МОНАРХИЧЕСКИЙ ВАНДАЛИЗМ

Всесторонне освещая процесс революции, мы полагаем, что справедливость требует наряду с взводимыми на нее обвинениями привести и смягчающие в ее пользу обстоятельства. На этом основании мы даем ниже извлечение из ставшего ныне библиографической редкостью сочинения графа Монталямбэра под заглавием: «Вандализм и католицизм в искусстве», автор коего, пэр Франции, не может, очевидно, быть заподозрен в пристрастии или благосклонности к революции, вследствие чего его свидетельство приобретает еще большую ценность и значение.

— Только во Франции господствует вандализм без меры и без пределов. Оскверняя в течение целых двухсот тридцати лет смешными, а иногда и позорными дополнениями наши древние памятники искусства, вандализм ныне возвращается снова к приемам террора и упивается своей страстью к разрушению. Как бы предчувствуя свой скорый конец, он спешит обрушиться на все, что только попадает под его невежественную руку. Страшно подумать о тех разрушениях, которые творятся им ежедневно.

Некогда переполненная чудными произведениями искусства, наша родина с каждым днем оголяется и становится беднее и пустыннее благодаря чудовищному уничтожению памятников отечественной культуры. Роковой участи подвергаются в одинаковой степени и церкви, и феодальные замки, и стариннейшие городские здания. Страна переживает точно нашествие диких орд, задавшихся целью стереть с ее лица всякий след веками обитавших в ней поколений. Можно подумать, что они стремятся доказать, что весь мир народился только вчера и окончится завтра, — до такой степени усердно они стараются снести с него все, что только способно пережить хоть одно человеческое существование.

Не будем говорить о провинции, — об этих чудных Нимских аренах, превращенных в кавалерийские конюшни, о скотопригонном дворе, устроенном на развалинах Сен-Бертенского аббатства, о Суасонском монастыре, превратившимся в артиллерийский полигон, о комическом и в то же время позорном разрушении знаменитой, описанной Виктором Гюго, Лаонской башни, а обратимся к ужасам, творящимся в самом Париже. Вспомним о руинах Сен-Жермен-Оксерского аббатства, о часовне Клюни и бульварном театре, устроенном под изящнейшими сводами этой одной из красивейших церквей Парижа, о полном разрушении другой, после того как она долгое время служила анатомическим театром. Вспомним о плачевной участи Тюльерийского дворца и о типичном «казенном» здании, возведенном как раз напротив него, этом бесвкуснейшем винегрете из мрамора и позолоты, именуемом Палатой депутатов!

Мон-Сен-Мишель (Mont Saint Michel), Фонтевро (Fontevrault), Сент-Огюстен-Лиможский (Saint Augustin Les Limoges), Клерво (Clairvaux) — все эти гигантские свидетели средневекового усердия и творчества избежали, положим, участи Клюни и Сито (Cluny et Citeaux), но разве их судьба от этого менее опозорена? Не лучше ли было бы бродить на развалинах этих, некогда знаменитых аббатств, служивших приютами тихой скорби и науки, чем видеть их превращенными в постыдные тюрьмы, вертепы преступности и разврата? Церковь св. Клары в Авиньоне, где в страстную пятницу 1328 года Петрарка впервые увидел Лауру, погибла с сотней других, и ее стены теперь служат для красочной фабрики!

Знаменитая церковь Кордельеров-францисканцев, в которой покоились останки красавицы Лауры рядом с прахом храброго Крильона, снесена, и на развалинах ее тоже высится ныне красильня! Ничто даже не напоминает о ее существовании, кроме нескольких кусков фундамента, да уродливой колоны, с почти юмористической надписью, поставленной очевидно на смех каким-то англичанином.

Карл V разрушил в Камбрэ великолепную церковь, чтобы выстроить из ее материала цитадель, которая дала ему затем возможность лишить город его старинных прав и привилегий. В Генте огромная старинная церковь Сен-Павон (S-t Pavon) с монастырем были снесены тем же благочестивым императором, и на их месте тоже устроены укрепления. Людовик XIV проявил такое же неуважение к религии и искусству, когда, отняв у испанской короны Франшконтэ, разрушил в Безансоне величайшую местную святыню, — собор св. Стефана и обратил весь камень на расширение крепости.

В Ажане собор, тоже посвященный св. Стефану, был разрушен во времена империи по той лишь причине, что для его ремонта потребовалась слишком значительная сумма. Только готические колонны алтаря остались нетронутыми, точно немые свидетели вандализма властей. В ограде бывшей церкви устроен ныне рыбный и скотский рынок, а из остатков камня построен театральный зал. В Сен-Марцелино в Дофинэ, распорядились еще проще. Муниципальный совет завладел одной из двух единственных городских церквей и постановил прямо обратить ее под театр, что и было немедленно исполнено.

Благодаря разоблачением Вите (Vitet) всем более или менее известно о разрушении С. Бертепского аббатства в Сен-Омере, но немногие, вероятно, знают, что едва ли не единственной истинной причиной этой вандальской меры то было обстоятельство, что величественное здание бросало слишком густую тень на произраставшие в соседнем саду у одного из видных городских деятелей тюльпаны!

В Моассаке было знаменитое аббатство, славившееся как красотой стиля, так и тем, что оно связано с историей феодальных времен, — посещением одного из французских королей — Филиппа Смелого. Городская дума не постеснялась завладеть монастырем с целью воспользоваться его замечательными готическими колоннами для постройки рынка. Церковь тоже не избежала вандальской руки администрации. Ее фасад, один из любопытнейших памятников средневекового искусства, ни с того ни с сего весь заштукатурили и вдобавок закрасили затем в синюю краску! Внутренние стены были раскрашены в разноцветные колеры еще раньше.

В Перигоре, в Марейле, возвышается замок, принадлежащий старинному дворянскому роду, носящему имя этой же местности. Он представляет собой редкий по своей характерности, памятник феодальных резиденций в XIII и XIV веках. Теперь он совершенно заброшен, приходит с каждым днем в большую ветхость и никому и в голову не приходит позаботиться о его поддержании. Великолепнейшая скульптура на стенах разбивается местными жителями для добывания из нее извести.

Крыши башен провалились, стены рушатся; намеревались даже просто продать на слом и снос все, что еще стояло, но этому воспротивился сам город, заявивший, что уничтожение подобных «украшений местности» нежелательно. Редкая аномалия с повсеместной практикой городов, делающая честь местному муниципальному совету.

По соседству, в Бурдейле, имеется замок с высокой башней, видной на две мили кругом и воспетой некогда Брантомом. Владелец, господин Жюмильяк продал его за каких-то шесть тысяч франков! Невдалеке на живописных берегах Дордони возвышаются на скалах величественные руины замка Кастельно, принадлежавшего целые века фамилии Комон Ля Форс. Нынешний герцог пытался сбыть их за шестьсот франков на снос, но, к крайнему его сожалению и к чести уважающих эту развалину местных жителей, покупателя на них не нашлось.

В Анжу — замок Посе, известный в истории этой провинции по странным привилегиям, которыми якобы пользовались в средние века его владельцы, теперь необитаем и представляет хозяйственные службы при соседней ферме.

На берегах Лоары, между Сомюром и Кондомом доныне возвышается знаменитый в средние века замок Монсоро, где, между прочим, был в 1579 году убит бывшим владельцем Бюсси д'Амбуаз. Чистейший экземпляр архитектуры эпохи Возрождения (ренессанс), он избежал даже ужасов вандализма времен революции, но не мог спастись от вандализма своего собственного владельца, который продал его местным крестьянам, не замедлившим довести его до полного разрушения.

Каплица, в которой Дюгесклен был посвящен в рыцари, обращена теперь в прачечную. Возле Ажана владелец замка, служившего некогда резиденцией королевы Анны Австрийской, обратил его, попросту, в загородный кабачок.

В Анжу, в местечке Кюно, есть церковь, сооружение которой приписывается преданием еще королю Дагобэру. Старинные своды достались в руки какому-то Дюпюи из Сомюра, который и превратил их в сарай для хвороста, уничтожив последние редчайшие расписные стекла в окнах.

В Перигоре есть старинный монастырь — Кадуэн, основанный, как говорят, еще св. Бернардом, — чудо архитектуры, скульптуры и живописи. От него остались доныне церковь и еще одно здание, которые превращены в обыкновенный свиной хлев.

В Тулузе не только не пощадили ничего, а даже как будто нарочно выбирали наиболее интересные памятники прошлого, чтобы или их уничтожать, или дать им самое низменное назначение. Церковь францисканцев, возведенная в XIV веке и известная своими фресками и барельефами, изделия ученика Микельанджело, Башелье, одного из лучших скульпторов эпохи Возрождения, с картинами Антония Ривальца и гробницей президента парламента Дюранти, а главное — со своим склепом, имевшим удивительное свойство сохранять тела покойников нетленными, — эта церковь разграблена дочиста и обращена в сарай для фуража. Окна теперь все замурованы, а подземелье, в котором много лет показывалось тело красавицы Паулы, славившейся при Франциске I, просто засыпано. Доминиканская или Яковитская церковь, высокие своды которой воспеваются во всех старинных описаниях Тулузы, нынче совершенно недоступна. Она передана в артиллерийское ведомство, которое устроило внизу — конюшни, а вверху — склады сена и казармы для солдат. Одна лишь церковь Августинцев, третий стариннейший памятник Тулузы, имела лучшую участь — ее обратили в музей.

Духовенство, как это ни странно, обыкновенно вполне равнодушно к памятникам Возрождения и вообще к христианскому элементу в искусстве. Это, конечно, прямое доказательство его полного невежества в этом важном вопросе.

Долгий ряд преследований и испытаний, перенесенных во Францию католицизмом, естественно не мог не отвлечь внимание прежних служителей церкви от этой задачи. Со времени же умиротворения церкви число священников всюду слишком недостаточно, чтобы последние могли, не забывая о свой пастве, посвящать достаточно времени на изучение памятников старины. Они являются, впрочем, лишь наследниками трехвековых заблуждений, в которых виновны скорее их предшественники. Последние же, действительно, с каким-то особым удивительным усердием уничтожали все, что только являлось памятником славного культа, служителями которого они были.

Не сохранилось бы наверное ни одного из наших готических соборов, если бы только эти гиганты поддавались легче разрушению; о целях духовенства можно судить по разным фасадам и деталям, которые им все же удалось преобразить по своему вкусу. От их руки, например, пали дивные массивные ограды, отделяющие алтари от прихожан, замененные ныне какими-то решетками из дутого железа. Не удовлетворяясь захватом и переименованием, а часто даже и переделкой античных статуй, они в течение всего XVIII века ухитрялись в древней литургии заменять величественную и вместе с тем простую речь первоначальной Церкви — новой латынью, в которой так и слышатся отголоски языка Горация и Катулла, явно нарушающие величественную простоту христианских традиций первых веков.

Остатки старины уничтожались вообще беспощадно и особенно пострадали в этом отношении готические окна с цветными стеклами. Накладывались руки даже на высоко уходящие в небо готические стрелы, аллегорически возносившие к престолу Всевышнего звуки упраздненных церковных напевов. После таких подвигов не оставалось ничего другого, как терпеливо ожидать момента, когда революция хлынет могучей волной воскресшего язычества и, отправив духовных на эшафоты, не обратит их церкви и соборы в храмы богини Разума.

Эпоха реставрации, на которую само ее наименование, казалось, налагало специальную миссию возобновить и сохранить памятники прошлого, была, как раз наоборот, временем самого жестокого их разрушения.

Систематическая беспечность в этом отношении, царившая в 1816 г. до тридцатых годов XIX столетия, выражается лучше всего в указе, по которому богатейшее хранилище исторических памятников, каким являлся Мало-Августинский музей, было расформировано и попросту разграблено, под предлогом возврата его сокровищ, по принадлежности, их бывшим владельцам, большинства которых не было уже в живых, а остальные сами не знали, что им делать с возвращаемым им историческим наследием.

Кто бы мог поверить, что при столь религиозно-нравственном правительстве муниципальный совет г. Анжера под председательством депутата крайней правой устроит театральный зал из готической церкви св. Петра, а церковь св. Кесаря в Арле, одна из древнейших во всей Франции, превратится без малейших возражений со стороны властей прямо в непотребное место?!

Кто предположил бы, что с возвращением престола истинно-католическим королям, ничего не будет предпринято для очищения от военного постоя великолепного папского дворца в Авиньоне?

Замечательная Клервоская церковь XII-го столетия, по размерам равнявшаяся собору Парижской Богоматери, заложенная самим св. Бернардом, и под сводами которой, рядом с его нетленными останками, покоились прахи стольких королей, принцев и священнослужителей и даже сердце дочери св. Людовика — Изабеллы, — церковь, уцелевшая во времена революции и империи, была разрушена в первый же год реставрации. От нее не осталось камня на камне, и даже не была пощажена могила св. Бернарда. И все это лишь для того, чтобы устроить двор во дворе тюрьмы, в которую был обращен древний монастырь.

Нашелся такой реставрационный префект, который продал на весь архив этого упраздненного монастыря, доставивший 700 фунтов оберточной бумаги. Остатки этого архива и сейчас еще валяются на чердаках, и я сам, с краскою стыда в лице, попирал ногами эти бумаги, в числе которых случайно подобрал одну, оказавшуюся не более не менее как метрикой папы Урбана IV, уроженца этого же Труа, где его отец был сапожником. Тот же префект сровнял с землей руины дворца бывших графов Шампанских, этой поэтической династии разных Тибо и Генрихов-Широких, под тем лишь предлогом, что он якобы препятствовал проведению спроектированной им окружной дороги! Той же участи подверглись и воздвигнутые при короле Франциске I-м Яковитские и Бефросские городские ворота.

Другой префект в департаменте Эры и Лоары без всякого стеснения украсил часовню в своем поместье старинными расписными стеклами из окон Шартрского собора. Не подлежит сомнению, что во всей Франции нет департамента, где бы реставрация в каких-нибудь пятнадцать лет не ознаменовала себя большим числом всевозможных разрушений, чем вся революция и империя, если и не всегда по распоряжению правительства, то во всяком случае перед его глазами и без малейших с его стороны препятствий.

Еще недавно в Перпиньяне из старинных пергаментов вырезали кружки на банки с вареньем, а в Шомоне беспощадно распродали на вес почти весь городской архив.

Знаменитая, по смелости постройки св. Иоанновская церковь в Дижоне, через которую перекинут во всю ширину удивительный свод, и которую пощадили даже в XVIII столетии, теперь превращена в бондарную мастерскую и постыдно обезображена; в ней обрубили хоры, точно сухую ветку на дереве, и поставили во всю ширину здания какую-то глупейшую перегородку.

В Пуатье страсть к разрушению дошла до того, что главному строительному инспектору Вите пришлось выдержать с городским муниципалитетом целую войну, чтобы спасти от сноса самый старинный городской памятник VI или VII века, часовню св. Иоанна. Эта святыня оказалась, к несчастью, между мостом и городским базаром, и хотя этот редчайший остаток франкской архитектуры вовсе не мешал подвозу на рынок телят, кур и гусей, но отцы города, из желания спрямить улицу, хотели во что бы то ни стало его истребить так же, как они уже стерли с лица земли все старинные укрепления и средневековые городские ворота.

В Валансьене сейчас разрушают последнюю из древних готических аркад, напоминавших величие и славу этого города, когда он еще разделял с Монсом честь быть центром области славного рода графов Гэйно, царствовавших во время крестовых походов в Константинополе. Здесь же разрушили недавно и большую часть старинной богадельни, построенной еще в 1431 г.

Особенно удивительна интенсивность вандализма в бывших провинциях испанских Нидерландов, которые некогда могли гордиться богатством и численностью своих произведений готического искусства. Здесь дело доходило до того, что разрушали знаменитейшие соборы с исключительной целью устроить городские площади. Такая участь постигла соборы: св. Доната в Брюгге, св. Ламберта в Льеже и Пресвятой Богоматери в Камбрэ. Городские советы сносили красивейшие в Западной Европе развалины просто под предлогом доставить труд безработным, как это было в С.-Омере с руинами С.-Бертенского аббатства.

Приведем наудачу еще несколько фактов из длинного ряда этого специального фабрично-церковного вандализма, результата не только невежества, но нередко и стяжательства со стороны представителей духовенства.

Из церкви в Эперне увезли для часовни в доме викарного епископа несколько тонн старинных стекол; великолепнейшее распятие слоновой кости из церкви св. Иакова в Реймсе было прямо продано ее настоятелем какому-то антиквару, а стариннейшую во всей Шампаньи Шатильонскую церковь продали под фабрику всего за 4.000 франков. В Амьене из местного собора продали три прекрасных очень старинных и любопытных картины на дереве для уплаты за штукатурку и побелку одного из приделов. Другие такие же служат дверками в курятнике у одного из аббатов. Ничто не ускользает от этого систематического вандализма, но что является его обычной и притом самой излюбленной жертвой, это — старинные купели, к которым почему-то коллекционеры-англичане проявляют особенный интерес.

В Ляжери, близ Реймса, местный священник распорядился попросту разбить все купели романского стиля и заменил их современными, весьма сомнительного вкуса. Такая же участь постигла старинные купели и во всех почти церквах на севере и на востоке Франции, их везде перебили или забросили в темные углы и поставили на их место новую, часто самую безвкусную посуду.

В одной из церквей, близ Пуатье, разрушили редчайшую купель для крещения — «погружением», не применяемом более, как известно, в католицизме.

Наконец, в Сен-Гильхеме, между Монпелье и Лодэвой, имеется старинная церковь, построенная, по преданию, Карлом Великим, престол в которую пожертвовал папа Григорий VII.

Местный священник, ничтоже сумняшеся, не постеснялся выбросить эту редкость и заменить ее новым деревянным крашеным алтарем, не соображая, очевидно, что он этим оскорбляет двух величайших столпов средневекового католицизма.

Заклеймив таким образом современный вандализм, еще более гибельный, чем вандализм революционный, автор заканчивает следующими красноречивыми строками.

— Роскошь — одна из благороднейших потребностей человечества, а между тем с каждым днем ей служат в современном обществе все менее и менее. Я представляю себе, какого презрения исполнился бы к нам любой из наших якобы варварских предков XV или XVI века, если бы, восстав из гроба, сравнил современную Францию с той, которую он нам оставил. Если бы он сравнил свою старую, всю усеянную бесчисленными, замечательными по своей красоте и чистоте стиля, произведениями искусства, страну с настоящей, поверхность которой с каждым днем становится все глаже и однообразнее; тогдашние города с их видневшимися издалека колокольнями, укреплениями и величественными воротами — с современными новыми кварталами, отчеканенными по одному штампу? Если бы он окинул взором бесформенные массы наших мануфактур и заводов с возвышающимися среди них унылыми фабричными трубами, то ему пришли бы на память старинные замки и аббатства, рассеянные по холмам и долинам его родины, церкви и каплицы, переполненные произведениями живописи и скульптуры, отличавшимися оригинальностью своего стиля? Что сказал бы он нам тогда?…

Оставим же все хоть, по крайней мере, в том виде, в каком оно теперь. Мир уже достаточно обезображен. Постараемся сохранить хоть те редкие памятники его былой красоты, которые уцелели до наших дней… и ополчимся против вандализма, не дадим ему более вырывать с корнем памятников нашего прошлого, насажденных могучей рукой наших предков.