Возвратившись отъ Филиппа, Гэй принялся снова за работу, думая этимъ убить поскорѣе время, пока тотъ не придетъ объявить ему, что, по слѣдствію, онъ оправданъ. Гэй радовался зарамѣе, что хорошіе отзывы объ немъ отовсюду могутъ, наконецъ, снять съ него тяжкое подозрѣніе опекуна, но его тревожило одно, что рано или поздно его заставятъ измѣнить тайнѣ дяди Диксона; потому что мистеръ Эдмонстонъ не иначе обѣщалъ простить Гэя, какъ съ условіемъ, чтобы онъ исповѣдался ему со всемъ. Гэй ждалъ напрасно Филиппа. День прошелъ — его не было; пришлось ждать письма, но почта за почтой проходила, а писемъ также не получалось.
— Не напишетъ ли ко мнѣ Филиппъ хоть изъ Голъуэля, — думалъ Гэй: — а можетъ и дядѣ вздумается самому откликнуться, или, наконецъ, Чарльзъ, мой милый, вѣрный другъ, онъ, по крайней мѣрѣ черкнетъ мнѣ нѣсколько строкъ?…
Не тутъ-то было! Жители Гольуэля точно условились между собою и молчали.
— Что я такое сдѣлалъ, что они отъ меня всѣ отвернулись, — твердилъ бѣдный Гэй, ходя взадъ и впередъ по своей комнатѣ. — Обидѣть ихъ, я никого не обидѣлъ. Въ университетѣ мною всѣ довольны, хоть я и не отличный студентъ, а все-таки учусь недурно. Отзывы обо мнѣ вездѣ хорошіе. Чего-жъ они молчатъ? Неужели мистеръ Эдмонстонъ приказалъ даже Чарльзу прекратить со мной всѣ сношенія? Вѣдь онъ ужъ самъ взрослый молодой человѣкъ, можетъ имѣть свою собственную волю. Это не то, что милая моя Эмми!…
Объ ней Гэй не могъ равнодушно вспомнить; получая письма отъ ея брата, онъ часто мечталъ, что она, можетъ быть, сидѣла подлѣ Чарльза въ ту минуту, когда тотъ писалъ къ нему; судя по цвѣту бумаги, или по формѣ конверта, старался онъ отгадать, гдѣ они находились въ то время, когда письмо писано, въ гостиной или на верху. Все те, что выходило изъ уборной, отличалось особеннымъ изящнымъ видомъ и формою. Но съ нѣкоторыхъ поръ Чарльзъ лишилъ его даже и этого послѣдняго утѣшенія; ни слова ласки, ни строчки участія — ничего не присылалось бѣдному Гэю. Ему казалось, что между нимъ и родной семьею легла пропасть непроходимая, и что онъ схоронилъ свое краткое счастіе на вѣки. — Неужели грѣхъ и проклятіе, тяготѣющіе на родѣ Морвилей изъ Рэдклифа, отзываются и на мнѣ! думалъ онъ.
Если бы не молитва и не трудъ, Гэй не выдержалъ бы годичнаго курса. Къ концу послѣдняго мѣсяца онъ совершенно потерялъ голову, его била лихорадка при одномъ видѣ конверта съ почты: такъ горячо жаждалъ онъ письма, хрть бы съ извѣстіемъ, что ему запрещается навсегда въѣздъ въ Гольуэль. Но писемъ по прежнему не было, и онъ рѣшилъ провести зимніе каникулы въ Рэдклифѣ. Какъ ему ни тяжко было возобновлять въ своей памяти грустныя тѣни прошлаго, по другаго ничего не оставалось дѣлать. Гарри Грэхамъ убѣждалъ его ѣхать провести святки къ нему въ деревню, говоря, что семья у него превеселая, но Гэй чувствовалъ, что радости для него не существуютъ въ настоящее время, и онъ не хотѣлъ портить своему пріятелю домашняго праздника. Онъ положительно отказался отъ всѣхъ радушныхъ приглашеній своихъ университетскихъ товарищей, и дня два спустя по окончаніи учебнаго термина написалъ домой приказъ, чтобы ему приготовили его спальню и библіотеку, и чтобы въ Мурортъ выслали за нимъ какой-нибудь экипажъ. Желѣзная дорога въ то время проходила уже недалеко отъ Рэдклифа, но отъ станціи оставалось все еще добрыхъ 30 миль, которыя нужно было проѣхать въ дилижансѣ, по такой мѣстности, которая Гэю была совершенно неизвѣстна. Это была большей частью мрачная, болотистая равнина, не представлявшая никакого развлеченія для глазъ путешественника, и Гэй, проѣзжая по ней, не могъ оторвать своихъ мыслей отъ милаго Гольуэля, гдѣ въ это время, бывало, его пріѣзда ждали, съ нетерпѣніемъ.
Поднявшись на какую-то гору, дилижансъ началъ спускаться по почти отвѣсному скату. Колеса затормозили, и карета медленно въѣхала въ деревню, поразившую Гэя своими полуразрушенными строеніями. Всѣ дома ея были сложены изъ грубаго мѣстнаго камня, и скорѣе смахивали на лачуги, чѣмъ на коттэджи; черепица на крышахъ была сорвана, окна разбиты. Нечесанныя, грязныя женщины, съ какимъ-то дикимъ выраженіемъ на лицѣ, въ лохмотьяхъ вмѣсто платьевъ, толпились у дверей домовъ; оборванные ребятишки съ визгомъ бѣжали за каретой; въ церкви, стоявшей въ отдаленіи, былъ проломленъ куполъ, а сама она, не смотря на подпорки, совсѣмъ скривилась на бокъ; по кладбищу ходили телята и вся картина, вообще, напоминала собой несчастную ирландскую деревню.
— Что это за разоренное селеніе? спросилъ у почтаря одинъ изъ пассажировъ.
— Всѣ господа, сударь, сирашиваютъ тоже самое, что вы, — отвѣчалъ тотъ, повернувшись къ нему бокомъ. — Это-съ гнѣздо воровъ и мошенниковъ. Кулебъ-пріоръ, называется село.
Гэй хорошо помнилъ названіе, хотя никогда тутъ не бывалъ. Это была самая отдаленная мѣстность въ его имѣніи, отданная дѣдомъ въ аренду въ эпоху его разгульной жизни, и видъ разореннаго селенія вызвалъ въ душѣ Гэя страшное сознаніе отвѣтственности за участь тѣхъ несчастныхъ существъ, которыя, живя подъ его управленіемъ, гибли среди нищеты и преступленій.
— Неужели надъ ними нѣтъ никакого надзора? продолжалъ спрашивать любопытный пассажиръ. — Ни сквайра, ни священника?
— Есть какой-то приходскій священникъ, да и тотъ все за лисицами гоняется. Живетъ онъ отсюда въ 6-ти миляхъ и маршъ-маршемъ пріѣзжаетъ каждый разъ къ церковной службѣ, - отвѣчалъ почтарь.
— Вы не знаете, кому принадлежитъ село?
— Знаю, сэръ. Это имѣніе молодаго сэръ Гэя Морвиля. Вы, вѣроятно, изволили слышать о покойномъ сэръ Гэѣ? старикъ-то порядкомъ покутилъ на своемъ вѣку.
— Какъ? это тотъ извѣстный…. - началъ было пассажиръ.
— Надѣюсь, что вы не позволите себѣ докончить вашей фразы, — вѣжливо замѣтилъ пассажиру Гэй:- когда узнаете, что я родной его внукъ.
— Извините меня, сдѣлайте милость! воскликнулъ тотъ, невольно сконфузивтись.
— Ничего, — возразилъ Гэй съ улыбкой. — Я счелъ только нужнымъ предупредить васъ.
— Какъ, это вы, сэръ Гэй! сказалъ почтарь, поворачиваясь лицомъ къ Гэю и приподнимая свою шляпу. — Сэръ! я еще ни разу не имѣлъ счастія васъ возить; убѣжденъ въ этомъ, потому что у меня отличная память на лица. Надѣюсь, вы осчастливете теперь нашу дорогу, будете чаще сюда ѣздить?
Сотни любезностей посыпались со всѣхъ сторонъ на молодаго наслѣдника, между тѣмъ какъ на душѣ его легъ тяжкій камень при видѣ этого разореннаго мѣстечка, принадлежавшаго ему по праву рожденія.
— Немудрено, если мнѣ нѣтъ ни въ чемъ счастія, — думалъ онъ съ грустью:- нѣсколько сотъ семействъ гибнутъ безъ призора, по милости безпутной жизни моихъ предковъ, и всѣ они, конечно, посылаютъ проклятія, а не благословенія на весь нашъ родъ.
Пассажиръ, такъ неловко проговорившійся, все время разсматривалъ съ большимъ вниманіемъ наслѣдника Рэдклифа, этого обладателя огромнаго состоянія и безчисленныхъ помѣстій. Ему и въ голову не приходило, что сидѣвшій рядомъ съ нимъ юноша, съ ясными, большими глазами, далеко не восторгался своимъ богатствомъ и общественнымъ положеніемъ.
Въ продолженіе нѣсколькихъ миль сряду, Гэй не могъ разсѣять своихъ мрачныхъ мыслей; наконецъ, знакомыя картины, замелькавшія передъ его глазами, заставили его опомниться. Колеса дилижанса застучали по мостовой маленькаго мѣстечка Мурортъ; Гэй выглянулъ изъ окна кареты. Сѣрые, старинные дома съ большими окнами, привѣтливо смотрѣли на него съ обѣихъ сторонъ. Вонъ и арка изъ вязовъ, это ворота, ведущія въ коммерческую школу, гдѣ Гэй провелъ столько часовъ за уроками мистера Потса. Да, познанія перваго его учителя уже не казались ему такими глубокими, какъ прежде, но уваженіе къ нему и любовь не уменьшилась въ сердцѣ благодарнаго ученика.
Ѣдутъ далѣе;- вотъ базарная площадь, посрединѣ ея стоитъ старинная гостиница «Георга», съ длинными конюшнями и надворными строеніями вокругь; въ этомъ самомъ домѣ родился Гэй; трактирщица, присутствовавшая при его рожденіи и первая принявшая его на руки, еще жива; она считала за особенную привилегію право говорить всѣмъ и каждому, что она воспріемница сэръ Гэя. Старушка безъ памяти была привязана къ молодому сэръ Mopвилю и каждый разъ приходила въ восторгъ, когда тотъ, будучи еще ребенкомъ, подъѣзжалъ на своемъ маленькомъ понни къ ея крыльцу, здоровался съ ней, самъ привязывалъ лошадь въ стойлѣ и отправлялся къ учителю Потсу.
Убѣжденіе, что въ Мурортѣ ему будутъ очень рады, одушевило Гэя; онъ весело выскочилъ изъ дилижанса, свистнулъ Буяна, неразлучнаго своего спутника въ дорогахъ, и вызвалъ изъ трактира прислужницу съ тѣмъ, чтобы спросить ее, здорова ли мистриссъ Лэвирсъ? Но мистриссъ Лэвирсъ давно уже сама стояла на порогѣ трактира и съ улыбкой отвѣшивала молодому баронету бесчисленные книксены. Это была та же самая широколицая, добродушная физіономія въ простенькомъ чепчикѣ, въ яркой шали и въ черной юбкѣ, какой Гэй и помнилъ съ первыхъ дней своего дѣтства.
При молодомъ сэръ Морвилѣ, всѣ прочіе гости уже потеряли свое значеніе въ глазахъ старушки; она совсѣмъ забыла объ ихъ существованіи; все, что было лучшаго, дорогаго въ домѣ, все это вынималось и неслось для одного сэръ Гэя. За то и онъ цѣнилъ это вниманіе; ласково поздоровавшись съ старой своей пріятельницей, онъ съ улыбкой позволилъ себя ввести въ особаго рода устройства буфетъ, усадить за столъ, уставленный копчеными языками и холодными цыплятами, и засыпать вопросами. Гэй грѣлъ руки у камина, разсказывалъ старушкѣ о своемъ житьѣ-бытьѣ въ Оксфордѣ и, наговорившись съ нею вдоволь, рѣшился, наконецъ, спросить, не выслали ли за нимъ какого-нибудь экипажа изъ Рэдклифа? Въ эту самую минуту, къ крыльцу трактира подкатилъ двухколесный высокій кабріолетъ съ гнѣдой старой лошадью, у которой вся морда была бѣлая; правилъ его самъ мистеръ Мэркгамъ, плотный, коренастый старикъ съ честной, открытой физіономіей. Лицо у него отъ вѣтра сдѣлалось бронзовое, волоса и усы заиндевѣли отъ холода. Онъ глядѣлъ скорѣе фермеромъ, чѣмъ управляющимъ, но, по манерамъ, былъ настоящій джентльмэнъ, хотя и безъ претензій на ловкость.
Гэй выскочилъ на дкоръ, чтобы поздороваться съ нимъ, старикъ съ жаромъ пожалъ его руку, но при этомъ даже не улыбнулся.
— Какъ ваше здоровье, сэръ Гэй? спросилъ онъ очень почтительно. — Отчего это вы не изволили подробно написать, почему вы ѣдете къ намъ на святки? Мистриссъ Лэвирсъ, мое почтеніе! Скверныя у насъ дороги нынче зимой!
— Здравствуйте, мистеръ Мэркгамъ! отвѣчала трактирщица. — Вотъ съ праздникомъ-то насъ сдѣлалъ сэръ Гэй. Не ожидали его, право, не ожидали. А какъ выросъ-то, посмотрите!
— Выросъ? гмъ, — сказалъ Мэркгамъ, осматривая Гэя съ ногъ до головы. — Не замѣчаю! Ему никогда не дорости до отца. Гдѣ же ваши вещи, сэръ Гэй? — спросилъ старикъ, — не знаете? Такъ и есть, вы только думали о собакѣ, а дилижансъ увезъ вѣрно вашъ чемоданъ съ собою.
Это, дѣйствительно, такъ и случилось, но почталіонъ Бутсъ позаботился самъ о цѣлости багажа сэръ Гэя и доставилъ всѣ вещи въ сохранности, прямо въ Рэдклифъ.
Мистриссъ Лэвирсъ начала приглашать Мэркгама войдти обогрѣться въ ея кухню, но тотъ отказался.
— Я полагаю, сэръ Гэй, — сказалъ онъ:- что намъ слѣдовало бы выѣхать немедленно. Дорога отвратительная, а спустя нѣсколько времени зги Божьей видно не будетъ.
— Такъ что же? Поѣдемъ, — возразилъ Гэй. — Зачѣмъ заставлять ждать много. Мистриссъ Лэвирсъ, прощайте! Благодарю за угощеніе. Я скоро пріѣду къ вамъ опять.
Усѣвшись въ кабріолетъ, старикъ Мэркгамъ заворчалъ что-то на счетъ гадкихъ мостовыхъ въ Мурортѣ, но Гэй не далъ ему времени выговорить ни одного слова.
— Что за ужасное мѣсто Кулебъ-пріоръ! сказалъ онъ, обращаясь къ управляющему.
— Не знаю! По моему, у насъ тамъ лучшій арендаторъ Тоддъ, — возразилъ Мэркгамъ. — Платитъ аренду день въ день и землю улучшаетъ.
— Что это за человѣкъ?
— Лихой фермеръ. Плутъ естественный, это правда, но до меня это не касается.
— Да вѣдь у него тамъ всѣ дома развалились.
— Въ самомъ дѣлѣ? Немудрено. Они у него всѣ ходятъ по найму. Непроизводительныхъ расходовъ Тоддъ знать не хочетъ, и потому онъ не кладетъ ни одного фартинга на ремонтировку домовъ. Да и жильцы-то у него хороши, нечего сказать! Трое изъ нихъ попались нынче осенью въ браконьерствѣ. Но мы ихъ крѣпко поприжали. Ловкіе молодцы, за столько верстъ идутъ стрѣлять чужую дичь.
Въ былыя времена Гэй, при одномъ намекѣ на браконьера, выходилъ изъ себя отъ бѣшенства, но теперь для него люди сдѣлались дороже дичи и, вмѣсто того, чтобы входить въ подробности совершеннаго преступленія, онъ, къ великому удивленію Мэркгама, вдругъ повернулъ разговоръ.
— Кто тамъ священникомъ? Бэлрейдъ, кажется?
— Да, извѣстный ужъ всѣмъ человѣкъ. Мнѣ онъ очень не по нутру, да что-жъ станешь съ нимъ дилать? Нужно же было отдать въ наемъ церковный домъ. Деньги онъ платитъ аккуратно: не гнать же намъ его.
— Намъ нужно его смѣнить, непремѣнно, — сказалъ Гэй такимъ рѣшительнымъ тономъ, что Мэркгамъ ушамъ своимъ не повѣрилъ.
— Пока онъ живъ, мы не имѣемъ права его смѣнить; послѣ его смерти распоряжайтесь, какъ хотите. Но онъ такъ кутитъ, что долго не продержится, это по крайней мѣрѣ утѣшительно, — сказалъ старикъ,
Гэй вздохнулъ и задумался. Мэркгамъ снова заговорилъ:
— Отчего вы такъ быстро собрались домой? — спросилъ онъ у Гэя. — Вы могли бы, кажется, дня хоть за три увѣдомить меня о своемъ пріѣздѣ.
— Я все ждалъ писемъ изъ Гольуэля, — грустно отвѣчалъ Гэй.
— А что? Вы не поссорились ли съ опекуномъ? Неужели и вы пошли по старой дорогѣ? съ испугомъ и какой-то тоской въ голосѣ произнесъ старикъ.
— Меня опекунъ заподозрилъ понапрасну, — возразилъ Гэй. — Я не выдержалъ и надѣлалъ ему грубостей.
— Эхъ! сэръ! попрежнему-то вы вспыльчивы, неукротимы! сказалъ Мэркгамъ, качая головой. — Давно я вамъ толкую, что вашъ раздражительный характеръ, рамо или поздно, до добра не доведетъ.
— Правда! истинная правда! произнесъ Гэй такимъ покорнымъ тономъ, что старикъ мигомъ разнѣжился съ нимъ, а разсердился на мистера Эдмонстона.
— Въ чемъ же онъ это вздумалъ васъ подозрѣвать? спросилъ онъ Гэя.
— Въ томъ, что я будто бы игралъ въ С.-Мильдредѣ.
— А вы не играли?
— Никогда въ жизни!
— Зачѣмъ же опекунъ вамъ не вѣритъ?
— Онъ воображаетъ, что у него есть доказательства противъ меня. Не знаю, какимъ образомъ онъ это узналъ, но дѣло въ томъ, что мнѣ пришлось выдать небольшую сумму денегъ одному извѣстному итроку въ С.-Мильдредѣ; мой опекунъ узналъ это, и тейсрь увѣряетъ, что я самъ проигралъ эти деньги.
— Почему же вы не покажете ему своей расходной книги?
— Потому что у меня такой книги и въ заводѣ нѣтъ, — отвѣчалъ очень наивно Гэй.
У Мэркгама спала съ плечъ гора, онъ понялъ, что Гэй дѣйствительно не виноватъ, а что между нимъ и опекуномъ вышло одно недоразумѣніе; но онъ все-таки отвелъ душу тѣмъ, что въ продолженіе двухъ миль съ половиной читалъ мораль молодому баронету, представляя ему всѣ пагубныя послѣдствія неаккуратнаго счетоводства. Гэю было не до него, онъ весь отдался сладкимъ воспоминаніямъ дѣтства. Вотъ между горами потянулась лѣсистая долина, гдѣ онъ застрѣлилъ перваго тетерева; вотъ камень, о который онъ сломалъ свой ножъ, дѣлая геологическія розысканія; вотъ прудъ, гдѣ онъ зимой катался на конькахъ; вотъ разщелина въ скалахъ, откуда онъ любовался моремъ. Онъ не могъ удержаться, чтобы не подпрыгнуть отъ восторга, сидя въ кабріолетѣ, когда еще издали послышался гулъ его сѣдыхъ волнъ. Какъ Мэркгамъ ни ворчалъ на него, требуя, чтобы онъ сидѣлъ смирно, но Гэй, съ бьющимся отъ волненія сердцемъ, чуть не вылетѣлъ изъ экипажа, стараясь поближе вглядѣться въ милаго, стараго друга. Потянулись луга, покрытые верескомъ, правильными кучками сложеннаго торфа и сухаго папоротника. Гэй напрягалъ все свое зрѣніе, чтобы вглядѣться въ темную даль и разсмотрѣть домикъ стараго лѣсника, котораго онъ очень любилъ. Они взъѣхали еще на гору, и затѣмъ опять спустились въ роскошную долину, сплошь засѣянную молодой пшеницей. Тутъ грунтъ земли перешелъ уже изъ торфянаго въ красноглинистый; трава была сочная, деревья раскидистыя, красивые коттэджи, окруженные садами, далеко не напоминали собой бѣднаго Кулебъ-пріора. Домъ Мэркгама былъ просто игрушка, всѣ его стѣны были покрыты вьющимися растеніями; рядомъ съ нимъ виднѣлся бѣлый отштукатуренный домикъ доктора съ гербомъ Морвилей на фронтонѣ; а тамъ возвышалась церковь съ неизмѣримо-высокой башней, почти скрывая за собой домъ церковнослужителей; по другую сторону дороги шла стѣна, окружающая паркъ съ главнымъ домомъ. Вороты были растворены настежь, а у воротъ стояла старая Сарра, то и дѣло присѣдавшая отъ умиленія. Гэй выскочилъ, чтобы поздороваться съ нею и поберечь бѣднаго Лысаго, потому что тутъ ужъ вплоть до крыльца дома шла извилистая дорога въ гору, вся усыпанная свѣжимъ щебнемъ, по ней очень трудно было взбираться лошадямъ. Гэй побѣжалъ впередъ, но недалеко отъ дома онъ свернулъ опять въ сторону, вскарабкался на высокій, каменистый обрывъ — и обмеръ отъ восторга.
Прямо подъ его ногами бушевало море; вѣтеръ свободно разгуливалъ по его поверхности и, высоко подымая брызги волнъ, окатывалъ Гэя знакомымъ влажнымъ воздухомъ. Замокъ Рэдклифъ стоялъ на высокой скалѣ, которая острыми, обрывистыми уступами шла вплоть до моря; глазамъ Гэя представился небольшой заливъ, защищенный скалами; далѣе виднѣлся островъ Блэкъ-Шэгъ, о которомъ онъ говорилъ Эмми, и прямо за нимъ выдавалась угломъ маленькая рыбачья деревня, пріютившаяся подъ каменнымъ сводомъ огромнаго обрыва, и имѣвшая въ своей пристани около 18-ти лодокъ. Гэй стоялъ, смотрѣлъ и не могъ насмотрѣться! Онъ вдыхалъ полной грудью свѣжій морской воздухъ и молча наслаждался сознаніемъ, что онъ у себя дома, что его ждутъ преданные старые друзья; горько ему было вспомнить, что Эмми нѣтъ подлѣ него, что она не вмѣстѣ съ нимъ дюбуется этой величественной картиной, но ему все-таки легче дышалось роднымъ воздухомъ, чѣмъ въ Оксфордѣ; онъ зналъ, что тутъ ужъ нѣтъ людей, которые не вѣрили бы ему и не любили его. Постоявъ нѣсколько времени на краю обрыва, онъ повернулся назадъ, сбѣжалъ внизъ и поспѣлъ добраться до дому и нагнать Мэркгама, только что подъѣзжавшаго къ крыльцу. Вся прислуга была на лицо. Увы! ихъ было немного. Уильямъ Делоренъ — гольуэльскій знакомый; Арно, урожденецъ изъ Швейцаріи, бывшій куръеръ, впослѣдствіи дворецкій покойнаго сэръ Гэя; и, наконецъ, мистриссъ Дру, старая экономка Рэдклифскаго дома. Всѣ они трое громко и радостно привѣтствовали своего молодаго барина, но голоса ихъ были совершенно заглушены стукомъ колесъ кабріолета, который съ громомъ влетѣлъ въ четвероугольный мощеный дворъ, окруженный такими высокими стѣнами, что туда, по словамъ Филиппа, какъ будто и лучъ солнца не проникалъ. Поздоровавшись съ прислугой, Гэй взбѣжалъ но каменной лѣстницѣ, въ огромную мрачную залу, а оттуда прошелъ въ библіотеку, гдѣ въ каминѣ горѣлъ яркій огонь; заказавъ мистриссъ Дру обѣдъ по своему вкусу, онъ пригласилъ Мэркгама откушать вмѣстѣ съ собою и отпустилъ всѣхъ людей.
— Наконецъ-то, я у себя дома! сказалъ Гэй, оставшись наединѣ въ той комнатѣ, гдѣ бывало въ дѣтствѣ дѣдъ и онъ проводили всѣ свои вечера. Комната была та же; старинное кожаное кресло съ высокой спинкой, на которомъ леживалъ покойный сэръ Гэй, стояло на прежнемъ мѣстѣ. Къ обѣду пришелъ Мэркгамъ, а вечеръ прошелъ въ толкахъ о дѣлахъ по имѣнію. Управляющій отозвалсясъ горечью о ревизіи капитана Морвиля.
— У меня отчеты чисты, — говорилъ старикъ, — повѣряй ихъ, кто хочетъ. Но такому молодому человѣку, какъ капитанъ, и притомъ ближайшему наслѣднику послѣ васъ, — неирилично входить во всѣ дрязги.
— Филиппъ иначе не умѣетъ приниматься за дѣло, — замѣтилъ Гэй, — онъ точенъ даже въ мелочахъ. Будь онъ на моемъ мѣстѣ, вамъ бы не пришлось его бранить за неаккуратность.
— Боже упаси! возразилъ съ жаромъ Мэркгамъ. — Я знаю только то, что онъ и я минуты не остались бы подъ одной крышей.
— Что вы ничего мнѣ не скажете о новомъ викаріѣ, - спросилъ Гэй, желая перемѣнить разговоръ. — какъ вы ладите съ нимъ?
— Мнѣ тутъ также не мало насолилъ капитанъ Морвиль, — съ сердцемъ отвичалъ Мэркгамъ.
И тутъ же началъ перечислять Гэю всѣ вынесенныя имъ оскорбленія по поводу его раздора съ новымъ викаріемъ. Старикъ упорно стоялъ за свое имѣніе въ твердомъ убѣжденіи, что дѣйствія съ его стороны постоянно клонятся къ одной цѣли, къ поддержанію достоинства и чести молодаго хозяина.
Дѣло было слѣдующее: пока Рэдклифскимъ приходомъ завѣдывалъ мистеръ Бернаръ, кроткій, добродушный старичокъ, дѣла шли вяло, обыкновеннымъ порядкомъ, и Мэркгамъ, не привыкшій къ другому образу дѣйствій священника, находилъ, что Бернаръ человѣкъ отличный, и что перемѣнъ по приходу никакихъ не нужно дѣлать. Но вдругъ, на мѣсто старика Бернара, назначили молодаго, энергическаго мистера Ашфорда, который, со вступленіемъ въ должность, перевернулъ все по своему. Мэркгамъ сильно возсталъ противъ него, ему все не нравилось: ни ежедневныя церковныя службы, отрывавшія людей отъ работы, ни запрещеніе викарія ловить рыбу по воскресеньямъ. Онъ горячо боролся съ каждымъ нововведеніемъ, а вмѣшательство капитана Морвиля, взявшаго сторону Ашфорда, принялъ за личное оскорбленіе. На малѣйшія замѣчанія Гэя, что Ашфордъ правъ, старикъ отвѣчалъ ворчаньемъ. Главнымъ предметомъ распри, въ настоящую минуту, былъ вопрось о школѣ. Въ рыбачъей деревнѣ была какая-то женская школа, которая содержалась на счетъ имѣнія; помѣщалась она въ маленькомъ коттэджѣ, очень далеко отъ церкви. Но мистеръ Ашфордъ и его жена подыскали другой домъ, въ самомъ селѣ, вблизи церкви и хотѣли назначить его для новой воскресной школы. Въ домѣ нужно было только настлать полы и сломать одну перегородку; но Мэркгамъ горячо возсталъ противъ ихъ распоряженія, увѣряя, что это будетъ жестоко, отнять школу отъ старой Дженни Робинзонъ.
— Вѣроятно, мистеръ Ашфордъ намѣревался дать ей пенсію, при отставкѣ, - сказалъ Гэй.
— Онъ ни слова не сказалъ объ этомъ. Но кто-жъ будетъ выплачивать ей эту пенсію? спросилъ Мэркгамъ.
— Я полагаю, что мы, кому же больше?
— Какъ? мы должны платить жаловэнье двумъ школьнымъ учительницамъ за разъ? И одной изъ нихъ давать деньги за то только, что она ничего не будетъ дѣлать? Отличное распоряженіе!
— Почему-жъ оно дурно? Это моя прямая обязанность.
— Но зачѣмъ же намъ удалять прежнюю учительницу, она, по моему, личность очень способная, — возразилъ Мэркгамъ.
— Ну, это еще не рѣшено, — замѣтилъ улыбаясь Гэй. — Мы вѣдь здѣсь не отличались никогда ученостью.
— Ужъ не лучше ли вамъ самимъ заняться образованіемъ въ приходѣ, сэръ Гэй? сказалъ управляющій:- мы тутъ никогда пива не сваримъ.
— О судьбѣ Дженни Робинзонъ я самъ позабочусь, — отвѣчалъ Гэй. — Что-жъ касается до дома для новой школы, то вы должны сдѣлать объ немъ немедленное распоряженіе. Въ старомъ коттэджѣ нѣтъ возможности учить дѣтей.
Какъ Мэркгамъ ни ворчалъ, но слово должны, произнесенное владѣтелемъ Рэдклифа, становилось буквою закона для упрямаго управителя. Онъ не осмѣливался противорѣчить. Ворчать онъ могъ, но покоряться былъ обязанъ, притомъ въ голосѣ мальчика, котораго старикъ привыкъ журить, какъ ребенка, звучало такъ много родоваго морвильскаго, что не повиноваться ему, казалось, невозможнымъ. Онъ позволилъ себѣ сдѣлать только легкое замѣчаніе.
— Какъ вамъ угодно, сэръ Гэй, — сказалъ онъ:- но вспомните меня, у насъ вся дичь будетъ перепугана и цвѣты поломаны, если деревенскимъ мальчишкамъ позволятъ проходить черезъ паркъ.
— Я отвѣчаю за всѣ безпорядки. Съ дѣтьми нужно только разъ строго поговорить, и они станутъ вести себя отличне. Я въ Истъ-гилѣ видѣлъ, что значить умѣнье вести дѣтей, надѣюсь, что и въ Рэдклифѣ мы дойдемъ до этого искусства.
Снова послышалось ворчаніе со стороны Мэркгама, котораго Гэй успокоилъ не иначе, какъ пустившись въ разспросы о безчисленныхъ его племянникахъ и племянницахъ.
Такъ прошелъ весь вечеръ; Мэркгамъ, наконецъ, удалился, и Гэй остался совершенно одинъ въ огромной, темной комнатѣ, освѣщенной огнемъ камина и лампой, точь въ точь, какъ въ тотъ вечеръ, когда онъ нашелъ дѣда лежащимъ безъ чувствъ въ креслѣ.
— Сколько времени прошло съ тѣхъ поръ? Какъ это случилось, — подумалъ Гэй. Какъ перемѣнился я самъ и все меня окружающее!…
Страшная тоска напала на него въ эту ночь. Здѣсь, въ стѣнахъ родительскаго дома, все мрачное прошлое съ своими кровавыми картинами, поднялось передъ нимъ, какъ призракъ изъ могилы. Проклятіе, лежавшее на отцѣ, тяготѣло какъ будто бы и на сынѣ, и бѣдный Гэй, поднявъ глаза къ небу, просилъ одного у Бога — возможности загладить своей жизнью все прошедшее.
— Я знаю, я заслужилъ свое горе, — говорилх онъ. — Я самъ чуть не сдѣлался убійцей Филиппа, мнѣ слѣдуетъ плакать о своихъ грѣхахъ, какъ плакали израильтяне въ плѣну вавилонскомъ. Я долженъ все выдержать, все перенести, даже самую смерть. Господь послалъ мнѣ это испытаніе, чтобы я покаялся. Но Эмми! ради тебя я готовъ выстрадать еще больше. Насъ разлучили здѣсь, но вѣдь жизнь за гробомъ можетъ соединить насъ съ тобою на вѣки!…
Гэй зажегъ свѣчку и по черной, дубовой лѣстницѣ отирэвился въ широкую галлерею, оттуда поднялся еще выше и черезъ длинный корридоръ дошелъ до своей спальни. Онъ нарочно написалъ приготовить для него его собственную комнату, чтобы не допустить мистриссъ Дру, отвести ему цѣлый рядъ апартаментовъ, подъ тѣмъ предлогомъ, что иначе не прилично помѣститься обладателю такого богатаго помѣстья, какъ Рэдклифъ. Въ спальнѣ его ровно ничего не измѣнилось; разница была только въ томъ, что въ ней топили теперь каминъ, чего дѣдъ не допускалъ въ прежнія времена. Всѣ дѣтскія игрушки Гэя оставались на прежнемъ мѣстѣ нетронутыми. Стрѣлы, луки, коллекціи птичьихъ крыльевъ, странныя оружія, воздушный шаръ, коральковое яичко, все было цѣло, благодаря нѣжному вниманію и заботливости мистриссъ Дру.
Гэй съ тихой грустью разсматривалъ каждую вещь, и воспоминанія дѣтства все живѣе и живѣе пробуждались въ его воображеніи. Помолившись усердно Богу, онъ поздно ночью улегся въ постель, заранѣе обдумавъ планъ объ улучшеніи участи жителей Кулебъ-пріора. На другой день, онъ собирался идти въ Рэдклифскую церковь, гдѣ совершалось, какъ мы сказали, ежедневно богослуженіе; съ нѣкоторыхъ поръ онъ привыкъ молиться по утрамъ въ университетской капеллѣ. Засыпая въ этотъ вечеръ, онъ мысленно твердилъ любимый гимнъ Эмми, оканчивавшійся слѣдующимъ стихомъ: