«Господин ждет тебя в Мраморном зале!»

То были слова, которые я возненавидела. Всякий раз, когда я их слышала, руки мои леденели, а живот схватывали судороги, превращая его – в маленький комок.

Прошло уже девятнадцать дней после того, как Вальдраку заставил меня испытать мой взгляд на Лайсе. Девятнадцать… я считала их крайне старательно. И в эти девятнадцать дней ежедневно, а порой два или три раза на дню находился тот или иной бедняга, вызвавший недовольство Вальдраку. Тогда меня призывали в Мраморный зал или же в кабинет хозяина, и, покуда Вальдраку жадно взирал на происходящее, я, хочешь не хочешь, заставляла беднягу плакать, мучиться от угрызений совести и молить о милости. Хозяину было одинаково безразлично, стыдились ли они того, что привело их в немилость, или же чего-то совсем другого. Для него важно было видеть, как они раболепствуют, и хнычут, и вымаливают дозволить им уйти. Тогда он улыбался, гладил меня по голове и бахвалился перед Сандором:

– Какие силы! Ну не бесподобно ли! Верно, Сандор? Малышка девчонка, а может одним взглядом принудить взрослых парняг упасть на колени! Поистине редкую птицу мы поймали!

Взрослых парняг теперь бывало не так уж и много. Большей частью приводили детей из ткацкой или из оружейной, которые, как Лайса, «небрежны в работе» или, по мнению Вальдраку, недостаточно расторопны или же недостаточно сильны. Однажды то были две женщины, которые жаловались, что один из станков в ткацкой сломался и на нем опасно работать. А еще как-то вечером – один избитый бродяга, которого Сандор нашел наверху возле оружейной, где несчастный пытался спрятаться в одном из дровяных сараев. Его они обозвали «лазутчиком и предателем», а Вальдраку ударил его той самой проклятой цепью, бил так, что вся спина бродяги была окровавлена. Но хотя он смотрел мне в глаза и слезы сбегали по жестоко изувеченному лицу, он твердил лишь чепуховые стишки и детские считалки. А потом он потерял сознание, так что Сандору пришлось его унести.

Кто на этот раз? Еще один бродяга? Я не спешила попасть в Мраморный зал и узнать, кто это.

– Все же поторопись, детка! Ты ведь знаешь – он ненавидит ждать!

Марте взволнованно подтолкнула меня в спину.

Я кивнула и все же пошла как можно медленней, как только посмела. Само собой, все это было бесполезно – даже иди я целый день по этому дому. Мраморный зал по-прежнему останется на своем месте, а Вальдраку будет сидеть в своем обычном кресле у камина, холодный и вместе с тем преисполненный ожиданий. А тот или иной бедолага, весь дрожа, станет ожидать встречи с прирученной ведьмой – Пробуждающей Совесть. Да, я хорошо знала, как все они меня называли. Даже стражники злобно кидали на меня взгляды, полные отвращения ко мне и восхищения Вальдраку, которому удалось приворожить такое чудовище, – «Ведьмочка господина!».

На этот раз был мальчик, на год или два старше меня. На нем был коричневый кожаный передник и черные рабочие штаны, а больше ничего. Подойдя к нему вплотную, я ощутила запах кузницы, терпкий запах пота, сажи и нагретого металла, а на его обнаженной верхней части тела виднелись черные полоски сажи и крохотные красные рубчики в тех местах, где прижгли его искры из кузнечного горна. Его темные волосы блестели и лоснились от пота, но он стоял прямее других, что были здесь до него.

– Это опасно, – произнес он, не спуская упрямого взгляда с Вальдраку. – Не будь это опасно, почему только нам, ничейным детям, выпадает такая доля? Четыре беды стряслись за последние три недели. Четыре! Один помер, а трое получили тяжкие увечья. Имрик… – Его голос слегка дрогнул. – Имрик никогда не сможет больше ходить по-настоящему.

Он вытянул одну руку вперед, ладонью вверх, но от этого не стал похож на нищего попрошайку, скорее он рассчитывал на удачную сделку или справедливый уговор.

– Я не отлыниваю, – сказал он. – Я охотно учусь ремеслу, и у меня получается. Я могу стать кузнецом, стоит только спросить об этом у мастера кузнечных дел. Но использовать нас так, будто мы ничего не стоим, будто все равно, что в месяц погибает несколько детей… это… это несправедливо, да, и это тоже… это тоже пустая трата сил. Мы достойны лучшего!

Но, коли он думал, что с Вальдраку можно вступить в уговор, он ошибался.

Вальдраку медленно поднялся. Осторожным движением стряхнул он несколько хлебных крошек, оставшихся от завтрака, с рукава своей бархатной куртки. Взглянув на протянутую руку мальчика, он с молниеносной быстротой, так быстро, что глазу почти не уследить, заставил свою цепь просвистеть в воздухе и ударил ладонь мальчугана.

– Я не заключаю сделок с рабами! Мальчик закричал от боли. Он посмотрел на свою руку, где из тонкой вспухшей полоски пробилась тонкая струйка крови. Потом, снова приподняв голову, поглядел на Вальдраку, и на какой-то краткий миг я испугалась, что он попытается его ударить, испугалась не того, что он причинит Вальдраку зло, а того, что станет с ним делать Вальдраку.

Но мальчуган овладел собой. Его глаза сверкали гневом и ненавистью, но он не пытался нанести ответный удар.

– Никакой я не раб! – процедил он и повернулся на пятках, чтоб уйти.

Но даже этого ему не позволили. Сандор преградил ему путь к двери.

– Не спеши, раб! – произнес Вальдраку. – Есть еще кое-что, чему мы вынуждены научить тебя. Покорности! Почитанию Пробуждающей Совесть!

Тут мальчик впервые заметил меня. Его темные глаза быстро оглядели меня и остановились на серебряных пуговицах корсажа. Мне захотелось, чтобы платье было не таким нарядным.

– Слышал о тебе! – сказал он. – Слышал о твоих ведьминых глазах! Но я не боюсь тебя. Мне нечего стыдиться!

Вальдраку улыбнулся медленно и злобно.

– Увидим! – сказал он. – Увидим!

Он был силен с виду, этот мальчик, уже широкоплечий, с могучими руками. Видно было, что через несколько лет он станет рослым мужчиной. И по-человечески он был также силен – сердцем и душой. Но это ему не могло помочь. Никакого оружия против меня у него не было.

Я поймала его взгляд и принудила его встретить мой. И начался поток картин, поток видений.

Повозка мелкого торговца громыхала по проселочной дороге. Ее тянули два мула. За повозкой тащились два босоногих мальчугана. Один, тот, что из кузницы, – сильный и здоровый, другой – поменьше, тщедушный и слабый. Им приходилось порой бежать рысью, чтобы не отстать от повозки.

Тщедушный то и дело всхлипывал. Слезы струились по его щекам.

– Прекрати-ка, Имрик! – сказал старший. – Не так уж все и худо!

Тщедушный заплакал еще горше.

– Нет, но… только у меня сильно болит нога. Тано, ты не можешь… не можешь… Всего-то ведь и надо – попросить прощения!..

– Нет!

Тано был зол и непреклонен.

– Да, но, Тано… если ты… всего-то и надо – попросить прощения. Тогда он наверняка дозволит нам сесть в повозку.

– Нет. Я ведь сказал! Не стану я этого шкурника просить прощения, у этого поганца!

Некоторое время они трусили рысью.

– Тано…

– Что теперь?

– Тано… я истекаю кровью. – Старший остановился:

– Давай-ка погляжу!

Тщедушный показал ему свою рану. Он порезался чем-то, возможно острым камнем, и вся пятка была в крови.

Тано выругался. Хотя он не был еще взрослым, кое-какие крепкие сочные ругательства он знал.

– Ладно, – сердито сказал он. – Я попрошу прощения.

Опустив ногу Имрика, он выпрямился.

– Но настанет день, когда, стало быть, удерем! И это будет скоро.

– Тано, я не посмею!

– Ясное дело, ты пойдешь со мной! – Тано обнял хрупкие плечи Имрика. – Я ведь забочусь о тебе! Разве я не говорил тебе об этом не меньше сотни раз!

– Да!

– Ну ладно! Может, не в моем обычае выполнять то, что обещано?

– Ты выполняешь…

– Ладно, ты увидишь… Говорю снова: я буду заботиться о тебе, приглядывать за тобой!

Мраморный зал медленно вернулся обратно. Я по-прежнему стояла перед мальчиком из кузницы. Теперь я знала – он Тано. Его темные глаза встретились с моими. Но в его глазах не застыли слезы признания своей вины. Он не валялся, скорчившись, на полу и не молил о прощении.

– Ну что, будет этому конец? – резко и нетерпеливо произнес где-то за нами Вальдраку. —

Выполняй свой долг, Дина! Или ты хочешь меня разозлить?

Нет, я не хотела его злить. Я видела, что случилось с Тависом, когда Вальдраку разозлился на меня.

– Глянь на меня, – сказала я Тано.

Теперь я постаралась увидеть то, что было спрятано на дне его памяти.

Воздух в кузнице был горячим, как кипяток, таким горячим, что закололо в легких. В жарком пламени побелело железо, а кузнечные мехи шипели без устали, потому что их приводили в движение не человеческие руки и не люди заставляли подниматься и опускаться огромные молоты, вверх-вниз, вверх-вниз, удар за ударом, в одном и том же ритме, пока эти удары не проникали в твою кровь, и ты слышал ее толчки в своих снах, хлоп – шлеп, хлоп – шлеп, и так без конца, все снова и снова: хлоп – шлеп, хлоп – шлеп. Ни один человек не мог бы работать так же, не зная усталости. Однако же речная вода струилась и не было ей конца, и сила воды приводила в движение и кузнечные мехи, и молоты в оружейной Драконы.

Для тонкой работы, придававшей мечам их конечный вид, нужны были руки кузнецов, их умение и сноровка. Поэтому кузнецов почитали, а за их труд платили. Да и с подмастерьями их обходились по-доброму, как повелось Но с юнцами без роду и племени, с такими как Имрик и Тано, у которых ни отца, ни матери не было, все обстояло совсем иначе. Чтобы таскать железо от горна к наковальне никакого особого умения и ловкости не требуется. Да и не нужно быть особо прилежным, чтобы удержать на месте железо, пока громадные головки молотов бьют и молотят, превращая железо в плос-186 кие заготовки. Нужно только, чтобы имелась кое-какая силенка и голова на плечах, чтобы не взваливать на себя слишком много: в темной оружейной нелегко пробраться от горна к наковальне. А если ты еще высок ростом, надо все время наклонять голову, чтобы ходить под приводным валом и зубчатыми колесами. А уж если ты широк в плечах, слишком толст или же просто неуклюж, машина хватает тебя и разрывает на части, как это случилось с Малле. Да и молот, что кует железо, не очень-то заботится о человеческой коже, о человеческих костях, крови, суставах и обо всем прочем в этом роде. Малле не успел даже вскрикнуть.

Имрик, вообще-то, был не очень силен. Но Тано и Имрик держались вместе, и Тано приглядывал за Имриком. Вплоть до того самого дня, когда…

– Прекрати, – закричал мальчуган.

В тот день, когда Тано пошел напиться из колодца, Имрику пришлось самому нести железо от горна к наковальне. Он проделывал это еще раньше множество раз, ведь Тано не всегда бывал рядом, чтобы помочь ему.

– Оставь меня! Оставь меня в покое! – снова закричал Тано.

Имрик обхватил железо большими клещами и сжал его что есть сил. Он поднял раскаленный добела железный стержень из огня и повернулся, чтобы…

– Ведь это не моя вина! – вскричал Тано. Повернулся, чтобы проскользнуть мимо приводного вала. Но как раз в этот миг…

– Я пытался добраться до него! Пытался! Но это было слишком далеко! – кричал в отчаянии Тано.

Как раз в этот миг клещи разомкнулись, и раскаленное добела железо упало вниз, а Имрику пришлосьотпрыгнуть в сторону, чтобы оно не задело его, но он споткнулся, и его нога…

Я прервалась. Я не хотела видеть до конца, что стряслось с ногой Имрика, когда ее защемило в машине. Тано, уже не прямой и статный, да и ничуть не строптивый, уже не стоял предо мной. Он упал на колени. Слезы струились по его закопченным щекам.

– Ведь я обещал заботиться о нем, – прошептал он. – Я обещал!

Опустив голову, он закрыл глаза руками, словно желая помешать мне снова глядеть на него. Но я стояла тихо, как мышка, и внезапно меня осенило: я поняла, что это был за фургон мелкого торговца и почему Имрик и Тано кончили как ничейные дети в оружейной Драканы. Низкорослый мелкий торговец! Тот, что торговал детьми! Он сказал, что за младшего ему заплатили пятнадцать марок серебром, а двадцать три – за крупного и сильного не по годам.

Словно прочитав мои мысли, Вальдраку вдруг заговорил с Тано.

– Я купил тебя, раб, – прошептал Вальдраку. – Купил и заплатил за тебя! Ты – моя собственность! Мой пес! И знаешь, ты даже не был особо дорогой покупкой. Я отдал намного больше за свою верховую лошадь, чем за тебя. Я отдал гораздо больше за свои сапоги!

Он коснулся носками своих серых расшитых валяных сапог плеч стоявшего на коленях мальчика и, толкнув его, повалил навзничь.

– Ну, теперь ты – сама кротость! Научился почитать господина? Ты теперь послушный раб, раб?

Сначала Тано не отвечал. Вальдраку пришлось еще раз пнуть его носками своих сапог.

– Ну?

– Да, – прошептал Тано. – Простите! Простите! Можем мы теперь снова забраться в повозку?

Вальдраку и Сандор переглянулись.

– Спятил! – пробормотал Сандор. – Малец вовсе ума лишился!

– Неважно, – сказал Вальдраку. – Трудиться у наковальни – большого ума не требуется. Отошли его обратно в оружейную, и так уже несколько часов пропало из-за его строптивости.

Положив руку мне на плечо, он другой рукой ласково взъерошил мои волосы.

– Хорошо, Дина! В какой-то миг мне показалось, будто ты собираешься разочаровать меня, но, разумеется, ты этого не сделала. Ты по-прежнему моя редкая пташка.

Я едва слушала его. Голова болела так ужасно, что мне казалось, я вот-вот рухну, и внезапно меня начало рвать, все снова и снова, до тех пор пока не осталось ничего, кроме горькой желчи. В разгар всей этой беды мелькнул крохотный проблеск утешения: меня вырвало на расшитые сапоги Вальдраку.