— Hronia Polla!

— Hronia Polla! Hronia Polla!

— Спасибо, дядя Базилиус, спасибо тетя Анастасия и дядя Трейси. Спасибо, что пришли. — У Тары от волнения сжалось горло. — Я так рада вас видеть. — Она улыбнулась и обняла всех троих сразу, но тут же очутилась, вместе с остальными, в медвежьих объятиях отца.

— Заходите, заходите. Вы припозднились. Mezethakia с четырех часов на столе. А сейчас уже половина пятого. Вина? Или узо? Пейте. Ешьте. Как вам моя взрослая Тара, моя прекрасная дочка? — Костас втянул девушку в их групповое объятие. — Моя младшенькая, моя Каллисти, она тоже прекрасна. — Затем он, пританцовывая, подтащил всю группу к Ники. — Мой сын не прекрасен, зато умен. Маргарита! — Маргарита, шаркая ногами, вытирая пот со лба кухонным полотенцем и широко улыбаясь, вышла из кухни. Костас и ее втащил в круг и заставил всех танцевать до тех пор, пока все по очереди не попадали на стулья от усталости. Костас разлегся на диване, вытер лицо полотенцем Маргариты и обозрел комнату с довольным выражением на лице. — Моя семья! Впервые за десять лет все вместе!

— Узо! Николас! Наливай! — Костас вскочил и быстро переставил стулья так, чтобы члены его семьи сидели вперемежку с гостями. Он обвел взглядом Леона, его родителей, двух постоянных официантов с их женами и Дорину, преподавательницу Ники. — Узо или вино для моих друзей… и друзей моей дочери? Пейте и ешьте! Узо или вино? — И он, довольный, отправился назад на диван.

Базилиус поднялся и вытащил из своей сумки две бутылки вина.

— А может, домашней «Mavrodaphne»?

Маргарита схватила одну бутылку и направилась в кухню.

— «Mavrodaphne» для мамы! Кэлли, возьми красивый фужер, отнеси на кухню и помоги немного, ладно?

Тара присела на подлокотник кресла, в котором сидел Леон, с бокалом вина. Леон улыбнулся ей и в изумлении покачал головой.

— Я ни слова не понимаю, но, похоже, здесь все друг к другу хорошо относятся.

Зазвонил телефон, и Костас сорвался с дивана, чтобы взять трубку.

— «Mavrodaphne» — довольно сладкое фруктовое вино, которое греки делают сами, — объяснила Тара. — Mezethakia, в переводе «закуска», призвана вызвать аппетит. — Она обмакнула кусок хлеба, psomi, в соус цвета семги. — Это tarama — греческая рыбная икра. — И положила хлеб в рот Леону.

— Ах да, — вспомнил он. — Мы ели ее в той таверне, увитой виноградными лозами, верно? Но что сказали тебе твои дяди и тетя, как только вошли?

— Hronia Polla переводится как «много лет». Так всегда здороваются с человеком, чей день рождения отмечается.

Тара взяла две тарелки с подноса и протянула их родителям Леона.

— Yiaourti skordalia — йогурт, огурцы, чеснок, это еще один соус для psomi. Tiropetes — сырные треугольники, spanakopetes — пирожки из шпината и сыра, dolmadakia — свернутые виноградные листья, keftaidakia — мясные биточки.

— А где loukanika?

— Да, вы правы. — Тара повернулась к дяде Трейси. — Забыла их выставить. Они все еще на кухне.

— Я принесу, — предложила Анастасия, — а заодно помогу твоей маме. — И поспешила на кухню.

— Loukanika, — продолжила Тара, — греческие колбаски. Как видишь, мы любим поесть. Glendi означает «приятное времяпрепровождение», то есть хорошее житье-бытье, хорошее вино и хорошая еда.

— Хорошее времяпрепровождение, все верно, но надо помнить, жизнь не только игра, еще и работа, — добавил вернувшийся в комнату Костас. — Это Димитриос звонил, — добавил он.

— Димитриос? Из Афин? — Тара встала и направилась к телефону.

— Не суетись! Поговорить с ним лично через двадцать минут. Он только что приехать и звонить из гостиницы, сказать, что теперь в городе. Он даже не знает, что сегодня День благодарения. Кто знает о День благодарения в Греция? Но я ему сказать, мы празднуем этот день вместе с твоими именинами и пригласил прийти. Теперь мы можем показать греку, что американские греки еще не разучились готовить!

Рука Леона с пирожком со шпинатом застыла в воздухе. Какого черта Димитриосу делать в Америке? Чтобы спутать ему все карты?

Тара молитвенно сжала руки.

— Слава Богу. Я знала, он прилетит, чтобы помочь мне с выставкой.

Хелен Скиллмен протянула свой бокал за добавкой вина.

— Ужасно нравится! — воскликнула она. — Будто пьешь карамель с лакрицей.

— Осторожно, ма, — предупредил Леон. — А то слипнешься.

— Кто у вас готовит, Костас? — спросила Хелен. — Вы или Маргарита?

— Вместе. Наши рецепты передаются из поколения в поколение. Книги про греческую кухню, которые издавать в Америка, — это не то. Совсем не то. Ты должен наблюдать за свой мать и бабушка. Тогда можно выучить все маленький деталь, которые обычно не записывать в рецепте. — Он пожал плечами. — Но ни один из моих детей не желать смотреть. Ни один не способен больше, чем разогреть замороженная пицца. Мы с Маргаритой надеемся, когда у наших детей будут дети, — при этом он многозначительно взглянул на Тару и Леона, — некоторые внуки захотеть посмотреть и продолжить традиции.

Леонард Скиллмен положил tarama на хлеб.

— Зато я оценил. Вкусно невероятно. Спасибо, что разделили этот день с нами, Костас.

— Если моя дочь и ваш сын делить ночи, то их родителям надо поделить дни, — сказал Костас. Он усмехался, и все собравшиеся замерли от таких смелых слов. Затем его глаза снова повеселели. — Давайте заводить музыка, — предложил он. — Одно вам нужно знать — греческий день пира продолжаться вечно. Есть всю ночь нельзя, поэтому мы танцевать, петь и рассказывать. Потому что мы… потому что мы экуменисты. — Костас замолчали, подняв лохматые брови, оглядел присутствующих, чтобы определить, какое впечатление произвело это сложное слово. Он остался доволен — всех отвисли челюсти. — Да, мы экуменисты! Мы мешаем греческие именины с днем рождения Америки и национальным праздником. Таре, если она будет хорошей девочкой, даже придется распаковывать подарки. Раньше мы просили ее станцевать… — Он робко взглянул на дочь, но она решительно покачала головой. — Но теперь нам шоу будет показывать Кэлли. Кэлли! Иди сюда и сыграй нам!

Кэлли выскочила из кухни с пылающими щеками. Она вытаскивала из духовки баранью ногу.

— Здесь хоть прохладнее! — воскликнула она. — Ладно, папа. Но после ты разрешишь мне выпить немного вина. — Пожалуйста, папа, молча умоляли ее глаза.

— Договорились! Теперь играй. И без ошибок. У нас гости! — Костас звучно поцеловал дочь, наполнил вином небольшой бокал и поставил его на пианино. Затем повернулся к собравшимся. — Мне бы брать с вас входную плату, чтобы послушать этого талантливого ребенка. Что будем слушать? Греческое или классическое?

— И то и другое, — ответил Леонард Скиллмен.

— Но сначала классику, — добавила Дорина.

Тара слушала музыку, и взгляд ее скользил по комнате: выцветшее коричневое пианино, тусклый линолеум на полу, слабый блеск рецины и потускневшая краска на стенах. Она ощущала одновременно аромат чайной розы — духи Дорины, — и лимона, и чеснока из кухни. Она заметила, что руки у Леонарда Скиллмена изящные и красивые, а у ее отца — большие и мозолистые. Ее дяди, слушая музыку, сидели так неподвижно, что походили на свои собственные изображения на старых фотографиях.

Наблюдавший за ней Леон взял ее руку, молча поднес к губам и поцеловал.

Кэлли закончила вещь изысканным арпеджио, через бурное крещендо перешла к другой пьесе и завершила ее так же блистательно.

— Вот! — Она повернула раскрасневшееся лицо к собравшимся и сама захлопала в ладоши. Ее отец стоял и тоже с энтузиазмом хлопал огромными ладонями. Лицо расплылось от гордости.

— Ну, что я вам говорил? Чувствуете талант? — крикнул он, стараясь перекрыть общий шум. — Это моя дочь!

Леонард Скиллмен подошел к пианино и прошептал что-то на ухо Кэлли. Она кивнула, повернулась к пианино и снова заиграла. Леонард, стоя за ее спиной, положил одну руку на басы, другую на высокие ноты и принялся ей подыгрывать. Маргарита и Анастасия выскочили из кухни, чтобы послушать, а Костас стоял посередине комнаты и довольно улыбался. Когда они доиграли, Леонард подал Кэлли бокал вина.

— Вы правы, — сказал он Костасу, — она очень талантлива.

— Разумеется! — раздался голос от порога. — Почему ты мне не сказала, Тара, что у тебя в семье звезда?

— Димитриос! — Тара кинулась к нему, обняла и втащила в комнату. — Ой, как я рада тебя видеть! Почему ты не предупредил, что приезжаешь?

— Хотел устроить тебе сюрприз.

«У тебя получилось», — подумал Леон. Он подошел, чтобы пожать ему руку и помочь представить его гостям.

Кэлли следила за Леоном, который двигался по комнате, свободно болтая со всеми. «Совсем как мистер Готард, — подумала она, — он всегда знает, что нужно делать». Папа же просто предоставил бы мистеру Коконасу самому знакомиться и находить дорогу к столу. Она исподтишка взглянула на отца Леона, который снова сидел на диване рядом с женой. До чего они изысканы! «Почему у меня нет таких американских родителей, как они?» — огорченно подумала она. Из кухни появилась ее мать в домашних шлепанцах! Кэлли выпила свое вино и умоляющим взглядом попросила Ники налить еще. Ну и ладно! Она показала ему язык. Такой же, как отец! Когда пришла ее очередь пожать руку мистеру Коконасу, она в удивлении повернулась, потому что Леон взял ее руку и поцеловал. Совсем как в кино.

— Вы великолепно музыкой играли, Кэлли, — сказал он. Эти слова прозвучали музыкой в ее ушах.

Из кухни торопливо вышли Маргарита и Анастасия с блюдами картофеля и овощей, а также с большой кастрюлей bamies в томатном соусе — коронным блюдом Маргариты из окры. Лоб Маргариты блестел от пота.

— Костас, порежь барашка. Остальное все готово. Тара и Кэлли, принесите салат и суп. Поторопитесь! Костас! Барашек!

— Но сначала все должны смотреть, — возразил Костас и повел всех полюбоваться на целого барашка, жарившегося на открытом огне в камине в огромной ресторанной кухне. — Я уже много лет не готовил его целиком, по-старому, — торжественно объявил он. — А теперь садитесь. Ешьте! Скорее кончайте с супом, чтобы остальное не остыло.

— Ваш avgolemono великолепен. — Димитриос с удовольствием попробовал лимонный суп. — Для того, кто привык питаться в ресторанах, домашний суп — особое удовольствие.

— Сядьте и ешьте! — рявкнул Костас, когда два официанта вскочили, чтобы помочь ему с барашком. — Сегодня вы гости и друзья, а не служащие. Каждый сам ухаживает за собой. Сегодня мы — одна семья.

Тара повернулась к Дорине Свинг. Спокойная грация этой женщины интриговала ее весь вечер. Дорина вступала в разговор, только если ей было что сказать. Она явно получала удовольствие от еды и выпивки и внимательно слушала, причем не только из вежливости, как играла Кэлли. Это была миниатюрная женщина с обычной внешностью, но ее спокойная уверенность придавала ей определенное внутреннее сияние. Они сидели все вместе на одном конце стола — она, Леон, Дорина, Димитриос, Ники и мать Леона. Остальные, включая отца Леона, увлеклись обсуждением кулинарных рецептов на другом конце стола. Димитриос беседовал с Базилиусом, дядей Тары, который тоже родился в Греции.

— Я так рада, что познакомилась с вами, Дорина, — начала Тара. — Я видела картины Ники и не могу передать, какое огромное впечатление они произвели на меня. Вы — прекрасный преподаватель.

Дорина с нежностью посмотрела на Ники.

— Мне они тоже нравятся, — сказала она. — Но я считаю своей заслугой только обучение Ники технике. Ники давно уже превзошел все мои ожидания в тех областях, которым научить невозможно: зрелость содержания и индивидуальный стиль.

Хелен Скиллмен слушала и вспоминала те времена, когда она могла бы сказать то же самое о Леоне.

— Полагаю, вы имеете в виду объективное содержание, — автоматически вмешался Леон и тут же одернул себя: «Эй, осторожнее!»

— Верно, — согласилась Дорина, принимаясь за суп. — Но я полагаю, вы не согласны, Леон.

— Весь наш век не согласен. — Леон сверкнул очаровательной улыбкой. «Давай, не останавливайся, — подумал он. — Пусть Тара получит хотя бы намек на то, что ее ожидает». — Что касается меня, я занимаюсь искусством, которое продается. И мне наплевать на теории искусства.

Глаза Ники возбужденно загорелись.

— А что насчет искусства как процесса? В качестве школьного задания я сделал вещь из алебастра, которая была всего лишь процессом. Забавно получилось.

Леон поднял глаза к потолку.

— Все искусство — лишь «процесс», и всегда было таким. Хотя и это уже устарело. Теперь в искусстве главное — политика.

— Искусство — политика? Платон так говорил две тысячи лет назад! — возмутился дядя Базилиус. — Но Дорина на стороне Аристотеля. И Аристотель был прав!

Ники повернулся к Таре.

— Теперь поняла, о чем я говорил?

Тара ошеломленно смотрела на Леона. Не может быть, чтобы ему было наплевать на свою работу! Дорина улыбнулась Димитриосу.

— Так кто, по вашему мнению, прав, профессор? Платон или Аристотель?

Димитриос ушел от ответа.

— Боюсь, эта тема не способствует пищеварению.

— Вы абсолютно правы, — поддержала его Дорина. — Это неподходящая тема для беседы за ужином. Не хотите ли вы все в конце недели зайти ко мне в студию и посмотреть работы Ники? Там и поговорим. — Казалось, она с особым значением посмотрела на Димитриоса.

В ответ Димитриос улыбнулся Дорине, и Тара уловила в его улыбке некоторую неловкость. Пока они обсуждали детали будущего визита в студию, Тара решила испытать Леона: не может быть, чтобы ему было наплевать.

— Леон! На полях статьи Димитриоса в журнале ты сделал пометку относительно связи между красотой и искусством, следовательно, тебе не наплевать на теорию. Так что ты имел в виду?

Хелен Скиллмен резко подняла голову.

Леон сосредоточенно резал мясо. Прикроет ли его мать?

— Меня просто поразило наблюдение, — начал он, краем глаза наблюдая за матерью, — что почти на протяжении всей истории человек создавал предметы искусства, но только в определенных районах художники тяготели к прекрасному. Я просто подумал… — Он специально не договорил.

— Но это была важная мысль, — обратилась Хелен к сыну, как показалось Таре, с неуклюжей ласковостью. — Разве ты не думал, что прекрасное в искусстве зависит от жизненных ценностей? И что, если вещам, не имеющим цены, дается тот же статус, что и тем, которые обладают настоящей, вечной ценностью, тогда власть всех ценностей умаляется, а понятие прекрасного перестает быть стандартом оценки.

— Именно поэтому я терпеть не могу этого так называемого постмодернистского искусства, — вмешался в разговор дядя Базилиус. Тара и Ники обменялись взглядами. С чего бы дядя Базилиус ни начинал, закончит он всегда Аристотелем. Они знали это по многолетнему опыту. — И что это вообще означает — постмодернизм? Термин сам себе противоречит. И большая часть всех этих вещей откровенно безобразна. — Базилиус состроил гримасу. — Мне даже кажется, это уже вовсе не искусство. Это развлечение, забава, иногда вызов. Когда искусство теряет смысл, смысл теряет и жизнь. Как Аристотель…

Тара ласково смотрела на морщинистое, старое лицо дяди. Морщины говорили о долгой прожитой жизни. Морщины на лбу шли вверх и загибались на висках в вопросительные знаки. Морщины вокруг рта оптимистично стремились вверх. Морщины вокруг глаз тоже шли вверх и свидетельствовали об улыбчивости. Особо выделялись умные, проницательные глаза. Тара с детства знала: невозможно соврать, глядя в эти глаза, но и они никогда никому не лгали.

С другого конца стола донесся голос Костаса:

— Только не об Аристотеле снова. Мы слышали история о твоем памятнике уже сто раз.

Дядя Базилиус, в сущности, ничьим дядей не был, он был кузеном Костаса. Лет ему было примерно столько же. Базилиус оставил своего партнера в Афинах, а сам расширил свою маленькую компанию по морским перевозкам, открыв офис в Нью-Йорке. Довольно быстро оба они стали мультимиллионерами. Хотя его партнер до сих пор жил в Афинах, Базилиус не бывал в Греции уже много лет. Из-за происшествия с памятником.

Базилиус поморщился и ткнул вилкой в мясо на тарелке.

— Мало чеснока, Костас! — Затем повернулся к остальным. — Видите ли, я родился там же, где и Аристотель, — в Стагирусе. Конечно, Аристотель был гордостью наших мест. Так вот, когда я приехал в Америку и заработал много денег, как вы думаете, что я сделал для того маленького местечка, откуда я родом? Я вам скажу! Я потратил шестьдесят тысяч долларов на статую Аристотеля. Учтите, шестьдесят тысяч двадцать лет назад! Затем я отправил этот прекрасный подарок в свою родную деревню, чтобы памятник поставили на центральной площади. Это было сделано в честь этого человека, его идей и самого городка. Но так вышло… — Тара, Кэлли и Ники принялись убирать со стола грязную посуду. — Поверите ли, памятник простоял всего восемь месяцев. Политики и церковные власти — церковь стояла на той же площади — собрались и убрали его, спрятали мою статую в подвале церкви. Можете себе представить? Статую величайшего греческого философа, единственного человека, прославившего этот город, спрятать в подвале церкви! С той поры я в Грецию ни ногой. Греция Аристотеля исчезла давным-давно. Но это не самое печальное. Теперь здесь, в Америке, я каждый день вижу, как его величайшие идеи постепенно уничтожаются вместе с красотой. Может быть, Леон прав: искусство сегодня есть политика. Потому что сегодня все — политика. Когда умирает философия, грубая сила…

— О! Турецкий кофе! Обожаю! — Хелен Скиллмен протянула руку к крошечной чашечке, предложенной ей Кэлли.

— Что? — Лицо Базилиуса покраснело, выражая крайнее негодование. — Турецкий кофе?

Хелен беспомощно оглянулась на присутствующих.

— Это kafes. Кофе. Греческий кофе. Неважно, что мы научились его готовить у этих варваров-турков, которые завоевали нашу страну…

Тара быстро сунула мелочь в музыкальный автомат, зная, что бодрая народная музыка их родины вытащит всех на середину комнаты. Все, а она в особенности, должны помнить, что нынешний день — праздник. Сегодня не место конфликтам и разногласиям.

— Дядя Базилиус, не хотите потанцевать со мной? — Тара раскачивалась и хлопала в ладоши в такт музыки, но тут руководство взял на себя ее отец. После того как мужчины сняли пиджаки и закатали рукава рубашек, он вытащил из кармана носовой платок, дал один его конец Базилиусу и начал групповой танец, который исключал все противоречия. Через несколько минут за столом уже никто не сидел, и все: греки, американцы и те, кто не знал своей страны, — принялись танцевать. Тара взглянула на Димитриоса, который оказался рядом с ней в этот радостный день, и вспомнила слова из его статьи: «За радость!»

Внезапно Тара обратила внимание на изящество и плавность его движений, и ей пришло в голову, что, хотя она танцевала с ним в этом этническом стиле сотни раз в Греции, здесь, среди «иностранцев», он казался совсем иным. Кроме ее отца и Базилиуса, все остальные получали простое удовольствие от необычных ритмов греческой музыки, не имея представления о том, каких духовных глубин можно достичь через эти движения. Теперь она видела перед собой Димитриоса, танцующего от всей души и передающего с помощью физических движений всю свою сущность, все то, что сделало его личностью и мужчиной. Все это промелькнуло в ее мозгу неосознанно, и в эту долю секунды она поняла, каким исключительным был ее учитель и близкий друг. Он напоминал ей тореро, стройного и собранного, сконцентрировавшегося на единственной цели, которая движет каждым его шагом и жестом. И Тара поняла: величие — это объединение приобретенных знаний, сноровки, опыта, дисциплины, стиля и красоты в единое целое, в некую метафизическую основу жизни: в случае с тореро — в танец, побеждающий смерть; в случае Димитриоса — в танец, восхваляющий жизнь.

Вдохновленная и глубоко тронутая видом Димитриоса, полностью отдавшегося радости танца, она, продолжая танцевать, направилась к Леону, решительно бросив все только что возникшие сомнения. В конце концов, это ее день рождения!

— Как тебе нравится эта музыка и танцы? — поддразнила она его.

Леон, наблюдая за ее плавными и раскованными движениями, вспомнил, как тогда, в Греции, он описывал Готардам «танец живота», исполняемый Тарой. Какое грубое описание таких изящных движений! Трудно поверить, что ему могло прийти в голову такое сравнение, не говоря уже о том, что он сподобился его высказать.

Тара подняла обе руки и, пощелкивая пальцами, отвернулась от него, а затем, взяв за руку Димитриоса, приблизилась к Леону и так продолжала танцевать между ними, улыбаясь обоим.

— В этой музыке радость. Радость жизни.

Леон быстро оттащил ее от Димитриоса и, прижав к себе, начал кружиться с ней по комнате.

— А если так? — прошептал он ей на ухо. Маргарита, направлявшаяся в кухню, чтобы отнести туда большую кастрюлю с bamies, остановилась и, держа кастрюлю в одной руке, другой обняла Леона за талию.

— Кэлли, — крикнула она, — возьми кастрюлю!

Кэлли подпрыгнула к ним и скользнула под другую руку Леона.

— Нет! — крикнула она, стараясь перекричать шум. — Кастрюля тебе, мне Леон!

Маргарита отпустила Леона и направилась в кухню, двигая широкими бедрами в такт музыки.

Леон отстранил Кэлли от себя и взял ее за руку, чтобы войти с ней в общий круг, но она обняла его свободной рукой за шею и, прижавшись к нему, заставила двигаться в дальний конец комнаты.

Пораженный, Леон почувствовал ее твердые, молодые груди, когда она прижалась к нему всем телом и отдалась чувственному ритму движений под только ей слышную музыку. Он посмотрел вниз на ее полузакрытые глаза. Какого черта?.. Затем он почувствовал, как ее разъяренный брат вырвал ее из его рук, и увидел, как она исчезает в кухне.

Ники протащил сестру через кухню до дальней кладовки. Занятая раскладыванием сладостей на блюде, Маргарита не обратила на них внимания.

— Ты соображаешь, что делаешь? — прошипел Ники сквозь сжатые зубы. — Леон принадлежит Таре. И в любом случае, разве можно так себя вести?

— Каждая женщина за себя! — огрызнулась Кэлли, вырывая руку, и рассмеялась ему прямо в лицо. — Обожаю брачные танцы! — Она начала извиваться, подражая танцу стриптизерши.

Удар был не слишком сильным, Ники лишь дал ей пощечину, но его слова обожгли ей душу:

— Дешевая потаскушка!

Кэлли, почти ничего не видя сквозь слезы, села на ящик с консервированными помидорами и впилась ногтями в деревянные планки.

Ники ворвался в комнату, где все продолжали танцевать, и, пытаясь успокоиться, схватил за руку с одной стороны отца, с другой — Дорину. Он позволил музыке смыть гнев с его лица. Затем его внезапно охватили совсем другие чувства: он ринулся к отцу, схватил его в медвежьи объятия, и оба они танцевали до тех пор, пока вместе не свалились в кресло. Костас, пытаясь перевести дыхание, крикнул:

— Базилиус, потанцуй с моим сыном. Совсем меня умотал.

Базилиус схватил Ники за руку, а Костас потянулся за стаканом с вином, вытирая со лба пот и довольно улыбаясь. Он поднял стакан и произнес тост, обращаясь ко всем собравшимся.

— Счастливого Дня благодарения! — Он ухмыльнулся. — Сегодня вам надо благодарить меня за то, что привез свою семью в Америку!

Дорина взяла под руку Димитриоса и улыбнулась, глядя ему в глаза.

— Придете ко мне выпить чаю? — спросила она.

— Обязательно.

— Прекрасно. — Она вытащила шпильки из волос, и Димитриос, пораженный, увидел, как густые волосы медового цвета рассыпались по ее спине. В золотой массе виднелось несколько седых прядей.

Ники, теперь связанный с дядей Базилиусом платком, таращился на покачивающиеся бедра Дорины и длинную волну волос, которая еще больше подчеркивала движение. Ему еще никогда не приходилось видеть эту строгую женщину с распущенными волосами. Сейчас она выглядела молодой, полной надежд. Тара сидела на коленях у Леона в углу комнаты и тихо с ним разговаривала. Кэлли вернулась в комнату и налила себе «узо». Ники решил не обращать на нее внимания.

— Десерт! — объявила Маргарита, входя в комнату с подносом, и задержалась на мгновение, чтобы отпить глоток вина из стакана Анастасии. — Идите все сюда! Десерт! Ешьте!

— Опять есть? Уже поздно. Нам пора домой, — сказала Хелен. Но охотно подошла вместе с мужем к столу, чтобы обозреть новое великолепие.

Маргарита по очереди показывала на принесенные сладости.

— Baklava, медовый пирог; Galatoboureko, торт с заварным кремом; Kourabiedes, печенье с миндалем и грецкими орехами…

— Совершенно воздушное, — перебил Костас, возвращаясь к столу, чтобы принять эстафету, — Koulourakia, печенье с кунжутом, Fenikia, медовое печенье, Ravani…

— И, — торжественно заявил дядя Базилиус, входя в комнату с розовым тортом, на котором горели свечи, — американский именинный торт в день американского праздника для нашей Тары, американской девушки!

«Так ли это?» — Леон и Димитриос одновременно молча задали себе этот вопрос.

Кэлли с надутым видом сидела около пианино и потягивала свое вино. Никто даже не заметил, что она налила себе второй стакан. Никто, кроме Ники. Он ничего не сказал, только отвернулся. «Американская девушка? — раздраженно подумала она. — Я — единственная американская девушка в этой комнате».

Потом все спели «С днем рождения!», и Маргарита с Ники внесли в комнату подарки. Тара занялась свертками, а остальные принялись за десерт.

Когда Тара дошла до пакета с подарком родителей, Костас и Маргарита перестали есть.

— Оно было вручную связано моей матерью, — пояснила Маргарита.

— Мы думали подарить его тебе на свадьбу, но сегодня такой особый случай, ты впервые дома за такой длинный время, и мы решили подарить его тебе сегодня.

Тара достала из коробки одеяло и накинула себе на плечи, как шаль, сразу ощутив тепло семьи, истории и друзей. Мягкая тонкая шерсть была окаймлена золотом. Обычный для Греции рисунок.

— Подожди, — внезапно остановил ее Костас, — ты не должна накидывать его на плечи. Ведь у тебя есть подарок Леона! Тара, покажи его всем.

Когда она вернулась, демонстрируя своего песца под всеобщие охи и ахи, Димитриос вдруг с удивлением услышал собственный голос:

— Но когда ты будешь носить это дома, в Греции? — Он сильно покраснел.

— Она дома! — рявкнул Костас. — Возможно, — он взглянул на Леона, — она здесь и останется.

Хелен Скиллмен схватила мужа за руку, ища поддержки. Ее душил гнев. Сначала он соврал насчет заметок на полях, а теперь это. Взятка? «Хотя Тара как раз та сила, которая сможет вернуть Леона к жизни», — подумала она.

Дорина видела, что Димитриос наблюдает за Тарой, расслышала его слова и разглядела боль в его глазах. Она сразу обо всем догадалась и огорчилась, потому что ее сразу же потянуло к этому мужчине. Она собрала волосы в пучок на затылке и закрепила одной-единственной шпилькой.

— Вы не проводите меня домой, Димитриос? — спросила она. — Темно, мне неприятно ходить одной.

Ники, не поднимая головы, опустил очередное печенье в мед. Дорина никогда в жизни ничего не боялась.

Димитриос помог Дорине надеть пальто, обрадовавшись возможности уйти пораньше, чтобы никто не подумал, что он крутится вокруг Тары с Леоном. Пожимая Таре руку, он прошептал:

— Я привез тебе подарок из Греции. Не могли бы мы отпраздновать твой день рождения одни, завтра вечером? Могу я пригласить тебя поужинать?

Слава Богу, что он не догадался принести ей свой подарок сегодня. Это манто! Димитриос наклонился, чтобы, как обычно, поцеловать ее в лоб, но затем передумал. Возможно, придется начинать соревнование, хотя он и не слишком к этому приспособлен. Он решительно взял Тару за подбородок и легонько поцеловал в губы.

— Да, конечно, — сказала она, — я так счастлива, что ты приехал. — Тара радостно обняла его. — Покойной ночи, Дорина. Увидимся через пару дней.

Леонард Скиллмен пожал руки всем присутствующим.

— Нам тоже пора. У нас ведь довольно дальняя дорога. — Он повернулся к Таре и Леону и раскинул руки, чтобы обнять их обоих.

— Не уходите! Поешьте еще сладостей! Мы еще не собираемся расходиться! — настаивал Костас.

Тара, все еще в ореоле голубого песца, вышла с родителями Леона в прихожую.

— Спасибо, что пришли, — улыбнулась она. — Спасибо вам за вашего прекрасного сына. — Она наклонилась и поцеловала Хелен в щеку.

Хелен повернулась и посмотрела ей прямо в глаза.

— Тара, почему вы решили, что пометки на полях журнала сделаны Леоном? Он сам вам это сказал?

Тара от неожиданности не сразу нашлась с ответом. Вопрос показался ей несколько неуместным.

— Ну да. Хотя не совсем. Я нашла журнал на его столе и решила, что пометки его. А почему вы спрашиваете?

— Когда вы высказали такое предположение, Леон вас поправил? Вы когда-нибудь видели почерк Леона?

Что за вопросы!

— Ну, — медленно проговорила Тара, — когда я упомянула о них, Леон сказал, что он часто оставляет пометки на полях, это помогает ему думать. А что касается почерка… — она вспомнила надпись на клочке бумаги в кармане манто, которую ей не удалось прочесть — было слишком темно, а Леон, прочитав записку, выбросил клочок, — мы никогда не переписывались. Почему вы задаете эти вопросы? Я не понимаю.

Зеленые глаза Хелен, почти такие же, как у Леона, только светлее, смотрели на нее с сочувствием, но твердо.

— Я прошу прощения за то, что говорю вам об этом здесь и в такой день, но для этого никогда не будет подходящего времени и места. Заметки на полях «L'Ancienne» сделаны мною, не Леоном. Мысли и идеи тоже мои, а не моего сына. Вы сказали, что сын попросил вас подождать до открытия музея и только тогда он покажет вам свои работы. Я настоятельно советую вам познакомиться с ними как можно скорее. Для вас, возможно, несущественно, каким искусством он занимается, но для меня это имеет огромное значение. Каким бы Леон ни был, он остается Скиллменом. А Скиллмены не лгут. Я действительно от души поздравляю вас с вашим праздником, — она надела пальто, которое подал ей Леонард, — я очень надеюсь, что будущее Леона будет связано с вами. Но я не хочу участвовать в его обмане. Простите меня. Доброй ночи, Тара.

Тара оторопело смотрела ей вслед. Кто же Леон на самом деле? Необходимо выяснить это незамедлительно.