I

Это был типичный пароходный роман. Сергей Бухарин направлялся по Урскоу из Кислева послом в Империю от царя Радия Бокха, Владыки Севера. Он сел на «Император Люйтпольд» как раз после слияния Урскоу и Талабека. Женевьева тотчас же была очарована этим высоким благородным мужчиной. Шрамы свои он получил, сражаясь за царя против мутировавших чудовищ Северных Пустошей, а волосы и усы заплетал в длинные косы, перевитые керамическими бусами. Он просто излучал силу, и кровь его была самым прекрасным из всего, что ей доводилось отведать с момента уединения в монастыре.

Не считая Хенрика Крали, посланца Освальда, Сергей и Женевьева были единственными пассажирами на «Люйтпольде», путешествующими от Талабека до Альтдорфа. Был еще угрюмый, замкнутый эльфийский поэт, плывший вместе с Сергеем от Кислева и сошедший на берег в Талабхейме, но он держал свои замыслы при себе, и капитан Иорга и гребцы остерегались и не доверяли ему. Конечно, Женевьеву тоже опасались, и ей тоже не доверяли, но, похоже, они предпочитали лучше уж иметь дело с такими, как она, чем с этим чуждым непостижимым созданием. В Талабхейме каюты раздулись от набившихся в них торговцев, пары имперских сборщиков налогов и майора, состоящего на службе у Карла-Франца и рвущегося подискутировать с Сергеем на военные темы.

Женевьева проводила длинные, неспешные дни на длинной, неспешной реке в каюте, на койке, в беспокойных снах, а головокружительные ночи – с Сергеем, деликатно сколупывая корочки с его подживающих ран и смакуя его кровь. Кислевит, казалось, наслаждался поцелуями вампирши – как и большинство людей, если только они позволят себе это, – но в других отношениях бессмертная любовница его не так уж сильно интересовала. Сергей, когда не находился в ее объятиях, предпочитал компанию майора Ярла или Крали. Женевьева слыхала, что люди царя не слишком считаются с женщинами вообще и женщинами-вампирами в частности. Взять хотя бы знаменитый пример царицы Каттарины, которая прибегла к темному поцелую и продлила свое правление Кислевом. Результатом тайного заговора ее прапраправнуков, недовольных тем, что она является помехой осуществлению династического наследования, стало вполне заслуженное убийство. Вампиры Кислева и Гор Края Мира все были вроде Вьетзака, важничающие Истинно Мертвые монстры, которые одновременно и смотрели на людей свысока, как на скот, и боялись дневных обитателей из-за их боярышника и серебра.

Она никогда не обсуждала это с Сергеем, но предполагала, что храбрый воин немножко боится ее. Возможно, это и притягивало его – желание преодолеть страх. Что касалось ее, она была рада проводить скучное путешествие – миля за милей лесистых берегов да вечное ворчание и кряхтенье прикованных к веслам гребцов, – ощущая столь сильный вкус во рту и видя грубоватое красивое лицо перед глазами. Ко времени, когда до Альтдорфа оставалось несколько дней пути, она уже начала уставать от своего кислевитского солдата-дипломата, и хотя они обменялись адресами, она знала, что никогда больше не увидится с ним в частном порядке. Сожаления не было, но и по-настоящему приятных воспоминаний тоже.

На «Люйтпольде» убрали весла, и буксир подтащил его к пристани, между двух торговых морских судов с высокими мачтами, пришедших с Моря Когтей с товарами из Эсталии, Норски и даже из Нового Света. Сергей сбежал по трапу, помахал ей с причала и направился ко двору, сперва намереваясь, по-видимому, вместе с майором Ярлом завернуть в первый же встретившийся на пути публичный дом, вспомнить ощущения от настоящей женщины. К своему изумлению, Женевьева почувствовала, что на глаза навернулись слезы. Она смахнула багряную пелену и смотрела, как ее любовник уходит прочь вместе со своим приятелем.

– Госпожа, – сказал Крали, теперь, когда путешествие окончилось, сделавшийся нетерпеливым. – Карета кронпринца ждет.

Экипаж производил впечатление, и он явно был не на месте в вонючих доках Альтдорфа, среди гор товара и телег. Ливрейные лакеи дожидались возле черно-красной кареты. Цветами фон Кёнигсвальдов были зеленый и золотой. Крали дал грузчику крону, чтобы тот отнес багаж Женевьевы с «Люйтпольда» в экипаж. Она сдержалась и не стала упоминать о том, что, несмотря на свою девичью внешность, вполне могла бы победить нанятого Крали силача в соперничестве на руках и подхватить тяжелый чемодан одной левой.

Женевьева любезно распрощалась с капитаном Иоргой, который явно вздохнул с облегчением, избавившись от наполовину мертвой пассажирки, но все же был не настолько испуган, чтобы не предложить ей купить обратный билет на его корабль, если она собирается вернуться в монастырь через месяц или около того.

После монастырской жизни запахи и звуки Альтдорфа вновь потрясли ее. «Люйтпольд» вошел в доки сразу после заката. В помощь работающим допоздна зажгли факелы, и Женевьева способна была обонять, чувствовать вкус и слышать так же хорошо, как любое другое ночное существо. Это был величайший город Империи, да что там, всего Известного Мира.

Построенный на островах в руслах Рейка и Талабека, но широко расползшийся по берегам, Альтдорф был городом мостов и топких побережий, обнесенным высокими белыми стенами под характерной красной черепицей. Центр Империи, место, где находится императорский двор и великий Храм Сигмара, город, знаменитый, по утверждению путеводителей, своими университетами, магами, библиотеками, дипломатами и пивнушками. А также, о чем путеводители не упоминают, своими карманниками, шпионами, интригующими политиканами и жрецами, случающимися время от времени моровыми поветриями и дикой перенаселенностью.

За двадцать пять лет ничего не изменилось. Когда их судно входило в город, Женевьева заметила, что на топких берегах выросли новые ряды домов, образовав вечно сырой, вечно нездоровый район, в котором жилища бедноты – докеров, строителей-гномов, уличных торговцев – составляли разительный контраст с шикарными особняками альтдорфской знати.

Из-за мостов вампиров в Альтдорфе было немного. Вьетзак и ему подобные чувствовали бы себя здесь как в тюрьме из-за текущей со всех сторон воды. Случись ей совсем умереть и стать, как они, одной из Истинно Мертвых, ходячим трупом с непреходящей жаждой крови, ей пришлось бы вечно избегать этого города. А теперь она жадно впитывала все ощущения, выискивая приятные ароматы доброй альтдорфской стряпни и подготовленных к отправке грузов лекарственных трав и не обращая внимания на грязь, тухлую рыбу и толпы немытых обитателей. Будучи предоставлена самой себе, она этой ночью досыта напилась бы крови, но, надо полагать, на сегодня для нее предусмотрены другие занятия. Жаль, потому что ночная жизнь здесь есть. Начинает работу и «Полумесяц», и другие таверны, театры, концертные залы, цирки, игорные дома. Все сочные, яркие, порочные, притягательные забавы живых. То, от чего Женевьева за шесть с половиной столетий так и не смогла отвыкнуть.

Двери кареты распахнулись, и из нее шагнул элегантный мужчина. Он был одет настолько просто, что на мгновение Женевьева приняла его за очередного слугу. Потом узнала...

– Освальд!

Кронпринц усмехнулся и шагнул вперед. Они обнялись, и снова она услышала зов его крови. Она прикоснулась к его обнаженной шее влажным языком и, словно разряд электричества, ощутила его жизненную силу, пульсирующую между бородкой и воротником.

Он разомкнул объятия и внимательно оглядел ее.

– Женевьева... дорогая... так трудно к этому привыкнуть. Вы все та же. Как будто все было вчера.

Двадцать пять лет.

– Для меня, ваше высочество, это и было вчера.

Он отмахнулся в ответ на ее формальное обращение:

– Пожалуйста, без титулов. Для вас я всегда Освальд, Женевьева. Я в таком долгу перед вами.

Вспомнив себя, лишившуюся чувств и оказавшуюся во власти дьявола в железной маске, она отозвалась:

– Напротив, несомненно, это я ваша должница, Освальд. Я все еще жива только благодаря вам.

Он был красивым мальчиком, с золотыми волосами и ясным взглядом. Теперь он стал красивым мужчиной, волосы потемнели, морщинки, борода. Был тонким и гибким, удивительно сильным и ловким в бою, но все же чуть неуверенным с мечом в руке. Теперь у него мускулы не хуже, чем у Сергея. Его укрытое под камзолом тело выглядит крепким и здоровым, а трико обтягивает красивые икры и бедра. Освальд фон Кёнигсвальд вырос. Он пока еще оставался всего лишь принцем, но выглядел с головы до ног выборщиком, которым скоро должен стать. А глаза у него по-прежнему ясные, и все так же в них светятся честность, волнение и жажда приключений.

Он импульсивно поцеловал ее. Она вновь ощутила его вкус, и на этот раз именно она отстранилась, страшась, что ее красная жажда сокрушит приличия. Он помог ей сеть в карету.

– Мне нужно столько всего рассказать вам, Женевьева, – начал он, когда они вырвались из тесноты доков на оживленные городские улицы. – Столько всего случилось...

Возле Трехбашенного моста уличный певец напевал комическую песенку о дочке дровосека и жреце Ранальда. Завидев гербы на приближающейся карете, он переключился на балладу, в которой говорилось о смерти Дракенфелса. Освальд покраснел от смущения, и Женевьева не могла не испытать некоторого удовлетворения при виде румянца на его щеках. Этот вариант истории назывался «Песнь об отважном Освальде и прекрасной Женевьеве», и в нем утверждалось, что принц бросил вызов Великому Чародею «во имя любви к своей давно неживой госпоже». Она вновь подумала, уже не в первый раз, а было ли между ними что-нибудь в действительности. Женевьева вспоминала прошлое, и ей казалось странным, что они не влюбились друг в друга по пути в замок Дракенфелс. Но пусть не по ее, но по его меркам, это было полжизни тому назад. Даже Освальд не смог бы представить барменшу-вампира ко двору.

Когда и мост, и песни остались позади, Освальд принялся рассказывать о своей театральной затее.

– Я нанял очень умного молодого человека. Некоторые называют его гением, а некоторые – чертовым идиотом. Правы и те и другие, но обычно гений перевешивает идиота, и, может быть, именно глупость и питает гений. Его труд произведет на вас впечатление, я уверен.

Женевьева позволила себе расслабиться под скрип колес, стук копыт по булыжнику и приятно страстный голос Освальда. Карета уже приближалась к альтдорфскому дворцу фон Кёнигсвальдов. Они ехали по широким улицам самого престижного района города, здесь особняки наиболее высокопоставленных придворных расположились в парках, в которых могла бы разместиться целая армия людей попроще. Ополченцы в стильных униформах патрулировали улицы, не допуская на них нежелательные элементы, и фонари горели всю ночь, освещая дорогу к дому утомленному аристократу после тяжкого вечернего труда – низкопоклонничанья и расхаживания с важным видом по коридорам императорского дворца. Женевьева нечасто бывала в этом квартале за те сто лет, что прожила в Альтдорфе. «Полумесяц» находился гораздо ближе к докам, на шумной живописной грязной дороге, известной под названием улица Ста Трактиров.

– Я прошу вас поговорить с Детлефом Зирком, чтобы он мог воспользоваться вашими воспоминаниями. Вы, разумеется, играете главную роль в этой драме.

Женевьеву забавлял энтузиазм Освальда. Она помнила его мальчиком, объявившим, что, если бы не семья, ожидающая от него, что он займет место выборщика после кончины отца, он предпочел бы стать странствующим актером. Его поэзия снискала немало аплодисментов, и она чувствовала, что этому взрослому человеку жаль, что требования общественной жизни не дали ему возможности продолжить писательские опыты. Теперь, пусть опосредованно, он мог вернуться в искусство.

– Освальд, а кто будет играть меня?

Кронпринц рассмеялся:

– Кто же еще? Лилли Ниссен.

– Лилли Ниссен! Это же смешно. Она считается одной из величайших красавиц современности, а я...

– ...а на вас просто приятно посмотреть. Я знал, что именно такой и будет ваша реакция. В Кислеве говорят: «Бойся вампирской скромности». А кроме того, мы в равных условиях. Меня играет франтоватый молодой гений, разбивший сердец больше, чем императорская милиция – голов. Мы ведь говорим о театре, а не о скучных запыленных исторических томах. Благодаря Детлефу Зирку мы все будем жить вечно.

– Дорогой мой, я уже живу вечно.

Освальд снова усмехнулся:

– Конечно. Я забыл. Могу лишь сказать, что я встречался с Лилли Ниссен и, хоть она, несомненно, изумительна, с вами ей не сравниться.

– Умение так льстить, конечно, считается достоинством при дворе Императора?

Карета притормозила, раздалось лязганье цепей.

– Ну, вот мы и прибыли.

Огромные ворота, украшенные кованым железным щитом герба фон Кёнигсвальдов, распахнулись, и карета Освальда свернула на широкую подъездную дорожку. Впереди, перед дворцом, царила какая-то суматоха. Громоздились горы чемоданов, громко спорили люди. Импозантный, чуть полноватый молодой человек в искусно сшитом и явно сценическом наряде кричал на трясущегося кучера. Возле него переминался с ноги на ногу карлик. Присутствовали и другие диковинно одетые персонажи, и все они служили публикой для громкоголосого оратора.

– В чем дело?! – прокричал Освальд. Он выбрался из еще движущейся кареты и быстро зашагал в самую гущу спорщиков. – Детлеф, что происходит?

Тот, что кричал, Детлеф, повернулся к кронпринцу и ненадолго умолк. В тот же миг Женевьева почувствовала, что молодой человек – молодой гений, если верить Освальду – увидел ее. Она выглядывала из кареты. Они обменялись взглядами, которые каждый из них будет потом помнить еще долго, и этот миг миновал. Детлеф уже кричал снова:

– Я уезжаю, ваше высочество! Меня не нужно предупреждать дважды. Игра окончена. Я лучше вернусь в крепость Мундсен, чем соглашусь, чтобы меня преследовали привидения. Я и моя труппа выходим из проекта, и я очень советую и вам отказаться от этой затеи, если не хотите, чтобы вас посетили летающие монахи, которые говорят без слов, пахнут могилой и ясно намекают, что тот, кто их не послушает, составит им компанию на том свете!

 

II

Детлефа пришлось успокаивать не один час. Но кронпринц Освальд говорил разумно и обстоятельно, пытаясь найти появлению монахов менее пугающее объяснение.

– Привидения могут быть мелочными, могут даже вводить в заблуждение, и все же им несвойственно вмешиваться в дела смертных. – Он взмахнул в воздухе изящной ладонью, как бы прогоняя бессмертных духов, о которых говорил. – Этот дворец стар, его часто посещают призраки.

«Все это замечательно, – думал Детлеф, – но Освальду эти жуткие существа не таращились прямо в лицо, и он не получал прямых указаний от мертвых».

– Говорят, что, когда близится смерть фон Кёнигсвальда, тени его предков возвращаются, чтобы забрать его с собой. Когда дед, в честь которого я был назван, лежал в коме из-за воспаления мозга, явился безносый призрак Шлихтера фон Кёнигсвальда и неумолимо дожидался возле его постели.

Но Детлеф не был убежден. Он все еще помнил пронизывающий взгляд призрачного монаха и его костлявый палец.

– Простите, что говорю об этом, ваше высочество, но в данном случае вы, похоже, пребываете в добром здравии, тогда как именно надо мной, не могущим похвастать родством с вашим славным семейством, нависла угроза смерти.

Принц помрачнел.

– Да, Детлеф, – тихо произнес он, – но мой отец, выборщик...

Кронпринц кивнул в угол комнаты, где тихонько покашливал над своими солдатиками выборщик Остланда, организуя атаку на ведерко для угля.

– Ура генералу! – вскричал выборщик Максимилиан. Наверно, ему пора было отправляться в постель.

Освальд посмотрел на Детлефа, и Детлеф почувствовал, что смягчается. Срок старика действительно истекал.

Разум его давно уже распался под гнетом лет, и тело тоже быстро угасало. Но все же оставался вопрос с этими дьявольскими монахами и их левитационными трюками.

– Выпьете, Детлеф?

Детлеф кивнул, и Освальд налил щедрую порцию эсталианского хереса. Детлеф принял кубок и провел большим пальцем по выбитому на нем щиту Кёнигсвальдов. Здесь, в тепле ярко освещенной комнаты, рядом со спокойным, простым Освальдом и целой армией хорошо вооруженных слуг, призраки ночи казались менее зловещими. Если поразмыслить, шествие монахов было зрелищем куда менее впечатляющим, чем фокус с появлением свиноподобных демонов – слуг Дракенфелса, запланированный им в пьесе. В конце концов, загробный мир не может соперничать с творением Детлефа Зирка по части сверхъестественных зрелищ.

– Ну, решено? Ваша работа продолжается?

Детлеф выпил, чувствуя себя куда лучше. Кое-что все же беспокоило его, но он инстинктивно доверял кронпринцу. Всякий, кто сумел выйти живым из крепости Дракенфелс, должен иметь некоторый опыт общения со сверхъестественным.

– Хорошо. Но я бы хотел, чтобы вы выделили часть своих стражников для охраны труппы. Слишком много «несчастных случаев», знаете ли...

Козински сломал лодыжку из-за небрежно закрепленного – или умышленно испорченного – куска декорации. Комик Гесуальдо свалился от загадочной болезни, он весь обливался потом, и его текст на репетициях вынужден был читать Варгр Бреугель. Кто-то влез в комнаты Ласло Лёвенштейна и изорвал в клочья его коллекцию театральных программок. И любой исполнитель эпизодической роли и рабочий сцены рассказывал подобные жуткие истории. Единственное, что шло в этом деле так, как и ожидалось, так это то, что Лилли Ниссен доказывала свой скверный нрав и большую часть времени скрывалась в своих комнатах. Она больше энергии тратила на хлопанье несомненно фальшивыми ресницами перед Освальдом, чем на разучивание монологов. Детлеф и прежде слышал о невезучих постановках, и уж ни одна из них не могла сравниться в этом отношении с трижды проклятой «Историей Сигмара», но теперь на его пути оказывалось больше ловушек и волчьих ям, чем он вправе был ожидать. А труппа еще даже не отправилась в крепость Дракенфелс.

– Возможно, это неплохая мысль, Детлеф. У нас обоих более чем достаточно врагов в Альтдорфе.

Освальд подозвал слугу и отдал ему краткие распоряжения.

– Двадцать человек под командой моего доверенного помощника Хенрика Крали будут завтра в распоряжении вашей труппы. Ваши комнаты ночью будут охраняться.

Слуга поспешил уйти.

– И я велю, чтобы ваш кабинет освятили жрецы любого бога, какого вы предпочитаете. Однако я не питаю на это особых надежд. Это место слишком старое, чтобы изгнать из него духов. Убежден, что это пытались сделать много раз, и всегда появлялись новые привидения. Рассказывают об истекающем кровью ребенке, волочащем за собой саван, и о гувернантке с черепом вместо лица, излучающей призрачный голубой свет, не говоря уже о призраке собаки, декламирующей отрывки из Таррадаша...

Освальд, казалось, сел на любимого конька и с каким-то нездоровым, детским смакованием говорил о темной истории своего рода.

– Не стоит уточнять подробности, ваше высочество. Полагаю, я понял ситуацию.

– И наши призраки не идут ни в какое сравнение с привидениями Императорского дворца. Первый Император Люйтпольд, говорили, был за свою жизнь свидетелем не менее чем тысячи восьмидесяти трех явлений призраков. А волосы Альбрехта Мудрого поседели, когда ему не было и тридцати, благодаря внезапному появлению демона в ужасающем обличье, одетого в форму Императорской гвардии...

– Генерал снова победил! – вскричал выборщик, высоко поднимая своего любимого свинцового героя. – Яиц всем! Яиц войскам!

Сиделка старика утихомирила его и за руку увела в спальню. Освальд был смущен, но, несомненно, сочувствовал отцу.

– Видели бы вы его в ту пору, когда я был мальчишкой.

Детлеф легонько кивнул:

– Люди не в ответе за свой старческий маразм, не больше, чем за младенческую глупость.

Наступило короткое молчание. Тревога исчезла с лица Освальда, и он повернулся к другому своему гостю.

– А теперь вы должны познакомиться с героиней вашей пьесы... Женевьевой Дьедонне.

Бледная девушка шагнула вперед, сделала красивый реверанс и протянула Детлефу тонкую белую руку. Он поклонился ей и поцеловал ее пальцы. Ладонь была холодной на ощупь, но не производила того омерзительного впечатления нежити, как у двух других вампиров, с которыми Детлефу доводилось встречаться. Трудно было не думать о ней как о равной по возрасту и опыту любой из юных актрис и танцовщиц, знакомых Детлефу по театру. Казалось, она не больше года, самое большее двух назад закончила школу и теперь готова насладиться своими первыми свободами, полностью готова быть молодой. И, тем не менее, мимо нее пролетели шесть с половиной столетий.

– Я в восхищении, – вымолвил он.

– И я тоже, – ответила она. – Я слышала о вас. Уверена, что с таким автором, как вы, моя репутация в надежных руках.

Детлеф улыбнулся:

– Теперь, когда я увидел вас, мне придется переписать несколько монологов. Было бы неестественно для любого столкнуться с такой красотой и не упомянуть об этом.

Женевьева тоже улыбнулась. Ее клыки были лишь немногим длиннее и острее, чем могли бы быть у обычной девушки.

– Вы с Освальдом явно изучали искусство низкой лести у одних и тех же учителей.

Кронпринц рассмеялся. Детлеф, к своему изумлению, признал, что эта странная женщина очаровательна.

– Мы должны побеседовать, – сказал Детлеф, внезапно загоревшийся желанием взять у нее интервью. – Завтра днем мы могли бы выпить чаю и просмотреть мой текст. Он еще в процессе написания, и ваше мнение о драме было бы для меня очень важно.

– Хорошо, завтра, мистер Зирк. Но давайте лучше после заката солнца. Днем я не в самой лучшей форме.

 

III

Его покровитель так много сделал для него. Теперь настала пора Лёвенштейну сделать кое-что для покровителя. Даже столь неприятное, опасное и незаконное, как осквернение могилы.

Кроме того, это и не настоящее осквернение могилы: женщина еще не похоронена. Покровитель сказал, что он отыщет ее в Храме Морра, обложенную льдом. Труп дожидается коронеров Императора. И Лёвенштейна, чтобы доставить ему удовольствие. Высокий костлявый актер прошел в двери храма, бросив взгляд на черного каменного ворона, распростершего крыла над дверным проемом, приветствуя мертвых и тех, кто по обязанности имел с мертвыми дело.

Напротив храма находилась «Ворон и портал», излюбленная таверна жрецов Морра. Черная птица на ее вывеске покачивалась на ветру, поскрипывая, словно пронзительно жалуясь своему сородичу через дорогу. По соседству расположились Императорские кладбища, где хоронили самых богатых, самых прославленных, самых известных. В Альтдорфе, как и в любом городе, владения Морра были районом мертвецов.

Человек в маске существенно расчистил Лёвенштейну путь. Стражник был опоен ядом и лежал в вестибюле низкого темного здания, его язык вывалился из покрытого пеной рта. Ключи висели точно там, где, по словам покровителя, должны были быть. Он уже бывал в покойницких прежде, приходил поразвлечься и не испытывал особого страха перед мертвецами. Сегодня ночью, скрыв лицо под кожаной маской, он не испытывал особого страха ни перед кем вообще.

Он оттащил стражника прочь с дороги, чтобы его не смог заметить припозднившийся прохожий. В храме сильно пахло травами и химикатами. «Если бы не это, – подумал он, – здесь воняло бы покойниками». Именно сюда свозили тех, кто умер подозрительной смертью. Коронеры Императора обследовали тела, ища следы насилия или до сих пор не установленной болезни. От этого места старались держаться подальше. Для пущей уверенности он проверил у стражника пульс. Сердце билось. Он зажал мужчине ноздри и закрывал рукой его липкий рот, пока удары не стихли. Покровитель не будет возражать. Лёвенштейн подумал, что это его жертва Морру.

Снаружи, в ночи, послышались какие-то звуки. Лёвенштейн вжался в тень и затаил дыхание. Мимо прошла компания набравшихся гуляк, распевая песенку о дочке дровосека и жреце Ранальда.

Один из них громко справил нужду прямо на мраморную стену храма, отважно понося Морра, бога мертвых. Лёвенштейн ухмыльнулся в темноте. Этому пропойце, как всем, придется когда-нибудь встретиться с Морром, и ему припомнят подобное богохульство.

Морр, бог мертвых, и Шаллия, богиня целительства и милосердия, были божествами, реально властвующими над людскими жизнями. Один для стариков, другая для молодых. Вы можете ублажать одного или просить о заступничестве другую, но, в конце концов, Шаллия будет вас оплакивать, а Морр возьмет свою добычу.

Морр был Лёвенштейну более близок, чем все прочие боги. В Нулне, в постановке «Бессмертной любви» Таррадаша, он играл бога смерти и чувствовал себя вполне хорошо в его черных одеждах. Так же, как сейчас хорошо себя чувствовал в доспехах и маске Дракенфелса.

«Сегодняшней ночью я мог бы встретиться с покровителем маска к маске», – подумал Лёвенштейн. Он прихватил с собой костюм и надел маску для этой вылазки в храм. Она была нужна, чтобы спрятать под ней лицо, но кроме того, укрывшись за нею, он ощущал странное облегчение. Два дня назад он заметил зачатки костяных выростов под кожей на лбу и шершавость обыкновенно впалых щек. Должно быть, его где-то коснулся варп-камень. Маска помогала скрыть происходящие изменения. С кожей на лице он чувствовал себя более сильным, более энергичным, более могущественным. Если бы покровитель поручил ему такое дело в Нулне, он нервничал бы, тревожился. Сейчас он был спокоен и тверд. Он меняется, становится другим.

Пьяницы ушли. Ночь была тиха. Лёвенштейн двинулся в заднюю комнату храма, где хранились тела. В нее надо было спускаться по недлинной лестнице, поскольку стены ее уходили в землю. Он поднес трут к свече и осторожно сошел по широким ступеням. Там было холодно, на мощенный плитами пол падали капли воды с медленно тающего льда. С балок свисали пучки пахучих трав, чтобы не оскорблять обоняние посетителей. На высоких катафалках лежали умершие подозрительной смертью покойники Альтдорфа. Или, по крайней мере, те из них, о которых побеспокоился императорский суд.

Тут был хорошо одетый юноша, у которого от руки остался лишь обрубок, а горло было разорвано какой-то тварью. Был маленький мальчик, с неестественно красным лицом и вспоротым животом. Лёвенштейн остановился возле ребенка, его охватило желание коснуться ладонью его лба, пылающего, будто в лихорадке, проверить, горячий он или холодный. Он пошел дальше, оглядывая всех по очереди. Смерть насильственная, смерть из-за болезни, смерть по неизвестным причинам. Здесь были все виды смертей. Жрецы Морра надевали на шеи всем своим подопечным амулеты с вороном, символизирующим полет души. Как учит культ Морра, останки – это всего лишь прах. Телам оказывали почтение ради живущих; душа же была в руках богов.

Наконец, Лёвенштейн дошел до того катафалка, который искал. Мертвая женщина была явно не на месте в таком величественном храме. Она в своем грязном, залатанном платье походила скорее на тех, кого оставляют гнить на улице, чем на предмет внимательного изучения коронеров и забот кронпринца Освальда. Среди таких людей все смерти подозрительные, и все-таки мало какие из них привлекают внимание жрецов Морра. Все остальные лежащие здесь покойники были из обеспеченных. Эта женщина явно была бедна.

На ее горле виднелась рваная рана, и орудие лежало на льду рядом с телом. Это был голубь Шаллии, святотатственно использованный для самоубийства. Лёвенштейн коснулся зияющей раны, она была холодной и мокрой. Он отвел прямые седеющие волосы с изможденного лица. Когда-то женщина, должно быть, была прехорошенькой, но это было задолго до ее смерти.

Лёвенштейн, еще будучи молодым, видел танец Эржбет. Это было в Нулне, в бродячем цирке на Главной площади. Женщина исполняла сложный сольный танец, сочетая высокую балетную технику нулнской оперы с дикими, первобытными плясками лесных кочевников.

Его возбудило это представление, эти загорелые ноги, высоко взлетавшие под юбками, эти темные глаза, в которых отражались огни костров. Она же его даже не заметила. Это была та самая ночь, когда она убила братца Виссехола, короля городских воров и убийц. На следующий день цирк уехал, а бандиты Нулна остались без главаря. Эржбет была мастером своего дела. Она брала двадцать пять золотых крон. Цена никогда не менялась, заказывали ли ей могущественного лорда или скромного церковного сторожа. Он слышал, что она – дурочка – всегда настаивала, чтобы клиенты обсуждали с ней моральную сторону вопроса и находили оправдание необходимости избавить мир от того, кого хотели убрать.

И вот теперь она здесь, стала, наконец, добычей Морра. Ее мертвые, должно быть, ждут ее. Братец Виссехол и бесчисленное множество других. Он надеялся, что она вспомнит эти этические дискуссии и сумеет оправдать каждое из своих убийств.

Он поставил свечу в изголовье трупа и подготовился совершить то, зачем пришел. Если бы ему пришлось грабить другие могилы, он, без сомнения, нашел бы кольца, монеты, ожерелья, крепкие башмаки, серебряные пуговицы, золотые пряжки. Но у Эржбет не было вещей, которых ее можно было лишить, не было ничего, что мог бы пожелать для себя покровитель Лёвенштейна.

Кроме ее сердца.

Лёвенштейн развернул промасленную ткань, достал отточенные до острия бритвы маленькие ножички и попробовал лезвие одного из них подушечкой большого пальца. Палец обожгла боль, нож порезал его, едва коснувшись.

И ее глаз.

 

IV

Женевьева сняла очки с дымчатыми стеклами и подняла взгляд на крепость Дракенфелс. Та казалась теперь другой, меньше. Стоял приятный весенний день, и прогулка от деревни была почти легкой. Когда она была в этих местах в прошлый раз, они избегали дороги (она была усеяна костями тех, кто думал, что сможет просто пройтись до замка и постучать в дверь) и карабкались по обрывистым скалам. В Серых горах существовали и другие заброшенные замки, и они были не более внушительными, не более посещаемыми, чем этот. Здесь не было никаких традиционных признаков плохого места: пели птицы, цвели местные растения, молоко не скисало, животные беспричинно не беспокоились. Даже Женевьева, с ее обостренным восприятием, ничего не могла почувствовать. Как будто Великого Чародея никогда не существовало.

Разумеется, люди Освальда расчистили дорогу. Хенрик Крали выслал вперед целый отряд уборщиков, поваров, плотников и слуг, чтобы подготовить место для пребывания труппы и высоких гостей. Поначалу местные крестьяне, прожившие всю свою жизнь в тени Дракенфелса, не спешили наниматься на работу в труппу, но золото кронпринца преодолело многие возражения. Парнишка, заботившийся о лошади Женевьевы, когда она слезала с седла, родился, должно быть, значительно позже смерти Дракенфелса. Местная молодежь не очень-то хотела верить россказням отцов и дедов. А на кое-кого из старших такое впечатление произвели баллады об Освальде и Женевьеве, что от их отвращения не осталось и следа, и они присоединялись к труппе Детлефа.

Гений, едущий во главе цыганского табора из актеров, музыкантов и прочего театрального люда, пребывал в хорошем расположении духа. Он был замечательным собеседником, и ему ужасно хотелось поговорить с Женевьевой. Конечно, они во всех деталях обсуждали путешествие Освальда, но драматурга интересовала также и вся ее остальная долгая жизнь, и он ловко вытягивал из нее воспоминания о том, о чем она не говорила веками. Широта его кругозора впечатляла, и Женевьева обнаружила, что он много знает о великих мужчинах и женщинах прошлого. Она знала Таррадаша, видела его пьесы в первых показах и невероятно порадовала Детлефа, высказав мнение, что великий драматург был куда менее талантливым актером и режиссером, нежели сочинителем.

– Провинциальная гастролирующая труппа сегодня могла бы превзойти оригинальные альтдорфские постановки шедевров Таррадаша без всякого труда, – считала она.

– В самом деле! Да! Верно! – соглашался он.

Это уже само по себе было представлением – переезд труппы из дворца фон Кёнигсвальдов в удаленную горную цитадель, и они находились в пути уже несколько недель. Но путешествие пролетало быстро, с остановками на лучших постоялых дворах и неспешными вечерами в кругу актеров, обсуждающих свои роли и упражняющихся в фехтовании. Если сравнить, то настоящее путешествие было долгим, полным лишений и опасностей. Женевьева не испытывала никаких чувств, проезжая по местам когда-то давно выигранных сражений. Она ненадолго навестила могилы Конрадина и Хайнрота и обнаружила, что установленные Освальдом памятные камни исчезли. По лесам не шастали никакие духи. Даже от разбойников эти места давным-давно освободило местное ополчение. Несмотря ни на что, Женевьева с трудом переносила компанию Ласло Лёвенштейна, актера, играющего Дракенфелса. То, что ей довелось увидеть из его роли, было изумительно хорошо, и, хотя вне сцены он выглядел обычным добросовестным актером, который счастлив заполучить отличную глубокую роль, она не могла забыть, какое впечатление он произвел на нее, когда натянул маску и попытался излучать зло. Даже голос его приобрел памятный ей тембр, а от демонического хохота, каким-то образом усиленного особым приспособлением в маске, холод пробирал до костей.

Руди Вегенер путешествовал с караваном, и гном Менеш, и Антон Вейдт тоже. Вейдт был стар, худ и болен.

Он избегал ее, так же как избегал в первом походе. У Руди со здоровьем тоже было плохо, решила она, его огромный вес давил на сердце, а великая жажда столь же пагубно отражалась на печени и легких. Женевьеве показалось, что недавно он перенес утрату, и она пыталась поговорить с ним, но он не желал разговаривать о Эржбет. Это все было давно. Ей трудно было завести этот разговор, поскольку Женевьева все еще помнила первое проявление безумия танцовщицы-убийцы, ее неожиданное нападение. Во всех иных отношениях Руди был склонен к болтливости и бахвальству. Он потчевал компанию фантастически приукрашенными перечислениями своих подвигов в бытность разбойником в этих самых лесах, уверенный в том, что все, кто мог бы возразить ему, за исключением Женевьевы, давно мертвы и лежат в могиле.

Один лишь Менеш, несмотря на отсутствие руки, остался почти таким же, каким был. Гномы живут дольше, чем люди. Женевьева поняла, что ее былой сотоварищ, после того как увечье вынудило его отказаться от наполненной приключениями жизни, сделался чем-то вроде дамского угодника. Говорили, что он уже одержал несколько побед над девушками из хора и теперь намерен побить амурный рекорд Керрефа, хрупкого маленького мастера по костюмам, чьи подвиги насчет женского пола стали уже легендой. В труппе был еще один гном, Варгр Бреугель, с которым Менеш вечно спорил. Детлеф сказал Женевьеве, что Бреугель не настоящий гном, что он по происхождению человек и терпеть не может, когда его принимают за гнома. Менеш всегда только и ждал, как бы отпустить грубую шутку насчет Бреугеля, и Детлеф, который был самого высокого мнения о своем помощнике, несколько раз уже демонстрировал не свойственную ему строгость и грозился выгнать однорукого забияку и бросить его одного.

Тем не менее, это было не то путешествие. И Освальда с ними не было. Он должен был присоединиться к компании позже, возглавив второй караван, который доставит на представление зрителей. Детлеф был хорошим спутником, и между ними проскакивали искры, этого Женевьева не отрицала. Но это был не Освальд, несмотря на роль, которую он должен был играть в пьесе.

Так же как и она не Лилли Ниссен. Звезда путешествовала в собственном роскошном фургоне, которым правил немой чернокожий красавец из Южных Земель, являющийся ее личным слугой и телохранителем. Взглянув на его шрамы, Женевьева поняла, что он в рабстве у женщины. Вампиршу представили актрисе, и ни одна сторона не пожелала продолжить знакомство. Женевьеве казалось, что на лице у Лилли кишат черви, а актриса решительно отказалась прикасаться к руке, протянутой ей нежитью. Детлеф тоже явно уделял Лилли не слишком много времени, но оправдывал ее под тем предлогом, что, несмотря на всю свою глупость и скверный характер, на сцене она действительно могла быть богиней. «Она может заставить зрителей полюбить себя, даже если они поодиночке или в небольшой компании считают ее страшнее ночного кошмара. Она, наверно, продала душу дьяволу», – повторял он.

Несчастные случаи, преследовавшие труппу в Альтдорфе, сошли на нет, возможно, благодаря присутствию нескольких копейщиков Хенрика Крали. На одном из стоящих вдоль дороги постоялых дворов отказались принять актеров, у хозяина в прошлом, должно быть, был опыт общения с людьми театральной профессии, но подчиненные Крали, не привлекая особого внимания, быстро убедили его пересмотреть свои принципы. Единственное странное происшествие случилось в деревне у подножия Серых гор, когда караван собрался остановиться на ночлег в гостинице с хорошей репутацией.

Детлеф дегустировал предложенную им отличную еду и расспрашивал Женевьеву о Бретонии времен ее детства, интересуясь, в частности, достопамятными великими менестрелями той поры и тем, каковы же были в точности их голоса. К их столику подошел взволнованный Бреугель в сопровождении владельца гостиницы.

– Сколько нас всего? – спросил Бреугель. – Я имею в виду, в караване. Колясок, повозок, фургонов?

– Мм, мне кажется, двадцать пять. Нет, я забыл про будуар на колесах Лилли. Двадцать шесть. А в чем дело? Мы кого-то потеряли?

– Нет, – извиняющимся тоном ответил хозяин постоялого двора, – как раз наоборот. У вас один лишний.

Детлеф был поражен.

– Вы наверняка ошиблись.

– Нет. Посыльный кронпринца сообщил о двадцати шести экипажах, и я оставил во дворе места именно для такого количества. Все места заняты, и еще осталась одна коляска.

– Это возок Лилли, – сказал Бреугель.

– Вероятно, – отозвался Детлеф.

– И ей не понравится идея бросить его на дороге.

– Вероятно.

Хозяин постоялого двора казался чересчур уж расстроенным, пока Женевьева не сообразила, что Лилли Ниссен, должно быть, только что накричала на него. Знаменитая красавица, порой могла быть сущей ведьмой. Детлеф продолжал есть, высказывая повару восхищение его отбивными из ягненка в винном соусе. Мужчина был родом из Бретонии и по праву гордился своей кухней.

– Я вот чего не пойму, Детлеф, – сказал Бреугель. – Мы пересчитали караван дважды. И откуда бы мы ни начинали, мы подучали одно и то же число.

– Двадцать семь?

– Нет, двадцать шесть. И все же во дворе занято двадцать семь мест.

Детлеф рассмеялся.

– Это же глупо. Вы, наверно, неправильно расставили повозки, и они заняли слишком много места.

– Вы же знаете конюхов Крали. Повозки стоят ровно, как солдатики на столе у старого Максимилиана.

– Ну так вытащите одну из телег с декорациями на дорогу, чтобы освободить место, да идите выпейте чего-нибудь.

На другой день перед отъездом Детлеф и Бреугель пересчитали повозки, выкатывавшие на горную дорогу.

– Дружище, их двадцать шесть.

– И наш собственный фургон, Детлеф. Двадцать семь.

Это была загадка, но она, конечно, не шла ни в какое сравнение с тем, что произошло с Детлефом во дворце фон Кёнигсвальдов. Трудно было всерьез считать лишнюю повозку дурным предзнаменованием.

Но на следующую ночь Козински, рабочий сцены, все еще прихрамывающий на сломанную ногу, явился с жалобой.

– Мне казалось, вы хотели, чтобы я ехал в хвосте каравана.

– Да, Козински, хотел. Твоя повозка самая тяжелая и медленная. Декорации и твои умственные способности вместе взятые тормозят ее. В конце дня тебе всегда нужны лишние полчаса, чтобы догнать нас.

– Тогда кто едет позади меня?

Детлеф и Бреугель переглянулись и в унисон произнесли:

– Двадцать седьмая повозка.

– И чья же?

– Кто его знает?

Этой ночью они ночевали под открытым небом, разделив повозки на несколько групп. Четыре группы по шесть, и еще три осталось. Двадцать семь. Детлеф и Бреугель независимо друг от друга пересчитали их еще раз, и получилось двадцать шесть. Но, тем не менее, их было четыре группы по шесть и еще три.

– Детлеф, – подвел итог Бреугель, – с нами едет лишняя повозка, которую мы можем видеть не всегда.

Детлеф сплюнул в костер. Женевьеве добавить было нечего.

– Ну, и кто же это путешествует с нами?

Детлеф в этот вечер говорил не слишком много, и Женевьеве не удалось вовлечь его в беседу. Он посовещался с людьми Крали и заставил их стоять на страже до самого рассвета. Когда все уснули, Женевьева пересчитала повозки. Двадцать шесть. В эту ночь у нее было свидание с юнцом, играющим Конрадина, и она славно насытилась. На следующее утро он выглядел бледным и вялым и какое-то время избегал ее, наверно, она немножко утратила контроль над собой и взяла слишком много.

Но теперь путешествие завершилось. Она огляделась, ища Детлефа, но он был слишком занят с Бреугелем и архитектором, спорил с ними насчет эскизов. Они могли воспринимать замок лишь как гигантскую сцену, которую надо использовать так, чтобы произвести наиболее сильное впечатление. Гуглиэльмо, коммерческий директор из Тилей, ушел с местным бургомистром сверить список заказанной провизии и расплатиться. Женевьева снова надела очки, через дымчатые стекла ей было лучше видно.

Остальные члены труппы весело входили внутрь сквозь огромные главные ворота, отыскивая свои жилища, вздыхая с облегчением, что уже больше не в пути. Мимо пронеслась Лилли Ниссен со своей маленькой свитой – рабом, костюмершей, астрологом, консультантом по макияжу – и вступила в замок, словно королева, прибывшая с визитом к менее знатному дворянину.

Женевьева медлила, стоя на дороге. Оглянувшись назад, она увидела тех, кто тоже колебался.

Руди, Вейдт, Менеш.

Каждый из них стоял в одиночестве, глядя на крепость, вспоминая...

 

V

В первую ночь в крепости Руди устроил вечеринку и пригласил всех. Вечеринка состоялась бы в любом случае, но Детлеф Зирк был настолько добр, что позволил Руди устроить ее. Разумеется, еду и вино обеспечил кронпринц Освальд, не говоря уж о самой крепости, но именно Руди претворил идею в жизнь.

Последние недели, с того момента, как Освальд отыскал его в «Черной летучей мыши», оказались удачными для Руди. Он не стал пить меньше, но то, что он пил, отличалось отменным качеством. Он снова рассказывал свои старые истории, с обычными «исправлениями», но теперь слушатели проявляли к ним совсем иной интерес. Детлеф внимательно слушал его живописания похода на Дракенфелс, и театральный народ поощрял его рассказывать на бис о других его подвигах.

Руди всегда нравились люди театра. Эржбет, когда они впервые встретились, танцевала в кочующем цирке. Он и его шайка часто выдавали себя за странствующих актеров. Теперь, на вечеринке, вся труппа наслаждалась лучшей из его театральных истории. Он вспоминал времена, когда, вскоре после того как он сыграл в Драквальдском лесу роль дворянина, ему пришлось устроить целое представление для своих прежних жертв в надежде убедить их, что его шайка – действительно люди искусства, а не разбойники. Теперь, по его словам, получалось, будто лорд Хальмар Польциг тотчас узнал его, но все же настоял на представлении, желая унизить Руди. Разбойники Руди, окруженные ополченцами лорда, на ходу сымпровизировали трагедию о короле разбойников и его танцующей королеве, и к концу представления Польциг был настолько тронут, что велел наградить Руди и разрешил им беспрепятственно следовать дальше, взяв под свое покровительство.

Детлеф хохотал во все горло, когда Руди рассказывал эту историю, изображая коварного лорда и дерзкого юнца, каким был когда-то.

Остатками затуманенных спиртным мозгов Руди помнил настоящего лорда и пятерых славных ребят, которых тот задушил тетивами от лука, догнав банду. Помнил тюремщика лорда – почти совсем мальчишку – и как тот вопил, когда Руди бил его головой о камни тюрьмы, перед тем как удрать через сточные трубы замка. Грязный и всхлипывающий, король разбойников с позором уползал прочь, словно лесной зверь. Это было время крови, грязи и отчаяния.

Чем дольше Руди рассказывал о богатой добыче, славе и приключениях, тем больше начинал верить, что это и есть настоящая правда. Как все было на самом деле, больше не имеет значения. Эржбет мертва, Польциг мертв, мальчишка мертв, его мозги размазались по полу – те времена мертвы. А его выдумки живы. Детлеф, с его историями и драмами, это понимал. И Освальд тоже. Он затеял эту постановку, которая сохранит их имена для грядущих поколений. Руди – грязный убийца, Руди, который выл от горя и страха, раздробив череп невинному юнцу, будет забыт. Руди – короля разбойников, Руди – верного спутника отважного Освальда станут помнить до тех пор, пока найдутся сцены и актеры, чтобы выходить на них.

Рейнхард Жесснер, круглолицый молодой актер, играющий Руди, попросил рассказать еще что-нибудь. Руди попросил еще джина. Огни догорали, и истории иссякли. В конце концов, Руди бессильно осел на стуле. Он мог видеть остальных – смеющегося Детлефа, вампиршу Женевьеву, прелестную, как всегда, осунувшегося молчаливого Вейдта, Бреугеля, договаривающегося, чтобы принесли еще вина, – но был не в состоянии сдвинуться со своего местечка у очага. Живот тянул его вниз, точно якорь. К рукам и ногам словно привязали пушечные ядра. А спина – его навеки искалеченная, не способная распрямиться спина – болела, как делала это все последние двадцать пять лет, посылая мучительные сигналы по позвоночнику.

Детлеф предложил тост «за Рудольфа Вегенера, Короля Разбойников», и все выпили. Руди рыгнул, рот его заполнился привкусом репы, и все засмеялись. Феликс Хуберманн, ведавший в труппе музыкой, дал знак нескольким из своих музыкантов, и появились инструменты. Сам Детлеф взял пронзительную флейту, Хуберманн – переносной орган, остальные – гобои, дульчианы, скрипки, лютни, рожки, корнеты и гамбы. Ансамбль играл, певцы пели, поставленные голоса сплетались с неумелыми.

Старые песни. «Мельник из Миденхейма», «Печальные друзья Мирмидии», «Гилеад – король эльфов», «Плач Карак Варна», «Козий пастух из Аппуччини», «Возвращайся в Бильбали, эсталийский моряк», «Рейк широк», «Отважный разбойник» – эту снова и снова, «Охота на Мантикора», «Серебряный Молот Сигмара», «Принц-пират из Сартосы».

Потом другие песни, почти забытые. Менеш прокаркал маловразумительную гномью балладу невероятной длины, и шесть женщин разрыдались над ее финалом. Хуберманн заиграл эльфийскую мелодию, которую людям редко доводится слышать, не говоря уже о том, чтобы исполнять, и все заинтересовались, не слишком ли у него заостренные уши и нормально ли расположены глаза.

Под некоторым напором Детлефа Женевьева спела песни своей юности, давно оставшиеся жить лишь в ее памяти. Руди обнаружил, что плачет вместе с нею, потому что она пела о погибших городах, проигранных битвах и разлученных влюбленных. Бретония всегда славилась своей страстью к меланхолии. По прекрасному лицу вампирши потекли красные струйки, и она не смогла больше продолжать. В Бретонии на удивление мало сказок со счастливым концом.

Потом в огонь снова подбросили дров, и музыканты заиграли танцевальную музыку. Руди не мог даже подняться, не то что танцевать, но он смотрел, как веселятся остальные. Женевьева важно танцевала с Детлефом, нечто изысканное со множеством поклонов и реверансов, но музыка играла все быстрее, и платья развевались все выше. Жесснер подхватил Иллону Хорвати, танцовщицу, играющую Эржбет, и закружил в воздухе так, что ее юбки замелькали в опасной близости к огню. Руди словно видел себя молодого со стороны. Иллона яркая, спортивная танцовщица, она умеет выделывать такие акробатические трюки, каких Руди никогда и не видывал. Жесснер, выбравший Руди своим доверенным, уверял его, что воображение и физическая выносливость Иллоны не ограничиваются танцами в вертикальном положении. Но ей недостает грации, импульсивности, серьезности оригинала. Он разговаривал с ней, это веселая девочка, которой нравится доставлять удовольствие. Но в ней нет ни капли страстности Эржбет. Иллона никогда не отнимала жизнь, никогда не щадила жизнь. Она не жила на грани, как Эржбет.

...И Иллона Хорвати не окончит свои дни, совершив самоубийство по дороге из сумасшедшего дома.

На его плечо опустилась рука. Это был Вейдт.

– Конец, Руди. Нам конец.

Охотник за наградами был пьян, его небритое лицо напоминало перекошенный череп. Но он был прав.

– Да, конец.

– Но мы ведь уже были тут, а? Мы старики. Ты, и я, и гном, и эта любительница крови. Мы были тут, когда все эти актеришки лежали еще в колыбелях. Мы сражались, как им никогда не доведется...

Вейдт умолк, свет в его глазах погас, и он вдруг повалился на бок. Как и все они, он вышел из замка Дракенфелс другим человеком, чем был до того, как шагнул в его ворота. Руди жалел, что не видел охотника двадцать пять лет. Их столько связывает, они могли бы стать друзьями до гроба. Крепость соединила их, особенно те часы, когда они, раненные, во тьме дожидались возвращения Освальда, зная, что принц погибнет и существа с когтями и зубами явятся за ними.

Выпитое вино внутри Руди переместилось вниз, и он с безнадежностью понял, что должен отлить. Он с трудом поднялся и побрел прочь от Вейдта, голова его кружилась, будто волчок. Перед ним неясно замаячил Жесснер, он что-то говорил, но Руди не разобрал что.

Актер хлопнул его по спине, и старик споткнулся. Музыканты играли, Иллона теперь танцевала одна.

Он сделал это в соседней комнате, вдали от света и шума. Облегчившись в холодный очаг, он повернулся, направляясь обратно, к своему месту у камина, к друзьям.

Она стояла в дверях, между ним и вечеринкой. Он сразу узнал ее узкобедрую фигуру и длинные темные волосы. На ней был ее танцевальный костюм, с разрезом до бедра с одной стороны, до неприличия туго обтягивающий грудь.

– Руди, – сказала она ему, и это было двадцать пять, тридцать лет назад. Дни богатой добычи, славы, приключений.

– Руди. – Она протянула к нему руку, звякнули ее браслеты.

Он почувствовал, как тяжесть свалилась с него, и распрямился. Спина больше не болела.

– Руди. – Голос был тихий, но настойчивый. Манящий, но опасный.

Он, пошатываясь, потянулся к ней, но она отступила прочь, в темноту. Она вышла в дверь, и он на ощупь протиснулся следом.

Они были в коридоре. Руди не сомневался, что именно здесь они сражались с ожившими горгульями, но люди Освальда вычистили его, расставили свежие свечи в канделябрах, расстелили ковры для прибывающих высоких особ.

Эржбет повела его дальше, в самое сердце Дракенфелса. В зале отравленного пира его ожидал мужчина. Сначала, из-за маски, Руди решил, что это актер, Лёвенштейн. Но это был не актер.

Человек взглянул на него из-за стола. Глаза его горели в прорезях маски. Перед ним были разложены ножи, словно перед обедом. Но ни вилок, ни ложек не было. Только ножи.

Человек взял нож. Тот сверкал в его руке, словно белое пламя.

Руди, холодея, хотел было бежать назад, в дверь. Но перед ней стояла Эржбет, перекрывая ему путь к отступлению. Теперь он мог лучше рассмотреть ее. Низкий вырез корсажа ее платья не скрывал огромную красную рану, зияющую, словно окровавленный рот, сбоку на ее груди.

Она запрокинула голову назад, и ее волосы отлетели от лица. Он увидел, что у нее нет глаз.

 

VI

Лилли Ниссен общалась со своим директором-автором-партнером излюбленным способом – засылала к нему своего астролога. Если она была недовольна линией диалога, или игрой какой-нибудь меньшей знаменитости, или едой, которую ей подавали в ее покои, или шумом, производимым вечеринкой, на которую она подчеркнуто не пошла, или тем, что солнце каждое отдельно взятое утро упорно всходит на востоке, она направляла Небензаля поплакаться Детлефу. Детлеф уже начинал жалеть бедного шарлатана, чья выгодная должность оказалась вдруг столь неожиданно сложной. Детлеф считал, что тот сам виноват, раз не провидел по картам, звездам или потрохам, каким чудовищем окажется его нанимательница.

Труппа собралась в главном зале Дракенфелса, превращенном в театр. Лилли решила появиться на сцене. Как обычно, она считала, что нет ничего более важного из всего, что связано с пьесой, чем ее минутные прихоти, и вплыла в кресле, которое нес ее гигант-телохранитель, прямо в разгар репетиции.

Шла одна из первых сцен, в которой Освальда в альтдорфском дворце посещает предполагаемый дух Великого Чародея. Они спорят в стихах, возникает конфликт, и намечаются основные темы пьесы. Детлеф посадил Варгра Бреугеля читать за себя текст, чтобы самому сосредоточиться на игре Лёвенштейна и на световых эффектах, благодаря которым он казался бы иллюзорным. В маске тощий актер казался совершенно нечеловеческим существом. Женевьева, которая сидела на репетиции, вся дрожала, – наверно вспомнив омерзительного настоящего Дракенфелса, – и Детлеф счел это данью таланту Лёвенштейна. Заглядывая в будущее, Детлеф понимал: существует опасность, что он окажется в тени злодея. Он твердо решил, что его собственная игра должна быть как можно более искусной. Он ничего не имел против. Гордясь своим талантом, он презирал звезд – одной из таких, несомненно, была Лилли, – которые окружали себя самыми глупыми, бесталанными актерами вспомогательного состава из всех возможных, чтобы ярче блистать на их фоне.

Во время путешествия к крепости Лилли попыталась уговорить его через Небензаля взять на другие женские роли в «Дракенфелс» кое-кого из ее излюбленных ходячих статуй, и Детлеф пинком выгнал астролога из своего фургона. Детлеф, задумавший, написавший и поставивший пьесу, полагал, что может позволить другим блистать в ней. Он намеревался напечатать свое имя в программке и на афишах в самом конце и самыми мелкими буквами, чтобы его воспринимали в первую очередь как творца пьесы, а не просто как одного из исполнителей.

Лёвенштейн-Дракенфелс навис над Бреугелем и клялся, что зло будет править еще долго после того, как выбеленные кости ничтожного принца обратятся в позабытый всеми прах, когда Лилли совершила свой незапланированный выход на сцену в сопровождении свиты. Черный гигант покорно тащил огромное кресло. На нем с чопорным видом восседала Лилли, словно ребенок, которого несет любящий отец. Ее хромая костюмерша ковыляла в нескольких шагах позади, неся корзинку с конфетами и фруктами – частью «особой диеты» звезды, и еще несколько типов, чьего предназначения Детлеф никогда не в силах был постичь, тоже шли следом, чтобы придать побольше веса очередной претензии своей госпожи.

Небензаль направился к Детлефу, он явно был смущен, но пытался собраться с духом, чтобы выразить некий протест. Лилли заворчала надменно, будто горная кошка, возомнившая себя важнее льва, и уставилась на него горящим взором. Детлеф понял, что дело худо. Если она вздумала излагать проблему перед всей труппой, значит, наверняка все кончится большим скандалом. Остальные актеры на сцене и в зале нервно заерзали в ожидании сокрушительных по силе громов и молний.

Щеголеватый астролог вытянул сжатую в кулак руку и разжал пальцы. На ладони у него лежали зубы.

– Лилли Ниссен в этом не нуждается, сэр.

Он бросил зубы наземь. Керреф специально сделал их, вырезал из кусочков кабаньих клыков. Мастер по костюмам сейчас находился в зале, он был недоволен тем, как обращаются с его работой, но молчал. Он явно не имел ни малейшего желания снова становиться сапожником, не говоря уж о возвращении в тюрьму, и при этом правильно оценивал силу мстительности и влиятельности Лилли Ниссен.

– Значит, по-вашему, я уже беззубая карга, Детлеф Зирк! – взвизгнула Лилли, и лицо ее налилось кровью.

Раб опустил кресло на пол, и она выпорхнула из него и в ярости заметалась по сцене, отпихнув с дороги Бреугеля и Лёвенштейна. Детлеф представил себе сердитые глаза Лёвенштейна в прорезях маски. В это утро Лилли не обрела новых поклонников.

И конечно же, какая глупость скандалить по такому поводу!

– Лилли, если я хочу, чтобы вы носили эти зубы, то это никак не связано с вашими собственными. Это часть вашей роли...

Лилли попалась на удочку:

– Моей роли! Ах да, моей роли! А кто пригласил меня на эту роль, кто создавал эту омерзительную пародию на женщину, имея в виду меня, а?

«Интересно, – подумал Детлеф, – не забыла ли Лилли, что Женевьева находится среди них». Он подозревал, что нет. Ясно было, что женщины – вампир и вамп – друг друга не любят.

– Никогда за всю мою карьеру меня не просили сыграть такую роль! Если бы не участие моего дорогого, дорогого друга принца Освальда, лично уговорившего меня вмешаться и присоединиться к вашей убогой труппе, я бы разорвала ваше послание в клочки и выкинула в сточную канаву, где ему самое место. Я играла императриц, куртизанок, богинь. А вы теперь желаете, чтобы я изобразила дохлую пиявку!

Здравый смысл едва ли тут поможет, Детлеф понимал это, но это была единственная тактика, которую он мог придумать.

– Лилли, у нас историческая пьеса. Вы играете вампира, потому что Женевьева была... и есть... вампир. В конце концов, она прожила эту историю. Вы просто должны воссоздать ее...

– Фи! Разве драма – непреложный исторический факт? Вы хотите сказать, что ничего не изменили ради пущей выразительности, чтобы показать себя во всей красе...

В глубине зала что-то забормотали. Небензаль стоял с глупым видом, похлопывая себя по нелепому парику, и явно чувствовал себя неловко, оказавшись на сцене перед незнакомой публикой при свете рампы.

– Конечно, но...

Лилли было не остановить. Вздымая грудь, она набрала побольше воздуха и продолжала:

– К примеру, разве вы не слишком старый и толстый, чтобы играть моего дорогого друга, будущего выборщика Остланда, в пору, когда он был еще мальчиком?

– Лилли, Освальд сам просил меня сыграть его в этой драме. Если бы у меня был выбор, я бы, наверно, хотел – не в укор вам, Ласло, – играть Дракенфелса.

Звезда метнулась к рампе и проскочила так далеко вперед, что ее лицо оказалось в тени. В зрительном зале зажгли свет.

– Ну, если вы изобразили Освальда растолстевшим ребенком-переростком, значит, можете переписать и Женевьеву, сделав ее более подходящей для моей персоны.

– И какой же, господи?

– Эльфом!

Никто не рассмеялся. Детлеф взглянул на Женевьеву. Ее лицо было непроницаемо. Ноздри Лилли раздувались и опадали. Небензаль кашлянул, чтобы нарушить тишину.

Может, когда-то Лилли и могла бы сыграть эльфийку, но теперь она обзавелась уж слишком пышной фигурой. Последний муж говорил, что у нее «грудь голубя, легкие баньши, мораль кошки, а мозги – как сыр с Черных гор».

Лёвенштейн положил руку на плечо Лилли и развернул ее, чтобы она оказалась лицом к лицу с ним. Он был на целый фут выше, а благодаря специально изготовленным ботинкам Дракенфелса и вовсе сделался ростом с ее молчаливого гиганта.

Не привыкшая к такому обхождению, она занесла ладонь, чтобы ударить дерзкого актера, но он перехватил ее запястье и начал что-то нашептывать ей низким, настойчивым, жутким голосом. Краска сошла с ее лица, она, казалось, сильно испугалась.

Больше никто ничего не говорил. Детлеф заметил, что рот его раскрыт от изумления, и захлопнул его.

Когда Лёвенштейн закончил свою речь, Лилли выдавила из себя извинение – неслыханная для нее вещь! – и дала задний ход, увлекая за собой своего раба, своих фаворитов и астролога. Небензаль, казалось, был в шоке, когда его выдернули из главного зала.

Спустя мгновение стихийно грянули аплодисменты. Лёвенштейн поклонился, и репетиция возобновилась.

 

VII

Пока генерал говорил, Максимилиан внимательно слушал. Было уже поздно, но командующий разбудил его секретным приказом. Генерал сказал, что он должен встать с кровати, одеться и спуститься к полю боя, где будет решаться судьба Империи. После Императора генерал был главным военачальником страны, и Максимилиану всегда хотелось произвести на него впечатление своей исполнительностью, находчивостью и отвагой. Генерал был тем, кем Максимилиан хотел бы быть. Хотел быть.

Отдав приказания и убедившись, что они поняты, Максимилиан отсалютовал и положил генерала в нагрудный карман. Дело нешуточное. Момент был смертельно опасный. Лишь Максимилиан стоял между цивилизацией и анархией, и он преисполнился решимости сделать все, что от него зависело, или погибнуть.

Дворец в этот ночной час был тих. Днем теперь, когда уехали театральные друзья Освальда, тоже стало поспокойнее. Максимилиану их немножко не хватало. Там одна танцовщица была очень мила с ним, ей нравилось присоединяться к нему в сражениях, советуя и спрашивая, несмотря на то, что сиделка ее не одобряла.

Сиделка много чего не одобряет.

Максимилиан в ночных тапочках почти бесшумно пробирался по коридорам и лестницам. Он задыхался, в боку вдруг резко закололо, но генерал хотел, чтобы он шел дальше. Он не подведет генерала, все равно в чем. Ему показалось, что в тени одного из коридоров он заметил фигуры в плащах, но не стал обращать на них внимания. Ничто не могло бы помешать ему ввязаться в драку теперь, когда в нем нуждались.

Комната для сражений была не заперта.

На столе стояло несколько армий. Гоблины, гномы, эльфы и люди. А в центре находился замок, цель наступления. На главной башне развевался штандарт Империи. Флаг был изорван в лохмотья, но реял гордо. Армии уже сошлись. Комната была полна еле слышным лязганьем их оружия, ударяющегося друг о друга, хлопками выстрелов из пушек. Солдаты, когда в них попадали, вскрикивали тоненькими, визгливыми голосками. На настольном поле боя кипела жизнь. Миниатюрные мечи царапали краску на свинцовых лицах. Мертвецы растекались серыми лужицами. Поднимались клубы дыма. Боевые трубы эхом звучали в голове Максимилиана.

Генерал приказал ему удержать замок для Императора. Пришлось встать на стул, прежде чем он сумел забраться на стол. Он поставил ногу на поле боя, в щепки раздавив мост и скинув целый отряд эльфийских воинов в нарисованную реку. Он втащил вторую ногу и встал посреди стола, словно великан. Когда он входил в замок, ему пришлось пригнуться, чтобы не задеть люстру. Стены едва доставали ему до лодыжек, но все же он сумел разместиться во внутреннем дворе. Защитники замка приветствовали такого воина радостными криками.

В высокие узкие окна струился лунный свет. Ночное сражение перекатывалось по столу взад и вперед. Армии лишились всякого руководства и теперь перемещались сами по себе. Временами все четыре силы, казалось, объединялись, готовя очередную бешеную атаку на замок Максимилиана. Но по большей части каждый отдельный солдат, казалось, воевал в одиночку. Он усматривал в этом руку Хаоса. Войлок, которым был обтянут холм, разорвали снаряды, летящие со стен замка, и в прорехах виднелось темное дерево.

Генерал поддерживал боевой дух Максимилиана, когда волна гоблинов полезла вверх по холму и пробила стены. Саперы гномов двинули вперед штурмовую башню. Пушечные ядра били его по голеням. И все-таки он удержал крепость и отсалютовал, вытянувшись во фронт. Замок теперь лежал в руинах, и армии надвигались на Максимилиана, чтобы свалить его. Защитников крепости изловили и перебили. Максимилиан стоял один среди врагов.

Его ступни и лодыжки были все в ранах, будто в блошиных укусах. Бретонские солдаты вылили жидкий огонь позади его тапочек, но он раскидал его, и пламя потекло обратно, на их же ряды. Он засмеялся. Сыны Бретонии на войне всегда отличались скорее подлостью, чем отвагой. Потом вперед вышли военные маги и швырнули в него худшие из своих заклинаний. Ужасные демоны вились вокруг его ног, будто рыбешки, и он прихлопывал их ладонями. Трехголовое существо с глазами и глоткой на брюхе устремилось к горлу Максимилиана, и тот поймал его. Тварь расползлась у него в пальцах, будто паутина, и он вытер руку о куртку.

В его голени ударялись копья, и у него вдруг закружилась голова от высоты. Гоблины лезли по его штанинам, они протыкали ткань и вонзали крючья в его плоть и кости. Орудийный огонь сделался еще плотнее. В дело вступили баллиста и несколько мортир. Вокруг все было в разрывах. Его правое колено подломилось, и он пошатнулся. Раздался еле слышный торжествующий рев, и его спину изрешетило миллионом крошечных пуль. Маленькие ножи размером с волосяную вошь впились в него. Копья кололи, точно иглы. Максимилиан упал поперек поля боя, сокрушая остатки замка, расплющивая холм, давя сотни воинов. Он перекатился на спину, и полчища добрались до его лица. Они взорвали пороховые заряды в его глазах, и он ослеп. Берсерки подожгли его волосы. Военные маги открыли проходы к его мозгу. Пикейщики атаковали шею. Заново сотворенные демоны копошились у него под кожей, отравляя его своими ядовитыми выделениями.

Генерал сказал ему, что все идет хорошо и что он должен продолжать борьбу. Во тьме его ожидают Император Люйтпольд и весь двор. Максимилиан знал, что вскоре ему разрешат покинуть поле боя и отправиться на заслуженный отдых. Там его ждут ордена, и почести, и яйца. Он получит свои честно заработанные награды.

Армии надвигались на него, оставляя за собой пустыню. Они пленили генерала и казнили его. Этот человек был героем до конца. Его свинцовая голова прокатилась по груди Максимилиана и упала на стол.

Усталый и расслабившийся, Максимилиан погрузился во тьму...

На следующее утро сиделка отыскала его, лежащего мертвым среди любимых игрушечных солдатиков. Послали за докторами, но было поздно. Сердце старого выборщика, наконец, не выдержало. Сообщили, что смерть его, по крайней мере, была быстрой и легкой. Печальную новость новому выборщику доставили вместе с завтраком.

Освальд фон Кёнигсвальд прослезился, но не удивился.

 

VIII

Женевьева стояла на зубчатой стене, наблюдая за садящимся солнцем и чувствуя, как прибывают силы. Было полнолуние, и все вокруг окутывали легкие тени. Своим ночным зрением она видела волков, размашистой рысью бегущих по лесу, и бесшумных птиц, поднимающихся к гнездам на скалах. В деревне горели огни. Она потягивалась, пробовала ночь на вкус, гадая, как ей предстоит утолять жажду сегодняшним вечером, когда ее разыскал Крали.

– Госпожа, – начал он, – если позволите просить вас об одолжении...

– Конечно. Что вам угодно?

Крали, казалось, колебался. Не похоже на лощеную и знающую свое место марионетку Освальда. Его рука как бы ненароком лежала на рукояти меча таким образом, что Женевьева сразу встревожилась. За время долгого пути из монастыря она пришла к выводу, что его служба у фон Кёнигсвальдов не сводилась к простой доставке сообщений.

– Не могли бы вы встретиться со мной через полчаса и привести с собой мистера Зирка? В зале отравленного пира.

Женевьева вскинула бровь. Именно это место она избегала в первую очередь. На ее взгляд, крепость хранила слишком много воспоминаний.

– Дело довольно срочное, но я был бы признателен вам, если бы вы сумели сделать это, больше никого в него не посвящая. Кронпринц приказал мне действовать по собственному усмотрению.

Озадаченная, Женевьева согласилась на его условия и направилась в главный зал. Она надеялась, что мертвецы уже извлечены из-за стола и должным образом погребены. Она, наверно, с трудом узнает зал отравленного пира. До сих пор она не сталкивалась в Дракенфелсе с духами, даже в своем воображении. Никаких духов, только воспоминания.

Репетиция на сегодня окончилась, и актеры собрались за столом в импровизированной столовой. Бреугель разглагольствовал перед поваром-бретонцем насчет того, что в тушеном мясе недостает какой-то приправы, а повар отстаивал рецепт, доставшийся ему от предков. «Ты, фигляр-недомерок, не выйдешь из-за стола, пока не попробуешь запеканку а-ля Будро!»

Жесснер и Иллона Хорвати не сводили друг с друга глаз, обнимаясь в уголке, и перешучивались с другими членами труппы. Менеш что-то сосредоточенно втолковывал Гесуальдо, актеру, играющему его самого, и отчаянно жестикулировал своей единственной рукой, а другой гном кивал. На сцене Детлеф и Лёвенштейн, обнаженные по пояс, утирали пот после отработки сцен поединка.

– Вы заставили меня славно попрыгать, Ласло. Где вы учились фехтованию?

Без маски и костюма Лёвенштейн становился меньше и выглядел довольно тускло.

– В Нулне. Я брал уроки в Академии, у Валанкорта.

– То-то мне показалось, что я узнаю эту вертикальную защиту. Валанкорт учил и Освальда тоже. Вы были бы опасным противником.

– Надеюсь.

Детлеф натянул куртку и застегнул пуговицы. Хоть он и был полноват, мышцы его были хорошо очерчены. Женевьева сделала вывод, что он тоже умеет обращаться с мечом. Он и должен был, учитывая его любовь к героическим ролям.

– Детлеф, – окликнула она. – Не могли бы мы поговорить? Наедине?

Детлеф взглянул на Лёвенштейна, который поклонился и пошел прочь.

– Странный он парень, – сказал Детлеф. – Он меня вечно удивляет. А вдобавок у меня такое чувство, что у нашего друга Ласло как-то не совсем все дома. Вы понимаете, что я имею в виду?

Женевьева понимала. Ее обостренные чувства воспринимали Лёвенштейна как полную пустоту, словно это была ходячая оболочка, в которую еще предстояло вложить душу. И все же она встречала множество таких людей. В актере это не слишком удивляло. Действительно, не имело значения, кем Лёвенштейн был за кулисами.

– Ну, в чем дело, эльфийская леди? Хотите, чтобы я выгнал Лилли и взял на роль человеческое существо?

– Нет, нечто более загадочное.

Он улыбнулся:

– Вы меня заинтриговали.

Она улыбнулась в ответ, на грани кокетства:

– Вас хочет видеть Крали. Нас. В отравленном зале.

Она уловила в воздухе его запах и почувствовала, как ее кольнула былая жажда. Интересно, как струилась бы его кровь.

– Не могли бы вы не облизывать губы вот так, Женевьева?

Она прикрыла рот и хихикнула:

– Прошу прощения.

Он усмехнулся:

– Отравленный зал, да? Звучит прелестно.

– Вы знаете эту историю?

– О да. Замученные дети, брошенные на голодную смерть родители. Очередная очаровательная проделка Великого Чародея. Они бы составили прекрасную пару с миссис Ниссен, вы не находите? Вообразите, как они могли бы позабавиться, обмениваясь рецептами, что лучше сделать с детьми. «Я вас не отпущу, пока вы не попробуете Дитя а-ля Будро!»Ведите меня.

Женевьева взяла его за руку, и они покинули главный зал. Выходя, Детлеф подмигнул костюмеру Керрефу. Маленький человечек рассмеялся и потер себе шею. Женевьева покраснела. Можно вообразить, какие истории будут рассказывать завтра на репетиции. Ну ладно, после всех этих лет связь с актером едва ли может еще больше опорочить ее репутацию.

В коридоре они продолжили беседу. Детлеф сознательно старался быть очаровательным, а она не слишком сопротивлялась. Может быть, раз уж все равно пойдут разговоры, ей стоит постараться, чтобы они хотя бы оправдались.

– И все-таки, каково это – иметь такие зубы? Не прикусываете ли вы ими губы постоянно?

В голову пришел остроумный ответ, но в этот миг они вошли в отравленный зал и увидели выражение на лицах у людей, собравшихся возле стола. И месиво, лежащее на нем...

Когда Детлефа кончило рвать, Крали сказал ему, кто это был.

 

IX

Детлеф, к некоторому своему облегчению, узнал, что он не первый, кого стошнило. Тело обнаружил астролог Небензаль, и этот мелкий нахлебник мигом расстался со своим завтраком. Хоть он и провел большую часть своей профессиональной жизни, таращась на потроха цыплят и кошек, вид выставленных напоказ внутренностей человеческого существа подействовал на него очень скверно. «Интересно, – подумал Детлеф, – есть ли способ прорицать будущее по рвоте?» Очевидно, Небензаль разыскивал какую-то потерянную его госпожой безделушку и открыл не ту дверь. У него просто талант попадать в неловкие ситуации и, как поняли уже все, кроме Лилли, нет ни малейшего дара предвидения.

Детлеф скользил взглядом по лицам. Лицо Хенрика Крали не выражало ничего – лицо сильного человека, столкнувшегося с трудной ситуацией. Женевьева казалась безразличной, но больше не шутила. Кроме того, про вампира трудно сказать, побледнел ли он от пережитого шока. Небензаль все еще тихонько всхлипывал, уцепившись за одного из алебардщиков Крали, время от времени принимаясь соскребать следы рвоты со своего парчового жилета. У Варгра Бреугеля, которого позвали по настоянию Детлефа, вид, как и всегда при встрече с очередной проблемой, был такой, словно все напасти мира обращены против него лично.

А Руди Вегенер не выглядел вообще никак. Его лицо хоть и находилось здесь, но, сорванное с черепа, свисало, словно размокшая маска.

Детлеф сперва подумал, что старого разбойника освежевали, но Крали уже выполнил отвратительную работу, внимательно обследовав труп, и точно знал, что сделали с Руди.

– Видите, глаз нет. Полагаю, их выковыряли кинжалом или маленьким ножом. Не слишком брезгливый человек мог бы сделать это и пальцами, но тогда, вероятно, он должен был быть в перчатках.

Детлефа охватило неприятное ощущение, будто то, что Крали говорит, он знает на собственном опыте. Династиям выборщиков нужны один-двое слуг, чья преданность превосходит щепетильность. Трудно было понять, что может связывать их – честного Освальда и этого убийцу с сердцем ящерицы.

– Но умер он не от этого?

– Нет.

– Выглядит так, словно на него напал волк или голодный демон. Нечто бешеное, прожорливое, свирепое...

Крали криво усмехнулся:

– Да, я сначала тоже так подумал, но взгляните сюда.

Он указал в полость тела, приподняв с грудной клетки лоскут кожи.

– Кости не сломаны. Органы не тронуты. На случай, если вам интересно, то вот что пьяницы вроде Вегенера делают со своей печенью.

Упомянутый орган был красным, раздутым и усеянным гнойными пустулами. Он явно прогнил насквозь, это понимал даже тот, кто понятия не имел, как выглядит здоровая печень. Детлеф решил, что его сейчас снова вырвет. Крали ковырялся в ранах.

– Кто бы это ни сделал, он действовал хладнокровно и весьма умело.

– Что конкретно с ним сделали? – спросила Женевьева.

– Госпожа, с него тщательно срезали весь жир.

Крали оставил мертвеца в покое, и вся компания, не сговариваясь, двинулась прочь. Детлеф был возмущен.

– Но зачем кому-то могло понадобиться сотворить такое?

Управляющий пожал плечами. Детлеф понимал, что человек наслаждается этими недолгими мгновениями власти. В кои веки он оказался в центре событий, а не просто служил марионеткой Освальда.

– Вариантов много, мистер Зирк. Религиозный ритуал, жертва, посвященная какому-то темному богу. Маг, которому понадобились ингредиенты для работы. Для многих заклинаний нужны весьма специфические компоненты. Или это могло быть делом рук сумасшедшего, одержимого навязчивой идеей, который убивает в такой своеобразной манере, пытаясь сказать нам нечто...

– Например, «надо меньше есть и больше двигаться», да? Это абсурдно, Крали! Человек мертв!

Женевьева взяла его за руку. Это немного помогло. Он успокоился.

– Простите.

Управляющий принца принял его извинение без особой искренности.

– Перед лицом явной угрозы мы должны смотреть фактам в глаза. Среди нас есть убийца.

Все снова уставились друг на друга, точно участники одной из скучных мелодрам про замки с привидениями, в которых актеры гибнут через определенные промежутки времени, пока верховный жрец Морра не вычислит убийцу и публика не проснется.

– И мы должны поймать его таким образом, чтобы ни звука о наших проблемах не вышло за пределы замка.

– Простите?

– Все, что бы мы ни делали, должно совершаться тайно. Кронпринц не хотел бы, чтобы это нарушило гладкое течение его представления. Я здесь как раз на такой случай. Вам не нужно забивать этим голову. Знайте, лишь, что я сделаю все возможное, чтобы предать убийцу правосудию как можно скорее.

Заговорил Бреугель:

– Детлеф, может, действительно лучше предоставить это людям принца.

– Но мы же не можем просто вести себя так, как будто ничего не случилось!

– Не можем? Насколько я понял распоряжения кронпринца, у нас нет другого выхода.

Небензаль все еще трясся и стонал. Детлеф кивнул в его сторону:

– И как мы заставим молчать этого хлыща?

Рот Крали изобразил нечто такое, что у другого человека могло бы сойти за улыбку.

– Мистера Небензаля срочно вызвали в Альтдорф. Он отбыл сегодня рано утром и написал своей хозяйке, что разрывает с ней отношения...

Астролог вздрогнул и уставился на представителя принца.

– Мне дали понять, что многие оставляющие службу у мисс Лилли Ниссен предпочитают расставаться с ней именно таким образом.

У Небензаля был вид человека, которому только что сообщили о его близкой смерти.

– Не беспокойся, гадатель на потрохах, – сказал Крали. – За то, чтобы ты заткнулся и убрался прочь, тебе заплатят больше, чем ты бы получил, торча здесь и болтая языком кому ни попадя. Я думаю, для тебя могло бы сыскаться местечко в Эренграде.

Алебардщик покинул зал, волоча за собой Небензаля. Детлеф не представлял, как этот хилый мошенник сможет существовать среди обитателей Норски и кислевитов в студеном порту на границе Северных Пустошей. Теперь уже Крали взбесил его, но Детлеф понимал, что должен сохранять хладнокровие в ярости. Он ничего не добьется, если будет устраивать припадки с воплями, как Лилли Ниссен.

– А я обязан продолжать работу над пьесой, моей, между прочим, пьесой, не благословенного кронпринца Освальда, а людей в это время будут убивать?

Крали был непоколебим.

– Если так будет угодно кронпринцу.

– Я не уверен, друг мой, что Освальд всецело одобрил бы ваши действия.

На этот раз Крали заколебался было, но тут же огрызнулся вновь:

– Я полагаю, что кронпринц полностью мне доверяет. Он возложил на меня эти обязанности. Надеюсь, я никогда еще не разочаровывал его.

Женевьева направилась обратно к столу и принялась пристально разглядывать то, что осталось от Руди. Впервые Детлеф в полной мере ощутил, что, как бы она ни выглядела, эта женщина – не человек. Она не боялась мертвых и, несомненно, должна была быть с ними в неких дружеских отношениях.

– Что вы делаете? – спросил Крали.

– Пытаюсь кое-что почувствовать.

Женевьева коснулась головы трупа и прикрыла глаза. «Возможно, она молится о его душе, – предположил Детлеф, – или что-то высчитывает в уме».

– Нет, – сказала Женевьева через некоторое время. – Он ушел. От его души ничего не осталось.

– Вы надеялись отыскать в его памяти образ убийцы? – поинтересовался Крали.

– Вообще-то нет. Я просто хотела попрощаться. Он был моим другом, если вы забыли. У него была трудная жизнь, и судьба не слишком ласково обходилась с ним. – Женевьева отошла от тела. – Разве что одна вещь, – сказала она.

– Да?

– Вам известно о распространенном поверье, что в глазах умирающего остается отражение того, что он видел в последнее мгновение? Что убийцу может выдать его образ в зрачках жертвы?

Все посмотрели на лицо Руди, на пустые глазницы и срезанные щеки.

– Конечно, – нетерпеливо бросил Крали. – Это вздор. Медики и алхимики больше не считают...

– Конечно, конечно. Глупость из прошлых времен, как вера в то, что жаболюди со звезд правили миром до Пришествия Хаоса.

– Кроме того, у него нет глаз.

– Вот именно это я и хотела отметить. Вы и я знаем, что россказни о глазах убитого человека – чепуха. Но убийца Руди, возможно, верит в это. Вероятно, это объясняет, почему он вырвал ему глаза.

Крали задумался.

– Суеверный тип, да? Цыган или остландец?

– Я не обвиняю никого конкретно.

– Возможно, гном? Они славятся своими суевериями. Все эти медные монетки на счастье, черные кошки, которых надо топить еще при рождении...

Бреугель вскипел, когда Крали повернулся к нему.

– Я не гном! – рявкнул он. – Я ненавижу этих маленьких ублюдков!

Крали отмахнулся от него.

– И все же леди вампир говорит дело. Госпожа, ваша интуиция действительно настолько остра, как принято считать.

– Существует и другая возможность, – вмешался Детлеф, – что это дело не человеческих рук. Этим стенам не привыкать к сверхъестественному. Дракенфелс славился умением заклинать демонов и монстров. Предполагается, что всех их вышвырнули отсюда, но замок большой. Кто знает, что могло жить здесь все эти годы, копя злобу во тьме, дожидаясь возвращения убийц своего господина.

Женевьева приложила палец к подбородку, явно следуя ходу мыслей Детлефа. Она легонько, неуверенно покачала головой.

– А мы привели сюда всех уцелевших участников похода Освальда. Легкая добыча.

Детлефу было тревожно за Женевьеву – и Менеша и Вейдта тоже, – но у Крали одно было на уме.

– Надо предупредить кронпринца. Не исключено, что он не захочет приезжать.

Женевьева рассмеялась:

– А ведь вы не слишком хорошо знаете своего хозяина, а, Крали? Это лишь подстегнет его решимость присутствовать здесь.

– Возможно, вы и правы, госпожа. Всех остальных заверяю, что позабочусь об их охране самым тщательным образом. Это не повторится. Даю вам слово.

 

X

Варгр Бреугель один сидел в своей комнате, пил и смотрел на себя в зеркало. Он не знал, кто распределял жилые помещения для труппы, и допускал, что никакого жестокого умысла в этом не было. Но лишь его комната, единственная из всех, что он видел здесь, была украшена зеркалом от пола до потолка. Должно быть, перед ним красилась и прихорашивалась какая-нибудь шлюха-ведьма. За тысячелетия у Великого Чародея было много подружек. Не то что у Варгра Бреугеля в его жалкие сорок семь лет.

Лунный свет просеивался в окна и освещал комнату, заливая все вокруг зловещим светом. Бреугель сидел в кресле, на пядь не доставая ногами до ковра, и глядел в глаза самому себе.

Он вспоминал родителей и ту атмосферу разочарования, что всегда окружала их. Его сестры, родившиеся раньше него, были выше среднего роста. Его младший брат был высоким стройным красавцем, каких поискать, но погиб в сражении на службе у Императора, дав родителям еще один повод быть недовольными существованием Варгра. Мать и отец винили один другого в том, что он такой, и проводили жизнь в поисках друг у друга признаков уродства, которое передалось от них к сыну. Конечно, им бывало очень неловко объяснять всем гостям, появлявшимся в доме, что нет, у них нет слуги-гнома, у них сын гном. А он не был настоящим гномом.

Он был карликом.

Варгр взялся за вторую бутылку. Он пил теперь неаккуратно, рубаха была вся в пятнах. Кожа его зудела под одеждой, и он то и дело ерзал.

Он убежал из дому и поступил в странствующий цирк, сделался клоуном. Вскоре он уже владел собственным цирком (хотя ему приходилось конкурировать с людьми нормального роста) и расширил дело, занявшись театром. У него в цирке работали настоящие клоуны-гномы, но они не признавали его за своего. И за спиной, и в глаза они называли его уродом и безобразным чудовищем.

Которым он и был на самом деле.

У него не было жены, не было подруги, он мылся в одиночестве. Тело его было секретом, который он тщательно берег. Но сам он каждый день осматривал себя в поисках новых изменений. Часто их было по два-три в месяц. А с изменениями приходили новые способности, новые чувства. Выпуклости под мышками, соединенные перепонками на манер пальцев летучей мыши, могли улавливать человеческие эмоции. Он всегда знал, что чувствуют другие, до какой степени он им отвратителен. Лицо пока не было затронуто, но вот уже несколько лет он вынужден был носить перчатки, чтобы спрятать глаза на ладонях. Эти глаза могли видеть звуки.

Он был карликом. А еще он был уродом, выродком.

Теперь появилось новое слово для того, чем он был. Он слышал, как его употребляли ученые, сначала для растений, выращенных в неестественных условиях, потом для двухголовых телят, косоглазых собак и тому подобного. А теперь – для людей, которых задело проклятие камня, отличающихся от себе подобных, меняющихся, превращающихся в создания Хаоса.

Варгр Бреугель был мутантом.

 

XI

Карл-Франц I из Дома Вильгельма Второго, Хранитель Империи, Победитель Тьмы, Император и сын Императора, нанес визит во дворец фон Кёнигсвальдов. Стол в фойе был завален карточками с черными краями в знак соболезнования, присланными с посыльным, но свою Карл-Франц положил лично. Он отмахнулся от прислуги и стражи и энергично устремился по дворцу на поиски нового выборщика.

Освальда желали видеть и другие. Верховный теогонист культа Сигмара и верховный жрец культа Ульрика старались быть вежливыми друг с другом над прахом старого выборщика, Максимилиана.

Представители городов-государств и выборных провинций, посланцы крупнейших храмов Альтдорфа и хафлинг – Старейшина Собрания – прибыли с выражением соболезнований.

Карл-Франц вошел один, без обычной помпы, сопровождавшей каждое его движение, и встретился с Освальдом наедине. Немногие в Империи могли бы удостоиться такого отношения.

Император нашел Освальда в кабинете Максимилиана – отныне кабинете Освальда – за разборкой старых бумаг. Освальд отослал секретарей и велел принести вина.

– Твой отец был очень добр ко мне, когда я был еще мальчиком, Освальд. Во многих отношениях он значил для меня больше, чем мой собственный отец. Трудно править империей и быть хорошим главой семьи. Я теперь это хорошо знаю. Нам будет очень недоставать Максимилиана.

– Благодарю. – Освальд все еще был замкнут и двигался как во сне.

– А теперь мы должны думать о будущем. Максимилиана похоронят с почестями. Ты должен быть коронован как можно скорее.

Освальд покачал головой. Все это, должно быть, тяжело для него. Карл-Франц помнил ту мучительную церемонию, которая сопровождала его собственное восхождение на трон, превратившиеся в настоящую пытку дни, пока выборщики спорили о наследнике. Он никогда не верил, что вердикт будет в его пользу. Из собственных источников ему стало известно, что при первом голосовании было восемь против четырех и что к концу совещания Максимилиану удалось убедить всех выборщиков, кроме одного. Если он действительно правил, а не просто объединял множество ссорящихся между собой княжеств, то правил только благодаря поддержке Дома фон Кёнигсвальдов.

– Коронация состоится в замке Дракенфелс. После представления. Все выборщики будут там и другие сановники тоже. Не придется собирать их снова через несколько недель на очередные пышные ордалии.

– Ты, конечно, прав, Освальд, но Империя ожидает увидеть надлежащий ритуал. Править еще недостаточно. Надо, чтобы видели, что ты правишь.

Освальд взглянул на портрет отца в пору молодости. Максимилиан стоял в лесу, впереди остальной группы, и держал на руке сокола. Рядом с ним был золотоволосый мальчик. Маленький Освальд.

– Я раньше никогда не замечал. Этот юноша с птицей. Он одет как сокольничий, но...

Карл-Франц улыбнулся.

– Да, это я. Прекрасно помню те деньки. Старик Люйтпольд не одобрял этого. «Что если будущий Император упадет с лошади, или рассерженная птица выклюет ему глаз, или его пропорет клыками кабан?» Он считал, что будущего Императора надо беречь, словно расписное яйцо. Твой отец куда лучше разбирался в таких вещах.

– Да. Думаю, да.

– И я уже замечаю, что юный Люйтпольд думает о тебе так же, как я думал о твоем отце. Возможно, я тоже слишком стараюсь баловать и кутать в вату будущего Императора. Надеюсь, я не такой домашний тиран, каким был старый Люйтпольд, но я замечаю за собой эти симптомы. Отношения между нашими Домами становятся все теснее.

Картина была очень выразительная. Карл-Франц жалел, что не может вспомнить художника. Наверно, это был один из друзей Максимилиана по охоте. Он явно тонко чувствовал лес. Казалось, что слышишь шум ветра в кронах и крики птиц.

– Скоро мы снова будем среди лесов, Освальд. На пути в Дракенфелс. Там должна быть неплохая охота. Должен признаться: когда ты предложил эту поездку, я колебался. Но мне всегда хотелось увидеть место твоей великой победы. И мне надоел душный покой дворцов и придворные льстецы. Слишком давно мы не выслеживали оленя и не пели старых песен. И мне было жаль, что потерпела неудачу «История Сигмара» твоего друга Зирка. Видишь ли, Миденланд вложил в нее и потерял и часть моих денег тоже. Я с нетерпением жду момента, когда увижу игру этого парня. Придворные дамы говорят, что он – это нечто.

– Да, Император.

– Император и выборщик, да? Я помню, когда мы были просто Карл-Франц и Освальд. Одному я всегда удивлялся, хотя...

– Чему, Император?

– Когда мы были молодыми, когда наши отцы сказали, что ты сошел с ума, раз решил выступить против Великого Чародея...

– Да?

– Почему ты не предложил мне пойти с тобой? Я бы прыгал от радости, если бы мне представился шанс поучаствовать в таком путешествии, в таком сражении.