То был самый чудной город, который я когда-либо видела. Не потому, что я видела много городов. Дунарк был самым большим из тех, где я бывала. Но одно мне во всяком случае было ясно: в городах живет тьма-тьмущая людей.

Но в Дракане было не так. Домов там понастроили – не счесть! Домов, стоявших сомкнутыми рядами, словно шеренга солдат. Никогда не доводилось мне видеть таких прямых улиц. Дома казались совсем новыми. Бревна и доски – совсем свежие и еще не покрашены. А за стенами самого города раскинулся целый круг больших палаток, думаю – сотня, целая сотня совершенно одинаковых темно-серых палаток, жилье для уймы людей. Но хотя солнце, огромное и оранжево-красное, постоянно висело над горой, за Драканой, можно было увидеть не так уж много людей, разве что одинокого мелкого торговца, нищего или карманного воришку. Там была небольшая красивая площадь с колодцем. Но вокруг колодца не толпились мадамы – прачки, водоносы и тетки-сплетницы. Вокруг не бегали и не играли дети, и старики, наслаждаясь лучами вечернего солнца, не сидели на скамьях у стен домов. Собаки нас не облаяли. И куры не кудахтали. Было так тихо, как будто злая фея ударом волшебной палочки заколдовала все живые существа в городе.

«Где же?.. Где же все люди?» – хотела спросить я и тут же закусила губу.

Вальдраку обернулся, но ничего не сказал, и я облегченно вздохнула. Я твердо решила: Тавису больше не достанется побоев из-за меня. Но даже если условия Вальдраку были достаточно просты, все равно к ним было трудно приспособиться.

«Ни на кого не смотри. И не произноси ни слова, покуда тебя не спросят!»

Я не привыкла сидеть в рот воды набрав, но, пожалуй, придется этому научиться. Ради Тависа! Так что я держала рот на замке и довольствовалась собственными мыслями. Где же все люди? Кто-то же должен жить в этих красивых домах. Повозки прогромыхали через площадь и покатили дальше вниз к большим мельничьим постройкам, которые я видела наверху с гребня холма. Тени от высоких стен, озаренных лучами весеннего солнца, были длинными. Оттуда доносился какой-то диковинный стук, а вовсе не тот приглушенный грохот, скрип и скрежет мельничьих колес, к которым я привыкла дома в Березках. Но кому нужны тридцать шесть мельничьих колес – теперь-то я их сосчитала… Только чтобы молоть муку?

Внезапно раздался громкий звон колокола. Стук в мельничьих постройках прекратился, а немного погодя ворота ближайшего мельничьего дома отворились и женщины с детьми роем высыпали оттуда. На миг мне показалось, будто я попала в самую гущу стайки воробьев. Женщины и девочки – все одинаково одетые в добротные светло-коричневые передники поверх серых юбок и блуз, а на головах – большие черные головные платки. Мальчики же одеты по-разному. На всех, правда, были черные холстяные штаны, но на одних рубашки серые, на других – светло-коричневые, а некоторые – вообще без рубашек, и верхняя часть туловища оголена. Однако же, сколько я ни высматривала, ни одного мужчины так и не увидела. Некоторые из женщин, смеясь и болтая, срывали с себя головные платки и приглаживали волосы. Другие же просто стояли, согнувшись, казалось, от усталости. Девочка с короткими каштановыми, торчащими во все стороны волосами показала язык одному из голопузых мальчишек, но он притворился, будто не видит. А вообще-то, дети не отличались большой живостью и подвижностью, и, когда увидели Вальдраку, болтовня и смех – все прекратилось. Несколько женщин, из тех, что сняли передники, поспешили их снова надеть. Некоторые из тех, кто поближе, присели, поспешно сделав легкий реверанс, и отступили назад, освободив путь повозкам.

«Кто они? Что они делали в больших мельничьих домах? Почему среди них нет ни одного мужчины?»

Я чуть не задохнулась от всех вопросов, которые не могла задать.

Повозки прокатили мимо мельничьих построек и въехали на вымощенный брусчаткой двор среди нескольких домов, что стояли здесь куда дольше других построек. Конюшни под одной общей, точь-в-точь как в Высокогорье, крышей, покрытой дерном, были из крепкой черной осмоленной древесины. Но главное, видно господское, строение оказалось красивым побеленным каменным домом с широченным гранитным крыльцом.

Вальдраку остановил повозку у крыльца и швырнул вожжи мальчику-конюху, выбежавшему на стук колес и копыт по брусчатой мостовой.

– Посади мальчишку в подвал! – приказал Вальдраку Сандору. – Ежели мы запрем его с другими, бед не оберешься. А ты (это было сказано мне) пойдешь со мной!

Мы много часов подряд сидели на неудобном кучерском облучке. Я спустилась на оцепенелых ногах вниз и последовала за ним по гранитным ступенькам вверх. Не успели мы подняться, как выкрашенная в синий цвет дверь распахнулась и оттуда вышла девочка примерно моих лет. И не какой-то там серый воробышек! Наоборот! Сверкающие бирюзового цвета шелковые юбки опускались до земли, а лиф был вышит черными, зелеными и золотыми нитями. Ее черные волосы были откинуты назад и повязаны расшитой жемчугом лентой и из-под нее блестящей и мягкой волной спадали вниз до самой талии. Все на ней сверкало, но с глазами не могло сравниться ничто. Она смотрела на Вальдраку будто на героя или сказочного принца. Или нет. Она смотрела на него как на Бога.

– Добро пожаловать домой, господин! – запыхавшись, выговорила она. Должно быть, она бежала, чтобы успеть открыть ему дверь. И потом присела – глубоко и грациозно. Ее движение было совсем другим, нежели быстрый книксен девочек-воробышков.

– Спасибо, Саша! – поблагодарил ее Вальдраку, ненадолго задержав руку на ее сверкающих волосах. – Все хорошо?

– Да, – ответила она, чудно и смущенно улыбаясь. – Теперь хорошо!

Я не могла глаз отвести. Вальдраку по-прежнему носил вместо пояса тонкую цепь, которой ударил Тависа. Как могла эта маленькая гусыня, стоя там, смотреть на него так, словно он был пуп земли? Словно все было замечательно только потому, что он вернулся?

– Саша, это Дина, – сказал он. – Она поживет здесь некоторое время. Она может занять зеленую горницу. И найди ей несколько платьев, не таких гадких, что на ней сейчас.

В последний миг я вспомнила, что надо опустить взгляд, чтобы ни она, ни он не увидели мои глаза. Но я все равно почувствовала, что она таращится на меня.

– Слушаюсь, господин! – ответила она и снова присела. – Зеленую горницу? Это туда!

Я вошла следом за ней в каменный дом и поднялась наверх по серо-зеленой деревянной лестнице. Она свернула направо в галерею. Пройдя мимо четырех закрытых дверей, она остановилась перед пятой.

– Здесь ты будешь жить, – сказала она, распахнув передо мною дверь.

Я посмотрела… Не знаю, чего я ждала, но во всяком случае не того, что увидела. Я думала о Тависе и подвале, о котором говорил Вальдраку, и мне показалось невероятным, что у меня такая горница, горница, которая была больше общей горницы у нас дома. Стены были блестящие, а обои – шелковые, цвета медной зелени. Тяжелые зеленые бархатные занавеси закрывали доступ вечернему свету, затемняя горницу и придавая ей какой-то замшелый вид. Я медленно переступила порог.

Внезапно меня сильно толкнули в спину. Это случилось так неожиданно, что я споткнулась и упала на четвереньки. Горя злобой, я встала на ноги, повернулась к – девочке, к Саше – или как там ее звали.

– Это еще что? – сердито спросила я, прежде чем подумать об условиях Вальдраку.

– Есть одно, что тебе надобно знать, – сказала она, и голос налился бешенством. – Я не знаю, чего ему от тебя надо. Но тебе нечего и думать, что ты займешь мое место!

Ее место? О чем это она? Я не спросила. Я подумала о Тависе и заставила себя смотреть в пол и молчать. Но хотя я лишь мельком успела увидеть лицо этой девочки, в чувствах ее ошибиться было никак нельзя. Ее темные глаза сверкали, а ее красивое лицо сердечком было бледным как мел от ненависти.

* * *

– Господин сказал, что, когда ты приведешь себя в порядок, тебе надобно спуститься вниз, в Мраморный зал, – сказала кухарка Марте, нерешительно глянув на меня.

Она, ясное дело, не очень понимала, что означало в моем случае «привести в порядок». Вымытая и чистая, да, но что она даст мне надеть? Шелковые юбки, как у Саши, либо что-нибудь попроще?

Сама Марте была опрятно одета в свежевыглаженное черное платье с черным же зашнурованным лифом поверх белой блузы. Накрахмаленная белая повязка стягивала ее каштановые волосы.

Я мерзла, закутанная в тонкую банную простыню, и надеялась, что Марте быстро сообразит, что делать. Чудесно было снова стать чистенькой, но каменный пол в поварне был ледяным, если встать на него голыми влажными ногами.

– Сперва вот это, – сказала она, указывая на стопку нижнего белья. Я неуверенно посмотрела на эту стопку.

Неужто все это? Неужто она думает, что я все это надену на себя только под платье?

Сначала длинные белые чулки, которые поддерживались сверху замысловатым скопищем пуговиц и ленточек. Затем пара маленьких коротких трусов. Потом пара доходящих почти до лодыжек длинных белых панталон с широкими оборками внизу. Три нижние юбки, одна другой пышнее. Не говоря уж о белом корсаже, что зашнуровывался на спине.

Это предстояло сделать Марте.

– Ведь росточка-то ты невысокого, – бормотала она, затягивая шнуры. – Да и с волосами твоими многого не добьешься.

Мои волосы были черными и густыми и, похоже, лучше выглядели бы в лошадиной гриве. Вместо того чтобы красиво спадать на плечи, они торчали во все стороны. Их нельзя было даже заплетать в косы. С тех пор, как местер Маунус сделал в прошлом году все возможное, чтобы я стала похожей на мальчика. Такая усеянная жемчугом лента, как у Саши, подошла бы мне, как золотая корона жабе.

– Погоди немного, – сказала она.

И я так и осталась там без башмаков, в одних чулках, и с голыми плечами и долго мерзла.

Когда Марте в конце концов вернулась, на руке в нее висело полосатое холстяное платье и белая блуза точь-в-точь такая же, как ее собственная.

– Примерь-ка, – сказала она, протягивая мне платье, – когда-то оно было… оно когда-то подходило девочке такой-же, как ты.

Она печально и ласково погладила полосатую ткань.

Что это за девочка, которая некогда носила эту одежду? Дочь Марте? Или, может статься, ее младшая сестра? Довольно трудно было понять, сколько лет Марте. Лицо и руки морщинистые и изнуренные, но у меня появилось ощущение, что суровая жизнь прочертила эти морщины, а совсем не годы. Во всяком случае, из-под повязки не торчали седые волосы.

Я надела блузу и платье поверх всего этого оборчатого белья. Блуза была из красивой мягкой ткани, вся в узеньких зеленых, розовых и серых полосках. Корсаж застегивался на серебряные крючки, напоминавшие цветочки. Платье показалось мне очень красивым.

– Благодарствую, – тихонько вымолвила я. Меня, правда, ни о чем не спрашивали, но поблагодарить, верно, дозволено.

– Тебе к лицу, – сказало она, бережно поправляя рукой шовчик на одном плече.

И мне вдруг показалось, что я необычайно приглянулась Марте…

* * *

Марте проводила меня в Мраморный зал, и я радовалась, что она была со мной. У меня не было ни малейшего желания снова предстать перед Вальдраку. Я помнила, как Саша сказала: «Я не знаю, чего ему от тебя надо». Не знала этого и я, но у меня начинались судороги в животе, когда думала об этом.

В большом мраморном камине горел огонь, а перед ним сидел Вальдраку, уютно откинувшись на спинку мягкого кресла. Он, видно, тоже искупался. Одежду мелкого торговца сменила бархатная куртка, отороченная мехом. На нем были черные короткие штаны и вышитые серые валяные сапоги с острыми носами. Он так переменился, стал незнакомым и важным. Никто не принял бы его ныне за мелкого торговца. Но одно осталось неизменным: тонкая металлическая цепь по-прежнему служила ему вместо пояса.

За его креслом стояла Саша в своем бирюзовом шелковом платье и расчесывала влажные темные волосы своего господина серебряным гребнем. Она кинула на меня единственный испепеляющий взгляд и сделала вид, будто я вообще не существую.

– Подойди, – велел Вальдраку.

Я невольно замешкалась. Лишь моим ногам потребовалось долгое время, чтобы повиноваться, и Марте пришлось легонько подтолкнуть меня в спину.

Вальдраку поднялся и оглядел меня.

– Замечательно, Марте! – сказал он. – Это то, что я хотел!

Марте присела и повернулась, чтобы уйти. Однако же на пороге замедлила шаг.

– Дина еще ничего не ела, господин! – произнесла она. – Мы не успели!

Вальдраку поднял бровь:

– Какая забота! Но тебе, Марте, нечего беспокоиться. Дину накормят, как только она заработает свой ужин.

Заработает? Какую работу он имеет в виду? Вальдраку повернулся ко мне:

– Понимаешь, здесь, в Дракане, мы все вместе трудимся. Большинство из нас работает в поте лица. Здесь нет места бесполезным прожигателям времени. Я, само собой разумеется, мог бы отправить тебя в ткацкую или в кузницу, но мне приходит в голову, что ты принесешь больше пользы по-другому. Саша, не попросишь ли ты Сандора пригласить сюда нашу домашнюю ткачиху?

– Да, господин!

Саша отложила гребень на маленький лакированный столик рядом с креслом. Там стояли остатки вечерней трапезы: обглоданный цыпленок и темно-алое вино на дне бокала. И тут же у меня свело живот. Может, и прежние судороги были от голода, а не от страха.

– Я послал грамоту своему кузену, Драконьему князю, – продолжал Вальдраку. – У него, пожалуй, другие расчеты на тебя, но он человек занятой, и мы не станем ждать от него немедленного ответа. А пока – ты моя! Время здесь может оказаться для тебя весьма благоприятным, вспомни хотя бы ту горницу, где тебя поселили. Никчемность, безделье я караю жестоко, но я щедрый господин для тех, кто мне верно служит. И может статься, я смогу замолвить за тебя доброе словечко моему кузену. С твоей стороны будет умно, коли ты станешь служить мне, Дина! И это пойдет на пользу твоему маленькому высокогорскому дружку, что сидит в подвале.

Для чего все эти уговоры? Чего ему от меня надо? И эти его уговоры показались мне страшнее угроз, на которые он был так падок.

– Ты хочешь что-то сказать, Дина? – Я покачала головой.

– Давай говори! Я разрешаю! – Я откашлялась:

– Для чего я вам, мессир Вальдраку? Никогда в жизни я не подумала бы величать его «господин», словно он был единственным господином в этом мире.

– У тебя есть нечто весьма редкое, у тебя есть несравненное оружие – твои глаза и твой голос, и тот, кто отказывается от этого оружия, не пустив его в ход, тот безнадежный олух.

Оружие? Вот как он это понимает! Матушка называла это «дар», и, хотя я некогда полагала его скорее проклятием, я чувствовала, что права она. Я не спросила, какие виды на меня у Дракана. Я боялась того, что я и сама могу хорошенько их вычислить.

Сандор вошел в зал вместе с одной из девочек-воробышков, по-прежнему одетой в серо-коричневое рабочее платье, но уже без головного платка. То была девочка с торчащими во все стороны каштановыми волосами. Я узнала ее, она показывала язык одному из мальчишек. Она казалась скованной, боязливой и вместе с тем дерзкой.

Сандор толкнул ее, и она присела пред Вальдраку, но присела ровно настолько, чтобы не казаться дерзкой.

– Подойди ближе, детка! – нетерпеливо произнес Вальдраку. – Как тебя зовут?

– Лайса!

Сандор снова толкнул ее локтем, и она пробормотала:

– Господин!

– Дурная слава идет о тебе, Лайса! Дошло до меня, что ты опаздываешь, поешь и небрежна в работе, и ты – всего-навсего ткачиха – не раз нагло вела себя с мастером!

– Я выполняю свою работу… господин!

И снова слово «господин» прозвучало с легким опозданием.

– Ну, это мы еще посмотрим. Покорная ли ты и работящая, или же ты и вправду скандалистка – это мы предоставим, пожалуй, решить Дине.

– Мне?

Слово сорвалось у меня с языка.

– Лайса! Посмотри Дине в глаза.

Так вот что он имел в виду под словом «оружие». Ему надо, чтоб я заставила немного дерзкую и наглую девчонку устыдиться, что она пела во время работы!

Лайса всего лишь смутилась с виду. Она ничуть не подозревала, что ждет ее, стоит мне сделать, как он велит.

Мне хотелось сказать, что дар Пробуждающей Совесть совсем не для того, но мановением руки он остановил меня:

– Вспомни, что я говорил о хороших и дурных слугах, Дина. – Он положил руку на опоясывающую его цепь. – Исполняй свой долг. Я охотнее вознагражу, нежели покараю!

Перед моими глазами возникла спина Тависа, испещренная кровавыми полосами, и я вспомнила, как он плакал в ту ночь.

– Глянь на меня, Лайса! – сказала я, и в моем голосе не было и намека на звучание голоса Пробуждающей Совесть.

Но она все же посмотрела на меня. Она ведь не знала, что лучше этого не делать.

Наши глаза встретились. Ее передернуло, и она быстро отвела взгляд в сторону. Но Вальдраку кивнул Сандору, тот положил свою тяжелую руку на ее затылок так, чтобы она не могла вертеть головой. Ее глаза блуждали из стороны в сторону, а потом она их прищурила.

– Выполняй свой долг, Дина! – тихо произнес Вальдраку, снова перебирая цепь руками.

«Прости меня, Лайса, – подумала я. – Прости. Но если я не сделаю этого, он изобьет цепью Та-виса».

– Глянь на меня, Лайса!

Стоило огромного напряжения сил обрести нужное звучание голоса. Обычно это приходило почти само собой, да только не в этот раз. Я чувствовала, как капли пота выступили у меня на лице и под мышками. Мой голос чуточку дрожал, а таким, как необходимо, не стал вовсе. Однако и этого было достаточно. И картины, и видения запестрели меж нами, картины того, что вспоминала Лайса…

– Иди прямо домой с остатком денег, Лайса, девочка моя…

Мать Лайсы ходила взад-вперед с плачущим и кричащим сосунком – младшим братиком Лайсы…

– Ну разве он не прелесть? – говорили все кругом.

Но она-то в нем ничего прелестного не видела. С одного конца извергал он рев и отрыжку, с другого – нечистоты. Где тут прелесть?

А мать, вечно усталая, не в силах была так много работать, и Лайса ходила постоянно голодная, а все из-за этого маленького грязнули.

– Иди прямо домой…

Но на базаре стояла женщина, которая пекла блины, политые густым золотистым сиропом. Лайса же была голодна, а запах блинов витал в воздухе, так что у нее слюнки текли.

«Только один, – думала Лайса. – Только попробовать».

И вот деньги кончились, а она не купила муку и сало. И тогда ничего другого не оставалось, как только выбросить кошелек и немного поцарапать коленки.

– Они пихнули меня так, что я упала, мама, да и удрали с деньгами!

Но ей все-таки досталась разок пощечина, так как мать была усталая, грязнуля ревел, а ее младшая сестренка хныкала от голода, а блины, будто тяжкий свинцовый ком, лежали в животе Лайсы…

Я закрыла глаза, и поток видений оборвался. Что-то билось и дрожало у меня в голове, и казалось, что меня вот-вот вырвет. Однако же Лайсе было еще хуже. Она рыдала так, словно ее хлестали кнутом, и обещала снова и снова быть послушной. Она-де никогда больше этого делать не станет. И Вальдраку, никакого понятия не имевший о том, что она говорила об украденных блинах и маленьких голодных детях, только улыбался и говорил, что это, дескать, хорошо и она может теперь идти.

Все еще плача, она, пятясь, словно не смея повернуться к нам спиной, вышла из зала. Она сунула руки под передник, и я хорошо знала, что они там делали. Скрытно, под тканью, она сложила указательные пальцы крестом – ведьмин знак, который должен уберечь от дурного глаза. Это ни капельки не помогало против такой, как я, но где ей было это знать!

Я видела, что ныне она куда больше боится меня, чем Вальдраку, и от этого меня тошнило еще хуже. Но что мне делать? Либо она, либо Тавис, а она, что ни говори, рыдала из-за того, что натворила. А коли Вальдраку еще раз ударит цепью Тависа, это будет из-за того, что натворила я.

Вальдраку ласково положил руку мне на голову и погладил мои волосы, мои невероятные волосы. Я охотней согласилась бы на паука в волосах, но не посмела стряхнуть его руку.