Одним из удивительнейших и прекраснейших начинаний декабристов в заточении было создание Артели. Так называли декабристы свои обобществленные финансы, ставшие основой их равноправного материального обеспечения. Это было добровольное объединение взаимопомощи. Артель стала одним из замечательных примеров высокого благородства и братской щедрости. Она зародилась и развивалась как живое творческое дело, спасавшее людей от нищеты, унижений принимать «милостыню» от своих же товарищей.
Среди декабристов в заточении были богатые дворяне, с огромными состояниями, регулярно получавшие деньги от своих близких, другие же не имели ничего, были всеми покинуты и забыты.
«Зародилась мысль к устройству общей Артели, которая в продолжение всего нашего пребывания так обеспечивала нашу материальную жизнь и так хорошо была придумана, что никто из нас во все это время не нуждался ни в чем и не был ни от кого зависим», — писал Басаргин.
Князья Трубецкой, Волконский, Никита Муравьев ежегодно вносили в Артель очень большой по тем временам взнос — по три тысячи рублей. По тысяче рублей вносили Ивашев, Нарышкин, Фонвизин и другие.
Все остальные, которые получали от своих семей скромные суммы, на которые не могли пропитаться и продержаться, — соответственно и вносили в Артель небольшую долю. И… после этого каждый из декабристов получал одинаково равную сумму. На эти деньги была Организована «кухня»; покупали муку, мясо, научились экономить, приобретали семена, обрабатывали участок и выращивали овощи прямо во дворе тюрьмы. Декабристы платили жалованье одному из стражников, который готовил самовар с горячим чаем, приносил с кухни еду и вместе со всеми бесплатно питался.
Артель превратилась в своеобразную кассу взаимопомощи, которая безвозмездно поддерживала каждого в отдельности и всех вместе. Она заботилась и о тех декабристах, которые отбыли годы каторги и должны были отправляться на поселение. Каждому из них выдавалось по восемьсот рублей, чтобы они имели возможность обзавестись жильем, мебелью, организовать хозяйство.
Басаргин писал: «Это благодетельное учреждение избавляло каждого от неприятного положения зависеть от кого-либо в отношении вещественном и обеспечивало все его надобности. Вместе с тем оно нравственно уравнивало тех, которые имели средства, с теми, которые вовсе не имели их, и не допускало последних смотреть на товарищей своих как на людей, пользующихся в сравнении с ними большими материальными удобствами и преимуществами. Одним словом, оно ставило каждого на свое место, предупреждая, с одной стороны,тягостные лишения и недостатки, а с другой — беспрестанное опасение оскорбить товарища своего не всегда уместным и своевременным предложением помощи.
Артель заботилась и о духовной жизни узников. Жены декабристов получали все основные газеты и журналы. Более того, наряду с русскими периодическими изданиями выписывали крупнейшие французские, немецкие и английские газеты и журналы. В Сибирь доставлялись для декабристов целые обозы литературы! Даже некоторые библиотеки были перевезены из Петербурга в Сибирь. Так, личная библиотека Никиты Муравьева, в которой были тысячи редких и дорогих изданий, собранных на протяжении десятилетий его отцом — педагогом императора Александра I, также была перевезена в Сибирь.
Все эти книги были общими. Они принадлежали всем. Был установлен четкий порядок пользования ими, а также составлен список читавших газеты и журналы, поступавшие с петербургской почтой. Каждому отводилось два часа для прочтения любой газеты, а журнала — до трех дней. Часовые ходили из камеры в камеру и за вознаграждение разносили книги, газеты и журналы.
До нас дошло множество разнообразных воспоминаний и записок декабристов об их жизни в заточении. Все они как бы избегают писать о своих страданиях и каторжном труде. Но с подлинным наслаждением, с бесчисленными интересными подробностями они рассказывают о своих научных и литературных увлечениях, о своих просветительских кружках и даже о решении постигать различные ремесла!
Артель стала поистине спасением для декабристов. На питание и содержание каторжников царская казна отпускала буквально копейки. На них невозможно было прокормиться. Да к тому же, как уже говорилось, стража обворовывала. Многие просто голодали. Реальной становилась опасность, что борцы за свободу станут просить милостыни у царя!
Тогда декабристы Поджио, Вадковский и Пущин засели за обсуждение плана устройства Артели. Они выработали ее устав, создали законченный и весьма сложный механизм сбора и распределения денежных сумм. Помимо всего прочего, было решено, что Артелью будут руководить три человека: распорядитель, закупщик продовольствия и кассир. Потом были введены еще должности огородника, дежурного по кухне, дежурного по раздаче обедав и ужинов. Были определены суммы на чай, сахар, табак.
И дело вошло! Барон Розен был назначен поваром, в он весьма старался, чтобы угодить своим товарищам.
Декабристы «сэкономили» деньги из общей кассы и вскоре организовал вторую, так называемую «малую артель.». Через нее они стали выписывать газеты и журналы. Двадцать два периодических издания получает декабристы! Выписывались географические атласы, карты, книжные новинки, романы и нашумевшие стихотворные сборники.
Словом, декабристы не теряли ни минуты, чтобы учиться, читать, жить активной духовной жизнью.
«Каземах нас соединил вместе, дал нам опору друг в друге, дал вам охогу жить, дал нам политическое существование за пределами политической смерти», — писал М. Бестужев.
Каторжная тюрьма стада поистине «жатаржжой академией» для декабристов. Многие ианади изучать различимые языки, слушали лекции но военному делу и литературе, истории, занимались вереводжюи книг ва русский язык.
Бригген преподавал латинский язык, Оболенский и Чернышев — ангдийский. У них обучались оба брата, Александр и Петр Беляевы, морские офицеры. Проявив большое желание и твердую волю, они не только научились читать и васать по-английски, «о и вплотную занялись переводом миосотомной „Истории Римской империи“ Гиббона. „Мы разделили этот труд пополам, — читаем в воспоминаниях Александра Беляева, — и каждый взял шесть томов. Таким образом, мы кончили этот труд в год. У нас было положено не вставать от работы до тех пар, пока ве кончим десять страниц каждый“. Потом братья Беляевы перевели в заточении „Красного корсара“ и „Морскую волшебницу“ Фенимора Купера.
Розея увлекся было переводами с немецкого языка. Никита Муравьев читал лекции по военному искусству.
Блестяще владел английским жзъдаом Михаил Лугннк. Шутя он просил своих товарищей:
— Господа, читайте и пишите по-англяйски сколько хотите, но, умоляю вас, только не говорите на этом языке!
Слышать плохое английское произношение других было для него подлинной мукой.
Декабристы слушали лекции по астрономии, физике, химии, анатомии, философии… Среди них были незаурядные ученые, военные специалисты, подлинные знатоки отдельных наук, литературы. Поэт Александр Одоевский преподавал русский язык и, конечно же, поэтику.
«Словом, в нашей тюрьме, — писал А. Беляев, — всегда и все были заняты чем-нибудь полезным, так что эта ссылка наша целым обществом, в среде которого были образованнейшие люди своего времени, при больших средствах, которыми располагали очень многие и которые давали возможность предаваться исключительно умственной жизни, была, так сказать, чудесною умственною школою… Если б мне теперь предложили вместо этой ссылки какое-набудь блестящее в то время положение, то я бы предпочел эту ссылку».
Год спустя разрешили строительство мастерских во дворе тюрьмы. Декабристы соорудили иечто вроде металлоремонтной, столярную и даже переплетную мастерские. Одно из новых помещений декабристы яазвали «клубом», где собственными силами устраивали различные коннцерты.
Из Петербурга привезли фортельяно. Крюков играл на скрипке. Свистунов — на виолончели. За фортепьяно чаще всех садился Ивашев, Юшневский хорошо подстраивался со своим альтом. Организовали свой хор.
Поистине свято отмечали декабристы свой праздник — годовщину восстания 14 декабря. Каждый гед в этот день устраивался «праздничный стол», звучали пламенные речи, трогатеяьявме воспоминания о товарищах, погибших на виселице. В пятую годовщину восстания Михаил Бестужев сочинил песню о революционном выступлении Черниговского полка и ето командире Сергее Муравьеве-Апостоле. Перед притихшими товарищами эту песнь исполнил Федор Тютчев:
Что ни ветер шумит во сыртам бору, Муравьев идет на кровавый пир… С ним Черниговцы идут грудью встать, Сложить голову за Россию-мать.
Прекрасный голос Тютчева, сильные и правдивые слова песни взволновали всех до глубины души. После песни долго молчали. А потом дружно исполнили «Марсельезу».
Пегги 80 декабристов жили как одна большая, дружная семья. Но как и в любой семье, несмотря на любовь и цривязанность друг к другу, всегда находится место и время и для разногласий, споров. Так была и в семье декабристов. Но больше всего спорили они… на философские и религиозные темы. Самые острые споры велись именно по вопросам религии.
В их большой семье были совсем еще юноши, которым едва исполнилось по 20 лет, были и «старые» люди — 40-летние ветераны. Люди различного культурного уровня, выходцы из разных социальных слоев и, конечно же, с разными характерами и темпераментами. Южные «Славяне», например, не смогли получить должного образования. В заточении они изучали французский, немецкий, английский и даже латинский языки.
«Один из кружков, — писал И. Якушкин, — названный в насмешку Конгрегацией, состоял из людей, которые по обстоятельствам, действовавшим на них во время заключения, обратились к набожности; при разных других своих занятиях, они часто собирались все вместе для чтения назидательных книг и для разговора о предмете наиболее им близком. Во главе этого кружка стоял Мусин-Пушкин, бывший свитский офицер, имевший отличные умственные способности. Во время своего заключения он оценил красоты Евангелия и вместе с тем возвратился к поверьям своего детства, стараясь всячески отстаивать их. Члены Конгрегации были люди кроткие, очень смирные, никого не задевающие и потому в самых лучших отношениях с остальными товарищами. Другой кружок, наиболее замечательный, состоял из „Славян“; они не собирались никогда все вместе, но были знакомы один с другим еще прежде ареста, они и потом остались в близких отношениях между собой… Главное лицо в этом кружке был Петр Борисов, к которому „Славяне“ оказывали почти безграничное доверие. Иные почитали его основателем „Общества соединенных славян“. Проповедуя неверие своим товарищам „Славянам“, из которых многие верили ему на слово, он был самого скромного и кроткого нрава; никто не слыхал, чтобы он когда-нибудь возвысил голос, и, конечно, никто не подметил в нем и тени тщеславия.
Но при всем том мы все вместе составляли что-то целое. Бывали часто жаркия прения, но без ожесточения противников друг против друга.
Николай Бестужев, который когда-то в юности учился в Художественной академии, именно в заточении своей кистью запечатлел многих дорогих нам лиц. Он сделал портреты всех жен декабристов и десятков своих товарищей. Сохранились его прекрасные пейзажи, акварели, жанровые зарисовки. Он рисовал будни декабристов, камеры, тюрьмы, часовых, а позже — дома декабристов в различных сибирских селах. Благодаря его художественной летописи мы можем видеть тогдашнюю Сибирь, проникнуть в казематы, наблюдать буйство Ангары, встретиться с взглядом печальных черных глаз Марии Волконской…»
1 августа 1829 года специальный фельдъегерь доставил из Петербурга особый приказ. Император согласился с ходатайством генерала Лепарского и повелел снять с декабристов кандалы.
«Мы так привыкли к звону цепей, — писала Мария Волконская, — что я с каким-то волнением вслушивалась в него: он мне сообщал о приближении Сергея во время наших встреч».
Генерал Лепарский собрал декабристов. Он старался придать этому моменту особую торжественность. Генерал громко объявил, что государь император своим повелением разрешил ему снять оковы со всех государственных преступников и что он, комендант, находит их всех достойными этой царской милости.
Наступила мертвая тишина. Лепарский повторил, что поскольку он считает каждого из них достойным этой милости монарха, то приказывает снять цепи со всех.
И снова воцарилась тишина. Лепарский удивленно смотрел на узников. Несколько человек из «Славян» громко заявили, что отказываются от этой царской милости!
Комендант сделал вид, что ничего не слышит. Он был потрясен, что никто не высказал благодарности. Караульный офицер принялся подсчитывать оковы, которые снимали с заключенных.
«Кто поверит, но скажу истину, нам стало жаль этих оков, с которыми мы уже свыклись в течение этих 3-х, 4-х лет и которые все же были для нас звучными свидетелями нашей любви к Отечеству», — писал в воспоминаниях Александр Беляев.