Земля и море

 

29    

Отвергнутое предложение

Барселона, 1053 год

Марти решил воспользоваться тем, что предприятие, к которому некоторым образом имеет отношение Бернат Монкузи, идет как по маслу, чтобы обратиться к этой важной персоне с давно взлелеянной просьбой. Он позвонил в колокольчик, и в комнатку, где он обдумывал свои планы, вошла Катерина.

— Омар дома? — спросил Марти.

— Он ушел, хозяин.

— Не называйте меня хозяином, Катерина, мне это не нравится. Вы не знаете, куда он ушел?

— Думаю, на мельницу, потому что уехал верхом. По делам в городе он бы пошел пешком.

— Хорошо, тогда приготовьте мне голубую котту и серые штаны и скажите на кухне, чтобы меня не ждали.

— Одну минутку, хозяин... прошу прощения, сеньор.

В скором времени Марти отправился в контору Берната Монкузи.

Конрад Бруфау, секретарь советника, чьего расположения Марти добился в первый же день, прекрасно знал, что его сеньор готов принять Марти в любое время, его не нужно держать в приемной.

— Сеньор примет вас, как только закончит беседу с главным казначеем дворца, — сообщил секретарь.

Уже давно дожидающийся в приемной провинциальный дворянин возмутился:

— Я подам на вас жалобу смотрителю городских рынков, — пригрозил он.

Конрада Бруфау это нисколько не испугало.

— Вы собираетесь учить меня, как выполнять мою работу?

— Я лишь хочу сказать, что сейчас моя очередь, а этот сеньор должен войти после меня.

— Если вы желаете, чтобы ваше прошение отклонили, то так и поступим, — заявил секретарь. — Сейчас пойду к советнику и доложу ему, что вы требуете немедленно заняться вашим делом, а дон Марти Барбани может и подождать. Тогда вам уж точно откажут, поскольку моему сеньору вряд ли понравится, что заставили ждать кабальеро, который пользуется его личным расположением и имеет свободный доступ в его кабинет. Так что, если желаете, я немедленно доложу о вас сеньору.

— Простите... — пробормотал кабальеро. — Я не знал, что таковы распоряжения советника. Я понимаю, что дела графства важнее, чем нужды какого-то частного лица.

Марти, уже успевший потереться среди придворной знати и научиться себя вести, невозмутимо наблюдал за перепалкой посетителя и секретаря.

Бруфау пошел доложить о госте, и провинциал замер с открытым ртом, когда советник собственной персоной показался на пороге кабинета, чтобы лично поприветствовать вновь прибывшего.

Как только за Марти закрылась дверь, советник по-отечески похлопал его по плечу и предложил сесть у стола.

— Какой приятный сюрприз, юноша! — воскликнул он. — Пожалуй, вы единственный человек во всем графстве, которого мне действительно приятно видеть.

Сняв плащ и устроившись в кресле, Марти ответил:

— Простите, что так долго не заглядывал к вам, сеньор. Во-первых, дела отнимают много времени, а во-вторых, мне не хотелось напрасно вас беспокоить.

Бернат Монкузи развалился в кресле, сложив на груди руки.

— Что ж, я вас слушаю, — сказал он.

Марти всеми силами старался не показать своего волнения. Тем не менее, его скромный жизненный опыт подсказывал, что сначала надо постараться умаслить советника, пользуясь его жадностью. А потому он первым снял с плеча сумку и положил ее на стол. Советник поднял на него вопросительный взгляд, и Марти поспешил ответить:

— Здесь, сеньор, ваша доля, как мы договаривались.

С этими словами он подвинул сумку советнику.

— Что это вы мне принесли?

— Взгляните сами.

Не сводя с Марти глаз, Монкузи развязал тесемку и осторожно открыл сумку. От взора Марти не укрылось, как в лисьих глазках зажегся алчный огонек.

— Что это такое? — спросил советник.

— Ваша доля прибыли по договору.

— Но тут явно больше, чем мне причитается.

— Разумеется, — ответил Марти. — Ведь я собираюсь отправиться в долгое путешествие и вернусь лишь в будущем году, а потому все дела я оставляю в руках доверенных людей, а потому посчитал, что будет справедливо, если я передам вашу долю за несколько месяцев вперед. Если я задержусь в плавании дольше, чем рассчитывал, то доплачу недостающее, но в любом случае мне бы не хотелось, чтобы вы понесли убытки по моей вине.

— Я так понимаю, вы собираетесь отплыть на корабле, который купили у этой вдовы с Майорки?

Лицо Марти удивленно вытянулось: он даже не предполагал, что советнику может быть об этом что-то известно.

— Не совсем так, — ответил он. — Корабль еще не готов, но вы правы, я собираюсь отплыть на нем... Но откуда вы это знаете? Я никому не рассказывал.

— Гуляющий по улицам Барселоны ветер доносит до моих ушей все новости.

Марти сразу понял тонкий намек.

— Просто не вижу необходимости в том, чтобы оповещать всех вокруг, что решил помочь другу детства, оказавшемуся в затруднительном положении. Даже падре Льобет всегда говорит, что правая рука не должна знать, что делает левая, — ответил он.

— Поистине библейский ответ.

— А кроме того, я хочу повидать мир, а лучшего случая и не придумаешь. К тому же сейчас самое время для торговли: в графстве царит мир, и мне помогают могущественные особы, которые принимают такое участие в моих делах.

— Вы хотите сказать, в наших делах, — с легкой улыбкой поправил его Монкузи.

— Разумеется. Вы же сами видите, что я передаю вам долю от еще не полученных доходов.

— И скажите, раз это касается и меня, кому вы передали дела на время своего отсутствия?

— Мой раб Омар — непревзойденный знаток в возделывании земли. Падре Льобету я отдал на хранение свои деньги, и есть еще один весьма сведущий даян из Каля, необычайно проницательный делец, который в нашем предприятии займется непосредственно торговлей.

— Ну что ж, я хорошо его знаю и вполне одобряю ваш выбор. Я рад, что вы вверили свои дела в руки Баруха Бенвениста, но мне не понравилось, что вы ничего не сообщили об этом мне. Видите ли, я стараюсь по возможности не иметь дел с евреями, за исключением лекаря.

Марти нисколько не удивился, что смотритель рынков знаком с евреем, и поспешил ответить:

— Вот поэтому я и хочу решить все вопросы до своего отъезда, а кроме того, составил завещание, назначив своим душеприказчиком падре Льобета. А если со мной что-то случится, вы должны получить свою долю доходов.

— Мудрое решение.

Марти прекрасно осознавал, что в эту минуту все его будущее висит на волоске.

— Итак, молодой человек, когда вы собираетесь отплывать?

— Через пару месяцев.

Советник поднялся со стула.

— Ну что ж, если вам больше ничего не нужно...

Сердце Марти едва не выскочило из груди.

— Видите ли, сеньор, — начал он. — Вы оказали мне честь своим доверием и даже несколько раз приглашали в свой дом на обед, и теперь я хотел бы ответить вам такой же любезностью, послав вашей дочери подарок в знак моего к ней уважения и восхищения.

Советник мгновенно изменился в лице.

— Я вас слушаю, — сухо произнёс он.

— Впервые я встретил вашу дочь вовсе не в вашем доме.

— А где же тогда? — осведомился Монкузи со смесью недоверия и любопытства.

— Уже довольно давно, на невольничьем рынке, куда я пришёл купить слуг.

— И что же?

— В тот день, повинуясь минутному капризу, я купил одну мусульманку, непревзойденную певицу, которая помогала мне коротать время долгими летними вечерами.

— И какое это имеет отношение к нам?

— Дело в том, что с тех пор ваша дочь обижена на меня, поскольку тоже хотела купить Аишу — так зовут эту рабыню — но в конце концов я дал большую цену.

— Продолжайте.

— И вот я подумал, что, поскольку надолго уезжаю, а также в знак признательности вам, будет лучше, если Аиша теперь поможет коротать вечера вашей дочери, ведь сам я все равно долго не смогу пользоваться ее услугами. Жаль, если исключительный талант, доставляющий столько радости, пропадет впустую.

Бернат Монкузи ненадолго задумался; это минутное молчание показалось Марти вечностью. Наконец, советник снова заговорил — медленно и отчетливо:

— Дорогой юноша! Наша дружба уже принесла нам обоим большие выгоды, и мне бы хотелось, чтобы эти отношения и дальше оставались столь же теплыми и приятными. Да вы и сами в этом заинтересованы. А посему вынужден вам сказать, что моя дочь — или, вернее, падчерица, поскольку в свое время я женился на ее овдовевшей матери, смысл всей моей жизни. Я знаю, что рано или поздно придется выдать ее замуж, если она, конечно, не захочет уйти в монастырь, чему я был бы только рад. Я, конечно, принимаю ваше предложение, но при этом не желаю, чтобы вы питали какие-то надежды в отношении моей дочери. Вы не лишены достоинств, но не гражданин Барселоны, чего, как вы знаете, крайне сложно добиться, а потому не можете претендовать на ее руку. Я ясно выразился?

— Вполне, сеньор.

— Может, я и не благородный дворянин, — продолжал Монкузи, — и нынешнего высокого положения достиг ценой многолетних усилий, но я полноправный гражданин Барселоны, а это не многим ниже, чем дворянский герб. Барселона — единственный город на Средиземном море, чье гражданство дает такие привилегии. Я пользуюсь личным доверием графа, служение которому всегда было целью моей жизни. Сами понимаете, какой-то выскочка не может даже мечтать о Лайе. Я рассчитываю выдать ее замуж за человека, по меньшей мере равного ей по положению, и, к величайшему моему сожалению, поскольку вы мне симпатичны, это не вы.

Марти почувствовал, что сердце его вот-вот разорвется от боли, но комплимент его прибодрил.

— Я это понимаю, — ответил он, — но не сочтите за дерзость, во имя нашей дружбы, признаюсь вам, я готов положить жизнь, чтобы заслужить то звание, которого сумели добиться вы, и тогда, став полноправным гражданином, попрошу у вас ее руки.

— Ну что ж, попытайтесь. Это ваше право. Но должен предупредить: путь долгий и трудный, к тому же крайне маловероятно, что вы добьетесь успеха. Для этого нужны могущественные покровители, а вы — всего лишь новичок, пусть даже решительный и мужественный, чем вы мне особенно симпатичны. Но одно дело — оказать вам покровительство, на которое вы всегда можете рассчитывать, и совсем другое — породниться с вами. Так что, во имя нашей дружбы, я бы посоветовал вам направить усилия на процветание нашего дела. Вот увидите, со временем юношеские страсти утихнут сами собой.

— Я благодарен вам за совет, — ответил Марти, обиженный снисходительным тоном собеседника, — но не забывайте, я человек упорный, и не имеет значения, в какой области добиваться успеха. И потому скажу прямо: я готов сделать все, чтобы стать достойным руки вашей падчерицы.

Голос Берната Монкузи эхом разнесся по комнате.

— Уж поверьте, пока вы не добьетесь гражданства, мое решение останется неизменным.

— Я так понимаю, что вы согласны принять мой подарок? — спросил Марти.

— Разумеется, — со вздохом сдался советник. — А сейчас... Позвольте поблагодарить вас, что так передали мою долю заблаговременно. От всего сердца желаю вам благополучного плавания.

Марти, понимая, что говорить больше не о чем, поднялся с кресла.

— Да пребудет с вами Бог, советник, — сказал он.

Молодой человек взял плащ и сумку и покинул кабинет человека, от расположения которого зависело все его будущее, и с каждым днём внушающего ему всё большую неприязнь.

 

30    

Понс III Тулузский

Граф Понс III Тулузский держал совет с Робером де Суриньяном и аббатом Сен-Жени. Граф возлежал на простом ложе, с целой горой подушек под правой ногой — он страдал от очередного приступа подагры. В большом камине пылали крупные поленья, которые усердно подкладывал в огонь шут Батистон по прозвищу Коротконогий, внимательно прислушиваясь по своей давней привычке к разговору хозяина с его советником и монахом.

— Здесь нечего даже и думать. Парочка вступила в позорный сговор в тот самый день, когда он бесстыдно злоупотребил моим гостеприимством, а вся эта история в лесу Сериньяк была всего лишь комедией для моих людей, чтобы они не стали защищать графиню.

— Да, пожалуй, — протянул Робер де Суриньян. — Если бы графиню захватили обычные разбойники, они бы уже давно потребовали выкуп.

И тут вмешался аббат Сен-Жени:

— Я говорил вам об этом еще прошлым летом, когда обратил внимание на странное поведение графини. Помните, что вы тогда сказали? Что у меня старческое слабоумие, и мне мерещатся призраки. К счастью, чутье заставило меня поставить в известность Его Святейшество, чтобы церковь приняла меры. Прелюбодеяние — более чем серьезный проступок для любого христианина, а уж если речь идет о властителях — и вовсе немыслимое дело.

— Я весьма благодарен вам за это, — ответил граф. — Сказать по правде, я никогда не верил, что моя супруга способна на измену. С возрастом я стал слишком доверчив, но клянусь Богом, эта парочка дорого заплатит за поруганную честь Тулузы.

— Сеньор, эти негодяи подло обманули ваше доверие, — сказал Суриньян. — Если бы вы присутствовали в тот день за ужином, то, возможно, почуяли бы, что дело нечисто.

— Сейчас уже поздно сожалеть, — ответил граф. — Теперь нужно подумать, как выбраться из этой позорной ситуации с наименьшими потерями. Если не принять срочных мер, я стану посмешищем всей Септимании. Аббат, немедленно позовите писца, я продиктую письмо к понтифику и как можно скорее отправлю гонца в замок Святого Ангела.

Советник с аббатом ушли, и в комнате остались лишь двое: покинутый супругой граф и шут, который пользовался его доверием и умел развеселить.

— А ты, Батистон, не заметил ничего странного той ночью? — спросил граф. — Или, может быть, шут графини о чем-то проговорился?

— Дельфин мне, конечно, друг, но прежде всего он — верный пёс своей госпожи. Он ни за что ее не выдаст. Но все же, сеньор, с вашего позволения, сейчас, когда никто нас не слышит, я могу сказать вам нечто утешительное.

— Говори, Коротконогий.

— Там, где я родился, существует поговорка...

— Кончай тянуть кота за хвост, — рассердился граф. — Говори, коли уж начал.

— Короче, у нас говорят так: «Повезло рогоносцу — жена другому досталась». Так что я думаю, сеньор, стоит переложить эту ходячую головную боль на графа Барселонского: пусть теперь он с ней мучается.

— Пожалуй, ты прав, Батистон. Но все же имей в виду, только посмей кому-нибудь во дворце повторить эту поговорку, я тебе вот этой палкой башку расшибу.

С этими словами Понс Тулузский погрозил ему посохом, на который всегда опирался во время приступов подагры.

Несколько дней спустя камергер Папы Римского монсеньор Биларди получил письмо следующего содержания:

«Писано в Тулузе 2 февраля 1053 года.

Его Святейшеству Виктору II от Понса III Тулузского.

Ваше Святейшество!

Осмелюсь просить Вашей справедливости, как преданный слуга Церкви, чья честь была вероломно поругана.

Некоторое время назад мне довелось принимать в моем замке графа Барселоны Рамона Беренгера I. Я принял его со всеми почестями, как надлежит доброму христианину и хозяину дома. Я знаю, что аббат Сен-Жени уже уведомил Вас о случившемся, а потому не стану отнимать у Вас время, повторяя все то, что Вам и так уже известно. Должен лишь добавить, что в настоящее время моя неверная супруга находится в Барселоне вместе с графом, где живет с ним во грехе. А посему осмелюсь просить Вашего высочайшего позволения расторгнуть мой брак с Альмодис де ла Марш, который лишь пятнает мое доброе имя и честь истинного христианина.

Умоляю вас войти в мое положение и исполнить мою просьбу.

Подумайте также о благе Тулузы, учитывая, что мое графство всегда оставалось верным Священному Престолу. Разумеется, на протяжении этих долгих месяцев я рассматривал и другие варианты, но в данных обстоятельствах здравый смысл и забота о благе вверенных мне земель не советуют объявлять Барселоне войну и раздувать скандал, чьи искры могут повредить и другим христианским королевствам. Тем не менее, я не согласен терпеть этого бесчестья. Тулуза не привыкла к подобным оскорблениям, и если Вы не прислушаетесь к моим смиренным мольбам, последствия могут быть самыми непредсказуемыми.

Ваш покорный слуга, осмелившийся просить Вашего заступничества в надежде на Вашу справедливость и участие,

Понс III, граф Тулузский».

Прочитав письмо, Биларди глубоко задумался. Он не хотел принимать поспешных решений, поскольку это могло быть чревато серьезными осложнениями для церкви. Тонкое чутье и богатейший опыт подсказывали ему, что противостояние между графствами по обе стороны Пиренеев неизбежно приведет к войне. Увы, в истории уже было немало случаев, когда кровопролитные войны начинались из-за женских юбок.

 

31    

Аиша

Марти Барбани по-прежнему не нравилась идея держать рабов. Несмотря на то, что дела его шли в гору, и благосостояние росло, он относился к своим рабам скорее как к работникам или компаньонам. В доме его между тем появились новые слуги, поступив в распоряжение Катерины — Мариона, превосходная кухарка из Бергеды, повелительница котлов и сковородок, и Андреу Кодина, по рекомендации Эудальда Льобета, дворецкий и доверенное лицо, который нанял в дом конюхов, кучеров, объездчиков, форейторов, виноградарей и прочую прислугу по мере надобности.

Марти все еще не верил в удачу, что стала к нему благоволить с того дня, как он прибыл в Барселону. Вся его жизнь проходила в заботах о своем предприятии, визитах к падре Льобету, встречах с Барухом Бенвенистом и ежевечерними прогулками к порту, где он разговаривал с Жофре и улаживал возникающие при строительстве корабля проблемы. В его голове, однако, роились планы о том, как воспользоваться встречей с Бернатом Монкузи, когда Марти предложил Лайе свою рабыню Аишу.

Как-то вечером, сидя в открытой галерее, где он часто отдыхал после ужина, Марти велел Катерине позвать рабыню. Аиша принесла с собой уд , решив, что хозяин хочет послушать чудесные мелодии.

Аиша впервые за свою безрадостную жизнь чувствовала себя счастливой. Совсем юной ее похитили прямо на рынке, куда она пришла вместе с семьей, и продали одному работорговцу, а тот, поставив ей клеймо в виде четырехлистника — под правой подмышкой, чтобы не испортить товарного вида — перепродал ее евнуху, подбиравшему женщин для гарема эмира, где она была совершенно несчастна. Когда она наскучила своему повелителю, тот продал ее каталонскому купцу, который, в свою очередь, выставил на продажу на невольничьем рынке в Барселоне. Сначала она не верила в свое счастье, но вскоре благословила судьбу, поскольку новый хозяин никогда не обращался с ней как с рабыней; он был добрым и мягким человеком, и потому Аиша прилагала все усилия, чтобы не разочаровать хозяина.

— Хозяин, вы меня звали?

— Да, Аиша. Оставь свои инструменты и присядь.

Девушка несколько удивилась, когда хозяин попросил ее сесть, чего никогда прежде не случалось — за исключением тех минут, когда она играла на уде, сидя на низенькой скамеечке. Она послушалась и стала ждать, что скажет молодой хозяин, который всегда вел себя с ней подчеркнуто деликатно.

— Видишь ли, Аиша, я должен кое о чем тебя попросить.

— Попросить, хозяин? Но я ведь и так обязана исполнить любой ваш приказ.

— Тогда я дам тебе свободу. А когда станешь свободной, я тебя попрошу, а ты вправе решать, соглашаться или нет.

Аиша никак не могла понять, куда клонит хозяин.

— Я вас не понимаю, хозяин. Вы же заплатили за меня такие деньги, а теперь собираетесь выбросить их на ветер?

— Открою тебе один секрет, — сказал Марти, которому не терпелось поведать внимательному слушателю о своей любви и горестях. — Я успел достаточно хорошо тебя узнать, и понял, что ты девушка добрая и верная. В тот день, когда я тебя купил, я встретил одну девушку, и с тех пор только о ней и мечтаю. Не знаю, замечала ли ты, что в те долгие вечера, когда я слушал твои чудесные мелодии, мои мысли пребывали далеко отсюда? Помнится, однажды ты даже спросила: «Желаете, чтобы я продолжала, хозяин?»

— Я помню, — с улыбкой ответила Аиша. — И женское сердце подсказало мне, что, слушая мои баллады, душой вы пребывали рядом с другой женщиной.

— Твоё женское сердце тебя не обмануло.

— Мне тоже знакомо это чувство, хозяин. Еще в детстве я безнадёжно влюбилась в одного юношу из Месопотамии. Я арабка, и жизнь нас разлучила, но до сих пор каждую ночь я вижу его во сне.

— Если ты мне поможешь, я могу дать тебе свободу, и тогда ты сможешь воссоединиться с ним.

— Нет, хозяин, — печально вздохнула рабыня. — С тех пор прошло слишком много времени, и сейчас он, наверное, уже давно счастливый отец семейства. А я предпочитаю жить в мечтах, чем проснуться и оказаться в горькой реальности. Если я вернусь домой не девственницей, то буду навсегда опозорена в глазах родных. Они никогда не простят мне подобного бесчестья и, быть может, даже забьют камнями до смерти. Вы же вернули мне мир и покой, и я никогда этого не забуду.

— Ты же знаешь, Аиша, если бы не принятые в обществе условности, обязывающие меня держать рабов, я уже завтра дал бы вам всем свободу.

— В таком случае, хозяин, почему вы мне это предлагаете?

— Просто хочу, чтобы ты чувствовала себя свободной и помогла мне не по принуждению, а потому что я тебя об этом попросил.

— Для меня вы навсегда останетесь моим добрым хозяином, я всегда буду вам благодарна.

Марти вздохнул.

— В тот день, когда я тебя купил и знал о твоих достоинствах лишь понаслышке, я встретил женщину, которая тоже хотела тебя купить. И с того самого дня, слушая твои прекрасные мелодии, мои мысли, подобно ласточке, летели к ней вместе с твоим голосом.

— Вы делаете мне честь, хозяин. Ничто так не радует артиста, как осознание, что его искусство служит зеркалом для прекрасных чувств. Вот только я по-прежнему не понимаю, в чем же будет состоять миссия, которую вы хотите мне поручить.

— Аиша, через пару месяцев я отплываю в дальние края и вернусь очень не скоро. И мне больно осознавать, что ты будешь томиться, как жаворонок в клетке, и много месяцев никто не услышит твоих божественных трелей. А потому мне бы хотелось, чтобы во время моего отсутствия ты радовала своими мелодиями даму моего сердца и рассказывала ей обо мне, чтобы помочь мне завоевать ее любовь. Но я хочу, чтобы ты стала свободной и делала это по собственной воле, а не потому, что положение рабыни обязывает исполнять повеления хозяина.

— Хозяин, я покорена вашим великодушием. Я сделаю все, о чем вы меня просите, только умоляю, не давайте мне свободу. Я просто не знаю, что с ней делать.

— В глубине души я уже давно дал тебе свободу. Пусть это будет нашей тайной, но я собираюсь обратиться к нотариусу, чтобы он должным образом оформил документ о твоем освобождении. В мое отсутствие документ будет храниться у Катерины. Не знаю, о какой жизни ты мечтаешь, но хочу, чтобы ты знала, ты не принадлежишь никому, а я буду вечно тебе благодарен, если ты поможешь мне наладить переписку с моей возлюбленной, чтобы она обо мне вспоминала.

Спустя три дня, перед вечерней, запряженная мерином повозка, на козлах которой восседал Омар, доставила в особняк Берната Монкузи освобожденную рабыню в лучшем ее наряде. Слуга вез хозяину дома запечатанное письмо с благодарностью от Марти за разрешение порадовать его падчерицу искусством Аиши. Другое письмо, надежно спрятанное под одеждой, везла с собой рабыня, оно предназначалось для Лайи и не должно было попасть в руки ее отчима.

 

32    

Бернат Монкузи

В сумерках открылась маленькая задняя дверца в стене вокруг особняка в Кастельвеле, и через нее вышел скромно одетый человек. Убедившись, что его никто не видит, он достал из широкого кармана накидки тяжелый ключ, запер дверь, после чего, плотнее закутавшись в накидку, надвинул шляпу на самые брови и двинулся вдоль городской стены, в сторону улицы, знаменитой своими пекарнями.

Он пересек ее, пряча лицо, чтобы кто-нибудь из нарядной гуляющей публики его не узнал, и ускорил шаг, пока не добрался до площади, где стояла церковь Святого Жуста-пастуха. Звонили колокола, возвещая об окончании вечерней службы, и прихожане сплошным потоком покидали храм. Мужчина дождался, пока на паперти никого не осталось и толкнул тяжелую дверь. Та отозвалась визгливым скрипом, словно кошка, которой прищемили хвост. Внутри храма еще витал запах воска и ладана.

Когда глаза посетителя привыкли к полумраку, он устроился на скамье рядом с резной исповедальней. Мужчина преклонил колени, краем глаза посматривая в сторону ризницы, дожидаясь, когда из нее выйдет священник и займет свое место в исповедальне. Ждать пришлось недолго. В скором времени послышался перестук сандалий, и из ризницы появился высокий священник с длинной бородой. Открыв дверь исповедальни, он поцеловал крест епитрахили, висящей на крючке, надел ее на шею и закрыл дверцу. Мужчина какое-то время еще помедлил, после чего подошел к исповедальне и отодвинул занавеску у входа.

Изнутри его поприветствовал бесстрастный голос.

— Да будет благословенна пресвятая дева Мария.

— Пречистая дева, без греха зачавшая, — откликнулся грешник.

— Скажите, сын мой, много ли у вас грехов?

— Много, падре.

— Ну что ж, назовите их. Вы ведь для этого и пришли, так вы сможете облегчить душу.

Бернат Монкузи, который старался исповедоваться незнакомому священнику, чтобы не признаваться своему духовнику, архидьякону Пиа-Альмонии Эудальду Льобету, стал перечислять свои грехи, чтобы облегчить совесть.

— Я нарушил вторую заповедь, потому что произносил всуе имя Божие. Я лгал. Я вожделел чужого добра. Всем известна моя скупость, мне жаль выпустить из рук даже медяк.

Священник слушал его, не пошевельнувшись.

— Что ещё, сын мой? — спросил он наконец. — Как насчёт шестой заповеди?

— Падре, после кончины моей супруги я впал в грех рукоблудия и с тех пор постоянно этим занимаюсь.

— Ты творил блуд с женщинами дурного поведения? Или, быть может, утешался с какой-нибудь рабыней?

— Первое — никогда, падре: я боюсь подцепить какую-нибудь заразу, которыми часто страдают подобные женщины. Что же касается второго, то я не желаю, чтобы какая-нибудь рабыня в доме вообразила, будто ей все позволено, раз она спит с хозяином.

— В таком случае, сын мой, твой грех мастурбации хоть и предосудителен в глазах Господа, но все же понятен. Я отпускаю тебе этот грех.

— Это ещё не всё, падре, — признался советник.

— Хочешь признать в чем-то еще?

— Да, падре, есть. Именно поэтому я и пришёл просить вашего совета.

— Говори же, сын мой, я слушаю.

На миг между грешником и исповедником воцарилось молчание.

— Видите ли, — решился наконец Монкузи. — Кака я уже сказал, я вдовец. У моей супруги от первого брака осталась дочь, ей недавно исполнилось тринадцать. Она прекрасна, словно газель. Ее формы уже проступают сквозь платье, хотя еще не вполне развиты, но ее соски подобны ягодам земляники...

— Прошу, не нужно больше об этом. Но продолжайте.

Голос Монкузи зазвучал хрипло и надрывно.

— Отеческая любовь, которую я питал к ней, пока была жива ее мать, теперь превратилась в испепеляющую страсть. Кровь вскипает при одной мысли о том, что скоро её придётся выдать замуж, и я готов убить всякого, кто посмеет разлучить меня с ней.

Священник внимательно слушал.

— Что мне делать, падре? — в отчаянии воскликнул советник.

— Вы должны отдалиться от нее. Близость женщины всегда губительна. С самого рождения они становятся величайшим искушением для нас. Вспомните Адама: он был счастлив в раю, пока Господь не создал Еву. Они изначально несут в себе зло, с самого младенчества они обладают коварством змеи. Советую отправить ее в монастырь. Там сумеют обуздать ее порочную суть, ведь даже если вы считаете ее невинным созданием, она прекрасно знает, что искушает вас, и вы, несчастный грешник, беззащитны перед ее бесстыдством.

— Падре, — упавшим голосом ответил Монкузи. — Я не в силах с ней расстаться.

— В таком случае я отказываюсь отпускать этот грех. И если вы не найдёте способа обуздать свою порочную страсть, я и впредь не смогу дать вам отпущения.

— Падре, даже если мне придётся вечно гореть в адском пламени, я не смогу жить без неё. Без неё моя жизнь потеряет смысл, станет серой и беспросветной. Я умру от тоски.

— Сын мой, вы должны побороть искушение. Это не ваша вина, такова человеческая натура. Для взрослого мужчины совершенно не важно, что она еще девочка: если она весит более шестидесяти фунтов — это уже женщина. Господь не зря, создавая человека, сказал: «Плодитесь и размножайтесь». Именно поэтому, как только девушка достигает зрелости, она должна выйти замуж и рожать детей. Почему бы вам не жениться на ней? Нет средства лучше брака, чтобы одолеть эту пагубную страсть.

— Это невозможно, падре. В своё время я удочерил ее, а церковь запрещает брак между приемными отцом и дочерью.

— Но ведь существуют особые буллы и разрешения. Вы могли бы добиться особого разрешения.

— Вынужден признаться, что она никогда на это не согласится.

— В таком случае, сын мой, мне нечем вас утешить. Тем не менее, хотя сегодня я не могу отпустить вам грех, все же не забудьте зайти ко мне в другой раз. Думаю, со временем мы найдем средство освободить вас из этой ловушки. А пока — молитесь, сын мой. Молитва — ваша единственная защита против сил зла, что уже не раз овладевали душами людей через тело женщины.

 

33     

Мечты и надежды

Лайя была охвачена новым чувством. Целыми днями в ее душе пели соловьи, а ночью она не могла сомкнуть глаз, не в силах сдержать рвущееся наружу счастье. Аиша, полная благодарности к Марти, не уставала расписывать девушке его достоинства, и вскоре в нежном сердце Лайи родилось незнакомое ей прежде чувство симпатии к молодому человеку, такому любезному, что даже отказался от общества Аиши, лишь бы доставить ей удовольствие. Правда, она до сих пор видела его лишь дважды: один раз — на невольничьем рынке, а второй — в собственном доме, в галерее, ведущем в сад, когда он приходил к ее отчиму по делу.

Прошло уже три месяца с тех пор, как Аиша вошла в ее жизнь. Лайя и не представляла, сколько радости доставит ей этот дар Марти Барбани. Рабыня всецело покорила ее сердце. Со дня смерти матери никто не дарил ей столько любви, как это восхитительное создание.

В письме графскому советнику Марти вновь выразил свое величайшее почтение и рассыпался в благодарностях за выданную лицензию. Когда Бернат Монкузи читал это письмо, он даже предположить не мог, к каким последствиям приведет появление в его доме рабыни.

«Барселона, 7 марта 1053 года

Сиятельному Бернату Монкузи, городскому прому и главному смотрителю рынков, ярмарок и аукционов графства Барселона.

Сиятельнейший сеньор!

Я посылаю Вам это письмо, чтобы еще раз поблагодарить за то, что позволили порадовать Вашу дочь искусством моей Аиши. Как я уже говорил в последний раз, когда имел честь находиться у Вас в гостях, она превосходно играет на цитре и поет, как ангел, однако ее таланты во время моего отсутствия пропадали бы впустую. А отсутствовать, как я Вам уже говорил, я буду долго. Я собираюсь отбыть в дальние страны, если будет на то воля Божья, в следующем месяце, когда будет готова моя лицензия.

Позвольте еще раз выразить Вам глубочайшее уважение и заверить в том, что во время моего отсутствия все наши договоренности будут исполняться столь же тщательно и с тем же рвением, как если бы я находился рядом с Вами.

Ваш преданный слуга

Марти Барбани».

Аиша решила пока спрятать письмо Марти среди своих вещей, пока не будет уверена, что новой хозяйке можно доверять, а до тех пор изо всех сил старалась заслужить ее расположение. Мало-помалу, слово за слово, ее прекрасное пение, словно чудодейственный бальзам, залечило глубокую рану, которую оставила в сердце девушки смерть матери. Всю весну каждый вечер Лайя слушала в беседке чудесные мелодии рабыни. В скором времени она уже не мыслила своей жизни без этого пения, а Аиша незаметно для себя самой стала ее близкой подругой и наперсницей.

— Он действительно так любезен, как ты говоришь? — спросила Лайя.

— Даже более того. Если даже ко мне, которая для него ничего не значит, он относится так хорошо, то можете представить, что он готов сделать ради женщины, покорившей его сердце?

— Но ведь он меня почти не знает?

— Когда рождается любовь, для нее не имеют значения ни раса, ни вероисповедание, ни семейные связи. Поверьте, для любви не требуется ни времени, ни долгого знакомства. Он полюбил вас с первого взгляда. Быть может, вам трудно в это поверить, но это так.

— Аиша, как я могу быть уверена, что все это — не плод твоего воображения?

С минуту Аиша помолчала, раздумывая, отдавать ли письмо.

— Почему ты молчишь? — спросила Лайя.

— Сеньора, мне поручено одно дело, которое напрямую касается вас. Я здесь не только для того, чтобы услаждать ваш слух красивыми мелодиями.

Лайя по-прежнему ничего не понимала.

— Видите ли, я должна передать вам одну вещь, которую держу при себе с того самого дня, как пришла в этот дом. Но если об этом узнает ваш отец, не сносить мне головы.

— Я тебе уже говорила тысячу раз, что Бернат мне не отец. Он был мужем моей матери, и я живу под его опекой, пока мне не исполнится двадцать один год. Я стану свободной и получу наследство от настоящего отца, доходами с этих денег пользовалась моя мать. Тогда я смогу сама распоряжаться собственной жизнью.

— Но пока вы душой и телом принадлежите ему, а следовательно, и я тоже. А значит, он может сделать с нами, что захочет.

— Аиша, прекрати ходить вокруг да около. Если у тебя есть что-то для меня, то отдай мне это.

Рабыня без единого слова удалилась в отведённую ей каморку в подвале.

В скором времени она вернулась, беспокойно оглядываясь и сжимая в руке письмо Марти, которое прятала в своих вещах.

— Возьмите, — сказала она. — Я рисковала жизнью, чтобы передать его вам.

Вскочив со скамьи, Лайя схватила письмо и воскликнула:

— Твоей жизни ничто не угрожает! Я скорее умру, чем тебя выдам! А сейчас тебе лучше уйти. Хочу прочитать письмо в надежном месте, где никто не будет подглядывать.

Девушка удалилась в свои покои, а Аиша отправилась на кухню.

Заперев дверь на задвижку, Лайя сорвала печать и прочла:

«Для Лайи.

Свет моих очей, жизнь моя! С тех пор, как я увидел Вас на невольничьем рынке, вся жизнь утратила смысл. Ваши серые глаза я вспоминаю и днём, и ночью, а моя жизнь без надежды поговорить с Вами превратилась в настоящую муку. Я — как слепой, что ищет во тьме чашу с водой, чтобы утолить жажду. Дайте мне надежду — и я сделаю всё, чтобы завоевать Ваше сердце. Я стану воздухом, которым Вы дышите, стану камнями, по которым Вы ступаете, хотя я знаю, что недостоин быть даже пылью на Ваших туфельках.

Как Вам, должно быть, известно, я отправляюсь в долгое путешествие, и только от Вас зависит, будет ли оно отрадным или беспросветным. Если Вы согласитесь поговорить со мной перед отъездом, я стану счастливейшим из смертных. Я готов отдать жизнь за счастье увидеть Вас хотя бы на миг. Иные мгновения стоят целой вечности. Если Вы доставите мне счастье увидеться с Вами, я буду навеки благодарен. Если Вы согласны, сообщите, где и когда мы сможем встретиться.

С нетерпением жду Вашего ответа, с Вашим именем на устах, в мыслях и в сердце.

Марти».

Лайя прижала письмо к юной груди, а в ее серых глазах проступили слезы, затянув все вокруг туманной дымкой.

 

34    

Торжества

В Барселоне проходили грандиозные торжества. Прошло уже несколько месяцев со дня воссоединения графа и Альмодис, и теперь Рамон Беренгер задумал устроить праздник в честь прихода весны, решив применить старую проверенную стратегию, известную ещё римским императорам, чтобы расположить к себе простонародье, а заодно отвлечь подданных от других мыслей. Стратегия эта была предельно простой и состояла всего из трёх слов: «Хлеба и зрелищ». Когда у людей заполнен рот и есть возможность закрыть двери своих лавок и мастерских, чтобы отправиться смотреть представления, которые в изобилии обеспечил добрый сеньор, они готовы забыть о насущных проблемах и пить, гулять и веселиться.

Бернату Монкузи, главному графскому казначею, было приказано выдать каждой семье по селемину пшеницы, куску постной свинины, куску говядины и по три динара на каждого человека. Кроме того, он пожертвовал церкви немалую сумму денег, а также колокола для храмов святой Эулалии из Кампа, святого Викентия из Саррии, святого Гервасия из Кассолеса и святого Андрея из Паломара. Теперь звон этих колоколов перекликался с колоколами Сео, и бесконечный перезвон оглашал все улицы города, словно отгоняя от графской четы нависшую угрозу отлучения.

Бернат по своему обыкновению исхитрился положить изрядную долю пожертвований в собственный карман.

Оба зрелища, конечно, весьма различались, ведь одно предназначалось для толпы, а другое — для блистательного окружения Беренгера.

На улицах и площадях непрерывно шли уличные представления. Выступали мимы, акробаты, фокусники, силачи и клоуны, набивали карманы брадобреи и зубодеры. Но более всего простому люду были по душе бои и турниры, ежедневно проходящие на пустоши Виланова, по другую сторону городской стены. Победителям полагалось солидное денежное вознаграждение, и рыцари со всей Септимании стекались сюда, чтобы помериться силами и талантами, привлеченные щедрой наградой и правом повязать на плечо шарф своей дамы. Главными судьями на турнирах были Рамон Беренгер и Альмодис де ла Марш.

Главная ложа под балдахином в узкую красную и желтую полоску располагалась посередине ристалища, напротив того места, где предстояло столкнуться поединщикам. На помосте стояли два великолепных трона, чуть ниже и по бокам разместили свои гербы представители знатных семейств. По другую сторону ристалища, напротив ложи, помещалась судейская трибуна. Судьям предстояло следить за соблюдением правил турнира и чтобы все участники имели равные возможности. По всему полю были разбиты шатры участников утреннего турнира, над каждым шатром развевался стяг цветов рыцаря; повсюду бегали взмыленные оруженосцы, поднося то полированную кирасу, то шлем с яркими перьями. Копья, которые вскоре сломают, в идеальном порядке покоились на деревянных козлах.

Прочитав письмо, переданное мавританкой, Лайя мечтала только о встрече с возлюбленным. Аиша решила, что настал самый подходящий для этого момент, поскольку отчим Лайи был занят делами графа, а заодно и своими собственными, и теперь носился по всему городу, приглядывая за ярмарочной торговлей и проверяя лицензии уличных комедиантов. Главный казначей не знал ни минуты покоя, он метался от церкви святого Иакова до Кастельнау, а оттуда — к воротам Бисбе и Кастельвель, чтобы затем отправиться по улице Аладина к воротам Регомир.

Ни малейшее нарушение не ускользало от его зоркого глаза, и под конец его необъятный кошель доверху заполнился монетами всевозможных достоинств. Если какой-либо торговец выражал недовольство распоряжениями Монкузи, его тут же хватали и тащили в тюрьму, если кто-то осмеливался торговать на улице — его лоток бесцеремонно сносили. Лайя об этом прекрасно знала, а потому решила не терять времени и, пользуясь выпавшим случаем, устроить собственную судьбу. Аиша, со своей стороны, была хорошо осведомлена о делах Марти и распорядке его дня и посчитала, что безопаснее всего будет встретиться с Омаром, управляющим Марти, который занимался виноградниками в Магории, и передать ему письмо для хозяина. Лайя написала письмо, и Аиша тут же отправилась на площадь, спрятав его в складках одежды. В сущности, она ничем не рисковала: даже если ее увидит кто-то из прислуги, наверняка решит, что служанка отправилась что-то купить по приказу госпожи.

Аиша долго не могла найти на рынке Омара, поскольку он с самого утра был занят на мельнице, чей смотритель которой вместо работы предпочёл веселиться на празднествах в честь графини.

В конце концов она все же увидела его, издали узнав по медленной усталой походке. Заметив девушку, мавр поспешил ей навстречу.

— Я уже думала, что не дождусь тебя, Омар. Мне казалось, твой день начинается намного раньше.

— Так и есть, дорогая подруга, но в дни, подобные этому, у меня бывает особенно много дел.

— Как поживают Найма, Мухаммед и маленькая Амина?

— Прекрасно. По правде говоря, я не устаю благодарить Аллаха, пославшего нам такого доброго хозяина. Это настоящий подарок судьбы, ведь наша участь целиком зависела от ее капризов и... толщины кошелька других покупателей...

— Я тоже не перестаю благословлять этот день, — призналась Аиша. — Только рядом с ним я обрела покой.

— А сейчас ты счастлива? — спросил Омар.

— Как никогда прежде. Она мне скорее подруга, чем хозяйка, а главное, я могу отблагодарить бывшего хозяином за его доброту.

— Итак, Аиша, для чего ты хотела меня видеть?

Девушка извлекала из-под одежды письмо Лайи.

— Вот, возьми. Хозяин с нетерпением ждет этого письма. Я думаю, ты знаешь, от кого оно...

— Передай своей сеньоре, что уже сегодня к вечеру она получит ответ от моего хозяина, — с улыбкой ответил Омар.

Аиша удалилась, на прощание пожелав другу удачи.

Едва пергамент оказался у него в руках, Омар, прекрасно знавший, в чем дело, тут же поспешил в порт, где в эту минуту находился его хозяин. Марти как раз горячо обсуждал с Жофре быстроходность будущего корабля. Улучив момент, когда моряк повернется спиной, Омар молча поманил хозяина, знаками давая понять, что хочет сказать по секрету что-то очень важное.

— Прости, друг мой, но мне нужно на минутку отлучиться по одному делу, — извинился Марти перед Жофре. — Кажется, мой секретарь принес какие-то новости. Из-за этих празднеств все пошло кувырком и накопилась целая гора срочных дел.

— Не беспокойся, Марти, — ответил Жофре. — Могу себе представить. Наш главный мастер посмотрел корабль и собирается нанять плотников, чеканщиков и канатчиков. Разумеется, платить им сейчас придется вдвое против обычной цены. А что делать? Если не заплатим, то потеряем лишнюю неделю, а Средиземное море ждать не любит.

— Через минуту вернусь.

Омар стоял на почтительном расстоянии. Марти подошёл ближе.

— Что за неотложное дело заставило тебя бросить работу и отправиться искать меня в порту? — спросил Марти притворно строгим тоном, стараясь скрыть улыбку.

Мавр тоже улыбнулся в ответ.

— Сеньор, если вы думаете, что причина неважная, можете меня высечь. Вот, возьмите.

Омар нашарил в кармане письмо и протянул его хозяину.

Марти не узнал почерк, но, заметив лукавую улыбку на губах слуги, сразу все понял.

Сгорая от нетерпения, он отошел в сторону, сорвал печать, развернул свиток и прочитал:

«Барселона, 20 июня 1053 года

Дону Марти Барбани

Дорогой друг! Бесконечно благодарю Вас за бесценный дар. Никто прежде не делал мне столь ценных подарков. Аиша — великолепная певица и самая лучшая подруга, которую я получила благодаря Вашей щедрости. Ваше признание в своих чувствах тронуло мое сердце. Мысль о том, что я произвела такое впечатление на человека, который меня даже не знает, приводит меня в трепет, и мне страшно подумать, что я могу Вас разочаровать при более близком знакомстве. Это разобьет мне сердце. Ведь я всего лишь женщина без малого четырнадцати лет, страстно мечтающая иметь друга, которому могла бы довериться. Если Вы не возражаете, мы могли бы увидеться в среду, в день главного турнира, все наши слуги будут участвовать в его подготовке. Так мне будет проще улизнуть от неустанной слежки моего отчима. Если Вы не против, можем встретиться в девятом часу в доме Аделаиды, моей кормилицы, я время от времени ее навещаю. Ее дом находится позади церкви святого Михаила, напротив входа в ризницу.

Ваш друг

Лайя».

Марти спрятал письмо во внутренний карман жилета и, сам не свой от радости, горячо обнял Омара.

— Честно говоря, ты доставил мне такую радость, что за это письмо я готов отдать всё, даже свою часть корабля.

 

35    

Встреча

К двум часам пополудни Марти нарядился в лучшее платье и, едва касаясь ногами земли, направился к церкви святого Михаила в конце древней римской улицы Кардус.

Омар, который, как всегда, помогал ему одеваться, даже заметил по этому поводу:

— Сеньор, вы уже трижды меняли рубашку; если сделаете это сегодня еще раз, то завтра вам нечего будет надеть.

— Послушай, Омар, — ответил Марти. — Я не знаю, что нас ждет, а потому позволь мне радоваться сегодняшнему дню. Один Бог знает, какие карты судьба выкинет завтра.

Перед уходом он посмотрелся в бронзовое зеркало в спальне. Из зеркала на него смотрел загорелый молодой человек с горделивым взглядом и статной фигурой, одетый в зеленую тунику с португальским галуном, бордовые чулки и башмаки из тонкой кордовской кожи. Волосы, подстриженные по каролингской моде, покрывал щегольской флорентийский берет. Он вышел из дома задолго до назначенного времени и долго бродил по улице из конца в конец, не в силах дождаться, когда колокола церкви святого Михаила прозвонят час пополудни. Тогда он поспешил к заветному дому, навстречу владычице своих снов.

Дом оказался небольшим, крытым черепицей, с единственным входом со стороны улицы и треугольными отдушинами в боковой стене, за которой, должно быть, помещался амбар. Марти вошел в прохладную полутень крыльца, сам не свой от волнения. Сердце его бешено билось, во рту пересохло, а язык, казалось, прилип к гортани. Он взлетел по лестнице, прыгая через две ступени, и в один миг оказался на втором этаже. Переведя дух, Марти постучал в дверь. Послышались чьи-то быстрые шаги, и через минуту, показавшейся вечностью, дверь открылась. На пороге стояла улыбающаяся женщина средних лет с седыми волосами.

— Полагаю, вы Марти Барбани? — спросила она.

Молодой человек без всякого смущения ответил:

— Он самый.

— Проходите, вас ждут.

Марти немедленно подчинился. Едва за ним закрылась дверь, женщина добавила:

— Будьте добры следовать за мной.

Она повела его по узкому коридору, до дверцы с деревянными филёнками. Женщина осторожно постучалась, и тут же изнутри послышался чей-то голос. Марти показалось, что это голос Аиши.

— Сеньора, наш гость прибыл.

Дверь приоткрылась, и из-за нее выглянуло сияющее лицо его бывшей рабыни.

Провожатая, извинившись, откланялась:

— Прошу прощения, но у меня слишком много дел.

А Аиша добавила:

— Скоро я к вам присоединюсь. — Затем, открыв дверь нараспашку, она повернулась к Марти. — Можете войти, сеньор, вас ждут.

Марти вошел в полутемную комнату. После яркого света улицы он не мог рассмотреть ничего, кроме неясного профиля девушки, стоявшей возле закрытого ставнями окна, сквозь щели едва пробивался тусклый свет с улицы.

И тут у него за спиной послышался голос Аиши:

— Сеньор, это Лайя. Счастье переполняет мою душу при мысли о том, что я сумела вам услужить. Лайя, это тот самый дон Марти, лучший хозяин, которого я встречала в жизни.

После этого прислужница удалилась, деликатно прикрыв за собой дверь.

Молодые люди остались наедине. Глаза Марти наконец привыкли к темноте, и девушка показалась ему волшебным видением из другого мира. На ней было синее платье с квадратным вырезом, высоко подпоясанное под юной грудью. Рукава, пышные на плечах, туго охватывали запястья. Поверх платья был наброшен просторный плащ, а волосы, разделенные на прямой пробор, заплетены в косы и уложены кренделями на висках. Голову ее, подобно короне, венчала повязка из голубого дамаста, расшитого серебряной нитью.

Они шагнули навстречу друг другу и, по-прежнему глядя в глаза, сели на скамью.

— Сеньора, — начал Марти, не в силах скрыть волнения. — С тех пор как на невольничьем рынке перед моим взором мелькнули ваши черты, ваш образ неотступно преследует меня день и ночь. Если вы дадите мне надежду, я сделаю все, чтобы добиться вашей руки, если же нет — я навсегда исчезну из вашей жизни.

Девушка потупилась, тронутая пылкими словами Марти, на ее щеках выступил румянец. Затем, подняв на него глаза, она медленно заговорила.

— Я в таком долгу перед вами, что никогда не смогу расплатиться, проживи я хоть тысячу лет. Во-первых, вы подарили мне величайшее в жизни утешение. С тех пор как умерла мама, мне некому было рассказывать о своих горестях, пока вы не прислали мне Аишу. Во-вторых, своим письмом вы оказали мне величайшую честь, которой я, конечно же, не заслуживаю, ведь вы совершенно меня не знаете, не знаете, какая я на самом деле. Тем не менее, вы были первым, кто обратился ко мне в таких выражениях, и я польщена, хоть и не заслуживаю подобных похвал.

— Лайя, я не в силах побороть свои чувства. Я встречал многих людей, но никогда мое сердце так не трепетало от радости. Каждую ночь я вижу во сне ваши серые глаза. Если бы слуга разбудил меня в эту минуту, прервав чудесный сон, я бы, наверное, убил его. А проснувшись, я думаю лишь о вас. Я не могу так больше жить и лишь хочу знать, могу ли на что-то надеяться.

— Мне почти четырнадцать, и я не хочу причинить боль такому приятному человеку.

— Хотите сказать, что не оставляете мне надежды?

Девушка вскочила.

— Нет, Марти! Просто отчим никогда не позволит нам быть вместе.

Марти сжал руки девушки в ладонях.

— Значит, я могу надеяться?

— Марти, вами так легко восхищаться. Видимо, с этого и начинается любовь. Аиша мне столько рассказывала о ваших достоинствах, что я полюбила вас, ещё даже не зная, хоть и понимала, что это совершенно бессмысленно. Отчим скорее заточит меня в монастырь, чем отдаст не гражданину Барселоны.

— Позвольте мне надеяться — и я сверну горы! Я вернусь из плавания через год или чуть позже, вернусь богатым и, если буду знать, что вы меня ждёте, никакие преграды меня не остановят.

— Я буду ждать вас, сколько потребуется, и скорее уйду в монастырь по собственной воле, чем буду принадлежать другому.

— Прежде чем я покину царство мечты, я хочу навеки сохранить в памяти ваш образ, потому что не в силах жить вдали от вас.

Он нежно взял ее за подбородок и поцеловал.

 

36    

Дельфин и Альмодис

Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как Альмодис прибыла в Барселону, и ее союз с Рамоном Беренгером омрачился целым рядом печальных обстоятельств. Отлучение, о котором им уже объявил епископ Одо де Монкада, еще не утвердили официально, и теперь не только венценосная чета, но и все графство пребывало в тревоге. На улицах то и дело случались потасовки между сторонниками Альмодис и старой графини Эрмезинды. Учитывая характеры женщин, трудно было ожидать, что они легко смогут найти общий язык. С другой стороны, в семейной жизни графской четы тоже возникли трудности, ведь у каждого из них были свои дела и обязательства и слишком многое их разделяло.

Граф вместе со своим кузеном Эрменьолем д'Уржелем оказался вовлечен в затяжной военный конфликт. Арнау Мир де Тост, сеньор Ажера и вассал Рамона, попросил помощи в войне с братьями Ахмедом аль-Муктадиром и Юсуфом аль-Музаффаром, властителями Сарагосы и Лериды, то и дело совершающими набеги на Ажер и угрожающими городу Манресе. Чтобы помочь своему благородному другу, которому впоследствии пожаловал за его верность Камарасу, и противостоять мятежной знати, все настойчивей заявлявшей о своих претензиях к самой могущественной из всех графских династий Каталонии, Рамону пришлось проводить много времени вдали от дома, и влюбленные могли наслаждаться лишь редкими моментами близости.

Графиня посвятила досуг благотворительности: основывала новые монастыри, помогала вдовам и сиротам, посещала мастерские в квартале Сео, а также выступала в роли судьи во время всевозможных тяжб из-за собственности, имущества, земельных границ или рабов. Если дело касалось земель, она вставала на сторону вассалов Беренгера, не боясь выступить против любой другой благородной фамилии, будь то род Сан-Жауме, Монкада, Желабер, Фольш или Алемани.

И в эти неспокойные времена к прочим проблемам добавилось еще одно крайне неприятное обстоятельство. Рим объявил о предстоящем отлучении от церкви, что могло повлечь за собой большие бедствия, вплоть до потери графством независимости и нового вторжения сарацинов. В притонах, трущобах и подворотнях только и говорили, что об отлучении. Духовенство, подчиняясь указаниям Рима, пророчило графству самое мрачное будущее и в самых обычных событиях усматривало дурные предзнаменования. С амвонов тут и там вещали про историю царя Давида — как яркий пример того, какие проклятия влечет за собой грех похоти, и теперь эти проклятия неминуемо должны пасть на Барселону. Короче говоря, противостояние между сторонниками Папы и графа крепло день ото дня, и вскоре положение обещало стать совсем скверным.

Альмодис мечтала родить сына, который смог бы осуществить мечты и надежды ее супруга, поскольку его первенец Педро Рамон, рожденный в браке с Изабеллой, оказался совершенно никчемным. При барселонском дворе она могла положиться лишь на двоих: Лионор, ее придворную дама, которой она поверяла все свои заботы и горести, и Дельфина, карлика, развлекающего ее в часы досуга долгими беседами, неизменно сводящимися к теме беременности. Поскольку аббат Сен-Жени остался в Тулузе, по рекомендации одного из придворных Альмонис нашла нового духовника, падре Льобета, и он стал, пожалуй, единственным человеком в новом окружении, которому она могла доверять: она не верила льстивым речам царедворцев, неустанно вьющимся вокруг; куда больше по душе ей оказался этот человек, скорее похожий на воина, чем на священника, он всегда говорил, что думает, не прогибаясь перед ней и не пытаясь угодить.

В то утро графиня заговорила об этом с Лионор, когда они вместе трудились над гобеленом с изображением цветов и трав.

— Скажи, Лионор, как ты думаешь, когда я стану матерью?

— Это известно одной лишь природе, сеньора. Трудно что-либо предсказать. Но я вам одно скажу: чем меньше вы будете об этом думать, тем скорее исполнится ваше желание.

— Увы, положение дел таково, что мое желание трудно осуществить. Мой муж все время на войне, а на расстоянии соитие невозможно.

— Но зато когда он возвращается, вы с ним не вылезаете из постели.

Графиня вздохнула. Оглядевшись, не подслушивает ли кто, она наклонилась к самому уху дамы и прошептала:

— Лионор, я должна кое в чем тебе признаться. Знаю, я не должна говорить о таких вещах, и будь здесь моя мать, она устроила бы мне выговор. Но тебе я сказать могу.

— Я вас слушаю, сеньора. Вы же знаете, я буду нема, как могила.

— Видишь ли, когда мой сеньор супруг входит в меня, он весь полон страсти, но потом...

— Что потом, сеньора?

— Не знаю, как объяснить, но мне кажется, что для таких вещей требуется время, а...

Лионор выжидающе посмотрела на неё.

— Одним словом, вулкан его страсти извергается слишком быстро, не успев воспламенить меня. Думаю, именно так будет правильнее сказать.

Лионор на миг задумалась.

— Мне кажется, сеньора, у вас есть средство, чтобы справиться с этой бедой.

— И что же я могу сделать?

— Заниматься этим чаще, сеньора. Тогда ему проще будет держать себя в руках и он продержится дольше.

— Но, Лионор, что я могу поделать, если вижу его лишь от случая к случаю? Или мне вместе с ним отправиться на границу воевать с неверными?

— А ведь это неплохая мысль. Мужчины порой бывают такими странными. Но если он целый день будет биться с маврами, а ночью отдыхать, лежа на вас, не сомневаюсь, что вы вернетесь в Барселону с ребенком во чреве. Порой походное ложе в этом смысле намного лучше, чем пуховые перины.

Стремление родить сына стало для Альмодис навязчивой идеей, ведь чтобы упрочить своё положение, ей нужно было подарить графу наследника. Она пользовалась любым предлогом, чтобы свести к этой теме разговоры с Лионор, Дельфином и даже с падре Льобетом. Она просто не давала им покоя, донимая этими разговорами со свойственной ее характеру настырностью.

Дождливым утром, когда карлик помогал ей поливать цветы в зимнем саду, Альмодис подступила к нему все с теми же не дающими ей покоя вопросами.

— Скажи, Дельфин, как ты думаешь, что произойдёт, когда придет срок? Стану ли я матерью или по-прежнему останусь бездетной? Что тебе подсказывает чутьё?

Пронзительный голос карлика разнесся эхом под сводами зимнего сада.

— Я вам уже говорил тысячу раз, что мои видения всегда приходят внезапно. Иногда я вижу совершенно незначительные вещи и очень редко что-то действительно важное.

— Я это прекрасно знаю, но все же ответь, чего мне следует ожидать?

— Ну что ж, признаюсь, меня действительно не так давно посетило видение, вот только его не назовешь благоприятным.

— Ради всего святого, Дельфин! Скажи, что ты увидел! Разве не разгадал прекрасный Иосиф сны фараона, и разве его предсказания не сбылись?

Дельфин до сих пор не пришел в себя после жестоких слов графини, когда он после той ужасной резни при нападении пиратов, пришел к ней в каюту.

— Что ж, сеньора, если вам интересны видения труса, я расскажу.

— Послушай, Дельфин, я не собираюсь вымаливать у тебя прощения. Если решил прочитать мне нотацию, я поговорю с тобой иначе, чтобы быстрее дошло. Так что, если предпочитаешь услышать все те же вопросы после того, как получишь десятка два плетей, то за этим дело не станет. И уж поверь, после этого тебе будет не до каламбуров.

— Сеньора, вы назвали меня дерьмом и тварью в присутствии доньи Лионор.

— Я назвала тебя так, как ты в ту минуту заслуживал. Кстати, ты забыл, что ещё я назвала тебя трусом. Так что не выводи меня из себя и расскажи о своих видениях.

Карлик прекрасно знал, что он может себе позволить, а что — нет, а также понимал, что иногда может подурачиться, но уж если хозяйка заговорила серьёзным тоном, тут уж шутки в сторону.

— Видите ли, однажды вечером, вскоре после нашего приезда в Барселону, я перебрал местного вина — знаете, такого сладкого, оно называется москатель. Оно очень коварное, это вино: от него так и тянет ко сну, и вдруг я понял, что не в силах добраться до своих покоев, и уснул прямо где пил — в конюшне на тюках соломы. И тогда мне приснилось кое-что странное.

— Кончай тянуть кота за хвост, Дельфин, и переходи к сути.

— Ну хорошо, сеньора. Я видел вас и донью Лионор в вашем кабинете, а потом вдруг послышался чей-то пронзительный плач. В глубине комнаты — там, где лежат ваши пяльцы — стояла огромная колыбель, способная вместить нескольких младенцев. Вы с доньей Лионор наклонились над ней и увидели на дне колыбели два свертка. Откинув полог, вы обе застыли от ужаса, увидев, что один новорождённый до крови расцарапал другому лицо.

— И что же может означать этот бред?

— Ничего, сеньора. Вы меня спросили — я ответил. Вы хотели знать — и теперь знаете, это и было мое видение. Тем не менее, в моей памяти ещё сохранились видения, посетившие меня накануне встречи в лесу, когда мы заключили договор — помните? Я тогда сказал, что вам суждено продолжить династию, и думаю, сейчас как раз пришло время.

— Но для этого я должна стать матерью.

— Разумеется.

Графиня на мгновение задумалась, затем, проведя рукой по лицу, словно пытаясь сбросить невидимую пелену, спросила:

— Ну хорошо. Дельфин, ты никогда не упускаешь случая улизнуть из дворца, чтобы вволю пошляться по тавернам, харчевням и постоялым дворам, где собирается простой люд. Скажи, что в народе говорят обо мне? Любят меня или, наоборот, ненавидят?

— Госпожа, это зависит от того, кто говорит.

— Перестань напускать туман и отвечай прямо. От чего зависит?

— От личных качеств человека и уровня его культуры.

— В смысле?..

— Судите сами, сеньора: простой люд в графстве сильно напуган, боится, что столь желанному миру придёт конец, причём одни винят в своих страхах графа, а другие — Папу. Так вот, первое, в чем вас обвиняют — что вы легли под графа, не заключив должным образом брак, а второе — что не посчитались ни с кем и ни с чем, и этот поступок может иметь самые печальные последствия не только для вашей семьи, но и для всего графства. Однако все при этом хотят жить в мире с Богом, ради этого они готовы тратить деньги на молебны, поститься и перебирать четки, если от этого зависит мир в графстве и их собственный покой. Без мира нет торговли, и люди боятся, что, если из-за вас пошатнется авторитет власти, мавры вновь вторгнутся в Барселону, и тогда они потеряют всё. Многие люди, которые прежде даже не заглядывали в церковь, теперь не выходят из исповедальни. Да еще и попы, крича с амвонов, подогревают страхи, и люди готовы отдать последнее, лишь бы очистить души от греха. Им это кажется единственным средством добиться расположения Всевышнего, чтобы тот защитил графство от тлетворного дыхания ислама. К тому же у многих еще жива память о временах Аль-Мансура.

— Но как ты думаешь, если нас и правда отлучат от церкви, как это отразится на будущем графства?

— Что-то мне подсказывает, что никак не отразится, но священники всегда пользовались доверчивостью народа, грозя всевозможными карами ослушникам. Не забывайте, что подданные имеют право восстать против отлученного от церкви графа или даже монарха. Если же такое случится, начнутся беспорядки, торговля встанет, деньги обесценятся, город зачахнет. Не дай Бог, конечно, но если все же допустить подобное, то что для наших милосердных пастырей, служащих мессы в церквях, окажется важнее: сохранить мир в графстве или покарать кого-то за грехи? Деньги, и только деньги правят этим миром. Не думаю, что святому Петру, охраняющему врата рая, есть дело, какими манкусо брать плату за вход: сарагосскими или джафарскими.

— Ты даже не представляешь, как бы мне хотелось как-нибудь вечером выбраться вместе с тобой из замка и пообщаться с простым народом. Даже больше скажу: правители, которые во всем полагаются на советников, не желая услышать мнение подданных из первых уст, всегда плохо кончают.

— Тут вы правы, сеньора, но это безнадежная затея — едва ли вам удастся выйти из дворца незамеченной, ведь для этого пришлось бы обвести вокруг пальца вашу дуэнью, служанок и стражу.

— Я бы не сказала, что это так уж невозможно, — возразила графиня. — В жизни случаются и более невероятные вещи. Хотя, знай о них кто заранее — в один голос бы заявили, что такого просто не может быть.

— Все в мире предопределено, чему быть, того не миновать. Но все-таки ваше желание вряд ли осуществимо.

— Что бы ты ни говорил, я всегда считала, что человек способен противостоять судьбе.

— Простите мою дерзость, но вы по-прежнему остались той же бесшабашной девчонкой, которую я когда-то встретил в лесу в Марше.

 

37    

Советы Бенвениста

Лихорадка нетерпеливого ожидания отъезда, охватившая Марти, после его встречи с Лайей превратилась в сокрушительный ураган. Прошло лето, убрали урожай с виноградников на холмах Магории, молодое вино свезли на склад в городе и убрали в погреб. Почти все вечера после работы Марти просиживал в доме Баруха, выспрашивая у него мельчайшие подробности обо всех портах, которые собирался посетить. Знания менялы были поистине неисчерпаемы, и Марти стремился с максимальной пользой использовать его богатейший жизненный опыт. В течение этих суматошных месяцев благодаря усилиям Аиши ему удалось несколько раз встретиться с Лайей в доме ее бывшей няни, и с каждой встречей зародившаяся любовь становилась все крепче.

В этот вечер Марти сидел в саду менялы под развесистым каштаном, за кубком превосходного вина из подвалов Баруха, забрасывая своего собеседника вопросами, внимательно слушая его советы и запивая их вином.

Спруга Баруха Ривка удалилась и вскоре вернулась со стеклянным графином, чтобы наполнить кубки, а за дверью тем временем пряталась Руфь, которой не терпелось послушать, о чем отец будет говорить с красивым и галантным молодым человеком.

В эту минуту как раз заговорил Бенвенист.

— Прежде всего, должен сказать, вас можно считать богатым человеком. Многие графские придворные не имеют и малой толики вашего богатства.

— Здесь я всецело полагаюсь на вас, — ответил Марти. — Мое дело — спокойно трудиться, как завещал отец, зная при этом, что мое достояние в надежных руках. Но все же расскажите мне подробней о том, чем я собираюсь заняться.

— Видите ли, Марти, далеко не всякий товар можно свободно ввозить и вывозить. Есть и такие товары, которые в определенные города ввозить строжайше запрещено.

— И от чего же это зависит?

— От многих обстоятельств. Например, от того, не воюет ли этот город с графствами Барселона, Жирона и Осона. Или если вывоз каких-то товаров может составить конкуренцию или просто не понравится какому-нибудь крупному тамошнему купцу.

— А кто будет следить за разгрузкой товаров в порту?

— Вы должны иметь полное представление о законах каждого королевства, в чьих портах будут останавливаться ваши суда. Именно от этого в значительной степени будет зависеть успех вашего предприятия. Например, вы должны знать, что в Барселону запрещено ввозить товары из Генуи, а в других государствах существует запрет на ввоз товаров из Венеции или Константинополя. Таким образом, выгружая товары в том или ином порту, нужно учитывать, какому государству этот порт принадлежит. Именно в этом, и только в этом будет состоять ваша ответственность, поскольку риск за возможные ошибки капитана, непогоду и нападения пиратов возьмет на себя покупатель вашего судна.

— А что, если во время плавания неожиданно представится возможность закупить товар, нигде не входящий в список запрещенных? Что мне тогда делать?

— Купить его. Никто не посмеет возражать или применить какие-либо санкции.

— А как я смогу оценить, подходит ли новый товар для наших целей, если не имею представления о его свойствах и правилах перевозки?

— Не беспокойтесь по этому поводу. В каждом порту вас будут встречать иудеи, способные оценить цену товара и риск, связанный с его доставкой, они всегда дадут вам добрый совет. В любом случае, мы поддержим ваше решение, а наше слово нерушимо.

— Меня больше тревожит другое, учитель.

— Прошу вас, не называйте меня так. Знания, которые я могу вам передать — всего лишь плод многих лет проб и ошибок. Но какие еще сомнения вас одолевают?

— Как мне понять понять, что та или иная сделка принесет выгоду?

— Везде, куда бы вы ни направились, вас будут ждать наши люди, они с радостью всё вам объяснят. Все они знают латынь. В любом уголке Средиземноморья Рим так или иначе оставил свой след, и местные жители везде могут сносно объясниться на латыни. Так что вы всё поймете.

Марти забросал своего друга вопросами про разные порты Средиземноморья и всевозможные ситуации, которые там могут возникнуть, и на все свои вопросы получил серьёзные и основательные ответы.

— Простите мою назойливость и то, что я злоупотребляю вашим терпением, — произнес Марти, хотя его интерес, казалось, был неисчерпаем.

— Не беспокойтесь. В конце концов, мы же собираемся стать партнерами. А теперь позвольте мне ненадолго отлучиться: мочевой пузырь не заставишь ждать. Признаюсь, вот уже много лет он держит меня в позорном рабстве, которого не избежит ни богатый, ни бедный, ни нищий, ни граф.

— Разумеется, Барух. Ведь это ваш дом, и я не стану доставлять вам хлопот. Я и так уже засиделся, хотя правила вежливости гласят, что гость не должен задерживаться в чужом доме после захода солнца.

Меняла поднялся и, заверив своего молодого гостя, что ничего не доставляет ему такой радости, как его визиты, вышел.

Этим немедленно воспользовалась Руфь; она вошла в комнату с графином в руках и, не обращая внимания на суровый взгляд матери, приблизилась к Марти и предложила ему еще один стакан золотистой жидкости.

— Я слышала, будто бы вы собираетесь в долгое путешествие? — спросила девочка, как будто не разузнала все подробности этого дела.

— Да. Я рискнул заняться делом, о котором мало что знаю, и хочу постараться его освоить. Поэтому я так нуждаюсь в добрых советах твоего отца.

— Вы далеко уезжаете?

— Насколько позволят время, море и обстоятельства.

— Как я вам завидую! — вздохнула девочка, прикрыв глаза. — Вы повидаете мир, получите бесценный опыт, вам будет, что вспомнить. Если бы я могла снова родиться на свет, я бы хотела родиться мужчиной. Жизнь еврейской девушки скучна и однообразна. А кроме того, целиком зависит от родительской воли и капризов судьбы, которая может дать в мужья хорошего человека, а может — какого-нибудь противного старикашку.

Ривка хотела уже вмешаться, но Марти ее опередил.

— Не думаю, что отец отдаст тебя в жены кому-нибудь, с кем ты будешь несчастна. Тебе повезло родиться дочерью доброго и любящего отца.

В эту минуту на кухне что-то упало, и Ривка, бросив на дочь строгий взгляд — впрочем, Руфь сделала вид, будто ничего не заметила — вышла посмотреть, что стряслось.

— Может быть, вы и правы, но я знаю, что случись мне полюбить христианина, отец никогда не даст своего благословения, — ответила девочка, пользуясь тем, что никто из ее родителей ее не слышит.

— Но ведь это естественно, — возразил Марти. — Тебе же лучше выйти замуж за молодого человека твоего вероисповедания, имеющего те же привычки и получившего такое же воспитание, чем за чужака, чтобы потом привыкать к незнакомым обычаям. Уверен, что у тебя куда больше знакомых молодых людей среди евреев, чем среди христиан.

— А вот я в этом совсем не уверена, — надула губки девочка. — Вот, например, вас я знаю: вы ведь часто бываете в нашем доме, и отец всегда рад вас видеть.

От такой девичьей непосредственности Марти стало не по себе, он даже слегка встревожился.

— Ты очаровательная девочка, у тебя множество достоинств, но ведь ты сама только что сказала, что не хочешь выходить за старика; а мне бы не хотелось добавлять к этому еще и религиозные осложнения.

— Я никогда не называла вас стариком.

Марти не знал, что и возразить против откровенности храброй девчушки, но тут послышался голос Баруха, избавивший его от неприятных объяснений.

— Руфь, что ты здесь делаешь? Зачем надоедаешь нашему гостю?

— Ничего, отец. Гость рассказывал мне о своем замечательном путешествии, а я старалась его развлечь, чтобы не скучал в ваше отсутствие. Но я уже ухожу. Вы правда не желаете еще лимонаду? — спросила она, подняв графин.

— Наш гость больше ничего не желает, а единственное, чего желаю я — чтобы ты немедленно удалилась, — отчеканил еврей.

Грациозно присев, девочка удалилась.

— Простите ее, — сказал Барух. — Она ещё слишком молода, ветер в голове, и многих вещей она просто не понимает.

— Она очаровательное создание. Думаю, вам не составит труда найти для нее хорошего мужа.

— Ох, боюсь, что из всех трех моих дочерей именно для этой труднее всего будет найти человека, за которого она согласилась бы выйти замуж. Старшая дочь в будущем году выходит за одного замечательного парня из Бесалу, его отец владеет банями в нескольких городах. Вторая помолвлена со старшим сыном раввина Шемуэла Меламеда — мы уже договорились о свадьбе. Но боюсь, что младшая отвергнет любого жениха, которого найдем мы с ее матерью. И я уверен, если никто так и не придется ей по душе, в конце концов она останется в одиночестве.

 

38    

Исповеди

Обязанности падре Льобета были очерчены четко и ясно. Каждое утро священник являлся в замок и служил мессу в личной часовне графини, потом исповедовал ее и отпускал грехи, в которых она пожелала признаться. Лишь если бы из Рима пришёл страшный вердикт об отлучении, он мог бы перестать это делать, ведь особа, отлученная от церкви, не может участвовать в священных таинствах. Тем не менее, его совесть говорила иное.

Свою новую должность священник получил после смерти предшественника. Когда епископ назначил его на этот пост, Льобету хотелось отказаться, поскольку жизненный опыт советовал держаться подальше от сильных мира сего, ведь от них не приходится ждать ничего кроме неприятностей. Кое-кто, разумеется, обрадовался бы подобному назначению, видя в нем неограниченные возможности для собственного благоденствия и процветания, но только не падре Льобет.

Однако отказаться от этого назначения он не мог. Конечно, он не считал, что Альмодис появилась в Барселоне подобающим образом, но сколь бы ни были оскорблены его христианские чувства, стоило познакомиться с этой женщиной, он понял — она окажется гораздо полезнее для графства, нежели отвергнутая Бланка де Ампурьяс, если, конечно, помочь ей избежать отлучения. Ему уже успели рассказать, как мужественно она держалась во время нападения пиратов. Хотя эта история передавалась из уст в уста, он решил узнать обо всем от очевидцев, а потому на правах старого друга встретился с Жильбером д'Эструком, возглавлявшим дерзкую вылазку, и тот подробно рассказал обо всех событиях той ночи в бухте Монжуа. Старого воина покорила отвага графини, и с этой минуты он стал относиться к ней с искренним восхищением и симпатией.

Вставал падре Льобет еще до рассвета. После утренней молитвы он отправлялся во дворец, и в графской часовне дожидался на скамье в исповедальне встречи с единственной прихожанкой. Она неизменно являлась точно в срок в сопровождении придворных дам и уродца-карлика по прозвищу Дельфин, который, очевидно, пользовался ее безграничным доверием. Исповеди скорее были похожи на обычные разговоры, поскольку с первого дня Льобет занял четкую позицию.

— Видите ли, сеньора, — сказал он тогда. — И мне, и вам прекрасно известно, что вы живете во грехе, не стыдясь своих подданных. Я знаю, что мое решение может иметь для меня самые печальные последствия, но тем не менее, не смогу отпустить вам грехи, если вы не раскаетесь и не измените своего поведения. Насколько мне известно, вы не собираетесь выполнять условия, необходимые для святого причастия, так что попрошу вас встать с колен. До тех пор, пока в Риме не расторгнут ваш предыдущий брак — а это, по-видимому, вполне возможно, поскольку два предыдущих растроргли — и пока вас не свяжут с графом узы священного таинства, если, конечно, он тоже получит развод, ни о каком отпущении грехов не может быть и речи. А если вы не согласны, можете отправить меня восвояси и пригласить более сговорчивого священника, он, несомненно, подарит вашей душе желанный покой.

Гордый ответ графини удивил падре Льобета.

— Прежде всего, с сегодняшнего дня мы будем сидеть на соседних скамьях, на одной и той же высоте, ведь раз я не достойна получить отпущения грехов, то графине Барселонской не к лицу опускаться на колени перед простым священником. Останетесь вы моим духовником или нет, решать буду я, даже сам граф Барселонский не считает себя вправе вмешиваться в мои личные дела. Кроме того, с той минуты, как я избрала вас моим духовным наставником, я не желаю слышать от вас ни слова фальши, мне претит лесть, на которую часто столь падки сильные мира сего. Мне нравится ваша честность и прямота, и надеюсь, со временем вы станете моим другом.

Разговоры с графиней, равно как и беседы с Барухом Бенвенистом, оказывали благотворное действие на разум падре Льобета. Выслушивая остроумные реплики и придумывая убедительные доводы, бывший воин с каждым днем становился все больше похожим на ученого архидьякона. И теперь ему вспомнился самый неопровержимый аргумент Альмодис относительно ее грехов.

— Меня одолевают кое-какие сомнения, — призналась она. — Хочу спросить у вас совета.

— Я вас слушаю, графиня.

— Понимаю, вы не можете отпустить мне этот грех, но я даже помыслить не могу о том, чтобы расстаться с Рамоном. Но в то же время мне не дает покоя иной грех. Мне пришлось убить человека. Можете ли вы отпустить мне этот грех, из-за которого Христос и впрямь должен меня отвергнуть, оставив неотпущенным тот, в котором обвиняет меня Святая Церковь, хотя я сама не чувствую ни малейшей вины?

— Сеньора, таинство исповеди — это не ярмарка, где можно поменять один товар на другой. какой больше понравится. Грех есть грех, нельзя отпускать одни грехи в обмен на другие. Таинство исповеди имеет свои правила, и мы не можем подгонять их под свои убеждения, как платье по фигуре.

— Но ведь сам Господь сказал: «Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся». Так отчего же вам, оставив на моей совести один грех, не отпустить все остальные, в том числе и тот, что действительно беспощадно терзает мою совесть? Если со мной что-то случится, я так и скажу там, наверху: пусть за этот грех отвечают те, кто в первый раз выдал меня замуж без моего согласия, а во второй — отдал в жены старику, принеся в жертву интересам государства. Неужели женщина не имеет права сама распоряжаться судьбой, а должна лишь служить удобствам мужчин?

— Сеньора, я всего лишь скромный священник, не моего ума дело вмешиваться в вопросы большой политики. Но если каждая принцесса или высокородная сеньора начнёт по своему капризу рвать священные узы, потому что ее, видите ли, не устраивает спутник жизни, весь христианский мир обрушится, как замок из песка.

— Но поймите, наконец, это моя жизнь, и она у меня одна, а я не создана для того, чтобы удержать на своих хрупких плечах все царства этого мира. Когда на моей могиле установят надгробие с надписью «Здесь лежит Альмодис», мой путь через эту юдоль печали будет наконец-то завершен, а дальнейший, надеюсь, станет более приятным. Свою долю слез я уже выплакала.

Ее доводы оказались столь неопровержимы, что священник не нашелся с ответом.

В конечном счете, графиня почти всегда сводила разговор к вопросу наследования и требовала, чтобы священник высказал свое мнение по этому поводу — как частное лицо.

— Но позвольте, мой добрый каноник, я говорю о том, что лучше для нашего графства с точки зрения политической целесообразности. Предположим, из Рима придет вердикт о расторжении наших предыдущих браков, и нас с графом Барселонским признают мужем и женой. При этом наследником является Педро Рамон, как старший сын моего мужа. Не будем брать в расчет мое личное мнение, оно едва ли может быть объективным, а потому не стоит и ломаного гроша. Но неужели вы считаете, что он достоин править только потому, что родился первым? Если бы я дала Барселоне другого наследника, неужели было бы несправедливо, если бы граф в интересах графства и своих подданных передал власть более достойному?

— Сеньора, не моего ума дело обсуждать подобные вещи, я чувствую себя не в своей тарелке, когда вы заводите подобные разговоры.

— Льобет, я спрашиваю вас как сведущего человека и бывшего воина, который в свое время сражался под знаменами Беренгеров. Что такого ужасного в том, что графиня Барселонская спросила совета у более опытного и знающего человека? Пока что я смиренно прошу вас, но если потребуется, могу приказать вам ответить на вопрос.

Священник с минуту колебался.

— Может статься, что я вас обману, сеньора.

— Этого вам не позволит сделать ни ваша религия, ни честность. Отвечайте.

— Ну что ж, сеньора, если плод этой, увы, греховной связи унаследует достоинства и политические таланты своей матери, он действительно сможет принести графству немалую пользу.

 

39    

Ночные похождения

Дельфина пугала чрезмерная решительность его сеньоры, как и навязчивая идея, засевшая у нее в голове. Он знал, что Альмодис одержима мыслью о том, чтобы любой ценой зачать наследника, и вовсю строит планы. Карлик хорошо знал свою хозяйку и не сомневался, что если ей что-то втемяшилось в голову, то она своротит горы, лишь бы добиться желаемого. А поскольку в свою авантюру она непременно втянет карлика, то в случае провала расхлебывать кашу придется ему, ведь графине в любом случае ничего не грозит: во-первых, в силу ее положения, а во-вторых, благодаря безумной любви графа, готового простить ей что угодно и защитить от любой опасности.

Да, безусловно, Дельфин обладал даром предвидения, но, вопреки мнению графини, не имел колдовской силы и не умел предсказывать судьбу по звездам. Тем не менее, он никогда не упускал случая пообщаться с людьми, сведущими в этих вопросах, будь то истинные провидцы или обычные шарлатаны, умело играющие на страхах и тревогах доверчивых людей, чтобы половчее выпотрошить их кошельки.

И вот однажды этот несчастный совершил недопустимую глупость, случайно проговорившись Альмодис об одной своей знакомой, слепой провидице — к ней часто наведывались бесплодные женщины, мечтавшие забеременеть, а также оступившиеся девицы, которым требовалось восстановить нарушенную девственность, чтобы у родителей не возникло даже мысли о бесчестье дочери. И те, и другие не уставали петь дифирамбы целительнице, уверяя, что она настоящая волшебница в этих делах. Дельфин познакомился с ней в одной таверне неподалеку от Кастельнау, которую содержал ее зять. Карлик обратил внимание, что помимо обычных пьяниц, сидящих в переполненном зале за кувшином вина, в таверну то и дело наведываются странные личности, закутанные в плащи, хотя все равно было ясно, что некоторые очевидно беременны. Они бесшумно, словно тени, скользили по проходу между столами и скрывались за потайной дверцей в глубине зала.

Услышав о целительнице, графиня не стала долго раздумывать.

— Ну что ж, друг мой, — заявила она. — Передай этой особе, что я желаю с ней встретиться. Ее знания могут оказаться весьма полезны. На будущей неделе, по совету доньи Лионор, я собираюсь навестить графа, он уехал воевать в Тортосу, и хочу использовать все средства, чтобы не упустить возможности зачать и вернуться в Барселону с наследником во чреве.

— Но, сеньора... — возразил карлик. — Флоринда принимает посетителей только по ночам, а ваша свита непременно привлечёт внимание в столь неподходящем месте.

— Что еще ты придумал, скажи на милость? Что графиня Альмодис де ла Марш отправится по столь деликатному делу под звуки фанфар и бой барабанов?

— И каков же ваш план, сеньора?

— Мы с тобой пойдем вдвоем, закутавшись в плащи.

— Вы можете меня убить, но это не пересилит мой страх перед графом, как подумаю, что он сделает, если нас изобличат. И можно не сомневаться, что гнев графа целиком падет на мою голову.

— Совсем не обязательно, что нас изобличат, — ответила графиня, — но обещаю, что если будешь продолжать упрямиться, я усядусь тебе на хребет и стану погонять плёткой, как ленивого осла.

Дельфин чувствовал себя меж двумя жерновами, а потому выбрал наименее рискованный вариант. Флоринда принимала посетителей в задней комнатке, примыкающей к обеденному залу таверны «Хромой купец», что явно указывало на хромоту ее владельца. Таверна была плотно зажата между двумя соседними домами, которые изо всех сил поддерживали её дряхлеющий остов, готовый вот-вот рухнуть. Чтобы добраться до места, требовалось проделать довольно опасный путь по темным переулкам, а в ночные часы в городе царила непроглядная тьма, особенно на окраинах, прекрасная возможность для разбойников творить черные дела.

Флоринда хорошо понимала, что успешность ее работы в немалой степени зависит от рассказов клиентов. Тонкая интуиция и поразительная чуткость пальцев прекрасно возмещала ей отсутствие зрения. Когда перед ней предстал Дельфин и без лишних слов объявил, что некая особа, желающая остаться неизвестной, нуждается в ее услугах, умная женщина, привыкшая добывать нужные сведения из самых незначительных вещей, тут же принялась осторожно расспрашивать посланника, стараясь узнать как можно больше о будущей клиентке.

— Ну, если вы не желаете говорить, кто эта особа, — произнесла она, — скажите, по крайней мере, в чем состоит ее проблема, а также сообщите кое-какие сведения о ней самой, чтобы я могла понять, как справиться с ее бедой. А лучше всего будет, если она придет ко мне сама, ведь вы можете не знать о многих ее женских особенностях.

Карлик явно трусил.

— О цене не беспокойтесь: мы заплатим — сколько попросите и даже больше, единственное условие — женщина придёт в маске, она не желает быть узнанной.

Флоринда уже догадалась, что речь идет о знатной даме. Придворные дамы частенько обращались к ней за помощью, и нередко даже случалось, что две знатные особы, столкнувшись у нее на приеме, искренне удивлялись, глядя друг на друга, что делает высокородная дама в таком месте и в такой час.

— Я так понимаю, она желает избавиться от беременности? — осведомилась Флоринда. — Снадобья, которые для этого требуются, достаточно редки. Их, знаете ли, не каждый день используют.

— Как раз напротив, — поспешил заверить карлик. — Только больше ни о чем не спрашивайте. Когда потребуются ваши услуги, я дам знать.

Они договорились о том, когда и в каком часу дама придет на прием.

Самой сложной задачей было выбраться из дворца незамеченными: ведь никто бы их не выпустил в такой поздний час без охраны. Дельфину пришлось поломать голову, прежде чем он придумал, как покинуть дворец. Важная роль отводилась увесистому кошельку графини.

Время от времени дворцовая стража совершала обход. Командир стражи лично следил за сменой караула. Караульные стояли вдоль всей стены, особенно бдительно охранялись выходы из дворца. Дельфин не так давно обыграл в кости одного из караульных, который, как он знал, во время второй смены будет охранять задний выход из дворца. Этого человека угнетал висящий на нем долг, к тому же вскоре ему предстояло в третий раз стать отцом. Дельфину не составило труда с ним договориться.

— Видите ли, Олегер, — так звали этого стражника. — Я собираюсь попросить вас об одной услуге, и буду по гроб жизни благодарен.

— Ну, если это в моих силах и ничем мне не угрожает, то почему бы и нет? — ответил стражник.

— Видите ли, я слуга главного ключника, а мой женатый хозяин увлёкся одной девицей из таверны. Короче говоря, ему нужно ночью тайком покинуть дворец, не привлекая внимания караульного, и вернуться обратно до рассвета, прежде чем сеньору потребуются его услуги.

— И какова моя роль?

— Насколько мне известно, вы должны стоять на часах до окончания вечерни, потом сменяетесь и отдыхаете до заутрени, а в первом часу ночи вновь заступаете. В это время, не раньше, и не позже, мы с хозяином вернемся во дворец, и вы нас пропустите.

— Но ведь я наверняка буду охранять другой выход.

— Это я тоже предусмотрел, — ответил карлик. — Мы с хозяином пойдём вдоль стены, пока не доберёмся до ваших ворот, наверху вы вывесите красный платок, чтобы мы могли их найти.

— Откуда вы столько обо мне знаете?

— Ловкость, мой дорогой друг— первое дело, если хочешь выжить в этом кипящем котле дворцовых интриг.

— Предположим, я согласен, — сказал стражник. — И что я получу за риск?

— Кошелёк с пятью динарами, когда вы нас выпустите, и ещё столько же, когда мы вернёмся назад, а также благоволение весьма влиятельного человека. Мой хозяин умеет быть благодарным тем, кто помог ему в минуты затруднений.

— По рукам! Всегда восхищался такими упорными мужиками! Сказать по правде, ничто так не возбуждает мужчин, как женская неуступчивость.

— Такова жизнь. На этом и построены правила любовной игры.

На том и порешили. В скором времени графиня Альмодис, переодетая в мужское платье и плотно закутанная в плащ с капюшоном, в сопровождении карлика подошла к небольшой дверце в дворцовой стене; лицо ее скрывала маска. Она готова была сжечь за собой все мосты, лишь бы подарить сына графу и наследника — графству Барселонскому, вместо никчемного первенца ее мужа от давно покойной Изабеллы Барселонской.

 

40    

Слепая Флоринда

Две закутанные в плащи тени остановились возле двери, которую охранял Олегер. Караульный, перекладывая из руки в руку копье и щит, нервно расхаживал взад-вперед по короткому коридору. Более высокая тень остановилась в отдалении, а маленькая приблизилась вплотную и прошептала:

— Вот и мы, и готовы завершить сделку.

— Вы принесли, что обещали?

Маленькая тень извлекла из-под плаща кошелек с условленной суммой.

— Вот, можете пересчитать.

Караульный взял кожаный мешочек, взвесил его на ладони, распустил тесемку и пересчитал монеты в тусклом свете фонаря.

— Я заработал и на Педро с его козами, будь у меня голова на плечах, я бы не стал с вами связываться.

— Вы потеряете голову, если кому-нибудь об этом заикнётесь. Клянусь, если меня подведете, с вами покончено.

Стражник задумался.

— Можете не беспокоиться, — ответил он. — Я умею держать слово.

Карлик почувствовал облегчение, ведь в случае провала он и сам мог расстаться с головой.

Пока они договаривались, высокая тень терпеливо ждала.

— Не забудьте, Олегер: когда перейдёте к другой двери, повесьте на ней красный платок.

— Он у меня с собой, — стражник вынул из кармана плаща, наброшенного поверх кирасы, мятую тряпку и показал ее Дельфину.

— А вы, прежде чем войти, передадите мне оставшуюся часть денег.

— Ну что ж, договорились.

Караульный подался в сторону, пропуская их сквозь маленькую дверцу. Высокая тень бесшумно скользнула наружу и тут же растворилась в темном переулке. Дельфин последовал за ней.

В Барселоне почти не было уличного освещения, и неосторожные путники, решившие высунуть нос из дома в столь поздний час, неизбежно привлекли бы внимание грабителей, только и ждущих, как бы выпотрошить их кошельки и отобрать всё ценное.

— Сеньора, главное — добраться до окраин, а там — есть у меня одна мыслишка...

Голос Альмодис хрипло прозвучал из-под плаща:

— Делай, что хочешь, только шевелись. И кончай дрожать, как овечий хвост, словно боишься собственной тени.

— Госпожа, лучше заранее подстраховаться, чем потом кусать локти. На кладбищах и так лежит слишком много безрассудных смельчаков, которые погибли из-за собственной беспечности, и у меня нет ни малейшего желания пополнить собой их число.

Графиня и карлик быстро шагали, стараясь не наткнуться в темноте на колонны и выступы стен; порой навстречу им попадались редкие прохожие, как и они, закутанные в плащи. Парочка старалась держаться от них подальше: любой встречный в этот час мог оказаться грабителем или убийцей.

Вскоре они покинули окрестности дворца; затем миновали церковь святого Иакова и, обогнув Каль, вошли в ворота Кастельнау. Здесь Дельфин вынул из кошеля погремушку и стал ею потряхивать, немного обогнав Альмодис. В некоторых кварталах города действовал закон, оставшийся с тех времен, когда там свирепствовала оспа: на улицу впереди больного должен идти слуга, родственник или друг, гремя костяной или деревянной погремушкой. Дельфин рассудил, что это должно отпугнуть грабителей и прочих злодеев, которые будут держаться на расстоянии, опасаясь заразы, и они смогут спокойно пройти по улицам. Чума или проказа внушала людям куда больший ужас, чем полчища мавров, засевших на другом берегу Эбро. Таким образом графиня и карлик благополучно добрались до заветной таверны.

Над дверью «Хромого купца» красовалась облезлая деревянная вывеска, изъеденная жучком, на которой в свете тусклого фонаря все же можно было разобрать название сего почтенного заведения. Изнутри доносился гул голосов Очевидно, иные посетители были уже мертвецки пьяны, а другие только собирались напиться. По спине Альмодис пробежал холодок, и это тут же предалось Дельфину.

— Сеньора, если вы боитесь, мы можем вернуться, — прошептал он.

— Послушай, если ты ищешь повод, чтобы смыться, то хотя бы не пытайся морочить мне голову, — сердито оборвала его графиня. — Я собственными руками снесла голову пирату, в то время как ты позорно прятался в бочке из-под селедки. Так что мы оба прекрасно знаем, кто чего стоит.

Понимая, что жребий все равно уже брошен, карлик решил покориться судьбе. Толкнув хлипкую дверь, он шагнул вперед, Альмодис последовала за ним. Шум в таверне был совершенно невыносимым. Люди орали во всю глотку, стараясь перекричать друг друга, отовсюду доносились ругательства и оскорбления. Какой-то особо буйный посетитель постоянно лез в драку, а хозяин, не желающий терпеть убытки, изо всех сил старался его успокоить. При появлении двоих закутанных в плащи незнакомцев все на мгновение умолкли, и хромой хозяин тут же повернулся в их сторону. Очевидно, невестка заранее предупредила его о визите знатных гостей, и, судя по тому, с какой услужливостью трактирщик выполнял ее распоряжения, главной здесь была именно она.

— Сеньоры, если желаете, я провожу вас в менее шумное и более укромное место, — произнес трактирщик. — Для благородных людей в моем заведении имеются отдельные комнаты.

Развернувшись, он поманил их за собой. Альмодис и Дельфин послушно двинулись за ним, лавируя между столами с пьяницами, словно два корабля во время шторма.

В дальнем углу «Хромого купца» скрывалась маленькая лесенка всего в три ступеньки. Флоринда явно уделяла особое внимание обстановке и предпочитала, чтобы гость был хорошо освещен, а потому вдоль прохода, ведущего к рабочему месту хозяйки, горело множество свечей, в то время как сама она скрывалась в тени, и эта таинственность производила на посетителей еще большее впечатление. Острое чутье и тонкий слух целительницы подсказывали, что приведенная ее зятем парочка — важные люди. Тем не менее, несмотря на весь свой опыт, она так и не смогла определить, кто же почтил ее своим присутствием. Походку своего зятя она прекрасно знала; он ходил, припадая на одну ногу. Но тут она расслышала чьи-то мелкие дробные шажки, а затем — четкий и уверенный шаг еще одного человека. Хромой, подойдя вплотную к ее столу, представил гостей:

— Флоринда, этим благородным господам требуются твои услуги, а я, с вашего позволения, откланяюсь. — Повернувшись к посетителям, он добавил: — Если вам что— то потребуется, зовите.

Дельфин поспешил ответить, что им ничего не нужно, а закутанная в плащ тень заняла место на одной из двух шатких скамеек, напротив стола целительницы, причем с такой непринужденностью, будто находилась у себя дома.

Услышав жалобный скрип скамейки, Флоринда подумала, что сегодня ночью ей предстоит весьма нелегкая работа, поскольку нынешняя посетительница не питает к ней того боязливого почтения, с каким относились к ней другие женщины, приходившие за помощью.

И тогда целительница заговорила.

— Я привыкла видеть лица моих гостей, так что, если вас не затруднит, мне хотелось бы увидеть ваше.

— Мне сказали, что ты слепа, — произнесла Альмодис. — Пелена покрывает твои глаза.

— Мои глаза различают лишь неясные тени, но пальцы способны оценить черты лица. Вы будете поражены, как точно я смогу описать вас после того, как ощупаю.

Дельфин хотел вмешаться, но графиня его опередила.

— Поскольку я оплачиваю твои услуги, мне и решать, как именно ты будешь делать свою работу.

Женщина несколько растерялась.

— Сеньора, для меня важно знать, с кем я имею дело.

— А для меня не менее важно, чтобы ты этого не узнала. Ну хорошо, я сниму плащ, здесь невыносимо жарко. Но не прикасайся ко мне.

— В таком случае я не смогу вам помочь.

— Ты меня все равно не увидишь. Если тебе не нужен набитый золотом кошелёк, который ты получишь, если я останусь довольна — так сразу и скажи, и вопрос будет исчерпан.

Флоринда решила, что сидящая перед ней женщина уже не первой молодости и ее красота уже начала увядать, однако сила ее духа по-прежнему несокрушима. В любом случае, Флоринда была уверена, что эта женщина — важная персона.

Она услышала собственный голос и не узнала его.

— Ну что ж, пока что мне этого достаточно. Ваш спутник может остаться здесь, но имейте в виду, если вы не желаете, чтобы я к вам прикасалась, придется задать вам намного больше вопросов, причем самого интимного свойства, чтобы составить представление о вашем здоровье и трудностях.

— Не волнуйся по этому поводу, — ответила графиня. — Я готова ответить.

— Тогда приступим. Расскажите о вашем нынешнем положении и чего вы хотите.

Альмодис уже поняла, что не стоит попусту напускать туман, и перешла сразу к сути.

— Видишь ли, я замужняя женщина и в том возрасте, когда материнство уже становится проблематичным и во многом зависит от случая. Мне необходимо родить, чтобы обеспечить старость. Если у меня не будет ребёнка, наследство моего мужа перейдёт к его старшему сыну от первой жены, а моим уделом станет нищета. Поэтому мне необходимо родить наследника, чтобы не остаться ни с чем... А впрочем, это не единственная проблема.

— Постараюсь вам помочь, но вы должны рассказать мне все, как на исповеди. Я должна знать о вас все, лишь тогда мы сможем справиться с вашей проблемой. Вы должны рассказать не только о том, что тревожит вашу душу, но и об особенностях вашего тела, и даже если я спрошу у вас о чём-то таком, что покажется слишком интимным. Итак, начнём. Прежде всего, ответьте: у вас ещё бывают месячные или уже прекратились?

— Бывают, правда, не всегда регулярно. В этом месяце, например, ещё не было.

— У вас есть другие дети?

— Да, от предыдущего брака.

— Насколько я поняла, у вашего мужа тоже есть дети.

— Да.

— Как часто у вас бывает плотское соитие с супругом?

— Мой муж вынужден часто уезжать. Мы не всегда можем быть вместе.

— Позвольте ещё один вопрос: во время соития вы находитесь внизу?

Дельфин в ужасе перебил:

— Сеньора, может быть, мне лучше подождать снаружи?

— Да, пожалуй, вам лучше выйти, чтобы не смущать даму, потому что сейчас я начну задавать ей ещё более интимные вопросы, — ответила Флоринда.

— Меня это совершенно не смущает, — заявила Альмодис. — Этот карлик — все равно что моя собственная тень. Придворным дамам частенько приходится выставлять его из моих покоев, когда я принимаю ванну, хотя лично меня совершенно не беспокоит его присутствие.

Ответ графини подтвердил подозрения Флоринды, что дама, пришедшая к ней за советом — особа знатного рода и она явилась под чужим именем, не желая быть узнанной. Это открытие заставило целительницу стать еще более осторожной.

— В любом случае, будет лучше, если мы останемся наедине, — сказала она.

— Ну, если ты настаиваешь, значит, так мы и поступим.

Дельфин забрал свой плащ, но в дверях обернулся.

— Сеньора, я подожду вас на лестнице. Если я понадоблюсь, позовите.

С этими словами он вышел.

— Ну что ж, продолжим, сеньора, — произнесла Флоринда. — Итак, изложите подробно вашу ситуацию.

— Я родом из Септимании. Там, у меня на родине, все по-другому; тамошние обычаи весьма отличаются от здешних. Я познакомилась со своим мужем во время одной из его деловых поездок, мы оба были вдовы и решили пожениться.

— К сожалению, это ни о чем мне не говорит.

— Это говорит о многом, — возразила Альмодис. — Обычаи моей страны отличаются некоторой вольностью, Пиренеи — не просто граница между нашими землями. И выйдя замуж, я с удивлением обнаружила, что любой школяр из Каркассона или Тулузы имеет в любовных делах больше опыта, чем мой муж. Одним словом, мне пришлось учить его почти всему.

— Все это хорошо, но все же не удаляйтесь от темы.

— Муж часто делит со мной ложе, но всё очень быстро заканчивается, — продолжила Альмодис.

— Я вас спрашиваю о том, что действительно важно, а вы не желаете отвечать.

— Когда мы с ним сошлись, оказалось, что в постели он скучен и однообразен. Мне пришлось его учить, и, должна заметить, он оказался способным учеником.

— Сеньора, позвольте вас спросить: в какой позе вы обычно занимаетесь любовью? Он находится сверху, под вами или сзади — так сказать, по-собачьи?

Альмодис невольно покраснела. Голос ясновидящей зазвучал успокаивающе:

— Не смущайтесь, сеньора. Мы здесь одни, и никого не интересует, о чем сплетничают две женщины.

— Он предпочитает заниматься любовью самым обычным способом и часто пренебрегает любовной прелюдией. А ведь она очень важна для любовной игры, вот только мой муж не понимает, как много прелюдия значит для женщины.

— Я так понимаю, он слишком быстро заканчивает, не дожидаясь, пока вы достигнете пика наслаждения.

— Именно это я и хотела сказать.

Слепая погрузилась в раздумья. Альмодис терпеливо ждала ее ответа.

Наконец, Флоринда вновь заговорила.

— Итак, мы имеем три проблемы, — заключила Флоринда. — Первая: нужно выяснить, способно ли ваше поле взрастить в себе семя или уже утратило плодородие. Затем — узнать, жизнеспособно ли семя вашего супруга и, наконец, принять меры к тому, чтобы семена дали всходы.

Женщины беседовали ещё долго.

— Итак, надо сделать следующее, — подвела итоги Флоринда. — Прежде всего, вы должны ложиться с вашим супругом каждую ночь в течение двадцати одного дня, пока не завершится ваш женский цикл. Далее: дважды за ночь вы должны будете совокупляться с мужем в иных позициях, чтобы перед третьим соитием он смог расслабиться и дольше задержаться в вашем лоне, куда вы введете особое снадобье, которое я вам дам. Но сделать это вы должны будете наедине. Это нетрудно: мужчины в известных обстоятельствах готовы поверить любому слову женщины, так что вы легко найдете предлог, чтобы на минутку отлучиться. Наконец, перед третьим соитием выпейте микстуру. Она обладает возбуждающим действием, а также способствует зачатию. Во время третьего соития вы ляжете под мужа и крепко обнимите его ногами, закинув ему на поясницу. И тогда весьма вероятно, что скоро вы станете матерью. Если же это не поможет — значит, любые попытки бесполезны, сама природа противится вашему зачатию, и ничего тут не поделаешь.

Женщина поднялась и с уверенностью слепой направилась вглубь комнаты, к полкам, заставленным всевозможными склянками, пузырьками и горшочками. Здесь же помещался стол, также уставленный флаконами и пузырьками. Слепая развела огонь под маленькой жаровней, шепча странные заклинания. Затем она выпотрошила рыбину, резкий запах которой разнесся по всей комнате, извлекла из нее икру и принялась растирать ее в ступке, понемногу добавляя в нее снадобья из разных горшочков: сельдерей, мускатный орех, финики, гвоздику, чеснок и льняное масло, пока содержимое ступки не превратилось в вязкую мазь. Тогда слепая переложила снадобье в склянку, заткнула его пробкой и запечатала воском. Затем, используя уже другие ингредиенты, она приготовила микстуру и упаковала таким же манером. Закончив, она вновь повернулась к Альмодис, которая бесстрашно протянула руки за снадобьями.

— Итак, вот что сделаете. Навестите вашего супруга там, где сочтете удобным. Но под любым предлогом вы должны отказывать ему в близости несколько дней и ночей, чтобы как можно больше распалить. Для этого придется выдумать какой-то предлог — скажем, потребовать исполнить какой-нибудь ваш каприз. В назначенный день возляжете с ним трижды: первые два — в любых позах, кроме той, что под ним. Потом под каким-нибудь предлогом вы ненадолго прерветесь и дадите ему выпить особое зелье, которое добавите в сладкое вино. Это зелье содержит шафран, базилик, кориандр, можжевельник и сельдерей. Скажите ему, что это питье прибавит сил и наполнит сердце радостью. Затем уединитесь в укромном месте и смажьте ваше лоно мазью вот из этого горшочка — уж его-то вы точно ни с чем не перепутаете. Эта мазь усилит ваш женский запах, и, когда вы вернетесь к мужу, он придет в такое возбуждение, что захочет овладеть вами снова. Как я уже сказала, он начнет действовать, как таран, и зелье внутри вас тоже подействует. Так что его семяизвержение будет замедленным, но при этом более продуктивным, и вы не должны позволить вытечь ни капли этой жидкости из своего женского сосуда. Всё ясно?

Альмодис бросила Флоринде на стол кошелёк с монетами и пообещала, что если ее советы, мази и микстуры помогут, она получит ещё столько же. Затем графиня вновь закуталась в плащ и вышла из комнаты. Дельфин последовал за ней, бренча колотушкой, в другой же руке он сжимал мешочек со снадобьями Флоринды.

 

41     

Расставания

День отъезда приближался, и у Марти осталось лишь одно, последнее дело: проститься с матерью. Он взял лучшего коня, набил седельные сумки всевозможными подарками, чтобы порадовать близких, и отправился в путь. Дорога заняла четыре дня, и каждый день его конь покрывал расстояние в восемь лиг. Когда вдали замаячил родной дом, душа Марти наполнилась радостью при мысли о том, что он исполнил волю отца.

Почти бесплодный кусок земли теперь превратился в цветущее поле, а усадьба совершенно преобразилась. В поле он заметил несколько крестьянских семей, которые теперь работали на его мать. Не так давно он купил соседний участок с источником воды, и теперь поле превратилось в настоящую симфонию красок. Султан, издали почуяв его приближение, бросился навстречу, ликующим лаем оповестив всю округу, что спускающийся с холма всадник — молодой хозяин. Соседи и домочадцы гурьбой высыпали к дороге, а в дверях дома появилась мать, вытирая руки о тряпку. Пришпорив коня, Марти галопом помчался к дому и в скором времени уже стоял у ворот. Спешившись, он бросился в объятья матери.

Домочадцы набросились на Марти с расспросами. Добрые старые слуги, Матеу и Томаса, тут же принялись хвастаться перед новыми арендаторами, какие усовершенствования ввёл хозяин, и вскоре вся округа только и говорила, что о новинках Марти и о том, каким благословением оказалась проведённая на поля вода. Немного угомонившись, слуги отправились накрывать праздничный стол, а Эмма и Марти остались наедине.

— Что-то мне подсказывает, сынок, — озабоченным тоном произнесла женщина, — что теперь ты собираешься уехать по-настоящему далеко.

— Я еду туда, куда зовет судьба. Хочу повидать мир. Вы же знаете, мама, что я мечтал об этом с детства.

Эмма не смогла сдержать улыбку.

— С детства ты всегда был одержим какой-нибудь идеей.

Женщина провела рукой по лбу, словно отгоняя дурные предчувствия, и заговорила о другом.

— Басилия вышла замуж и уже стала матерью. На прошлой неделе мы с ней виделись на ярмарке в Бесалу.

Марти предпочел сменить тему. Смутные воспоминания об этой девушке, которая когда-то казалась ему центром Вселенной, теперь почти стерлись из его памяти.

— Вы ездили на ярмарку, мама?

— На ярмарке можно продать зерно дороже, чем на рынке, тому же ярмарки надежнее, да и длятся несколько дней.

— И как вам показалось, она счастлива?

— По-моему, вполне.

— Я рад, если так. Воспоминания детства никогда не стираются. Но любовь — это совсем другое.

— Ты уже испытал ее?

— Может быть.

— Могу я узнать имя твоей избранницы?

— Пока ещё нет. Всему своё время.

— Но ты все же собираешься надолго уехать.

— Это не препятствие для любви, мама. Время и расстояние — лишь ее укрепляют. Это как огонь и ветер: ветер легко гасит слабый огонь, зато сильный заставляет разгораться еще сильнее.

— Я так не думаю. Любовь — это когда два человека изо дня в день стремятся быть вместе. Если же кто-то из них предпочитает скитаться в дальних краях вместо того, чтобы быть рядом с любимой — значит, не так уж сильна его любовь.

— Мама, пока вы не изживете свою боль, вы никогда не будете счастливой.

— Долгие месяцы я жила одна, меня покинули все родные, и в этом виноват твой отец.

— Благодаря ему я сегодня имею возможность помогать вам.

— Я бы предпочла, чтобы муж жил рядом, как и любая женщина.

Марти не стал спорить. Он знал по опыту, что разговоры об отце всегда кончаются ссорой с матерью, а он не хотел омрачать ссорой этот счастливый день и эти минуты.

Целый день они провели вместе. Марти от души радовался, видя, как хорошо мать сумела отремонтировать дом и все постройки благодаря тем деньгам, которые он прислал. На следующий день после обеда он отбыл в Барселону с горьким привкусом сожаления на губах и странным чувством, будто бы на самом деле распрощался с домом уже давно.

Вернувшись в город, Марти зашел проститься к архидьякону Льобету.

— Скажите, друг мой, чему вы так радуетесь? — спросил у него священник.

— Вы слишком хорошо меня знаете, от вас ничего не скроешь, — улыбнулся Марти. — Эудальд, я полюбил самую прекрасную девушку на свете. И она ответила мне взаимностью.

Священник взглянул на него с легкой насмешкой.

— И кто же эта счастливица, что царит в ваших мечтах?

— Лайя, дочь советника Монкузи.

— Ах, друг мой! — вздохнул архидьякон. — Я слишком хорошо знаю советника, и он никогда не согласится отдать свою дочь за выскочку вроде вас. Более того, он постарается спрятать девочку подальше от ваших глаз. Поверьте, когда вы отправитесь в плавание, время и расстояние очень скоро заставят вас посмотреть на вещи совершенно иначе. Так что я бы посоветовал вам оставить все как есть и не искушать судьбу, что до сих пор так вам благоволила.

— Вы просите о невозможном, — ответил Марти. — Мои чувства непоколебимы, как и намерения.

С этими словами он повернулся и ушёл.

Наконец, настал день, когда Марти решил последнюю задачу.

Корабль уже был почти готов, и осмотревшие его корабелы вынесли вердикт, что корпус прочен, надёжен и вполне готов к спуску на воду. Они с Жофре договорились, что сначала Марти отправится в предварительное плавание, чтобы разузнать, какие грузы можно ввозить в какие порты, а также отметить удобные стоянки, где можно бросить якорь. Жофре начертил на карте маршрут, отметил порты, которые Марти должен посетить. Обговорив все детали, они решили держать связь друг с другом, время от времени посылая письма с капитанами, друзьями Жофре, с которыми Марти доведётся встретиться в далеких портах.

Теперь ему оставалось лишь проститься с Лайей, найти корабль, идущий подходящим курсом, и отправиться в плавание. Жофре, один из самых опытных моряков Средиземноморья, сказал, что знает один великолепный корабль, по его словам, необычайно быстроходный. Судно было рассчитано на перевозку небольших партий грузов, требующих быстрой доставки. Пока его еще не успели загрузить товарами, и в трюме лежали лишь свернутые запасные паруса. Капитан был греком, старым морским волком, похожим отчасти на обезьяну, отчасти на пивной бочонок на кривых ногах, которые, однако, ходили по доскам палубы, словно на присосках, а шторм он чуял за несколько часов до начала. За свою долгую жизнь он избороздил вдоль и поперек все известные моря. Звали его Базилис Манипулос, а корабль назывался «Морская звезда». Первого сентября 1053 года они покинули Барселону.

 

42     

Лисистрата

Лагерь Рамона Беренгера, ноябрь 1053 года

Ужасный папский вердикт об отлучении прибыл еще до окончания года, и теперь необходимость дать графству наследника стала еще более насущной. Графиня, устав от бесконечных разлук с мужем, после долгих раздумий решила отправиться к нему сама.

Лагерь был разбит на холме, откуда хорошо просматривалась река Эбро. Эрменьоль д'Уржель явился по первому зову, чтобы поддержать своего кузена Рамона Беренгера I, графа Барселонского, в войне с Мухаммедом II, халифом Тортосы, который отказался выдать заложников. Каталонское войско было многочисленно, во главе стоял самый цвет каталонского дворянства, жаждущий отомстить сынам ислама за то, что год назад они вторглись на земли Пенедеса и разрушили город Манресу. Целое море шатров раскинулось от берега реки до вершины холма. Графа задался целью осадить Тортосу, устрашив ее жителей видом огромного войска и осадных машин, и тем самым заставить халифа решить, что лучше согласиться на почетный мир и отдать заложников, чем бессильно наблюдать гибель города.

Небольшая кавалькада была уже совсем близко. Графиня Альмодис, придворная дама Лионор и крошечный советник ехали в карете, запряженной шестеркой лошадейи, с кучером на козлах и форейтором, сидящим верхом на одной из передних лошадей. Тяжелую карету сопровождала охрана из восьми вооруженных всадников. Графиня, отдернув кожаную шторку на окне, выглянула наружу и окликнула одного из рыцарей, скакавшего вровень с каретой:

— Мой верный Жильбер, сколько ещё до лагеря?

Сеньора д' Эструка, делившего с графиней все опасности и тяготы на пути в Барселону, граф теперь назначил командиром стражи Альмодис.

— Сеньора, лагерь уже виден. Если будем ехать с такой же скоростью, то еще до наступления темноты будем на месте.

— Скажите кучеру, чтобы подстегнул лошадей. Я хочу сделать сюрприз мужу, прибыв в лагерь еще до захода солнца.

— Как прикажете, графиня.

Альмодис вновь опустила шторку. Крики кучера и свист кнута над головами лошадей дали понять, что ее пожелание исполнено.

Часовой у главного входа подал условный сигнал, и караульный в мгновение ока взобрался на вышку по верёвочной лестнице — узнать, что за странная процессия приближается к лагерю. Взглянув из-под ладони, он разглядел дорожную карету в окружении вооруженных всадников, а присмотревшись, заметил, что над каретой, как и на копье одного из рыцарей, развеваются вымпелы цветов Барселонского графского дома.

С высоты тут же загремел его голос:

— Стража, стройся!

Отдыхающие воины выскочили из шатров, не успев даже толком надеть доспехи. Когда неизвестная кавалькада приблизилась, дорогу ей преградила внушительная фигура офицера, за его спиной толпились остальные воины. Капитан, сопровождающий Альмодис, и командир войска обменялись приветствиями.

— Эй, там, на карауле!

— Кто едет?

— Графиня Барселонская, донья Альмодис де ла Марш, и ее свита.

— Соизвольте немного подождать, я обязан это проверить.

Когда офицер уже готовился спуститься со сторожевой вышки, Альмодис выглянула в окно кареты и произнесла:

— Посмотрите на меня хорошенько, а заодно дайте посмотреть на вас. Я хочу увидеть лицо офицера, который после того, как я проделала столь долгий путь, пытается помешать моей встрече с мужем, графом Барселонским.

Офицер оцепенел, но через мгновение сумел взять себя в руки и отдал приказ:

— Открыть ворота! Приказываю трубить в фанфары и бить в барабаны, приветствуя Альмодис де ла Марш, графиню Барселонскую!

Согласно вестготской и римской традиции, огромный шатер Рамона Беренгера и такой же шатер его кузена, Эрменьоля д'Уржеля, стояли в самом центре лагеря, на перекрестке двух дорог. Оба шатра были круглыми и с конической крышей, хотя к шатру графа примыкала еще и гостиная квадратной формы, отделенная от основного помещения тяжелой портьерой из дамаста. Здесь был большой стол, за которым граф проводил совещания с капитанами, по одну сторону от него стояла большая ширма из пяти частей, за которой скрывалась складная походная кровать, а по другую — небольшой алтарь, там граф молил Господа об удаче в бою и благодарил за победу.

В эту минуту оба кузена как раз совещались с инженерами, разложившими на столе пергамент с чертежами осадных орудий и башен.

Рев труб и бой барабанов возвестил о том, что после долгих дней унылого ожидания произошло нечто непредвиденное.

Граф велел позвать Гуалберта Амата, и тот немедленно явился.

— Ступайте, посмотрите, что там случилось, и доложите, кто это к нам пожаловал в неурочный час, — велел ему граф.

— Как прикажете, сеньор.

Амат бросился выполнять приказ, а кузены вернулись к своему занятию.

Сенешаль отправился на шум. Застыв у входа в шатер своего сеньора, он с изумлением наблюдал, как из кареты, не дожидаясь помощи кучера, выбирается Альмодис, открыв дверцу и спустив подножку. Дама поднесла палец к губам, призывая к молчанию.

Растерянность сенешаля весьма позабавила графиню.

— Мой добрый Амат, я буду вам благодарна, если вы мне поможете и никому ничего не скажете. Вам как настоящему воину должно быть известно, что внезапность — залог победы. Но позаботьтесь о моих людях — им нужно отдохнуть, поесть, расседлать и накормить лошадей.

Бедный Амат, только теперь узнавший графиню и все еще опомнившийся от удивления, поприветствовал Жильбера д'Эструка, с улыбкой наблюдающего за этой забавной сценой с высоты седла.

Без долгих церемоний Альмодис вошла в шатер мужа. Подойдя к портьере, отделявшую зал советов от остальной части шатра, она сняла плащ и повесила его на крючок из полированного металла в прихожей. Контуры платья соблазнительно очерчивали грудь. Судя по ровному гулу голосов изнутри, граф даже не подозревал об ожидающем его сюрпризе. Альмодис глубоко вздохнула и резким движением отдернула портьеру. Ради того, чтобы увидеть восхищение и изумление на лицах мужа и всех присутствующих, стоило проделать такой долгий путь.

В шатре воцарилась мертвая тишина. Потом офицеры один за другим начали подниматься и, подобрав оружие, покидать шатер. Все знали, какой трудный путь проделала графиня, чтобы увидеться с мужем.

Наконец, графская чета осталась наедине.

— Любовь моя, я будто сплю и вижу волшебный сон, — произнёс граф.

— Я вовсе не сон. Пощупайте — я живая.

Рамон бросился к ней и, схватив за плечи, повалил на ложе.

Когда он уже начал сбрасывать одежду, Альмодис остановила мужа, положив руку ему на грудь.

— Ах, нет, Рамон, — промурлыкала она. — Есть время для любви, а есть время для беседы, и время для любви ещё не настало.

— Но...

Альмодис нежно провела пальчиком по губам мужа и произнесла:

— Всему свое время. Вы ведь прибыли сюда не просто так? А если хотите получить меня, то освободите заложников из Тортосы, и в ту же ночь я буду ваша, страстная и покорная, как никогда прежде.