Дядюшка Митуш и Аго уселись на террасе обедать. Прямо напротив них, в пяти-шести шагах, остановился Комур — крупный, с широкой грудью вол, наполовину черный, наполовину серый. У него короткие, повернутые назад рога, слишком маленькие по сравнению с телом, потому вол кажется безрогим. Он стоит, как истукан, уставившись на дядюшку Митуша и Аго, меланхолически жуя жвачку.

— Смотри-ка, жует себе жвачку и считает себя красавцем, даром что безрогий, — усмехнулся дядюшка Митуш. — Хорошо, что бодливой корове бог рогов не дает, а то с такой силищей да еще и рога в придачу, полмира бы сокрушил. Помню, когда я жил под Преславом, тамошние жители разводили буйволов огромных, сильных. И вино у них отменное, ведь виноградом своим славятся. Так они, бывало, возьмут да и напоят буйволов вином — дадут им по ведру и выводят их на майдан бороться. Просто так, шутки ради, посмотреть, кто окажется сильнее.

Аго засмеялся. И так как по обыкновению смеялся он громко и заливисто, Комур перестал жевать и навострил уши. Потом он презрительно пыхнул ноздрями. Постояв немного, пыхнул еще раз.

— Смотри, словно сигарету курит, — сказал Аго.

Комур продолжил жевать, уже не отрывая взгляда от дядюшки Митуша и Аго. Это был особенный вол, поэтому дядюшка Митуш очень любил наблюдать за ним. Другие волы, вернувшись с водопоя или с пастбища, останавливались и стояли на одном месте, как вкопанные, Комур же или принимался рыть копытом землю и бросать ее себе на спину, или же громко ревел, словно издавал боевой клич, а потом, надувшись, набычившись, набрасывался на какого-нибудь вола. Но сойдясь с противником и стукнувшись с ним рогами, он отходил в сторону и уже больше не трогался с места.

Когда привозили сено, он пристраивался возле передней телеги и шел рядом, время от времени выдергивая пучки с воза. Если стадо гнали мимо поля, он, воровато озираясь, — не идет ли Аго с палкой, принимался поедать посевы. Разгневанный Аго издали бывало крикнет и швырнет в Комура свою палку с утолщением на конце. Комур тогда втянет голову, зажмурит глаза, весь как-то сожмется и ждет, пока на него обрушится удар или палка пролетит мимо.

Закончив обедать, дядюшка Митуш и Аго пошли запрягать скотину и только тут заметили, что Комур куда-то подевался. Пока они высматривали его, он показался со стороны хозяйского дома. Вол несся изо всех сил, а за ним бежала Галунка, швыряя в него камнями.

— Вы почему за волами не смотрите, — накинулась она на батраков. — Проклятый, всю лапшу мне сожрал. Я ее сушить положила, а он подошел да и загреб языком! Что за вол, все в дом норовит попасть, ровно собака. Помню как-то я краску приготовила шерсть красить, так ведь и в краску морду сунул.

Дядюшка Митуш расхохотался, но Аго, чтобы угодить Галунке, схватил хворостину и погнался за Комуром. Половина волов уже были впряжены в плуг. Комур, оплошав, встал не с той стороны, с которой полагалось. «На место!» — крикнул ему сердито Аго и вол перешел на другую сторону. Аго поднял хомут, и Комур ловко просунул в отверстие голову. Только теперь Аго позволил себе пару раз ударить Комура палкой.

Мерно покачиваясь, связка волов, за которой волочился, позвякивая, плуг, направилась к полю. Аго шел сбоку, а замыкал шествие дядюшка Митуш. Порой мимо пробегал какой-нибудь суслик, замирал ненадолго столбиком и, не успеешь толком рассмотреть его, как он уже исчезал в норке.

Наконец пришли на поле, и дядюшка Митуш установил плуг. До обеда пахали легко и быстро, но когда солнце встало в зените и мухи принялись свирепо кусать вспотевшие спины волов, работа застопорилась. К тому же они перешли на верхний край поля, где земля была сухой и поросшей пыреем. В одном месте — там, где заросли пырея были особенно густы и корневища густо переплелись, — плуг остановился. Аго принялся кричать и стегать волов, но те не могли сдвинуться с места, застряли — и ни вперед, ни назад.

— Шут тебя возьми! — озабоченно сказал дядюшка Митуш. — А теперь как быть?

Конечно, дядюшке Митушу ничего не стоило приподнять немного плуг, чтобы и волам было полегче, но ему хотелось, чтобы вспашка была ровной. Осмотрев волов, он подумал немного, а потом сказал:

— Давай-ка запряжем последним Комура, с его силой он в два счета вытянет плуг.

В конце упряжки были Балан и Чивга — крупные белые волы с длинными, как у оленя, рогами. Их поставили на место Комура и его соседа по упряжке, а тех перевели к самому плугу.

— Ну, давай теперь! — сказал дядюшка Митуш.

Аго взмахнул, в воздухе кнутом и принялся выкрикивать:

— Ну, маленькие, цоб-цобе, цоб-цобе! Ха! Ха!

Волы напряглись, что было мочи, хомуты заскрипели, упряжки натянулись — вот-вот лопнут, но плуг не шевельнулся. Опять закричал Аго — и один вол упал на колени от натуги. Но вот Комур поднатужился, подался вперед, спина у него искривилась так, что обозначились ребра под кожей. Послышался звук разрываемых корней пырея, что-то затрещало — и плуг сдвинулся с места.

— Давай! Давай! — кричал Аго.

Еще несколько шагов — и опасное место осталось позади. Спустя некоторое время погонщики остановили волов, чтобы те отдохнули. Дядюшка Митуш подошел к Комуру, погладил его по лбу, почесал между короткими рогами и сказал:

— Молодчина, Комур! Я знал, что ты меня не подведешь!

Комур продолжал стоять на борозде. Голова, шея, грудь — все было аспидного цвета, лишь глаза сверкали, выделяясь на черном фоне своим блеском. Но вот он пришел в себя и принялся методически жевать. Вол не понимал, что такого необычного сделал, но наверняка, у него мелькнуло в голове, что раз дядюшка Митуш и Аго крутятся вокруг него, значит должны дать что-нибудь вкусненькое. Потому он не спускал с них глаз, и кончики ушей у него подрагивали.

— Конечно, сколько лапши съел с утра, — засмеялся Аго. — Лапша, она силу дает.

Пахари провели еще несколько борозд. От земли исходил жар, в воздухе слышалось звонкое жужжание — словно звенела туго натянутая струна — тучи зеленых мух кружились над животными, садясь им на разгоряченные спины. Волов распрягли, и Аго пошел попасти их, а дядюшка Митуш побрел в поместье.

Пока вспахали эту ниву, плуг еще несколько раз застревал в корнях пырея. Тогда быстренько меняли волов, на место Балана и Чивги становился Комур с напарником. Балан и Чивга считались лучшими волами, к тому же самыми красивыми — крупные, белые, как снег, с огромными, как у оленя, рогами. Но делать было нечего — как бы оспаривая их первенство, их ставили ближе к середине, а на их место впрягали Комура с напарником. И сколь безнадежно ни застревал плуг, Комур все равно его вытягивал. Дядюшка Митуш после этого подходил к нему, похлопывал его по бокам, гладил по лбу, а Аго шумно радовался.

Волов обычно пасли ночью, чтобы мухи их не донимали. Утром, после восхода солнца, Аго вел их на водопой к колодцу, а потом отправлялись пахать. Но однажды Аго прибежал очень рано, еще солнце не появилось на горизонте. Волов с ним не было.

— Дядя Митуш, — закричал он еще издали, — вол умирает. Комур весь вздулся, кончается!

Митуш посмотрел на него задумчиво, никак не реагируя, а потом сказал:

— Наверно, рапсом объелся. Не иначе как залез в поле с рапсом и там пасся. Сколько раз я тебе говорил, чтобы и близко их не подпускал к полю с рапсом, осел ты эдакий! — рассердился вдруг Митуш. — А ты, что делал? Где был?

Аго надулся, потом шмыгнул носом и повторил:

— Вол умирает…

Митуш сунул руку в мешок, висевший на стене, где обычно хранили разные инструменты, взял что-то и спрятал за поясом — но что именно, Аго не заметил. Потом оба поспешили к волам. Их было видно еще издали — волы лежали, сбившись в кучу, и их спины белели на фоне зеленой травы, как гигантские шляпки грибов. И только один из них стоял немного в стороне. Когда мужчины приблизились, то увидели, что это Комур.

На него страшно было смотреть: огромный, неимоверно раздувшийся, он напоминал рыбацкий баркас, а брюхо почти касалось земли. Глаза были мутными, изо рта тонкими струйками стекала пена. Он еле-еле держался на ногах и в любой момент был готов рухнуть на землю. Аго снова заплакал:

— Сдыхает вол… Добрый вол, а сдыхает…

— Конечно сдохнет, коли не смотришь за ними, — сердито ответил ему дядюшка Митуш.

Он сунул руку за пояс и вытащил оттуда шило (сейчас Аго понял, что Митуш достал из мешка), подошел к Ко муру и принялся его щупать между ребрами. Пощупал там, пощупал тут — как будто искал какое-то определенное место. Найдя его, отметил левой рукой, но положил ее чуть сбоку, а правой размахнулся и изо всех сил всадил шило в бок вола.

Аго, изумленный, ахнул. Комур же только помотал головой — и все. Дядюшка Митуш вытащил шило, раздался звук «пуф, пуф» — вроде как открылся какой-то клапан. Стали выходить газы, собравшиеся в желудке у вола, и спустя немного времени Комур оживился, а надутый, словно воздушный шар, живот стал быстро уменьшаться в размерах.

— Ты что думаешь, это шило простое? — весело проговорил Митуш. — Нет, брат, это не просто железо, оно через алектрику пропущено… Ну, чего рот разинул, поводи вола, не давай ему стоять на одном месте.

Через несколько дней Комур стал прежним, словно ничего и не было. За эти несколько дней он даже успел напакостить: пока его никто не видел, напился только что надоенного молока из ведра. Но и доброе дело совершил: как-то раз он куда-то бежал — стремительно, тяжело (после борьбы с другими волами) и чуть не налетел на ребенка Галунки. Однако, не добежав до малыша, свернул в сторону, чем немало удивил всех, а Галунка даже заплакала от радости…

Спокойный, смирный и добродушный, он стоит перед хлевом и мерно жует что-то. Дядюшка Митуш и Аго завтракают на террасе. Комур жует и внимательно смотрит на них. В глазах его читается любопытство.

— Совсем поправился Комур, словно ничего и не было, — говорит дядюшка Митуш. — А красавец какой, даром что безрогий. Добрый вол, сильный. Какому-нибудь бедняку такого вола, да еще одного в придачу — и горя знать не будет. И работать станут, и кормить его и детей… Добрый вол… Только вот… обжористый немного…

Комур перестал жевать, прислушался и пренебрежительно пыхнул ноздрями.

— Пых! — засмеялся Аго. — А вот как всадят тебе шило в пузо, тогда будешь знать, как пыхтеть!

Дядюшка Митуш ласково посмотрел на Комура, даже запел себе под нос:

«Пых! Пых!» — снова выдохнул Комур. И снова принялся жевать. Какой-то дрозд опустился ему на спину, походил там, походил, словно по горной вершине, осмотрелся по сторонам и деловито стал выдергивать пучки свалявшейся шерсти, которую вол как раз менял. Собрав необходимое ему количество, вспорхнул и полетел к гнезду, которое устроил между черепицами.