Перри обнаружил жену в гостиной, где она сидела в одиночестве. Никто не открыл ему дверь, так что пришлось воспользоваться своим ключом, чего, он был уверен, никогда раньше не делал. Пришлось также самому повесить пальто в шкаф. Тоже необычное событие. И теперь Блэр одна сидит в гостиной. Не пьет. Не читает. Не играет на рояле. Вообще не делает ничего. Просто сидит. Даже музыку не слушает.

Перри направился к бару. В ведерке нет льда. Он налил себе виски в стакан и кинул туда два кубика льда из морозильника. Затем осторожно повернулся к жене. Что-то было неладно.

— Что случилось? Где Майк и Мэри? Что ты тут делаешь одна?

Блэр даже не взглянула на него. Она сидела, сложив руки на коленях, и рассматривала их. Ногти покрашены в красный цвет, как обычно. Но голос звучал слабо.

— Я на сегодня всех отпустила.

— Что ты имеешь в виду — всех? И Уильяма? Если я правильно помню, у нас сегодня гости к ужину, и он должен был их встречать. Так ведь? — Никакого ответа. — Блэр? — Терпение Перри начало иссякать. — Где наши слуги? Где наши коктейли? Чего это ты тут сидишь, как потерянная душа?

Блэр взглянула на мужа с настоящей мольбой в глазах и сжала руки еще сильнее, чтобы не поддаться панике, которая постепенно наваливалась на нее в течение всего дня. В этот вечер она решила разобраться в себе.

— Перри, что ты любишь?

— Блэр! — Перри шлепнулся на диван рядом с ней. Недоумение сменилось гневом. — Отвечай же!

Она снова взглянула на руки.

— Я отпустила всех на сегодня и отменила ужин, чтобы иметь возможность побыть одной у себя дома. Знаешь, Перри, я ведь никогда не бывала одна в собственном доме? И это очень странно. Я знаю, что хочу быть здесь одна, но я не знаю, что здесь делать.

— Блэр! — Перри встал и пошел к телефону. — Ты, наверное, заболела. Я вызову Мэри и позвоню врачу. Какого врача ты предпочитаешь? Для головы или для тела?

— Не надо звать слуг. Я же сказала — я их отпустила.

— Значит, ты их отпустила. А я собираюсь вызвать их снова. Они же живут здесь!

— Не сегодня. Я сняла им номера в гостинице.

— Что ты сделала? — Перри так и замер с телефонной трубкой в руке. — Нет, Блэр, ты действительно заболела.

Блэр снова посмотрела на него. На этот раз он заметил в ее глазах смятение. А может быть, страх?

— Нет. Хотя, возможно. Перри, пожалуйста, ответь мне. Что ты любишь?

— Что за вопрос? Я люблю все, что я делаю, иначе я бы этого не делал. Я люблю тебя, детей, своих родителей. Я люблю забавных малышек, и я люблю лед в ведерке, когда прихожу домой. Блэр, знаешь, это все на тебя очень не похоже.

— Да, знаю. Но я спросила тебя потому, что сама я не знаю, что я люблю. С той поры, как мы вернулись из Палм-Бич… Я не знаю… То есть, конечно, я люблю тебя, детей и маму, но вас я люблю автоматически. Мне бы хотелось знать, что я выбрала, чтобы полюбить? Возьми, к примеру, Тару. Она любит свою работу. Она ее выбрала, потому что любит.

— Блэр! Мы всего три дня как вернулись. Это же смешно. Ты разогнала слуг и отменила ужин, чтобы подумать, что ты любишь! Конечно, после такого события нужна разрядка, тем более что у тебя впереди еще открытие музея. Но постарайся вспомнить, зачем ты затевала эту вечеринку и почему взялась за строительство нового крыла. Потому что ты любишь искусство. — Она наконец сосредоточилась на нем. Он продолжал: — Послушай, ты любишь одежду. В прошлом году ты потратила двести тысяч долларов на тряпки, и это не считая мехов. Ты любишь обставлять дом. Один Бог ведает, сколько ты объехала, чтобы добыть эту вазу четырнадцатого века. Будет тебе кукситься! Давай улыбнись, как ты умеешь улыбаться, и мы пойдем куда-нибудь поужинать. Как насчет «У мамы Розы»? Там обязательно будет кое-кто из наших знакомых, мы съедим лазанью, и ты сразу почувствуешь себя лучше.

— Нет, я не люблю украшать интерьер. Просто принято этим заниматься. Я что хочу сказать, дом должен быть меблирован. И мне не нравятся тряпки. В смысле, я их не люблю. И я не люблю искусство. Это просто игрушка, как и все остальное. Что я сама делаю, кроме как даю деньги и собираю их с других? Архитектор, выбранный моей матерью, спроектировал здание. Кронан, хотя ему это было ненавистно, наполнил его предметами искусства. Ох, Перри, большинство людей на вечеринке были нуворишами. Им повезло. Они заработали свои деньги с помощью профессии, которую выбрали. Они могли стать тем, кем захотели.

— А ты не могла? У тебя всего-навсего хандра.

— Нет. От нас ожидают, что мы будем теми, кто мы есть, потому что мы такими родились. Разве ты не понимаешь, что я хочу сказать? Что я люблю из того, что я сама выбрала? Когда человек любит, он любит что-то из всего другого. Людям, у которых нет денег, приходится выбирать. Каждое поколение движется от одного экономического образа жизни к другому. Только мы никуда не движемся. Мы просто есть, и делаем и любим то, что нам положено.

— Чепуха. Такие люди, как мы, делают самые разные вещи, включая работу. Они тоже работают. Декораторами. Дизайнерами. Редакторами.

— Да, но только в определенных сферах. Даже наши дети, которые будут работать, — не потому, что в этом есть нужда, а потому, что это стало принято в светских кругах, — даже они очень ограничены в своем выборе. Что все скажут, если Мишель вдруг заведет себе маленький бутик и станет торговать одеждой, как когда-то Фло? Ее будут считать просто торгашкой. Такого никогда не примут. — Блэр помолчала. — Послушай, я уже много лет хотела переспать с Кронаном Хагеном. Он всегда умудрялся увильнуть. Не потому, что очень любит свою жену или еще из-за какой-то подобной ерунды, а потому что он любит Бога. А Бог сказал: «Нет!» Сегодня я с ним обедала и впервые попробовала понять, почему мне всегда хотелось переспать с ним. Я не влюблена в него. Мне он даже не очень нравится. Но и неприязни к нему я не испытываю. Понимаешь? У меня не больше причин хотеть переспать с ним, чем было резонов выйти за тебя замуж. Просто так сложилось. Я чувствую себя рыбой, которую несет по течению, рот открыт, глотаю все, что ни попадется. И все наши друзья такие же. Один говорит другому: почему бы тебе не стать редактором в нашем издательстве? И не потому, что ты что-то знаешь о литературе, а потому, что, если ты будешь у нас работать, мы сможем публиковать мемуары многих хорошо известных наших друзей и они будут продаваться на ура из-за своего имени. А другой говорит: почему бы тебе не заняться устройством интерьеров? У тебя есть вкус, и все твои друзья станут твоими клиентами. Это все взаимосвязанная игра влияний и громких имен. И эти люди делают карьеры, глотают профессии точно так же, как я заглатываю мир искусства.

— Блэр, — Перри поставил стакан на стойку бара, — у тебя и в самом деле хандра. Все мы точно те, кем хотим быть, мы любим тех, кого хотим любить, и делаем то, что хотим делать. Например, сейчас я хочу пойти в ресторан «У мамы Розы». Присоединяйся, если надумаешь. Тебе необходимо посмеяться и развлечься.

— Да, но разве ты не видишь? Я ведь никогда и не думала о том, чтобы что-то делать. Я даже готовить не умею. Господи, попытайся понять, Перри. Совсем немногие из нас действительно выбирают.

— Спокойной ночи, Блэр. Позаботься, чтобы прислуга вернулась к утру.

Блэр направилась было к бару, но остановилась. Нет, пить она не будет. На нее навалилась паника. Нет, это просто скука. Все пройдет, нужно только успокоиться. Но не с помощью того, что может помешать ей думать. Или чувствовать. Сегодня никаких заменителей. Никакого алкоголя. Никаких наркотиков. Никакого общения и секса с Перри лишь потому, что больше нечем заняться. Нет! Кроме того, она все еще злилась на него. Не за то, что он переспал с той девицей Соммерс, этого можно было ожидать, но за то, что повел ее в их спальню. Они с Перри всегда придерживались негласного уговора: никаких загулов в супружеской постели, хотя бы из уважения к детям. Она этого правила всегда придерживалась. А он не только нарушил этот уговор, но и пренебрег своими обязанностями хозяина дома. Когда он наконец удосужился спуститься вниз, то был уже в таком улете, что пользы от него не было никакой. По его вялым движением и исходящему от него запаху горького миндаля было очевидно, что они увлеклись героином. Нет, ей не хотелось сегодня быть с Перри. И уж точно не с Леоном. Она и на него ужасно злилась. Он отказался заниматься с ней сексом. Отказался! Да ей никогда в жизни никто не отказывал! Она снова легла на диван.

Слава Богу, что эта вечеринка уже позади. Если не считать значительных пожертвований, которые ей удалось собрать, сам прием был полной катастрофой. Даже мать вела себя неприлично. Блэр никогда не замечала такого с ее стороны. И она знала, в чем причина. Она видела, как кипела ее мать под маской сдержанности, когда Перри повел Денни в их спальню. Сначала эта девка попыталась оскорбить Маргарет в ее же собственном доме, а затем нагло завлекла мужа ее дочери в постель у всех на глазах. Разумеется, всем остальным было глубоко наплевать, все веселились от души, но мать была вне себя. Да и сама Блэр не получила от вечеринки абсолютно никакого удовольствия. Кроме отвратительного поведения Перри, в ее плохом настроении виновата некоторым образом и эта Тара Нифороус. Блэр пожалела, что пригласила ее. Тара была идеальным гостем, очаровательным и симпатичным, но в ее сдержанности невольно чувствовался молчаливый упрек всем присутствующим.

Блэр поднялась и решительно тряхнула головой. Сегодня она зла на весь мир. Ей хотелось побыть одной. Так вот, она одна. И она что-нибудь сделает в одиночестве. Вот только что?

Она пошла на кухню и открыла холодильник. Надо попробовать самой приготовить себе ужин. Это будет хорошим началом.

Блэр захлопнула дверцу холодильника. Должна же быть хоть одна вещь, которую она любит, причем по собственному выбору. Она снова встряхнула головой, как бы отбрасывая гнетущее беспокойство. Завтра обязательно нужно поездить верхом.

Ликленд! Ну, конечно! Она выбрала его!

Блэр кинулась наверх в спальню, вытащила из шкафа костюм для верховой езды и бросила его на постель, радуясь тому, что можно что-то делать. Она поедет кататься верхом прямо сейчас!

Уильям не ответил. Почему? Потому что она отпустила его на ночь, вот почему. Блэр громко расхохоталась. Перри прав. На нее напала хандра.

Таксист оказался моложавым. Не слишком привлекателен, но это неважно. После того как она сунула ему бумажку в сто долларов, он согласился отвезти ее в Нью-Джерси.

— Чем вы еще занимаетесь, водитель? — спросила Блэр, внезапно снова вернув себе свое привычное хорошее настроение. Большинство таксистов любят поболтать и, за исключением водителей из третьих стран, подрабатывают на такси, одновременно занимаясь чем-то еще. Возможно, это не такое уж везение — принадлежать к среднему классу.

Молодой человек посмотрел на нее в зеркало заднего вида.

— Меня зовут Дин Фалтон. Я актер.

«Как и мы все», — подумала Блэр.

За городом было темно. Машины попадались редко. Извилистые дороги Нью-Джерси были еще более пустынными, чем магистрали между штатами.

— Послушайте, не хочу лезть не в свое дело, но с чего это вы вдруг отправились ночью в такую даль да еще в одиночестве?

— Хочу поздороваться с конем, которого люблю. И прокатиться на нем утром.

— Похоже, вы его сильно любите. Уже здорово поздно.

— Люблю, — подтвердила Блэр. Я действительно его люблю, подумала она. Я почувствую это, когда увижу его. Уверена, обязательно так и будет.

Около конюшни было темно, но водитель такси направил свет фар на дверь, пока она искала выключатель. Затем Блэр решительным шагом вошла в конюшню.

Он был прекрасен. Она вывела Ликленда из денника и одной рукой похлопала по мускулистому боку. Гнедой жеребец задрожал от ее прикосновения. Блэр медленно провела рукой по телу жеребца, ощущая глубокое удовлетворение оттого, что он принадлежит ей, что она любит его и восхищается им. Она вывела жеребца на манеж. Таксист шел за ней с седлом, но не успел он подойти ближе, как появился Билл Дениер — он жил со своей женой на втором этаже каретного сарая. Билл ухаживал за двумя поколениями лошадей Готардов.

— А, это вы, мисс Блэр. Могу я спросить, что привело вас сюда в такое время? — поинтересовался он без всякого интереса. — Ведь вы не собираетесь прокатиться на нем сейчас, мисс Блэр?

— Привет, Билл. Да, именно это я и собираюсь сделать. Немного по кругу, а потом длинная прогулка на рассвете. Я так по нему соскучилась.

Билл Дениер оседлал Ликленда, затем молча прислонился к перилам. Насколько ему было известно, Блэр Готард никогда ни по кому и ни по чему не скучала. Никогда не высказывала симпатии ни к одной из своих лошадей и, хотя она объявила Ликленда своим любимцем, ездила на нем очень редко. Но уж если она на него садилась, то спуску ему не давала. Билл всегда считал, что ей просто требуется встряска. Он смотрел, как она идет, плавно переходя с аллюра на аллюр, спина прямая, руки расслаблены.

Билл Дениер следил за Блэр восхищенным взглядом. Она смотрелась великолепно. Длинные светлые волосы струились по грубой ткани ее твидового жакета. Какая все-таки неуравновешенная женщина. Заявиться сюда среди ночи, только чтобы поездить верхом. Что же, богатые могут делать все, что им заблагорассудится. Блэр наклонилась и погладила шею лошади.

— Давай, большой мальчик, — прошептала она, — заставь меня почувствовать.

Животное охотно отзывалось на каждое движение ее колен, на малейшее движение ее руки, точно так, как каждый мужчина повиновался ей в постели. Но где же это ощущение? Злость заставила ее пришпорить лошадь. Где это ощущение?

Блэр снова зло впилась шпорами в бока жеребца и продолжала его пришпоривать, пока он не увеличил свою скорость втрое. Она напряженно стремилась вперед, как будто скорость могла подавить нарастающую панику. Нет, не панику — беспокойство. Не внутренний страх, всего лишь беспокойство. Ликленд вдруг сдавленно заржал и споткнулся…

Блэр резко остановила лошадь, глядя вниз, на его голову, и дыша так же тяжело, как и жеребец.

Билл подбежал, когда она спешивалась, вырвал из ее рук поводья, как будто спасая жеребца, и увел спотыкающегося Ликленда в конюшню. Такого он никогда в жизни не видел.

Блэр продолжала дрожать, но дышала уже нормально и с гордостью отметила про себя, что голос ее звучал твердо, когда она произнесла слова, заставившие Билла застыть на месте — ему показалось, что он неправильно понял ее команду.

— Пристрели его, — приказала она.

— Простите, мэм, что вы сказали?

— Я велела, Билл Дениер, пристрелить его.

— Пристрелить? — Конюх потряс головой, будто пробуждаясь от сна. — Пристрелить Ликленда?

Блэр наклонила голову в сторону таксиста.

— Не мистера же Фалтона я прошу тебя пристрелить.

Билл машинально подошел поближе к жеребцу, как будто хотел его защитить. Женщина не казалась ни пьяной, ни обдолбанной, но обращалась с животным безжалостно.

— Я не понимаю, мисс Блэр, — осторожно сказал он. — Вы что, так шутите?

Лицо Блэр стало жестким. Никакая это не шутка, черт бы его побрал. Черт бы их всех побрал. Если она действительно любит этого коня и увидит, как он умирает, то что-то почувствует. Пожертвовав единственным существом, которое действительно ей дорого, она в конечном итоге что-то почувствует. Должна почувствовать.

— Разумеется, это не шутка. Делай, как я говорю. Он больше не доставляет мне удовольствия.

— Вы рехнулись? — Билл почти взвизгнул. — Это же лучший жеребец в штате. Он стоит четверть миллиона долларов!

— Билл Дениер, чей это жеребец? — Глаза Блэр опасно вспыхнули. Она бросала ему вызов — посмеет ли он ослушаться.

— Ну, конечно, он ваш, мэм, но я хочу сказать… я просто не могу. Не можете же вы в самом деле…

— Если ты не можешь, тогда это сделаю я. Я знаю, где ружье, хотя полагаю, что управляюсь я с ним не так ловко, как ты.

Дениер долго молча смотрел на нее. Если она и впрямь выстрелит в несчастное животное, Ликленд может мучиться. Он вгляделся в ее лицо. Неужели выстрелит? Затем перевел взгляд на таксиста. Молодой парень тупо смотрел на Блэр. Дениер снова взглянул на нее — на этот раз с отвращением — и понял: да, она выстрелит.

Он пошел в сарай, вернулся с ружьем и, не говоря ни слова, выстрелил жеребцу в висок. Потом без всякого выражения на лице повернулся и вошел в сарай, где его вырвало. И только после этого он заплакал.

Блэр смотрела широко открытыми сухими глазами на груду, которая только что была Ликлендом. Билл выстрелил так аккуратно, что крови почти не было. Казалось, жеребец уснул.

Она ждала, когда появится боль, когда потекут слезы. Хотя бы боль.

Таксист потер глаза.

— Ну вы и дикая дамочка, — тихо сказал он.

Блэр внезапно рассмеялась, облегченно вздохнув. Этот вздох пронесся сквозь нее как свежий холодный ветер. Дрожь прошла. Все позади.

Боли не было. Не будет и слез. Слезы, кипевшие внутри, умерли вместе с лошадью. Дело сделано. Она убила того, кого любила больше всего в мире. Но одновременно она убила и страх, что ее жизнь, она сама — бессмысленны. Этот рубеж преодолен. Она никогда снова не почувствует беспокойства.