Именно так можно охарактеризовать первые недели войны на полуострове. Наш гарнизон все 164 дня обороны жил под жестоким огнем. Но в первые дни и недели — не только под огнем: в огне, в дыму, в пожарах, еще не успев все спрятать под землю.

В те дни сразу обнаружилось коварство маннергеймовской военщины, нарушившей мирный договор в час его заключения.

Финское правительство, по договоренности с Советским Союзом, определило срок аренды Ханко на 30 лет. Смысл создания базы был ясно зафиксирован в договоре: оборона от агрессии входа в Финский залив. С таким расчетом строилась и береговая артиллерия, и вся база: против угрозы с северо-запада, запада и юго-запада, то есть против угрозы с моря. Все наши сухопутные сооружения носили ясно выраженный оборонительный характер.

В каком же положении оказалась база?

Границы арендованной территории определены явно не в нашу пользу. Площадь базы — 115 квадратных километров при протяженности от перешейка до западной оконечности 22 километра. Артиллерия того времени, даже полевая, имела дальность огня порядка 22–25 километров. Значит, на арендованной территории не было ни одного квадратного метра, недосягаемого для артиллерийского снаряда. Финское правительство, передав нам полуостров, тотчас окружило его своими артиллерийскими батареями с востока, с северо-востока и с севера. А если учесть, что оба финских броненосца береговой обороны «Вяйнемяйнен» и «Ильмаринен», имевших на вооружении 254-миллиметровые пушки, находились западнее Ханко, то получалось, что база — не только в артиллерийском окружении, но и под перекрестным огнем береговых и корабельных орудий. Так оно и случилось в первые же недели войны.

Но не только артиллерия била по Ханко. Начиная с 26 июня по островам, по нашим гарнизонам били несколько десятков минометов — германскими минами калибра 81 миллиметр. Готовясь к войне против СССР, маннергеймовская Финляндия получила от гитлеровской Германии много современного оружия и боеприпасов.

Таким образом, сдавая нам полуостров в аренду, маннергеймовцы старались сделать все от них зависящее, чтобы свести на нет возможности базы в обороне устья Финского залива. А мы не отстояли нужных для обороны географических границ, не позаботились заранее о более выгодных рубежах.

Оперативное значение будущей базы на Гангуте было настолько велико, что даже в стратегическом плане «Барбаросса» она нашла свое место. В этом плане было сказано, что военно-морскую базу на Ханко должны уничтожить финские вооруженные силы.

На самом деле Гангут военно-морской базой в полном смысле не стал. Оперативно подчиненный нам дивизион подводных лодок забрали из базы накануне войны. На второй день войны отозвали 81-ю эскадрилью гидросамолетов МБР-2, кроме одного звена. В течение первого месяца войны ушли из базы и последние шесть торпедных катеров бригады Черокова.

На аэродроме Ханко находилась только 4-я эскадрилья капитана Л. Г. Белоусова, хотя оставался у нас и штаб 13-го истребительного авиационного полка. В первый же день войны две эскадрильи 13-го полка были размещены на аэродроме Лаксберг для защиты Таллина, как главной базы флота, а половина эскадрильи капитана Леоновича прилетела к нам вечером 24 июня, накануне бомбежки аэродромов Турку.

Вернусь к артиллерийскому окружению базы. В первые дни войны превосходство противника в артиллерии не сказывалось: противник постепенно вводил в действие свои батареи. Он начал с систематических обстрелов города, порта, полосы обороны 8-й стрелковой бригады и островов. 26 июня он впервые обстрелял наш сухопутный аэродром. Вскоре все батареи врага открыли огонь и вся наша территория оказалась под обстрелом.

Как потом выяснилось, противник с разных направлений использовал против гарнизона Ханко 31 батарею калибра от 76 до 203 миллиметров против наших 17 батарей калибра от 76 до 305 миллиметров. Кроме того, против нас в течение двух с лишним месяцев, до дня гибели одного из финских броненосцев, действовали 254-миллиметровые орудия «Ильмаринена» и «Вяйнемяйнена». Таково соотношение артиллерии противника и базы.

27 июня после кровопролитных боев окруженный с суши гарнизон Либавы вынужден был оставить город. 29 июня финские войска начали наступление на Ленинград на Карельском перешейке. 30 июня гитлеровцы вышли на рубеж реки Даугава и 1 июля заняли Ригу. Балтийский флот потерял две важные военно-морские базы. Как быстро наступают немцы. Неужели наши войска не смогут их остановить?.. Мы надеялись, ждали, верили: скоро их там остановят. А пока надо здесь, на полуострове, сделать все, что в наших силах, укреплять каждую пядь, всюду, где только можно, наносить врагу урон, оттягивать его силы на себя, сковывать его действия на Балтике, в Финском заливе. Мы считали, что теперь, после потери Либавы и Риги, значение нашей передовой военно-морской базы, позволяющей подводным лодкам действовать в Балтийском море, возрастет. Ведь и запас торпед на наших складах значительный, есть чем воевать, было бы кому нести эти торпеды в бой!..

Уже в те дни я почувствовал, как хорошо подобран гарнизон базы, какими замечательными людьми выпало мне счастье командовать. Всего месяц я находился на полуострове, не всех еще хорошо знал, но в бою люди познавались быстро. Сразу же проявились высокие боевые качества дивизионов береговой артиллерии капитана Гранина и капитана Кудряшова и отличная выучка, боеспособность частей бригады полковника Симоняка, обладавших бесценным опытом войны на финском фронте.

Под огнем противника гарнизон еще более энергично продолжал строить оборону. Саперы подразделения 8-й бригады заминировали весь передний край на перешейке и островах, установили великое множество управляемых фугасов и фугасов натяжного действия — в этом они были большими умельцами и выдумщиками. Война с финнами научила их усложнению минных полей, пользованию ловушками, сюрпризами.

Минированию, как это ни странно звучит, помогли пожары, повсеместно возникшие от вражеских зажигательных снарядов. Дело в том, что неожиданным союзником саперов в те дни стал ветер. Западный ветер, который гнал на противника дым от горящего леса. Противник старался обнажить нашу оборону, выжечь лес. Конечно, пожары надо было тушить, и их тушили. Но, зажигая дымовые шашки на пожарищах, саперы создавали такую плотную дымовую завесу над передним краем, что противник не мог следить за местом установки минных полей.

Мы постарались в эти дни все укрыть под землей — все пушки, все автомашины, весь боезапас, вывезти из города и рассредоточить все наше имущество. Строить, закапываться — это стало боевой задачей дня, хотя для этого нам не хватало материалов.

27 июня вернулся из Таллина начальник нашего штаба, вызванный туда в штаб флота. Он привез распоряжение заместителя Народного комиссара Военно-Морского Флота СССР Ивана Степановича Исакова прекратить капитальное строительство. Это значительно усиливало базу. Освобождались инженерные и строительные батальоны, личный состав которых мы могли теперь полностью использовать для обороны. Кроме того, прекратив строительство капитальное, мы могли использовать для текущих нужд обороны все строительные материалы, технику, людей, расформировать строительные организации и в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета от 22 июня провести и на Ханко мобилизацию.

Для перевода частей береговой и противовоздушной обороны на штаты военного времени нам требовалось пополнение — почти тысяча человек. Из Таллина нам прислали только триста запасных. Остальных мы могли теперь мобилизовать у себя, призвав на военную службу рабочих и специалистов расформированных строительных организаций. Это позволило нам значительно усилить инженерные части самой базы и стрелковой бригады. Всех, кого мы не могли использовать на полуострове, надо было вывозить в Таллин вместе с теми семьями, которые мы еще не успели отправить.

В течение ближайших дней мы в основном закончили эвакуацию. Повторяю: в основном, потому что позже нашлась еще не одна семья, тайком оставшаяся на полуострове.

Мы использовали любую оказию, любую посудину, приходящую к нам из Таллина или Кронштадта, — ни одно судно не уходило в обратный рейс не загруженным До предела. Эвакуация семей военнослужащих и людей, работавших на полуострове по вольному найму, прошла благополучно — без потерь.

В городе еще находился наш военно-морской госпиталь.

25 июня, в час нашего первого артиллерийского налета на наблюдательные вышки противника, полковник Симоняк быстро вывел свой госпиталь в лес, в расположение бригады. Правильно поступил Николай Павлович, он обеспечил медикам бригады условия для успешной борьбы за жизнь раненых бойцов.

А вот наш госпиталь, размещенный в зданиях бывшей финской гимназии, некуда было выводить.

После первого же обстрела города госпиталь принял раненых. Обстрелы с каждым днем становились все продолжительнее и ожесточеннее — до четырех тысяч снарядов и мин ежедневно падало на полуостров. Раненый человек уже душевно травмирован, при повторном обстреле нервы не выдерживают, он начинает метаться, искать укрытия. Да и врачи, зная, что над головой только потолок да крыша, не могут спокойно работать, они тоже не железные. Что-то надо было придумать. Но что? Как укрыть, защитить такое большое учреждение, как базовый госпиталь?..

Начальник медико-санитарной службы базы военврач 2 ранга Матвей Григорьевич Ройтман и начальник военно-морского госпиталя военврач 2 ранга Юрий Всеволодович Лукин в один голос требовали: укройте раненых и врачей.

26 июня в обширном дворе госпиталя стали рыть траншеи и строить землянки. Но это не выход, даже не полумера, а лишь слабенькая надежда на защиту.

Доктор Лукин и наш хирург Аркадий Сергеевич Коровин попросили отдать им небольшое здание, в котором до войны жил генерал-майор Елисеев, для хирургического отделения. В подвалах этого дома А. С. Коровин устроил операционную и отделение на 35 коек. Вот пока и все, что удалось в первые дни сделать для госпиталя. Мало, очень мало, но на другое еще не было сил.

В те же июньские дни противник начал боевую разведку наших флангов. 26 июня небольшой десант направился к Хорсену. Защитники острова отбили десант. Противник открыл по Хорсену жестокий огонь из орудий и минометов. Обстрел продолжался три дня.

Хорсен горел. Лето было очень жаркое, сухое, и, естественно, почти весь остров был в огне. Надо или усилить гарнизон острова, чтобы его защитники могли и пожары в лесу гасить и отражать повторные атаки, или, лучше, вывести взвод 270-го стрелкового полка с Хорсена, переправить его на соседний Меден, где наша самая северная зенитная батарея с прожектором нуждалась в крепкой противодесантной обороне?..

28 июня наша воздушная разведка установила, что в районе Вестервик на полуострове Подваландет сосредоточена сильная группа зенитной артиллерии. Мы предполагали, что там накапливаются войска для десанта.

Обдумывая положение, я рассуждал так: если противник решит снова атаковать Хорсен, взвод стрелков его не удержит. Для защиты острова нужна даже не рота, а батальон. Но если из района Вестервик планируется серьезный десант, то вероятнее всего, его цель не Хорсен, а наш морской аэродром и пляж между мысами Крокудд и Копнесудд. Тогда лучше этот батальон иметь не на острове, а там, на материке, на наиболее вероятном месте высадки противника.

Я решил снять с Хорсена взвод и передать его гарнизону острова Меден. Это было моей ошибкой, понятой только несколько дней спустя.

29 июня мы ушли с Хорсена. Вечером его занял противник. Отмечу сразу: то был единственный в обороне Гангута случай, когда мы на короткое время отдали часть своей территории.

Ночью несколько солдат противника, переодетых в красноармейскую форму, пытались проникнуть в глубину обороны на нашем левом фланге — в районе Согарс. Их обнаружили и отогнали.

В эти же дни стал активно и успешно действовать наш 30-й артиллерийский дивизион и его командир Сергей Федорович Кудряшов.

Я не знал раньше Сергея Федоровича, хотя он тоже служил в Кронштадте на морских фортах, — не доводилось с ним встречаться. В мирное время оцениваешь командира и по его личным качествам, и по результатам его труда — по боевой и политической подготовке воинской части, дисциплинированности его подчиненных, по состоянию боевой техники и другим показателям. В военное время основное мерило — боевая готовность, поведение в бою и конечный результат боя. Кудряшов и его заместитель по политической части Николай Никандрович Носов, оба — уверенные в себе и в своих подчиненных командиры, в обстановке боя доказали, что прежде всего они оба на месте. И что я больше всего ценю в людях, Кудряшов был командиром самостоятельным, действовал с инициативой и тактически грамотно.

С первых дней войны 30-й дивизион оказался в гуще событий. Огнем его батарей были сбиты вышки финнов на нашем правом фланге и главная из них — на острове Юссааре. Этот несомненный успех артиллеристов Кудряшова, равно как и артиллеристов Гранина, а также 8-й бригады, дал в наши руки инициативу в бою, позволил на первых порах ослепить противника, что, конечно, сказалось на дальнейшем ходе событий.

В конце июня финны стали из пулеметов и минометов обстреливать с острова Вальтерхольм нашу батарею на острове Хесте-Бюссе. Кудряшов приказал открыть по Вальтерхольму артиллерийский огонь и выгнать противника с острова. Он добился своего. Противник перешел на более далекий остров Хесте. Это улучшило положение 130-миллиметровой батареи капитана Колина.

Так закончился июнь. Мы чувствовали, что это лишь начало, слабое прощупывание перед штурмом. Основной удар противник готовил на перешейке, в районе Лаппвика.

1 июля в 2 часа ночи две роты солдат с финской стороны при поддержке артиллерийских орудий и минометов пытались прорвать передний край нашей обороны на правом фланге возле станции Лаппвика. В этом месте находился узел обеих дорог, ведущих в глубь полуострова, — шоссе и железной дороги.

Батареи 343-го артиллерийского полка бригады и нашего 30-го дивизиона своевременно поставили заградительный огонь. Прорвать нашу оборону противнику не удалось. Оставив у проволоки убитыми не менее сорока солдат и офицеров, он вернулся на исходные позиции.

Командир 335-го стрелкового полка майор Никаноров благодарил артиллеристов 30-го дивизиона за быструю и точную стрельбу. Отличилась батарея соток на острове Лонгшер, ею командовал Николай Данилович Руденко, отличный артиллерист, сын черноморского моряка, участника гражданской войны, замученного гайдамаками.

В нашей гангутской газете была напечатана статья об этой батарее и ее командире. Газета привела письмо армейского командира морским артиллеристам. Никаноров писал: «В бою с врагами вы оказали нам неоценимую помощь. Вашим точным артиллерийским огнем противник был отброшен и понес тяжелые потери. Спасибо, товарищи артиллеристы, за поддержку, мы уверены, что ваша батарея и в дальнейшем окажет нам свою умелую помощь в уничтожении подлого врага».

К слову, газета нашей базы «Боевая вахта», позже переименованная в «Красный Гангут», регулярно печатала такие статьи и заметки о боевых успехах бойцов и командиров, о взаимодействии разных родов оружия, о героизме гангутцев, что помогало в ту тяжкую для нашей Родины пору сплачивать и укреплять гарнизон.

В том бою первой ночи июля отличились красноармейцы Петр Сокур и Николай Андриенко из 4-й роты лейтенанта И. П. Хорькова, правофланговой роты в батальоне капитана Я. С. Сукача. Находясь в секрете у проволочного заграждения, Сокур и Андриенко первые обнаружили наступающего противника. Открыли из винтовок огонь. Атакующие, не обращая на наш секрет внимания, бросились к проволоке, разрезали ее и устремились в глубь нашей обороны. Сокур и Андриенко остались в тылу. Когда наступающие были отброшены, оба бойца продолжали вести по ним огонь, забрасывать их гранатами и, как они потом с гордостью говорили, держать в своем окопе вдвоем круговую оборону. Сокур и Андриенко сумели взять пятерых пленных: четверых солдат и одного офицера. Один из солдат был ранен в ноги. Офицер, увидев, что в окопе только двое, пытался бежать, но был убит.

Немного позднее финны затеяли десант на наш остров Крокан. Несколько лодок с десантниками подошли к острову, зацепились за него, но совместными действиями стрелкового отделения из 3-го батальона 335-го полка и команды поста СНИС десант был сброшен в море.

Часа через два или три после успешного завершения боя в районе Лаппвика и отражения атаки на острове Крокан я приехал в батальон Якова Сидоровича Сукача.

Группа бойцов и командиров окружила возле командного пункта пленных. Здесь же на командном пункте находились командир бригады Симоняк и командир полка Никаноров.

Ничего нового я не узнал: донесение об итогах боя, присланное бригадой, было обстоятельным и точным. Но меня удивило, что перед нашим передним краем появился шюцкоровский добровольческий батальон. Не ошиблась ли наша войсковая разведка, не приняла ли финских шведов за немцев?

Шюцкоровцы этого батальона носили стальные шлемы, их форма отличалась от обычной финской. Я был склонен думать, что так оно и есть.

Внимательно рассмотрев трупы, оставленные противником перед проволочной сетью в три кола на переднем крае, мы увидели, что часть убитых одета в красноармейскую форму. Наших потерь в том бою не было. Значит, противник, и уже не впервые, практикует такие приемы войны — переодевает своих солдат в нашу форму.

Я приказал полковнику Симоняку допросить пленных, поточнее установить, какие части находятся перед нашим передним краем, и доложить мне.

В тот день на всей сухопутной границе началось снайперское движение, сыгравшее в обороне Гангута большую роль. Лучшие стрелки бригады и пограничники, оставшиеся в обороне на сухопутном участке, обзавелись снайперскими винтовками с оптическими прицелами; то и дело меняя позиции, они скрытно и успешно охотились за солдатами и офицерами противника. Первого июля снайперы сбили 22 финских автоматчика, двадцать две «кукушки» — красноармейцы 8-й бригады помнили этих «кукушек» по боям в лесах и снегах Карельского перешейка в финскую войну. Снайперское движение распространилось и на острова. У нас в гарнизоне вскоре появились прославленные стрелки, такие, как Григорий Исаков, имевший на своем счету к осени уже 118 уничтоженных врагов. Но об этом речь впереди.

Вечером я снова приехал на командный пункт бригады. Полковник Симоняк доложил о результатах опроса пленных. Батальон укомплектован добровольцами из финских шведов-шюцкоровцев. Его численный состав — тысяча человек. Он находится в боевом охранении. Правее расположен батальон 55-го пехотного полка финнов.

Пленные сообщили, что против нас сформирована «Особая группа Ханко». Ее состава они не знают.

Начало проясняться наше положение на перешейке. Никаких других данных мы пока не имели. Наш гарнизон находился далеко от фронта, и все разведывательные данные мы должны были добывать самостоятельно.

Каковы же силы финнов на островах? Где немецкие части, высадившиеся в порты Ботнического залива? Этого мы пока не знали.

Следующей ночью я поехал на батарею старшего лейтенанта Брагина, проверил, как выполнено приказание о постройке блиндажей для личного состава и об укреплении орудийных двориков. Возвращаясь на автомашине в город, я по какой-то причине остановился в лесу на окраине. На моих часах было около двух.

Ночь, светло. Вдруг метрах в пятистах со страшным грохотом и огненной вспышкой рухнул и разлетелся двухэтажный дом — первый этаж был каменный, второй деревянный. Стоял дом, и на его месте возникло огромное облако дыма, с неба падают камни, песок, доски, бревна. Только спустя мгновение до меня дошел свист пролетевшего снаряда.

Снаряды продолжали падать, удаляясь все глубже в город. Взлетел второй дом, загорелся третий, четвертый — за какие-нибудь пятнадцать минут взорвалось не менее тридцати-сорока снарядов крупного калибра.

Когда стрельба кончилась, полуоглушенный, я добрался наконец в наш подвал.

Расскин, Максимов и я долго гадали: кто же мог стрелять по Ханко с запада? Похоже на бывшую русскую батарею на острове Эрэ, ее калибр — 305 миллиметров. Надо точнее определить калибр снарядов, которыми обстреливали город.

Коменданту города я приказал срочно организовать сбор осколков, и вскоре на столе передо мной лежали несколько длинных, как ножи, зазубренных кусков металла и одно дно от разорвавшегося снаряда. На этом дне мы разглядели клеймо с якорем и цифрой — 254.

Все прояснилось: стрелял один из двух финских броненосцев береговой обороны. Только на них установлены такого калибра шведские двухорудийные башни завода «Бофорс».

Так обозначился серьезный противник и на западном направлении.

Что могли мы противопоставить броненосцам? Особенно в данном случае, когда броненосец стреляет по Ханко из шхер? Мы его не только не видим, но и не знаем, где он точно стоит. По вспышкам можно определить лишь направление, откуда он ведет огонь.

В то время в береговой артиллерии не было локаторов, позволяющих вести точный огонь по неподвижному и движущемуся кораблю, не было и приборов свето-звуковой разведки, помогающих довольно успешно бороться против кораблей, стреляющих, стоя на якоре. Все это появилось позже. Наши батареи в сорок первом году имели на вооружении оптические дальномеры, достаточно точно определявшие дистанцию до цели, прожекторы для ночной стрельбы и приборы управления стрельбой. Вот и все, чем располагала береговая артиллерия. Корректировку огня по невидимой цели с самолета практиковали, но редко и в условиях тепличных. Самолеты-корректировщики были, как правило, тихоходами, вроде Р-5, а позже МБР-2.

В ханковских условиях остался один путь борьбы с броненосцами, ведущими огонь из района западных шхер: с помощью самолетов-разведчиков найти их, найдя, следить за обнаруженным кораблем непрерывно, повторяю, непрерывно: как только корабль откроет огонь, осветить его САБами — светящимися авиационными бомбами.

Но мог ли нас удовлетворить и этот, единственно доступный нам способ противодействия морскому врагу в шхерах?! Если стреляющий по базе броненосец укроется за высоким островом, сколько бы его ни освещали — мы его не увидим. Значит, наши батареи должны бить по предполагаемому месту стоянки, по площади, а такая стрельба мало что дает. Я уж не говорю о том, что самолет МБР-2 не может хотя бы тридцать минут подряд висеть над целью, освещая ее, тем более над такой целью, как броненосец, вооруженный восемью универсальными пушками завода «Бофорс» калибра 105 миллиметров. Самолет, конечно, быстро собьют, в лучшем случае — отгонят.

Напомню: гидросамолетов-разведчиков в базе осталось три, торпедные катера накануне появления броненосцев ушли. Что же делать? Донеся в штаб флота об обстреле, просить, чтобы ВВС разбомбили броненосцы. А пока вести авиаразведку, искать их место.

2 июля в 17 часов 40 минут наши истребители нашли к западу от острова Эрэ броненосец, два эсминца и три сторожевика. Вполне возможно, что стрелявший броненосец имел сильную охрану. Но не исключено, что летчики видели другой, еще не стрелявший броненосец.

4 июля ночью воздушная разведка донесла, что обнаружены крейсер и семь эсминцев. В том же районе — большое число транспортов. Мы послали два МБР-2 с бомбами. Два транспорта они нашли, один утопили. Как пригодились бы в эту ночь торпедные катера.

Единственное, что мы могли сделать, оберегая полуостров от попыток прорыва к нему легких сил с моря, — это выставить на подходах мины. Было у нас на базе четыре сотни малых германских мин. Поздно вечером 28 июня к западу от полуострова с баржи «Р-55», буксируемой «Волной», мы выставили первое минное заграждение. Силами ОВРа в тот вечер и на следующий день поставили противодесантное минное заграждение в заливе Гроссарсбуктен. Добавили 29-му дивизиону еще одну батарею сорокапяток — три пушки на мыс Фуруней. Такую же трехорудийную батарею поставили на мыс Копнесудд. С 7 по 10 июля выставляли новые минные заграждения на подступах к полуострову с моря.

А броненосец продолжал наносить нам удары.

4 июля он обстрелял порт и город. Противнику, хорошо знающему полуостров, легко выбирать цели. Пожары, разрушения, потери — мы, донося о налете, снова просили прислать бомбардировщики.

Их послали бомбить броненосец утром пятого июля; 14 наших СБ, не найдя в шхерах корабль, сбросили бомбы на запасную цель — в район скопления вражеских войск на перешейке. И то хлеб. Удар по переднему краю на материке был для нас кстати.

В то утро в порту благополучно разгрузились четыре транспорта. Они доставили нам боезапас, бензин, продовольствие, инженерное имущество и, что особенно радовало, пулеметную роту — ее двенадцать станковых пулеметов с расчетами были тотчас распределены между островом Хесте-Бюссе, нуждавшимся в усилении обороны, и вторым боевым участком. Мы спешно укрепляли огневую защиту северного побережья полуострова от десантов.

Противник все время прощупывал оборону наших флангов. Еще третьего июля он пытался высадить десант на северные острова, обороняемые бойцами 270-го стрелкового полка. Бойцы отбили десант с помощью наших славных летчиков. Мы впервые в тот день использовали истребители в качестве штурмовиков. С малых высот они штурмовали десантников еще на подходах к островам и потопили три больших катера с вражескими солдатами.

Штурмовка прошла столь успешно, что всю свою злость, всю месть за потери и поражение маннергеймовцы обрушили на аэродром.

Поразительные были у нас летчики. Их было мало, аэродром примитивный, под огнем он жил с 25 июня, а воевали так, что до сих пор диву даешься, как люди могли такое выдержать. В таких условиях и самолеты сбивать, и разведку вести, и штурмовать десанты врага, и прикрывать полеты бомбардировщиков с Большой земли в тыл противника, и охранять небо над базой, передним краем и островами в часы боя и непрерывной опасности.

Первый фашистский самолет над Балтикой сбил гангутский летчик Алексей Касьянович Антоненко, тот самый инструктор с орденом Ленина и медалью «За отвагу», который показывал мне базу с воздуха перед войной. Со своим «ишачком» — И-16 он был 25 июня на аэродроме Лаксберг в Таллине, где базировались основные силы полка И. Г. Романенко. Над главной базой загудел Ю-88, тогда один из лучших бомбардировщиков в мире. Антоненко мгновенно взлетел, пошел на перехват «юнкерса» и сбил его над морем.

Он и его ведомый лейтенант Петр Антонович Бринько выделялись быстротой реакции, молниеносно взлетали, когда над нами появлялись самолеты врага. А для Гангута это имело особое значение: территория базы небольшая, вражеский самолет возникал над полуостровом внезапно, сбрасывал бомбы и тут же уходил из пределов огня нашей зенитной артиллерии, преследовать его приходилось либо над Финляндией, либо над морем, скорость у истребителей была мала. Антоненко и Бринько догоняли врага и за пределами базы, но чаще всего они умудрялись поразить его тут же, над нашими скалами.

4 июля в небе над Ханко были уничтожены три самолета: один — зенитчиками, два — летчиками. На аэродроме дежурили Антоненко и Бринько. Появились два Ю-88. Антоненко и Бринько взлетели и сбили обоих. С момента взлета до исхода боя прошло всего четыре минуты.

5 июля я сам наблюдал такой же скоротечный бой. Мы вышли с группой командиров из нашего подвала наверх передохнуть. На высоте полутораста — двухсот метров летел Ю-88 — они часто старались выйти к полуострову на малых высотах, неожиданно. Я видел, как его тотчас атаковали два «ишачка». Две короткие очереди — «юнкерс» сунулся вперед и врезался в воду. Из падающего самолета вывалился человек.

Я бросился в подвал к телефону.

Майор Петр Львович Ройтберг, не дожидаясь моего вопроса, сразу же доложил мне: капитан Антоненко и лейтенант Бринько только что сбили «юнкерс». Воздушный бой продолжался всего минуту.

Я не смог удержаться и тут же поехал на аэродром с ящиком шампанского для летчиков, взятым по дороге в магазине военторга.

Под вечер зенитчики с острова Тальхольмарне доложили, что найден труп германского летчика, выпрыгнувшего или вывалившегося из сбитого самолета; зенитчики засекли также и место падения «юнкерса». Мы с Расскиным пошли на маленьком портовом буксире «ПХ-4» к месту, указанному зенитчиками. Не забыли захватить и водолаза.

И вот в заливе на глубине пяти-шести метров мы увидели на ровном песчаном дне обломки «юнкерса»: фюзеляж, оторванные крылья с черными крестами, оба мотора и невдалеке — трупы летчиков.

Водолаз извлек три трупа. Четвертый — с погонами обер-лейтенанта, — подобранный зенитчиками, лежал на скалах. Нас интересовали документы: откуда самолет, где воевали эти четверо фашистов?..

Они прилетели из Латвии, туда успела перебазироваться из Германии или Польши их часть. Все четверо — бывалые воздушные разбойники. Воевали в Испании, во Франции, летали над Англией, участвовали в гитлеровском нашествии на Балканы, у нас, на Ханко, нашли свою смерть.

8 июля Антоненко и Бринько сбили еще одного «юнкерса».

Командование ВВС флота вызвало их в Таллин. По пути они встретили Ю-88 и сбили его. Возвратясь на Ханко, они сбили два «фиата», подкравшихся к базе под прикрытием утреннего тумана.

Это были наши асы. 14 июля правительство присвоило им звание Героя Советского Союза — первые Герои среди летчиков Балтики в Отечественную войну. Не только они двое так замечательно воевали — все летчики наших двух эскадрилий были героями, сами командиры героически воевали. Гангутская авиация воспитала многих Героев Советского Союза. Самоотреченно выполняли свой воинский долг под огнем оружейники, техники.

Мне еще придется дальше говорить о ратном труде наших соколов, сейчас скажу лишь о горячем, красивом балкарце, которого я хорошо запомнил, об Алиме Байсултанове и его ведомом Анатолии Кузнецове.

Алим Байсултанов все время рвался в бой. Он часто летал в воздушную разведку. 5 июля в паре с Анатолием Кузнецовым на самолетах И-16 они вылетели в район Турку. Самолеты МБР-2 мы туда не посылали — в Турку была очень сильная противовоздушная оборона.

Разведывая Турку, Байсултанов заметил, что с аэродрома взлетают четыре истребителя «Фоккер-Д-21». Заметил вовремя. На высоте 200–300 метров Байсултанов и Кузнецов атаковали и сбили двух «фоккеров», упавших на свой же аэродром. Два других уклонились от боя.

Возвращаясь на Ханко, Байсултанов и Кузнецов увидели в шхерах шюцкоровский катер с солдатами, атаковали его и потопили.

Не удивительно, что такие герои вызывали ярость у противника, с июня и до конца нашей обороны терроризировавшего аэродром. Я уже говорил, что каждая пядь Гангута была, в силу его географического положения, у врага на виду и под прицелом. При всем желании мы не могли ни скрыть момент вылета, ни перенести аэродром в более удобное место, ни расширить его. Может быть, именно по этой причине командование ВВС не хотело держать весь полк на Ханко.

В то время, о котором я говорю, на аэродроме находилось 15–16 самолетов. И ни одного укрытия. Поскольку противник вел по аэродрому огонь из орудий калибра 152 и 203 миллиметра, можно представить себе размер воронок и состояние травяного летного поля после обстрела: воронки глубиной до двух метров и диаметром три-четыре метра, все поле перепахано снарядами. Противник открывал огонь тотчас после взлета самолетов. Куда же сесть?

Пока самолеты воюют, воронки должны быть засыпаны. Пришлось постоянно держать на аэродроме тысячного состава строительный батальон; его бойцы, работая под огнем, успевали сразу же засыпать воронки и держать в готовности посадочную полосу.

Но самолеты страдали и на стоянке. Шестого июля прямым попаданием был уничтожен истребитель И-153, три такие же машины выведены из строя.

Инженерная служба базы предложила строить вторую посадочную полосу перпендикулярно основной — с севера на юг. Это была очень трудная, но нужная работа. За короткий срок полосу на километр в длину очистили от леса и огромных валунов, выровняли, и 9 июля ее испытал на И-153 сам командир эскадрильи капитан Леонид Георгиевич Белоусов, героический летчик, крещенный огнем еще в финскую войну. Человек с обожженным лицом, потом, уже после Гангута, летавший над Ладогой, над ленинградской Дорогой жизни, потерявший ноги, травмированные еще на Ханко, и летавший на новейших боевых истребителях без обеих ног. Это тоже — наш, гангутский золотой человек. Леонид Георгиевич мастерски взлетел с новой полосы и отправился в бой. Враг еще не разобрался, откуда взлетел самолет, и открыл огонь по основному аэродрому. Но шальной снаряд залетел и на запасную полосу, его вовремя не заметили и воронку не засыпали. В 13 часов 45 минут Белоусов возвращался из полета, не зная о воронке. При посадке самолет скапотировал и разбился. Леонид Георгиевич чудом остался жив, отделался ушибами.

Не было безопасного места на полуострове, даже если построишь полосу в другом районе, на первый взгляд более удобном, все равно рано или поздно противник засечет и ее, она тоже станет опасной. Значит, надо решать задачу иначе.

В том-то и беда была, что вражеские батареи систематически обстреливали не только аэродром, но и весь полуостров, все острова.

С каждым днем мы все больше чувствовали на себе силу артиллерийского окружения, и забот в борьбе против него все прибавлялось.

Шюцкоровцы явно стремились оголить не только передний край обороны, но и всю землю полуострова, все его скалы, лишить нас малейшего прикрытия, какой бы то ни было маскировки. Сухой лес, сосна, ель в это знойное лето вспыхивали моментально, горели жарко. Пришлось снять на борьбу с пожарами тысячи людей, занятых срочными оборонительными работами.

Но и это не все. Вызвав пожар зажигательными снарядами, финны тут же переходили на фугасные и осколочные, мешали гасить огонь; а на островах — и того хуже, там любое место простреливали минометы.

Противник тратил в день две, три, четыре тысячи мин и снарядов, а позже дошел и до шести тысяч. Мы не могли позволить себе такой роскоши. У нас с боезапасом было туго, да и наше положение обороняющихся заставляло думать о будущем. На то, чтобы отбить штурм, мы боеприпасов не жалели, а вот отвечать на выстрел выстрелом не могли. Каждую стрельбу старались вести точно, расчетливо. Сотня, две, от силы три сотни снарядов и мин — вот наша суточная норма.

С первых дней войны мы учитывали расход боезапаса, и штаб строго следил за этим важным для нас делом. Если мы что и получали из Таллина, то в основном для зенитных и береговых батарей. Стрелковая бригада и остальные части ничего не получали, очевидно, у флота не было армейского боезапаса. Приходилось экономить.

В ночь на 7 июля противник значительными силами атаковал наш передний край на левом фланге сухопутного фронта, в районе Согарс. И опять помог открытый вовремя заградительный огонь: его вели батареи 343-го артиллерийского полка и минометы 2-го батальона 335-го стрелкового полка бригады. Атаку успешно отбили. Противник потерял не меньше двух рот. Пленных не было, но документы, найденные на трупах, подтвердили, что против нас действует 55-й пехотный полк маннергеймовской армии.

На другой день — 8 июля — противник вновь, после сильной артиллерийской подготовки, атаковал части 8-й бригады, но уже на правом фланге, в районе Лаппвика. Опять добровольцы из финских шведов. И опять они понесли большие потери и не солоно хлебавши вернулись на исходные позиции.

После этих двух атак на КП бригады мы с полковником Симоняком обсуждали: с чем же мы имеем дело? И пришли к выводу: вот уже три раза противник провел силовую разведку на флангах перешейка, успеха не достиг, но зато выявил возможности нашей обороны. Теперь надо ждать или генерального наступления, или затишья.

По последним разведывательным данным, сообщенным нам из штаба флота, в районе Ханко сосредоточена 16-я пехотная дивизия немцев.

Опять немцы. Я спросил командира бригады и начальника штаба, все ли у нас сделано, чтобы успешно отбить наступление целой пехотной дивизии.

Николай Павлович Симоняк уверенно доложил: два кадровых стрелковых полка бригады занимают полосу обороны глубиной до трех километров; переданные бригаде 94-й и 95-й инженерно-строительные батальоны и 219-й саперный батальон сведены в стрелковый полк. Этот полк вместе с погранотрядом и 297-м отдельным танковым батальоном капитана К. А. Зыкова составляют резерв бригады.

Ну что ж, хорошо. Три полка наших против трех немецких, причем, наши полки укомплектованы полностью — в каждом по 3700 человек.

Вернувшись в город на КП, я приказал коменданту сектора береговой обороны генералу Дмитриеву составить совместно с начальником артиллерии бригады таблицу плановых огней береговых батарей, поддерживающих 8-ю бригаду.

Так мы готовились встретить новые атаки.

Но на северо-западном фланге базы возникло тревожное положение. Не только потому, что броненосцы продолжали нас обстреливать и мы не могли им противодействовать.

Тревожный сигнал пришел с Медена: как только зенитная батарея Титова открывала огонь по самолетам, ее обстреливали с Хорсена минометы.

При первом же минометном обстреле вышло из строя одно зенитное орудие, взорвался ящик с патронами, среди зенитчиков были раненые.

Нельзя было уходить с Хорсена. Это щит и для Медена, и для города и порта. Ошибку надо исправить немедленно.