1

Тишины над озером Чад не бывало никогда. Дожди закончились уже несколько месяцев тому назад, и вода стояла очень низко. Остров являл собой простую кучу высушенной солнцем грязи посреди обширных зарослей тростника. Непрерывно скулил харматтан, без устали посыпавший песком деревья, хижины, волосы, одежды и потные обнаженные человеческие тела. Он хлестал по воде вдалеке, шуршал в траве, и держал все существа, населявшие озеро и его окрестности в настороженном и раздраженном состоянии.

Инга, жадно присосавшаяся к Канему, до боли прижавшая зубы к его зубам, тем не менее слышала все звуки, издаваемые живностью, скрывавшейся в темноте. Она различала крики лягушек-быков, сидевших во влажном иле, которым был окружен остров, и громкий рев бегемотов, наслаждавшихся своими бесконечными ваннами. Шумные ночи, тихие дни. Это был давно ушедший мир, и жизнь в нем она находила восхитительной и захватывающей, даже после того, как провела в нем уже два года. В ее голове раздавались даже те звуки, которых не могло уловить ухо — скорпионов, скрывающихся в пыли, крокодилов, скользящих в мелкой воде, безмолвный оргазм Серены.

Канем расслабился, навалился на нее всей тяжестью, прижав ее к пропитанному потом одеялу. А Фодио все продолжал свое дело. Фодио был нетороплив. Инга протянула руку, коснулась плеча Серены, и с усилием просунула пальцы между грудью Фодио и соском Серены. Она ощущала, как в дюйме от ее ладони часто и сильно колотится сердце. Если бы у меня были силы для того, чтобы вонзить пальцы в эту мягкую плоть, подумала она, я вырвала бы этот стучащий мускул и бросила его крокодилам, подумала Инга. Она часто представляла себе смерть Серены, и эта греза приводила ее в такой экстаз, пробудить который Канем не мог даже надеяться.

Но вот Фодио остановился, перекатился на одеяло, а потом подполз к двери хижины, отбросил в сторону занавес, позволив лунному свету прорезать темноту, и обвел пристальным взглядом безлюдное селение. Остров спал. Если кто-то из Последователей Бога и подозревал об этих полуночных встречах — но уж, конечно, не об их цели — все они были достаточно мудры для того, чтобы держать свои подозрения при себе.

Канем перекатился на спину между двумя женщинами, тяжело придавив руку Инги.

— Я говорил с Богом, — сказал он. — Его заменит Зобейр. Он объявит об этом Последователям еще до исхода года.

Инга улыбнулась. Канем так сильно хотел ее, до такой степени нуждался в ней, что боялся сообщать новости до того, из опасения, как бы она не рассердилась и отказала ему в близости.

— Его следует остановить, — произнесла Серена.

— Кто может остановить Бога? — Фодио сел подле нее. — Последователи сразу же изгонят того, кто осмелится бросить ему вызов.

— Тебе нечего сказать, Инга? — спросил Канем. — Это значит, что ты проиграла.

Инга высвободила руку из-под него, села, вытерла краем одеяла пот со лба и по очереди осмотрела каждого из присутствующих. На ее лице не было никакого выражения. Эмоции никогда не отражались на лице Инги. Каждая точеная черта этого лица изящно сочеталась с остальными, а целое было обрамлено серебристо-пепельными волосами, ниспадавшими на белые плечи, вдвойне потрясающие в этом мире брюнетов. Инга была порождением не пылающего юга, а застывшего севера, даже ее глаза, полуприкрытые длинными золотыми ресницами, напоминали серые льдины.

— Ты прав, — согласилась она, — я не сумела в достаточной мере повлиять на Бога. Но если его не удается убедить, значит его следует устранить. — Она ждала их реакции. Канем, ее Канем, так похожий на своего брата Фодио, высокий и широкоплечий, с высоким лбом, смелым подбородком, носом и губами, был из племени канембу. Эти двое мужчин были самыми красивыми из всех, которых ей когда-либо доводилось знать; голыми они представляли собой воплощение идеального телосложения и мускулатуры.

Сейчас у них был испуганный вид: ведь она просто выразила в словах их собственные самые затаенные мысли. Если бы Канем был в состоянии мыслить так же смело, как и поступать, то предстоящий переворот мог бы пройти совершенно незримо. Инга подумала об этом без горечи. Она все еще намеревалась использовать его, когда наступит время.

— И как ты собираешься сделать это? — голос Серены был тих. Негритянская девушка из племени фула была мала ростом, а немка высока. Ее волосы, столь же длинные и прямые как у Инги, были черны как полночь. Ее черты, столь же мелкие и тонкие, казались скорее отлитыми чем резными и потому создавали впечатление мягкости, которое подкреплялось уступчивым выражением слегка водянистых черных глаз. Ее груди были маленькими и острыми, а у Инги — налитыми и отвисшими; ее бедра были стройны как у мальчика, в то время как Инга выглядела способной радостно приветствовать весь мир и его брата-близнеца в шумящем лесу любви своего лона. Даже Инга, так хорошо разбирающаяся и в мужчинах и в женщинах, однажды сделала ошибку посчитав Серену ребенком. Но она не намеревалась повторять эту ошибку. Здесь в центре Чада она нашла себе истинный дом, физический и духовный, и не могла делить его с Сереной.

— Последователи будут мстить за него, — сказал Фодио.

— Они разорвут виновного в клочья, — подтвердил Канем.

— Виновного, — повторила Инга.

— То-есть? — в голосе Серены слышался настойчивый вопрос.

— В жизни мне довелось работать на очень многих людей, — ответила Инга,

— на западных и восточных немцев, на русских, на Гуннара Моэля и еще несколько лет — на англичан. Я знаю, где найти человека, который убивает за деньги. И не только за деньги.

— И он убьет для тебя? — спросил Канем.

— Для меня. Да.

— А что потом? — требовательно спросил Фодио. — Мы его наймем, и он может проболтаться о нашем участии. Как мы застрахуемся от его предательства?

Инга откинулась навзничь, положив голову в сияющем ореоле белых волос на живот Канема.

— Ты мог бы доверять мне, Фодио. Нас с ним ничего не будет связывать. А после того как он сделает свое дело, сам будет уничтожен.

— Слова… — промолвила Серена, как бы про себя. — Инга, как этот твой убийца сделает свое дело, если в Центре Вселенной нет и не может быть никакого оружия?

Инга улыбнулась.

— Этот человек не пользуется оружием. Он убивает голыми руками. Ты сможешь увидеть, Серена. Когда наступит время у тебя будет своя роль. Важная роль.

— Человек, убивающий голыми руками. И это действительно твой друг Инга?

— Не друг, — ответила та. — Кто угодно, только не друг.

 

2

— Остановите здесь, мистер Уайльд, — Бентон опустил стекло со своей стороны. — Вы получите хорошее представление о том, насколько легко будет снять ее с мели.

Уайльд затормозил, открыл дверь и вышел из «Альфы». Это был крупный человек, шести футов и двух дюймов росту; по широким плечам и сужавшемуся к бедрам торсу можно было заключить, что он находится в хорошей форме. Выдающиеся скулы и длинный подбородок выступали под загорелой кожей его продолговатого лица как каменные валуны; твердый прямой рот совершенно не гармонировал с обманчиво мягкими синими глазами. Темно-каштановые волосы уже начали редеть, но никакого намека на лысину пока не было. Это был человек, которому, судя по внешности, можно было доверять, или же, тоже судя по внешности, можно было опасаться, но вряд ли он мог ожидать всеобщей любви.

Он застегнул пальто и зашагал через док. Был отлив и под холодным серым майским небом маленькая гавань выглядела уныло. Пришвартованный катамаран стоял у причала на грязном дне почти прямо, и походил на птицу, ожидающую только тревожного шума, чтобы взмахнуть крыльями и улетать стремглав. Бентон стоял около судна. Продавец был коротеньким и пухлым и выглядел упитанным добродушным шутником. Он курил трубку, взирая на мир с видом терпимой умудренности. Но Уайльд озадачивал его.

— Вам доводилось ходить на катамаране?

— Нет.

— А вообще, ходить под парусом?

— Еще как, — ответил Уайльд. — По этому дну можно пройти и не завязнуть?

— Ну конечно. К тому же у нас пропасть времени. До прилива не меньше двух часов.

Уайльд последовал за ним вниз по каменным ступеням, дотронулся правой рукой до железного рельса-поручня и вздрогнул. Теперь это была непроизвольная реакция. Хрящи, разрушенные прикладом винтовки сотрудника КГБ той незабываемой ночью в Москве год назад, зажили. Так ему сказали, а рентгеновские лучи подтвердили эти слова. И все же, когда нужно было стиснуть кулак или что-то держать в руке, руку от кисти до плеча заполняла боль. Нанести сильный и точный удар этой рукой было немыслимо.

Ботинки Бентона оставляли глубокие следы на влажном песке.

— Я использую подвесной мотор в тридцать пять лошадиных сил. Он позволяет делать шесть узлов и весьма экономно расходовать бензин. Я всегда говорю, что хороший двигатель это первое дело.

— Да. — Уайльд засунул руки как можно глубже в карманы пальто. Мачты, суда, море… Эти воспоминания возвращались, как бурный весенний паводок. «Реджина А.», проваливающаяся в бушующее море невдалеке от Ханойского маяка

с Маритой Костик и мертвым Стерном в кокпите…«Зимородок» покоящийся, как и этот катамаран, у грязного причала; легкий крен предупредил его, что

убийца Кайзерита скрывается в форпике. После «Зимородка» он отказался от моря. Теперь он вернулся к нему. Из-за руки, и еще потому, что Мокка не

обращался к нему больше года. Он даже не знал, находится ли коммандер в Англии, или все еще замерзает в Сибири. Он не знал даже, существует ли еще Секция устранения, но подозревал, что если ее и закрыли, то никто не станет тратить время, сообщая ему об этом.

Бентон вскарабкался по трапу и вступил в огромный кокпит почти десяти футов шириной и шести глубиной. Он отпер люк и сдвинул его назад.

— Конечно, среди океанских яхт эта лодка кажется крошкой. Но в каждом из корпусов можно выпрямиться во весь рост.

Уайльд кивнул. Это была элегантная лодка, удобная лодка, он оценил это, и она не напоминала ему о других.

— Большой крен?

— Пять градусов максимум. Видите те бутылки? Я оставил их на столе вчера вечером. Все открытые. — Бентон усмехнулся. — Конечно, мистер Уайльд, это хитрость. Но они не то, что не упали, они даже не сдвинулись ни на дюйм, а ведь сегодня утром было изрядное волнение.

— Очень эффективно. — Уайльд спустился на две ступеньки в камбуз и прошел вперед, в каюту, занимавшую всю центральную часть корпуса. — Вы сказали три тысячи?

— Совершенно верно, мистер Уайльд. И еще примерно на тысячу всякой всячины. Вот этот радиопеленгатор новой модели, а мотор прошел капитальный ремонт. Я сказал бы, что вы совершаете выгодную сделку.

— Но все нужно еще как следует осмотреть.

— Кстати, вы не доберетесь ни до одной детали из хвойной древесины. Весь набор герметично укрыт обшивкой из стеклопластика.

Уайльд возвратился на палубу; в горло гавани начали забегать первые волны прилива.

— Агенты свяжутся с вами на этой неделе. — Он склонился к крыше каюты и выписал чек на три сотни фунтов. — Это устроит вас?

— О, несомненно, мистер Уайльд. И лодка становится вашей в ту же самую секунду, когда вы сможете сообщить мне окончательное решение.

— А это произойдет сразу же после того, как я получу полный доклад. — Уайльд вскарабкался по причальной стенке и направился назад к докам. Бентон поспешал следом. — Подвезти вас?

— Ах, нет, но все равно благодарю вас. Знаете, у меня здесь еще пара дел.

— Что ж, надеюсь, еще увидимся. — Уайльд сел за руль своей маленькой «Альфы», дал задний ход, пересек доки и проехал по заляпанному грязью проезду яхтенной верфи. Он затормозил в воротах, выводящих на шоссе, а потом, влившись в поток движения, позволил себе расслабиться: обе руки на баранке, плечи свободно развернуты, все тело ощущает мощь автомобиля, поднимающуюся от педалей вверх по ногам, чтобы встретиться с тем, чем бы оно ни было, что просачивалось вниз из его мозга.

Облегчение? Это был шаг, который он обдумывал очень долго, отклонял, а затем снова и снова возвращался к нему. Не только из-за воспоминаний. Дело в том, что если он возвратится к морю, это должно быть навсегда. Бывали случаи, когда он испытывал отчаянное побуждение выйти, накинуть на голову мешок, чтобы ничего не видеть, и броситься бегом в ночь, прочь от того, чем он был, от людей, создавших его, заставивших его плясать под их дудку. Не с самого начала. Для бывшего коммандо мысль о работе с группой прекрасно обученных и просто-напросто блестящих людей оказалась заманчивой, прямо-таки непреодолимой, даже несмотря на то, что конечным продуктом их работы была смерть. Он все еще был солдатом, а жизнь солдата связана со смертью, независимо от того, как он производит ее: с громким выстрелом, нажимая спусковой крючок, или же или тихо, одними руками. Инстинктивно он стиснул правой рукой баранку, и так же инстинктивно вздрогнул.

Солдат не уходит, думал он, пока его еще могут использовать. Он продолжает работать, до тех пор, пока он не износится до конца или не погибнет. Это затрудняло решение вопроса. Уайльд строил свои планы — ускользнуть в забвение — не, потому что провел в безделье целый год, нет, такие простои уже бывали в прошлом, и это являлись многообещающим предзнаменованием перемен в международных отношениях, а потому что и он знал, и они знали, что с ним покончено. Он видел это в их глазах, слышал в их голосах. После того, как человек попадал в руки к русским, его ценность сходила на нет. Рука пульсировала как больной зуб.

Он свернул с дороги на площадку перед одиноким пабом, стоящим в конце квартала зданий, имеющих одинаково заброшенный вид, открыл перчаточный ящик, закурил сигару «Бельфлер» и выпустил клуб дыма в потолок. Был и другой признак изменившихся времен. Прежде Джонас Уайльд пил, когда использовал женщин, автомобили, самолеты и суда. Алкоголь был нужен ему прежде всего для общения, он служил подспорьем для того, чтобы без шума достичь своих целей и не пробудить подозрений. Но с недавних пор он в полдень начал испытывать настоятельную потребность в выпивке. Полуденная выпивка накрывала серым облаком Москву, застреленного Кайзерита, Линн Лонгтри, Одали Перс н и девушку по имени Нона. Прежде всего девушку по имени Нона.

Он захлопнул дверцу машины и вошел в бар. Это было пустое помещение, напоминавшее пещеру, отделанную мрачным темным полированным деревом, и не менее мрачной ослепительно начищенной медью. На стенах висели многочисленные фотографии лошадей: содержатель заведения увлекался скачками, а может быть предполагал, что ими увлекаются его клиенты. Уайльд нажал на кнопку звонка, торчавшую сбоку стойки.

— Эй, хозяева!

Вышла молодая женщина; ее черные кудри ниспадали на бретельки белого почти чистого передника. Натянутый на животе, он подчеркивал изобилие пышной плоти. Если бы не нездоровый цвет лица и какая-то неопределенная неопрятность, угадывавшаяся во всем ее облике, она была бы симпатичной. Она улыбнулась Уайльду. Женщины неизменно улыбались Уайльду, те из них, кто любил мужчин — из-за скрытой энергии, которая ощущалась в его движениях, а те, кто ненавидел мужчин — из-за фасона и покроя его одежды.

— Доброе утро! — бодро воскликнула она. — Что вы закажете?

— Я думаю, что-нибудь экзотическое, — ответил Уайльд, — исполненное легкими зефирами тропических бризов. Пожалуй, мы сделаем «зомби».

— Причем отличный. А что это такое?

— Это — коктейль, моя радость. У тебя есть какой-нибудь приличный белый ром?

Она оглядела полки.

— Есть «бакарди».

— Ну, это даже чересчур хорошо для «зомби». Но все равно пойдет. Ты можешь налить две унции в миксер?

Она, фыркнув, выполнила указание.

— Получится крепко.

— А в этом весь смысл нашего занятия. Теперь выжми туда лимон.

Она умело выдавила сок из плода. Уайльд тем временем оглядел бар и, увидев газету, вспомнил о ежедневном ритуале, который скрупулезно выполнял в течение последних двенадцати лет, и лишь на этой неделе пренебрег им. Наверно, это было следствием прямо-таки юношеского волнения, охватившего его из-за катамарана.

— Что дальше? — спросила барменша.

— Дальше совсем просто. Унция апельсинового «кюрасао», унция ямайского рома, капелька «перно» и унция апельсинового сока. Затем нужно кинуть лед и хорошо взболтать. Но ни в коем случае не процеживать. А нет ли у тебя сегодняшней «Таймс»?

— Газету тоже положить в коктейль? — девушка не казалась удивленной.

— Нет, газету для меня. Я просмотрю ее, пока ты будешь готовить эту смесь.

— Мы не получаем «Таймс». Но чуть дальше по дороге есть газетный киоск. К вашему возвращению все будет готово.

— Какая хорошая девочка! — Уайльд вышел наружу, торопливо прошел по ветреной улице, купил газету, сунул ее подмышку и вернулся в теплую пещеру бара. Девушка наливала напиток в стакан.

— Выглядит так как надо?

— «Зомби» никогда не выглядит так как надо. Все это дело вкуса. Мммм. Да. На вкус и впрямь очень хорошо. — Он пропустил раздел деловой информации и провел пальцем вдоль колонки личных объявлений, задаваясь при этом вопросом, почему он все еще беспокоится на этот счет. Возможно, он делает это в последний раз. Он пробежал две колонки, перешел на третью, отхлебнул свой «зомби» и проглотил пару кубиков льда.

«В СЛУЧАЕ ОСОБОЙ НЕОБХОДИМОСТИ позвоните по телефону в клуб „Мечта“ и попросите к телефону Любовь.»

— Что-нибудь не так? — забеспокоилась барменша.

— Один утренний «зомби» внезапно превратился в два утренних «зомби», — ответил Уайльд. — Ты справишься, если я попрошу тебя смешать мне еще один?

(ii)

Движение было очень напряженным и Уайльд не смог попасть в Лондон раньше трех. Он поставил автомобиль в гараж, неплохо перекусил в буфете клуба «Плэйбой» и провел вторую половину дня у колеса рулетки. Он обнаружил, что не в состоянии сконцентрироваться ни на беснующемся шарике, ни на какой-нибудь кошечке из посетительниц. Заказы, поступавшие к нему, обычно были оформлены в письменном виде, сопровождались задатком и доставлялись обычной почтой. Личный контакт был своего рода сигналом тревоги, предупреждением об опасности, а он был в неподходящем настроении для критических ситуаций. Псевдоним абонента также указывал на женщину, а он не испытывал никакого желания получать этим вечером распоряжения от Фелисити Харт.

В семь тридцать он набрал номер клуба «Мечта».

— Могу ли я поговорить с Любовью?

— О, да, сэр. — Он услышал щелчок и металлические удары, голоса, кричащие в отдалении, визгливый смех. Но пока что никакой музыки. Прижав трубку подбородком к плечу, он зажег сигарету.

— Я Любовь. — Высокий, даже тонкий голос с легким иностранным акцентом. Определенно не Фелисити Харт. — Представьтесь, пожалуйста.

— С радостью, моя дорогая. Меня зовут Уайльд.

— А если не так официально?

— Джонас.

— Я так рада! Вы и представить себе не можете! Но вам не следует приходить сюда. Вы знаете Уиттен-стрит?

— В Эрлс-корте?

— Четвертый дом от угла, справа. Я живу на верхнем этаже. Если вы сможете зайти по дороге, где-то после одиннадцати, то прямо проходите наверх.

— Одиннадцати? — переспросил Уайльд.

— Раньше я не смогу освободиться. До встречи.

Пока что для глубоких раздумий не было оснований. Уайльд словно находился на конвейере, и лента несла его к пункту назначения. Он пообедал в зале для Очень Важных Персон, почувствовал себя обласканным и возвратился к

столам. На сей раз он играл в «блэк джек» и вернул часть недавнего проигрыша. Из клуба он вышел в десять.

Ветер стих и с неба сыпался мелкий дождик. Уайльд взял такси и доехал до угла Уиттен-стрит. Подняв воротник пальто и засунув руки как можно глубже в карманы, он считал здания. Это была, пожалуй, самая захудалая часть Эрлс-корта.

В четвертом доме свет горел в вестибюле и в одном из окон первого этажа. Верхний этаж был темен. Уайльд повернул назад, перешел через улицу, выбрал подходящий подъезд и вошел туда. Он стоял абсолютно неподвижно, держа руки глубоко в карманах пальто и глядя как косой дождь падает на тротуар, ярко освещенный фонарями. Ожидание было важной частью его ремесла, а сегодня вечером он, по крайней мере, не собирался никого убивать. Прошло полчаса, и он заметил женщину, которая шла по улице со стороны станции метро. Это была африканка, высокая и стройная; она держалась очень прямо, как почти никогда не удается европейцам. Рот был широкий, а нос небольшой. Прямые покрытые лаком волосы закрывала от дождя широкополая фетровая шляпа. На ней был белый плащ и черные сапоги-чулки.

Незнакомка свернула к четвертому подъезду, а Уайльд быстро пересек улицу. Девушка уже успела поставить ногу на лестницу, но услышала шаги на секунду-другую раньше, чем он приблизился к ней, и повернула голову в тот самый момент, когда он взял ее за локоть.

— Вы должно быть мистер Уайльд? — В ее черных глазах блеснуло удовлетворение Ее акцент, вместе с обликом, подтверждал, что она, скорее всего, была настоящей африканкой. А от этого он мог найти в сегодняшних событиях еще меньше смысла. Ему довелось попасть в Африку только однажды в жизни, семь лет назад. Это была Кения.

— Я пришел раньше времени.

Она кивнула.

— У вас такой вид, будто вы не откажетесь выпить, — она вставила ключ в замок и улыбнулась ему. — Меня зовут Эм Боск.

— Это значит, что вы предпочитаете получать, а не давать. Или же по-французски ваше имя означает нечто другое?

Она провела его через вестибюль с полом, покрытым линолеумом, и вступила на лестницу. У нее были худые ноги.

— Это всего лишь имя, мистер Уайльд. Полагаю, что оно имеет отношение к любви лишь потому, что я выбрала его. Я должна извиниться за это место, но не стану. Хотя возможно вы и ожидали увидеть что-нибудь вроде этого?

— А мне следовало ожидать?

— Разве у вас нет предубеждений?

Она была слишком добродушна, говорила слишком доверительно. Она не знала, кем или чем он был. Но она знала его имя, а уже это само по себе было слишком много.

— Я расстался с такого рода предубеждениями, когда перестал ходить в детский сад. А вы выглядели бы прекрасно в любой обстановке.

— Это очаровательно с вашей стороны, мистер Уайльд. — Она вступила на верхнюю площадку лишь чуть-чуть запыхавшись и достала из кармана другой ключ.

— Позвольте мне. — Уайльд обхватил ее левой рукой за талию и прижал к себе, одновременно правой рукой взяв ключ из ее пальцев.

Ее шляпа коснулась его плеча и сдвинулась набок. От волос пахло жасмином.

— Но, мистер Уайльд…

Уайльд повернул ключ и пнул дверь ногой. Девушку он нес перед собой. Свободной рукой он нащупал выключатель; вспыхнул свет, осветил непривлекательного вида комнату. В ней никого не было. Он закрыл дверь, и, продолжая крепко держать девушку, ощупал правой рукой ее подмышки, провел спереди по плащу и по голенищам сапог.

Эме Боске медленно выдохнула.

— Согласна, что это помещение слегка напоминает рабочее место дешевой проститутки, но неужели вы действительно ожидали, что вас ограбят?

— Считайте, что у меня подозрительный характер.

Девушка сняла плащ и повесила его на крюк, прибитый к двери, оставшись в белом мини-платье.

— Позвольте ваше. — Он снял пальто и подал ей.

— Закурите?

— Благодарю. А я могу предложить вам выпить?

Уайльд сел на кровать. Перед ним была одна из тех женщин, на которых он мог смотреть часами; она двигалась легко и плавно, как кошка. В тех случаях, когда какая-нибудь женщина привлекала его внимание, он отождествлял ее индивидуальность с каким-нибудь цветом. Эме Боске соответствовал пышный розовый цвет — помпадур.

— Нет ли у вас случайно «бакарди»?

— Я рада, что вы спросили именно о нем.

— Я сам достану. — Шагнув мимо нее, он открыл буфет. Там стояла непочатая небольшая бутылочка рома, четыре пластмассовых бутылки «кока-колы» и два стакана. На соседней полке лежал комплект туалетных принадлежностей, смена нижнего белья и свернутое явно очень дорогое пальто. — Вы ведь обрадовались, услышав мое имя?

— Да, объявление печаталось в газете уже третий день, и я уже начала терять надежду, вы понимаете! — Она прикоснулась своим стаканом к его. — За то, что нужный человек все же нашелся.

— А у вас были и другие претенденты?

— Я думаю, что есть люди, которые из принципа откликаются на рекламные объявления. Ко мне даже заявилась одна женщина. Именно заявилась, а не позвонила по телефону.

— Расскажите мне о ней.

— Думаю, что она лесбиянка, хотя по виду этого не скажешь. Но судя по тому, что она взглянула на меня и ушла, она из этой породы. Блондинка, из тех, что вечно кажутся удивленными. Очень бледная кожа. Мы с ней хорошо смотрелись бы в кровати.

— Ну, а сейчас вы уверены, что имеете дело именно с тем, с кем надо?

— Имя было названо верно. А решающим доводом послужил выбор выпивки. — Она достала плоский золотой портсигар и предложила ему сигарету; Уайльд взял ее сам. — Предполагаю, что вы знаете, кто послал меня.

— Боюсь, что нет.

— Вы откликнулись на рекламу. А она говорила, что этот пароль предназначен специально для вас и нее.

— О, так и было. Но, знаете ли, их, яхочу сказать, «она» было так много…

Эме Боске улыбнулась.

— Мистер Уайльд, ваша внешность точно соответствует описанию. Вы- тот самый человек, который мне нужен. Она просила меня войти с вами в контакт и сказала, что вы будете рады получить от нее известие. Она хотела бы, чтобы вы навестили нас.

— Так кто же она такая?

— Инга Либерстайн, мистер Уайльд.

— Единственная Инга, которую я когда-либо знал, была миссис Кристофер Морган-Браун.

В этот момент его сознание только принимало информацию. Вспоминать Ингу, пытаться представить себе, что она представляет собой сейчас, было совершенно бесполезно.

— Она была замужем. Она немецкая леди, слишком красивая, чтобы быть настоящей, если вы понимаете, что я имею в виду, с белыми волосами и до ужаса развитым мозгом.

— Я точно знаю, что вы сказать. Но почему она не приехала сама?

— У меня сложилось впечатление, что в Великобритании ей будут не слишком рады.

— А где же ей рады?

— В настоящее время она живет в Чаде.

— Я сказал бы, что вы могли прибыть откуда-то из тех мест.

— Правильно, мистер Уайльд. Но мисс Либерстайн находится не в стране Чад. Она находится в озере Чад. Вам должно быть известно, что это весьма обширное водное пространство разделяет Чад, Нигерию, а также несколько других стран.

— И что она там делает? Простите мое любопытство, Эми, но Инга, о которой я думаю, никогда не тратила времени попусту.

— Это длинная история, мистер Уайльд.

Тот допил свой стакан.

— Но и бутылка только начата.

Она встала, налила ром и колу в стаканы и вновь предложила ему сигарету. Потом расстегнула молнии на сапогах, бросила их на пол и легла на кровать на спину, шевеля пальцами, затянутыми в чулки.

— Вы когда-нибудь бывали в Западной Африке?

— В общем, нет

— И ничего не знаете о ней?

— Дайте подумать… Когда-то там было рабство, мухи це-це, леса, возможно даже немного пустыни, но за это я не стал бы ручаться, большие реки, мощный прибой на Атлантическом побережье, туареги, города, окруженные стенами, малярия, ливни страшной силы, определенные внутренние разногласия, королевства людоедов, колдовство джу-джу…

— Вижу, что все европейцы говоря об Африке делают одни и те же ошибки. Точно такие же, как и рассуждая о Соединенных штатах, или Советском Союзе, Австралии, или Индии. Они не способны сопоставить размеры. Нигерия, страна о которой мы говорим, по площади лишь немногим меньше, чем Франция и Германия, вместе взятые, так что вам следовало бы избавиться от мысли, что жители Лагоса могут выглядеть, думать, или разговаривать так же как жители Кано — ожидать этого было бы так же неразумно, как рассчитывать встретить в Марселе полного двойника берлинца.

— Я стараюсь исправиться.

— Так, например, деловая активность Биафры не оказала практически никакого реального воздействия на Северную область, если не считать того, что там сейчас невозможно достать федеральных денег. Малярии также осталось крайне мало. И с людоедством уже покончено. По крайней мере официально. — Она пристально взглянула на собеседника. — Мой дед был людоедом, мистер Уайльд. Все это такое недавнее прошлое для Западной Африки, а ведь традиции передаются из поколения в поколение.

— Моего прадеда повесили за кражу овцы.

— Но рабство все еще существует, хотя, конечно, неофициально. И существует джу-джу. Вы знаете, что такое джу-джу?

— Колдовство? А может быть талисман, вокруг которого вы создали тайное общество. Надеюсь, вы не собираетесь рассказать мне, что Инга Морган-Браун присоединилась к какому-нибудь западно-африканскому тайному обществу. Мне казалось, что они не для женщин.

— Это тайное общество довольно специфического сорта, мистер Уайльд. Женщины там приветствуются. И оно не ограничивается Западной Африкой.

— Все, к чему Инга прикасается своими нежными пальчиками, обычно носит международный характер. Расскажите мне о нем.

— Это тайное общество.

— И вы входите в него?

— Конечно.

— И от имени Инги вы желаете вовлечь меня в его работу?

— Вы будет ссылаться на мое имя. Вас должен кто-то представлять, а мисс Либерстайн не желает, чтобы стало известно, что вы с ней знакомы.

— Уверен, что это оказалось бы настоящей катастрофой.

— Да, мистер Уайльд. Так что, если вы согласны, я введу вас в число Последователей Бога. Это займет у нас примерно неделю.

— Вы, похоже, не хотите терять времени.

— Затем вы прилетите самолетом в Кано, это город в Северной Нигерии. С ним хорошее авиационное сообщение. Такова Нигерия — страна предельных контрастов.

— Я запомню это, — Уайльд снова подлил себе в стакан.

— В Кано вы посетите дом мистера Харизма. Он хорошо известен. Вы заплатите мистеру Харизму тысячу фунтов — это будет ваша плата за инициацию во Внутренний круг. Эта процедура проводится в несколько этапов, и только пройдя их все вы сможете стать полноправным членом. Этот последний шаг может быть выполнен только в присутствии самого Бога, что и является целью вашей поездки. В обычных случаях плата за инициацию или часть ее возвращается тем, кто не проходит обряд.

— Но вы вряд ли считаете меня обычным случаем?

— Мисс Либерстайн не имеет ни малейшего сомнения в том, что вы сможете войти во Внутренний круг. Вам не следует волноваться — все это законно. Среди наших членов есть очень известные люди из делового мира, шоу-бизнеса и даже некоторые политические деятели.

— И это — единственный способ навестить Ингу?

— Единственный, мистер Уайльд.

— Вам предстоит убедить меня в том, что всем этим стоит заняться. На самом деле я не гоняюсь за тайнами.

— Тайна это не всегда зло, мистер Уайльд. В данном случае она обеспечивает анонимность. Общество служит достойнейшей и полностью заслуживающей внимания цели, которую я могу лучше всего сформулировать как достижение мира во всем мире путем освобождения человеческой мысли от многовековых суеверий и сомнений, порожденных избытком того что вы могли бы назвать цивилизацией.

Уайльд сидел на кровати рядом с нею, теперь он перегнулся через ее ноги, опершись на локоть.

— А ваши мысли освобождены?

— Конечно, мистер Уайльд. Вы увидите, что и в методах, и в подходе к проблеме наше общество уникально.

— Я уверен в этом. Ладно, Эме. Я хочу, чтобы вы сообщили Инге, насколько я тронут ее заботой о том, чтобы освободить мое сознание от суеверия и сомнения, и понимаю, что и в ее и вашем сердце живет лишь беспокойство о моем благополучии. Но беда в том, что я только что купил собственную лодку, в которой намереваюсь погрязнуть в суевериях еще глубже, чем прежде, и потому не думаю, что буду в состоянии принять ваше любезное приглашение. Тем более, что оно может стоить мне целую тысячу фунтов.

— Мисс Либерстайн будет ужасно разочарована.

Уайльд допил из своего стакана.

— Она пережила меня однажды, в более буквальном смысле, чем вы могли бы подумать, и уверен, что снова сможет сделать это.

Эме Боске вздохнула.

— Может быть дело в деньгах? Мне поручено передать вам тысячу в том случае, если вы примете предложение.

— Все равно ответ будет — нет. Но знаете что, Эме. Мне известно одно круглосуточно работающее местечко. Что если мы с вами пойдем туда и попробуем познакомиться поближе?

— Ну, если вы этого хотите… — Девушка натянула свои длинные сапоги. Уайльд снял оба пальто с крюка и услышал скрип половиц на лестничной площадке.

— У нас гости, — сказал он, распахнув дверь.

Там стоял молодой африканец, одетый в тяжелое пальто и мягкую шляпу. В правой руке он держал бесшумный автоматический пистолет-браунинг. Эме Боске, сидя на кровати, застегивала молнию сапога, закинув правую ногу на левую. Звук выстрела был еле слышен. Девушка негромко кашлянула. На белом мини-платье появилось стремительно расплывающееся ярко-красное пятно.

 

3

Пистолет повернулся к Уайльду. У молодого человека было утомленное лицо, пожалуй, на нем был даже оттенок жалости. Но он собирался выстрелить снова. И, Уайльд понял, что ничего не сможет с этим поделать. Он должен был начать действие на полсекунды раньше. Он должен был швырнуть себя вперед со всей энергией и решительностью, которые помогали ему оставаться в живых на протяжении двенадцати лет. Но вместо этого он ощущал лишь пульсирующую боль в правой руке.

Сустав на спусковом крючке вдруг напрягся, и за спиной молодого человека показалась женщина. Африканец напрягся, словно задыхаясь, и раскрыл рот. Пальцы, державшие оружие сжались, но рука уже дрогнула. Пуля, чмокнув, вошла в пол у ног Уайльда.

Фелисити Харт оттолкнула мертвеца от себя, а Уайльд поймал его и положил на пол. По спине убитого бежала струйка крови. Фелисити отвинтила глушитель от своего «вальтера 0,25», положила крошечный пистолет в сумочку и вытерла указательный палец правой руки ароматизированной салфеткой. У нее был удивленный вид, но ведь Фелисити Харт всегда казалась чем-то удивленной. Причиной этому служили черты ее лица, каждая деталь которого — подбородок, рот и нос — была как бы вздернута, а коротко остриженные золотисто-каштановые волосы зачесаны назад. Она была одета в ту же самую овчинную куртку, которая была на ней, когда Уайльд видел ее в последний раз. Одежда скрывала плоскую грудь — ее единственный недостаток как женщины, зато короткая юбка позволяла рассмотреть пару длинных, затянутых в нейлон ног и лишь после этого заметить коричневые сапоги до колен. Ее голос, как и самое появление, был неслышным.

— Я сказала бы, что ты чуть не купился.

— А я почти что рад тебя видеть, любовь моя. Ты слетела с небес? Или выползла из какого-нибудь другого места?

— Джонас, я ходила за твоей подружкой по Лондону целых три дня. А когда компания превратилась в толпу, то решила, что неплохо будет присоединиться — чтобы число присутствующих снова стало четным. — Она опустилась на колени, перевернула мертвеца и обшарила его карманы. Там ничего не было. — Как она?

Уайльд прикоснулся двумя пальцами к шее Эме Боске.

— Бесповоротно мертва. А она была из того типа девочек, которые мне нравятся.

— Пожалуй нет, если этот парень из числа ее обычных друзей. Было за ней что-нибудь, стоившее всего этого?

— Поговорим об этом чуть позже.

— Тогда, думаю, нам стоит уйти отсюда так же тихо, как мы пришли.

Уайльд выключал свет, закрыл дверь, спустился по лестнице вслед за нею и вышел под дождь. Фелисити Харт свернула в переулок, затем в другой и отперла дверцу своего «мини»

— Полагаю, что в Скотланд-Ярде нет отпечатков твоих пальцев?

Уайльд сел рядом с нею и закурил сигарету.

— Но у тебя-то они есть, я уверен.

Она переключила передачу.

— Мы еще некоторое время не будем передавать их гражданской полиции. Зато у нас есть так много о чем поговорить.

— Если есть на свете что-то, чего я боюсь по-настоящему, то это властная женщина, которая к тому же умеет хорошо работать.

— Но милый, ведь хоть кто-то из нас должен уметь хорошо работать, иначе, где была бы страна? Например, кроме коммандера Мокки, меня и сэра Джеральда единственный человек в мире, который знает пароль «в случае особой необходимости», это ты. По крайней мере, так мы считали до появления мисс Боске. Из этого мы сделали вывод, что ты, возможно, утомился от безделья, или даже промотал все свои деньги, и решил предлагать свои услуги частным образом.

— И вы также сочли, что я окажусь настолько глуп, чтобы использовать пароль Секции устранения, чтобы войти в контакт с моим клиентом. Как Великобритания сумела сохранить свою независимость, несмотря на то, что ее делами заправляет ваша шайка, навсегда останется тайной для меня.

Фелисити ехала очень быстро, свободно пробираясь на своем крошечном автомобильчике сквозь ночное движение, и закончила путь в большом гараже в Челси. Уайльд последовал за нею по каменной лестнице, затем открылась дверь, и они оказались в увешанной коврами маленькой квартирке бельэтажа. Задернутые шторы, обивка мебели и покрывала были темно-красного цвета, а стены и потолок окрашены в нежно-розоватый, почти белый цвет. Уайльду определенно показалось, что он превратился в муравья и сидит в большом шаре земляники со сливками. Он решил, что Фелисити Харт соответствует светло-синий цвет, тот самый, который носят ученики Итонского колледжа.

— Похоже, что у тебя какой-то комплекс.

— Целая куча. — Она бросила куртку на кровать и спустилась по винтовой лестнице в другую комнату. Телевизор был включен, а рядом стоял работающий магнитофон. Фелисити смотала пленку обратно и включила воспроизведение. — Можешь налить выпить, а потом иди сюда и слушай. Это докажет, что мы были здесь с шести часов.

Уайльд увидел бар, встроенный в спинку кровати в ногах, и вынул оттуда бутылку шампанского.

— Ты знала, что я приду?

— Она стоит там уже три ночи. Что тебя задержало?

— Мечта. — Он бросил свое пальто рядом с курткой хозяйки, взял два стакана и спустился по лесенке. Фелисити лежала ничком на полу, ее шерстяное платье было пятном зелени на кроваво-красном ковре; подбородком она опиралась на скрещенные руки. — За нас. — Пробка вылетела из бутылки, и он вручил ей стакан, задержав на мгновение левое запястье женщины в своей руке.

— Хорошее кольцо. Мне предстоит встретиться с твоим Фредом, или же это защитная окраска?

— Сэнди умер шесть лет назад. Но он стоит того, чтобы о нем помнили. По крайней мере, я так думаю, — она отпила из стакана. — А теперь слушай все это. Программа была разнообразная, и мы должны быть в состоянии вспомнить несколько передач и, самое меньшее, одного-двух исполнителей Уайльд сел на пуфик рядом с ней.

— Я никогда не был в состоянии смотреть телевизор не отрываясь больше пяти минут. Я уверен, что мы вполне могли заниматься чем-нибудь другим.

Фелисити Харт села на ковре.

— Ты на всех женщин смотришь как на хранилище своей спермы?

— А ты часто так поступаешь? Я имею в виду, стреляешь из маленького пистолета людям в спину.

— Как можно реже, — она вручила Уайльду пустой стакан.

— Несчастной Эме Боске показалось, что в твоем гриме было нечто мужеподобное.

— А у кого его нет. Я не хуже любого мужчины, что и доказала сегодня вечером.

Она поставила его на место как непримиримая суфражистка.

— За это я искренне признателен тебе. Но, думаю, что бедное дитя показало себя куда лучшим аналитиком, чем большинство людей.

— Можно подумать, что тебе так жаль ее!

— Если бы я не опростоволосился, как щенок, с этой дверью, она была бы все еще жива.

— А ты не думаешь, что у нее было задание — заманить тебя в эту комнату?

— Нет. Расскажи мне о сэре Джеральде.

— Джонас Уайльд, бывает ли когда-нибудь время, чтобы ты не был готов обсуждать чьи-либо комплексы? Он нанимает на работу меня, тебя и еще кучу народу. В отличие от нас, они считают — и справедливо — что он довольно важный правительственный чиновник. Но поскольку мы знаем его лучше, то знаем еще и то, что эту тему не стоит развивать.

— А на какую работу он нанял тебя?

Фелисити встала, зажгла две сигареты и дала одну ему.

— Я его доверенный секретарь. И телохранитель, когда нужно. И его аварийный монтер, здесь в Великобритании, точно так же, как ты делаешь для него грязную работу в остальной части мира. О, он ходит со мной на обеды по меньшей мере дважды в неделю, а затем приезжает сюда, так что весь мир, как и ты, Джонасу, считает, что я его любовница. Но он действительно счастливо женат на даме из потрясающе аристократического семейства.

— И он ни разу пальцем тебя не коснулся?

— Именно так, мой милый. Он в жизни не коснулся меня пальцем. Мне кажется, он считает, будто прикосновение к женщине может его осквернить. Я не знаю, как он договорился с высокородной Кэтрин, но сама никогда не видела, чтобы он прикоснулся хоть к какой-нибудь женщине.

— Я всегда знал, что кручусь рядом с интересными делами, — Уайльд вылил остатки из бутылки.

— Так что видишь, Джонас, я была бы рада броситься к тебе очертя голову. Ты — один из самых привлекательных мужчин, кого мне когда-либо доводилось встречать. Но ты же знаешь, что говорят о служебных романах, а я не питаю никакой надежды на то, что хоть что-то можно сохранить в тайне. — Она окинула его долгим взглядом. — Ты должен понимать, что это мой путь.

Уайльд глядел ей вслед до тех пор, пока не услышал, как ключ повернулся в замке входной двери

— Нет, решительно, это не моя ночь!

(ii)

Этот мужчина был среднего роста, ему, пожалуй, не хватало пары дюймов до шести футов. Он не был худым, но и не казался полным. Одет он был в синий костюм и черное пальто, и лишь снял шляпу, напоминавшую старомодный котелок, и теперь держал ее в той же руке, что и зонтик. Его ярко начищенные ботинки еще сильнее блестели от воды. Он с незаинтересованным выражением оглядел комнату и закрыл за собой дверь. На его лице не было никаких отличительных примет. Нос можно было бы назвать греческим, но он был чрезвычайно аккуратно расположен между совершенно обычным ртом и столь же обычным лбом, разделяя пару невыразительных, как у коровы, карих глаз. Снизу лицо завершал ничем не примечательный подбородок. Вряд ли что- либо из черт этого лица можно было назвать приметой. Темные волосы были аккуратно причесаны и не казались ни слишком короткими, ни слишком длинными. Уайльд встал, задавшись про себя вопросом, был ли этот человек выбран для своей работы благодаря абсолютно незапоминающейся внешности, или сделал себя таким уже после назначения на должность.

Сэр Джеральд прислонил зонтик к стулу, а шляпу положил на сидение.

— До чего неприятная ночь, Фелисити. Я бы выпил стакан сухого хереса. — Он сел, закмнув ногу на ногу. Вы набрали лишний вес, Уайльд. Как ваша рука?

— Врачи говорят, что вылечили.

— А мисс Лонгтри?

— Как требовала инструкция, я максимально долго держал ее под защитой, вернее под домашним арестом.

— Который продолжался…

— Пока она не устала от меня и не смылась. Такую девочку как Линн Лонгтри трудновато развлечь. Для этого требуется половая активность шестнадцатилетнего мальчишки и искушенность сорокалетнего гедониста.

— А ты мог предоставить ей только одно качество из двух. — Фелисити вернулась с полным подносом. — Надеюсь, ты не собираешься заливать «баккарди» поверх выпитого шампанского?

— Я готов залить «баккарди» поверх чего угодно, милая. А теперь, сэр Джеральд, не расскажете ли мне, что случилось с коммандером Моккой?

— В конце концов русские вернули его нам. Его рассудок не в полном порядке, но мы надеемся, что со временем он совершенно восстановится. — Сэр Джеральд потягивал свой херес. — А теперь, Фелисити, я намерен обсудить минувший вечер.

— Как и было намечено, я выявила рекламодателя и положила на нее глаз. Следила три дня. Этим вечером появился Уайльд. Поэтому я позвонила вам и вернулась к исполнению служебных обязанностей.

— Уайльд?

Уайльд пересказал все вечерние события, начиная с телефонного звонка в клуб «Мечта».

— Инга Либерстайн, Фелисити?

Фелисити уставилась в кремовый потолок.

— Инга Либерстайн. Родилась в Дрездене, Германия, 16 декабря 1935 г.

— Так вот почему у нас с ней вместе ничего не получилось, — сказал Уайльд. — Мы оба Стрельцы.

— Происходит из буржуазной семьи, — продолжала Фелисити, — рано проявила необычайный интеллект. К четырем годам говорила на девяти языках, обладала фотографической памятью и замечательно схватывала математические теории. Считается, что по взрослому коэффициенту умственного развития она выходила из 183. Нацистское правительство демонстрировало ее как пример тех людей, которых должен был порождать Третий рейх. Захвачена русскими в 1945 г. и после этого демонстрировалась уже восточногерманским правительством. Бежала из Берлина в 1951 г. — тогда это было нетрудно — с помощью шведского агента Гуннара Моэля. В течение нескольких лет работала со Скандинавской системой Моэля. Прибыла в Англию и натурализовалась как британская подданная. Как физик работала с Комиссией по ядерной энергии, но нашла обязанности неинтересными, и в конечном счете была завербована Специальной службой, чтобы действовать на запасном выходе из Центральной Европы. О, чуть не забыла… Поскольку ребенком она была слишком уж известна, то по прибытии на запад она подверглась пластической операции за счет Гуннара Моэля. Она была не особенно красивой девочкой, и выбрала себе до противоестественности красивую внешность. Вышла замуж за Кристофера Морган-Брауна, своего напарника по заданию. Успешно использовалась в течение нескольких лет. Была прикомандирована к Секции устранения, чтобы помочь Джонасу Уайльду убрать Гуннара Моэля, после того, как стало известно, что Моэль намеревается вывести Скандинавскую систему из НАТО и переориентировать ее на Варшавский договор. Во время выполнения этого задания Уайльд узнал, что она на самом деле была двойным агентом. В результате этого открытия ее муж был убит, но она сама исчезла. Это последняя запись в ее досье, а датирована она более чем тремя годами тому назад.

— Уайльд, установив, что она является предательницей, вы не подумали, что необходимо, э-э, устранить ее?

— Моей целью был Гуннар Моэль. Как только задание было выполнено, следующей целью стало оставить Швецию как можно быстрее. Может быть, шведские тюрьмы наиболее цивилизованные в мире, но находясь в них вы все же не можете выйти наружу.

— Подозреваю, что необычная индивидуальность миссис Морган-Браун сильнее подействовала на вас, чем вы согласитесь признать. Расскажите об этом тайном обществе, о котором упомянула эта женщина, Боске.

Фелисити вернулась к изучению потолка.

— Западная Африка полна тайных обществ. Я считаю, что речь шла о человеке по имени Укуба, чья штаб-квартира, как предполагается, расположена на острове в озере Чад. Вы наверно помните, что года два назад он совершил поездку по всему миру, пропагандируя свои взгляды о том, что единственный недостаток человечества это чрезмерное развитие цивилизации и технологии. Это ни в коем случае не оригинально, но Укуба был, по крайней мере, достаточно подготовлен, чтобы заниматься тем, что сам проповедовал. Газеты отвели ему много места, когда снял целый этаж в «Королевском дубе», выкинул прочь всю мебель, и спал там на полу среди своих последователей. По-видимому, их совсем немного. Люди идут посмотреть на него, и, возможно, это лучшее, на что он может рассчитывать. Нужно добавить, что при всем этом секта никогда не имела никакого политического значения. Он рассматривается как второразрядный гуру.

— Я выпью еще хересу, Фелисити, — сказал сэр Джеральд. — А теперь сообщите мне, Уайльд, соответствует ли описание, э-э, личного состава этой нигерийской секты, сделанное Фелисити, тому, что рассказала вам эта женщина, Боске?

— Она мало что успела рассказать мне. Но учитывая размер вступительного взноса, думаю, что вряд ли они спят на полу из-за нужды.

— А не производила ли Инга Либерстайн на вас впечатления женщины, неприязненно относящейся к цивилизации?

— Недовольство как фигура речи — да. Но не в ущерб личному комфорту. Основное из моих воспоминаний, связанных с Ингой — белая норка.

— И все же она так увлечена этим специфическим сообществом, что желает трудиться вместе со своим старым другом Уайльдом, человеком, которого она видела в действии и потому смогла определить ему настоящую цену. К тому же он позабыл убить ее при их последней встрече. — Сэр Джеральд чуть заметно улыбнулся. — Конечно, она могла решить, что непродолжительный период, э-э, жизни в примитивных условиях, пойдет вам на пользу, Уайльд. И я согласен с нею.

— Возможно она рассчитывает использовать секту для собственных целей, — сказала Фелисити.

— Несомненно. Но мне кажется, что ее планы провалились, и она могла оказаться в затруднительном положении. Вполне могло случиться, что население Северной Нигерии, а главное — его мужская часть, оказались не восприимчивы к ее скандинавскому обаянию, в то время как способность вести на дюжине европейских языков беседы о молекулярных взаимосвязях, вполне возможно, не соответствует интересам большинства жителей столь отсталого общества. И, конечно, в атмосфере, столь отчаянно накаленной национализмом, любое вмешательство европейцев могло быть воспринято как откровенный вызов. Да, фрау Либерстайн наверняка находится под давлением ограничений. Очевидно кто-то там понимает, что она представляет собой ценный человеческий товар, и поэтому позволяет ей оставаться в живых, но она не в состоянии уехать. Так, что же она может сделать? Эта женщина за свою жизнь заимела гораздо больше врагов, чем друзей, положившись ради выживания на свою искусственную красоту и замечательный мозг, и кто же теперь, когда она увязла в трясине, будет искать ее там? В отчаянии она вспомнила о человеке, который при последней встрече проявил слабость по отношению к ней, хотя они формально могут быть врагами. Она посылает преданную служанку, чтобы вызвать Уайльда себе на помощь. Но злой халиф, который держит ее в плену, узнал о ее планах и послал своего преданного слугу, чтобы остановить ее, и в самых лучших традициях, тот добрался до несчастной девушки только после того, как она успела выболтать существенную часть сведений нашему галантному герою.

Уайльд прикончил свой стакан.

— Вы ни разу не упомянули имя вашего издателя.

— Это и впрямь великолепный романтический заговор. Да, действительно, я вижу фрау Либерстайн в качестве дамы, попавшей в беду, и вижу вас, Уайльд, смелым рыцарем, который мчится спасти ее. Из вас получится хороший рыцарь Уайльд. Судя по всему, под личиной религиозного рвения они наверняка столь же аморальны, столь же порочны и столь же смертоносны, как и вы. Фелисити организует вашу поездку.

— Повторите, пожалуйста!

— Разве вы не намереваетесь ответить на такой cri de coeur?

— Инга может кричать что угодно и когда угодно — я никогда не окажу ей помощи.

— Но вы тем не менее отправляетесь ей на помощь, Уайльд. Я настаиваю на этом.

— Коммандер Мокка по крайней мере сообщал мне основания большей части таких неприятных решений.

— Мне кажется, что от вашего замечательного восприятия ускользает то, что фрау Либерстайн все еще остается предательницей этой страны. Что еще важнее, эта предательница в течение нескольких лет работала в британской разведке, а ведь мы уже установили, что она обладает фотографической памятью, по сравнению с которой достижения Фелисити можно сравнить лишь с выученным в три года алфавитом. Фрау Либерстайн дала нам пример своей, э-э, неплохой памяти хотя бы тем, насколько легко она вспомнила вашу систему связи, привычки, и втянула вас в свою орбиту. Бог знает, что еще она способна сделать, и что она уже сделала, чтобы воспрепятствовать нашей работе. На протяжении трех последних лет я направил двоих прекрасно обученных агентов, только для того, чтобы установить местонахождение этой неприятной дамы… Безуспешно. Теперь она сделала ошибку раскрыв свое местонахождение. Причины, по которым она желает, чтобы вы приехали к ней, не имеют вообще никакого значения. Мы можем предоставить вам возможность в некоторой (небольшой) степени искупить вашу ошибку — то, что вы позволили ей пережить Гуннара Моэля. Вы, как сказала покойная девушка, сядете на первый же самолет в Кано, на который будет билет, там вы присоединитесь к этой секте, попадете туда, где находится фрау Либерстайн, и там сразу же свернете ее хорошенькую шейку.

(iii)

Уайльд вздохнул.

— Я полагаю, что в случае моего отказа вы проявите настойчивость?

— Я могу быть чрезвычайно, до отвращения настойчивым. Фелисити, у нас есть какой-нибудь резервный фонд?

Фелисити отодвинула одну из темно-красных драпировок на стене. За ней оказалось не окно, а дверца большого сейфа.

— Нам понадобится две с половиной тысячи фунтов, — сказал сэр Джеральд.

— Обычный аванс Уайльда, составляющий половину гонорара, и тысяча, чтобы оплатить посвящение. Думаю, что ваши, э-э, ударные методы пополнились чем-нибудь современным, Уайльд?

— Стараюсь быть на уровне.

— Так, почему вы думали об отказе?

— Убийство женщин не относится к числу моих сильных сторон.

— Но вы уже делали это?

— Дважды — преднамеренно, а однажды — случайно.

— Вы расстраиваетесь из-за этой Кирби, не так ли? Мой дорогой мальчик, Возможно, тщеславие заставляло вас считать, что она была влюблена в вас, но на самом деле единственной целью ее жизни было ваше уничтожить некоего Уайльда. Ну, а теперь речь идет о женщине, которая бросила вас на произвол судьбы в деле Гуннара Моэля. И ее ликвидация не должны вызывать в вас никакого раскаяния. Фелисити, кто у нас имеется в Нигерии?

— Несколько человек, в том числе один в Кано, — ответила женщина, одновременно продолжая считать пятифунтовые банкноты. — Но его задача — наблюдение, а не полевая работа. Мы никогда не рассмотрели Нигерию как возможную угрозу безопасности Британии или Запада.

— Уайльд, вам, судя по всему, нужно будет использовать вашу реальную биографию. Кстати, гибель мисс Либерстайн должен будет выглядеть несчастным случаем. Пользуйтесь стечением обстоятельств. Она пригласила вас, а когда вы прибудете, она не будет искать за вашим явлением никакой другой повода, кроме личного интереса с вашей стороны. Вы примете роль отставного британского агента, который против собственного желания оказался выброшенным в отставку, располагая совершенно недостаточными средствами для того, чтобы вести тот образ жизни, к которому, согласно моим сведениям, вы привыкли. Выход из Нигерии после завершение миссии вы осуществите по своему собственному плану.

— Да, — согласился Уайльд.

— И, думаю, что вы должны сразу же отбросить любую мысль о путешествии через пустыню Сахара. Даже в настоящее время такое предприятие требует ничуть не меньшей подготовки, чем плавание на яхте через Атлантический океан, и все равно остается в несколько раз опаснее. Вы должны будете удостовериться, что ни у кого нет никакой причины арестовать вас, по крайней мере, пока вы не вернетесь благополучно назад, в эту страну.

Фелисити положила пять аккуратных пачек банкнот на кофейный столик.

— Боюсь, что я еще не закончила свой доклад о событиях этого вечера, сэр Джеральд.

— Неужели?

— Я никогда не видела Уайльда за работой, но, согласно его досье, он преуспевает благодаря осторожности, скорости и вниманию. Сегодня вечером он не только открыл дверь, даже не попытавшись узнать, кто находится за ней, но просто остолбенел, обнаружив свою ошибку.

— Знаешь ли, провести год на берегу… — откликнулся Уайльд.

— Видимо, причина в его раненной руке. Доктор Молэйн сказал, что последствия от травмы такого рода должны быть скорее психологическими чем реальными. Фелисити имеет в виду, что вы больше не способны к выполнению своих обязанностей.

— Что ж, — начал было Уайльд, — фактически…

— Но если дело в вашей психике, то чем скорее, мы вернем вас к работе, тем лучше. Однако, при таких обстоятельствах, и учитывая особенности вашего объекта в данном случае… — Сэр Джеральд допил свой херес. Думаю, это хорошая мысль — чтобы вы, Фелисити, сопровождали Уайльда. Некоторое время пожить в природных условиях… это не повредит ни одному из вас.

— О, сэр Джеральд, неужели я могу поехать? Это так мило с вашей стороны. Я всегда хотела посетить Африку.

— Вы решили пошутить? — осведомился Уайльд.

— Я никогда не шучу, Уайльд. Мне пришло в голову, что причиной столь малого успеха вашей российской миссии явилось то, что вы имели женщину-помощницу, которая, скорее всего, и подозрения не имела о вашей истинной цели. И уж конечно не может быть сомнений в том, что мужчина и женщина, путешествующие вместе, вызывают гораздо меньше подозрений. К тому же, вы уже должно были понять, Фелисити действует эффективно. Она удостоверится что, э-э, ничего не пошло не так как надо. — Он надел свой котелок и взял в руку зонтик. — Я ухожу, а вы теперь, э-э, разработайте ваш

modus operandi. И не исключено, что на каком-нибудь его этапе вы найдете возможность передать мисс Либерстайн мои самые нежные пожелания. Спокойной ночи, Фелисити.

— Есть только два небольших затруднения, — остановил его Уайльд. — Эме Боске подсказала, что прежде, чем оказаться на подступах к секте, человек должен пройти определенную идеологическую обработку. А кроме того имеется этот тип с оружием. Или, что важнее тип, который послал этого типа.

— Относительно первого пункта. Боюсь, что вам придется сыграть свою партию с листа. Что касается убитого, то я попрошу Скотланд Ярд умолчать о неприятностях сегодняшнего вечера, по крайней мере на некоторое время. Поэтому хозяин бандита предположит, что его человек все еще следит за Эме Боске, дожидаясь, пока та выполнит инструкции фрау Либерстайн. Вы конечно должны будете использовать имя мисс Боске как рекомендацию, но это само по себе не должно вызвать подозрений, поскольку она, судя по всему, была членом секты bona fide.'

Сэр Джеральд мягко закрыл за собой дверь. Фелисити посмотрела на часы.

— Скоро пять. Я не смогу ничего предпринять по поводу отъезда до девяти. Ты не придумаешь какой-нибудь завтрак?

— Я иду домой, спать, — ответил Уайльд. — Видишь ли, любимая, наша шляпа изрядно заблуждается. Линн Лонгтри висела на моей шее как ярмо и почти полностью виновна во всех тех бесконечных неприятностях, с которыми я столкнулся в Москве. Кроме того, попробуй-ка вычислить, как поведет себя Инга, если я явлюсь в компании почти столь же привлекательной блондинки.

— Джонас, я действительно люблю тебя. Особенно за слово «почти». Но мне действительно хочется встретиться с ней. И в любом случае я не в состоянии не выполнить приказ сэра Джеральда. В таком случае он, вероятно, пристрелил бы меня. Теперь отправляйся переодеваться и готовиться, а в девять вечера будь в здании аэровокзала Б.О.А.К. Есть подходящий рейс в четверть одиннадцатого.

— Слушаю и повинуюсь, о госпожа! — поклонился Уайльд, выходя. На улице он поймал такси и приехал на Кенсингтон-сквер.

Миссис Беттин как раз забирала доставленное молоко.

— Вот-те раз! Откуда вы взялись, мистер Уайльд. Вы купили вашу лодку?

— Ее обследуют. Боюсь, что должен снова умчаться этим вечером, миссис Б. Мой босс хочет, чтобы я осмотрел перспективный участок. Я попытаюсь вылететь самолетом в одиннадцать вечера

— Какую изумительную жизнь вы ведете. Знаете ли, хотела бы, чтобы мой племянник стал оценщиком, а он сказал, что не собирается тратить жизнь, работая на муниципальный совет. Как вам-то удалось получить такое место!

— Я часто сам об этом думаю.

Уайльд приготовил себе завтрак — бифштекс с грибами, упаковал чемодан и лег спать. Он до крайности устал. Кроме того, в данный момент ему было вовсе не о чем думать; по поводу наиболее неотложной проблемы он уже принял решение.

Проснувшись в семь тридцать, он поджарил яичницу, принял душ, оделся и поехал в аэровокзал. Там в баре он нашел Фелисити Харт. Она пила коктейль с водкой. Вместо куртки-дубленки она была одета в клетчатый плащ, на голове у нее был берет, а на плече висела вчерашняя сумочка.

— На какое-то время я подумала, что ты все-таки не приедешь, — заметила она. — Я прошла досмотр за нас обоих. Вот твой посадочный талон. Я также поменяла половину твоих денег на местную валюту.

— А где билеты?

Фелисити поцеловала его в нос.

— Там, где надо, милый. Но ты, конечно, не собираешься выкинуть какую-нибудь смешную штуку, правда?

— По примеру сэра Джеральда, я начинаю терять чувство юмора. — Он заказал «бакарди». — Чувствую, что следует напомнить — те, кто ходит у меня за спиной, частенько заканчивают свою карьеру совершенно мертвыми.

— Я знаю. Была когда-то девочка по имени Жюли Риду. А потом бедный коммандер, посланный, чтобы вернуть тебя из Москвы, и попавший в конце концов в Сибирь. Джонас, тебе не кажется, что ты гремлин?

— Каждый раз. И еще я думаю о том, в каком дерьме окажется бедный сэр Джеральд, если мы вдвоем исчезнем в лучах заката. А это вполне возможно, ты знаешь?

— А я думаю, что тебя, возможно, снедает чертовское желание, особенно потому, что здесь замешана эта беловолосая сука, извини, я хотела сказать жаль — ведьма.

— Твоя забота трогает меня до слез. Пожалуй, у нас осталось времени только-только напудрить носики, прежде, чем нас позовут в автобус. — Уайльд допил последний глоток. — Пойдем?

— Не забудь, я твоя нянька!

Он удалился в туалет и долго мыл руки, пока помещение не опустело. Выйдя, он увидел Фелисити, дожидавшуюся его. У нее за спиной кишело народом огромное здание, но никто не интересовался выделившейся из толпы парой.

— Хотел бы сказать тебе, Филли, насколько меня трогает твоя исключительная преданность.

— Ты говоришь очень приятные вещи. — Она наклонилась вперед, а Уайльд сжал правый кулак и позволил ему пролететь три дюйма, разделявшие их подбородки.

— Только пытаюсь.

Фелисити чуть слышно вздохнула и закрыла глаза. Он крепко обнял ее, поцеловал в губы и чуть слышно выругался, так как в дверь за его спиной вошли несколько молодых людей. Когда компания появилась вновь, пара продолжала целоваться, и кто-то мимоходом присвистнул, глядя на влюбленных.

Уайльд повернулся так, чтобы заслонить Фелисити от зала, вошел в туалет и открыл первую же свободную кабинку. Посадив женщину на унитаз, на секунду задумался, не ударить ли ее еще раз, но вместо этого приподнял ее и снял с нее пальто и платье, удивленно разглядывая при этом белое, с чуть заметным кремовым оттенком лицо, черты которого не нарушала ни одна родинка или морщинка. Он также окинул беглым взглядом нижнее белье и решил, что похоже, немного поторопился в оценке ее экстерьера. Но теперь было уже поздно менять решение. Торопливо обшарив ее сумочку, он нашел оба билета, билет Фелисити и ее посадочный талон порвал в мелкие клочки и смыл водой. После этого он как можно устойчивее устроил ее на унитазе, прислонив к стене, поцеловал в лоб, затем свернул потуже пальто вместе с платьем и вышел наружу. Пассажиров рейса 279 уже вызывали; одновременно собирали пассажиров, летевших в Сидней. Уайльд высмотрел стюардессу наземной службы, сражавшуюся с переносной колыбелью, присоединился к очереди и улыбнулся австралийскому младенцу.

— Буду крайне удивлен, если вы скажете, что я нахожусь там, где нужно,

— улыбнулся он стюардессе, показывая ей билет и посадочный талон.

Та, нахмурившись, прочла, а Уайльд тем временем пристроил свернутую одежду Фелисити на полочку колыбели. Младенец выдул большой пузырь.

— Это рейс в Сидней, — сказала наконец стюардесса, — а пассажиры вашего рейса должны проходить через вон те ворота. — Она кивнула направо.

— О, я вам так благодарен. Я чувствовал — что-то не так. — Уайльд быстрым шагом направился через зал. Позади него, в мужском туалете, кто-то закричал.

 

4

Уайльд проснулся, когда реактивный самолет через несколько минут после полуночи приземлился во Франкфурте Здесь все его спутники, пассажиры первого класса вышли. Видимо конец мая не был идеальным временем для посещения Нигерии. Но не успел он устроиться поудобнее, как весь передний салон самолета опять оказался переполненным, хотя на борт поднялись только два человека. Но чтобы устроить их потребовались объединенные усилия обеих стюардесс, одного из стюардов, нескольких представителей наземного персонала, и наконец самого командира экипажа. Уайльд, закрыв ухо подушкой, вернулся в мир снов прежде, чем самолет оторвался от земли, а в четыре утра проснулся и принялся разглядывать в иллюминатор сверкающий рассвет.

Вероятно они находились где-то над пустыней Сахара. Но, хотя на высоте сияло солнце, земля все еще пряталась во тьме. А он уже проснулся. Это было досадно. Вслед за физическим пробуждением проснулись мысли. Совесть? Вряд ли. Он всегда принимал за аксиому, что слово «мир» имеет отношение только к войне, что в ходе истории каждая нация всегда стремилась лишь к тому, чтобы нарастить свою мощь и запугать более слабых соседей. Во второй половине двадцатого столетия завоевание превосходства превратилось в более длительный процесс, так как большинство слабых соседей объединилось под рукой одной из двух супердержав. Но все равно этот процесс продолжается изо дня в день, на физическом, экономическом и нравственном фронтах. И в бесконечных схватках засекреченных воинов должны гибнуть люди — точно так же, правда в гораздо большем количестве, им пришлось бы гибнуть в том случае, если бы стрельба вновь стала тотальной. Так что конфликты лучше было оставить профессионалам, выполнявшим свои обязанности быстро и эффективно, тихо и скромно, и к тому же еще и по возможности безболезненно. Он провел на военной службе тринадцать лет и продолжал оставаться солдатом.

Главным достоинством Уайльда было то, что он мог превращать себя в механизм, направленный на одну-единственную цель, и двигаться вперед, не обращая внимания ни на что, вершившееся вокруг, пока цель не оказывалась достигнута. Это была сила, которая, одновременно, могла быть и слабостью. Сила ненависти. Не исключено, что к истинной ненависти способны только молодые люди. Старики слишком утомлены, а по истинной мерке Уайльд был очень стар.

Он посмотрел на свой кулак. Удар, отключивший Фелисити Харт не причинил ему никакой боли. Но он не убил Фелисити Харт и не собирался этого делать. Тем не менее, теперь он был готов к смерти. Некогда он освоил технику мысленной блокировки своих телесных ощущений, и всегда знал, что его первый же поставленный блок окажется последним, чуть ли не приветствуя такую перспективу. Он жил в соответствии с законом джунглей: как только он лишится клыков, то с ним должно быть покончено; это устраивало его. Закон джунглей вкладывал своеобразный ужасный смысл во все, происшедшее прежде. О, черт бы побрал эту Фелисити Харт.

Была ли у него причина для того, чтобы так грубо нарушить приказ? Он мог поспорить, что выполнять задание в паре с Фелисити было бы тем же самым, что взять собственную жену в Брайтон на уикэнд. Нет, причина была не в этом; он был уверен, что если бы возникли затруднения, пользу принесла бы каждая унция ее веса. Так что причина была в Инге Либерстайн. Но думать об Инге, вспоминать те три дня, которые они провели вместе, поочередно то насыщая обоюдное физическое влечение, то проявляя взаимную психологическую антипатию, было все равно, что снова и снова заламывать руки.

Она послала за ним. Просить у него помощи? Или предложить ему работу? Однажды она уже предложила ему работу, и он отказался. Она могла бы с полным основанием рассудить, что после трех лет кошмарного существования, работы на людей, ненавидевших его и даже в общем-то не доверявших ему, людей, которые использовали его, потому что он был лучшим в своей специфической профессии, он созрел для перемен. И, как это было обычно с Ингой, она была не так уж далека от истины. Так, или не так, но она послала за ним. Конечно, горько подумал он, свои понятия о чести имелись даже среди воров. О, да! Но не среди убийц.

Но, Инга тоже должна была измениться за эти три года, причем к худшему. Она должна была потерять ту маску красоты и самоуверенности, прикрывавшую ее чрезвычайное презрение к людям, абсолютный холод механистического рассудка, который делал ее смертельно опасной и неодолимой. Она должна была и внешне превратиться в то, чем была на самом деле — в порочное, аморальное животное. Конечно, нельзя было исключить возможность того, что Эме Боске была просто-напросто приманкой, предназначенной для того, чтобы выманить его со дна, где он залег, и погибнуть вместе с ним под пулями другого наемника Инги. Этой версии не соответствовало только одно — Инга, которую он помнил, никогда не стала бы тратить впустую свое время на личную вражду, оставшуюся в далеком прошлом.

Он поднял голову. С противоположной стороны салона, через проход, на него смотрела женщина. По крайней мере, он предположил, что это была женщина. Она была одета в желтый брючный костюм. Глядя только на лицо, пол его обладателя было невозможно определить; его облик определяли массивный подбородок и длинный нос, а черные волосы были подрезаны как у школьника. Это было лицо не выдавало и своего возраста. Видно было, что сейчас этот человек отдыхает, но чрезвычайная усталость мозга, накопленная на протяжении многих лет, проявлялась в рыбьем взгляде темных глаз, в глубоких тенях под ними, в напряженных морщинах, начинавшихся от крыльев носа и огибавших рот. Уайльд нахмурился. Он часто видел это лицо, оно было ему хорошо знакомо, но он не мог сообразить, кому оно принадлежит. На сетчатке его глаза рисовался образ точно так же, как нарисовалась бы его ванная комната, его будильник, его собственное отражение в зеркале, вообще что-то такое, что постоянно попадало в поле зрения, но ни разу не подлежало запоминанию. Такие лица вызывали у него беспокойство: в его профессиональном прошлом было слишком много того, что могло бы в любой момент вновь появиться и преследовать его.

Женщина вздохнула и обратила взгляд к иллюминатору. Теперь Уайльд разглядывал профиль этого лица. Да, ему доводилось видеть его фотографии; там оно выглядело просто-таки красивым. Но после сна в неудобном самолетном кресле оно казалось злым.

Уайльд встал и направился в туалет. Он все еще не мог удостовериться в своей догадке, но обязан был сделать это. Выйдя в проход, он остановился.

— Доброе утро, — сказал он, — вы, случайно, не Синтия Борэйн?

Женщина взглянула на него и закрыла глаза.

— Тссс!

В соседнем ряду сидел мужчина необыкновенно маленького роста, едва ли в нем было больше пяти футов росту. На его носу красовались очки в роговой оправе. Белокурые волосы были коротко подстрижены. Своим обликом он напомнил Уайльду медведя-коалу.

— Вы что, не видите: она пытается заснуть, — прошипел он. — Она очень устала.

— Тогда приношу извинения. — Уайльд отступил на свое место, так как из-за занавески, разделявшей салоны первого и туристского класса показалась главная бортпроводница, одарив всех троих ослепительной улыбкой.

— Доброе утро. Время завтракать. Через час посадка

— Скажите, это не Синтия Борэйн? — прошептал Уайльд.

— Что вы, сэр, — так же шепотом ответила девушка, — мы никогда не обсуждаем наших пассажиров, — она улыбнулась. — Говорят, что она богатейшая женщина в мире.

— А из-за чего произошла вся ночная суматоха?

— Все знают, что она не пьет, но вечером она вела себя так, будто истребила все запасы джина, которые нашлись во Франкфурте. Но заметьте — никакого запаха. — Она наклонилась к нему. — Разве это не потрясающе?

Уайльд потянул носом. Свет солнца только-только коснулся земли внизу. Под самолетом не было ни облачка. Они летели над самым лунным из пейзажей, окрашенным в неприветливый светло-кирпичный цвет. Далеко на юге виднелась темная линия, наводящая на мысль о море. Но это был лес.

— Меня от этого в дрожь бросает, — продолжала болтать стюардесса, наливая кофе, — в сексуальном смысле слова.

— Да, в голову лезут различные образы, — согласился Уайльд. — А где там озеро Чад?

Стюардесса ткнула пальцем куда-то на восток.

— До него миль четыреста. Но учтите, что сейчас там не на что смотреть. Сейчас самый конец сухого сезона, и все озеро — лишь огромная яма, полная жидкой глины. Но со дня на день могут начаться дожди, и вот тогда там будет интересно.

(ii)

Уайльду пришло в голову, что самым ужасным из кощунств, совершенных цивилизацией двадцатого века, было то, что международный аэропорт не построили хотя бы в пятистах милях от Кано. Конечно его можно было сравнить с лучшими европейскими аэропортами. Его носильщик сообщил, что в Кано каждый день прибывает до сорока рейсов. Увидев укрепленное на наружной стене здания расписание, украшенное внушительным списком пунктов назначения, которое замыкала Новая Зеландия, Уайльд поверил этому. Но все равно он ощущал какую-то подавленность.

Возможно, виной тому был К.П. Рен. Трагическое странствие Джона Геста по пустыне Сахара в конце концов привело того именно сюда. Лоуренс и Божоле побывали здесь на своем пути к побережью и тайне Синей Воды. Он представил себе американцев Хэнка и Бадди, стоящими рядом с таможенным залом, и почувствовал разочарование из-за того, что его не приветствует эскорт одетых в броню улан, скрывающих лица от солнца под развевающимися белыми накидками.

Накидки уже попадались ему на глаза, знаменитые хайки арабов — жителей пустыни, и Уайльд очень быстро понял, насколько это практичная одежда. К тому времени, когда он добрался до такси, довоенного «опеля», горячий ветер уже успел покрыть толстым слоем красной пыли его воротник, а сам город, казалось, был окутан движущимся облаком кирпичного цвета.

— У вас заказана гостиница? — спросил водитель, вовсе не араб, а самый настоящий хауса, высокий и экспрессивный; его левая рука, казалось, была привязана к гудку невидимой веревкой.

— Я хочу проехать к дому мистера Харизма. Вы знаете его? Если нет, то, полагаю, нам стоит последовать за этим «мерседесом».

Что касается Синтии Борэйн, то ее встретили как королеву. Впрочем, он

предполагал, что она и была ею в своем мире, где завтракают на Вайкики, для ленча останавливаются в Сан-Франциско, пьют чай в Нью-Йорке и смотрят ночное

шоу в ресторане на лихорадочном побережье Монтего-бей. Этим утром у нее на шее была нитка жемчуга, каждой жемчужины из которой вполне хватило бы, чтобы оплатить перелет, а на среднем пальце левой руки перстень с рубином цвета голубиной крови, за который наверняка можно было бы купить всю «комету», на которой они летели, вместе с навигационным оборудованием и содержимым буфета.

Водитель громко заржал.

— О, да, это автомобиль мистера Харизма. О, да.

— Тогда поехали за ней, мистер Мак-кака!

Водитель с удовольствием крутанул огромную баранку автомобиля, заорав из окна на разглядывавших его прохожих. Старомодный автомобильный клаксон почти непрерывно гудел. Машина миновала кварталы, в которых жили иностранцы, и выехала через низкие ворота. За ними начался собственно город, похожий на скопище построек, слепленных ребенком из глины вокруг большого камня. Сравнительно широкие улицы, покрытые красной пылью, закончились, исчезли дорожные знаки, и по сторонам потянулись облупленные стены, толстые, темные, глядевшие на мир крошечными оконцами — или бойницами? — благодаря которым казалось, что город постоянно подвергается набегам враждебных племен. На велосипедах ехали негры-фула, казалось, что их ослепительные одеяния вот-вот запутаются в спицах задних колес. Можно было подумать, что велосипедисты образуют почетный эскорт для каравана из Сахары, который услужливое воображение готово было в любой момент увидеть на северном горизонте. Эти караваны, как уверял Уайльда пролистанный наспех путеводитель, до сих пор составляли основу процветания Кано. Кано казался романтическим городом, но он был также непривлекательным и грязным, его однообразную грязноватую желто-коричневую окраску оживляла лишь мечеть с зеленым куполом, окруженная белой стеной, красивая той экзотической красотой, столь разительно отличающейся от самых великолепных христианских церквей, Она напомнила Уайльду о том, что для Африки мусульманский мир олицетворял будущее.

«Oпель» пропылил по нескольким узким улицам, выкатился на площадь и остановился перед высоким красный домом. Его лишенный окон фасад был украшен симметричными лепными узорами, выкрашенными в черный цвет, а с крыши склонились высокие, загнутые края желобов, напоминавшие средневековых дозорных, приготовившихся облить наступающих кипящим маслом. Несмотря на ранний час площадь была полна людей, ослов и собак, за которыми надзирали двое полицейских, наряженных в синие мундиры с широкими красными поясами; на головах у них были синие фески с красными кисточками. «Мерседес» куда-то исчез.

Водитель такси вышел и постучал в дверь.

— Джентльмен к мистеру Харизму, — сказал он в темноту, передавая невидимому собеседнику багаж Уайльда.

— Оставьте себе сдачу, — предложил Уайльд.

Вестибюль оказался мрачным закутком с низким потолком и специфическим запахом; освещен он был одной-единственной керосиновой лампой. Женщина с лицом, закрытым чадрой, подняла его чемоданы с такой легкостью, словно это были пустые корзины

— Мы не ждали вас, — сказала она на совершенно правильном английском языке.

— Это длинная история, — ответил Уайльд.

На лице под чадрой, показалось ему, мелькнула тень мимики. Женщина улыбнулась? А может быть ей просто наплевать?

— Тогда вы должны рассказать ее мистеру Харизму. — Она провела Уайльда по коридору, распахнула перед ним дверь, — Подождите здесь, пожалуйста, — и ушла, унося с собой его багаж.

Комната была совсем небольшая. В окно, забранное жалюзи, Уайльд смог рассмотреть внутренний двор, посреди которого возвышалась акация с красной корой. Желтые листья дерева поникли, как бы отдыхая — они ждали солнца. Уайльд закурил сигарету, сел на скамейку со спинкой из деревянных планок, напоминавшую садовую, и почти сразу же снова встал, так как дверь открылась.

— Я Харизм.

Уайльд решил, что он туарег. Кожа у него была светлой, как у европейца, рот был изогнут в полуулыбке, а взгляд не задерживался в одной точке более, чем на секунду. Одет он был в темно-красный арабский наряд.

— Малерб сказала, что вы приехали, чтобы встретиться со мной.

— Меня зовут Уайльд, — сказал гость, протягивая руку. После секундного колебания Харизм по-европейски пожал ее. — Я хотел бы вступить в число Последователей Бога.

Харизм жестом указал на скамейку, и сел рядом с Уайльдом.

— Я не понимаю вас, мистер Уайльд.

— Меня направила Эме, Эме Боске.

Харизм нахмурился.

— У нас принято предупреждать письменно.

— Ну, понимаете ли, — Уайльд заговорил своим самым сладким голосом, — все это случалось довольно неожиданно. Я был в одном месте, в клубе «Мечта» в Сохо, может быть вы слышали, и там разговаривал с Эме. Я несколько раз общался с ней, и как-то раз она посоветовала мне посетить вас. Сначала я не принимал ее всерьез, думал, что она разыгрывает меня. Но она вновь и вновь возвращалась к этому разговору, убеждала, что так я смогу вступить в мир добра и хотя бы на время придти к простой жизни… И вот, знаете ли, внезапно, две ночи назад, я повернулся к ней и сказал: «Хорошо, моя девочка, я еду». Да, как вы и сказали, она собиралась отправить письмо и все подготовить. Но я люблю решать все сразу, знаете ли. Сжигать мосты за собой. Так я ей и сказал: «Или сейчас, или никогда». Она согласилась, и только посоветовала мне сослаться на нее. Ну вот, я и здесь.

Говоря все это, он как можно непринужденнее поглядывал на Харизма. Любой из тех, кого он встретил сегодня, мог послать того молодого человека убить Эме. Но Харизм задумчиво потер подбородок с видом сожаления к каждому человеку, который мог оказаться таким невероятным дураком.

— Да, конечно, Эме Боске работает в клубе «Мечта» в Лондоне. Она уже направила к нам оттуда не одного клиента. Но боюсь, мистер Уайльд, что Последователем нельзя стать… Как это сказать по-английски? Под влиянием минутного порыва, правильно? И такой шаг не дается так легко. С одной стороны, предстоят определенные расходы…

— Тысяча фунтов наличными, — Уайльд достал деньги из кармана.

Харизм взял пачку, и с хрустом провел пальцем по ее торцу.

— Вижу, вы действительно решительный человек, мистер Уайльд.

— Эме уверяла, что если меня это не устроит, я смогу получить свои деньги назад.

— О, конечно, мистер Уайльд. Но такой человек как вы… Вы явно относитесь к той породе людей, из которой мы стремимся набирать Последователей Бога. Поверьте моему слову. Но, что касается возмещения: вы конечно понимаете, что имеются определенные расходы, которые мы вынуждены совершать с того самого момента, как вы вступили в мой дом.

— Но ведь вся пачка не развеется как дым в первый же день, не так ли?

— Ну что ж, мистер Уайльд. Вам нужно пойти и познакомиться с мисс Борэйн, той леди, которая прибыла буквально прямо перед вами. Хотя, возможно вы уже видели ее. Она путешествует с мистером Ломаном.

— Я видел их в самолете.

— Ну конечно же! Мисс Борэйн совершенно очаровательная леди. — Хотя эта фраза у Харизма прозвучала деланно. Он провел Уайльда через зал в другую комнату, значительно большую, чем вестибюль, но также выходящую во внутренний дворик. Там не было никаких стульев, лишь несколько ковров. На одном сидел Синтия Борэйн, а ее друг в роговых очках устроился на другом. Они пили местный кофе, который варился на столике в углу. Теперь Уайльд смог выяснить источник аромата, пропитывавшего дом. Из предметов мебели в комнате был лишь стол-бюро, закрытый крышкой.

— Снова этот человек! — воскликнул Ломан. — Синтия, вам не кажется, что он следит за нами?

Синтия Борэйн взглянула Уайльда.

— Вы следите за мной? — В ее голосе слышалось нескрываемое раздражение.

— Моя дорогая леди, я мог задать вам тот же самый вопрос.

— Он репортер! — объявил Ломан. — Наверняка он репортер. Змея, прячущаяся в траве.

— Репортер! — Мисс Борэйн встала. Она была почти одного роста с Уайльдом.

— Да нет же. Меня зовут Уайльд. Джонас Уайльд. — Уайльд протянул ей. — Я много читал о вас, мисс Борэйн.

— Репортер, — повторила Синтия Борэйн и швырнула об пол свою кофейную чашку. Осторожно переступив через осколки, она неторопливо повернулась к Ломану. Тот без единого слова вручил ей свою чашку, и она сразу же последовала за первой, разлетевшись вдребезги на ковре. Тогда мисс Борэйн пересекла комнату, сдвинула ногой столик и со всей силы пнула кофейник. Черная жидкость разлилась по полу..

Синтия Борэйн выбрала чистый пока еще коврик и снова села.

— А теперь пусть он убирается отсюда.

Уайльд и Харизм уставились друг на друга, а потом одновременно перевели взгляд на Ломана, который бело-зеленым носовым платком стирал с лица брызги кофейной гущи.

— Сказать по правде, я совершенно не хотел кофе, — сказал Уайльд.

Харизм потер подбородок.

— Вы репортер, мистер Уайльд?

— Боже сохрани, конечно нет!

— Вы же понимаете, что тайна личности наших гостей очень важна для нас.

— Видите ли, я стремлюсь избавить свое сознание от многовековых суеверий и сомнений. Точно так же как и мисс Борэйн. Конечно я знаю, кто она такая. Я видел ее фотографии в газетах. Но никогда не встретил ее до сегодняшнего утра.

— Если вы не репортер, — сказала Синтия Борэйн, — то я приношу извинения. Заплатите за посуду, Конрад. — Но я пролетела несколько тысяч миль не для тог, чтобы сидеть в… — она наморщила свой внушительный нос, — в комнате, пропахшей каким-то нестандартным кофе.

— Ну, конечно, мисс Борэйн, — согласился Харизм. — Но есть некоторые формальности, от которых нельзя уклониться. Прежде всего я должен попросить вас передать мне свои драгоценности.

— Это еще почему?

Харизм открыл стол, достал отпечатанный бланк и тщательно обмакнул перо длинной ручки в банку с фиолетовыми чернилами.

— Я дам вам нашу стандартную квитанцию. Так, дайте посмотреть… Одно жемчужное ожерелье и одно рубиновое кольцо. Есть что-нибудь еще?

— Мисс Борэйн проделала весь этот путь не для того, чтобы отдать вам свои драгоценности, — вмешался Ломан.

— Мисс Борэйн прибыла в Африку, чтобы скрыться от самой себя, — непререкаемым тоном заявил Харизм. — Когда она покинет Нигерию, то окажется совсем другой женщиной, женщиной которую не способны будут затронуть мирские неприятности, нападки легкомысленных критиков, увеличивающийся возраст, в конце концов. Она будет сиять, подобно звезде, среди своих друзей, блестеть, подобно солнцу, среди своих врагов. Жизнь обретет новое значение, новую цель, и она найдет в своем сердце все, в чем нуждается.

— Если я поверю вам, — заявила Синтия Борэйн, — то отдам этот проклятый жемчуг.

— Учтите, что я прошу вас об этом только для того, чтобы сохранить их здесь, в моем сейфе до тех пор, пока вы не вернетесь в Кано. В Центре Вселенной не допускаются никакие драгоценности, там не может быть никаких привилегий, кроме того, что относится к рангам Последователей, а вы, конечно, понимаете, что будете на положении новичков.

— Мне казалось… — начал было Ломан.

— Ну что ж! — Синтия Борэйн сняла свой жемчуг и кольцо. — Конрад, мы решили броситься в этот омут, значит бросимся.

— Вы действительно мудрая женщина, мисс Борэйн, — сказал Харизм. — У вас есть что-нибудь еще? Мистер Ломан? Мистер Уайльд?

Они отдали ему часы, получили квитанции.

— Дальше. Вот лекарства для каждого из вас. — Харизм отвернул крышку с бутылки и достал три больших желтых капсулы. Это должно предохранить вас от малярии.

— Я думала, что такой болезни уже не существует, — удивилась Синтия Борэйн.

— В Кано ее фактически нет. Но кто может поручиться за озеро Чад. Это ради вашей собственной безопасности, мисс Борэйн. — Он хлопнул в ладоши и в комнату вошла женщина в чадре, держа в руках поднос с тремя стаканами воды. Прошу вас, будьте любезны, возьмите воду. — Они повиновались.

— Тьфу! — воскликнула Синтия Борэйн, — Вы уверены, что не хотите отравить нас.

Харизм улыбнулся.

— Теперь вам нужно переодеться. Вы привезли одежду, подходящую для того, чтобы лазить по кустарнику? Хорошо. Малерб покажет вам ваши комнаты.

Женщина провела их по мрачной лестнице и открыла первую дверь слева.

— Вы можете переодеться здесь, мистер Уайльд. Не обязательно слишком торопиться: вы пробудете в Кано еще целый час.

Уайльд вошел в маленькую комнатушку без окон, настоятельно наводящую на мысль о духовке, и зажег дымную коптилку. Здесь был стол, на котором хозяина дожидался чемодан, и простой стул, но не было кровати, хотя на полу лежало одеяло. Ему пришло в голову, что опрощение, пожалуй, зашло уже слишком далеко. Во рту все еще сохранялся горький привкус хинина. Он вздохнул, закрыл дверь, и обнаружил, что не один в комнате.

(iii)

Рядом с дверью стояла маленькая фигурка, укутанная в белый хайк; голова и лицо тоже были скрыты накидкой.

— Приветствую вас, — сказал Уайльд. — У меня такое чувство, что все происходящее здесь довольно обычно.

Посетительница сняла свой головной убор, обнаружив пышные блестящие черные волосы, ниспадавшие по сторонам желтовато-коричневого лица. Черты этого лица были настолько изящными и мягкими, что Уайльд подумал, что прикоснуться к этой женщине будет значить потерять ее. Подобно большинству женщин арабского мира она казалась старше, чем была на самом деле. Уайльд на первый взгляд счел, что ей лет шестнадцать.

— Я Серена, — прошептала она.

— Это довольно странно. А я Уайльд.

— Я знаю. Меня прислала Инга.

— Мне кажется, что она совершила ошибку. — Уайльд открыл чемодан. — Вы не будете возражать, если я переоденусь.

Она мгновенно оказалась у него за спиной, источая аромат, который Уайльд не смог определить. Он заполнял ноздри, как уличная пыль, но был куда приятнее. Уайльд повернулся, и Серена обвила руками его шею. Она не столько целовала его губы, сколько овладевала ими. Ее язык глубоко скользнул в его рот, а обильная слюна казалось должна была заменить его слюну, выпитую девушкой. Его руки ощупали ее лопатки и скользнули вниз, но приостановились в районе талии.

— Это входит в обряд посвящения?

— Я нравлюсь вам? Инга сказала, что я вам понравлюсь.

— Я не имею ни малейшего сомнения в том, что вы должны мне понравиться, милая. Но в данный момент я должен успеть к перевозке, которую организует мистер Харизм.

— Вы не доверяете мне?

— Когда-то Инга сама очень хотела понравиться мне Серена улыбнулась, и маска детской мягкости исчезла с ее лица, сменившись мозаикой страстей. Уайльд подумал, что если она когда-нибудь вновь захочет понравиться ему, он не забудет о первом моменте знакомства. Но он подумал еще и о том, что она будет улыбаться при виде смерти своих врагов. И о том, что если эта девушка — подруга Инги, то должна знать о том, что такое смерть. Ее цветом был темно-багровый.

— Инга постарела.

— Это точно. — Уайльд сложил свой костюм и надел слаксы цвета хаки и парусиновую рубаху.

— Вы не верите, что она прислала меня?

Уайльд решил испробовать на ней шоковую тактику.

— Верю, моя радость. Вы знаете девушку по имени Эме Боске?

— Эме моя подруга. Она должна была рассказать вам о Последователях Бога.

— Она упомянула о них. И об Инге, конечно. Потому-то я здесь. Но у нее не было времени много рассказать мне. Ее пристрелил соотечественник. Всадил пулю вот сюда. — Он мягко ткнул девушку пальцем в пупок.

Серена раскрыла рот.

— Но вы?..

— У него было дело к нам обоим. Потому-то он и ждал, чтобы мы собрались вместе. Но у него не все получилось.

— Вы убили его, да? — полуутвердительно сказала Серена с восхищением в голосе. — Голыми руками. Именно так Инга и говорила — что вы пользуетесь голыми руками.

Уайльд закрыл чемодан и сел на стол.

— Так что теперь вы расскажете мне о том, чего не успела Эме.

— Я ничего не могу сказать вам о человеке, который пытался убить вас. Но Инга должна знать.

— Так расскажите мне об Инге.

— Вы нужны ей, мистер Уайльд. У нее есть работа для вас. Такая работа, с какой можете справиться только вы. Она будет так рада, что вы приехали. — Серена улыбнулась Уайльду. — Мы еще не раз увидимся в Центре Вселенной. — Она открыла дверь, выскользнула в коридор и растворилась в темноте.

(iv)

Уайльд попытался как можно точнее проанализировать события последних минут. Итак, Инга собиралась предложить ему работу. В памяти возникла спальня в Стокгольме. На кровати лежал человек без верхней половины головы, а рядом стояла Инга с дымящимся пистолетом в руке. Она никогда не нуждалась в убийце, так как всегда сама готова была убивать. И на фоне этого недавнее посещение, хотя и очаровательное, казалось совершенно бессмысленным. Но Инга за всю жизнь никогда не делала ничего бессмысленного. Ему захотелось закурить, и он вынул из кармана сигареты и зажигалку, но в этот момент дверь открылась, и перед ним предстал нахмурившийся Харизм.

— О, только не это, мистер Уайльд. Из всех пороков цивилизации табак, возможно, наиболее отвратителен. Пойдемте, мой автомобиль готов.

— А теперь вы, несомненно, скажете мне, что в этом вашем мировом центре нет никаких напитков?

— Ну конечно есть, мистер Уайльд. Вода это основа жизни.

— Придется согласиться на танцующих девушек. — Уайльд надел темные очки, вслед за хозяином спустился по лестнице и вышел на улицу. Серена уже сидела на переднем сидении «мерседеса»; она не поднимала головы. Почти сразу же из дома вышли Синтия Борэйн и Конрад Ломан. Как и Уайльд, они надели в спортивные рубашки и брюки цвета хаки, а у мисс Борэйн на голове была еще белая шелковая косынка.

Она окинула Уайльда взглядом и села на заднее сидение. Ломан чуть задержался.

— Уайльд, не говорите ничего такого, что могло бы расстроить ее, — прошептал он и сел рядом с Синтией. Уайльд втиснулся следом. Малерб смотрела на них из раскрытой двери; толпа разноцветных людей глазела с улицы. Харизм сам сел за руль, машина, непрерывно гудя, пробралась по городу, и вскоре ее пассажиры снова оказались в аэропорту, где их ждал шестиместный вертолет.

— Эта штука должна была влететь Последователям Бога в шиллинг-другой, — заметил Уайльд.

— Бог ни в чем не испытывает недостатка, мистер Уайльд. Да и почему он должен возникнуть? Я могу помочь вам, мисс Борэйн?

Синтия Борэйн проигнорировала его слова, вскарабкалась по трапу и заглянула в кабину.

— Ну вот! — воскликнула она. — Уберите его!

— Ах, да, я не предупредил вас. Это бедный нищий старик, который просил помочь ему добраться домой. Я не мог отказать ему, мисс Борэйн. Прошу вас, будьте милосердной.

Ломан вытер лоб своим бело-зеленым платком и с опаской взглянул на Уайльда. Но, как ни странно, Синтия Борэйн, похоже, временно смирила свой нрав.

— Он может сесть сзади.

— Конечно же, дитя мое, — согласился нежданный попутчик. Судя по длинной белой бороде, торчавшей из-под хайка, он действительно был очень стар.

— Я не знала, что он говорит по-английски.

— Не переживайте из-за этого, мисс Борэйн, — успокоил Харизм. — Он не обидится, этого не допускает его религия. — Он сделал знак Серене, та прошла в хвост кабины и села рядом со стариком.

— Входите, джентльмены, — предложил Харизм. — А я желаю вам счастливого пути.

— Это значит, что вы не полетите с нами? — уточнил Уайльд.

— Обязанности держат меня в Кано. Но о вас позаботятся. А пилот очень хороший. — Харизм захлопнул дверь, и через несколько секунд машина стрекотала высоко над городом. Сверху он еще больше напоминал детскую постройку на пляже.

— Все же немного похоже на цивилизацию, — сказал Ломан, протирая очки,

— вам не кажется, Синтия? Я-то думал, что нас посадят на один из этих местных поездов, и мы будем тащиться в нем до следующей недели.

— Заткнись! — Синтия Борэйн закрыла глаза.

Уайльд уставился на пустынный пейзаж внизу. Облик этой страны гипнотизировал. Некоторое время они летели параллельно железнодорожному пути, уходившему на восток по кирпично-красной равнине. Когда вертолет достиг этой местности, оказалось, что она покрыта холмами, хотя издали казалась совершенно плоской. Попадались следы автомобильных шин, но ни одной дороги с твердым покрытием. Тут и там были разбросаны деревья, перемежающиеся с огромными муравейниками, напоминавшими миниатюрные крепости; Уайльд прикинул, что каждый из них должен быть в несколько футов высотой. Он почти не видел воды, да и людей внизу практически не было, лишь случайные крошечные деревушки с крошечными стадами. Даже с воздуха было видно, что скот очень худ. Но вскоре эти признаки человеческой жизни исчезли, и вертолет с пассажирами оказался над полупустыней, в которой растительный мир олицетворяли одинокие акации, а по земле, как волны кроваво-красного моря, катились клубы пыли.

Утро превращалось в день, и жара усиливалась. Уайльд видел, что они летели на высоте не более пятисот футов. Впечатление было такое, что они поджариваются между огнедышащим солнцем и пылающими кустами внизу. Ломан достал свой бело-зеленый платок и вытер пот. Его любовница внезапно проснулась и сорвала шарф с головы.

— Боже! Боже! Боже! Я не вынесу этого. Эй, ты! — она повернулась и взглянула на Серену, которая с самого взлета сидела абсолютно неподвижно, завернувшись в свой хайк. — Как тебе удается не чувствовать жару? Эй, ты!

Серена не ответила. Ее глаза были открыты, но она, видимо, спала.

— Конрад, встряхни ее! — приказала Синтия Борэйн.

— Да, Синтия. — Ломан отстегнул ремень.

— Вы собираетесь искать Бога?

Слова были настолько неожиданными, что все трое с открытыми ртами уставились на старика.

— Разве он не должен называть ее мемсаиб? — шепотом поинтересовался Ломан.

— Не думаю, — ответил ему Уайльд. — Да, мы ищем Бога.

— Бог благ.

— Лучше бы ему быть таким, — заявила Синтия Борэйн.

— Он сделает из вас новую женщину, дитя мое.

— Я уже слышала это.

— Он скажет: вы должны поведать мне ваши самые затаенные ваши мысли. Раскройте ваше сознание. Сообщите мне, о чем вы мечтаете, пробуждаясь в ранний утренний час, лежа в теплой ванне, испытывая оргазм.

— Послушай-ка, — вмешался Ломан. — Ни один черный чурбан не смеет грубить Синтии Борэйн.

— Я обращаюсь к вам, мисс Борэйн, — невозмутимо продолжал старик. — Скажите мне, что в жизни вызывает у вас отвращение?

Синтия Борэйн подняла голову. Ее щеки начали наливаться кровью.

— Если вы устроите здесь истерику, то несомненно убьете всех нас. Это не может быть вашей целью. Вы знаете так же хорошо, как и я, что ваши знаменитые вспышки обычно бывают преднамеренными, и вызваны ребяческим желанием быть в центре внимания. Но почему вы стыдитесь говорить о ваших проблемах? Даже просто допустить их существование? Разве не за этим вы приехали сюда? И разве ваши проблемы не известны всем и каждому? Вы — Синтия Борэйн. Ваш отец умер и оставил вам большое состояние, вот и все. И вы посвятили свою жизнь суетной погоне за удовольствиями, а в вашей цивилизации главным удовольствием считается сексуальное возбуждение. Вы потратили всю прожитую жизнь на поиски волшебного эликсира, благодаря которому миг экстаза должен превзойти все остальные, вы сменили восемь мужей и неисчислимое множество любовников, но наконец поняли, что такой миг недоступен, и обнаружили, что сходите с ума, потому что не в состоянии найти ничего такого, что принесло бы вам удовольствие.

Но почему нужно стыдиться такой жизни? По крайней мере она была частью того образа жизни, который доступен очень малому количеству людей, а теперь, когда вы решили отказаться от него, то должны найти возможность оглянуться назад, не испытывая при этом никакой эмоции, кроме, пожалуй, интереса. Мисс Борэйн, я говорю вам, что такой вещи как стыд не может быть у мыслящего человека. Стыд предполагает, что человек хуже окружающих, а это невозможно. Ведь все мы грязны в глазах небес.

Синтия Борэйн глядела на него, не отрывая глаз. Краска отхлынула от ее лица.

— Я не обсуждаю свои личные дела публично, — сказала она. Я устала. Очень устала. Мне сказали, что я смогу отдохнуть в этом месте, которое называется Центром Вселенной. Это все, чего я хочу — отдохнуть.

— Бог даст вам больше, чем просто отдых, дитя мое. Он омолодит вас, сделает из вас новую женщину. Потому что многие из ваших бед порождены вашим возрастом. Ах, да, сорок пять — трудный возраст для женщины, но не для Бога.

— Сорок пять? — щеки Синтии Борэйн снова зарделись.

— Это лучший из всех возможных возрастов. Достаточно зрелый, для того, чтобы научиться не строить из себя дурака, и достаточно молодой, чтобы успеть познать большое счастье в более поздние годы. Но чтобы достичь этого, вам необходимо вручить свой разум Богу, поведать ему самые сокровенные мысли, уподобиться глине в его руках.

— Лучше спите дальше, — отрезала Синтия Борэйн. — Конрад, я, пожалуй, стану глиной в чьих угодно руках, если не поем чего-нибудь.

— Я посмотрю в наших чемоданах, — откликнулся Ломан. — У меня был шоколад.

— Ваши чемоданы в Кано, мистер Ломан, — остановил его старик.

— В Кано?

— То-то я не заметил, чтобы на борт грузили багаж, — вставил Уайльд.

— Он не потребуется вам в Центре Вселенной. И что касается еды, то она будет, когда мы приземлимся. Стоит ли переживать из-за нескольких часов голода?

Лицо Синтии Борэйн превратилось в пылающий темно-красный шар.

— Давайте-ка проясним все до конца. Вы хотите сказать, этот болван Харизм забыл наш багаж?

— Не забыл, мисс Борэйн. Он никогда не посылает чемоданы.

— Но как же наша одежда? Сколько времени мы проведем в этом Центре Вселенной?

— Кто знает, мисс Борэйн? Это могут быть недели, а могут быть и месяцы.

— Месяцы? Не имея возможности переменить одежду?

— Бог позаботится о вас, мисс Борэйн. И что такое одежда? Пойдет дождь? Тогда лучше всего будет голая кожа. Станет холодно? Можно будет укрыться одеялом. Поднимется ветер? От него есть укрытия. Вы считаете необходимым скрыть свою наготу? Для этого нет лучшей одежды, чем хайк. А теперь я хочу предложить вам немного конфет. Они немного утолят ваш голод. — Он извлек из широких одежд круглую коробку и раскрыл ее.

— Похоже на рахат-лукум, — заявил Ломан.

— Это не он. Но вам наверняка понравится. А мне будет приятно, если вы разделите со мной немного еды. Смотрите. — Он положил в рот одну из мягких конфеток.

— Они неплохие на вид, — признала Синтия Борэйн.

— Действительно, — согласился Ломан.

— А вы, мистер Уайльд? — пригласил старик.

Уайльд увидел устремленный на него взгляд Серены. Она вся спряталась под накидкой, видны были только ее глаза. Он взял одну из конфет; она издавала характерный аромат, немного напоминавший марципан.

— Очень вкусно.

— Я знал, что вам понравится, мистер Уайльд. А ты, дитя мое?

Серена тоже взяла конфету.

— Теперь мы все почувствуем себя лучше, — сказал старик. — Мисс Борэйн, вам приходилось слышать о борборе?

— Нет.

— В него входит несколько компонентов, но главный из них — сок растения, известного под названием caloptropis procera. Белая жидкость, извлеченная из коры. Мистер Уайльд, вы знаете, что женщины пустыни используют борбор против своих врагов?

— Что? — Ломан конвульсивно сглотнул.

— Именно так, мистер Ломан. Одна-единственная капля чистого борбора, попавшая в глаз, немедленно ослепит мужчину. Ну, и женщину, конечно. А при приеме внутрь эта жидкость поражает мозг, подавляет волю, обращает человека в бессмысленный ком глины.

— О, мой Бог! — воскликнула Синтия Борэйн. — А я съела это.

— Вам нечего бояться, мисс Борэйн. Смесь, которую ваш желудок в настоящий момент переваривает, не принесет вам длительного вреда; она была очень тщательно приготовлена. А Богу нужен ваш мозг, чтобы изменить в нем устоявшиеся оценки того, что есть жизнь. Он восстановит его должным образом, вы скоро убедитесь в этом. Вне всякого сомнения, конфета уже оказала на вас успокаивающий эффект, удаляя опасения, закоренелые подозрения, порождая в вас желание поверить мне, довериться мне, вручить себя мне.

Уайльд понял, что старик прав. Ему казалось, что на шее у него ничего нет. Он отчаянно попытался встать, хотя на самом деле это не казалось ему сейчас важным. Невероятным усилием он разогнал клубящиеся облака, поднимавшиеся из глубин его мозга и пристально посмотрел в улыбающиеся глаза. Собрав все свои силы, он перегнулся через проход, схватил старика за бороду и дернул.

— А теперь, мистер Уайльд, скажите, почему вы так поступили? — спросил старик.

Уайльд медленно, преодолевая нежелание мышц, открыл и закрыл рот; его язык, казалось, был полон свинца.

— Я хотел увидеть лицо Бога, — ответил он.

 

5

Укуба улыбнулся. Как Уайльд и предполагал, его борода оказалась фальшивой, но он конечно же был достаточно стар и вполне мог бы иметь такую же настоящую. Кожа была бледной, а лоб высоким. Большой прямой нос разделял два огромных темных глаза. Его лицо представляло собой путаницу сплошных морщин, на скулах уже не осталось плоти, но глаза были живые и веселые.

— Вы решительны и проницательны, мистер Уайльд. Да, я — Бог.

— Вы не считаете свое имя несколько нескромным? А как вы называете Вседержителя? Аллахом, Иеговой или Господом?

— Я не выдаю себя за Создателя, мистер Уайльд. Слово «бог» в моем понимании означает того, кто обладает силой и властью. У меня есть и сила и власть. Больше всего мне нравится латинская форма, dominus, из которой следует, что бог доминирует во всем, что его окружает. Я доминирую во всем окружающем, мистер Уайльд. Я доминатор.

— Я не хотела быть невежливой, мистер Укуба. — На лице Синтии Борэйн было необычное для нее мягкое выражение. — Я не знала, что это вы. Надеюсь, что я не оскорбила ваши чувства.

— Но мисс Борэйн, как могли вы оскорбить мои чувства? Разве мысли о муравье, ползающем по полу у ваших ног, могут обеспокоить вас? Ну, а теперь расскажите мне о самом заветном из ваших желаний. Откройте мне самые глубины вашего сознания.

Синтия Борэйн улыбнулась.

— Толпы, — глубокомысленно пробормотала она. — Множества и множества молодых людей, и все стремятся ко мне, разрывают в клочья мою одежду. Толпы. Ужасные, прекрасные люди. Толпы.

— Ведь вам было нелегко признаться в этом, мисс Борэйн? Но ваше желание сбудется, можете поверить. А после этого, возможно, нам удастся погрузиться еще глубже в ваше подсознание. Мистер Ломан, может быть теперь вы?

— Поезда, — сказал Ломан. — Поезда, несущиеся по рельсам со скоростью сто, нет, тысяча миль в час. Мне подвластны неизмеримые тонны металла. Ту-ту-туу. Вверх-вниз.

— Должен заметить, мисс Борэйн, что вы выбрали себе для путешествия весьма неординарного компаньона. Мистер Уайльд, настала ваша очередь.

Уайльд смотрел в глаза Серены и чувствовал, как по его телу растекаются волны сонного оцепенения. Он ощущал гнев из-за того, что его одурачили. Затмение распространявшееся в мозгу, делало его работу, да и самую его личность, абсолютно несущественными. Все, что существовало в его мыслях, скрывалось за черным облаком, поднимавшимся из глубин подсознания. Думать, формировать мысли, обращать их в слова, а потом эти слова произносить — для этого требовалось напряжение всей силы его воли. И все он продолжал совершенно четко видеть свою цель, а гнев делал ее достижение важнейшим из всех дел на свете.

— Девочки, — вяло произнес он, — вернее, девочка. Прекраснейшая девушка на свете. И чтобы никого. Остров. Пальмы. Море. И только мы с нею.

— Знаете ли, мистер Уайльд, ваша нормальность почти столь же пугающа, как и инфантильность мистера Ломана. И это самое пламенное из всех ваших желаний?

— Никого, — пробормотал Уайльд. — Я и она. И все.

— Ну разве может быть романтическая идиллия, в которой участвовали бы больше двух человек. Но скажите мне, мистер Уайльд, ваш идеал красоты — блондинка или брюнетка?

— Пожалуй, беленькая. Блондинка будет получше. — Он не отрывал взгляда от черных, как полночь, глаз Серены.

— В таком случае, мистер Уайльд, ваше желание может исполниться. Прекраснейшая блондинка в мире. Но, возможно, вы будете настолько любезны, что сообщите мне что-нибудь о себе? Мисс Борэйн я знаю. Мистера Ломана представили как ее секретаря. Но вы — тайна для нас. Вы прибыли в Кано незванным, хотя и ссылаетесь на Эме Боске.

Думай, приказал себе Уайльд. Думай. Этот человек смог основать религию, которая привлекла к себе изрядное количество неординарных людей. Поэтому он должен обладать искусством политического деятеля а также эмоциональной притягательностью фанатика. Из вопроса нельзя было заключить, будто Укуба мог ожидать, что Эме к настоящему времени будет мертва. Но ведь кто-то в Центре Вселенной должен был задаться вопросом, удалось ли убийце исполнить свою миссию.

— Встретил ее в клубе «Мечта», — промямлил он. — Часто ходил туда.

— А что вы делаете, когда не бываете в клубе «Мечта»?

Уайльд пожал плечами.

— Приватные доходы. Богатый дядя, знаете ли.

— Как его зовут? — На сей раз вопрос прозвучал резко.

— Джеральд, — быстро ответил Уайльд. — Дядя Джеральд. Платит за меня, чтобы избежать неприятностей. — Он осклабился. — Добрый старый дядя Джеральд.

— Конечно, так ему и следует поступать, — согласился Укуба. — А теперь нам предстоит лететь еще некоторое время. Наверно, всем стоит немного поспать.

Уайльд закрыл глаза. Держать их открытыми он был уже не в состоянии, а принудить мозг к работе было еще вдвое труднее. Он стремился лишь к отдыху. Спать, больше ему ничего не было нужно. Возможно, это тоже была часть эффекта борбора. Рядом с ним храпел Ломан, а Синтия Борэйн пофыркивала, как довольный щенок. А позади них улыбался бог, он пребывал в согласии с самим собой и со всем миром и не обращал внимания на сидевшую рядом девушку. Вскоре он, казалось, покинул свое место и вошел в их умы, так, что между образами Инги и Уайльда, так тесно переплетенными между собой, возникло улыбающееся стариковское лицо. Уайльду, охваченному дремой, пришло в голову, что Инга окажется наименьшей из его проблем.

А затем он проснулся, и мысли его были совершенно ясными Он был свободен от напряжения и беспокойства более, чем когда-либо за последние тринадцать лет. Все так же над головой трещали лопасти несущего винта, но солнце уже миновало зенит, а они летели уже не над полупустыней, а над огромным болотом, в котором обширные поля тростников разделялись длинными реками грязи, да мелькали случайные заплаты воды.

— Какая ужасная грязь, — раздался голос проснувшейся Синтии Борэйн. Из ее тона исчезли последние нотки враждебности.

— Это Чад, — объяснил Укуба.

— Неужели это — озеро?

— Четырнадцатое в списке крупнейших озер мира. Когда вода достигает наивысшего уровня, площадь зеркала составляет примерно восемь тысяч квадратных миль. Только представьте себе, мисс Борэйн.

— И все это получается из того болота, что под нами? — спросил Уайльд.

— Ближе к центру имеются большие открытые пространства. То, что вы сейчас видите — самый низкий уровень, ведь сейчас конец сухого сезона. А теперь со дня на день погода должна резко перемениться и за те четыре месяца, которые, вероятно, пройдут прежде, чем вы, мисс Борэйн, будете готовы оставить нас и вернуться к своей роли в мире, вода поднимется футов на двадцать, если не больше. Тогда вы будете лететь над водой, даже в этих местах. Уверяю вас, если вы слыхали разговоры о том, что озеро уменьшается, знайте, что это чистая правда… Сто лет тому назад на берегах Чада были большие города. Теперь они представляют собой просто груды обломков, а ближайшая вода находится на расстоянии в пять, а то и десять миль. Даже Майдугури, столица области Борно — мы оставили его на юге — некогда был совсем недалеко от озера. Это постоянно нарастающая сушь, мистер Уайльд. Но если так, то некогда вся Северная Африка была необыкновенно плодородной местностью. Уверен, что вы слышали об этой теории. А еще ранее от Кано до гор Тибести, лежащих у границ Судана плескалось одно обширное внутреннее море. У подножия Тибести, мистер Уайльд, есть очень красивые озера; их воды окрашены в разные цвета благодаря содержащимся в них солям и полезным ископаемым. Но они тоже уменьшаются в размерах.

Но что послужило причиной таких изменений? И как можно изменить эти изменения? Ведь они, мистер Уайльд, ведут к тому, что Нигерия, Чад и другие страны в этом регионе обращаются в пустыню. Действительно ли происходит глобальное изменение климата? Или это следствие бесконечной деятельности самого человека, того, что он веками рубил деревья на дрова, обращая живоносную землю в песок своим отвратительным культивированием? Можно предвидеть, что степи Соединенных Штатов станут подобием пустыни Сахара, если только американцам не хватит богатства и прозорливости для того, чтобы сохранить водные потоки. Да, несмотря на все усилия мир засыхает. Разве это не ужасающая мысль, мисс Борэйн? Этот колоссальный шар, на котором, как говорят ученые, воды гораздо больше, чем земли, начал засыхать от начала времен, а теперь готов погибнуть из-за расточительности человека.

Можно нарисовать график, одна линия которого, показывающая сколько в мире воды, годной к употреблению, будет проходить слева направо по листу бумаги очень, очень медленно снижаясь, а вторая будет все резче и резче изменять свой наклон. С недавнего времени она так круто пошла вверх, что взлетает теперь почти перпендикулярно, отражая прирост требований человечества, основанный не только на взрывном изменении численности населения но и на фантастическом объеме потребления жидкости этой так называемой нашей цивилизацией, которая базирует всю свою промышленность на энергии воды в том или ином виде и в то же время требует чистоты, не нужной никакому другому виду животных. Человек буквально высасывает свою планету досуха, мистер Уайльд, но, увы, еще не выяснил, есть ли в пределах его досягаемости какая-нибудь другая столь же влажная планета. Я думаю, пройдет десять тысяч, а может быть только тысяча лет, и сама Атлантика будет напоминать озеро Чад в сухой сезон.

— У вас неунывающий дух, мистер Укуба, — сказала Синтия Борэйн.

— Я голоден, — Ломан решил перевести разговор на интересующую его тему.

— Вы знаете, Укуба, когда мы ели в последний раз? В шесть часов утром, в самолете.

— Скоро мы будем у меня дома, и там вы сможете наесться досыта.

Уайльд внимательно глядел вниз на бесконечное болото. Там не было никаких троп, никаких дорог, ничего не указывало на то, что там жил кто-то из людей, даже на то, что там могла ступать нога человека. Ничего не подсказывало, как он мог бы вернуться в Кано, выполнив свою миссию: пилотирование вертолетов не входило в число его умений. Как просто все это выглядело из лондонской квартиры. Прилететь на авиалайнере, найти девчонку, дождаться подходящего момента, удостовериться, что она выпала из достаточно высокого окна и убраться. Он задал было себе вопросом: мог ли сэр Джеральд действительно думать обо всем этом именно так, действительно ли он считал посланного им палача своеобразной трудноуязвимой машиной? Нет, одернул он себя, сама постановка такого вопроса была абсурдной. Сэра Джеральда нисколько не беспокоила уязвимость его машин. Наверняка преемник Уайльда уже проходил обучение.

Укуба пристально глядел на него. Уайльду пришло в голову, что этот необычный старик мог владеть даже телепатией. Интересно, как долго сказывается действие борбора? — подумал он.

— А почему вы выбрали для своего дома такую дикую местность? — обратился он к Укубе.

— Теперь я живу здесь потому, что это место позволяет и мне самому, и моим гостям воспользоваться неоценимым благом — возможностью сохранить свои секреты, мистер Уайльд. Но когда-то мое семейство было вынуждено к этому. Мы живем в Чаде уже очень давно. Сколько лет вы могли бы дать мне?

— Лет восемьдесят?

Укуба улыбнулся.

— Вы немного прибавили, хотя и недалеки от истины. Но все же, когда я был мальчиком, мистер Уайльд, эта страна была еще королевством Борно. В период своего расцвета оно занимало господствующее положение в Западной Африке. Ко времени моего рождения начался его упадок под натиском Раббаха, предводителя восставших рабов. Вы слышали о нем?

— Немного.

— Он пришел из Египта на запад в 1880 году. Мое семейство считало его своим спасителем. Ведь и я, и Серена являемся потомками по прямой линии самого первого Укубы, мистер Уайльд. Вы знаете, что Серена моя правнучка?

— Она не говорила мне об этом, — пробормотал Уайльд. Уверенность в том, что он обеими ногами ввалился в чудовищную трясину, накрыла его как красная пыль Кано, хотя под влиянием наркотика это ощущение казалось не таким уж и важным.

— А кто же был первым Укубой? — спросила Синтия Борэйн.

— Укуба командовал первыми армиями народа фула, когда те вторглись в Западную Африку, мисс Борэйн. Более тысячи лет тому назад. Нас можно было бы назвать норманнами Нигерии, мистер Уайльд, и в этом контексте я прослеживаю свою родословную непосредственно до Завоевателя. Но, увы, фула так и не смогли по-настоящему утвердиться в Борно. Мы не смогли одержать окончательной поебеды вплоть до середины девятнадцатого столетия христианской эры, когда нас в свою очередь вытеснили войска племени факи, которыми предводительствовал Мохаммед эль-Амин эль-Канеми. Мои предки бежали вглубь страны к озеру Чад — сохранить чистоту своей крови значило для них не меньше чем отстоять независимость. А затем пришел Раббах со своим полком, состоящим из трех тысяч лучших в мире бойцов; они спаслись после падения своего предводителя Зобейр Паши. Целых тринадцать лет он пробивался через Африку. Потрясающий воинский подвиг, мистер Уайльд. Рядом с ним поход Писарро показался бы незначительным, ведь Писарро овладел миром, значительно отстававшим от Европы по развитию технологии. Раббах бежал от чудовищного воздействия превосходящей технологии лишь затем, чтобы обнаружить, что эта самая технология преследует его. Пятьдесятью годами ранее его имя имело бы магическую силу, как имена зулуса Чаки, или Лобен-гула, или нашего собственного Идриса. Но вместо этого он наткнулся на немцев, навалившихся на Камерун, и французов, наступавших на юг через Сахару, а за спиной у него уже были британцы, занимавшие все северное побережье материка.

— Историки утверждают, — заметил Уайльд, — что он был довольно неприятным парнем.

— Он спас мой род, мистер Уайльд, хотя несомненно был темным и жестоким человек. Увы, когда он пал под французскими пулями, мы были вынуждены снова бежать в Чад. Но к тому времени у нас появились деньги, и потому мой отец решил, что для того, чтобы получить шанс когда-либо хоть как-то проявить себя, следует идти по пути белого человека. Что из этого пути счел основным типичный вождь пустыни, мистер Уайльд? Три года в Оксфорде. О, да, мой отец был типичным вождем, и хотя сам никогда не покидал Борно, послал меня учиться в Англию под присмотром наставником, имея в виду в дальнейшем мое

обучение в Беллиоле Но шло лето 1914 года, начались известные события, подхлестнувшие мой врожденный романтизм. Я начал получать европейское образование, овладевать европейскими манерами и усваивать европейскую мораль

в Лезе, и продолжал это занятие всю жизнь, мистер Уайльд. — Повернувшись к иллюминатору, Укуба указал вниз. — Центр Вселенной.

(ii)

Среди густых тростников показалось несколько островов, увенчанных деревьями с могучими стволами. Вертолет направился к крупнейшему из них. На нем виднелась небольшая роща, рядом с которой раскинулся луг, где пасся

скот, несколько акров поблизости было распахано, а между этим сельскохозяйственным оазисом и краем бесконечных тростниковых зарослей было расчищено обширное пространство, на котором было рассыпано множество травяных хижин.

— Боже мой! — громко воскликнула Синтия Борэйн. — Я думала, что вертолет нужен для того, чтобы осмотреть окрестности.

— Вертолет необходим, потому что нет никакого другого способа достаточно быстро попасть сюда или выбраться отсюда, по крайней мере, в сухой сезон, — объяснил Укуба. — Во время дождей можно добраться до материка на лодке, но и тогда что вы выиграете? До Нгуру, ближайшей железнодорожной станции, целых две сотни миль. Вы наверняка заметите, мистер Уайльд, что, хотя я буквально не перевариваю все, что связано с двадцатым или девятнадцатым веками, но нисколько не намерен отбрасывать действительно полезные следствия технологии. В отличие от Раббаха. А сейчас мы спустимся на землю. Застегните, пожалуйста, ремни.

Вертолет чуть заметно прикоснулся к земле, вращение винта замедлилось, вскоре лопасти остановились и в кабине воцарилась тишина. Правда, она прекратилась в тот же миг, как открыли дверь — раздался свист ветра. Он был вдвое сильнее, чем в Кано и непрерывно засыпал красными песчинками шуршащий тростник и весь остров.

— Харматтан, — сказал Укуба. — Он непрерывно дует до самого начала дождей. Но вы привыкнете к нему.

В двери кабины появился европеец — мускулистый молодой человек с лицом таким же красным, как и пыль вокруг, одетый в классический тропический костюм цвета хаки: свободную куртку, шорты, на ногах гольфы, а на голове широкополая шляпа, сдвинутая на затылок. Большие темные очки были подняты на лоб. Он приветливо прищурил голубые глаза.

— Позвольте предложить вам руку, мисс Борэйн.

— Это мой пилот, капитан Андерсон, — представил его Укуба.

— Из Южно-Африканской республики?

— Родезии, мистер Уайльд. Некоторые из его соотечественников посетили Нигерию во время недавних волнений на юге, знаете ли, летали на самолетах. И некоторые решили остаться. Но вы весьма любознательны.

Уайльд вслед за Синтией Борэйн и Ломаном сошел на землю и повернулся спиной к жесткому опаляющему ветру.

— Укуба, тысяча фунтов это большие деньги для меня. У меня такое чувство, что сделал инвестицию в этот ваш проект.

Пророк улыбнулся.

— Проект? Какой странный путь для помещения капитала. — Он отвернулся от вертолета и поднял руки к небу. — Бог благ.

Из хижин и из рощи тем временем сбежалось человек сорок, они опустились на колени и поклонились, ткнувшись лбами в пыль Было невозможно сразу определить ни их пол, ни национальность, поскольку все были все одеты, как Укуба и Серена, в грубые белые туники и широкие штаны, а сверху их почти полностью закрывали хайки. И несмотря на сильную жару — было, пожалуй, около

ста градусов по Фаренгейту — одежды были шерстяными. Уайльд почувствовал спазм в желудке: Инга могла в этот момент быть в нескольких футах от него.

— Ваши друзья? — поинтересовалась Синтия Борэйн.

— Это Внутренний круг Последователей Бога, — ответил Укуба. — Во всяком случае большая часть из них. Здесь у нас есть и несколько новичков Он хлопнул в ладоши и головы поднялись.

— Зобейр!

Высокий человек поднялся и подошел к прибывшим. Как и вождь, он был без бороды, что со всей определенностью указывало на то, что он отверг мусульманскую веру. По остальным видимым признакам это был типичный египтянин, с большим крючковатым носом, хмурым взглядом и худощавым телосложением.

— Вы вероятно помните, что предводителем Раббаха после Махди, и даже его приемным отцом был Зобейр Паша, — сказал Укуба. — Основатель рода Зобейров был самым отвратительным работорговцем во всей истории человечества, мистер Уайльд. Даже более мерзким, чем ваш собственный Джон Хоукинс. Мой Зобейр — его потомок. Он мой помощник, моя правая рука.

Зобейр поклонился.

— Добро пожаловать в Центр Вселенной.

— С удовольствием, — откликнулась Синтия Борэйн, но тут же во всеуслышание добавила: — Надеюсь.

Уайльд смотрел, как Последователи Бога рассеиваются, направляясь в лес, в поле, в свои хижины. Есть ли у них какое-нибудь оружие? — спросил он себя. Но с какой стати? Конечно, его здесь не может быть. Но Эме Боске оказалась убита.

— Это мисс Синтия Борэйн, — тем временем Укуба говорил Зобейру. — И ее секретарь, мистер Конрад Ломан. Ты конечно помнишь, Зобейр, мы их ожидали.

— О, конечно, мой Бог. А кто этот джентльмен?

— Это мистер Джонас Уайльд. Он появился без предупреждения. Кажется, его прислала Эме Боске.

Уайльд не меняя заинтересованного выражения лица молча проклял борбор: он все еще был не в состоянии точно определить, действительно ли глаза Зобейра сверкнули, или ему показалось.

— Вы что-то говорили о том, что мы сможем поесть, когда прибудем на место, — вмешался Ломан.

— Зобейр позаботится о вас, — ответил Укуба.

— А вы не будете есть? — удивилась Синтия Борэйн.

— Увы, дитя мое, в моем возрасте приходится отказываться от столь многих телесных удовольствий. Приходится выбирать то, что позволяет сохранить силу для более важных задач. Я буду есть в одиночестве. Но скоро вновь присоединюсь к вам.

— Пойдемте, — Зобейр повел их прочь от вертолета по спекшейся грязи к самой большой из травяных хижин, видимо служившей местом собраний, потому что около двери там висел массивный железный треугольник. После полуденного солнца всем показалось, что они вошли в абсолютно темное помещение, этот контраст, вкупе с умолкнувшим свистом ветра и спертым воздухом в помещении оказал прямо-таки поразительное действие. К тому же на вошедших немедленно навалилась целая туча москитов, которые принялись жестоко язвить их. Когда глаза немного привыкли к полумраку, стало видно, что в хижине не было никакой мебели, если не считать груды одеял в углу. Зато помещение оказалось больше, чем Уайльд предположил, глядя снаружи, и задняя стена скрывалась в темноте.

— И что же, — возмутилась Синтия Борэйн, — вот за это я заплатила тысячу фунтов?

— Здесь, в Центре Вселенной, — ответил Зобейр — нас волнует состояние сознания, а не тела. Но мы знаем, что тело должно быть достаточно сильным, чтобы питать сознание. Садитесь, прошу вас.

— Что, прямо на землю?

Зобейр решил показать пример, и уселся, скрестив ноги.

— Земля — источник всего сущего, всего добра и всего зла в этом мире.

— Что ж, мы и так уже зашли достаточно далеко… — Синтия Борэйн опустилась на землю и хлопнула себя по щеке, размазав кровь по бледной коже.

— Вы уверены, что нас должны сожрать в первый же момент? Вот что я скажу вам, мистер Зобейр. Я не имею ничего против ночевки под открытым небом, но будя я проклята, если позволю этим ненасытным тварям растерзать себя!

— Они скоро привыкнут к вашему вкусу и будут меньше липнуть, а вы привыкнете к укусам и перестанете замечать их. — Зобейр хлопнул в ладоши, и в хижине появились двое Последователей, несущих большое глубокое глиняное блюдо. Уайльд решил, что это были женщины, и скорее всего африканки, а вот третья фигура, вероятно девушка, шедшая следом, держа в руках кувшин, окинула его пристальным взглядом голубых глаз. Блюдо поставили перед Зобейром, кувшин рядом с ним, и три женщины вышли, мягко ступая в пыли.

— Они забыли тарелки, — возмутился неугомонный Ломан.

— Мы едим пальцами.

— Вы хотите сказать, что мы все будем рыться в одно блюде? — разорался Ломан. — Даже не помыв рук? У вас, наверно и так мало мозгов, да и те окончательно усохли!

— А что же мы будем есть? — спросила Синтия Борэйн.

— Это кускус из гвинейского зерна с овощами. Но, поскольку мы не имеем ограничений, установленных устаревшими религиями, главный компонент здесь говядина, хотя обычно, как известно, с ним подается ягненок. Здесь, в Чаде, у нас есть собственная порода рогатого скота. Очень вкусного. — Он взял тремя пальцами кусок тушеного мяса и положил его в рот. — Если не хотите есть, дело ваше. Увы, мы не можем предложить ничего другого. Кроме этого вина. — Он передал кувшин Уайльду. — Попробуйте. Уверен, что вам понравится. Это меррисе, его делают из фиников. Есть еще простокваша.

— Я попробую вина, — ответил Уайльд.

Содержимое кувшина напоминало невыдержанное мюскаде, смешанное пополам с шотландским виски. После хорошего глотка боль от укусов москитов почти сразу же ослабела.

— Дайте-ка мне немного. — Синтия Борэйн вытерла край кувшина рукавом и сделала длинный глоток. — Боже мой, ведь я же трезвенница! По крайней мере я так считала. — Она вручила кувшин Ломану, подняла глаза к небесам и запустила пальцы в горшок. — Совсем не плохо. Хотя, возможно, я просто слишком голодна. Ладно, мистер Зобейр, я перехожу на прием. Расскажите мне, что будет дальше.

— О, вам не будет скучно, мисс Борэйн. Здесь очень много дел. Каждому из Последователей Бога в Центре Вселенной отведена своя персональная роль; это может быть уход за скотом или обработка земли. Много времени мы проводим в обсуждениях. Они занимают наши вечера.

— Никаких медитаций? — поинтересовался Уайльд.

— Никаких, мистер Уайльд. Последователи — это коллектив, а не скопление индивидуумов. Мы все верим в плодотворность обсуждений.

— Звучит занятно, — промолвила Синтия Борэйн. — Что ж, мистер Зобейр, можете приставить меня к коровам. У моего папочки была ферма, ну, вообще-то, их у него было семнадцать, а я любила проводить там каникулы. Я люблю доить коров.

— Все произойдет в свое время, мисс Борэйн. Для начала вы как новички должны влиться духом в наше сообщество, а для этого нужно делиться. Всем, что вы имеете.

— Что ж, поехали. А вот Бабз Уолтон говорила, что у нее от одних только мыслей об этом месте по спине бегут мурашки. Такие хорошие крупные мурашки.

— Но, тем не менее, миссис Уолтон порекомендовала вам приехать сюда. Зато теперь вы сможете оценить, почему Харизм настаивал на том, чтобы вы оставили свои драгоценности в Кано. Вы почувствовали бы себя несчастной, если бы попав сюда были бы вынуждены сразу разделить со всеми нами свои украшения.

— Несчастной! Вы говорите как английский политикан.

— Но разделение своей сущности, своего сознания является наиболее важной функцией Последователей Бога, Даже наш внутренний порядок подчиняется этому правилу. Например, вы могли видеть, что в нашей деревне имеются двадцать четыре здания. То, в котором мы находимся — это столовая, а рядом расположена кухня. Имеются двенадцать зданий для наших сотоварищей, которые захотят спариваться.

— Какое отталкивающее выражение, — заметила Синтия Борэйн.

— Разве слова могут быть отталкивающими, мисс Борэйн? Слова должны использоваться для передачи значений, а когда мужчина и женщина решают, что найдут счастье, если будут лежать вместе, они образуют пару, какой бы смысл ни вкладывался в это слово.

— Я удивлен тем, что вы признаете брак, — сказал Уайльд.

— Естественно, по нашим собственным законам и с нашим собственными обрядами, мистер Уайльд. Поскольку женские особи человеческой породы могут, как правило, выносить только одного детеныша за беременность, то спаривание для человека как разновидности животного мира должно быть делом, требующим величайшей серьезности и некоторого постоянства.

— Вы, похоже, собираетесь заставить меня пожалеть о том, что я не личинка, — фыркнула Синтия Борэйн. — А что в десяти других зданиях?

— В них живут наши холостяки обоего пола. Вы, мисс Борэйн, поселитесь в одном из них в обществе трех другим женщин-новичков.

— Я буду жить в таком доме с тремя девушками?

— Конечно, ваш дом будет поменьше, — уточнил Зобейр.

— Не сомневаюсь. Так когда, вы говорили, вертолет вылетает обратно в Кано?

— Вот что меня беспокоит, — начал Ломан сказал с видом человека, пытающегося осознать теорию Эйнштейна. Если вы верите в брак и, э-э, всякие такие вещи, то почему здесь всюду не кишат ребятишки, как в большинстве африканских деревень?

— Не сомневаюсь, что Бог будет счастлив объяснить вам и это, и все остальное, что может тревожить вас. — Зобейр встал, так как дверной проем закрыла тень и в помещение вошел Укуба.

— Вам понравилась еда?

— Не ожидала этого, — призналась Синтия Борэйн, — но я действительно совершенно сыта. А с другой стороны, чем больше Зобейр рассказывает мне об этом вашем рае, тем меньше он мне нравится.

— Мисс Борэйн, в вас говорит естественный консерватизм, и поэтому вы инстинктивно отвергаете непривычные для вас социальные условия. Дайте срок.

— Нда, — глубокомысленно промычала Синтия Борэйн. — А теперь, мистер Укуба, я хотела бы сказать вам пару слов наедине.

— Мы и находимся наедине, мисс Борэйн. В Центре Вселенной нет никаких секретов.

Синтия Борэйн вынула мертвого москита из-под рубахи

— Ну что ж, раз у вас так принято… Мистер Укуба, дело в том…

— Здесь, в Центре Вселенной, вы должны обращаться ко мне «мой Бог», дитя мое.

— О, конечно, мой Бог. Я хотела сказать, что по моему мнению вы сыграли с нами противную шутку, пока летели на вертолете. Можете не поверить, но я помню каждое слово из того, что сказала после того, как вы накормили меня борбором.

— Конечно вы помните, мисс Борэйн. Если бы вы забыли, случилась бы просто катастрофа.

— Но в этом все дело. Я думаю, что мы должны забыть обо всем этом. На самом деле я ничего такого не думаю.

Укуба улыбнулся.

— Мисс Борэйн, каждое сказанное вами слово было совершенно искренним. Я бы даже сказал, что это было одним из немногих правдивых утверждений, которые вы когда-либо произносили. А в Центре Вселенной нашей первой обязанностью является удовлетворить самые сокровенные пожелания наших гостей. — Он хлопнул в ладоши и в хижине появились две крупные фигуры в одеянии Последователей Бога.

— Это мои приемные сыновья, Фодио и Канем, — сказал Укуба. — Канем, у мисс Борэйн есть подспудное желание, которого она, как и любая другая молодая женщина, очень стесняется. Она мечтает быть разорванной на куски той публикой, которая читает о ней в колонках газетных сплетен и пялит глаза, когда она проезжает в своем «бентли». Конечно, мы не сможет исполнить ее мечту в буквальном смысле. Но мы можем помочь ей, позволить поработать с группой из дома номер шесть. Отведите ее туда.

(iii)

— Да вы и пальцем не дотронетесь до меня! — вскричала Синтия Борэйн, вскакивая на ноги. — Я же сказала вам, Укуба, забудьте об этом!

— Канем, забери ее отсюда.

— Конрад! — Синтия Борэйн уже кричала во весь голос. — Неужели ты позволишь этим черным чурбанам утащить меня?!

— Ну, знаете ли, мистер Укуба… — Ломан также вскочил.

— Присоединяйтесь к нам, дитя мое, — вместо ответа предложил Укуба. — Это Серена, моя правнучка, мистер Ломан. Но вы уже встречались. Она летела вместе с нами на вертолете.

Девушка-арабка стояла у самого входа, накидка не прикрывала ее голову. Было ли ей хотя бы шестнадцать лет? — подумал Уайльд. Она пристально глядела на Ломана, и на ее губах играла неопределенная полуулыбка.

— Конрад! — взвизгнула Синтия Борэйн, когда человек по имени Канем взвалил ее на плечо. — Конрад! Помоги!

— Ручаюсь вам, мистер Ломан, что именно этого она действительно желает в глубине души, — сказал Укуба. — Вы сами слышали ее слова. А теперь Серена покажет вам наш остров. К сожалению, здесь нет ни одного поезда, но я уверен

— она сможет заинтересовать вас.

— Ну… — Ломан снял очки и принялся полировать стекла бело-зеленым носовым платком.

— Пойдем! — Серена поманила его рукой.

— Конрад! — со слезами в голосе вновь воззвала Синтия Борэйн

— Пойдем! — Серена повернулась и вышла из хижины.

— В общем-то я полагаю, что мы прибыли именно за этим, — пробормотал Ломан, направляясь вслед за нею.

Канем тоже направилась к двери.

— Уайльд! — в совершенном отчаянии выкрикнула Синтия Борэйн и исчезла из виду.

— Вы уверены, что ей это понравиться? — спросил Уайльд.

— Обещаю вам, что когда вы в следующий раз встретите ее, это будет совсем другая женщина. Может быть она даже понравится вам. Ну, а теперь дело только за вами. Ваше желание будет нетрудно удовлетворить, как я и обещал вам. Но сначала мы должны поговорить. Еще немного вина?

Уайльд подумал, что действие борбора, судя по всему, уже проходило. Но сейчас ему как никогда была нужна ясная голова.

— Благодарю, не стоит. Предположим, просто в качестве гипотезы, что она не станет совсем другой женщиной. Вы же знаете, что она очень известна.

— Вы хотите сказать — может случиться так, что она обвинит меня в умышленном нападении? — Укуба улыбнулся. — Она прибыла сюда по доброй воле, мистер Уайльд. Она была представлена нам своей подругой, тоже богатой и светской дамой, которая точно также желала омоложения своего утомленного духа. Уверяю вас, она и не подумает призвать нас к ответу за такое обращение. И сопротивлялась она вовсе не так, как делала бы это обычная женщина, которой она вовсе не является. Ее реакция была, скорее, порождена привычкой властвовать, возникшей из-за ее огромного богатства. К тому же съеденный борбор оказывает влияние на ее внутренние запреты и силу воли. Эта конфетка будет действовать еще некоторое время.

— А вы всегда можете дать ей еще немного, — глубокомысленно сказал Уайльд. — А как получилось, что эта штука не подействовала на вас?

— К борбору, как и к большинству ядов, у человека со временем вырабатывается иммунитет. Он есть у всех членов Внутреннего круга.

— Значит, вы используете это снадобье для того, чтобы подготовить ваших новичков к принятию их сексуального рациона? Забавно, хотя я думал, что Синтия Борэйн давно могла разыграть все возможные обычные или извращенные сексуальные развлечения на европейской или американской сцене.

— Секс? Вы считаете, что я этим пользую своих гостей? Может быть вы рассматриваете Центр Вселенной как гигантский бордель на открытом воздухе, спрятанный далеко в болотах, где сексуально пресыщенные люди могут тайно предаваться излишествам. Держу пари вы предполагаете, что мисс Борэйн в этот самый момент подвергается изнасилованию. Мой дорогой мистер Уайльд, ни один из членов Внутреннего круга и не подумает коснуться ее как женщины без ее согласия. Поверьте, что это совершенно невозможно. Многие новички испытывают взаимную симпатию во время пребывания здесь; это происходит из-за того, что мы разделяем наши мысли, наш труд. Но в данный момент все, чего мы потребуем от мисс Борэйн это ее труд. О, без сомнения, поскольку она является младшим членом группы, она будет несколько, как сказали бы американцы, затюканной? Но это может лишь принести пользу настолько упрямой и испорченной натуре.

— И вы думаете, что она не станет переживать из-за этого? — спросил Уайльд.

— Если станет сильно переживать, то ее убедят. И довольно скоро она найдет реальное удовольствие в труде не ради награды, а лишь из-за радости помощи собрату.

— Это звучит слишком хорошо для того, чтобы быть правдой.

— В этих словах я слышу сомнение в своей собственной способности достичь этой цели. Конечно одним это дается тяжелее, чем другим. Но это невозможно для любого, нужно только время, терпение и мудрость. Позвольте поделиться с вами моим собственным опытом, мистер Уайльд. Побудительным импульсом моей философии, как вы конечно можете вообразить, явился ужас перед теми вещами, которые так называемый цивилизованный человек относит к разряду ценностей. Я впервые познакомился с ними во время моего пребывания во Фландрии, а понимать цивилизованное человечество начал несколько позже — в Лондоне, в двадцатые годы.

Конечно, я был далеко не уникален и даже не оригинален. Различные люди пытались различными путями придти к соглашению с такими чудовищами как нормы общения, ограничения, накладываемые техникой, урбанизм, национальная рознь. Я решил полностью отречься от всего этого. Мистер Уайльд, чем больше я думал, тем больше убеждался в своей правоте.

— Но вы используете вертолеты и медикаменты.

— Я пользуюсь теми продуктами цивилизации, которые выбираю сам, но пользуюсь ими выборочно. Я выступаю против порабощения человеческого сознания бездуховными потребностями, которыми человек сам же окружил себя. Я думаю, что это опасно. Позвольте привести пример. Вы спите на мягкой кровати, и к сорока годам начинаете испытывать боли в спине. Я сплю на земле, и спина у меня сейчас так же крепка, как и в дни моей юности. Ваши женщины пытаются сделать себя более красивыми при помощи косметики, и к тем же сорока годам их кожа на их лицах начинает напоминать невыделанную шкуру, а мои женщины не мажут лица ничем, но даже москиты не могут лишить их прелести.

— Их лица могут быть воистину прекрасными, но вы не можете не признать, что в примитивном обществе женщины старятся очень быстро.

— Вы имеете в виду раздутые животы и длинные дряблые груди — женщин примитивного общества обычно изображают именно так. Такие изменения — результат постоянных родов. Да, конечно, выносить и родить ребенка это обязанность женщины. Но только одного ребенка. Таков закон Бога. Выносить одного ребенка, выкормить его грудью — это не может принести никакого вреда ни одной женщине. Зато даст ей крайне желательное осознание одного из аспектов существования человечества. От наших женщин, выходящих замуж, мы ожидаем выполнения этой обязанности на первый же год совместной жизни. О, вы не найдете здесь никаких детей, как впрочем и домашних животных (не считая скота, конечно). Такие сентиментальные удовольствия отвлекают взрослого человека от более важных задач. Для потомства членов Внутреннего круга я содержу приют в Швейцарии. Место было выбрано, во-первых, ради здоровья детей, а также и для того, чтобы подготовить их к принятию так называемых благ цивилизации в целостной совокупности и почти без тех исключений, которые желательны для взрослых. Ведь взрослых эти блага заставляют попусту тратить время и слишком часто оборачиваются злом для них. Именно так было в случае с мисс Борэйн, как вы конечно заметили. Ее миром владеют ее желания и сексуальные влечения. Здесь мы убедим ее в том, что ни то ни другое не является важным, и одновременно глубоко исследуем ее подсознание и высвободим все те затаенные страхи и стремления, являющиеся, как вы конечно знаете, мистер Уайльд, важнейшей составляющей человеческой личности.

— А что потом?

Укуба улыбнулся.

— Потом мы получим человека в том самом виде, как его некогда сотворил Создатель — незапуганного, не тронутого заразами, знающего только самого себя, но знающего себя в том смысле, который недоступен величайшим из так называемых философов. Разве не это старейшее и важнейшее из всех наставлений? Познай самого себя! Познайте себя, мистер Уайльд, и вы познаете весь мир, и тайны человека и тайны Бога.

— А Зобейр здесь и другие Последователи — они знают себя?

— Да, про каждого из членов Внутреннего круга можно сказать, что они достигли этой цели.

— Укуба, мне кажется, что неполных полсотни людей — это довольно жалкий итог жизни.

Укуба продолжал спокойно улыбаться.

— Вы говорите, полсотни, мистер Уайльд? А знаете, с чего я начинал? Это было в 1919 году, я жил в Лондоне, и обнаружил там других, разочаровавшихся, подобно мне, в том разрушении, которое, нам казалось было единственным финалом десяти тысячелетий прогресса человека. Мы также с полным основанием не доверяли его способности изменить свое поведение, свернуть с пути, ведущего к неминуемому самоуничтожению, на последних шагах. Мы встречались, мы разговаривали, и в конечном счете приступили к делу. Мы купили дом,

мистер Уайльд. Пустое ветхое строение в Дорсетшире без мебели и отопления и прожили там больше года. Нас было двенадцать. Хорошее число. Оно связано с большинством других религий.

— Своего рода предшественники хиппи… — заметил Уайльд. — Но в конце концов вам это надоело и вы разошлись по домам.

— В конечном счете я вынужден был уехать, так как умер мой отец. У меня не было иного выхода: как старший сын я должен был выполнить свои обязательства по отношению к семье. И поэтому, нам пришлось, как вы сказали, разойтись по домам. Но пока я сидел здесь, окруженный безмолвием гигантского озера и необъятностью пустыни — а Сахара гораздо ближе сюда, чем вам кажется

— мне оставалось только думать. В то время у нас был хороший дом, мистер Уайльд. Он находился на этом самом месте. В один прекрасный день я с помощью сыновей разрушил его и построил травяные хижины. Тогда же я связался со своими бывшими компаньонами, оставшимися в Англии, и узнал, что по меньшей мере восемь человек из них все еще тоскуют по той жизни, которую мы вели в течение года. Я пригласил их приехать сюда и остаться со мной на некоторое время. Здесь мы обсуждали и приводили в систему положения нашей веры, а затем они вышли в мир, чтобы нести нашу веру людям. Они все уже мертвы, увы, но движение развивается. Много лет оно мало проявляло себя, поскольку мы не проявляли всей возможной активности. Но два года назад я пришел к выводу о том, что необходимо заявить миру о себе Я предпринял мировое турне, и результаты оказались поразительными. Несколько миллионов человек смогли услышать о нас, понять нас, и поверить нам.

Конечно, лишь немногие из Последователей посещают Чад. Только те, кто, по нашему мнению, могут стать полезными членами Внутреннего круга приезжают сюда и живут здесь от нескольких месяцев до года. Потом они уезжают, и несут в мир наше слово. Огромная масса наших последователей это те, кто просто усвоил наши советы, возможно даже не полностью или неверно понимая их значения. Но вы сможете лучше представить себе численность наших последователей, если я скажу вам, что во Внутренний круг входит более десяти тысяч человек.

— По тысяче фунтов за голову. Это получается десять миллионов. Вертолет обошелся вам, вероятно, в сотню тысяч. — Уайльд огляделся вокруг. — А где же вы держите остальное?

— В швейцарском банке, мистер Уайльд.

— Это резерв на тот случай, когда Бог состарится?

— Мне семьдесят восемь лет. Как долго, по вашему мнению, я смогу протянуть? Кроме того, вы должны понять, что лишь часть кандидатов во Внутренний круг может осилить такой взнос. Мы принимаем богатых людей, таких как мисс Борэйн, как вы, мечущихся в поисках брони для своего сознания, которая даст им возможность выстоять перед трудностями жизни, а они оплачивают тех неимущих, кто стремится работать для нашего движения.

— И в чем же заключается эта работа?

— Мы стремимся к миру между народами и полагаем, что мир подвергается опасности, которая, впрочем, грозила ему всегда, из-за властей предержащих, из-за законов, которые создавались для того, чтобы держать массы в рабстве, а не для усовершенствования человечества. Но пойдемте, мы уже достаточно много обсудили. Мне понравился наш разговор. Должен признать, что вы, в отличие от большинства новичков, обладаете пытливым и аналитическим разумом, и уж конечно не считаете мир слишком тяжелым бременем. Вы предельно закрытый человек, как можно понять по вашему поведению. Кстати, то, как вы сопротивлялись действию борбора, просто замечательно. Я рассчитываю узнать, какова же истинная причина вашего появления, мистер Уайльд, потому что, естественно, те глупости, которые вы говорили насчет желания остаться наедине с самой красивой девушкой в мире были просто-напросто позаимствованы из самых банальных образцов западной литературы. Однако, раз вы выразили желание, то моя обязанность — и удовольствие для меня — удовлетворить его. — Укуба встал. — Самая красивая женщина в мире, мистер Уайльд. Моя жена.

 

6

Уайльд резко вскочил на ноги. Из темноты, окутывавшей заднюю часть хижины, вышла женщина. Возможно, она находилась там все время.

— Ваша жена? — Он чувствовал себя так, будто призовой жеребец со всей силы лягнул его в солнечное сплетение.

— Именно так, мистер Уайльд, — сказал Укуба. — Ее имя Инга.

Серые глаза, тяжело смотревшие из-под белого савана ее хайка, всегда напоминали Уайльду сосульки, свешивающиеся с крыши занесенного снегом дома. За два года, проведенные в Африке, ее лицо, изваянное безымянным современным

Поликлетом, загорело до цвета красного дерева, но в остальном эта женщина должна была остаться неизменной. Он достаточно хорошо знал ее, и был уверен, что и прямые платиновые волосы, и почти совершенное тело также должно было остаться неизменным, даже в том случае, если она, согласно местным правилам, родила ребенка. А если ее лицо и тело не изменились, то и мозг не мог измениться. Уайльду пришло в голову, что в самолете он представил себе ситуацию в слишком желательном для себя свете. Инга не изменилась. Инга не могла измениться до самой смерти. Ее цветом был синий лед.

— Инга, вот этот человек, — негромко сказал Укуба. — Расскажи мне о нем.

— Да, мой Бог. — Даже ее голос нисколько не изменился. Она говорила так тихо, что Уайльд инстинктивно напряг слух, но при этом так четко, что нельзя было пропустить ни слова. — Я знаю его. Это Джонас Уайльд. Он прибыл сюда, чтобы убить вас.

На мгновение наступила тишина, нарушенная легкими шагами Зобейра, вошедшего в хижину. Затем Уайльд бросился вперед. Но Инга конечно предвидела его реакцию. Она заблаговременно скользнула в сторону; он пролетел мимо, в темную глубину хижины и резко остановился, с трудом удержав равновесие. Позади послышались шаги, и взглянув через плечо он увидел двоих молодых людей, тех самых которые недавно уволокли Синтию Борэйн.

Между тем, доли секунды безвозвратно убегали. Уайльд в отчаянном рывке коснулся грубой шерсти ее одежды, попытался схватить ее, но поскользнулся и упал на четвереньки. Повернувшись, он увидел, как фигура Инги мелькнула между четверыми мужчинами, находившимися у него за спиной.

Из подсознания хлынула ненависть, порыв к убийству, который он до сих пор не мог пробудить в себе. Уайльд напряг мышцы, и вложил все сто восемьдесят фунтов веса в правую руку. Сокрушительным ударом он проломил тонкую доску, как картон, раздвинул травяную завесу и, разорвав стенку хижины, вывалился в деревню.

Там его ожидали Последователи Бога. Четверо из них, включая пилота, стояли рядом с вертолетом. Остальные сбились в молчаливую группу перед хижиной-столовой. Он не мог узнать среди них Ингу.

Он вбежал в ближайшую из жилых хижин. В этой лачуге с тростниковыми стенами была груда одеял, армия москитов, но ни одного человека. Он опять выбежал наружу. Последователи продолжали смотреть на него. Следующая хижина тоже оказалась пустой. Теперь уже и Укуба, сопровождаемый Зобейром и двумя приемными сыновьями, показался из большой хижины.

— Послушайте, мистер Уайльд, — спокойно сказал Укуба, — вам некуда идти. Лучше сдайтесь мне.

Последователи сдвинулись на два шага вперед, образовав полукруг, отрезавший Уайльда от оставшихся жилищ. Он быстро оглянулся. Позади него лежала площадка пропеченной солнцем глины, дальше полоска тростников, ярдов в двадцать шириной двадцать, а за ней виднелась открытая вода. Чад, подумал он. Что ты помнишь об озере Чад. Глубокое оно только в самой середине. В сухой сезон средняя глубина озера четыре фута, а сейчас самый конец сухого сезона.

Зрители подошли еще на два шага: стена тел, облаченных в белое, и суровых глаз, сверкающих из-под накидок. Он не мог убить всех этих людей. Даже если бы у него был пулемет, он был бы не в силах расстрелять этих набожных сторонников мира и примитивной жизни.

Стоя лицом к ним, отошел за угол хижины. Неужели кто-нибудь из них пойдет за ним в тростники? Это было бы самоубийством. Он — Джонас Уайльд, кодовое наименование Ликвидатор, человек, вся жизнь которого была посвящена смерти, который был обучен всем тонкостям искусства убийства, даже голыми руками. Они должны понимать это; они видели как он разнес стенку хижины. Они должны осознавать скрытую мощь, которой он владел, которая в любое мгновение могла пробудиться в его тренированном теле.

Уайльд нахмурился. Прежде ему никогда не приходилось напоминать себе о своих возможностях. В первый момент он даже не поверил тому, что постепенно доходило до него: он боялся, боялся чего-то совершенно неопределенного, как маленькая девочка, одна в пустом доме.

Он потряс головой, пытаясь разогнать наваждение. Ему уже приходилось испытывать опасения. Но опасение всегда входило в состав какой-нибудь проблемы. Имеется человек с оружием; я должен успеть вырубить его прежде, чем он выстрелит в меня; если я не сделаю этого, то погибну. У такой проблемы могло быть либо то, либо иное решение. Но он не мог сказать себе: есть пятьдесят невооруженных человек, надвигающихся на меня. Если я не нападу на них прежде, чем они окружат меня, они сделают… Он не знал, что они сделают. Не мог этого вообразить.

— Вы не можете идти дальше, мистер Уайльд, — сказал Укуба. — У вас за спиной только вода. Может быть сейчас озеро и мелкое, но оно не пустое, и к тому же тянется на очень большое расстояние. Даже если вам удастся избежать крокодилов, вы не сможете преодолеть более тысячи миль. Сдавайтесь, мистер Уайльд.

Уайльд еще раз бросил взгляд через плечо. Он был пойман в ловушку неизвестным. Он был обучен для того, чтобы бороться с людьми, а не с рептилиями, и не идеалами. И не с борбором, подавившим его силу воли.

Он сложил руки за голову и двинулся навстречу ожидавшим людям.

— Он ваш, — объявил Укуба.

Также держа руки за головой, Уайльд вошел в середину толпы, и на него навалились. Люди сомкнулись вокруг него, стискивая плечами и бедрами, босые

ноги пинали его. Как схватка в регби, подумал он. Его, в буквальном смысле, никто не коснулся и пальцем, и все же он был сокрушен. Дыхание, казалось, оставило его тело, а сознание — голову. Он видел только глаза, черные, карие, зеленые, голубые, серые, окружавшие его, как злые звезды. Они то кружились вокруг, приближались, а затем вдруг сразу отхлынули, и он обнаружил, что лежит в пыли, почти бездыханный.

— Вот он, твой убийца. — Голос Укубы долетел, казалось, откуда-то издалека.

— Он не такой беспомощный, каким кажется, — ответила Инга. — Это опасный человек.

Уайльд лежал на спине, вокруг окруженный многочисленными ногами. Он сплюнул грязь, поморгал глазами, забитыми пылью, и посмотрел сквозь толпу. Инга откинула хайк с головы и белые волосы сияли под ярким дневным светом.

— Так вот о чем ты предупреждала меня, дитя мое, — грустно сказал Укуба. — если бы я не увидел этого собственными глазами, то не поверил бы. Он мне понравился.

— Это часть тайны его успеха, — сказала Инга, — заработать уважение и приязнь своей будущей жертвы. Даже любовь, при случае.

Дыши, напомнил себе Уайльд. Продышись от пыли и сдерживайся. Главное, сдерживайся Укуба вздохнул.

— И в этом, дитя мое, ты была права, а я неправ. И в этом тоже. Поверь, это самое тяжелое бремя, из того, что я должен вынести.

— Я не понимаю. — Зобейр опустился на колени около Уайльда и посмотрел ему в лицо. В его глазах не было ненависти, одно лишь недоумение.

— Инга, ты знаешь этого человека?

— Однажды, несколько лет назад, встречалась с ним.

— И ты говоришь, что он прибыл сюда, чтобы убить Бога? Но это невероятно. Кому это могло понадобиться?

— Действительно, Зобейр, кому? — переспросила Инга. — Но мы спросим Серену.

(ii)

Многочисленные ноги снова взметнули тучу пыли. Серена, окруженная толпой, упала на колени около Уайльда и оглянулась, но взгляд ее искал не прадеда, а Ингу. На лице девушки было выражение ужаса на ее лице.

— Нет, — прошептала она. — Нет… Это не я. Вы должны выслушать меня, мой Бог.

— Умолкни, дитя! — Укуба отвернулся от нее к людям, стоявшим плотной толпой. — Члены Внутреннего круга Последователей Бога, слушайте меня. То, что случилось этим вечером, огорчило меня больше чем я могу выразить. Огорчило потому, что это первое происшествие, грозящее разрушить мир в Центре Вселенной. Огорчило потому, что я был предупрежден о нем прекрасной женщиной, которой я отдал свою душу, матерью моего сына. Этот человек, это существо, — он ткнул Уайльда ногой, — является одним из тех, кто продает свою силу, свой мозг, свою душу за деньги. Он оказался здесь не из-за желания присоединиться к нам и очиститься от многих ужасных преступлений, лежащих на его совести, а из-за того, что здесь есть люди, желающие уничтожить меня. Моя собственная правнучка — из их числа.

— Нет! — Серена выпрямилась, но Зобейр обхватил ее за талию и снова швырнул на землю. — Нет, — снова прошептала она.

— Нет? — переспросил Укуба. — Ты будешь лгать для того, чтобы спасти свою несчастную жизнь?

Слова давались Серене с трудом. Она облизала губы.

— Вы должны выслушать меня. О, мой Бог, вы должны. Предоставьте мне такую милость! Только одну! Умоляю!

— Ты поехала в Кано. Ты попросила у меня разрешения провести там несколько недель. Я не спрашивал — почему. Разве ты не моя собственная плоть и кровь, прямой потомок нашего первого предводителя? Поэтому я не отказывал тебе ни в чем. Что ты делала в Кано, Серена?

— Выслушайте меня, — опять и опять умоляла девушка. — Выслушайте меня.

— Она поехала туда, чтобы дождаться прибытия этого человека. А когда он появился, она пробралась в комнату, где он переодевался, чтобы предложить ему себя. Да, Серена, дитя мое, я следил за тобой. Харизм дал Уайльду эту комнату по моему указанию.

— Вы следили! — воскликнула Серена. — Но вы не слышали того, что мы говорили. Не могли слышать. Потому что я тоже выполняла указания! — Она протянула вперед руку. — Ее указания.

— Серена, неужели ты думаешь, что Инга не предупредила меня, что ты будешь говорить именно это? Твои собственные уста обвиняют тебя!

— И все же, — вмешалась Инга, — она говорит правду, мой Бог, по крайней мере часть правды. Серена никак не могла бы составить такой ужасный план. А если бы и смогла, она не могла знать, как найти такого человека как Уайльд. Она никогда не была дальше, чем в Кано или Форт-Лами. К тому же, мой Бог, для каждого преступления должен иметься повод. Кто мог бы извлечь наибольшую пользу от вашей смерти?

— Было бы очень хорошо, — заговорил Уайльд, — если бы мне позволили вставить слово.

— Убийца! — прошипела Инга, присев на корточки рядом с ним.

— Леди Макбет — не твое амплуа, моя дорогая. Вся эта история напоминает мне фарс, который я когда-то видел.

— Эй, вы! — Она взмахнула рукой. — Помогите мне.

Не успел Уайльд пошевелиться, как двое мужчин навалились ему на руки, прижав его к земле. Сама Инга — суккуб в белой мантии — стала на колени у него на груди. Ее голова была непокрыта, и платиновые волосы с изумительной симметрией свисали по бокам ее лица, загоревшего до цвета красного дерева.

— Теперь разожмите ему челюсти, — приказала она.

Уайльд попытался вырваться, но еще двое мужчин навалились ему на ноги. Еще один присел рядом с его головой и впился пальцами в челюсть Уайльда. Его рот открылся, и Инга мгновенно пихнула туда полную пригоршню грязи. Полужидкая глина заполнила рот Уайльда, горло и просочилась в носоглотку. На какое-то ужасное мгновение он подумал, что задохнется и отчаянным усилием поднял голову, стараясь пропустить как можно меньше воздуха через забитую трахею.

— Но, конечно, он сможет рассказать нам все, что мы хотели бы узнать, — сказал Укуба.

— Уайльд? — высокомерно переспросила Инга. — Я знаю этого человека, мой Бог. Он повторит то же самое, что ему, очевидно, велела говорить Серена. Если у него есть какое-нибудь достоинство, это лояльность к нанимателям. И сейчас он наверняка постарается последовать ее примеру и станет обвинять меня. Позвольте нам предоставить им обоим время, чтобы они могли подумать о своих грехах, своих преступлениях, своей вероятной судьбе. — Она встала и повернулась к Последователям. — Мы не воинственные люди. Мы верим в мир. Но мы должны узнать правду об этих двух преступниках, выяснить, кто из Внутреннего круга готовился ниспровергнуть Бога. Что думают Последователи Бога?

Все взгляды вернулись к Уайльду.

— Распнем их! — предложил кто-то, и множество голосов подхватило: — Распнем их, распнем!

Орда снова навалилась на Уайльда. На сей раз люди облепили его, как саранча, стараясь ухватить или хотя бы подержаться за одежду или тело пленника, и наполовину понесли, наполовину поволокли через деревню. Уайльд вдруг вспомнил, что ему доводилось читать о суде Линча, и понял, что с ним происходит почти то же самое. Он услышал крик Серены. Нельзя сохранить достоинство, когда тебя линчуют. Он смутился от того, что эта мысль пришла ему в голову, а от этого расстроился еще сильнее, чем от ощущения физической опасности.

Они достигли другого берега острова. Здесь земля плавно спускалась к мелкой воде, которая простиралась сколько хватал глаз в угасающем вечернем свете. Уайльда бросили на землю и разъяренные Последователи вновь набросились на него. Теперь с него сорвали всю одежду; так маленькие мальчики разорвали бы муху. Все, что было на нем надето, разогнали в клочья, причем люди были так поглощены этим занятием, что Уайльд невольно задался вопросом: способно ли человеческое существо достаточно глубоко заглянуть в свое бессознательное «я», ведь наверняка им не понравится то, что неизбежно должны там найти?

Его положили на деревянную крестовину. Судя по тому, что сооружение лежало наготове и было изрядно истерто, можно было предположить, что этот способ наказания был для Последователей не в новинку. Его заставили вытянуть руки и туго притянули запястья к перекладине, а потом еще перехватили веревкой подмышками. Лодыжки сначала связали между собой, затем привязали к стойке, после чего трое мужчин взялись за крест, подняли его и установили в заранее подготовленное отверстие. Затем землю утрамбовали, чтобы крест стоял неподвижно, и Уайльд повис на одних руках. Его ноги немного не доставали до земли.

Но отверстий было два, и Последователи приволокли на берег Серену и тоже раздели ее донага. Девушка, похоже, не помнила себя от потрясения; ее руки и ноги болтались свободно, как у игрушки. Соорудили второй крест, ее точно так же привязали к нему, и через несколько минут она уже висела на кресте всего в нескольких футах от него: золотисто-коричневая фигурка с маленькой грудью и узкими бедрами, черные волосы ниспадали на плечи, глаза напряженно закрыты, будто не видя окружающего она могла спастись от своего ужасного положения.

— А теперь оставим их думать о последствиях их действий, — распорядилась Инга. — Пусть висят здесь до тех пор, пока не окажутся готовы выдать нам зачинщика всех преступлений. Канем, ты останешься здесь и будешь следить, чтобы они не освободились.

— Сами освободились с креста? — удивился Укуба. — Это еще никому не удавалось.

— Вы не представляете себе возможностей этого человека, Уайльда, — ответила она. — Не забудьте, мой Бог, что я видела его работу. Канем, ты останешься здесь, и если он попытается двигаться, остановишь его. Тебя сменит Фодио.

Она увела толпу обратно в деревню, и их уход словно послужил сигналом: громкий хор насекомых возвестил наступление ночи. Солнце скрылось за деревьями, берег озера погрузился в темноту и москиты, как сонм ведьм, стремящихся на шабаш, вылетели из тростников. И в эту ночь местом встречи было назначено тело Уайльда. Они ласкали его, исследовали, проникали в каждое отверстие, запускали жала глубоко в его плоть. Он подумал, что до восхода солнца они вполне могут досуха выпить его кровь. Он пошевелил головой, попробовал двинуться всем телом, но при малейшем движении веревки больно врезались в его руки, и он понял, что это скоро станет невыносимым, даже если он будет хранить полную неподвижность. Он не мог даже кричать; все на что он был способен без риска быть задушенным землей, которая все еще забивала его ноздри, это дышать. Да и в любом случае нечего было рассчитывать разогнать москитов криком. Или можно? Уайльд задумался о том, сколько же всего он не знает, совершенно неважные прежде обрывки знаний вдруг показались очень важными. И еще он подумал о том, что когда он сойдет с этого креста, то сломает шею Инге не думая ни о каких других основаниях. Если он сойдет с креста. «Если» вдруг стало очень важным словом. Помимо этого, в его мозгу бились и другие мысли. Наблюдения, события, каждое из которых, взятое по отдельности, вообще не имело никакого смысла, но в том случае, если бы ему удалось сложить все воедино, эти мелочи обрели бы огромное значение.

— Канем! — прошептала Серена. — Канем! Послушай…

— Замолчи, женщина. — Канем сел на корточки спиной к распятым и принялся разглядывать озеро.

— Канем, ты не можешь оставить меня висеть здесь и умирать от голода и жажды. Не можешь. Я твоя сводная сестра. Разве не так? Я твоя женщина! Разве я не отдавала свое тело тебе, и твоему брату Фодио, и даже этой волчице? Канем! Ты не можешь покинуть меня теперь.

Канем встал, подошел к девушке и разжал ее челюсти.

— Канем! — задохнулась она. — Нет, Канем. — Он засунул ей в рот камень. Уайльд расслышал бессильный скрежет зубов.

Свершив это деяние, страж скрылся во тьме, но уже через несколько минут вернулся с одеялом в руках и вновь уселся на свое место, завернувшись в хайк и набросив сверху одеяло. Для этого были серьезные основания. За какой-нибудь час харматтан, на закате превратившийся было в нежный бриз, разыгрался почти до состояния бури; по сравнению с палящей дневной жарой стало удивительно холодно. Крупная дрожь сотрясала тело Уайльда, заставляя голову колотиться о деревянную стойку, а веревку — остро врезаться в подмышки. На расстоянии шести футов Серена стучала зубами о камень. Но сознание Уайльда продолжало работать. Человек с пистолетом — кто его послал? Инга обвинила его в подготовке убийства, но кто послал Эме Боске? А Укуба, такой очевидно мудрый и проницательный человек, принимает каждое слово своей жены за чистейшую правду.

Он утратил ощущение времени. Существование превратилось в непрерывную агонию, и течение минут не имело никакого значения. Ему даже показалось, что он задремал, время от времени пробуждаясь от боли в плечах.

Но возможно это случилось лишь однажды, и когда он открыл глаза, то увидел, что перед ним стоит Инга.

(iii)

Она сложила руки на груди и выглядела до невероятности мирной и противоестественно красивой. За ее спиной стояли оба брата.

— Канем, — ласково сказала она, — принеси немного воды.

Канем отправился вверх по холму. Инга хлопнула Уайльда по груди. Шлепок отдался в его теле мертвящим холодом, словно в него вонзилось острое лезвие длинного ножа, но при этом было убито шесть москитов. Инга поднесла к глазам измазанную кровью руку

— Им должен понравиться алкоголь в твоей крови.

Взгляд Уайльда был устремлен выше ее головы, на сверкающую луну, которая начала спускаться к деревьям. Ему казалось, что приближается рассвет. Он совсем не чувствовал своего тела.

— Что ты думаешь о такой казни, как распятие на кресте, Джонас? — спросила Инга. — Она долго пользовалась популярностью в Западной Африке. Этот способ сюда привезли первые португальские миссионеры лет четыреста тому назад. А до того отрезали жертве ногу и ждали, пока та истечет кровью. Эту казнь сохранили для рабов. Но для людей уважаемых распятие на кресте подходит гораздо больше. Если хочешь, можно наблюдать за тем, как твой пленник умирает, медленно, день за днем, час за часом. А потом, можно изменить свое решение, снять его с креста — обычно это делалось через три дня — вылечить, а потом снова привязать к кресту. Это гораздо интересно чем просто отрубить голову. С тех пор как британцы прекратили этот обычай прошло не больше пятидесяти лет. Знаешь, Джонас, это типичный признак британского колониального периода: пресечь обычаи, доставляющие удовольствие местным жителям. Создание, так сказать, эмоционального вакуума.

Уайльд пристально взглянул на нее.

— Ты зол. О, как ты зол. Но ты еще сильнее сконфужен. И все сконфужены. Бедный Укуба сконфужен. Он никак не может поверить в то, что такое могло случиться, а еще менее — в то, что в заговор вовлечена его правнучка. Зобейр сконфужен. Он вообще не понимает, что происходит. А что касается Серены — она настолько сконфужена, что вот-вот сойдет с ума. Так, Серена? — Она с размаху ударила девушку по лицу. Голова Серены дернулась, ударилась о стойку и снова упала.

— Инга, я принес воду, — сказал Канем из темноты. — Она просила меня помочь ей, потому что она была моей женщиной. Моей и Фодио.

— Теперь я твоя женщина, Канем. Твоя и Фодио. Навсегда. Ведь вам это было нужно?

— Тогда позволь ей умереть быстро, когда придет время.

— Я вовсе не хочу, чтобы она умерла. Конечно, если она окажется слишком уж упрямой… — Она взяла флягу с водой, подошла к Уайльду и поднесла ее к его губам. — Не глотай, Джонас. Если ты проглотишь землю, тебя вырвет, а у тебя и так хватает забот. Прополощи и сплюнь.

Уайльд повиновался. Плевок попал на грудь ее накидки.

— Ты мне должен, — улыбнулась Инга, и снова поднесла флягу к его губам. На этот раз плевок пришелся ей в плечо. — А теперь можешь проглотить. Я дам тебе еще воды, хотя ты пристреливаешься к моему лицу. Но это последняя порция.

Уайльд проглотил. Вкус во рту напоминал о выгребной яме, но по крайней мере ему больше не казалось при каждом вдохе, что он сейчас задохнется.

— Я рада снова увидеть тебя. — Она провела пальцем вдоль его челюсти и погладила нижнюю губу. — Как же хорошо. Я хотел бы поцеловать тебя, Джонас, но боюсь, ты откусишь мне язык. Я хотела бы обнять тебя. Она провела ладонью вдоль его нагого тела и задержала руку внизу, лаская. Когда же тело Уайльда невольно откликнулось на прикосновение, она вонзила ногти в его плоть. — Но, похоже, мне следует только смотреть на тебя. Но и это мне нравится. Твое присутствие напоминает мне о Гамбурге, Копенгагене, Стокгольме, Лондоне… О кружевных трусиках, и быстрых самолетах, удобных поездах, дорогих автомобилях. О пистолетах и интригах. Джонас, мне недостает напряженности европейской жизни. Знаешь, я два года не то, что не стреляла, а вообще не видела пистолета. Не уверена, что я еще способна попасть в цель.

— Тогда почему ты не вернешься? — ровным голосом спросил Уайльд.

— О, конечно я думала об этом. Но согласись, что мне нельзя было оставаться там после того, что случилось в Стокгольме. Тому, кто предал сразу и НАТО и Варшавский договор нужно очень осмотрительно выбирать друзей. Джонас, что ты думаешь об Африке?

— Я — оптимист, и продолжаю верить в ее прогресс.

— Мне нравится Африка, Джонас. Я попала сюда только потому, что Европа была закрыта для меня. Можно сказать, в результате несчастного случая. Но в итоге он оказался счастливым. Я пряталась в Париже, желая только остаться в живых, когда туда прибыл Укуба, совершавший свое кругосветное путешествие. Я решила посетить его; пожалуй, только из любопытства. Но он влюбился в меня, причем в мозги не меньше, чем в лицо, и я позволила ему привезти меня сюда. Я нахожусь здесь уже два года… Ты знаешь, Джонас, ведь даже я в Европе была всего-навсего одной из толпы? Там так много блестящих людей, так много красивых женщин. А здесь я единственная. Кроме того, думаю, что во мне сохранилось много атавистических свойств человека. Я люблю леса, отдаленность от цивилизации, физическую силу людей. Но ты, Джонас, здесь все равно, что рыба, вынутая из воды. Я поняла это в тот же момент, как заметила тебя. Ты тоже порождение джунглей, как и я, но это не твои джунгли. Когда я послала за тобой, то хотела посмеяться, глядя как ты барахтаешься вдали от своих самолетов и автомобилей, вдали от людей, которые доверяют твоей внешности и всегда готовы стать твоими жертвами, если ты решишь показать себя. Каково это, Джонас, быть одним из толпы?

— Хотел бы я прямо сейчас оказаться таким. Но ты послала за мной. Ты снова великолепна, милая.

Она улыбнулась и повернулась к Серене.

— Канем, освободи ей рот. — Мужчина с силой разжал ей челюсти и камень выскочил наружу, словно косточка плода. Девушка с трудом провела сухим языком по дрожащим губам.

— Почему? — прошептала она. — Почему?

— Но ведь это и был наш план, Серена, — объясненила Инга.

— Но ведь мы хотели сделать это вместе. Вчетвером! Фодио! Ты не станешь так поступать со мной.

— Ты прямая наследница Бога, — убедительно ответил Фодио. — Скорее всего, Последователи выбрали бы на его место тебя, а не нас.

— Неужели я не поделилась бы своей властью? — выкрикнула Серена. — Я верила тебе, Инга — и доверилась в этом. Ты послала меня в Кано ждать Уайльда. Это ты послала меня, Инга. Я поклянусь в этом, что, и буду продолжать клясться, пока Бог не поверит мне, сколько бы ты не заставила меня висеть здесь. Он поверит мне. Он верит мне. Он всегда верил мне.

— Теперь он уже никогда не поверит тебе, Серена, — почти ласково сказала Инга. — Ты не можешь этого понять, правда? Укуба любит меня. Это слово никогда не имело для меня особого значения. Но он в этом отчаянно нуждается, Всю жизнь он сдерживал в себе эмоциональные порывы, так как стремился во всем быть вместе со своими последователями. Но не испытывать желания это неестественно. Оно прорывается из подсознания, как раскаленная лава из заваленного обломками жерла вулкана. Поэтому, когда Бог встретил меня, он был буквально взорван пробудившейся любовью ко мне, желанием, восхищением и нежностью. В этом моя сила, Серена. А теперь, когда я родила ему сына, она удвоилась.

— Это сын Канема! — прошипела Серена. — Как ты будешь защищаться против такого обвинения, Инга? Разве закон Внутреннего круга не говорит, что неверные супруги должны быть распяты на кресте в течение трех дней, а затем высланы? Ты, Инга, будешь висеть здесь, так же, как я, а потом Последователи вышвырнут тебя в тот мир, от которого ты сбежала.

— Ты обвинишь меня в измене? А чем ты докажешь это, Серена? Тем, что ты видела это собственными глазами? Но ведь это только твои собственные глаза. Мальчик похож на меня, а Бог, когда женился на мне, знал, что я не девственница. Но тебя-то, Серена, он все еще считает ребенком, не тронутым мужчиной. Что он сделает с тобой, когда женщины, под моим руководством осмотрят тебя? Внебрачная связь считается преступлением наравне с прелюбодеянием? Подумай хорошенько, в чем все-таки твой собственный интерес. То же самое и с Уайльдом. Ты не сможешь доказать, что это я послала тебя в Кано дожидаться его. Но ты же была там.

— Откуда я могла знать это? — простонала девушка.

— Если станешь теперь сотрудничать с нами и сделаешь то, что нам нужно, то сохранишь свою жизнь. Не исключено даже, что со временем ты вернешься на свое законное место.

— Не понимаю. О, если бы я могла это понять.

— Ты, конечно, понимаешь, Джонас, — Инга вновь повернулась к нему, — она думала, что наш план состоял в том, чтобы устранить и Зобейра, и Укубу. Чтобы ты, Джонас, устранил их. Ведь Серена еще дитя, и никогда не покидала окрестностей Чада. Как по-твоему, Джонас, такой план имел бы смысл?

— Я никогда не думал, что для этого тебе могут понадобиться чьи-то руки, кроме твоих собственных.

— Но ты же приехал в ответ на мой вызов. Почему?

— Наверно, просто захотелось снова увидеть тебя. К тому же, после Стокгольма меня отставили от дел, и денежки подошли к концу. — Он нахмурился. — Хотел бы я знать, почему ты решила потратить впустую время, разыскивая меня.

Она улыбнулась.

— Даже ты, Джонас, позволяешь себе мыслить ограниченно. Предположим, ты живешь в Майдугари. Если бы я пожелала как-то использовать тебя, то послала бы за тобой, и ты прибыл бы. Но случилось так, что ты живешь в Лондоне. неужели ты не понимаешь, что из Лондона можно добраться до Центра Вселенной быстрее, чем из Майдугари? Что есть время в сегодняшнем мире? Что есть пространство? Мы спешим выяснить, что такое четвертое измерение. Эти люди, рядом с которыми я живу, вовсе не глупы. Их горизонт ограничен деревьями и озерами, но их интеллект порой не уступает моему собственному. Чего им не хватает, так это моего опыта. Так что, если бы я затеяла интриги здесь, в Центре Вселенной, то они, и, конечно, Укуба очень быстро раскусили бы меня. Если только моя интрига не будет задумана в таком масштабе, который здесь никто не может себе представить. И поэтому они, точно так же, как и ты, Джонас, оказываются в недоумении и ломают головы: зачем она стала бы искать по всему миру наемного убийцу, чтобы выдать его в тот же миг, когда тот ступит на остров? Есть ли в этом смысл? Конечно нет. Если в Центре Вселенной имеется хоть один невинный человек, то это, конечно, Инга, которая, рискуя собственной жизнью, сразу же предупредила своего мужа о грозящей опасности.

— Но кто же, в таком случае, хочет убить Бога? — спросила Серена.

— Какая ужасная мысль, Серена. Конечно, в глубине души ты просто маленькая дикарка. Зачем кому-то желать смерти Бога, когда он старик, и в любом случае скоро умрет? Я хотела лишь повлиять на порядок наследования, причем таким способом, чтобы ни на меня, ни на моих кандидатов не пало никакого подозрения.

— Но тогда почему ты стремишься принести меня в жертву? — спросила Серена. — Я никогда не предала бы тебя. Ведь я поехала в Кано по твоему указанию.

Инга вздохнула.

— Теперь ты видишь, Фодио, почему я ни в коем случае не могу ей доверять. Она прекрасна, как восходящая звезда, но настолько же лишена способности мыслить. Конечно, это я послала тебя, Серена. Но ты скажешь Последователям Бога, что это был Зобейр.

(iv)

— Зобейр? — как эхо откликнулась Серена.

— Он будет изгнан, — сказал Канем, — но почему ты решила обвинить его, когда он ни в чем не виновен?

— А кто может больше всего выиграть от смерти Бога? — спросил Фодио.

— Зобейр известен своей нетерпеливостью, — пояснила Инга. — Он тот самый человек, который может попытаться приблизить свою интронизацию.

— Зобейр, — прошептала Серена. — Но если я обвиняю его, я так же останусь запятнанной сообщничеством с ним.

— Тебе придется поверить мне, — без нажима сказала Инга.

— Если ты сделаешь это, моя радость, — вставил Уайльд, — тебя нужно будет направить к психиатру.

Инга оглянулась.

— Джонас, любимый, тебе так понравился вкус нашего песка?

— Я не скажу больше ни слова.

— Слушай меня, Серена. Конечно тебя обвинят вместе с Зобейром. Но ты — плоть и кровь Бога. Кроме того, мы: я сама, Канем и Фодио, будем просить за тебя.

— Клянемся в этом, — в один голос сказали Канем и Фодио.

— Поэтому для того, чтобы доставить удовольствие Последователям, необходимо сделать вид, что ты наказана, хотя твоя кара и близко не будет такой, какая ждет Зобейра. Тебя предложат изгнать из Центра Вселенной. Но я прослежу, чтобы ты была хорошо обеспечена деньгами, так что ты сможешь жить в полном довольстве там, где захочешь А когда Бог скончается, и Канем или Фодио займут его место, тебя известят о том, что ты можешь вернуться.

— Ты хочешь сказать, что я смогу уехать из Африки? — Глаза Серены засверкали. — Что я смогу поехать в Лондон, Париж или Нью-Йорк?

— Ты сможешь отправиться туда, куда захочешь.

— Зобейр… — Серена наморщила носик. — Что-то такое… Этот человек, Уайльд, сказал мне в Кано, что-то такое, что могло вполне относиться к Зобейру.

— Я не мог назвать его имени, — сказал Уайльд, — потому что никогда прежде не слышал его. — Возможные кандидаты в заказчики наемного убийцы были теперь проблемой Инги.

Инга улыбнулась.

— Теперь это неважно. Но я предлагаю и тебе твою собственную жизнь, Джонас.

— Теперь-то я точно знаю, что ты разыгрываешь нас.

— Почему, интересно, я должна так поступать? Ты подарил мне жизнь в Стокгольме. Я всего лишь возвращаю долг. Кроме того, ты послужил моей цели, и, кто знает, вдруг ты когда-нибудь снова понадобишься мне? Пока я нахожусь здесь, в Центре Вселенной, ты не можешь причинить мне никакого вреда: тебе понадобилась бы целая армия даже просто для того, чтобы возвратиться сюда без моего разрешения. Точно так же я застрахована от любопытства британского правительства или даже всех твоих могучих американских друзья. Нигерийское правительство знает о том, сколько Последователей Бога, и с радостью оставляет Укубу в покое, пока он платит налоги. Джонас, я не хочу, чтобы ты подтверждал рассказ Серены. Поверь, ты просто не сможешь этого сделать. Я только прошу тебя молчать. Так что для тебя все это будет только кратким, и, уверена, интересным отпуском в Африке. Ты смог увидеть, как живет незнакомая тебе половина человечества, Джонас, а заодно узнать, что в мире еще есть места, где ты бессилен как-то повлиять на ход событий. Уверена, что такой урок пойдет тебе на пользу. Возможно, это даже поможет тебе в дальнейшем действовать эффективнее. Кроме того, я возмещу твои расходы, как тебе обещала Эме.

— Я уже сказал тебе, что ни произнесу ни слова.

— А ты, Серена?

Девушка опять облизала губы.

— Да, — сказала она. — Да, я буду обвинять Зобейра.

Инга указала на озеро. Первые лучи солнца уже упали на его поверхность, и цвет воды из черного сделался глубоко синим.

— Тогда сделаем все, что нужно, и побыстрее!

Канем бегом бросился в деревню, схватил стальной прут и принялся колотить в кованый треугольник, висевший около памятной Уайльду главной хижины. Надтреснутый звон снова и снова он разносился по округе, и понемногу из хижин стали появляться Последователи Бога со слипавшимися со сна глазами. Показалась высокая фигура Зобейра, седая голова Укуба, но Уайльд не видел среди них ни Синтии Борэйн, ни Конрада Ломана.

— Что случилось? — Укуба пробирался сквозь толпу, на ходу заворачиваясь в хайк. — Почему ты поднял тревогу. Что случилось? Инга? Почему тебя не было рядом со мной?

— Я не могла спать, мой Бог, — ответила Инга, — и решила более тщательно допросить этого человека, Уайльда. — Фамилия прозвучала, как ругательство. — И получилось удачно. Мы раскрыли отвратительный заговор, нацеленный на самую вашу жизнь. Именно это я подозревала и предупредила вас.

— Она театральным жестом вытянула руку. — Серена созналась.

Укуба остановился перед крестом.

— Вы не причинили им вреда?

— Последователи Бога не должны применять никакого насилия к другим человеческим существам, кроме, разве что, самозащиты. Серена висит так же, как вы ее оставили, мой Бог. Но я говорила с нею, и мне удалось смутить ее ужасом преступлений, которые она собиралась совершить против своего единственного кровного родственника — и лишь из-за собственных неясных амбиций.

Укуба окинул свою правнучку пристальным взглядом.

— Ты хочешь назвать имя своего сообщника, дитя мое?

— Я тяжело согрешила, мой Бог, — прошептала Серена, — и хочу искупить вину, чего бы мне это не стоило.

— Значит, ты отрекаешься от своих слов — что твоей подстрекательницей была Инга?

— Мне велели так говорить, и я повиновалась. Но больше повиноваться не могу. Предатель стоит около вас, мой Бог.

— Зобейр? — Укуба резко повернулся.

— Она лжет! — Зобейр так же резко повернулся к Укубе, и увидел, что за его спиной стоят Канем и Фодио. — Мой Бог, Укуба, вы же знаете, что этого не может быть.

— Я знаю, что этого не должно быть, Зобейр. Мы с тобой много лет были друзьями. Я любил тебя, как брата, и я доверял тебе настолько, что хотел сделать тебя своим преемником. Но я никогда не позволял себе из-за любви или доверия закрывать глаза на твои недостатки, и надеялся, что с возрастом и опытом ты сможешь преодолеть их.

— Мой Бог, вы не можете осуждать меня только из-за неподтвержденных слов молодой девушки!

— Это слова моей собственной правнучки, Зобейр. А что касается доказательств, то она признает свою собственную вину. Конечно, кто-то же должен был послать ее в Кано, чтобы встретить Уайльда.

— Кто-то, мой Бог, но почему я? Она уже указывала на вашу жену.

— Но это было очевидной ложью, Зобейр. Какой пользы Инга могла ожидать от моей смерти? Ведь мой уход из этой жизни может означать лишь конец ее собственного влияния здесь, в Центре Вселенной. Даже если она не любит меня, а я знаю, что это так, все равно в ее интересах было помочь мне прожить как можно дольше.

— Тогда как ты, Зобейр, мог рассчитывать достичь своей высшей цели благодаря смерти моего Бога, — добавила Инга.

— Разве я не мог бы просто дождаться ее? — воскликнул Зобейр

— Кто знает, старина? Кто знает? — выкрикнул Канем. — Как правильно заметил мой названный отец, такие недостатки твоего характера как нетерпение и поспешность, слишком хорошо известно среди Последователей Бога.

— Серена, дитя мое, — вновь заговорил Укуба, — ты поклянешься памятью своей покойной матери, что это Зобейр послал тебя в Кано?

Серена пристально поглядела на Ингу, а затем перевела взгляд на прадеда.

— Клянусь, мой Бог.

— А вы, мистер Уайльд, — повернулся к нему старик, — что вы можете сказать об этом прискорбном деле?

— Ничего.

— Но вы признаете, что являетесь профессиональным убийцей?

— В этом мире нужно уметь многое… — философски вздохнул Уайльд.

— А что Серена говорила вам, в Кано?

— Я сказал бы, что ее главной целью было убедиться в том, что тот самый Уайльд, который был нужен.

— Какие инструкции она дала вам?

— Она сказала, что все указания я получу, когда попаду в Центр Вселенной.

— Но она дала вам понять, что вас нанимает Инга?

— В противном случае я не приехал бы. — Уайльд усмехнулся. — В прошлом нам довелось недолгое время поработать вместе. Как и у вас, Укуба, у меня сложилось очень высокое мнение о ее способностях.

— Она рассказывала мне о своем прошлом, — отрезал тот. — Я верю вам. Зобейр, все доказательства говорят против тебя. У тебя был повод, и, видит Бог, у тебя была возможность. Кроме меня самого и Инги, только ты один из всех моих ближайших помощников много путешествовал и достаточно знаком с внешним миром, чтобы найти контакт с этим человеком.

— Это — ложь, мой Бог, — твердо возразил Зобейр сказал, — клянусь вам.

— На колени, убийца! — взревел Фодио и, обхватив ручищей тощий загривок обвиняемого, толкнул его так, что тот во весь рост растянулся в пыли. — Он полностью изобличен, о Последователи Бога. Он должен быть распят.

Зобейр медленно поднялся. Он не отрывал пристального взгляда от лица Укубы.

— Что скажут мои Последователи? — спросил старик.

— Распять его! — раздался дружный крик.

— Это всего лишь то, чего он заслуживает, мой Бог, — негромко сказала Инга.

— Да, дитя мое, я знаю, что ты права, как всегда. Но наше движение посвящено миру. Потому я использую свою власть Бога Последователей и сохраню ему жизнь. Но я высылаю его из Центра Вселенной и изгоняю из Внутреннего круга. — Он указал на озеро. — Вот твоя дорога, Зобейр. Уходи!

Зобейр медленно обвел взглядом Ингу, Канема, Фодио и Укубу. После них он несколько секунд смотрел на Серену, и девушка закрыла глаза. Тогда он снял свой хайк, бросил его на землю, отвернулся от застывших в ожидании людей и медленно пошел к берегу. У края воды, которая здесь, рядом с землей, была не голубой, а бурой, мутной и вязкой, он заколебался на мгновение. К тому времени солнце уже высоко поднялось над горизонтом, и яркий свет, струившийся над спокойными водами Чада, озарил берег, двоих людей, висевших на крестах, белые одежды Последователей Бога, и человека, стоявшего отдельно от всех.

Зобейр вступил в озеро. Было видно, как бурая вода сначала поднялась до его лодыжек, потом до колен, покрыла бедра и замочила шерстяную тунику. Он был уже в сотне футов от берега и, не оглядываясь назад, шагал, раздвигая воду, в сторону кучки деревьев, покрывавших соседний остров. Он больше не погружался в воду.

— Бог милостив, — провозгласил Укуба. — Зобейр силен, здоров, и целеустремлен. Он найдет путь с острова на остров, и через некоторое время доберется до материка. Он знает Чад очень хорошо.

— Не забывая глядеть под ноги, чтобы не влезть в пасть крокодилу, — вставил Уайльд с креста.

Укуба улыбнулся.

— Вы вспомнили о моем вчерашнем предупреждении, мистер Уайльд. О, в Чаде есть крокодилы. Меньше чем когда-то, но все же достаточно для того, чтобы купание было опасным. Но сейчас, когда вода опустилась до самого нижнего уровня, они зарылись в ил, и выйдут в воду лишь с началом дождливого сезона. Зобейр выживет. Но он не будет больше числиться среди Последователей Бога. Андерсон, — обратился он к пилоту вертолета, — при следующем посещении Кано передайте Харизму, что ему надлежит сообщить каждому члену Внутреннего круга, где бы тот не находился, о том что Зобейр больше не является нашим собратом.

— Да, мой Бог.

— Теперь двое сообщников Зобейра, — продолжал Укуба. — Отвяжите их.

Канем подошел к Уайльду и освободил сначала его ноги, а затем запястья и плечи. Встав на землю, Уайльд с большим трудом удержал равновесие: он почти не ощущал ни рук, ни ног. В это время Фодио развязал Серену; она опустилась на колени, а потом обессиленно села, ее лицо было скрыто рассыпавшимися волосами.

— Какому наказанию Последователи Бога решат подвергнуть этих людей? — требовально спросил Укуба.

— Пощадите, мой Бог, прошу вас, — глухо сказала Серена.

— Действительно, мой Бог, — вмешалась Инга. — Это было бы правильно и потому что она — ваша собственная плоть и кровь и потому что она была всего лишь инструментом в руках Зобейра.

— Но ее все же следует наказать.

— Конечно, мой Бог. Как и Зобейр, она не может оставаться в Центре Вселенной. Но уверена, что этого наказания вполне достаточно.

— Да будет так, — заключил Укуба. — И я благодарю тебя, дитя мое, за доброту твоего сердца. А что с мужчиной?

— Он не совершил никакого преступления, мой Бог.

— Он сам сознался в том, что он убийца. Он приехал, чтобы убить меня.

— Что касается его прошлого, мой Бога, то когда-нибудь он несомненно будет наказан за него. Но, что касается нынешних событий, то он даже не знал, зачем приехал. Его вызвали, предложив работу, причем дали понять, что предложение исходит от меня. Он сказал мне, что его дела в Европе шли неважно, и решил, что я рассчитываю на него как на телохранителя: он думал, что я веду ту же жизнь, что и в юности. Бесспорно, такой человек, как он, принял бы предложение Зобейра. Но осуждать человека за возможный, но несовершенный поступок противно всем принципам правосудия. Здесь, в Центре Вселенной, он не совершил никакого преступления. Прошу вас оказать ему ту же милость: выслать отсюда без права возвращения.

Укуба обернулся к сгрудившимся Последователям.

— Что вы скажете, члены Внутреннего круга?

В толпе произошло короткое замешательство. Тем временем Уайльд следил за головой Зобейра. Она напоминала теперь пузырь, подпрыгивавший на поверхности воды. Он не был уверен в том, что к нему отнесутся столь же благосклонно, да и не питал иллюзий по поводу того, что ему удастся пешком вернуться в населенные места. Инстинкт подсказывал, что единственным способом выбраться отсюда было довериться Инге. Да, она являлась олицетворением предательства, но сейчас она была как никогда высокомерна и уверена в себе. Она искренне сочла его безопасным для себя, а, возможно, даже рассчитывала вновь использовать когда-нибудь в будущем.

Последователи, казалось, принялись молиться. Разговор сменился тихим бормотанием.

— Тогда позвольте сделать это немедленно, — сказала Инга. — Но они не столь виновны как Зобейр, и не настолько хорошо знают страну. Мой Бог, я прошу вас разрешить вывезти их на вертолете.

— С удовольствием, дитя мое. Я только боюсь, как бы этот Уайльд не попытался захватить машину.

— У него не будет такой возможности, — пообещала Инга. — Фодио, принеси им одежду.

Им подали два хайка, туники, и потрепанные шаровары. Ноги оба обули в простые сандалии с единственным ремнем, проходившим между первыми двумя пальцами. Уайльд попытался обернуть голову складкой хайка и обнаружил, что одеяние куда просторнее, чем ему казалось до сих пор.

Инга мельком глянула на него; на ее лице промелькнула мимолетная улыбка.

— Серена объяснит тебе, как с ним обращаться. А теперь протяни руки.

Он на миг поколебался, глядя на нее. Она была совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, а до Канема было целых четыре фута. Он мог бы завершить свою миссию теперь же, при условии, если его мускулы окажутся в состоянии нормально сокращаться после ночи, проведенной на кресте; при условии, что он готов к смерти. При условии, если он готов убить Ингу. А способен ли он вообще сделать это? А она, с небрежностью расточителя, только что швырнула ему его собственную жизнь, точно так же, как бросила бы монету нищему.

Он сложил запястья, и Инга связала их. Затем она сделала то же самое с Сереной. Фодио и Канем прошли к вертолету.

— Мы полетим вместе с ними, — пояснил Канем, — чтобы избавить Бога от опасений.

Укуба нахмурился.

— Но ты слышал решение Внутреннего круга, сын мой. Им не должно быть причинено никакого вреда. Их единственное наказание — изгнание из Центра Вселенной.

— Я слышал, мой Бог, — ответил Канем. — Так и будет. — Он указал на невысокий трап, и Серена взобралась в кабину.

— Поцелуйте от моего имени мисс Борэйн, — сказал Уайльд. — Надеюсь, что она провела более приятную ночь, чем я. — Он вскарабкался по трапу и сел рядом с Сереной. Канем и Фодио заняли места за их спинами и дверь закрылась. Немедленно застрекотал винт, вертолет оторвался от земли и сделал круг над островом.

— Не сказал бы, что уезжаю с сожалением, — заметил Уайльд. — Не могу припомнить места, которое мне понравилось бы меньше.

— Вы уже достаточно видели. — Фодио задернул шторки на иллюминаторах, и в кабине воцарился полумрак.

— Мы имеем право знать, куда вы нас везете, — сказала Серена.

— Узнаете на месте. Могу вам сказать только, что это не будет ни

Форт-Лами, ни Кано. Нам не нужно, чтобы вы слишком быстро вернулись к цивилизации. Но это неважно, вам хватит и собственного общества.

Похоже, братьям все это казалось очень забавным. Серена несколько секунд пристально глядела на Уайльда из-под складки своего хайка, но даже в темноте он ясно видел, что выражение ее глаз совсем не похоже на ту с трудом сдерживаемую сексуальность, которую они излучали только вчера утром. Затем она сжалась в комочек, и в такой позе просидела до самого конца полета. Уайльд рассматривал свои запястья. Инга крепко связала их, а ее узлы быстро не развяжешь. Да и не стоило тратить на это силы. Она сдержала свое слово, а теперь он мог позволить себе обдумать все, что только что случилось с ним.

Было бы приятно предположить, что овладевшая им заторможенность была вызвана действием борбора на организм. Или тем, что Укуба произвел на него больше впечатления, чем показалось сначала, а Инга оказалась под защитой той же ауры как его жена. Приятно, но едва ли честно. Что он будет делать, когда она в следующий раз дотронется до него? — спросил он себя. Поскольку, как бы он не был силен в своей профессии, какая бы ни была у него быстрая умственная и физическая реакция, каким бы он ни был натренированным и безжалостным, он был лишь настолько хорош, насколько хороши были стоявшие за ним люди, его наниматели. Рядом с Ингой сэр Джеральд и Мокка казались парой зажившихся на свете ломовых лошадей. Таким образом, если он всего лишь убийца, ныне и присно, то возможность выжить остается у него лишь при том условии, что он работает на людей, по меньшей мере, превосходящих его. Допустим, она предложила бы ему работу, что тогда? Или из-за принадлежности к устаревшей разновидности людей — патриотов, он полностью терял свою ценность?

Но она не предложила ему работу. И он хорошо знал что его ценность для британского правительства заключалась только в репутации человека, всегда успешно выполнявшего поручения.

Вертолет начал снижаться. Канем отстегнул привязной ремень, взял заранее приготовленную большую белую тряпку сложил ее широкой полосой и завязал Уайльду глаза. Фодио проделал то же самое с Сереной.

— Вы считаете, что нам не понравится место, где мы выйдем? — спросил Уайльд.

— Вы увидите, мистер Уайльд, что там очень спокойно.

Вертолет коснулся земли и замер. Уайльд услышал, как открылась дверь. Снаружи донеслось только посвистывание ветра.

— Пошли. — Очевидно, Канем сначала вывел Серену. Затем он тронул Уайльда за плечо. Братья подняли его на ноги, подвели к двери и вытолкнули. Почва снаружи оказалась мягкой, и он упал на колени. Лицом он сразу же почувствовал, что песок, похожий на мелкий порошок, обжигает кожу.

Позади хлопнула дверь, несущий винт вертолета набрал обороты, подняв песчаную тучу, и звук стал быстро удаляться.

— Мистер Уайльд? — послышался голос Серены спросил. — Где вы?

— Прямо рядом с тобой, милая.

— Тогда помогите мне побыстрее снять это. — В голосе девушки слышалась неподдельная тревога. Он пошел на звук, ноги увязали в горячем песке. Наткнувшись на свою спутницу, он провел связанными руками по плечам, нащупал узел на затылке, и, несколько секунд повозившись, развязал его.

— А как насчет меня?

Ему показалось, что Серена несколько поколебалась, прежде, чем прикоснуться к нему. Повязка упала, и он заморгал, ослепленный ярким светом. Прошло несколько секунд, прежде, чем он смог разглядеть окружающее. Перед ним открылось ничто. Только красновато-коричневая пустота, море барханов, с заостренными непрерывным ветром гребнями. Не было видно ни домов, ни деревьев, ни камней, ни гор, ни воды. Только песок.

— Теперь расскажи, в чем же заключается анекдот.

— Мистер Уайльд, мы находимся приблизительно в двух сотнях миль к северу от озера Чад, — ответила Серена. — Это море песка. Даже караваны боятся его. Таково милосердие Инги. Она выбросила нас в пустыню Сахара.