Тара опустилась на пол у подножия наполовину очищенной мраморной статуи мужчины. Прислонилась к мрамору и закрыла глаза.

— Римские ублюдки, — сказала она. — Что они сделали с этой бронзовой фигурой пятого века, почему она лежит среди всего этого хлама?

— Что ты такое говоришь, Тара? — возбужденно возразил ей Димитриос. — Разве ты не понимаешь, что это означает для экспедиции в целом? Теперь мы можем с уверенностью датировать каждую нашу находку. Мы можем так много узнать! Пиратский корабль — уже достаточно важное открытие, но именно эта дата и римский корабль — это просто потрясающе. Мимо этой находки не пройдет ни одно археологическое сообщество.

— Я знаю. Я рада. Наверное, я просто устала.

Время близилось к полночи. Все их коллеги покинули музей много часов назад, но Тара и Димитриос продолжали работать, пока, всего несколько минут назад, не поздравили друг друга с удачей.

Перед их возвращением в Афины один из ныряльщиков нашел странную металлическую лампу, которая поставила в тупик всю команду. Даже после того как музейные химики сняли многовековые наслоения, загадка оставалась неразгаданной.

И только сегодня Тара заметала, что лампа напоминает кучку небрежно ссыпанных монет. И тогда тайна перестала быть тайной. Весь коллектив остался, чтобы разобрать эту кучу, спаянную вместе химическим воздействием моря, на десять отдельных кусков. Это и оказались монеты, но откуда и какого периода еще предстояло установить.

Тара и Димитриос, оставшись после работы, пытались определить их происхождение, понимая: как только они установят страну и время их выпуска, станет точно известно, чей древний груз они так успешно подняли со дна Эгейского моря.

Они понимали, насколько важна их находка. Монеты оказались римскими. Они даже дату установили — 88 год до нашей эры. В этот исторический период Рим распространил свою власть на весь Древний мир, греки время от времени поднимали восстания против завоевателей, и римляне, наказывая восставших, посылали корабли в беспокойные районы для грабежа. И 88 год был как раз тем годом, когда Афины присоединились к другим бунтующим городам. По-видимому, этот римский корабль, подобно одному из кораблей знаменитого генерала Суллы, два года спустя, выйдя из Греции, сбился с пути, потерпел катастрофу и не смог вернуться домой с трофеями.

— Почему у тебя такой усталый вид? Ты регулярно с ним встречаешься? — Голос Димитриоса был резким, таким Тара его никогда не слышала.

Она удивленно выпрямилась:

— Откуда ты знаешь?

Димитриос собрал монеты в аккуратный столбик.

— Это же видно невооруженным глазом, дорогая. Женщины, которые думают, что они влюблены, не умеют это скрывать. — Он пальцем толкнул монеты, снова рассыпав их.

— Димитриос! — Его сарказм больно ранил ее. Она встала и начала собирать разбросанные по столу книги. — Как это на тебя не похоже — позволять себе замечания по поводу моей личной жизни.

— А разве я не часть твоей личной жизни? Разве мы не друзья? — Он снова сложил монеты в аккуратную стопку. Он ненавидел себя за эти расспросы, но ему нужно было знать, как далеко зашло ее увлечение.

— Разумеется. Но ты же понимаешь, что я имею в виду, — ту часть моей жизни.

— Разве я не знал всех твоих мужчин с той поры, когда ты в двадцать два года приехала ко мне учиться?

— Димитриос! Ради Бога! — Тара хлопнула книгой по столу. — Послушать тебя, так их были десятки. Ты прекрасно знаешь, за десять лет я влюблялась, или думала, что влюблялась, дважды, и одно мое увлечение длилось два года!

— И оба мужчины были прекрасны внешне. Как та скульптура, которую ты так любишь. Как один из твоих богов. — Димитриос пристроил бронзового атлета поверх столбика монет.

— Я… — Тара снова взялась за книги, чтобы скрыть слезы. Впервые за все года, что она его знала, Димитриос разговаривал с ней таким резким тоном. — Я все надеялась, что внутренний мир совпадет с внешним обликом.

— Тара. — Его голос смягчился, отчего ей стало еще обиднее. Он аккуратно поставил фигурку на стол и постучал по голове атлета пальцем. — Тебе никогда не приходило в голову, что ты влюблялась в героический идеал, не соотнося его с реальным миром, реальными мужчинами?

Она смутилась, боясь взглянуть на него.

— Димитриос, пожалуйста. Ты можешь учить меня всему, что касается богов, сделанных из мрамора и бронзы, но только не тех, что из плоти и крови.

— Тара, каким, по-твоему, должен быть мужчина? — продолжал настаивать он.

Она отвела взгляд в сторону, но ответила:

— Наверное, таким, каким хочет видеть его любая женщина. Уверенным. Целеустремленным. Независимого мышления. С интеллектуальными амбициями. Умеющим рисковать и радоваться жизни.

Димитриос рассмеялся так, как смеялся обычно.

— Моя дорогая Тара. Начну с того, что большинство женщин не ищут в мужчинах этих качеств. А почему в этом перечне отсутствует внешность? — спросил он, но, заметив, что она раздраженно передернула плечами, сменил тон, заговорил более осторожно. — Допустим, некий мужчина обладает всеми этими качествами, но внешне он самый обычный человек?

Она круто повернулась к нему.

— Но тогда я вообще могу его не заметить!

— Да, я знаю, — сказал Димитриос. «Еще как знаю», — подумал он. — Но давай допустим, что ты ищешь не по тем признакам. Ты и по работе знаешь, насколько обманчивой может быть внешность.

— Нет, — решительно возразила Тара. — На этот раз я не ошибаюсь. Ты слышал, как он говорит о древних цивилизациях. Он много знает и в моей области. У нас столько общего!

На секунду Димитриосу захотелось закатить ей пощечину. Столько общего? С этим насквозь фальшивым типом? Ужаснувшись своему порыву, он быстро сунул портфель под мышку и заставил себя успокоиться. Затем подошел к Таре и поцеловал ее в лоб, как было у них принято.

— Не спеши, дорогая, — только и проговорил он, ничего другого не придумав. Разве он мог сказать: вообще остановись, ты же знаешь, что принадлежишь мне? — Пожалуйста, Тара!

Она удивленно смотрела на него.

Он высказал свои тайные мысли вслух!

— Забудь о римлянах, — запинаясь, произнес он, пытаясь скрыть свое замешательство. — Думай только о своем атлете. — Он направился к выходу. — И постарайся отдохнуть.

Когда дверь за Димитриосом закрылась, Тара устало опустилась к подножию статуи. Было жарко. «Все разумные люди в это время обретаются на островах», — подумала она. А они так рано вернулись в Афины: экспедиция истратила все деньги, отведенные на сезон, и теперь придется ждать следующего лета, чтобы продолжить работу в том замечательном месте. Она пребывала в отвратительном настроении, ей казалось, до следующего лета еще сто лет. Она расстегнула блузку, позволив ей распахнуться, сняла сандалии и снова прислонилась к мраморной статуе. Сквозь тонкую блузку она холодила спину и уже не казалась живой. Пот, как слезы, стекал по лицу Тары. Она сердито вытерла щеки. Почему она так резко разговаривала с Димитриосом? Даже швырнула книгу на стол. Что он такое в ней затронул, что поднял из глубины души? Страх? Страх чего? Что она никогда не встретит мужчину, который полностью удовлетворит ее? Вину? По какому поводу? За свои тридцать два года она мало любила, а когда такое случалось, выбор был не так уж плох, просто в конечном итоге ее потребности оказывались неудовлетворенными. Нет, вина тут ни при чем.

Страх. Да, это был страх. Что ее страшило? Что Леон Скиллмен окажется не тем, за кого она его принимает? Нет, на этот раз она не могла ошибиться.

Но что она вообще знает о нем? Она примерно представляла, что он знает, но как насчет того, что он думает? Он всячески избегал разговоров о своей работе, даже когда она на него давила. Но на то могло быть много причин. Он намеренно касался ее, когда они танцевали. Но за две недели их знакомства ни разу не попытался обнять ее, хотя танцевал очень близко к ней и не прятал желания в глазах.

Почему тогда она беспокоится? Потому что он стрелял по акулам? Потому что дружил с таким ничтожеством, как Перри Готард? Потому что он — пора в этом признаться — не обнимал и не целовал ее, чего ей так безумно хотелось. Она снова прижалась к твердому мрамору.

Но ведь я никогда не хотела просто кого-нибудь, возразила она самой себе. Даже в качестве друга. Мне нужно было воплощение моих идеалов. Тут Димитриос прав. И потому нельзя позволить гормонам, мгновенной «химии», делать выводы. Так можно здорово ошибиться. А с такой «химией», как у Леона, ей еще не приходилось сталкиваться. Он был таким… мужчиной. Она взглянула на мраморную статую. Не богом. Мужчиной. Впервые в жизни Тара поняла: до чего соблазнительно отпустить тормоза и… Прекрати! Это девчоночий порыв. «Не спеши!» — сказал Димитриос.

Как вообще могла она сердиться на Димитриоса? Даже на мгновение? Тара посмотрела на стол, за которым они проработали столько часов. Римские монеты снова были уложены в аккуратную стопку. Рядом с ними стоял ее атлет. Она никогда не нашла бы этой бронзовой фигурки, если бы не Димитриос и его терпеливое обучение ее всем сложностям морской археологии. Он всегда напоминал ей, что не следует торопиться, особенно при глубоких погружениях.

— Тут легкость обманчива, — говорил он. — Статистически дайвинг более опасен, чем прыжки с парашютом. — Она тогда снисходительно улыбнулась, не веря ни единому его слову.

— Если ты вдруг окажешься в летящем самолете и на тебя наденут парашют, ты прыгнешь? — спросил он.

Еще одна улыбка.

— Так и в этом случае. Нельзя прыгать в совершенно иной мир, глубоко в море, не узнав прежде, чего от него можно ожидать и что делать в случае опасности. Только если ты твердо знаешь, что делаешь, можешь расслабиться и получить удовольствие. Так что не спеши.

Сначала они с Димитриосом часами ныряли в строгом соответствии с установленными правилами, на тридцать пять футов, затем сидели на дне и учились дышать из одного баллона, то есть по тому самому методу, который, возможно, спас их тогда от акул. Он всегда находился в поле ее видимости во время самых страшных этапов тренировки: сбрасывания всего оборудования на дно и свободного подъема на поверхность, при непрерывном выдыхании воздуха из легких, чтобы избежать скопления азота. «Выдохни и пошла!» — одними губами говорил Димитриос на глубине в сорок футов. Только позже он разрешил ей спускаться на большую глубину и делать то, что хочется, открывать невероятные чудеса подводного мира: гигантских губок, кораллы, более золотые по цвету, чем пиратские клады, рыбу-ангела, уводящую ее вглубь, как будто рай лежит внизу, а не наверху. И главное, спрятанные во всем этом царстве ее древние сокровища.

И после каждого занятия Димитриос обязательно говорил:

— Не гони себя так. Найди свой собственный контролируемый ритм.

Даже позже, став опытным аквалангистом, Тара иногда ловила предупреждающий взгляд за стеклом его маски. Это обычно случалось, когда она слишком ретиво рылась в грунте, поднимая муть и теряя драгоценные минуты, отведенные им на погружение.

Контролируемый ритм? Тара нахмурилась. Контроль не был ее характерной чертой. Она всегда отличалась нетерпеливостью. Ее естественный ритм — это прыгнуть как можно глубже и сразу рвануть вперед, впитывая всю красоту, встречающуюся на пути. Еще с детства она помнила предупредительные нотации своего отца — иногда мягкие, как у Димитриоса, иногда резкие. Когда она была подростком и, собираясь на первое свидание, вся обвешалась побрякушками, он снял их, одну за другой, чтобы показать, в чем ее ошибка. И, верный себе, дал ей общий совет:

— Жизнь она тоже как украшения, моя упрямица. Если сомневаешься, не делай. Подожди, пока не убедишься, что права, тогда действуй. Время оно, по большей части, твой хороший друг.

— А как же в неожиданных случаях? — дерзко спросила она.

Отец поднял кустистую бровь. Ему нравился ее характер, хотя он не одобрял ее манеру возражать. Но ответил он ей серьезно, на своем не совсем правильном английском:

— Как раз поэтому и в остальные случаи нужно не торопиться, пусть работает голова. Тогда, если вдруг придет неожиданность и не будет времени думать, за тебя сработают твои рефлексы, ты будешь как летчик в небе, который летает на автопилоте.

Димитриос вслед за отцом продолжил ее обучение.

— Не спеши с выводами, пока не собрала все факты, — говорил он, подразумевая археологию. — Нам неважно, в чем заключается правда, нам лишь необходимо ее знать. Не торопись, моя дорогая.

От прикосновения к холодному мрамору Тара почувствовала себя неуютно. Хорошо бы прислониться к теплой груди Леона! Она закрыла глаза, вспоминая, как положила голову ему на плечо, когда они танцевали под виноградными гроздьями, и она ощущала его чисто мужской запах в открытом вороте рубашки. Тара печально вздохнула: снова ее заносит. Хорошо, что Леону хватает ума «не спешить» — она тут ни при чем. Не то чтобы она легко прыгала в постель с малознакомым мужчиной. Нет, она всегда была осторожна в своем выборе, но Леон не был похож ни на кого из ее знакомых. Он был мечтой, богом, спустившимся на землю.

Леон стоял в дверях мастерской и наблюдал за ней. Глаза закрыты, полностью погружена в свои мысли, легкая морщинка на лбу выдает внутреннее напряжение.

Тара звонила ему в гостиницу несколько часов назад, чтобы предупредить: она не может с ним поужинать, поскольку ей придется работать допоздна. Но Леон все равно пришел к музею и просидел весь вечер в угловом кафе, наблюдая, как расходятся служащие. Это должно случиться сегодня. Истекал срок, так что с отменой свидания считаться не приходилось. Итак, он выпил несколько бокалов вина и проследил, как около девяти часов здание покинули несколько служащих. Затем заказал еду. Затем почитал газету. Выпил рюмку метаксы. Наконец, несколько минут назад, он увидел, как ушел Димитриос. Следовательно, скоро должна появиться и Тара. Но она не появилась, и тогда он вошел в музей через дверь, ведущую в мастерскую. Она сидела на полу у грубо очищенной, обломанной мраморной статуи, абсолютно ничего вокруг себя не замечая, и его в том числе.

Он оглядел мастерскую. «Эти люди — вне времени, — подумал он. — Закопались в обломках прошлого, когда весь мир стремится в будущее со скоростью света». Виновато вспомнил, что и его самого когда-то влекло прошлое. Но все это он пережил давным-давно.

Тем не менее Леон прекрасно понимал, что как раз его знания прошлого и привлекли к нему Тару. Перри был прав: к ней требовался особый подход. Но как бы то ни было, сегодня она должна принадлежать ему. Завтра он получит деревянную свистульку Перри.

Он сделал шаг в комнату. Да, она вполне готова. Но не расстегнутая блузка и влажные спутанные волосы заставили его отказаться от прежней оригинальной идеи — увлечь ее на прогулку при лунном свете у Акрополя. Ему все сказали напряженные линии у рта, говорящие о желании. Он потратил на нее две недели, но теперь она была готова. Это случится здесь.

— Ты знаешь… — Как будто издалека послышался голос Леона. Тара вздрогнула и подняла голову.

Леон, довольный ее смущением, продолжил:

— Блэр полностью ошибалась. Ты совсем не похожа на богиню.

Он прошел мимо нее и остановился у другой мраморной фигуры, на этот раз женской, на некотором расстоянии от нее, мимоходом заметив, что она не застегнула блузку, даже когда он оказался к ней спиной. Леон игриво коснулся пальцем носа богини.

— Видишь? — спросил он, поддразнивая ее. — Совсем не похож. Твой не такой прямой… Вот здесь.

Он переместил ладонь на волосы статуи.

— И здесь тоже — у тебя не такие длинные. Или… вот здесь. — Он провел большим пальцем по плечу богини и очертил обнаженную грудь. — Не такие большие.

Тара не понимала, чего ей хочется больше: то ли застегнуть блузку, то ли, ощутив пробудившееся вдруг желание, распахнуть ее шире. Она почувствовала, как между грудей стекает струйкой капелька пота, другая сбегает по спине. Что за игру он затеял?

Ладонь Леона скользнула по мраморному бедру, затем назад, за спину. Пальцы обхватили ягодицу статуи.

— И не такие круглые вот здесь. — Рука задержалась на ягодице. — Но, как ты знаешь, греки не изображали реального человека, обычного человека. Они изображали героя, атлета или человеческий идеал в форме бога. Физическое совершенство было лишь отражением внутреннего мира. Но это неважно, — его глаза все еще дразнили ее, — потому что я предпочитаю реальных женщин богиням.

Тара медленно и неуверенно встала. Она хотела его больше, чем хотела чего-либо в жизни. Совет Димитриоса был выброшен ее разумом. Значит, он оставлял решение за ней. Он дает ей возможность принять или «не заметить» настоящее значение его игры. Она могла все проигнорировать, ответив усталой улыбкой. Могла рассмеяться его шутке. Или, встретив его вызов лицом к лицу, продолжить игру. Тара поднялась и негромко хмыкнула.

— Ты ведь тоже не бог, — сказала она хрипло, но с теплотой в голосе. Она провела ладонью по гладкой, мускулистой груди статуи, к которой только что прислонялась. Затем оценивающе взглянула на Леона. — Ну, — признала она, — разве что немного… вот здесь.

Тара опустила руку на мраморное бедро.

— Но не здесь. — Она задумчиво пожевала губами. — Разве что немного… здесь? — неохотно согласилась она и пробежала пальцами по виску статуи. — А как насчет разума? Разве внешность всегда отражает внутреннее содержание? Это мне еще предстоит выяснить. «Возлюбленный Пан и все другие боги, которые населяют это место, дайте мне красоту, отраженную в душе; и пусть человек внешне и внутренне будет единым». — Тара с вызовом взглянула на него, ожидая, сможет ли он назвать источник этой цитаты.

Она не почувствовала, как он схватил ее за запястье. Лишь ощутила напряжение в плече и жесткость мрамора, потому что, прошептав ей на ухо: «Федра, глупенькая», Леон повернул ее и прижал к груди статуи. Она ощутила и страх и радость, когда он прижался к ней всем телом; спиной она чувствовала холодную жесткость мускулов статуи и одновременно мягкость губ реального мужчины на своих губах, а затем на груди. Ей показалось, что в этот момент она принадлежит им обоим. Тара почувствовала его руку на своем бедре, ощутила, как энергия уходит из нее и тут же наполняется она новой, как будто его руки одновременно и брали и давали. Она услышала, как он еще что-то сказал, когда они опускались на пол, а может, то был стон боли или радости, она не разобрала. Но это не имело значения, потому что слова потеряли всякий смысл.

И Леон, словно вдруг воспарив в космос, почувствовал, каким требовательным становится ее ожившее тело, и, подчиняясь его требованиям, забыл обо всем, а в голове его осталась одна-единственная мысль: «Вот так и должно всегда быть».

Потом, когда они лежали и голова Леона покоилась на ее плече, Тара тихо рассмеялась, уткнувшись ему в волосы. Она была права! Не стоило медлить. Неожиданно Тара почувствовала, как легонько вздрагивает его тело, и решила: он тоже смеется, переживая тот же восторг, что и она, ту же внутреннюю легкость, победу в битве, которую оказалось так просто выиграть.

Но тут она ощутила влагу на своей груди.

Тара молча прижимала его к себе, изумляясь этим слезам, и только что пережитая эйфория превращалась в холодный ком внутри, а его слезы, унося покой из ее души, поселяли в ней боль и тревогу.