него, что старикъ игралъ и проигрался сильно; но онъ умолялъ Гэя сохранить это въ тайнѣ, «иначе кредиторы меня схватятъ», говорилъ онъ. — Дѣлать было нечего, пришлось выручать дядю; не задолго передъ тѣмъ Гэй хотѣлъ выписать въ Соутъ-Муръ своего Делорена съ грумомъ, но теперь онъ разсчиталъ, что содержаніе лошади и человѣка будетъ стоить ему очень дорого, и потому онъ рѣшился лучше употребить эти деньги на уплату 30 ф. проигранныхъ дядей, и въ то же время устроить съ миссъ Уэльвудъ одинъ планъ, зародившійся у него въ головѣ; остальныя деньги онъ хотѣлъ оставить себѣ на расходы въ Соутъ-Мурѣ и на обратный путь въ Гольуэль. На этотъ разъ Гэю было даже обидно, что дядя отнимаетъ у него 30 ф. стерл. на удовлетвореніе не нужды, а прихоти, между тѣмъ какъ самъ Гэй могъ бы сдѣлать много хорошаго съ помощью этой суммы. Возращаясь домой, въ эту ночь, молодой Морвиль долго размышлялъ, не полезнѣе ли будетъ одинъ разъ навсегда объявить дядѣ, что онъ готовъ помогать ему, но на уплату карточныхъ долговъ и пари онъ не станетъ давать ему ни пенни.

Рано утромъ, на другой день, Гэй заглянулъ въ кабинетъ мистера Уэльвуда и объявилъ ему, что онъ отправляется въ С.-Мильдредъ, по своимъ дѣламъ, и вернется не поздже 11-ти часовъ. Свистнувъ Буяна и слегка позавтракавъ хлѣбомъ съ молокомъ у жены фермера, онъ пустился въ дорогу въ болѣе спокойномъ духѣ, чѣмъ былъ наканунѣ, но на сердцѣ у бѣднаго Гэя было далеко не весело. Въ городѣ онъ долго искалъ по адресу одну изъ отдаленныхъ улицъ, тамъ добрался до маленькой лавки, гдѣ заспанная горничная мела лѣстницу, но ставни лавки былнеще не отперты.

— Здѣсь живетъ мистриссъ Диксонъ? спросилъ Гэй.

— Здѣсь, — отвѣчала женщина, вытаращивъ глаза на изящнаго джентльмзна, спрашивающаго въ такой ранній часъ мистриссъ Диксонъ.

— Они живутъ здѣсь, сэръ, — повторила она:- но самъ онъ еще не вставалъ. Вчера поздно очень вернулся. Вамъ вѣрно угодно съ бариномъ переговорить, — добавила она. — Если прикажете, и доложу сейчасъ мистриссъ Диксомъ.

— Я васъ спрашиваю, дома ли мистриссъ, а не мистеръ Диксонъ, — возразилъ Гэй:- доложите ей, что сэръ Гэй Морвиль желалъ бы съ нею переговорить.

Горничная присѣла, побѣжала доложить и чрезъ минуту вернулась съ отвѣтомъ, что барыня очень рада, просятъ пожаловать. Она повела его чрезъ темный корридоръ, по темной же лѣстницѣ, прямо въ грязную, маленькую пріемную; полъ комнаты былъ покрытъ грубымъ ковромъ съ зелеными и малиновыми полосами; тамъ, вмѣсто всякой мебели, стоялъ волосяной диванъ, на каминѣ красовались какія-то бумажныя украшенія, а въ воздухѣ царствовалъ запахъ сигаръ и водки. По всему было замѣтно, что хозяева готовились къ завтраку, но Гэя встрѣтила только маленькая дѣвочка, лѣтъ семи, одѣтая въ траурное, поношенное платье.

Блѣдное, болѣзненное личико ребенка отличалось большими темно-синими, кроткими глазами; густые, бѣлые, какъ ленъ, локоны обрамляли худенькую шею и плечи дѣвочки. Голосъ у нея былъ слабый, робкій, но чрезвычайно пріятный.

— Мама сейчасъ выйдетъ, — сказала она Гэю: — извините ее пожалуйста.

Проговоривь эти двѣ фразы, она хотѣла уже на цыпочкахъ ускользнуть изъ комнаты, пока горничная не успѣла запереть за собою двери, но Гэй протянулъ ей руку, сѣлъ на диванъ и сказалъ:

— Не уходи, моя крошка. Развѣ ты не хочешь познакомиться съ своимъ кузеномъ Гэемъ?

Ласковая улыбка, кроткій взглядъ и голосъ всегда притягиваютъ дѣтей къ ихъ собесѣдникамъ. Дѣвочка тотчасъ же подошла къ нему и положила свою ручку на ладонь Гэя. Онъ тихо погладилъ ея густые, кудрявые волосы и спросилъ:

— Какъ тебя зовутъ?

— Маріанной, — отвѣчала она.

Это было имя покойной его матери. По описаніямъ, сдѣланнымъ Диксономъ, малютка была очень похожа на умершую мистриссъ Морвиль. Гэй прижалъ ее ближе къ себѣ, взялъ ее за холодную руку, и спросилъ:

— Нравится ли ей С.-Мильдредъ?

— Конечно, — сказала она. — Тутъ лучше, чѣмъ въ въ Лондонѣ. У меня здѣсь цвѣты есть.

И она съ гордостью показала ему букетъ самыхъ простыхъ полевыхъ цвѣтовъ. Гэй полюбовался ими, а дѣвочка, сдѣлавшаяся смѣлѣе, начала разсказывать, какія у нихъ тутъ высокія, высокія горы, и какіе пестрые камешки на горахъ; но дверь отворилась, и вошла мистриссъ Диксонъ, а за нею слѣдомъ Буянъ.

Маріанна испугалась пуделя и крикнула. Мать начала ее бранить; Гэй старался успокоить и кончилось тѣмъ, что Буяна заставили подать ей лапу. Дѣвочка робко погладила его по шеѣ и черезъ минуту собака и дитя сидѣли рядомъ на полу, и Маріанна храбро гладила Буяна и даже теребила его слегка за уши. Мистриссъ Диксонъ оказалась высокой, плечистой женщиной, съ очень плебейской наружностью и обращеніемъ. Гэй понялъ теперь ясно, почему дядя неохотно приглашалъ его къ себѣ на квартиру; ему было совѣстно имѣть такую жену послѣ того, какъ его красавица сестра попала за лорда. Мистриссъ Диксонъ не поцеремонилась при дочери и начала горько жаловаться на мужа, сваливая на него всѣ ихъ несчастія и бѣдность.

— Я бы ужъ о себѣ не стала толковать, — говорила она рѣзкимъ голосомъ: — мнѣ дѣвчонку жаль. Вы только поглядите, до чего ее довелъ отецъ! Вѣдь она у насъ послѣдняя, да и та, пожалуй, долго не протянетъ.

Такъ какъ мужъ ея получилъ нѣсколько приглашеній на цѣлый рядъ концертовъ въ здѣшнемъ околодкѣ, мистриссъ Диксонъ рѣшилась проводить его до С.-Мильдреда, въ той надеждѣ, что деревенскій воздухъ оживить Маріанну, которая отъ лондонскаго, спертаго воздуха начала чахнуть, какъ бывало чахли всѣ умершія ихъ дѣти.

Мистеръ Диксонъ видно радъ былъ вырваться изъ-подъ строгаго надзора жены; ему сильно хотѣлось покутить порядкомъ во время скачекъ, и онъ съ большимъ ропотомъ согласился на то, чтобы жена и дечь сопровождали его.

— Вотъ онъ какой, — добавила несчастная женщина. — Своему родному дѣтищу пожалѣлъ денегъ на леченье. Вѣдь на силу согласился насъ взять съ собой! За то я тутъ зорко за нимъ наблюдала, не нонимаю, какимъ образомъ онъ выскользнулъ у меня изъ рукъ. Сталъ кутить по ночамъ. Вчера проигрался, хотѣлъ отыгрываться, напился пьянъ, и теперь хоть дома, но въ такомъ положеніи, что я едва ли смѣю представить его вамъ.

Гэй предпочелъ покончить дѣло съ ней одной, а мужа не будить. Ее немного разочаровала сумма 30 ф., которую Гэй обѣщалъ ей выдать; она ожидала, кажется, болѣе значительной помощи, но, какъ женщина съ сильнымъ характеромъ, она покорилась невозможности получить много и рѣшилась посредствомъ этихъ денегъ удовлетворить самые крайнія долги.

— Нужно только постараться скрыть отъ нашихъ кредиторовъ, — говорила мистриссъ Диксонъ: — что мужъ играетъ. Покуда это хранится въ тайнѣ, мы не пропадемъ. Завтра, онъ ѣдетъ на музыкальный митингъ въ сосѣдній городъ, ему тамъ нужно прилично себя держать, и потому я на эти дни спокойна: онъ не закутитъ.

Гэй передалъ ей чэкъ, подписанный мистеромъ Эдмонстономъ, и, для большей вѣрности, собственноручно сдѣлалъ на немъ надпись: съ передачею Джону Уайту, которому Диксонъ проигралъ эту сумму. Поговоривъ еще немного съ хозяйкой дома, Гэй простился съ ней и съ Маріанной, которая во все время разговора его съ матерью сидѣла съ Буяномъ на полу, опустивъ скромно глаза, такъ что со стороны никакъ нельзя было угадать, слушаетъ она ихъ или нѣтъ. Когда Гэй нагнулся, чтобы поцѣловать ее передъ уходомъ, дѣвочка пристально взглянула ему въ лицо и подала ему маленькій блестящій кусочекъ висмута, одно изъ ея сокровищъ, поднятыхъ по дорогѣ въ С.-Мильдредъ.

— Ты эту дрянь даешь сэръ Гэю? спросила мать: — но, вѣдь ему, дитя, не нужны твои камешки, они для тебя только могутъ быть дороги.

— Ты мнѣ хочешь подарить этотъ камешекъ? сказалъ Гэй.

И дѣвочка, опустивъ голову, вся пунцовая, прошептала едва слышнымъ голосомъ:

— Да-съ!

— Благодарю, душа моя, камешекъ прекрасный, я его спрячу на память отъ тебя, — отвѣчалъ Гэй съ улыбкой, и дѣйствительно онъ спряталъ ея подарокъ въ карманъ жилета, нѣжно поцѣловалъ ее и вышелъ.

Маріанна пришла въ восторгъ, что угодила гостю, но мать повторила снова. что онъ кинетъ ея дрянь за первый заборъ. Ровно въ 11 часовъ Гэй былъ уже дома и, запершись вмѣстѣ съ мистеромъ Уэльвудомъ, протолковалъ съ нимъ вплоть до обѣда, пока прочіе ученики отправились на скачку. Послѣ пройденныхъ 20 миль пѣшкомъ, Гэю было не до нея. Его сильно заинтересовалъ планъ миссъ Уэльвудъ, которой очень хотѣлось устроить въ С.-Мильдредѣ общину изъ нѣсколькихъ дамъ (въ томъ числѣ она считала себя и сестру), чтобы подъ ихъ руководствомъ и личнымъ управленіемъ основать родъ школы для дѣтей, а при ней больницу. Принявшись съ энергіей за дѣло благотворительности, миссъ Уэльвудъ не отступала ни предъ какимъ препятствіемъ; она смѣло боролась со злобою, съ невѣжествомъ и даже съ развратомъ людей, желая достичь одной цѣли — добра; но недостатокъ матеріальныхъ средствъ положилъ предѣлъ ея филантропическимъ замысламъ. У нея не хватало денегъ для осуществленія плана объ устройствѣ школы. Мистеръ Уэльвудъ передалъ все это Гэю отрывками изъ собственныхъ заключеній и со словъ своихъ родственницъ. Гэй спросилъ, сколько имъ нужно денегъ на все это.

— Положительной цифры сказать нельзя, — отвѣчалъ мистеръ Уэльвудъ. — Между 1, 000 и 1, 020 ф. с., я думаю. Кстати, не забудьте, прошу васъ, что весь этотъ планъ есть тайна сестры Елизаветы. Не отгадайте вы сами, что она что-то затѣваетъ, я бы вамъ слова не сказалъ. Вы для нея очень опасный человѣкъ, по своимъ близкимъ сношеніямъ съ мистриссъ Гэнлей. Ради Бога, устройте такъ, чтобы до нея ничего не дошло!

Гэй былъ спокоенъ на счетъ себѣ: отъ него мистриссъ Гэнлей ничего никогда не узнала, но, вспомнивъ, что Филиппъ часто бываетъ въ Гольуэлѣ, и что оттуда, пожалуй, вѣсть могла бы долетѣть и до Маргариты, онъ рѣшился даже и своимъ не говорить ничего о задуманномъ планѣ миссь Уэльвудъ,

Въ это время Гэй и рѣшился выиросить у опекуна 1, 000 ф., не говоря, на что именно они ему нужны. Сначала ему даже было стыдно предложить такую бездѣлицу миссъ Уэльвудъ; онъ считалъ слишкомъ ничтожной сумму въ 1, 000 ф. ст., да она, дѣиствительно, не составляла большаго разсчета для такого богатаго наслѣдника, какъ онъ; но рѣшившись не тревожить вторично мистера Эдмонстона, онъ ранѣе радовался, что можетъ, хотя немного, помочь миссъ Уэльвудъ, и уже мысленно сочинялъ письмо на ея имя, съ просьбою употребить эти деньги на больницу.

1853