Работа у колодца нудная, монотонная. Визгливо скрипит барабан, будто жалуется на свою участь, подобно черной змее извивается канат, сплетенный из кожаных ремней и смазанный дегтем, чтобы не высыхал. Канат тянет крупный белый конь, который медленно ходит по кругу. За ним идет Митко, племянник Васила, — смуглый мальчишка с живыми черными глазами. Штанины у него подвернуты, он шагает прямо по пыли босыми ногами, покрытыми лишаями и царапинами. Митко счастлив, что ему доверили такую важную работу, и старается ступать прямо в след коня.

Нужно сделать пять-шесть кругов, чтобы из разверстой пасти колодца показался раздувшийся от воды блестящий бурдюк. Пока дядюшка Митуш выливает воду в корыто, из которого пьет скот, конь и Митко отдыхают в сторонке. А потом все повторяется снова: конь идет по кругу, барабан визгливо скрипит, Митко старается ступать след в след конских копыт.

Иногда конь позволяет себе расслабиться и еле-еле переставляет ноги. Тогда дядюшка Митуш, который сидит на камне, кричит:

— Давай, Митко, пошевеливайся! А то запоздаем.

Митко принимается стегать коня плетью и так увлекается, что продолжает стегать даже тогда, когда в этом нет никакой необходимости. Это не нравится коню: он становится беспокойным, тревожно прядет ушами и косит глазом на мальчонку, как бы говоря: «Что ж это ты делаешь?»

Вот уже много лет белый конь ходит вокруг колодца и поднимает на поверхность воду. Белота его выдает преклонный возраст, так как кони белой масти рождаются серыми и лишь к старости меняют масть. В свое время белого коня (тогда он был серым в черных яблоках) впрягали в двуколку, на которой ездил старый хозяин хаджи Петр. А когда конь состарился и стал таким, какой он нынче, — отяжелевший, с раздутым, как бочка, задом и толстыми ногами, с длинной шерстью на щиколотках — его поставили у колодца таскать воду.

И все же он был почти по-прежнему красив. Сначала — бросалась в глаза белизна кожи, словно оперение у лебедя. А когда он поднимал голову и гордо смотрел вдаль умными черными глазами, при этом чутко прислушиваясь к звукам, вид у него был необыкновенный; царственно хорош этот старец!

Долгая жизнь научила Сивко многому, и мудрости, и хитрости. Он терпел грубое обращение мальчонки единственно из-за Митуша. Сивко всегда мог пойти и напиться из корыта, стоило ему только захотеть, при этом он тащил за собой и Митко, державшего поводья. Иногда он позволял себе добежать даже до поляны, все с тем же Митко. Правда, Митуш двумя-тремя ударами палки возвращал его на место, в то время как заплаканный Митко ничего не мог с ним поделать — конь его просто не слушался.

Водопой длился всего часа два. А потом Митуш надевал на коня хомут, подставлял ладонь, и Митко, ступив на нее, как в стремя, взбирался коню на спину. Теперь от колодца до конюшни Сивко должен был бежать галопом. И он бежал — тяжело дыша, громко топоча толстыми ногами — все же он был стар. Но конь все терпел, потому как знал: стоит добежать до конюшни, и на шею ему сразу же повесят торбу с ячменем.

Но иногда Сивко решал отомстить этому босоногому чертенку, который хлестал его, когда ему вздумается. Порой заливающемуся смехом Митко казалось, что еще немножко и он помчится на коне во весь опор, но тот вдруг спотыкался, ноги у него заплетались, а Митко кубарем летел через голову. Хорошо, что трава была высокой, поэтому все кончалось благополучно.

Митко не оставался в долгу: бывало, привяжет его на пастбище и начинает его дразнить. Конь, чтобы поскорее прогнать Митко, как надоедливую муху, прижимал уши к голове и старался укусить чертенка. А спустя какое-то время, рассвирепевший конь бросался вдогонку за мальчишкой и бежал столько, сколько позволяла веревка.

Эта привычка осталась у Сивко и тогда, когда Митко пошел в школу. И хотя взрослые не боялись коня и легко с ним справлялись, характер у него стал портиться. То ли сказывался возраст, то ли давала о себе знать сила привычки, но конь стал постоянно выказывать свой горделивый и злой норов. Однажды на него надели седло — старое седло, еще со времен хаджи Петра. Зачем-то Василу понадобилось съездить в Сарнено. Дело было зимой, коню вскоре надоело месить мокрый снег на дороге и он сделал то, что когда-то проделывал с мальчишкой: споткнулся, ноги у него переплелись — и Васил полетел на землю. Всадник не ушибся, но страшно испугался при мысли, что могло случиться, если бы ноги у него остались в стременах. К тому же он заметил, какой злой взгляд бросил на него конь, когда он распластался на земле. А Сивко мигом куда-то умчался.

— Скверный конь, — заявил Васил, вернувшись в поместье. — Запросто может убить человека. Не нужен он мне, продам его.

И действительно, весной Васил продал Сивко. Потом рассказывал, что коня купил нищий крестьянин, которого почему-то называли Иван Сальный; прозвище это вызвало у всех смех.

Теперь воду из колодца таскала Цыганка — добрая, сильная кобыла, добросовестно выполнявшая работу. И о Сивко постепенно забыли.

Но однажды ранним летним утром дядюшка Митуш увидел у ворот белого коня. Тот стоял и спокойно ждал, не выйдет ли кто. Точно вернулся с поля и теперь ждет, чтобы его отвели на конюшню. Митуш сразу узнал его, хотя конь страшно изменился: стал худющим, отовсюду выпирали кости, на груди — рубцы от хомута, на задних ногах, там, где терлась веревка, — раны. Сивко был каким-то непохожим на себя: задумчивым, печальным. Казалось, будто он только что пробудился ото сна и, навострив уши, смотрит на дядюшку Митуша.

Прибежали батраки, бурно радуясь возвращению белого коня. Ему тут же повесили на шею торбу с ячменем и отвели в стойло. Через три-четыре дня конь оправился. А на четвертый день в поместье явился крестьянин, смахивавший на оборванца, которого собаки встретили неистовым лаем. На голове у него была черная ветхая шляпа, в руке он держал потрепанный конопляный кнут, видно, для острастки. Это и был Иван Сальный, разыскивающий коня.

— Что ты за хозяин, коли не смотришь за скотиной! — попрекнул его Васил. — Гляди, что с конем сотворил — кожа да кости.

Иван Сальный молчал, виновато усмехаясь в редкую черную бороденку.

— Ты что ж, голодом его морил? И не совестно тебе?

— Эх, бай Васил, что ты такое говоришь. Мыслимое ли это дело — не кормить? Правда, куда мне с вами тягаться… таких амбаров, как ваши, у меня нет…

И он увел коня с собой. Но еще дважды то лето конь сбегал от своего нового хозяина и возвращался в поместье. И каждый раз стоял у ворот и ждал, пока выйдет Митуш и отведет его в конюшню.

— Послушай, — сказал Васил Ивану Сальному, когда тот в очередной раз явился за конем. — Дай-ка я верну тебе деньги и заберу коня. Ничего не поделаешь — скотина приучена тут жить, пускай тут и живет.

Сальный думал, что Васил шутит, а потом стоял, кротко усмехаясь.

— Да не скалься ты, я ведь и вправду хочу его у тебя забрать. Не смотришь ты за ним, не станет он у тебя жить. Я тебе дам другого коня, лучшего.

— Не забирай коня, бай Васил, не дам я его тебе, — взмолился Иван Сальный, поняв, что Васил не шутит, и разом перестав улыбаться. — Не нужен мне другой конь, ведь этот мне детишек кормит. И почто говоришь, что не смотрю за ним? Смотрю… Но скотина ведь, то она много ест, то мало. Да и работенка у него нелегка — ведь я по селам езжу, где арбузы продаю, где глину, где виноград. Он меня слушается: но! — идет, тпру! — стоит. Ведь пропаду без него…

Васил задумался. А потом сказал:

— Слушай, он же вредный, кусается и лягает. А у тебя детишки малые. Неровен час…

Иван улыбнулся.

— Да что ты говоришь? Кусается? Лягает? Да он смирнехонький, ровно овечка. Шесть ребятишек у меня, как облепят его И на спину заберутся, и за хвост дергают, и под брюхом у него лазают… Терпит. Дети гулять пойдут — он за ними. Говоришь, чтобы вернул я его. Да как же я верну? Дети, ведь они ждут. Когда отправлялся к тебе, знаешь, что они мне сказали? Тятя, говорят, приведи обратно Белчо. Пусть Белчо вернется, скажи ему, чтоб вернулся. Не отдадим его! Вот, что они мне сказали.

— Что же он все время сбегает от тебя? — спросил Васил.

— А почем я знаю. Я и стремя ему не надеваю, и не привязываю — и ничего. Погуляет где-то, потом приходит. А порою, ну, как тебе объяснить, словно в голове у него что-то переворачивается, и тогда бежит, как оглашенный. Какую бы веревку ему ни привязал, он перегрызает эту веревку и бежит сюда.

Иван побыл в поместье еще немного, потом взобрался на коня и тронулся в путь.

— Смотри за ним, слышишь! — строго наказал ему Васил.

— Слышу, бай Васил, буду смотреть, как не смотреть. Только… сказал ведь я тебе… в голове у него словно что-то переворачивается словно мозги набекрень… Ну, прощайте!

Конь сначала пошел шагом, то и дело оборачиваясь и поглядывая назад. Но потом поступь его выровнялась и он затрусил ровным шагом.

Больше в поместье Сивко никогда не возвращался.