НАСЛЕДНИКИ ПОДЖИГАТЕЛЕЙ РЕЙХСТАГА

(Продолжение. Начало в №№7,13,17-19,21,23,25)

Взрывники шли на дело с... кувалдой

Два месяца назад, представ перед присяжными заседателями на суде в роли потерпевшего, Чубайс с дрожью в голосе описывал муки свои от покушения: и звон в ушах, и нервное переживание жены, и глубокие соболезнования потрясённых друзей... В судебном зале проблескивали недоверчивые улыбки. Обидно стало потерпевшему Чубайсу, что муки его всерьёз никто не принимает, и он решил задокументировать свои страдания, выложив в тот же день в Интернете, в своём ЖЖ (живом журнале), шесть фотографий подорванного и расстрелянного БМВ. Во всей своей мученической красе предстал на них бронированный автомобиль со сколами, трещинами, дырками, а главное, с памятным всем глубоким шрамом на капоте - ровно прошитой строчкой, прорезавшей капот наискось четырьмя рваными отверстиями. Казалось бы, картина очевидна: при такой варварской бомбардировке главного приватизатора и энергетика страны спас или счастливый случай, или молитвы облагодетельствованного им народа, если б не одно досадное "но". Наиболее пытливые из числа необлагодетельствованных Чубайсом граждан, а это и баллистики, и взрывотехники, и просто военные, по опыту службы имевшие дело с подрывами и обстрелами, принялись внимательно изучать предъявленный им во всех ракурсах броневик. Вместо ожидаемого Чубайсом всеобщего сочувствия, от специалистов обрушился шквал недоумённых профессиональных вопросов, экспертных оценок, явно сводившихся к одному: в той ситуации на Митькинском шоссе, что описывали на суде и сам Чубайс, и товарищи его по несчастью, именно так пострадать БМВ не мог. Защита выступила с ходатайством на суде допросить экспертов-баллистиков, чьё заключение легло в основу следствия, перекочевав затем в обвинительное заключение, и представлять которых присяжным почему-то избегло обвинение.

Экспертами оказались сотрудники института криминалистики Федеральной службы безопасности России. Начинала отвечать на вопросы Ульяна Валерьевна Степанова. Первый же вопрос подсудимого Ивана Миронова "Скажите, пожалуйста, сколько метров проезжает автомашина в секунду при скорости 60-70 километров в час?" поверг эксперта Степанову в странную глубокую задумчивость. Ещё более неожиданным оказался её ответ, плод долгого размышления: "Прошу отвести вопрос, так как к экспертизе он не имеет отношения". Святое дело порадеть растерявшемуся эксперту: судья немедля снимает вопрос, хотя ожидаемый ответ "При заданных параметрах скорость автомашины от 16 до 20 метров в секунду" является исходным условием данной экспертизы, если экспертиза действительно опиралась на факт движения БМВ в момент взрыва и обстрела со скоростью 60-70 километров в час.

Миронов: "Какова скорострельность автомата Калашникова в секунду при скорострельности от 600 до 900 выстрелов в минуту?".

Эксперт Степанова снова надолго погружается в задумчивость. Выручать её, опередив судью, кидается прокурор: "Прошу снять этот вопрос, так как ответ содержится в самом вопросе". Что верно, то верно, ответ легко извлекается из вопроса: интервал между двумя выстрелами из автомата Калашникова составляет 0,1 секунды при обычной скорострельности 600 выстрелов в минуту. Судья дозволяет эксперту не отвечать. Почему? Ведь и этот параметр - интервал полёта пуль - необходимое условие, основа для производства баллистической экспертизы.

Миронов продолжает уточнять исходные данные экспертизы: "Сколько метров проезжает автомашина в интервале между выстрелами, то есть за 0,1 секунды при скорости 70 километров в час?".

Эксперт привычно молчит, но судья, уже поднаторев её спасать, тут как тут, подсовывает подсказку: "Этот вопрос входит в Вашу компетенцию?". Ещё бы не входил! Это же основа основ любой баллистической экспертизы! Но странная Степанова даже тут пытается уйти от внятного ответа: "Я примерно представляю, почему возникает этот вопрос. Я могла бы изобразить схему, которая бы разъяснила обстоятельства этого дела". Но подсудимому не схема требуется, он просит ответить на элементарный для баллистика вопрос: какое расстояние успевает проскочить машина при скорости 70 километров в час за 0,1 секунды - в просвет между пулями. Профессиональный эксперт с многолетним стажем работы в Институте криминалистики ФСБ России даёт потрясающий ответ, скользкий, невнятный: "Я думаю, что немного метров".

И тут Миронов задаёт ключевой вопрос, ради которого были все его предыдущие: "Если стрельба велась по движущейся автомашине, как утверждают потерпевшие, каково должно быть минимальное расстояние между следами от пуль при скорости автомашины 60-70 километров в час?".

Эксперт Степанова привычно долго молчит, но, не дождавшись помощи ни от судьи, ни от прокурора, начинает уклончиво излагать: "При стрельбе по движущемуся объекту при заданной скорострельности и заданной скорости расстояние зависит еще и от угла бросания... М-м-м.. Расстояния между следами от пуль будут разные".

Умна эксперт. С первого вопроса поняла куда её ответы приведут, не в транс впадала, панически соображала, как следствие, своего работодателя, из-под удара вывести, да только хоть мекай, хоть полдня молчи, ответ-то на поверхности: расстояние между пулями составляет от полутора до двух метров. Что хоть и вымученно, а вынуждена была подтвердить сама эксперт: "Расстояния между следами от пуль будут разные", то есть, и это самое главное: ровной строчки пробоин на капоте не могло получиться никак! Но ведь на всем известной фотографии бронированного БМВ Чубайса следы от пуль лежат рядышком, как зёрна в колосе. Выходит, машина не двигалась?!

Миронов: "Расстояние между следами от пуль при заданной скорости и скорострельности может составлять полтора-два метра?".

Степанова сокрушенно соглашается: "Может".

Миронов ставит вопрос ребром: "Почему на БМВ нет смещения следов от пуль на расстояние полтора-два метра?".

Эксперт изо всех сил всё ещё пытается спасти лицо следствия: "Не совсем понятно, что Вы имеете в виду".

Миронов разъясняет: "Я имею в виду расстояние между следами от пуль на капоте БМВ".

Уже заранее понимая, как смешон будет, неграмотен, нелеп её ответ, она идёт на него, ей сейчас не до собственной профессиональной чести, ей надо следствие спасать от краха и позора: "Нет фактов, подтверждающих, что эти отверстия произведены от выстрелов, сделанных из одной точки". По залу бежит ожидаемый легкий смешок.

Миронов: "При скорости 60 - 70 километров в час, то есть при смещении автомобиля на полтора-два метра в секунду, как будет увеличиваться угол между осью трассы и осью отдельного пулевого следа?".

Степанова пытается увернуться: "Все зависит от того, с какого угла начинается стрельба..."

Миронов: "Стрельба начинается под углом в 45 градусов".

Прокурор не выдерживает постыдных мук эксперта: "Прошу снять вопрос, так как в выводах экспертизы нет данных об угле в 45 градусов".

Адвокат защиты Михалкина: "Возражаю на действия прокурора, Ваша честь. Угол в 45 градусов - в исходных данных экспертизы".

Судья Пантелеева, и это видно по выражению на лице, давно уже не может взять в толк суть препирательств насчёт углов, скоростей, расстояний, но ежели прокурор просит снять вопрос, значит, обвинение в затруднении, и судья снимает вопрос подсудимого, избавляя эксперта сказать и так уже ставшее понятное всем, что буквально через две секунды стрелок, выпустивший по движущейся машине несколько пуль, может стрелять ей лишь во след. Но ведь стрелявшему нужно ещё время оценить ситуацию после взрыва, где искомая машина, сдвинуться, передвинуться... Хоть пять секунд, но нужны.

Подсудимый Миронов: "Сколько метров проехала бы автомашина за пять секунд, двигаясь со скоростью 70 километров в час?"

Прокурор, быстро просчитав, что это не меньше ста метров, и никакому стрелку, даже летающему на крыльях, не догнать БМВ, чтобы так аккуратненько, в движении!, положить на его капот пулю к пуле, почти вскрикивает: "Ваша честь, прошу снять этот вопрос!". Судья, конечно же, снимает.

Миронов больше уже утверждая, чем спрашивая: "Последний из выстрелов по капоту БМВ стрелок должен был производить вдогонку умчавшейся машине?".

Тут уж и судья сообразила, сколь трагичен для обвинения честный ответ экспертизы, потому и сняла вопрос.

Подсудимый Найденов: "Вы учитывали, что обстрел БМВ происходил из глубины лесного массива на значительном удалении от объекта?"

Судья: "Вопрос снимается. Выводов, откуда производился обстрел, в экспертизе нет".

Найденов: "По знаменитому повреждению на капоте БМВ. Вы согласны, что следы от пуль лежат строго на одной оси - оси трассы?"

Эксперт Степанова: "Подобное повреждение может быть образовано при стрельбе очередью".

Но если очередью, значит, только по стоявшей машине! А значит, не на Митькинском шоссе. И тогда уж точно - имитация. Видно было, как вздрогнул прокурор, как нервно заподёргивал плечами адвокат Чубайса Шугаев.

Найденов: "Под каким углом расположены эти следы от пуль?"

Степанова: "Они расположены под углом в 45 градусов".

Вот и угол в 45 градусов нашелся вопреки заверениям прокурора.

Найденов: "Вы согласны, что следы от пуль расположены на расстоянии 20-30 сантиметров друг от друга?".

Степанова не может отрицать очевидного: "Да".

Найденов выходит на вопрос, ответа на который не добился от эксперта Миронов: "Может ли подобная стрельба вестись по движущейся автомашине?".

Долгая-долгая пауза.

Судья сознает, что эксперта нужно спасать, но не очень понимает, как. Даёт Степановой время подумать: "Найденов, что за вопрос, о чем это Вы?"

Найденов невозмутимо: "Могли бы быть подобные повреждения при стрельбе по движущейся автомашине?"

Снова тишина. Адвокаты Чубайса опустили головы, пригнули их какбы в ожидании удара. Прокурор, весь красный от напряжения, лихорадочно ищет и не может найти спасательный круг для тонущего эксперта. Эксперт начинает говорить, говорит с долгими паузами, как под гнётом непосильной ноши на плечах: "Относительно... этого... повреждения... Вероятно... мало чем... отличаются... подобные... повреждения... на неподвижном или движущемся... объекте...".

Всем очевидно, что это неправда. Не столько даже законы физики, сколько простой здравый смысл позволяют каждому представить картину стрельбы по движущемуся и стоящему автомобилю и увидеть разницу. Но эксперт сказала то, что сказала. И все в судебном зале видят, что она солгала.

Адвокат Квачкова Першин: "Вот знаменитое повреждение капота - оно причинено одним предметом или разными?"

Степанова мнется: "Вопрос такой перед экспертами поставлен не был. Но такое повреждение может быть образовано в результате рикошета или обстрела очередью".

Першин с интересом смотрит на эксперта: "Скажите, может ли рикошетить пуля по поверхности автомобиля как камень-голыш три-четыре раза подряд?"

Эксперт прожевывает нечто невразумительное: "Это касательное повреждение может происходить, если угол очень мал, в пределах пяти градусов".

Так то касательное, а здесь наворочены дырки, будь здоров - в сантиметры!

Першин: "Каким образом на автомобиле ВАЗ отсутствуют осколочные повреждения при том, что на БМВ они есть?"

Прокурор: "Прошу снять этот вопрос, так как у нас нет сведений о повреждениях автомобиля ВАЗ".

Першин зачитывает лежащую перед ним экспертизу: "Вот эти слова в экспертном заключении: "Отсутствуют осколочные и пулевые повреждения ВАЗ".

Прокурор стоит на своём: "Прошу снять этот вопрос, так как при осмотре ВАЗа сказано, что на стекле возможны осколочные повреждения, а это стекло эксперты не обследовали".

Степанова смотрит в свой экземпляр экспертизы и вдруг заявляет: "В нашей экспертизе не проводилось баллистического исследования повреждений ВАЗа".

Першин берёт в руки объемистый том уголовного дела: "Вы подтверждаете свои выводы: "У автомобиля ВАЗ-2109 отсутствуют повреждения в виде сквозных пробитий, характерных для повреждений огнестрельным оружием и осколочным потоком. Имеющиеся повреждения в виде прогиба дверей, разрушения заднего стекла характерны для повреждений ударной волной..."?"

Степанова внимательно слушает, потом так же внимательно перебирает свои листки, уверенно заявляет: "Нет. В моем заключении этого нет".

Першин встает: "Ваша честь, эксперт отказывается от своего заключения. Просим обозреть 30-й лист".

Судья заметно бледнеет, пытается навести эксперта на нужный ответ: "Комиссионная экспертиза проводится несколькими специалистами. Так это ваша часть экспертизы или не ваша?".

Степанова стоит на своём: "Ваша честь, в моем заключении нет таких слов вообще!"

Першин: "Ваша честь, зачем Вы вводите присяжных в заблуждение. В заключении эксперта отсутствуют слова, которые есть в экспертизе из уголовного дела!"

Судья резко прерывает адвоката и удаляет присяжных заседателей из зала. Когда стулья народных судей опустели, судья жестко объявляет: "Адвокат Першин предупреждается, что он нарушает закон о присяжных заседателях. Это последнее предупреждение адвокату Першину, в случае еще одного нарушения будет решен вопрос о замене адвоката. Ульяна Валерьевна, предъявите экспертное заключение, которое у Вас есть!".

Степанова отдает свой текст судье со словами: "Это копия моего заключения, подписанного и присланного следователям".

Входят присяжные заседатели, при них вновь зачитываются строки экспертизы.

Першин успевает сказать: "Ваша честь, в деле другие выводы".

Судья спохватывается на реплику адвоката: "Уважаемые присяжные заседатели, оставьте без внимания заявление адвоката Першина о том, что в деле другие выводы". Сверяет текст из уголовного дела и тот, что подала ей эксперт, раздраженно накидывается на Степанову: "То, что Вы здесь представили, - это разрозненные листы бумаги, никем не подписанные". Тычет пальцем в уголовное дело: "Подпись стоит Ваша?"

Степанова теряется, лепечет: "Моя".

Судья грубо: "Изучите собственные выводы, прежде чем давать ответы в судебном заседании".

Для ознакомления эксперта с собственными выводами объявлен перерыв. Все понимают, что судья Пантелеева права, что экспертиза - действительно результат коллективного творчества, сначала над ней работает эксперт, потом ещё кто-то... И дальнейшие события в суде подтверждают это.

После перерыва эксперт Степанова с потерянным видом подходит к трибуне, говорит сбивчиво, взволнованно, точно ребенок, которого сильно отругали: "Ваша честь, я должна принести свои извинения, так как у меня действительно был рабочий экземпляр. А вопрос, который был задан, не относится к моей компетенции".

Допрос эксперта продолжается. Прокурор не оставляет надежды с помощью Степановой найти осколочные и пулевые повреждения на автомобиле ВАЗ, прикрывшем собой БМВ Чубайса от взрыва: "Исходя из каких данных, Вы пришли к заключению, что стекло ВАЗа не имело повреждений от пуль или осколков?".

Степанова уверенно и твёрдо, даже с неким вызовом: "Стекла автомашины ВАЗ не содержат признаков огнестрельных и осколочных повреждений, так как исследовалась тонировочная пленка от этих стекол".

Допрос эксперта изнурительно долог, но его итоги стоят того. Во-первых, эксперт заявила, что ровная строчка повреждений на капоте автомашины Чубайса от автоматной очереди. И стреляли, выходит, всё-таки по стоявшей машине. Во-вторых, эксперт уверенно и твёрдо заявила, что пули и осколки не коснулись автомобиля ВАЗ, закрывшего собой БМВ Чубайса от взрыва. Так что осколочные повреждения БМВ, если они и в самом деле нахватаны на Митькинском шоссе, должны рассматриваться как явление сверхъестественное, практически чудо. Ко всему прочему эксперт не узнала в экспертизе, вшитой в уголовное дело, своих собственных выводов, и судье пришлось объявлять технический перерыв, лишь после него Степанова признала своё авторство.

* * *

Второй эксперт из института криминалистики ФСБ Сергей Николаевич Точилин, длинный, худой и бледный молодой человек, был допрошен как взрывотехник, изучавший осколочные повреждения автомашин БМВ Чубайса и Мицубиси охранников. Наученный горьким опытом своей коллеги, он, не долго думая, выбирал один из трех вариантов заранее заготовленных ответов: "Вопрос не имеет отношения к взрывотехнике", "Это вопрос к эксперту-баллистику", "Это не в моей компетенции". Подуставшая и подрастроенная прежним экспертом судья не могла нарадоваться на смышленого Точилина, избавлявшего её с прокурором от необходимости снимать неудобные для обвинения вопросы защиты.

Точилин отвечал быстро, обезоруживая защиту своими бесчисленными "это не ко мне". Но всё же на некоторые вопросы не отвечать он просто не мог. Подсудимый Александр Найденов стал уточнять: "Осколочные повреждения у БМВ Чубайса локализованы в правой передней двери, в правой части капота и справа в лобовом стекле. Возможно ли сделать вывод, что взрыв осколочного заряда относительно корпуса БМВ был справа и спереди?".

Судья почему-то, на всякий случай, очевидно, снимает вопрос. Найденов тут же уточняет: "Вы подтверждаете, что осколочные повреждения БМВ локализованы в правой части?".

Точилин вынужденно кивает: "Да".

И тогда Найденов буквально припирает его к стене: "Как Вы можете объяснить тогда, что "повреждения на заднем стекле БМВ образованы осколками от взрывного устройства", как Вы пишете в своей экспертизе?".

Точилин растерянно: "Ну-у, максимальное количество повреждений локализовано в указанной области - справа спереди..."

Найденов наступает с неопровержимым: "А как могли они образоваться в задней части? Могли ли подобные повреждения быть образованы механическим путем в результате удара кувалдой, например?".

Точилин: "Я затрудняюсь ответить на этот вопрос. Удар кувалдой тоже не относится к моей компетенции, поэтому я не знаю, какие там образуются повреждения".

Адвокат Михалкина, устав от заявлений эксперта о своей некомпетентности, задаёт ему финальный вопрос: "Вы можете пояснить, на какие из поставленных перед экспертами вопросов, Вы отвечали в пределах своей компетенции?" Вопрос, естественно, снят.

Впрочем, главное, чрезвычайно важное для защиты экспертами было уже сказано. Ещё раз: строчка следов на капоте БМВ Чубайса - след автоматной очереди. А потому стало очевидным на суде, что автомашину Чубайса, его бронированный БМВ обстреляли, когда БМВ стоял, а не двигался со скоростью 60-70 километров в час, как утверждают свидетели обвинения. При движении автомашины с указанной скоростью пуля от пули ближе полутора-двух метров не ложится. Какая там ровная строка! Дальше, эксперт-баллистик Степанова и эксперт-взрывотехник Точилин подтвердили, что осколки взрывного устройства не могут самовольно, как им вздумается, облетать препятствия на своём пути, чтобы избирательно попадать в нужную цель. Так что чудо с автомашиной ВАЗ, не тронутой ни осколками, ни пулями, в отличие от прикрытого ею БМВ Чубайса, так и осталось необъясненным. Зато стало понятным, что многие из сверхъестественных повреждений броневика Чубайса могли образоваться механическим путем, от той же кувалды, например. Чтобы убедиться в обратном, нужен следственный эксперимент, но от БМВ Чубайса, как вещественного доказательства, давным-давно след простыл. Отремонтировали и спешно продали.

Судья усомнилась в выводах следствия

Покушение на Чубайса - это вам не драка с поножовщиной в соседнем дворе, а чтобы у общества и вовсе не возникло ни малейших подозрений о подрыве и обстреле броневика главного приватизатора страны в результате разборки не поделивших государственное добро олигархов, в просторечии именуемой "бытовухой", следствие присовокупило к уголовному делу мощный идеологический мотив покушения - националистические взгляды подсудимых, их национально-классовую ненависть к Чубайсу. Доказательством идеологической базы покушения стала книга экс-министра печати России, писателя Бориса Миронова "Приговор убивающим Россию", найденная и в машине обвиняемого В.В. Квачкова, и в квартире его сына А.В. Квачкова. Обосновать содержание книги как мотив покушения следствие доверило докторам исторических наук С.В. Чешко и С.В. Соколовскому, заказав им лингвистическую экспертизу.

Защита решила допросить экспертов, выяснить, в чем и как усмотрели они идейную подкладку преступления. Но прежде опроса экспертов адвокат И.Ю. Чепурная просила суд огласить перед присяжными заседателями саму книгу "Приговор убивающим Россию": "Эта книга - материальный носитель информации. Присяжные заседатели ее только осматривали, но не читали, поэтому сути документа они не знают. Прошу допросить экспертов после оглашения книги, чтобы присяжные заседатели могли сопоставлять само вещественное доказательство - содержание книги и то, что говорят эксперты".

Против оглашения книги категорически восстал прокурор: "Эксперты вызываются в суд лишь для разъяснения данной ими экспертизы". Забыл прокурор упомянуть, что экспертиза-то посвящена книге.

Судья, как всегда, была единодушна с прокурором, но мотивировку отказа в оглашении книги Бориса Миронова в этот раз придумала сама: "Судебное разбирательство проводится лишь в отношении обвиняемых. Борис Миронов не является обвиняемым". Так что присяжных заседателей судья обязала слушать разъяснения о книге, знать которую им нельзя - так посчитала судья, то ли сомневаясь в политнадёжности присяжных, то ли тревожась, чтобы, познав книгу, не пересели они со скамьи присяжных на скамью напротив. Вредная штука эта книга - опасная.

Из двух экспертов, приложивших руку к лингвистической экспертизе, в суд явился лишь один - заведующий Центром междисциплинарных исследований Института антропологии и этнографии РАН, главный редактор журнала "Этнографическое обозрение" доктор исторических наук Сергей Викторович Чешко. Низкорослый, тощий, с темно-красным лицом, уже пожилой, но с черной не побитой сединой головой, он заметно хромал, опираясь на щегольскую трость, которую бережно выложил на парапет, отделявший от зала присяжных.

Адвокат защиты Чепурная начала с вопроса, ключевого для автора лингвистической экспертизы: "Скажите, пожалуйста, уважаемый эксперт, являетесь ли Вы лингвистом по специальности?".

Чешко зачем-то бодро встряхнул головой: "Нет, чисто лингвистом я по специальности не являюсь". Что значит быть "нечисто лингвистом" эксперт не пояснил.

Чепурная: "Какова Ваша специальность, согласно классификации специальностей Высшей аттестационной комиссии?"

Чешко гордо, самовлюблённо: "Этнология, этнография, антропология. Номер специальности - 007".

Чепурная, продолжая изучать специализацию эксперта: "Знаете ли Вы номер специальности "русский язык" согласно классификации ВАК?"

Чешко не без вызова: "Разумеется, нет!". Действительно, почему ученый должен знать номер специальности, которая не имеет к нему ни малейшего отношения?

Чепурная: "Вам знакомы методики, рекомендованные экспертам в методических рекомендациях № 27-19-19 от 29 июня 1999 года "Об использовании специальных познаний по делам и материалам о возбуждении национальной, расовой или религиозной вражды", которые издал НИИ проблем укрепления законности и правопорядка Генеральной прокуратуры Российской Федерации"?

Чешко задумчиво пожевал губами: "Естественно, я читаю методическую литературу, я бываю в Интернете, но я, как этнолог, имею свои представления о том, как трактовать те или иные темы".

Чепурная: "Почему, зная о методах лингвистического анализа текстов, Вы не использовали их в своем экспертном заключении?"

Судья снимает вопрос и предупреждает адвоката о некорректном отношении к эксперту. Запрещено в суде сомневаться в компетентности эксперта.

Чепурная: "Скажите, пожалуйста, уважаемый эксперт, как Вами применялись методы лингвистической герменевтики, то есть лингвистического толкования текста, без которых невозможно правильно ответить на вопрос, поставленный перед экспертизой, "есть ли высказывания..?"

Чешко, решив, видимо, избрать тактику снисходительного высокомерия, вместо конкретного ответа принялся поучать адвоката: "Метод лингвистической герменевтики мною не применялся. Мы с вами не в школе. Существует большой жизненный опыт и опыт знакомства с текстами национального и расового характера".

Чепурная, спокойно выслушав поучения о большом жизненном опыте эксперта Чешко, продолжает задавать вопросы, обнажающие профессиональную суть экспертизы: "Применялся ли Вами метод лексико-семантического анализа текста?".

Автор лингвистической экспертизы Чешко уже раздражённо, зло: "Вы же понимаете, что я не лингвист!"

Прокурор, пытаясь спасти профессиональный статус эксперта, задает тому наводящий вопрос: "Позволял ли уровень Вашей компетенции провести это исследование в полном объеме?".

Чешко неожиданно стушевался, начал оправдываться: "Человек не может сам определять свою компетенцию. Я лет пять проводил такие исследования, но мы никому свои услуги не навязывали. Заказчик сам определяет, к кому надо обращаться".

Сообразив, что эксперт не сумел воспользоваться прокурорским спасательным кругом, юная прокурорша Колоскова бросает ему второй: "Существует ли определённый перечень методик, которые надо использовать при проведении лингвистического исследования?".

Чешко, догадавшись, наконец, что ему помогают выкарабкаться, неловко вцепился в протянутую ему худенькую дамскую ручку: "Мне такие перечни не известны. По-моему, они не существуют. Государственные органы этими делами не занимаются".

То, что Центры проведения судебных экспертиз МВД и ФСБ России Чешко вычеркнул из реестра государственных органов, посчитав, очевидно, их частными лавочками, и судья, и прокуроры предпочли не заметить.

Подсудимый Иван Миронов с дотошностью человека, имеющего прямое отношение к науке: "Почему в своем экспертном заключении Вы не представили научно-методического введения?"

От прежней бравады и снисходительного высокомерия Чешко не осталось и тени, он начал оправдываться: "Какой-то определенной модели, когда к нам обращались с этой просьбой, нам не давали, и мы о ней не знали. Теперь я уже понял, что надо все эти методы использовать. А на том этапе заказчика наша экспертиза удовлетворила".

Ключевое слово "заказчик", которого ученые эксперты старались "удовлетворить" и, оказывается, "удовлетворили", не прошло мимо внимания задававшего вопрос Миронова, и тот сразу же попросил разъяснений: "В своих выводах Вы отталкивались от политических предпочтений или от личных взглядов заказчика?".

Чешко как ребёнок надул губы: "Я стараюсь не отталкиваться от своих личных взглядов".

Миронов: "А они у Вас есть?"

Эксперт с возмущением вскрикивает: "Почему Вас интересуют мои личные убеждения?! Я не представляю человека без личных убеждений!"

Риторический пассаж, прозвучавший с искренним пафосом, неопровержимо свидетельствовал, что взгляды эксперта и требования заказчика совпали при производстве экспертизы.

На этом допрос эксперта без присяжных заседателей закончился. Почему без присяжных? Потому что, оказывается, исследование специализации, уровня профессионализма эксперта, методик, примененных экспертом, присяжным знать не положено. Так и не узнали присяжные, что эксперт Чешко, сотворивший лингвистическую экспертизу, доказывающую, что читатели книги Бориса Миронова "Приговор убивающим Россию" непременно преступники и иными быть не могут, понятия не имеет о лингвистических методах исследования текстов, но зато хорошо понимает замысел заказчика и с энтузиазмом удовлетворяет его.

В присутствии присяжных защите разрешалось лишь разбираться, какими фактами эксперт подтверждает своё заключение, что книга Бориса Миронова "Приговор убивающим Россию" является идейным вдохновителем покушения на Чубайса.

Вошли присяжные заседатели.

"Уважаемый коллега! - не без торжественности обратился Иван Миронов к эксперту. - Как историки, мы оба...".

Заслышав про коллегу, судья зашлась в возмущенном крике: "Подсудимый Миронов! Какой он Вам коллега!? Вы - подсудимый! И господин Чешко Вам коллегой никак быть не может!".

Странная реакция на вполне естественное обращение историка к историку. Со слов судьи выходит так, что прерогативу именовать друг друга коллегой имеют только подсудимые.

Миронов послушно исправляется: "Чешко, - обращается он к эксперту, - в книге "Приговор убивающим Россию" цитируются документы Совета Федерации, Государственной Думы, Внешней разведки, Федеральной службы безопасности, Министерства внутренних дел, Счетной Палаты, официальные данные Роскомстата, Указы Президента Российской Федерации, постановления Правительства Российской Федерации, публикации российских и зарубежных изданий, а именно "Российская газета", "Российская Федерация сегодня", "Совершенно секретно", "Завтра", "Вашингтон пост", "Нью-Йорк таймс", "Парламентская газета", "Новая газета"...".

Судья, раздраженная внушительным перечнем документальных источников книги, прерывает: "Остановитесь, подсудимый!" и вместе с прокурором углубляется в чтение экспертного заключения. Ссылок на перечисленные подсудимым источники в экспертизе нет, а "Приговор убивающим Россию" никто из них не читал. Ситуация складывается щекотливая.

Судья выныривает из омута раздумий: "Я вопрос как заданный первым оставлю. Но предупреждаю, что допрос эксперта производится в целях разъяснения данного им заключения, а не для анализа книги Миронова. Творческое наследие Миронова-старшего не является предметом рассмотрения суда".

Чешко затоптался у трибуны, подыскивая подходящие случаю слова: "Насколько я понимаю, речь идет о том, что Миронов обвиняет Правительство и Президента в том, что они предали интересы России, речь идет о теории еврейского заговора... Дальше эксперт пишет, - водит Чешко пальцем по тексту собственной экспертизы, - "судить о достоверности этих фактов не могу".

Миронов: "Это не ответ на мой вопрос. Тем более, что слова "еврейский заговор" в тексте вообще не проходят".

Чешко вдруг наливается нескрываемой злобой и весьма не по-научному рычит: "Проходят!".

Миронов с сочувствием смотрит на "коллегу", жертвующего своей репутацией: "Это ложь!".

Спор разрешает судья, ее "Снимаю вопрос!" звучит как "брэк!" и разводит поединщиков по разным углам ринга.

Миронов вступает в новый раунд: "Скажите, Чешко, каковы документальные источники, на которые ссылается автор в своей книге "Приговор убивающим Россию", или он делает утверждения голословно, не подтверждая их фактами?"

Эксперт, понимая, что находится под надёжным локотком судьи, расправляет узкие плечи и бодро отбрасывает волосы со лба: "Полагаю, что голословно".

Миронов: "На основании чего Вы сделали такой вывод?"

Чешко выпячивает впалую грудь: "Я делаю этот вывод на основании анализа текста. Таких фактов в произведении господина Миронова нет".

Иван Миронов поворачивается к судье и с обреченностью врача, предвидящего летальный исход, ставит диагноз еще пытающемуся петушиться эксперту: "Это ложь, Ваша честь!".

Судья подобно жене, не желающей понимать, что скоро станет вдовой, наваливается грудью на стол и причитает: "Суд предупреждает Вас, подсудимый Миронов, о недопустимости некорректных высказываний в отношении эксперта".

Миронов двигается дальше: "Вам известно, Чешко, что все источники книги "Приговор убивающим Россию" являются открытыми документальными материалами, а использованная автором информация, почерпнутая из них, ни на тот период времени, ни по сей день не оспоривалась никем как недостоверная или клеветническая?"

Чешко покрывается нервной испариной, но не оставляет петушиного задора, все-таки он под надёжным крылом судьи: "Соблаговолите подтвердить это фактами!".

Миронов начинает перечислять факты, но судья быстро соображает, что подсудимый вернется сейчас к тем самым неопровержимым документальным источникам книги, как материалы ФСБ, МВД, Счетной Палаты, Государственной Думы, только что запрещенным ею к оглашению, и запрещает Миронову продолжать дальше. Снимает вопрос.

Миронов, не ожидая от судьи иных маневров, переходит к следующему вопросу: "Скажите, пожалуйста, когда Вы обличаете автора в возбуждении национальной ненависти и ссылаетесь на стр. 37 книги "Приговор убивающим Россию", но при этом не приводите конкретной цитаты, Вы имеете в виду вот это высказывание с этой страницы: "По данным спецслужб, 35 процентов наркорынка Москвы контролируют азербайджанцы, наиболее известны так называемые "мингечаурская" бригада и азербайджанско-дагестанская "закатальская" бригада, специализирующиеся на содержании наркопритонов и продаже наркотиков растительного происхождения. 90 процентов героина в столицу привозят таджикские наркокурьеры ("Комсомольская правда", 11.05.04)"?"

Судья яростно: "Я вопрос снимаю, так как он направлен не на выяснение информации у эксперта, а на цитирование Бориса Миронова. Подобные вопросы я буду снимать и впредь!"

Встаёт адвокат Чепурная: "У меня возражение, Ваша честь. Экспертами исследовалась целиком вся брошюра "Приговор убивающим Россию". Суд отказал нам в доведении ее содержания до присяжных заседателей. Вы нарушаете наше право на защиту".

Судья: "Подобные высказывания в присутствии присяжных заседателей недопустимы! Уважаемые присяжные заседатели, это есть незаконное давление на вас со стороны защиты. Действительно, в исследовании книги Б.С. Миронова суд отказал, так как она не относится к делу. У нас суд в отношении других лиц. Миронова Бориса Сергеевича вы среди подсудимых не видите!"

Иван Миронов удивленно: "Ваша честь, не мы же засунули эту книгу с экспертизой в уголовное дело!".

Судья не преклонна: "Но вы потребовали пригласить эксперта. Вы захотели исследовать содержание экспертизы!"

Миронов вздыхает, понимая, что с логикой у судьи застарелая вражда, и примирения здесь ждать не приходится. Он пробует переформулировать вопрос: "Чешко, на какую конкретно цитату из книги Вы опираетесь, когда обвиняете автора в возбуждении национальной ненависти и ссылаетесь на страницу 37?".

Чешко возвел глаза к потолку: "Когда речь идет о контексте, не всегда нужно цитировать. Можно прочитать и увидеть".

Миронов настойчиво: "Мне нужна конкретная цитата".

Чешко увертливо: "У меня на руках ее нет".

Адвокат Чепурная вынуждена вновь вернуться к компетенции эксперта: "Уважаемый эксперт, имели ли Вы право проводить эту лингвистическую экспертизу, если Вы не являетесь лингвистом и не используете специальные методы исследования текста?"

У Чешко не выдерживают нервы: "Я прошу обратить внимание, что экспертиза называется - экспертиза вещественных доказательств!"

"Лингвистическая", - зачитывает Чепурная заглавие экспертного заключения в уголовном деле, но Чешко её не слышит.

"Как правило, - красуется он многоопытностью, - следователь называет экспертизу социологической, этнологической или экспертизой вещественных доказательств. Ни о какой лингвистической экспертизе здесь речи не идет".

Чепурная сама не ожидала, что её вопрос приведет к такому результату: "Так Вы отказываетесь признавать свою экспертизу лингвистической?"

Чешко вздрогнул, понял, что наговорил лишнего, но ему на выручку уже приспела судья. Вопрос снимается.

Миронов: "В связи с вышесказанным Вами, как Вы можете объяснить тот факт, что данная экспертиза в деле называется лингвистической?"

Судья не преминула снять и этот вопрос.

Миронов возвращается к исследованию текста экспертизы: "Чешко, когда Вы на поставленный перед Вами вопрос "Есть ли высказывания, где бедствия, неблагополучие одной социальной, этнической или конфессиональной группы объясняются существованием и целенаправленной деятельностью (действиями) другой нации, народности, социальной, конфессиональной или этнической группы либо отдельных представителей?" отвечаете утвердительно "Да, есть" и при этом цитируете стр. 19 книги "Приговор убивающим Россию", где автор ссылается на руководителя Центра общественных связей ФСБ России генерала Ставицкого, перечислившего этнические преступные группировки - азербайджанскую, цыганскую, таджикскую, туркменскую, чеченскую, грузинскую, Вы это имели в виду или что-то другое?".

Судья, едва отдышавшись от только что миновавшей опасности, вынуждена снова оборонять эксперта: "Вопрос снимается как не направленный на разъяснение экспертного заключения, а направленный на цитирование источника, не исследованного в судебном заседании".

Миронов улыбнулся, слыша знакомую формулировку: "Что Вы считаете негативными высказываниями в адрес Правительства России?".

Чешко трясет экспертизой, причитает: "Помилуйте, вот мои выводы!".

Миронов: "На какие конкретно цитаты Вы опираетесь?"

Чешко натренированно увиливает от ответа: "А здесь ссылки есть - страница 9, страница 37. И общий контекст книги об этом свидетельствует".

Миронов: "Как можно судить об объективности Ваших выводов, если Вы не можете привести ни одной цитаты?".

Чешко в изнеможении смотрит на судью, та снимает вопрос.

Миронов: "Когда Вы говорите о контексте, что Вы подразумеваете под этим?"

Чешко барахтается в сетях, самим же расставленных: "Контекст означает учет общего духа книги".

Миронов безжалостно: "А что означает "общий дух"?"

Судья спешит на выручку, снимает "духовный вопрос".

Миронов: "Имеет ли право эксперт, производящий лингвистическую экспертизу, устанавливать, что тот или иной факт "порочит репутацию государственных деятелей", или это исключительно право суда?"

Чешко пытается улизнуть от ответственности: "Я отвечал только на поставленные передо мной вопросы".

Миронов предвидел этот маневр: "Профессор!" - обращается он к приунывшему этнографу...

"Да не профессор я!" - тихо вскрикивает тот в ответ, и это его единственный честный ответ за весь допрос.

"Все ещё впереди, - подбадривает ученого подсудимый. - Различаете ли Вы в своей экспертизе порочащую информацию, то есть ложную, не соответствующую действительности, и позорящую информацию, то есть соответствующую реальности, за которую автор, её опубликовавший, ответственности нести не может?"

Чешко стонет: "Я уж попугаем становлюсь! Повторяю: эксперт отвечал только на те вопросы, которые перед ним были поставлены".

Миронов: "Какие основания у Вас утверждать, что в данной книге содержится информация, порочищая честь и достоинство лиц из Правительства?"

Чешко бормочет маловразумительное: "Эксперт не отвечает за формулировку вопроса".

Миронов: "Вы утверждаете, что во фразе "подобных моли путиных" содержится оскорбительная характеристика. В чем Вы усмотрели здесь оскорбление?"

При звуках священного имени Чешко широко раскрывает глаза, ноздри его раздуваются, лицо и без того красное, багровеет, он становится в стойку поющего гимн, твердит, как заклинание: "Подобных моли путиных" - Путин и иже с ним подобны моли?! Это что, - ищет он поддержки у замершего в ожидании зала, шарит глазами по неподвижным лицам присяжных, - разве не оскорбление?!", - верещит он в патетическом ужасе, едва не задохнувшись.

Миронов: "Скажите, личное мнение человека, его оценка тех или иных явлений и возможность их выражать, что является неотъемлемым конституционным правом гражданина, Вы считаете, должны быть запрещены?"

Эксперт Чешко, как бы ни был люб ему Путин, всё же не решается поднять руку на Конституцию: "Нет, не считаю".

Миронов проверяет искренность эксперта в его приверженности к демократии: "Скажите, уважаемый доктор наук, мнения и оценки в лингвистических экспертизах обязаны верифицироваться?".

Эксперт теряется в догадках насчет термина "верифицироваться", пытается выкрутиться: "Объясните, пожалуйста, присяжным, что это означает. Ведь простые люди этого не знают. Вы можете попонятнее изъясняться?", - просит он подсудимого.

Миронов понимающе улыбается уловке бедолаги: "Лингвисты хорошо знают этот термин. Верифицировать - означает подтверждать фактами".

Но так и не дождавшись ответа от учёного эксперта Чешко, побоявшегося, очевидно, повторить чересчур мудрёное для него слово, Миронов завершает свой допрос: "Скажите, содержатся ли в книге "Приговор убивающим Россию" призывы к уничтожению Чубайса, высказывания, унижающие честь и достоинство Чубайса, высказывания, порочащие Чубайса, то есть не соответствующие действительности. Если да, то какие именно?".

Судья Пантелеева, с любопытством прислушивавшаяся к ученой дискуссии насчет верификации, встрепенулась, как петух при свете зари: "Я вопрос снимаю. Перед экспертом не ставился такой вопрос".

Но Чешко вдруг заговорил ворчливо: "Про Чубайса там все-таки нет. Если бы Чубайс там присутствовал, такие примеры были бы приведены".

Поражённый откровенностью эксперта Миронов спешит задать ему ещё один вопрос: "Имеются ли в книге "Приговор убивающим Россию" факты государственных деяний Чубайса, нанесших стране колоссальный ущерб? Если да, то основаны они на документальных источниках или утверждаются голословно?".

Тут уж судья и рта не даёт раскрыть не в меру разоткровенничавшемуся эксперту, немедленно снимает вопрос, не о репутации эксперта уже заботясь, а спасая, защищая само уголовное дело.

Последним аккордом допроса ученого эксперта Чешко стал вопрос, заданный адвокатом защиты Першиным: "Проверяли ли Вы цитаты из книги "Приговор убивающим Россию" на их соответствие действительности?".

Судья и эксперт вопрос проигнорировали. Эксперт благоразумно промолчал, а судья бранчливо проворчала: "Мне кажется, что-то другое надо проверять: обладал ли эксперт возможностью давать такие экспертизы".

Заявление судьи буквально потрясло стены храма Фемиды. Судейское кресло усомнилось в правомерности выводов следствия! Воистину живем в эпоху крутых перемен!

Любовь КРАСНОКУТСКАЯ, Информагентство СЛАВИА