Прошлое исчерпано, грядущее туманно

Любовь – побочное явление, сопровождающее определенную возрастную категорию как неотъемлемый продукт освоения реальности. Здорово сказала? Когда (если) я стану великим философом (лет через пятьдесят, не раньше – сейчас у меня нет времени на ерунду), я использую это изречение в качестве эпиграфа к трехтомному рассуждению о чем–нибудь этаком, витиеватом. Словом, пока у меня в запасе изрядное количество лет, чтобы пересмотреть уйму «узорчиков» в любовном калейдоскопе. И поэтому меня ничуть не волнует вечная тревожная присказка «доброжелательниц»: ах, как бы не остаться тебе одной, с таким–то нахальством! Наглость – второе счастье! Или даже первое.

Более того, я совершенно уверена: одиночество чаще становится уделом женщин, соглашающихся на «ближайшего кандидата», чем уделом женщин, тщательно отбирающих партнера для романа, для интрижки, для приключения, для уикенда, для очередного брака, для шекспировских страстей. А вот «не слишком разборчивых» особ неудачи просто преследуют, какие бы цели себе ни выбрали эти покладистые тетеньки, а также девицы. И нравственные законы тут ни при чем. Скорее уж законы механики: не подходящие друг к другу объекты нельзя соединить в долговременную, работоспособную и надежную систему. И если не выбирать того, кто тебе подходит, а понадеяться на удачу, то, конечно, такому поведению понадобится резонное объяснение. Чтобы сохранить хоть видимость репутации. В частности, можно придти к следующему выводу: шансов на счастье у тебя не меньше, чем шансов… встретить динозавра на Тверской. Как в анекдоте: пятьдесят на пятьдесят – или встречу, или не встречу.

В принципе, что бы ты ни делала, главное — это занятие должно доставлять тебе удовольствие. В число бесполезных трат следует внести силы, время, деньги, шансы и любые другие средства, вложенные в безрадостный процесс полировки собственного имиджа в глазах окружающих. Репутация – слишком обоюдоострое оружие, чтобы пытаться придать ему «однобокий» вид. Окружающие могут называть тебя плохой или хорошей девочкой за одни и те же поступки. Никаких объективных критериев не существует. Иной раз человек, израсходовав лет десять на то, чтобы в узком кругу общения его сочли отпадным и потрясным, переходит в другое общество и с неудовольствием обнаруживает: его былая «крутость» здесь ничего не стоит и ни на что не годится. А значит, нечего наводить красоту на образ. Лучше заняться личностью как таковой.

Правда, не всем нравятся люди, которым их собственные интересы больше важны, чем удовольствие, доставленное аудитории. И поэтому на свете существует чертова уйма хитростей, уловок и примочек, доходчиво объясняющих молодому поколению, чего стоит добиваться в первую очередь. И какими средствами этого должно добиваться. Не обвиняя взрослых в мошенничестве, я, бяка Лялечка, со всей ответственностью заявляю: картишки нередко оказываются с крапом, а расклад — подтасован. Старшие любят намекнуть на свой несравненный и неоценимый опыт, на поразительные былые достижения и на безвременно ушедшие идеалы. И не всегда сказанное – спонтанная выдумка или осознанная ложь в чистом виде. Психологические процессы могут искажать картину прошедшего, словно немощный телескоп – картину далеких галактик. При соответствующем желании некоторые астрономы даже смогут увидеть свои следы на пыльных тропинках всевозможных космических тел. И без стеснения о том поведать.

Что ж, умелое оперирование мифами и легендами – удел старейшин и шаманов, правителей и воспитателей племени младого. Другое дело, что и те, и другие стараются воспитывать нас по своему образу и подобию, а времена–то меняются. И значит, племя младое, чем записывать в отдельную тетрадочку все эти готовые рецепты счастья, лучше тебе самому поработать мозгами. И решить, как устроить себе в новом измерении счастливую и благополучную жизнь. По своему рецепту. В каждом отдельном случае – по конкретному, индивидуально составленному и лично опробованному рецепту. А мифы тут вряд ли помогут – заявляю ответственно. Со своей стороны, могу лишь пожелать удачи тем, кто, как и я, старается быть самостоятельным и независимым.

 

Подручные средства из древних мифов

Какая вещь чаще других становится предметом легенды, мифа, сплетни, россказни и прочих устно–письменных носителей информации, не поддающейся верификации (а проще говоря, источником непроверенных данных)? Наверное, процентов девяносто читательниц – то есть лиц женского пола, заинтересовавшихся моими тленными трудами — в один голос скажут «ЛЮБОВЬ!!!». И притом такой же процент особ противоположного пола, которых нипочем не заставишь читать полезную (и мужчинам в том числе) «женскую» литературу, на сей вопрос столь же единодушно ответит «ВОЙНА!!!». Команда девочек выигрывает и получает в качестве приза полный сборник моих сочинений с глубокой благодарностью от автора. И даже если я немного мухлюю, то это из чистого чувства солидарности. Исключительно. Все–таки любовь нам, писательницам и читательницам, намного интереснее, чем война. Не считая, конечно, войны полов.

Хотя, как мне кажется, «война полов» — всего–навсего слоган. А в реальности это больше напоминает компьютерную игру, в которой целых четыре опции предлагается нам, представительницам прекрасного пола – причем пола очень и очень сильного, но вечно ищущего поддержки у тех, кому по статусу положено нас поддерживать, как–то: пропускать вперед в горящую избу и подзадоривать коня, чтобы нам было чем заняться по выходу из очага пожаротушения. Эти четыре варианта правил игры предполагают разные типы оружия. А самое главное оружие женщины – ее манера нравиться, очаровывать, покорять. И, кстати, не всегда этот арсенал опробуется на мужчинах. И далеко не всегда главное предназначение оружия – сразить «сексуальную добычу». У каждой из нас предостаточно другой добычи. В общем, в список условий для создания режима максимального благоприятствования в первую очередь вписано «понравиться всем и тем самым облегчить себе задачу».

О чем идет речь, я думаю, уже многим ясно: о том, какими мы средствами пользуемся, когда стараемся кого–то покорить. Так же, как мы с моей сестрой Майкой создали собственный вариант психологической классификации в духе долины Муми–троллей (см. «Дневник хулиганки»), я (уже в одиночку – как более опытная и более образованная, чем моя малолетняя и не знающая жизни сеструха) потрудилась — разделила весь свой пол на четыре разновидности. Женщин согласно «методе обольщения» можно разделить на несколько категорий. Архетипы для категорий, ничтоже сумняшеся, берем из мифологии – и из древней, и из современной. И пусть кто угодно попытается мне доказать, что, создавая мифологических страшилищ, сказочники нисколько не имели в виду собственных жен, любовниц, сестер, мамаш, свекровей и тещ – особенно последние, я думаю, послужили богатым полем для игр воображения. Выходит, что легендарные монстры – по сути своей еще одна форма сексуальной фантазии, отшлифованная фольклором до эпического вида. Итак, что какова женщина, отраженная в призме мифов?

Вейла. Этот восхитительный персонаж отменно описан Джоан Роллинг в «Гарри Поттер и Кубок огня»: «Какая сила заставляет их кожу сиять лунным светом, а золотые волосы струиться за ними в неосязаемом ветре?» – этот вопрос возникает в мозгу мужчины, но… лишь на мгновение. Потом ему уже все равно: люди это или нелюди, чем грозит приближение к райским (или адским?) танцовщицам, какой ценой придется платить за близкое знакомство с вейлой… В стране, созданной воображением Джоан Роллинг, волос с головы вейлы запросто мог стать сердцевиной волшебной палочки – вот какой колдовской силой обладали эти существа – под стать единорогу, фениксу и дракону! Своего рода «следы вейлы» можно отыскать даже в Библии. Кем, по–вашему, являлась дочь Иродиады Саломея, исполнительница незабываемого танца семи покрывал? Почему, спрашивается, Ирод Антипа терпел–терпел жесткую критику святого Иоанна Крестителя в адрес своего морального облика, но после танца размяк до невозможности и требованию падчерицы своей Саломеи уступил? Опечалился, но «повелел дать ей, и послал отсечь Иоанну голову в темнице»? Чем такое нарушение государственной политики объяснишь? Только роковым обаянием вейлы в образе человеческом.

Красота вейлы отточена и смертоносна – да так, что ее впору квалифицировать как психотропное оружие: от ее применения мозги лиц мужского пола «абсолютно и блаженно» пустеют. Максимум, на что способен мужчина, глядя на вейлу — это захотеть «совершить что–то неописуемое, небывалое». В результате, разумеется, очарованный вейлой до опустения мозгов совершает нечто неописуемо глупое. Например, неизобретательно врет, неловко путает следы, нервно отказывается от родства и от призвания – лишь бы вызвать к себе интерес. Разве тебе не доводилось наблюдать подобную ситуацию со стороны и испытывать на себе — где–нибудь на тусовке: красотка сидит перед стойкой бара нога на ногу под перекрестным огнем пламенных взоров или танцует в кругу восхищенно расступившихся зрителей – а парни вокруг уже заготавливают байки, скорее вредящие, чем помогающие знакомству и сближению. После сногсшибательно–зажигательной демонстрации вейлой полного объема ее колдовского очарования представители мужской половины аудитории будут подваливать и отваливать, захлебнувшись трепотней насчет собственной крутости. И если ты знакома с одним из зарвавшихся и завравшихся, то наверняка удивишься: как можно в секунду так поглупеть? Уж не микроинсульт ли у него случился? Что–то типа того. Выпадение сознания в результате созерцания. Ибо созерцание вейлы во всем ее блеске не может не сказаться пагубно на мужском интеллекте.

Но… шок от «удара красотой» тоже длится, в общем–то, недолго. К хорошему – в том числе и к хорошим внешним данным, мелькающим время от времени в твоей спальне, ванной, кухне – привыкаешь довольно быстро. И если вейла избирает нехитрую тактику самодемонстрации – танцует зажигательные танцы, глядит проникновенным взором, перемещается с грацией пантеры от телевизора к холодильнику и обратно – ее сожитель вскоре перестает цепенеть от восторга и начинает гнать пургу про свои феноменальные способности и сногсшибательные перспективы уже другой вейле. Поэтому вейлам приходится искать способ, дабы противодействовать мужской «усталости металла».

Вейлы, как правило, холят и лелеют свое «вооружение»: ухаживают за своим телом и лицом тщательно и регулярно, носятся с ними, как никакой Рэмбо — со своими гаубицами–автоматами (разве что со своими бицепсами…). Вейлы умело оперируют сменой имиджа, хорошо знакомы с возможностями косметологии и моды, разбираются в стилях одежды и макияжа не хуже (а во многих случаях и получше) большинства стилистов и не имеют глупой привычки надеяться на всемогущество этих самых стилистов–визажистов. Вейла умеет читать между строк и фильтровать базар, который устраивают пиарные конторы и проплаченные журналисты вокруг «публичного образа жизни». Это наивную девчушку, доверчивую потребительницу манной кашки, сваренной иллюстрированными журналами, можно без конца кормить рекламными байками и конформистскими нравоучениями, а с вейлой подобные номера не пройдут. Она отыщет зерно истины, похеренное под напластованиями слащавого сюсюканья или гневных обличений, если только вейле это «зерно» зачем–либо понадобится.

Вейлы – тем более опытные, а не начинающие — отнюдь не всегда так глупы, как судачат про них остальные представительницы женского рода, обиженные могуществом вейл и побежденные вейлами в «женской гонке вооружений». Но профессиональное обаяние вейл – не роскошь, а средство продвижения. Вперед и вверх. Влюбившись и потеряв голову от нахлынувших чувств, вейла, подобно всей остальной женской породе, нередко расточает свои «профессиональные возможности» без всякой пользы – изливается, словно дождь милостей в «Венецианском купце»: «Не действует по принужденью милость; // Как теплый дождь, она спадает с неба // На землю и вдвойне благословенна: // Тем, кто дает и кто берет ее». Ну, и если темперамент вейлы (учти: вейла отличается от Барби именно наличием темперамента) направлен вовсе не на любовь, а, например, на карьерный рост – вейла своего добьется. И не обязательно силой харассмента. В мире довольно много профессий, смысл которых в том и состоит, чтобы классно смотреться – в одежде и без. И даже без перехода от зрелищ к действиям.

Итак, вейла своим видом вызывает восторженное остолбенение у мужской половины человечества, а у женской, наоборот, стимулирует активность — главным образом речевую. Зависть к красоткам вошла в поговорку, а высказывания типа: «Папа, а бывают девочки и красивые, и умные одновременно? – Нет, сынок, это фантастика!» не слышал только глухой, чья жизнь протекает без слухового аппарата, в тишине и медитации. Впрочем, эти домыслы можно назвать своего рода военной пропагандой (или контрпропагандой). Как бы то ни было, женская красота по–прежнему остается оружием — практически непобедимым.

Сирена. Для тех, кто не помнит: согласно легенде, эти существа дивным пением заставляли лоцманов–штурманов вести корабли прямо на скалы, после чего дожидались, когда море выбросит тела утопших на берег, и устраивали над трупами каннибальские пирушки. Имя сирены в средневековье служило аллегорией дьявольских соблазнов, а в третьем тысячелетии, наверное, стало бы воплощением высокого рейтинга, звездных хит–парадов и многочисленных «Грэмми». Словом, сирена – песня во плоти. Какова бы она ни была на вид, ее главный инструмент – звук. Видимо, поэтому вся информация насчет внешнего вида сирен еще более туманна, нежели информация насчет их голоса. Мифологических сирен путали и с русалками, и с гарпиями, попеременно приписывая ди–джеям морских фарватеров рыбьи хвосты и кожистые крылья. Но Лондонское Криптозоологическое общество, расположенное по адресу 100, Пикадилли, Лондон, доблестно, рискуя жизнью (или, по крайней мере, психическим здоровьем), установило: сирены – родственницы гарпий, но сильно дальние родственницы. И потому имеют совершенно иной облик: снизу — тело птицы из группы грифов семейства ястребиных отряда хищных, здоровенное такое, под два метра длиной; а сверху – голова женщины с длинными спутанными волосами (Еще бы: расчесать–то их нечем! У русалок хоть руки есть и рыбьи хребты в качестве гребней, а у птичек и того нету). И возможно, несмотря на неухоженность, сирены имели вид довольно привлекательный. Впрочем, это не наверное. Поелику для сирены главным инструментом привлечения является отнюдь не внешность. «Лейся, песня, на просторе…»

Ученые в древности без конца пререкались на тему мелодического рисунка и содержания песен, которые только Одиссею довелось выслушать и остаться в живых. Хотя мемуаров Одиссей не оставил, как и его попутчики, которые лично ничего слышать не могли (поскольку предусмотрительно зацементировали слуховые проходы берушами), но хотя бы со слов предводителя могли описать, ленивцы полуграмотные… В общем, как говорится в путеводителях и в и в трудах по истории искусства, «до наших дней не сохранилось» и следа от стилистики хорового и сольного пения сирен. И все–таки музыкальные достижения этих странных созданий науку чрезвычайно интересовали. Пиндар утверждал, что волшебные голоса меломанок–людоедок напоминают божественную флейту, которая влечет, околдовывает, лишает сопротивления, заманивает – и приводит жертву аккурат на трапезу к сиренам (разумеется, в качестве главного блюда). Но Гомер и Цицерон предполагали, что главным свойством обольщения выступает не столько тембр голоса сирены, сколько обещанное в песне тайное знание, вероятнее всего, сексуального плана, сулящее неземные наслаждения и стопроцентную разрядку небывалой мощности. Поскольку ни Пиндар, ни Гомер с Цицероном лично сирен не видали и не слыхали, я думаю, с ними может на равных спорить кто угодно: доступность информации о сиренах для всех одинакова – и для древних греков–римлян, и для современных англичан, по самые бакенбарды погруженных в криптозоологию.

Что же касается не мифологических, а реальных сирен, то они, конечно, больше не поют хором со скал и древ специально для развесивших уши членов экипажа. И уже не стараются подобной самодеятельностью добыть себе на пропитание упитанного кока или хотя бы мускулистого штурмана. К XXI веку тактика и рацион сирен изменились. Им даже незачем прибегать к музыкальной оранжировке своих суперпознаний — сексуального и несексуального плана, неважно, — дабы заинтересовать собеседника. Современный человек любит, когда беседа без малейшего усилия с его стороны превращается в занимательную. А для такого превращения нет ничего лучше сирены–собеседника. Она наведет слушателя на тематику, живо интересующую или слушателя, или саму сирену (второе вероятнее), подкинет ценные сведения, выслушает ответные жалобы, снабдит полезными советами и разведет на необходимые (конечно же, сирене необходимые) услуги. Вот всего лишь одна из схем, по которой сладкоголосая сирена «убалтывает» аудиторию. Истинная сирена может заставить окружающих повиноваться не хуже, чем гипнотизер. И это – при полном отсутствии способностей, присущих Вольфу Мессингу. Знаешь, как оно работает, «излучение сирены»?

Тактика построена на информационном голоде, который терзает сознание хомо сапиенс со страшной силой. Практически все мы – информационные наркоманы. Или информационные абстиненты. Словом, нам бы только ширнуться и забалдеть. Поэтому народ без разбора поглощает новости, сплетни, слухи, домыслы, теории и вообще любую галиматью – лишь бы притупить острое чувство скуки, которое настает немедленно, едва иссякает информационный поток. Не веришь, что дело дошло до такого? А ты приглядись повнимательнее к любителю повисеть в интернете, когда он таращится в монитор и рассеянно жует шариковую ручку, с хрустом откусывая и планомерно проглатывая прозрачные пластиковые кусочки. Объективно симптоматика та же, что и у обкуренного–обколотого торчка в лучшие мгновения его жизни. Словом, в наши дни публику вполне достаточно развлечь, подарить ей очередную порцию информации – полезной, бесполезной, лишь бы занимательной – и публика тебя полюбит.

Сирена может быть весьма эрудированной, знающей, широко образованной – или наоборот, просто психологически подкованной и «узкоспециальной». В первом варианте она будет на равных беседовать со всеми обо всем, описывать последние ноу–хау, усваивать и передавать новейшие сплетни, артистично рассказывать анекдоты – и держать беседу на подъеме до тех пор, пока ее не признают обаяшкой и не захотят с нею подружиться. Во втором варианте сирена после недолгого «прощупывания» поставит собеседнику психологический диагноз (приблизительный – этого вполне достаточно для поверхностного общения, она же не собирается никого лечить!) и предоставит «клиенту» возможность излиться. Ее коронный номер – умение слушать, демонстрируя живой интерес посредством богатой мимики. А также вовремя подавать реплики вроде «А ты? А он? И что? Не может быть! Вот это да! Ах, подлец! И сколько просит? Оно тебе надо?». Ну, и изредка (именно изредка – очень важно не переборщить с дозировкой) сирена излагает «аналогичные истории», как бы включая исповедь своего собеседника в антологию. Собеседник чувствует себя одним из штатных рассказчиков из «Декамерона» или из «Сказок тысячи и одной ночи». Весьма приятное ощущение.

Обоим подвидам сирен свойственно вступать в псевдопрения или в псевдодискуссии: собеседнику как бы возражают, как бы задают вопросы и как бы требуют уточнения его точки зрения. После чего сирена, опытная в путешествиях по лабиринтам чужой психики, умело подводит участников беседы к единому убеждению и ко «взаимному сердец лобызанию». Это, кстати, не так трудно, как кажется. Современный человек отнюдь не настолько яростен и конфликтен, как его агрессивный предок. Мы стараемся экономить энергию для позитивных или хотя бы для корыстных целей. Впустую силами меряться, кулаками махать, как наши предки делали на Красной горке, уже не доставляет детям XXI века ни малейшего удовольствия. И поэтому страшно неконфликтные потомки жутко энергичных предков весьма благодарны сиренам, которые прямо на глазах разруливают ситуацию и приводят назревающую ссору к забавной концовке. Вроде как безобидный розыгрыш получается: никто не надут, ничто не убито. А в результате сирена проникает в облюбованный круг и бросает здесь якорь. Вероятно, со временем она выжмет здешних любителей пообщаться досуха и перекочует туда, где есть свежий корм.

«Корм», естественно, бывает разный. Деньги, услуги, полезные связи… Ведь сирена — не обязательно охотница за богатыми мужьями. Миллионера в загс завлечь, конечно же, профит неплохой, — если только мужик попадется стоящий. Но есть и другие пути: уболтать спонсора (неважно какого пола и какой профессии), развести его на бабки и навевать ему сон золотой, пока тому будет чего в барсетке поискать. Ну, естественно, сирены беседуют с людьми не только из меркантильных соображений, но и просто ради того, чтобы понравиться.

Одним словом, эти порождения античной мифологии в наше время используют свой древний талант сообразно индивидуальным стремлениям и пристрастиям. Список профессий, для которых сирены самой природой предназначены, довольно обширен: от дикторов до гадалок. Перечислять можно сутки напролет. Но главная задача всех сирен, вышедших на охотничью тропу, одна: нужно, чтобы клиент заслушался и больше не мог сопротивляться. Сиренами, кстати, и мужчины бывают, но сейчас не о них речь. Пока сирена от самомнения не начнет давать петуха, ее оружие ничуть не менее, а в некоторых случаях и более действенно, чем красота вейлы. Впрочем, и у вейлы, и у сирены есть общие свойства: артистизм, темперамент, устремленность к цели и вообще способность желать.

Обе перечисленные категории – и вейла, и сирена — обладают безусловным обаянием, отчего, собственно, и вызывают несомненный интерес. Причем не только сексуального плана. Людям вообще приятно общество яркой личности. И даже когда неприятно (в том случае если личность, скажем, обладает обаянием, но глубоко отрицательным) – все равно с таким партнером не соскучишься. Вот почему люди – охотно или неохотно, но, во всяком случае, нередко – уживаются с объективно весьма несимпатичными созданиями.

 

Страшная сила или сила страха?

Есть женщины, в которых, на первый, второй и на любой другой взгляд, обаяния ни на грош. И кажется: такая ужасная баба непременно обречена на пожизненное одиночество, от нее не только мужья, но и дети разбегутся – и окончит она свой незадавшийся век в доме престарелых, донимая техперсонал, потому что медперсонал будет сварливую старушку планомерно, изобретательно и профессионально избегать.

Но если по какой–то причине доведется узнать подробности семейного положения этой кикиморы, с удивлением обнаруживаешь, что оно… стандартное. Первый муж, второй муж, дети от первого брака, пасынок и падчерица — от второго, внуки, дальние и ближние родственники, еженедельные взаимные визиты, обеды, уикенды и сабантуи. Словом, все как у людей. «Что за черт?» — думаешь, — «Как это может быть? С такой–то рожей, с таким–то голосом, с таким–то норовом? Откуда у нее семья?» А у тебя откуда такая уверенность, что ничего подобного этому экспонату серпентария не светит? Да оттуда же, из древности. Твое чутье угадало: перед тобой…

Баньши. Баньши (или бэньши) водится в Зеленом Эрине, то есть, говоря современным языком, в Ирландии, но благодаря своему «участию» в романе Клиффорда Саймака «Заповедник гоблинов» о национальном призрачном достоянии узнал весь свет. Впрочем, у Саймака все представители волшебного народа сильно отличаются от своих мифологических прототипов – и баньши не исключение. «Натуральная» баньши – призрак, который не ведет бесед с народными массами, не отвечает на вопросы любопытствующих и не философствует на тему несовершенства мироздания. Он – вернее, она — лишь предсказывает смерть пронзительным, страшным воплем. Причем только ирландцам или выходцам из Ирландии. Так что без родства с кем–нибудь, кто носит фамилию, начинающуюся с «Мак» или с «О’» – нечего и рассчитывать на появление баньши в твоей жизни. Невелика потеря, по–моему. Но у других людей свое мнение. Хотя мое мнение – объективнее. Ведь некоторые из обреченных помирают от одного звука голоса баньши. А у тех, кто посмелее, мертвый протеин – он же волосы — шевелится на голове, будто живой, попутно меняя цвет на серебристо–белый.

Спрашивается, что может напугать храброго ирландца до поседения? Жуткий облик привидения? «Вижу: духи собралися // Средь белеющих равнин. // Бесконечны, безобразны, // В мутной месяца игре»… Нет, внешность баньши, как и внешность сирены, не имеет значения. Она и не выяснена окончательно — так же, как и облик музыкальной соблазнительницы: то ли это уродливая старуха с развевающимися космами, то ли бледная рыжеволосая красавица с красными от слез глазами, одетая в зеленый плащ поверх могильного савана… Но пугает именно голос – предвестник смерти: «Визгом жалобным и воем // Надрывая сердце мне», баньши сулит крупные неприятности всем, кто ее слышит. Исследователи пишут, что «волчий вой, плач ребенка, визг вьюги, многократно усиленные, сливаются в этом крике». Иногда баньши путают с другими призраками, предвещающими смерть – с плакальщицей и маленькой прачкой. В отличие от национальных пристрастий баньши, эти двое встречаются и в Англии, и в Шотландии, и на западном побережье Франции, и в Скандинавских странах. Плакальщица похожа на баньши – внешне: те же красные глазки, бледность и худоба, тот же растрепанный причесон, те же рыдания и стоны. Но стоны и рыдания плакальщицы сами по себе никого не способны напугать до состояния хронической икоты, а уж тем более убить. А маленькая прачка и вовсе не напоминает кричащего убийцу: маленькая толстая тетка или, наоборот, сухонькая старушка, которая мирно стоит по колено в воде и, всхлипывая, стирает могильный саван. В отличие от своих слезливых «сослуживиц» на славной ниве предвестниц смерти, баньши явно наделена темпераментом – так же, как очаровашки–вейлы и певуньи–сирены. Правда, несколько иного рода.

Ведь обаяние баньши – это обаяние опасности. С момента знакомства женщины этого типа принимаются «привносить остроту» в вашу жизнь: они перчат, солят, приправляют и перемешивают до тех пор, пока некогда пресное варево не превращается в адскую смесь. Баньши – удивительный мастер подмены понятий. Рядом с баньши перестаешь различать, чем она тебя угощает – безнадежной отравой или пикантным экзотическим блюдом; перестаешь воспринимать, что слышишь от нее – милую шутку или плохо замаскированную гадость; перестаешь сознавать, на что она тебя провоцирует – на подлость или на подвиг. «Зло есть добро, добро есть зло»! И вообще, «Макбет» — как раз история про этот тип женщины, про баньши, которая не говорит собеседникам комплиментов и не выносит противоречий и отговорок. Ее представление о партнере, мягко говоря, нелестное:

«…слишком

Пропитан молоком сердечных чувств,

Чтоб действовать. Ты полон честолюбья.

Но ты б хотел, не замаравши рук,

Возвыситься и согрешить безгрешно.

Мошенничать не станешь ты в игре,

Но выигрыш бесчестный ты присвоишь.

И ты колеблешься не потому,

Что ты противник зла, а потому, что

Боишься сделать зло своей рукой».

Несмотря на свое пренебрежение к спутнику жизни, баньши умело ведет нерешительных «попутчиков» к решительному действию и к скорому концу – неважно, победному или гибельному. Функция баньши состоит именно в том, чтобы дать ситуации пинка и спровоцировать некое продвижение вперед, без оглядки на возможные негативные последствия.

Среди людей существует великое множество экстремалов, которым нравится жизнь на грани саморазрушения. Они–то и прикипают к баньши всем сердцем, и наслаждаются обществом крикливого демона, точно в русскую рулетку играют: выживу — не выживу, пронесет – не пронесет. А тем, кто не принадлежит к племени экстремалов, ну совсем невдомек: чего он ее терпит, эту крикливую, злобную, вечно недовольную бабу? Да еще, похоже, испытывает удовольствие, варясь в крепком бульоне из пессимистических прогнозов, категорических указаний, сокрушительных головомоек… Видимо, для любителей остренького в подобной атмосфере есть особый, неповторимый смак. Пытаться встать на их место – то же, что безо всякой подготовки (а заодно и без парашюта) вдруг заняться бэйс–джампингом. Чужое представление об удовольствии перенять невозможно. Но вполне возможно понять, как и почему человек ловит кайф от совершенно, казалось бы, неподходящих обстоятельств. Любовный союз с баньши – как раз такое обстоятельство.

Кроме «индивидуально–странных» вкусов и пристрастий объяснением подобной любви может стать повсеместно распространенный садомазохистский комплекс. Кто из нас не встречал по жизни людей, чья душевная мягкость дополнялась и компенсировалась несгибаемой жесткостью партнера? Если описанное выглядит чересчур абстрактно, постарайся припомнить обстановку в семье какого–нибудь маменькиного сынка (или дочки): не было ли там сущей баньши – мамочки, бабушки, тетушки? И как относились к домашнему деспоту притесняемые слои? Ах, люби–и–или… Ну, есть еще вопросы? Думаю, мы прояснили, каков образ поведения современной и вполне материальной баньши. А заодно и выгоду, полученную баньши — не вопреки, но благодаря легендарно скверным манерам. Неудивительно, что к подобному методу прибегает немалое количество лиц женского пола. Ну, разумеется, не только женского. И если тебе внезапно показалось: нет ничего кошмарнее ирландской вестницы смерти – остынь. В легендах описано нечто настолько ужаснее, что само имя этого явления вошло в слово «кошмар».

Мара. Считается, что французское понятие «кошмар», означающее жуткий сон, происходит от названия привидения «мара», неоднократно упомянутого и в европейских, и в славянских преданиях. И было за что поминать. Мара, на первый взгляд, самый привлекательный вариант из всех вышеперечисленных: ни ослепляющих танцев, ни одуряющих песен, ни сногсшибательных воплей в их обществе человеку не грозит. И внешним видом они не вызовут аритмии даже у престарелого эротомана: ни фигур а–ля песочные часы в стиле «Спасательницы Малибу», ни двухметровых птичьих туловищ с двадцатиметровым размахом крыл, ни рыжей гривы, флагом реющей на ветру, ни стильного зеленого плащика, небрежно накинутого поверх савана. Хотя мара по традиционным представлениям довольно миленькие: беленькие, нежненькие девчоночки с прической от общего для всех привидений стилиста – распущенные волосы до пояса и ниже. Симпатичные такие, слегка беспомощные: просят помочь им в неотложном деле, поиграть с ними, проводить их домой… Ну как тут откажешь милашке, вынырнувшей из густого холодного тумана? Главное, все при ней: и глядит доверчиво, и вздыхает жалобно, и ручонками прозрачными к тебе тянется… Бойся, странник. Сейчас начнется детская игра под названием «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана». И водить в ней непременно будешь ты.

Профессор Толкиен в стихотворении «Мары» без всякого воодушевления предупреждал: «В ржавом болоте Мар вы найдете, // А Мары пищу найдут» - мол, берегись, несчастный! Не то обглодают мары твои косточки, не успеешь охнуть. Название «мара» в славянских языках имеет родственное происхождение со словом «морок» — мучительное, запутанное забытье, черное колдовство, измененное сознание. Мара вполне соответствуют своему названию: они заводят тех, кто по глупости им доверился, в чащобу, в трясину, в тайную глушь, откуда нет выхода. А если не получится, то мара старается коснуться лба своей жертвы. И тогда человеку вовеки не обрести покоя, его до самой смерти будут терзать ужасные сны. Мара страшны именно тем, что нет в них ни намека на femme fatale, хотя уж это fatale так fatale! К красоте вейлы можно привыкнуть (постепенно ко всему привыкаешь!), от сирены отгородиться стеной глухоты (или хотя бы отсутствием музыкального слуха), баньши сообщить, что вы ей не подходите (например, ввиду отсутствия родственных и профессиональных связей с ИРА), а вот мара затянет и запутает даже отчаянно сопротивляющуюся жертву. Трудно сладить с собственной жалостью – а мара такие несчастные, слабые, обездоленные малютки! Якобы.

Некто Елена Прокофьева в книге «Нечистая сила» спорит с известным английским фантастом Аланом Гарнером: «у Гарнера мара какая–то ненастоящая: она некрасивая и непрозрачная, а зеленая, будто выточена из глыбы малахита – отчего–то Гарнер решил, что мары состоят в родстве с горными троллями… Надо ли объяснять, как он заблуждался?» А может, прославленный английский сказочник не так уж и заблуждался? Да, мара в «Волшебном камне Бризингамена» красой не блещет: «Это существо очертаниями несколько напоминало женскую фигуру, только очень уродливо сложенную, ростом футов в двадцать. Она была зеленого цвета. Длинное плотное туловище с широченными бедрами опиралось на массивные ноги. Руки у нее были короткие, плечи тяжелые, кисть руки маленькая и тощая. Голова – крошечная, вытянутая, не шире мощной шеи, на которой она сидела. Волос на голове не было, рот – едва заметная черточка, большой, грубо вытесанный нос начинался от самого лба и помещался между маленьких глазок – как два черненьких мазочка кистью. Одеждой ей служило спускавшееся до земли покрывало, которое облепляло фигуру, как мокрое белье. Сквозь покрывало слегка просвечивало тело. Казалось, что и тело, и одежда были одной и той же фактуры и цвета – зеленого. Точно статуя из полированного малахита». Ну, совсем ничего общего с полупрозрачной малюткой, материализовавшейся прямо из туманной пелены. Так же, как у прехорошенькой девушки на первый взгляд нет ничего общего с ее мамашей – изящной, будто белая медведица, и зажигательной, будто полярная ночь. Хотя иногда оказывается, что вопрос не в структуре души и тела, а в «сроках исполнения». И в маменькином возрасте девица сравняется с родительницей по всем показателям. Так что не суди, кто соткан из тумана, а кто вытесан из скальных пород, раньше, чем поймешь «внутреннее устройство» предмета обсуждения.

Вот мара, например, устроены просто и незатейливо: они добиваются своего, хныкая и простирая ручки. Нехитрая манипуляция помогает им выплакать, выклянчить, выжилить нужную вещь, услугу, жертву. И тот, к кому прилепилась кошмарная мара, еще не раз проклянет судьбу, занесшую его в болотистую глушь. У мары нет ни страстей, ни характера, ни желаний, ни целей. Она просто присасывается к своей жертве, но на вампира мара не тянет. Разве что на пиявку. Мара апеллируют к распространенной человеческой привычке – к самоутверждению на чужой слабости. Тот же садомазохистский комплекс, который приводит одних в объятия жестокой баньши, заставляет других «опекать» слезливую мару. Ощущение, что ты распоряжаешься не только собой, что на тебе лежит ответственность за чье–то благополучие, сильно повышает самооценку людей, которые плохо себя знают и невысоко себя ценят.

Чтобы возвыситься в собственных глазах, многие потенциальные и вполне оформившиеся садомазохисты готовы терпеть и даже создавать для себя и для окружающих — массу ненужных проблем, поелику непрерывное решение этих проблем создает четкую видимость «богатства ощущений и полноты жизни». Присутствие мары, канючащей то–се, пятое–десятое – прекрасное условие для «заполнения существования» мнимой ответственностью перед мнимым подопечным. Уж она такая слабенькая, беспомощная, растерянная, несамостоятельная! Без меня она пропадет и не выберется! Я – ее единственный оплот! И все в таком духе. А мара тем временем добивается своего посредством того, что Вуди Аллен называл «пассивной агрессивностью»: «На все один ответ: «Не надо, ни к чему…» – но она всегда добивается желаемого!» – и действительно, вот образцовый (для мары) диалог с мужчиной:

«- Что ты хочешь? Я принесу.

- Да я схожу…

- Перестань, я схожу! Овощной салат, еще что?

- Спасибо, ничего.

- Только салат?

- Да. А от вокзала я возьму такси – мне совсем не трудно.»

«Понимаете, о чем я?» – спрашивает великий американский насмешник, — «Он приносит ей поесть, меняет свои планы, везет ее домой, хотя она постоянно твердит: «Нет, нет, нет, не надо, я сама!».

Пассивная агрессивность не так сильно давит на мозги, как вопли баньши или очарование вейл и сирен. Именно в этой обволакивающей, размягчающей атмосфере – сила мары. Ведь прессингу подспудно сопротивляешься, пытаешься вырваться на свободу или хотя бы добиться уступок со стороны своего тирана – даже если это очаровательный тиран. В отличие от «бойцов сопротивления» партнер мары сам водружает на свои плечи бремя ответственности – и за ее проблемы в первую очередь. И тащит это самое бремя не без энтузиазма. Словом, пока одурманенная жертва не уверует в святую обязанность помочь маре и не забредет по доброте душевной в глухомань, любителю гулять в тумане по болотам ничто не грозит. Главное – не раскисать и знать, чего хочешь ты. Оружие против мары – здоровый эгоизм. А также отсутствие привычки соразмерять свое «я» с тем, насколько ты востребован собственным окружением.

Согласно мифам и легендам, средства спасения от вейл, сирен, баньши практически нет (разве что вовремя ослепнуть и оглохнуть), а на мару достаточно… не обращать внимания. И она растворится в тумане, обиженная и неудовлетворенная, но слишком слабовольная и вялая, чтобы настаивать на новой встрече. Мары наших дней так же вечно ноют, зудят, грузят окружающих своими проблемами, но, получив отпор, исчезают, огласив пространство унылым вздохом – в качестве последнего укора. Это, кстати, не худшая концовка для сюжета. Гораздо ужаснее прожить с марой целую вечность и после кризиса среднего возраста обнаружить (с неприятным удивлением), что твоя якобы беспомощная спутница (или спутник – мужчины тоже пользуются тактикой мар) ничуть не беспомощнее тебя. Или даже успешнее, потому что знает, как добиться своего и получить желаемое. Ведь тебя–то она получила — и уже использовала!

Существует и другое, весьма непривлекательное, обстоятельство. Имидж мары со временем сильно меняется: климактерический период некогда юная воздушная мара встречает в новом обличье. Мара с годами уподобляется страшной женщине–троллю – здоровенный зад и маленькая лысая головка… Вообще–то, марам не обязательно перерождаться внешне – но внутренние перемены неизбежны. Мара, превращенная в тролля, матереет, становится каменной (если учитывать ее чувствительность, сообразительность и сексуальность). Вся ее эфирность куда–то испаряется, мара грубеет и крепчает, печаль и нежность сменяются брюзгливостью и плаксивостью. В общем, исчезает большая часть флера, с помощью которого мара в юном возрасте маскирует свои приемы. И вот – перед вами та же мара, только в «концентрированном виде». Поэтому и воспринимается, как тролль женского пола – тупое, бесчувственное и бесполезное созданье.

Я тут вдруг подумала: получается, что какова бы ни была «мифологическая» тактика, это всегда — тактика приобретательства. Большинству людей «попытка использования в конкретных целях» покажется оскорбительной: я что, инструмент или сырье? Как он (она, оно, они) смеет меня к своим надобностям приспосабливать? Максимум, на что мы готовы согласиться – в плане целей использования – есть цель бескорыстного наслаждения нашим обществом. А всяческий утилитаризм вызывает глубокий протест: ему нужна горничная или кухарка? Он меня замуж зовет, чтобы на домработнице сэкономить и зажить регулярной половой жизнью? Они к нам подсели, намереваясь нас закадрить и наконец–то избавиться от «спермотоксикоза» путем быстрого секса? Она меня приглашает с собой, чтобы сбыть мне друга своего парня и без помех заняться сексом, пока я буду отбиваться от этого «приятеля бойфренда»? Ах, сволочь какая! Впрочем, мы так же не слишком бескорыстны: буквально при первой же встрече расставляем по полочкам, кто на что пригоден. Этот – в «бойфренды напоказ», этот – в снисходительные исповедники, эта – в информаторы насчет новшеств моды, а эта – в боксерские груши для битья. Потом мы, бывает, иногда меняем полочки и этикетки, проникаемся эмоциями, прикипаем душой… Но ведь не ко всем и не всегда?

Получается, что прагматизм в общении – не исключение, свойственное лишь сволочам и гадам. Это правило. Вернее, норма. Ничего ужасающего в «целевом использовании» новых и старых знакомых нет. А вопрос, станет ли общение удовольствием или навсегда останется «платой за услугу» – это глубоко индивидуальное. В принципе, утилитарное общение – не оригинальное и даже не порочное. За подобные убеждения меня сторонники и пропагандисты альтруизма как высшей формы поведения батогами выпорют. Хотя я, честно говоря, с трудом верю в альтруизм. Я даже в анархизм верю больше. Потому что человек, в принципе, способен сообразить: я тащу все, что плохо лежит – меня тоже щиплют, как куриную гузку, я кому ни попадя морды бью – мне и самому на каждого встречного качка морды не хватит. Значить, бум блюсти лояльность! А вот тратить силы ради блага другого без всякой надежды на отдачу – из чистого добродушия? Это, наверное, участь «нового человечества», которое родится и не завтра, и не послезавтра. Может, даже не в этом тысячелетии. Хотя люди на удивление быстро эволюционируют, нельзя предположить что лет за тысячу из нас испарится весь запас природной, наследственной информации. Ведь это она, матушка, заложила в наши мозги потребность извлекать пользу из всего подряд. В мироздании ничего не пропадает и никакое действие не совершается бесцельно — бесцельно с точки зрения совершающего.

Древние архетипы в чистом виде, разумеется, не встречаются. Так же, как и любые другие психологические типы. Но нет никакой гарантии, что пухленькая кассирша, рядом с которой в супермаркете вечно толпится очередь, не окажется вейлой, а грязная цыганка в подземном переходе – форменной сиреной. Жуликоватой такой сиреной. И твоя собственная мамаша хоть раз в жизни обязательно проявит себя как истинная мара, доставая тебя на предмет «хороших отметок и примерного поведения», а подруга не избегнет примочек баньши, наезжая на твоего (или на своего, или на вашего общего) бойфренда. Скорее всего, ты и в себе заметишь «мифологические» черты. Главная задача заключается в том, чтобы понять, насколько ты и твой «легендарный прототип» подходите друг для друга.

Ты уже определила, кем бы стала, попав в Муми–дален? Если фрекен Снорк, то образ мыслей и манера поведения в духе вейлы для тебя – идеальная стратегия. Если больше сходства с Муми–троллем – вполне подойдет и сирена. Если определенно есть нечто общее с малышкой Мю – тут недолго и в баньши превратиться, но ничуть о том не пожалеть. Сниффу грозит серьезная опасность переродиться в мару–зануду. Снорку и Снусмумрику только глубинные пласты их «я», да, может, второстепенные психологические радикалы подскажут, что выбрать. Уж очень они оба тяжелы и своеобразны для того, что вот так, с ходу прогнозировать: вейла, сирена, баньши или мара станут для очередного расчетливого Снорка или эксцентричного Снусмумрика родными и предпочтительными.

И сколько ни объясняй, что эти разные методы служат самым разным целям, каждая моя читательница в первую очередь примерит и проверит мифических персонажей «на действенность», конечно же, на любовном фронте. Потому что если здесь сработает, то, по идее, сработает везде. Спорное утверждение. Именно потому, что любовь – особая стихия. Как говорил гордой Диане де Бельфлор ее трусоватый секретарь Теодоро, «Любовь – опасная стезя». Ну, а она ему, если помнишь, отвечала: «Любовь – упорство до конца». Кто как воспринимает свой «предмет страсти». Хотя некоторое единство наблюдается. Мужчины, естественно, быстрее западают на вейл, охотнее общаются с сиренами, прочно состоят в браке с баньши, а в любовницах чаще всего держат мар. И как тут, скажите, обрести свое большое человеческое счастье, не пролетев три–четыре… десятка раз, как бэйс–джампер над Эйфелевой башней? Принцип тот же, что и в других сферах нашей жизни: придется разбираться в себе и учиться разбираться в партнере. Не в целях разгадать его пристрастия, дабы полнее их удовлетворить – боже упаси! Скорее, в игру вступают иные соображения – соображения безопасности. Лучше свести потери к минимуму и вовремя отступить, чем отдать все «ради победы» и остаться с голым задом. Пусть даже сердце зовет именно на эту гибельную тропу. Обуздаем нашу молодую тягу к саморазрушению! Свяжем бога–разрушителя Шиву и посадим на вегетарианскую диету – нечего пить нашу кровь и плясать на наших костях!

 

«Я, словно бабочка к огню»

Помните, чем заканчивается куплет этого жестокого, но оттого ничуть не менее очаровательного романса? «Любовь – весенняя страна, и только в ней бывает счастье». Не могу сказать, что мне тоже так кажется. По крайней мере сейчас. Хотя раньше я, как всякая девушка моего возраста, полагала, что любовь и есть все то, что поется в романсах – центр вселенной, вокруг которого вращается наш мир. Впрочем, если вспомнить предположения астрономов, согласно коим центром любой галактики является чудовищная черная дыра, поглощающая всю материю, оказывающуюся рядом… В общем, при свете точных, а также естественных наук наши представления о любви кажутся несколько двусмысленными. Поэтому большинство людей предпочитает мистический подход. Отсюда и всплеск народной любви к жанру фэнтези, и психологические течения, объединившиеся под знаменем милленаризма, и форменный пожар религиозности, охвативший города и веси, и настоящее цунами рекламных объявлений и роликов, в которых прославляются наилучшие, потомственные шаманы–колдуны–знахари–предсказатели… Оргия мистицизма, одним словом. Оно и неудивительно.

Надо отметить, что интерес к той или иной разновидности наук – точной, естественной, гуманитарной или метафизической – оживляется по синусоиде: то подъем, то спад, волна за волной. Весь прошлый век человечество упивалось глубоко рациональным подходом к самым разным проблемам. Но на грани тысячелетий мистика взяла свое и одержала убедительную победу над мозгами хомо сапиенс, которого теперь в массе можно называть хомо мистикус. С одной стороны, как говорили римляне (люблю латынь – о чем речь, неясно, зато любая банальность звучит интеллигентно и значительно), «Errare humanum est», что означает «Человеку свойственно ошибаться»; с другой стороны, науке тоже это свойственно. В самом выгодном положении находятся неточные области знания: здесь ничего достоверно не известно, проверить нечем и доказать нельзя. Удобно, блин!

Наверное, именно поэтому уйма народу предпочитает обращаться не к психологам, а к гадалкам в тот момент, когда им не просто психолог — им психиатр требуется. Или даже не к гадалкам, а и вовсе к потусторонним личностям. Вот, например, девки мои – ох, как их по весне плющит! Как колбасит! Не дай бог! Если ненароком в гостях засидишься, да ночевать останешься – это будет ночь из сериала «Замки ужасов». Знаешь, что писал Джером К. Джером в книге «Истории, рассказанные после ужина»? «Ох, и любит же предсказывать несчастья средний британский дух! Отправьте его возвестить кому–нибудь беду – и он счастлив. Дайте ему ворваться в мирное жилище и перевернуть там все вверх дном предзнаменованием похорон, или предвестием банкротства, или намеком на предстоящее бесчестье, или на какое–нибудь другое ужасное несчастье, о котором ни один нормальный человек не захотел бы знать заранее, раз уж тут все равно ничем не поможешь, — и он чувствует, что сочетает приятное с полезным. Он никогда бы не простил себе, если б в его нынешней семье с кем–нибудь случилась беда, а он не появился бы там месяца за два до этого события, не выделывал бы всяких дурацких фокусов на лужайке перед домом или не балансировал на спинке чьей–нибудь кровати». Так вот, в среднестатистической типовой квартире этот любитель мрачных прогнозов и акробатической хореографии квартировать бы не стал. И не оттого, что вскоре этот неупокоенный дух затосковал бы по нормальному привиденческому комфорту — по темным подземельям, украшенным пятнами плесени и ржавыми потеками на стенах, по чердакам, густо покрытым пометом летучих мышей. Нет, дело совсем не в обстановке, новенькой до отвращения. Все дело в жильцах.

Надо признать: такого напряженного графика, как в самом рядовом жилище самой рядовой девицы лет тринадцати–тридцати, у призрака не будет ни в каком старинном дворце древнего и ужас до чего безнравственного семейства. Чем заняться фамильному привидению в фамильном гнезде? Броди себе ночами, да цепями бряцай. Время от времени можно постонать, повыть, погудеть в трубе или продемонстрировать себя туристам. Хозяевам–то нынче все равно, их куда больше, чем выходки неугомонного прапрапрадедушки, интересует, где бы на ремонт крыши деньгу добыть. Другое дело – юницы, не обремененные хозяйственными заботами, но жутко вдохновленные перспективами грядущей любви и замужества. А тем более те, кого уже юницей не назовешь и чья любовь, равно как и замужество, сильно подзадержались. Обеим категориям жуть как хочется узнать «всю правду» насчет своего неизведанного будущего и рассмотреть собственные перспективы дотошно и детально. А в подобных делах первый помощник – фамильное привидение. Или не фамильное. Или даже не привидение, а всего лишь дух–невидимка. Словом, сойдет любая бестелесная сущность, готовая отвечать на вопросы сущности телесной.

В качестве иллюстрации расскажу одну историю. Приезжаю я как–то к подруженьке моей дорогой, Серафиме — и, как водится, начинаем мы с нею разговоры разговаривать. О нашем, о главном, о девичьем. Долго так разговариваем. Аж до самой до ночной звезды. После чего Симка, естественно, без дальних околичностей предлагает погонять по столу блюдечко. То бишь заняться спиритизмом, благо мы тут не вдвоем торчим — имеются еще двое таких же болтушек, Валька и Наташка, которые не проявляют ни малейшего желания мчаться по темным улицам домой, дабы порадовать предков своевременным возращением под родной кров. Итак, картина ясна: четыре девки приблизительно одного возраста и одной степени невлюбленности. Но по крайней мере троим жуть до чего хочется узнать, какова вероятность прихода в их жизнь большого и светлого чувства. Я не стала разбивать ничьих надежд, села вместе с остальными вызывать почивших в бозе. И сразу же отмела предложения потревожить сон Высоцкого, Цоя, Пушкина, Есенина:

- Да вы что? Им, беднягам, небось ни отдыху, ни сроку не дают –каждую минуту вызывают, как МЧС. Они же в три смены пашут, отвечая на корреспонденцию из нашего измерения. А вас, дурех, пошлют по матушке – вот и весь сеанс.

- Кого бы вызвать? – пригорюнилась Сима, — Ну ничегошеньки на ум не приходит… Может, Кайдановского?

- Да ну его! – запротестовала Валька и потащила блюдечко к себе, — Я знаю, кого! Давай вызовем Марлона Брандо! Он недавно помер, его еще спириты облюбовать не успели.

- Да? А ты знаешь английский? – ядовито осведомилась Наталья – видимо, обиделась за сброшенного со счетов Кайдановского.

- Ну, не знаю – и что с того? Думаешь, покойники только на родных языках разговаривают?

- А на каких? На загробном эсперанто? Или как он там по–старинному именуется? Воляпюк! Ты, дитя природы, владеешь воляпюком?

- А будешь издеваться – получишь в глаз! – взвилась Валентина, точно петарда, — Думаешь, я и слова–то такого не знаю? Знаю! Твой воляпюк дурацкий никому не нужен, как и твой выпендреж!

- Хватит, хватит, — остудила атмосферу Серафима, — Чур, не доставать, а то живо по койкам отправлю! Я, как хозяйка, предлагаю свою кандидатуру — батьку Махно! Кто «за», скажите «yes»!

Поистине, вовек мне не постичь тайн женского ассоциативного ряда. При чем здесь Махно? Почему именно этот военный, и при жизни неизмеримо далекий от женских проблем? Но девки словно с дуба рухнули:

- Ой, дава–а–а–ай! Yes–s–s!!!

Мне–то, собственно, было пофигу, и я тоже согласилась. Стали елозить блюдцем по столу, повторять дурацкие заклинания «Батька Махно, явись!» — но все без толку.

- Слушайте! – не выдержала я наконец, — Какой он нам батька? Мы что, в его подразделении служили? Надо как–то повежливее, по имени–отчеству… Нестор Как–его–там…

- Петрович! – подхватила инициативу Валька.

- Это в фильме «Большая перемена» был Нестор Петрович, аспирант и жених девушки Полины, — опять встряла эта змея по имени Наталья, обламывая Валюхе весь кайф, — Нестор Махно был никакой не Петрович.

- Ну, а кто? Кто он был по отчеству? – зашлась от возмущения Валентина.

- Стоп, я в энциклопедию загляну, — всплеснула крылами наш ангел мира Серафима Тишайшая, — Вот, пожалуйста. Иванович.

На полное имя батька откликнулся. Видимо, до него раньше не доходило, что это к нему обращаются с такими пикантными намерениями.

Передавать весь идиотизм традиционного диалога с покойником я, уж извините, не стану. Каждый из нас, побывав в аналогичной ситуации хотя бы однажды, потом вспоминает лишь общее чувство неловкости, прохватывающее до самой печенки: мол, я же взрослый человек, а какой ерундой занимаюсь? Смешнее всего был момент, когда Валька перешла к насущным проблемам:

- Нестор Иванович, мне Васе давать?

- Да.

- А Пете?

- И Пете.

- А…

- Хватит! – неожиданно взбеленилась Наташка, — Я и без участия героев белого движения скажу тебе: давай всем! Кто–нибудь да останется!

- С чего это ты заделалась поборницей нравственности? – осведомилась Валентина, ехидно улыбаясь, — Тебе, похоже, и спросить–то не о ком?

Эстафета жгучего сарказма на глазах перешла к Вальке. Мы с Серафимой переглянулись и прыснули. Словом, сеанс не задался. Никаких сенсационных новостей нам покойный Махно не возвестил и ни на какие грандиозные идеи нас не навел. С тем и убыл.

Через некоторое время я упомянула эту историю при гостях. И одна из маминых коллег торжествующе заявила, что все–то мы делали неправильно: и блюдечко со столиком для таких процедур не подходит, а нужно специальное деревянное сердечко со специальной же панелью, и время выбрано неудачно, и четное количество участников тоже чему–то там не способствует… Я уж было решила, что эта тетенька – адепт и знаток. Есть женщины в русской столице, которые имеют свободный доступ в дебри всевозможной магии. Такую только тронь — и из нее немедленно начинают сыпаться названия: антропомантия, аэромантия, гидромантия, гонтия, дактиломантия, капномантия, катоптромантия, керомантия, клеромантия, миомантия, еще миллион всяких мантий и на закуску овоскопия. Прямо не знаешь, как отвязаться. Того и гляди замучает познаниями. Но тетка оказалась не столь безнадежна, как на первый взгляд. Она, конечно, увлекалась спиритизмом и даже ходила к гадалке, но особых надежд на предсказания «своей Зары» не возлагала.

- Зара хоть и цыганка, но, кажется, потомок не столько ясновидцев, сколько конокрадов. В общем, как в «Женитьбе Бальзаминова»: «Скажет: думай на черного, али на рябого! Да и то – видать, от старости – врет больше». И никакой оригинальности – все те же таро да хиромантия… Мне недавно какую–то новую присоветовали – может, схожу, а может, и нет. Я к Заре привыкла.

- Слушай! У меня идея! – встрепенулась я, — А можно я к этой гадалке схожу?

- Да ради бога! Вот, сейчас телефончик отыщу…

В ходе повествования про ненадежную Зару я вдруг подумала: а фиг ли мне, умелице, не слабать статью про гадания, ворожбу и чародейство в жизни современной молодежи? И деньги, и удовлетворение – в смысле, удовлетворение моего любопытства. Я лично очень интересуюсь: как становятся гадалками? И кто посещает гадалок? И как определяется эффективность гадания? В общем, на статью вопросы накопились. А если придти не со стороны, вроде как по протекции – может, обладательница прямого контакта с иной реальностью и не будет в молчанку играть? Впрочем, гораздо хуже, если она примется себя рекламировать. Так или иначе, попробовать стоило. Хотя бы ради гонорара за будущую статью.

Честно говоря, я ожидала увидеть нечто хрестоматийное – полутемное помещение задрапированное тряпицами с люрексом, хрустальный шар на столе, тетку в безвкусном макияже и в пудовых серьгах… Или, наоборот, вполне приличный офис, где клиенты заносятся в компьютер, прогнозы выводятся на монитор, а вероятность того–сего просчитывается новейшей ворожейной программой. И вообще: мне казалось, что я готова ко всему. Сюрпризы начались буквально за дверью «гадательного учреждения». Собственно, это была квартира в сталинском доме – без таблички типа «Гражданке Сосвятымиупокоевой стучать, а не звонить» или «Контора по вызову грешных душ. Просьба по пустякам не беспокоить!» Я позвонила, дверь отворилась. Вероятнее всего, замок открывался дистанционкой. Это меня как особу, испорченную благами цивилизации, не слишком изумило. Зато в полный тупик меня поставили слова, которые звучали, отдаваясь в коридоре: «Кумара, них, них, запалам, бада! Эшохомо, лаваса, шиббода, кумара! А–а–а, о–о–о, и–и–и, э–э–э, у–у–у, е–е–е. Лаласоб, лилисоб, лулусоб, жунжан!» Вся эта неблагозвучная околесица произносилась без интонаций, медленно, четко и монотонно. Я поморщилась: «Пугают. В транс ввести норовят. Лучше бы евроремонт сделали, а то дверь с дистанционным управлением, а стены ободранные».

Вокруг царил тот особый «шик пятидесятых», за который нынешние сериальные режиссеры душу продать готовы: кадка с пальмой в углу темного узенького коридора, в другом – рогатая вешалка, по стенам полки с запыленными томами, обои не то бордовые с золотом, не то золотые с бордо. Я двинулась вперед, соображая, в какую из трех дверей стоит заглянуть. Может, дальше были еще комнаты, но дикие словечки вылетали явно из этих трех. Из всех сразу. Я, будучи сторонницей золотой середины, отворила среднюю дверь и все сразу поняла. Три смежные комнаты, расположенные анфиладой, были устланы милыми такими потертыми коврами и уставлены могучими мебелями середины прошлого века. Полное единство дизайна и атмосферы. Через проход из комнаты в комнату неспешно дефилировала объемистая дама с очень короткой стрижкой, буквально стоящей дыбом и грудным голосом, направляя звук в потолок, повторяла: «Наппалим, вашиба, бухтара! Мазитан, руахан, гуятун! Жунжан! Яндра, кулайнеми, яндра! Яндра!» Видимо, зубрила речь для ежегодного слета на Лысой горе, или занималась голосовыми упражнениями. На последней «яндре» я осмелилась поинтересоваться:

- Это по–татарски?

- О Господи! – подпрыгнула сивилла и запахнула халат в драконах.

Но я успела заметить, что белье на ней было мужское – трикотажная майка и «семейки» в капочку.

- Вы кто? И как сюда вошли? – она не была напугана, но явно не понимала, что происходит.

Я представилась, рассказала, кто я и откуда. Гадалка расхохоталась:

- Господи боже мой! А я и забыла, что на пять вам назначила. Вот, гуляю по дому лахудра–лахудрой, горло тренирую… Ну, раз уж так вышло, я все покажу как есть, только переоденусь.

Очень милая тетка. И квартирка симпатичная: на потолке лепнина и сам потолок такой высокий, что, кажется, на нем должны быть звезды или фрески. Интерьер такой темный, красно–малиново–коричневый, ткани тяжелые, дерево кругом, цветы в горшках, картины в багетах, безделушки в горках… Хорошо! Прямо «…Вновь я посетил»: «Переменился я – но здесь опять // Минувшее меня объемлет живо». Я уселась в неудобное кресло, похожее на гроб, обитый коричневым бархатом: спинка под прямым углом, подлокотники львиными лапами, если сесть поглубже, ноги не достают до пола. Можно, конечно, выпрямиться, сомкнуть пальцы в замок и сделать такое лицо, будто позируешь кому–то из передвижников. Хотя, по–моему, в подобном виде женщин даже соцреалисты не изображали. Какая–то Васса Железнова в исполнении Инны Чуриковой.

Наконец явилась переодетая госпожа… госпожа… Как же мне ее называть? В анонсах телеканалов такого рода «госпожей» именуют, не упоминая фамилии: госпожа Люба, госпожа Анжелика, госпожа Эффи (интересно, это имя или кличка?). А мою, кажется, Верой звать. Подходящее имя для гадалки. Вера вошла, и я не удержалась от улыбки: на ней была черная хламида с кровавым подбоем, смутно наводящая на ассоциации не столько с Мефистофелем, сколько с Бэтменом, а на голове – массивный черный парик с гофрированными прядями.

- Что, страшно? – деловито обратилась ко мне Вера, — У меня целый гардероб для работы. Там и ситец, там и органза, и даже газовое платье на розовом чехле, как у Гиппиус. Только Гиппиус в своем смотрелась эротично, а я – гастрономично. Молочный поросенок в соусе с перцем.

- А зачем… зачем вам… ну вообще все? – откровенность гадалки меня поразила в самое сердце, я даже заготовленные вопросы позабыла.

- Вот для этого самого, — Вера показала на меня, — для испуга. Когда человек в шоке, он раскрывается.

- Я думала, наоборот…

- И наоборот бывает. При долговременном шоке клиент может и замкнуться. Поэтому надо сразу приступать к делу — выведать все, что он в состоянии сообщить.

- Слушай! То есть слушайте… Можно на «ты»?

- Можно, можно. Я еще не так стара, как кажусь.

- Да ладно! А как ты в этот… бизнес пошла? – я приготовилась включать диктофон, благо Веру мои приготовления нисколько не волновали.

- Вообще–то недавно – сравнительно недавно – у меня была абсолютно другая работа. И я ее менять не собиралась. Но однажды моя контора погорела, точнее, начала тлеть, и я решила: пора рвать когти. Потом была эпопея с поисками работы. Уже совсем отчаявшись, пришла к тетке и говорю: погадай–ка на деньги, «добрая подружка бедной юности моей»! А она мне: «Выпьем с горя; где же кружка? Сердцу будет веселей». И на кухню двинула. Вернулась, сама понимаешь, не порожняком. За столом посидели, себя пожалели – и вдруг тетушка заявляет: «Может, в помощницы ко мне пойдешь? Глядишь, меня подменишь, а то я давно на посту. С одна тыща девятьсот не помню какого года».

- А что, тетя твоя тоже гадалка?

- Была. Сейчас, можно сказать, тетенька на пенсию вышла. Я время от времени ее прошу помочь, но особо не обременяю. Здоровье у нее не то. Эта работа вообще здорово старит.

- Так ты не… — я замялась.

- Не шарлатанка? – Вера хихикнула, — Нет, хоть и ношу парики и странные прикиды. Моя прабабка на жизнь зарабатывала гаданием, и бабка тоже – в годы Второй Мировой, тетя опять же… Я предполагала, что традиция на мне и прервется. Но, видимо, там, — Вера ткнула пальцем в потолок, — кто–то бережет нашу династию. И я переехала в тетину квартиру, а ее перевезла к маме за город. Им вдвоем замечательно – целый день припоминают друг другу обиды детских лет.

- И что дальше было?

- Да ничего особенного. Клиентура у тети имелась, с некоторыми потерями она перешла ко мне.

- Скажи, а у тебя есть дар ясновидения? – я решила взять быка за рога.

- Не знаю. Ясновидением, кажется, все владеют – только в разной степени. Вещие сны любому человеку снятся. Хотя бы раз в жизни. Просто надо вовремя сообразить, что это за сон. Если еще учесть, что будущее разное бывает: кое–что и вовсе знать не следует. Ну, на эту тему можно про Эдипа прочесть. А есть гадания по формуле.

- Как это «по формуле»?

- Ну, подставляешь новые данные в старую методику, которая давно опробована и хорошо работает, и получаешь ответ. У любой гадалки есть несколько таких методов. Да что гадалки! Каждый человек знает, действуют на него какие–то приметы или нет.

Тут она права. На меня, например, никакие черные кошки и тринадцатые числа не влияют. А вот если баба с пустым помойным ведром на лестнице встретится – пиши пропало.

- Значит, согласно этой самой методике можно вычислить, когда и в кого влюбишься?

- Почему нет?

- И кто хочешь может вот так взять и погадать?

- Э–э–э, нет! – засмеялась Вера, — Все дело как раз в том, кто тебе гадает. И ничего сверхъестественного, если говорить честно. Суди сама: есть врачи и врачи. Одни только и делают, что подставляют данные в формулы – симптомы в схему – и дают шаблонные ответы. Плохой диагност, плохое лечение, плохой результат. А другие и расспросят повнимательнее, и заглянут поглубже, и в твоем случае разберутся. Почувствуйте разницу, как говорится.

- Мы с девчонками сколько раз себе гадали – одна чепуха выходит. Так что медицина — совсем другое дело…

- Не совсем, но другое. Кстати, во многих гаданиях сами девицы себе не ворожат, а зовут ворожейку или няньку, а то не исполнится.

Вера в тот день много чего рассказала: как гадают на иглах, на яичном белке, на воске, на зеркале, какими бывают святочные гадания — вечерние, полночные и перед сном. Правду они, конечно, не скажут, потому что вопросы вроде «В какую сторону отдадут замуж – в далекую или близкую? Каково семейное положение будущего мужа – вдовец или молодец? Какова будет твоя жизнь в браке: скучная или веселая, богатая или бедная?» – все они по–прежнему интересуют девиц на выданье — по–прежнему, но по–иному. И нет в столичном граде амбаров, чтобы в святочный вечерок слушать: не пересыпают ли там хлеб? И черную курицу достать негде, разве что потрошеную, которая ни зерна клевать, ни воду пить не станет. И подблюдны песенки современной девушке известны в пределах «Евгения Онегина» — песня, «сулящая утраты», да «Зовет кот кошурку в печурку спать» – к замужеству. В общем, фиг узнаешь насчет будущей замужней доли. А насчет любви…

 

«Смотрит он и отвечает: Агафон»

[37]

Насчет любви у нас состоялся особый разговор. Вера, когда я упомянула о спиритических сеансах, покачала головой:

- Ей–богу, я вам всем удивляюсь! Знаешь, на что это похоже? Ездит человек каждый год в отпуск – не куда–нибудь, а в Чернобыль: воду из лесных ключей пьет, грибы–ягоды собирает, воздухом дышит, вокруг реактора гуляет – и без конца удивляется: что–то я ничуть не поздоровел! Наоборот – хирею не по дням, а по часам. Может, почаще на Припять ездить? Там такая травушка–муравушка, лопухи трехметровые, воробьи трехголовые – одним словом, природа!

- Мы с девчонками ни на какую Припять… Чего ты гонишь? – пожала я плечами и устремила в окно равнодушный взор. Гляди, мол, — я обиделась.

- А того, что обычный человек больше о радиации знает, чем о последствиях общения с потусторонними силами, — гнула свое Вера, — Подобные эксперименты — знак того, что вы ни капельки в эти силы не верите. И зря! Нельзя с ними шутить, они для игр слишком мощные!

- Что поделаешь! Современные детки к мощным играм оченно привычные! – не удержалась я, — Испортил нас прогресс, ох, испортил!

- Прогресс не отрицает существования тел, — точно препод с кафедры, вещала Вера, — которые нельзя зафиксировать и которыми нельзя управлять! Больше того: чем чувствительнее аппаратура, тем круче непонятки!

- Согласна. Только это непонятки совершенно иного рода, — я не желала сдаваться.

Ну не верю я во вредоносное влияние спиритизма, в затмение ауры, в засорение чакр и в прочие «параболезни» происходящие от порчи, сглаза и наговора.

- Я, Вера, конечно, не спирит и не медиум. Наверное, поэтому для меня месть потревоженных мертвяков – сюжет ужастика, а никак не повседневность. Может, ты и живешь в другой реальности, но я–то здесь существую!

- Значит, ты доверяешь исключительно науке, а услуги гадалки или там экстрасенса в сферу наук не входят? – поинтересовалась Вера.

- Вроде бы так.

- А откуда ты знаешь, что гадалки, экстрасенсы, шаманы, ведьмы – просто чудики из нашего измерения, а не опасные гости или, скажем, переходники из другого? Представь себе: не сегодня–завтра физики откроют, что через дыры в пространстве–времени — их еще называют «кротовые норы» — в наше пространство–время проникает информация о будущем и о прошлом, а также некоторые лица и объекты? Что тогда?

Похоже, у Веры в школе любимым предметом была физика. А сейчас ее любимый журнал — «Вокруг света». Там постоянно публикуются разные примочки из квантовой теории.

Я призадумалась. Конечно, мой собственный опыт тут не поможет, да и вся мировая наука заодно. Выходит, от нашего самодеятельного спиритизма какие угодно неприятности могут возникнуть. Но в радиацию, исходящую от покойного Нестора Ивановича, я поверить не в силах.

- Ну, предположим, у ясновидения или у экстрасенсов есть шансы оказаться вполне научным явлением. К тому же уфологи и так вовсю пишут про всякие там паранормальные феномены: дескать, записано со слов очевидцев то–то и се–то. В принципе, я уже согласна: в некоторых случаях можно излечить безнадежного больного, особенно если у него такая болезнь, которая от нервов приключается. И сны вещие тоже бывают. И призрак Анны Болейн по Тауэру бродит, всех гвардейцев забодал. И что из того? Разве кино об этом снять или книжку написать, прославиться. Как Джоан Роллинг.

- Между прочим, у любого явления — признанного наукой или нет — имеются прямые эффекты и побочные, — Вера уже не говорила, а докладывала, будто участник конференции уфологов, — И никакое кино, а заодно никакая литература не скажет, от чего будет польза, а от чего — вред. Вот религии – особенно языческие – может, правдивостью и не отличались, но зато внедряли в сознание верующим опаску и бережное отношение к этим самым «другим измерениям». А вот современный человек абсолютно потусторонние силы не уважает. Он ко всему «такому» относится легкомысленно, как к развлечению. Будто пришел в зоопарк и на горную гориллу в клетке таращится.

- Они теперь за стеклом размещаются.

- Кто, гориллы? За бронированным стеклом?

- Ага.

- А ты не заметила: на нем трещины есть?

- Есть немного.

- Видишь! – торжествующе воскликнула доклад… то бишь Вера, — Какая у этих тварей силища, раз они броню повредить могут!

- Да при чем тут гориллы?

- При том, что работники зоопарка периодически извлекают из клеток дебилов, которые лезут потискать «милых зверушек». Недавно по телику показывали идиота, который залез в вольеру к пекари и утащил детеныша. Еще повезло, что они его не разорвали. У этих свинок клыки со столовый нож длиной! К ним профессионалы не подходят, а этот сиганул без страха и сомненья.

- Лучше бы его разорвали!

Очень мне стало жалко детеныша. Ему ведь придется оправляться от шока, да и родная мама свою свинюку обратно уже не примет. Придется бедной пекари менять жилье. Может, в другом зоопарке приживется, когда подрастет.

- Я тоже так думаю, — проникновенно согласилась защитница дикой природы Вера, — Мы так давно живем в своих фантазиях, что от самомнения прямо лопаемся: нам ничего не страшно, мы венец творения! А у творца спрашивали, кого он считает венцом своей деятельности?

- Акул. И крокодилов, — не удержалась я. Биология – моя слабость.

- Это почему? – опешила Вера: я ее–таки сбила.

- Да они сотни миллионов лет не меняются. Идеальные созданья. Они в своем теле конец света пережили, а может, и не один. Ну чем не совершенство?

- Ага! А человек обрел сознание и думает, что оно заменит все остальное. И что природа – вассал и данник человечества.

Здесь я с Верой согласна. Обалдение от всемогущества цивилизации (зачастую мнимого всемогущества) не раз и не два подставляло ножку и отдельному человеку, и целому человечеству. С одной стороны, наши амбиции и наше непомерное любопытство двигают культуру и науку, с другой стороны – отнимают остатки разума. И в результате рождаются сумасшедшие ученые, про которых Голливуд снимает блокбастеры с массой спецэффектов. И все равно не понимаю: при чем тут спиритизм и тайные опасности, заключенные в беседе со знаменитостями прошлого, даже если ты и мешаем им вкушать «холодный сон могилы»?

Вера, шестым чувством уловив мои сомнения, перешла от точных и естественных наук к сверхъестественным:

- Ты Толкиена читала?

- Еще бы. Замечательный писатель.

- А фильм смотрела?

- И даже купила все три части. Буду зимними ночами по видаку гонять – девять часов в Средиземье!

- Тебе фэнтези нравится?

- О–очень!

- А эльфы?

Я опешила. Орландо Блум в белом парике и в голубых контактных линзах, конечно, очаровашка. Ему светлая гамма куда больше идет, чем природная, темная. Но я как–то не врубаюсь… А Вера, оседлав своего конька, уже рассказывала мне про эльфов. Было небезынтересно. Я даже кое–что запомнила. Оказывается, когда–то создание кругов на полях приписывали не НЛО, а эльфам: будто бы здесь ночь напролет резвились чудные созданья с крылышками. И если смертный отваживался подглядывать за развлечениями народа фэйри, его ловили, завлекали на колдовскую дискотеку во ржи и затанцовывали до смерти. С первыми лучами солнца эльфы с хохотом разлетались, оставив в круге примятой травы скорченное бездыханное тело. А еще эльфы отбирают младенцев у законных пап и мам, оставляя подменышей – своих собственных детей, но чаще эльфов–старичков или просто оживленные чарами деревянные колоды. И добро, совершенное эльфами, относительно: например, они оделяют некоторых людей дарами, столь же опасными, как и месть эльфов. За незабываемые мгновения среди волшебного народа, за древние тайны приходится дорого платить… Потому что никто, встретив эльфа, не может остаться собой. После общения с фэйри человека гложет неутолимая тоска и желание вновь увидеть дивный мир, он чахнет, бродит по ночам и даже может умереть или убить себя, лишь бы избавиться от душевной муки.

А еще человек может пробыть среди эльфов несколько дней или даже часов и, вернувшись домой, обнаружить, что прошли годы. А иногда и века. И приходится бедняге жить, не касаясь ногой земли – тогда колдовство эльфов рассеется, зачарованная жертва тут же состарится или вовсе рассыплется прахом. Считается, что больше повезло тем, кто, проведя (по собственным подсчетам) годы в обществе эльфов, возвращался в свой мир невредимым и с изумлением понимал, что за время его отсутствия и пяти минут не прошло. Видно, первую категорию похищенных эльфы переносили в центр Вселенной – здесь время по сравнению с земным течет медленнее, а вторую категорию, небось, носило по медвежьим углам мироздания.

- Видишь, — торжествующе заключила Вера, — какая мощь? Разве она может не быть опасной?

- Да уж, — кивнула я.

Действительно, по сравнению с образом, созданным Толкиеном: «Прекрасные золотые кудри, юное открытое лицо, внимательные ясные глаза и голос, звучащий, как музыка, удивительно сочетались с печатью мудрости на челе и могучими руками воина» - весьма двойственная натура получается. Скорее опасная, чем благородная и великодушная. И явно к людям не слишком благосклонная.

- А ведь сказочный помощник хоббитов, ярый сторонник добра и справедливости ку–уда симпатичнее? – допытывалась Вера.

- Ну!

- Вот тебе и ну! И к какому персонажу народ потянется? К мифологическому или к литературному?

- Понятно, к какому. Блум выигрывает с разгромным счетом.

- Человек, сталкиваясь со сверхъестественным, тут же норовит его облагородить и к своему бизнесу приспособить. В партнеры взять, в учителя. Ему всюду гуру мерещатся. Вот он и лезет на рожон, попередь батьки в пекло. Сечешь мысль мою светлую? Надо уважение иметь ко всему дикому: к флоре и фауне, к расе фэйри, к призракам и к привидениям, к инопланетянам и вообще ко всему, что людям неподвластно.

Значит, и дикая страсть так же должна внушать человеку почтение, основательно замешанное на страхе: посмотреть и почитать про такое приятно, но лучше бы лично меня сия участь миновала. Безумная, роковая любовь куда симпатичнее выглядит в художественной обработке, нежели в повседневном виде. Наверное, именно поэтому молодые девчонки жутко стремятся в это пекло: уж очень взаимоотношения влюбленных завлекательно на экране смотрятся – какая красота, какая сила! Ну форменный ядерный гриб!

Я отметила про себя внезапный поворот тематики с паранормальную на сексуально–эмоциональную, но потом снова вернулась к Вериным баранам. В смысле, спиритам.

- Да. Мысль богатая. Кстати, про батьку. То есть про Махно. Ведь про твоих жмуриков никакого компромата пока не всплывало? Духи, которых за стол переговоров сажают, еще никого на адскую пляску не приглашали?

- Это не мои, а общие жмурики, — хмыкнула Вера, — Но ты права: никому не известно… какие последствия у информации, полученной таким путем. Так же, как и про тайное знание эльфов.

- А ведь правда… — я задумалась, — Если бы мне сказали, что я встречу мужчину своей судьбы в три часа пополудни пятого марта текущего года в магазине белья «Дикая Орхидея» на Манежной площади, я уж и не знаю, пошла бы я туда?

- Может, и пошла бы. И вышла бы за менеджера, несмотря на то, что он гей. А твой суженый оказался бы клиентом, который пришел за подарком для жены. Повстречались они и не узнали друг друга. «Нет повести печальнее на свете»…

- Чем повесть о некупленном бельишке! – захохотала я, — И вообще: есть ли смысл добиваться у судьбы предупреждений?

- Все равно: весь женский род хочет знать, где его подстерегут и захомутают. Видимо, инстинкт самозащиты срабатывает.

- Ой, в этой сфере столько инстинктов! Но дело не в них. Вернее, не в них одних.

- А что еще?

- Фатализм. Ожидание чуда. Мы верим в метафизику любовных отношений, верим свято. И надеемся получить достоверную информацию, чтобы чудо не обернулось страшным ужасом.

- Поясни, — Вера деловито прикурила.

- Поясняю. К тебе часто обращаются с просьбой мужика приворожить?

- Ну… Раз в неделю. Или немного реже.

- Притом, что в соответствующих издания, а также в передачах постоянно разъясняют: приворот есть нарушение биоэнергетики. Того, кого приворожили, уже не удастся вернуть в нормальное состояние. Он будет чувствовать себя неполноценным, больным и несамостоятельным. Его суженая станет его наркотиком. А без наркотика он будет испытывать абстиненцию – и вдобавок ему потребуется постоянное увеличение дозы. Пока несчастный торчок не прилепится к заднице своей дамы навечно. И даже в сортире она не сможет уединиться. Почему бабы не боятся за свою безопасность? А вдруг их любви не хватит на подобное «единение»? И что тогда? Якову Маршаку любовничка сдать, на лечение от порочной зависимости?

- Я им примерно то же самое говорю.

- И как? Помогает?

- Не всегда. Но я однозначно отказываюсь, и такой услуги, как приворот, в моем прайс–листе нет.

- Слушай, а многие колдуньи рекламируют: мы привораживаем, но с помощью белой магии, безопасно…

- Лажа. Чистая лажа, — отмахнулась Вера, — Нельзя изменить поведение мужчины, который настроен на «левак». Зато можно изменить условия, из–за которых наши драгоценные ходят налево.

- Получается, ты дублируешь работу семейного сексолога?

- Может, и так. Если клиент не верит в могущество прогресса, ему хочется попробовать методы нетрадиционной медицины. То есть традиционной – традиционнее не бывает.

Несть ни женщины, ни девушки, которая не искала бы любви. Но почему в ущерб себе? Какой в этом прок? Отказаться от достигнутого, лишь бы не быть одной? Ни я, ни честная гадалка Вера ответа не знали. Душевная беседа была окончена, и я стала собираться. И уже уходя, спросила Веру о том, что занимало меня в течение всего интервью с гадалкой:

- Слушай, а почему дверь открылась? Ты ведь не знала, что кто–то пришел, значит, она сама…

- Это все рассеянность моя! Утром пошла в булочную, вернулась, а замок как следует не защелкнула. И ни разу за день не поинтересовалась: не нараспашку ли дверца проклятая? А то заходи кто хочет, бери что хочешь… Ты, небось, решила: вот оно, диво дивное! Вот так пиар и работает – немного удачных совпадений, немного людской доверчивости, немного детского ожидания чуда — и опаньки!

Это опять оно, заветное слово. Чудо. И даже два заветных слова: «чудо» и «детство». Нам всем хочется получить (хотя бы и с помощью сомнительного колдовства или мелкого жульничества) такой подарок от самой судьбы, который не нужно было бы совершенствовать, перекраивать, приводить в соответствие мировым стандартам, а также нашим собственным представлениям о счастье. С нормальным, реальным парнем нам придется все это пройти, проделать, перетерпеть — если мы вообще захотим остаться вместе. А со сказочным мистером Бигом - никаких лишних усилий. Все само собой сложится в один момент, без участия «осчастливленных».

А между тем люди, которых осенила неземная страсть, больше жалуются, чем блаженствуют. Специалисты говорят о психологической зависимости от партнера, как о болезненном состоянии души. От него лечат комплексными методами, из–за него суды запрещают обезумевшим «брошенкам» подходить к предмету своей страсти ближе, чем на сто метров. Словом, никакой метафизики – если, конечно, не считать метафизикой изменения в сознании. А в чем причина этих изменений? Да в том, что на карту поставлено все. Ставка – наша жизнь, не больше и не меньше. Благодаря небывалой, волшебной любви существование обретет смысл и полноту. И не надо заботиться ни о карьерном росте, ни о поиске себя, ни о познании мира – вот он, твой мир, весь улегся на диване и смотрит полуфинал, дирижируя банкой пива. Смешная надежда: в секунду обрести то, чему обычные люди в обычном союзе посвящают десятки лет. Кстати, если аналогичная надежда осеняет молодого человека (любого пола) в материальном плане, касательно роста благосостояния и карьеры, то он впадает в неисправимо пагубное заблуждение. И думает, что в результате одной–единственной аферы ему удастся заработать состояние. И вскоре мечтателя поглощает криминальная сфера – засасывает, словно болото.

Кстати, есть на болотах такие «ложные лужайки», которые называются чарусами: на опушке мертвого леса–сухостоя расцветает полянка – зеленая травка, цветочки. Среди цветочков преобладают кувшинки и ненюфары – они пускают корни в воду, а на поверхности остается короткий стебелек и чашечка цветка. Вот по ним и можно угадать, что под травяным покровом никакой почвы нет. Дерн – всего лишь хитросплетение корней и ростков, а внизу – глубокое илистое озеро. Ступишь – и уйдешь с головой в непролазную грязь. А предательская зелень сомкнется над твоим темечком, и вскоре ничто не будет напоминать о глупом, доверчивом путнике, который поверил в райский уголок посреди страшных топей… Увы и ах! Чаруса существует и в мире социальных, психологических, материальных объектов и связей. Невинная вера в чудеса нередко оказывается именно такой чарусой. Не такая уж невинная вещь — это ожидание чуда! Может, лучше оперировать теми силами, которые нам подвластны и не заведут в трясину?

Не знаю. Гадалка Вера ничего в этом плане не прояснила, только все запутала. Ни с точки зрения волшебства, ни с рациональной, ни с какой другой неясно: судьбоносная любовь – это хорошо или плохо? Вроде бы вся мировая культура на историях о небывалом чувстве построена, но попасть в мировую культуру в роли, скажем, Джульетты я бы нипочем не хотела. Тем более после истории с Ванькой. Сейчас расскажу, как дело было.

 

Собственность Бяки Лялечки

Злоупотребление властью. Обычно в подобных преступлениях обвиняются погрязшие в коррупции пожилые дядьки в дорогих костюмах, которые нисколько не делают дядек привлекательней. Женщин за такое не судят. Для них «злоупотребление властью» — диагноз, гораздо более приличный и пикантный, чем диарея или ПМС. Во всяком случае несколько телок, собравшись вместе, вряд ли станут кичиться друг перед другом тем, как их плющило на унитазе в состоянии «животом скорбная», зато с удовольствием похвастаются друг перед другом, на какие дары и подвиги они смогли раскрутить бойфрендов, благоверных или едва знакомых мужиков, ненароком подцепленных в баре. Очевидно, трофеи доставляют особое удовольствие тогда, когда сама ты эмоционально в ситуацию не втягиваешься. Просто разводишь кого–то, от тебя зависимого, из чистого чувства — из спортивного азарта. По принципу — «ничего личного». Методичное исполнение древнего ритуала. Мое сердце сможет покорить только истинный рыцарь, который ведет себя, как полный идиот. Зачем? Затем, что так полагается. Сообразно рыцарской этике.

Рыцарь обязан всю жизнь нести любовь к Прекрасной Даме — так же героически, как бремя лояльности и верности сюзерену. Согласно такому подходу, чувство неизмеримо сильней морали и даже сильней рыцарского достоинства. Не верится? Да большинство рыцарских романов не на том построено, какими мечами–копьями герои орудуют, а на том, какие правила приличия, верности, чести те же герои нарушают. Именно по прихоти своей дамы. Максимум – ради спасения оной. В романе «Ланселот, или Рыцарь телеги» автор, прославленный Кретьен де Труа подвергает суперрыцаря Ланселота страшному испытанию: сделай свой выбор — между любовью и рыцарской честью. Нехило? Чтобы спасти похищенную возлюбленную, Гиневру, Ланселот вынужден сесть на телегу и всем показаться в самом позорном виде: рятуйте, люди добрые! Вот он я, достойный рыцарь, еду, словно жалкий простолюдин, не верхом на коне, а сидя на телеге. Срамота! А в XII столетии смирение рыцаря перед лицом любви — признак куртуазной культуры. А также проявление силы, а не слабости. И, как писал один филолог, специалист по рыцарскому роману, «противопоставление этого мира истинной рыцарственности и благородства обыденной жизни несло в себе упрек, что повседневность оказывается бесконечно далекой от этих возвышенных идеалов».

Да чего упрекать–то? Рыцарей не стало? Искать надо уметь! В каждом мужчине таится рыцарь. А что? Удобно: башкой думать незачем, знай себе повинуйся зову сердца да принципам куртуазной культуры! Выживешь – хорошо, не выживешь – попадешь в рыцарский роман как образец галантности. И станешь для женского пола светочем и идеалом. Посмертно. Все мы, девочки, грезим о Ланселоте, о любви верной и непобедимой. Чтобы боготворил, холил, нежил и лелеял с неугасаемой силой. Только… готовы ли мы к тому, чтобы стать Прекрасной Дамой? Не случится ли с нами чего–нибудь этакого, непредсказуемого от подобной «сказочной доли»? Как говорил польский кинокритик Зыгмунт Калужиньский: «Постоянно обожаемая женщина теряет чувство реальности», а Жанна Голоногова ему поддакивала: «Безграничная любовь развращает безгранично». Лично со мной едва не приключилось нечто в этом роде. Короче, излагаю по порядку.

С Ванькой я познакомилась где–то в эпоху среднего палеолита, то есть три года назад на вернисаже. Мать готовила выставку. Нужна была афиша. Но мамуле катастрофически не везло с художниками. Она и не подозревала, что творческие личности, когда отрываются от паренья в заоблачных высях и ступают на грешную землю, становятся настолько невменяемыми.

Полубог под номером один для начала решил у матери узнать номер своего телефона: «Я одинок, — объяснил он ей, — и у меня нет причины общаться с самим собой по телефону, поэтому я забыл номер. А вы мне позвонили, значит вы его знаете. Скажите, какой у меня номер?» Мать два раза продиктовала гению дедукции набор требуемых цифр и повесила трубку.

Второй художник оказался адептом экуменического движения и все свое творчество посвящал идее объединения христиан, не предупреждая об этом заранее. На эскизе афиши он изобразил бьющую вверх мощную струю чего–то там символического, а на вершине этой струи обнимались трое мужчин: православный священник, протестантский пастор и католический аббат. Вокруг этой любвеобильной тройки свисали гирляндами цветы, летали ангелы и экспонаты мамашиной выставки. Именно так художник представлял себе единство мирозданья. Мать хохотала над этим шедевром до слез и икоты, а отсмеявшись, предложила автору приобрести его гениальное детище и отказалась наотрез от дальнейшей совместной работы. А эскиз экуменического содержания, обрамленный в веселенькую рамочку довольно долго провисел в нашей прихожей, вызывая приступы гомерического хохота и стыдливого хихиканья у родительских знакомых, а также скабрезные замечания у приходящих сантехников и у Майкиных приятелей.

Третий полубог был высокорослым голубоглазым блондином с кукольной мордашкой. Очевидно, по молодости лет он решил, что этого набора вполне достаточно, дабы стать преуспевающим художником. Может, и не без основания. Он так долго рассказывал матери, над какими престижными проектами работал, что она даже полюбопытствовала:

- Так, верно, и «Юрий Милославский» ваше сочинение?

- Нет, — честно оскорбился голубоглазый, — я – дизайнер и портретов не пишу! Не моя специализация!

Эскизы афиши, которые он принес впоследствии, оказались откровенно непрофессиональными. Красавчик объяснял матери, что очень силен в концепции. И, глядя на его работы, чувствовалось: автор долго вынашивал какую–то идею, которая долго блуждала в лабиринтах его подсознания, выбилась из сил, зачахла и умерла задолго до созревания, а ее прах был взят за основу творения молодого гения.

Потом был амбициозный истерик из породы карликовых мужчин, кричавший громким голосом, что он не делает беспородных щенков! Почему–то маме сразу на ум пришел бравый солдат Швейк и его сомнительные достижения на поприще собаководства. А еще она попросила папу поприсутствовать, когда будет принимать у карлика работу. Расчет оказался верным. Эскизы оказались гораздо хуже, чем «так себе», а, услышав отказ, пылкий карлик полез драться. С воплем «Это круто и породисто!» он рванулся в мамину сторону. Когда отец схватил его за шиворот, он беспорядочно молотил руками и ногами и орал: «Я протестую! Это не ваше дело! Я не с вами выясняю отношения!» Конечно, отец его выволок его на улицу и сдерживал натиск психопата, пока не подоспела охрана. После увиденного папа испугался за маму не на шутку, попросил по художественной части больше ничего не предпринимать и клятвенно обещал сам найти художника, профессионального и нормального. Этим восьмым чудом света и оказался Ванька. Его афиша и украсила мамашкину выставку.

На вернисаже Ванька появился с эффектной красоткой. Все просто офигели от вида стильной скуластой брюнетки и пожалели, что не пошли в дизайнеры. Я тоже не сводила с нее взгляда и мучительно решала в уме задачу. Девица вся была в родном Готье, а Готье свою одежду шьет на очень худых и высоких. Словом, если твоя фигура похожа на одинокую лапшу, то считай, попала в десятку. Макаронина для Готье окажется слишком толстой, а вермишелина – короткой. Мне страшно хотелось узнать: какой размер носит дизайнерская пассия? Эта мысль захватила меня целиком, так что на самого Ваньку я даже не обратила внимания. Вежливо познакомилась, любезно улыбнулась, сказала несколько незначащих фраз и погрузилась в свои мысли. Я даже и подумать не могла, что мужик, спутница которого так сногсшибательно смотрится в Готье, может обратить внимание на вчерашнюю школьницу. Ванька в тот вечер тоже ни о чем таком не помышлял, имел другие планы на жизнь, а потому влюбился в меня, бяку, очень некстати для себя. Поэтому, когда неделю спустя он возник на моем пути, я очень удивилась: незнакомый человек преграждает мне дорогу.

В свои двадцать девять на мои семнадцать Ванька казался мне жу–утко взрослым. Между прочим! Еще года два–три назад я была просто уверена, что на двадцатидевятилетнем рубеже жизнь кончается. Кому могут быть интересны старые тридцатилетние люди? Если только совсем ветхим сорокалетним. Честно говоря, Ванька подкупил меня своим взглядом на жизнь. Он много знал, а потому не испытывал пиетета. Это не было негативизмом юнца, который постоянно сводит счеты с миром в надежде показаться интереснее. Это не было скепсисом заумного дурака, который с желчностью начетчика отрицает все, что не складывается в дважды два – четыре. Ванька был спокоен и ироничен. Во время нашей первой «случайной» встречи мы стихийно проболтали с ним два часа. И мне страшно захотелось стать такой же, как он. Перенять его манеру. Настроить свои мозги таким же образом. Через два часа трепа я Ваньку уже обожала и приняла свое обожание за влюбленность. А мне всего–навсего хотелось его скопировать или сыграть в него. В американском кино эмоциональная нежная дева в аналогичных случаях рисует себе жженной пробкой усы, примеряет шляпу с галстуком и сует себе в трусики две пары носков.

Я не обнаружила влечения к мужской одежде, не захотела материться басом и шляться по шалманам. Благоговения к мужчинам вообще я тоже не испытала. Вероятно, если бы Ванька, по какому–то невероятному стечению обстоятельств, занялся бы обустройством моего мировосприятия, мне этого вполне хватило. Бы. И я даже не подумала бы залезать к нему в постель. Но, будучи в состоянии восторга, очень легко не понять своих желаний и заменить их общепринятыми. Каковое замещение со мной и произошло. Очевидно, желание трахнуть то, что восхищает, вовсе не мужская привилегия. Это, скорее, тот самый «вечно женственный» прикид, который мужчина ловко спер из чужого чемодана, объявил своей изначальной собственностью и постоянно цепляет на себя с неподдельным удовольствием трансвестита. Грустная история. Наш роман начался с явного несовпадения намерений: Ванька хотел меня, а я, как ни смешно, желала совершенствоваться. А еще мне льстило, что ради меня можно пренебречь взрослой шикарной брюнеткой в Готье. В семнадцать лет такие вещи кажутся важными. И закладывают железобетонный фундамент комплекса полноценности.

Это уже потом, когда на тебя уже наклеен ярлычок «Ангел во плоти. Только сухая чистка!», обнаруживаешь штампы и банальности в поведении героя своего романа. Странное дело: я не раз наблюдала, да и на себе пришлось испытать одну закономерность. Если мужик под тридцать испытывает душевный дискомфорт несколько месяцев кряду и ни в чем не находит себе утешения, то у него появляется опасная склонность принимать хорошеньких юных блондинок за «счастье, дарованное свыше». После чего страдалец с мазохистским удовольствием занимается самообманом – и довольно продолжительное время. Если блондинка эмоционально втягивается и дарует мученику чувство душевного комфорта, то в большинстве случаев ее бросают. Не станет же выздоровевший человек принимать лекарство, которое ему помогло во время болезни? Ну, а коли та же блондинка отвечает отказом, то на нее переносится обида на весь род человеческий. А затем ее ждет упоительная альтернатива: или долговременная осада, или нереализованное чувство любви–ненависти. Девушке с белокурым хаером придется отвечать перед несчастным за все несовершенство мирозданья. Впрочем, может выйти, что страдающий вовремя подсуетится и сублимирует свои комплексы: снимет фильм типа «Восьми женщин» или что–нибудь вроде того.

Ваньку я могла бы обожать довольно долго. Но через три месяца после нашей первой встречи мне стукнуло восемнадцать лет, и моя половая зрелость была признана на государственном уровне. А Ванька сделал мне предложение выйти за него замуж. Тут–то я и поняла, что не влюблена ни капельки! Поняла, но сказать не решилась. Ванька легко и просто свел все к шутке, сказал, что признания из меня выбивать не намерен, и мы продолжили трепаться как ни в чем ни бывало.

- Ничего, — хохмил Ванька, — годика через два ты состаришься и сама попросишься за меня замуж.

Я его не разубеждала. Но встречаться мы стали реже.

Ванька мучительно переживал свою любовную неудачу. Он не изводил меня горестными монологами и бурными истериками, не провоцировал чувство вины. Но я ощущала, что ему тяжко. Просто расстаться навсегда нам было в лом, а дать друг другу то, что хотелось, мы не могли. Я не могла стать Ванькиной женой. Ванька не мог остаться мне другом. Время от времени мы встречались и вяло переругивались. Или выходили куда–нибудь «в народ». Ванька ерничал:

- У нас с тобой одна мечта на двоих. Ты исподтишка надеешься, что я кого–нибудь найду и забуду тебя. И я исподтишка надеюсь, что я кого–нибудь найду и забуду тебя. Но за это мы пить не будем.

Или пугал:

- Вот завершу окончательно свое падение, женюсь от безысходности на лярве в бигудях. Паршой покроюсь. А ты, Бяка, будешь ходить красная от стыда. Как вареный рак.

Время шло, а у Ваньки так никто и не появился. Я чувствовала себя виноватой и время от времени его утешала:

- Не переживай, есть надежда, что свою семьдесят пятую весну мы встретим вместе.

Правда, временами мне казалось, что Ваньке просто нравится так жить: открыл для себя в тридцать лет прелести мазохизма. Мои попытки с кем–нибудь его познакомить Ваня пресекал на корню. Впрочем, если бы ему захотелось, он сам нашел бы себе подружку.

Со временем эта безысходная ситуация стала восприниматься как данность. И я, и Ванька перестали рефлексировать по этому поводу.

- А еще, бывает, живут люди с грыжей. Носят бандажи, — подвел Ванька черту под этим вопросом.

Мы перестали быть любовниками, и стали скелетами в шкафах друг у друга. В конце концов, каждому взрослому человеку полагается иметь такие «вещички в гардеробе». Если вовремя не заполнишь вешала и полочки – всю жизнь проживешь пресно. А от этого портится характер и внешность. Потому–то каждой приличной женщине просто полагается иметь в своем активе пару–тройку разбитых сердец. Хотя ничего, кроме неудобства, этот лом в конечном итоге не приносит.

Когда–нибудь я девяностолетней бабусей отойду в лучший мир, и потомки примутся разбирать пыльный хлам в корпусной мебели – о–о! Тогда–то из всех шкафов–купе, сундуков, антресолей и бюро им на лысины посыплются иссохшие мумии в пеленах и без. Потомки изумятся, станут судачить… А моя престарелая сестрица Майя Львовна возопит:

— Я всегда знала, что она не так добра и невинна, как тщилась казаться и какою ее мнили вы, простодушные люди! – и немедленно помчится (насколько оно будет возможно в ее–то годы, в… дайте посчитать… восемьдесят четыре) наводить порядок в собственных шкафах, сундуках и кладовках. По крайней мере, сестрицыну репутацию я уберегу от пересудов. Ее не сочтут за жестокую Мессалину или за королеву Марго, которые, по свидетельству современников, для сохранения репутации прибегали к убийству своих любовников. Одного, особенно докучного, Маргарита даже пыталась удавить подвязками. Интересно, похоронила бы она его под старыми фижмами?

Но не я так кровожадна, не мною заведено, в жестокий век живем, господа, и он диктует нам законы бытия. То, что по каким–то обстоятельствам — праведно или неправедно — посчитал своей собственностью, уже так просто не отдашь. Не то, чтобы когтями вопьешься и будешь рвать одеяло на себя из последних сил, а просто не придет в голову: твоя собственность или тот, кого ты считаешь своей собственностью, может жить отдельной от тебя жизнью и иметь посторонние радости на стороне. В твоем понимании он уже заморожен на веки вечные в преданном состоянии, и только тебе, а не римскому праву, решать, к чему его приговорить: к счастью или дальнейшему прозябанию.

Но вернемся к моей истории. Такое со всеми бывает: переберешь на шумной вечеринке больше прежнего или заскучаешь, или, еще того хуже, начнешь любить весь мир и захочешь осчастливить абсолютно всех – горе тому, кто подвернется под твою горячую руку. Вот и со мной недавно приключилось нечто похожее.

Ничего не может быть хуже, чем не оправдавшее себя ожидание праздника. Когда всей алчущей душой настраиваешься оттянуться и побузить, а вместо этого напарываешься на скукоту. Сначала возлагаешь надежды на допинг, потом позволяешь себе то, что кузнец Вакула любовно называл «чудной препорцией», а веселье все тормозит и, вероятнее всего, вообще никогда не начнется — тут–то и приходит главная беда. Ты либо впадаешь в апатию, чреватую мордобоем и скандалом с участием прочих приглашенных лиц, либо начинаешь сама себя развлекать и выкидываешь пару–тройку «животных штук». После каковых непременно объявятся пострадавшие.

Лерка и я были приглашены на день рождения ее старшего брата Никиты. В детстве мы здорово отравляли ему жизнь. Когда Никита приводил домой подружку и уединялся с девушкой в своей комнате, мы с Леркой все время норовили подсмотреть в дверную щелку, чем они там занимаются и громко, глупо хихикали. В пятнадцать Никита выл басом и жаловался на нас матери. В восемнадцать окуривал косяки своим дезодорантом, и мы с громким топотом в духе отряда парнокопытных бежали от двери, зажимая носы, чтобы не чихнуть и не расхохотаться. В двадцать – обреченно шутил, что закажет художнику наш с Леркой парный портрет: два носа цвета фуксии с парой утробно сопящих черных дыр на каждом, выразительно выглядывающие из дверной прорехи.

Потом мы выросли, а Никита женился. И сейчас занимает ответственную должность в банке. Для празднования дня рождения арендовал ресторан в центре Москвы. Лерка потребовала, чтобы я явилась в самом лучшем платье:

- Чем черт не шутит, подцепим себе по банкиру. По молодому, румяному, веселому и оч–чень респектабельному швейцарцу!

«Таких в природе не бывает», — подумала я про себя — и как в воду глядела. В ресторане тоска была смертная. В подобной ситуации можно утешиться вкусной едой, но я, как на грех, желая выглядеть респектабельно, одела маленькое черное платье–футляр. Есть в таком платье категорически не рекомендуется, поскольку любой съеденный кусок тут же проступает на животе. Можно пить шампанское и разглядывать публику.

Никита с возрастом превратился в толстого унылого дядьку, и приятели у него были «равны, как на подбор»: или такие же, как он, или худые, с хрящеватыми носами и извилистыми шеями. Даже дорогие костюмы их не красили. Единственным утешением оказались жены друзей. Нелепые, дорого одетые женщины — независимо от того, есть у них излишек веса или нет. Вот уж где простиралось бескрайнее поле для злословия. Мы с Леркой оккупировали бутылку шампанского и принялись чесать языками. На приглашения потанцевать с загадочными улыбками отвечали «Немного позже» вместо «Отвали!» Через час мы отчаянно спорили, выглядела бы жена Никитиного босса еще смешнее, если бы вместо пестрого шифона от Dolce & Gabbana напялила «успокоительно пестренькую», респектабельную юбочку от Prada. Через два пошли с Леркой вдвоем танцевать танго, как героини латинской мелодрамы «Фрида» или как персонажи с фотографий Хельмута Ньютона.

А по прошествии трех часов мы с Леркой оказались в женском туалете (реминисценции с фильмом «Любимая теща»), где кидались туфлями в новорожденного и вопили: «Ну, бал! Ну, Фамусов! умел гостей назвать! Какие–то уроды с того света!» Никита уворачивался неожиданно легко для своего большого живота и кис со смеху. В какой–то момент туфель оказалось больше, чем наших ног. К нам незаметно присоединилась Алена, Никитина жена. Наверно, скучно было не только нам с Леркой. Никита ловко поймал все шесть запущенных в него туфель: «Ого! Хороший навар! Сейчас пойду и открою обувную лавку! Или порадую местных фетишистов», загадочно подмигнул и удалился. Интересно, а что Никита делал в женском туалете? Я устала и у меня исчез запал развлекаться дальше. Неожиданно стало грустно. Как быстро стареют люди! Вот Никита, которого я знаю с детства, стал совсем взрослым дядькой. На пять минут расслабился, подурачился и снова превратился в зануду. И друзья его такие же. А ведь они все моложе Ваньки. Черт! С Ванькой мне было гораздо лучше даже в самых неловких ситуациях. И мне ужасно захотелось увидеть Ваньку. Я закурила, достала мобильник, набрала его номер. Окажись дома, ответь же, ну?

— Да.

Подошел не сразу и голос недовольный, куда–то спешит.

- Здравствуй, я не вовремя?

- А что случилось?

Вопросом на вопрос. Не хочет открывать карты. С каких это пор он меня боится?

- Нет. Ничего не случилось. Просто мне захотелось тебя увидеть.

- Когда?

- Прямо сейчас. Но ты мне, кажется, не рад?

- Почему же.

Голос деревянный. Какого черта я навязываюсь?

- Знаешь, если я не вовремя, то давай как–нибудь в другой раз.

- Не надо другого раза. Я жду тебя через полчаса.

Повесил трубку. Разговаривал ледяным тоном. Ерунда какая–то.

Я встряхнулась и пошла искать свои туфли. По пути вдруг возникла мысль: что, если Никитины гости впали в пьяный кураж? Приду, а разрезвившиеся банковские служащие пьют из нашей модельной обуви на манер польской галантности! Нет, вряд ли. В открытые лодочки много не нальешь. Я вернулась в зал. Алена стояла в одной туфле и пела. Вероятно, таким образом выкупала свою вторую туфлю. Я тронула Лерку за плечо:

- Слушай, мне нужно обуться.

- За просто так не получиться. Видишь, как Алена отрабатывает.

- А с нас что запросят?

- А кто ж их, дебилов пьяных, знает? Снова танго заставят танцевать. Четыре раза.

- Не–е. Это долго. А мне надо уходить.

- Ты что, домой собралась? Куда в таком виде, зюзя?

- Не домой. К Ваньке.

- Опаньки. Ты совсем ополоумела. Зачем он тебе?

- Знаешь, Лер, лучше Ваньки у меня мужика не было. Мне надо с ним увидеться.

- Ой, Бяка, какая же ты дура! Сейчас ты повиснешь у него на шее, омоешь ее пьяными слезами и камнем упадешь к нему в койку. Слушай, ты же так долго с ним завязывала! Опять всю эту крезу вернуть хочешь?

- А ты собираешься мне помешать?

- Тормознуть я тебя собираюсь. К маме–папе тебя везти бесполезно, ты все равно выкрутишься и сбежишь. Сейчас поедем к нам. А завтра чеши к своему Ване, к черту лысому и откалывай коленца на трезвую голову. Возражений не приму! Ребята, — закричала Лерка Никите с Аленой, — мы едем домой!

- А танго втроем с новорожденным? – раздались счастливые пьяные голоса.

- Непременно, — отрезала Лерка, — когда научится ходить и держать голову. А поцелуем прямо сейчас. Сюсюкающие тетки всегда так младеньчиков мучают. Поздравляем и желаем счастья! – И мы с Леркой с двух сторон влепили Никите по смачной безешке. Щеки у него стали разноцветными: с моей стороны – розовая, с Леркиной – алая.

Домой нас вез Никитин шофер. В машине Лерка потребовала, чтобы я позвонила Ваньке. Сил на сопротивление у меня уже не было. Я покорно набрала номер.

- Ты где? – спросил Ванька.

- В машине. Но я сегодня не приеду. Давай завтра. Ладно?

- Ну, и дрянь же ты, Лялька.

И повесил трубку. Видимо, завтра мне предстоит разборка, которую я сама же на свою голову и устроила.

 

А под диваном – тишина

Удивительно, насколько иначе все выглядит утром. Я уже не испытывала смертной тоски по Ваньке, а предстоящая встреча с ним тяготила меня хуже любого похмелья. Хотя похмелья у меня как раз и не было. Хорошо хоть Лерка соблюдала нейтралитет и не гнидила меня за вчерашнюю выходку. Я мучительно думала о том, что скажу Ваньке. Придти к нему и заявить, что вчера у меня была минутная слабость, — просто идиотизм; не придти – проявить трусость, которая будет выглядеть хамством. В конце концов после «мильона терзаний» я припомнила, что самая большая хитрость – это простота, и решила сказать Ваньке правду. Пусть он сам выпутывается из затруднительного положения. А я не подряжалась ему быть ангелом во плоти. И тот факт, что всю эту кашу заварила именно я, не имеет ни малейшего значения. Этими мыслями я разогревала себя, отмеривая шагами ступени к Ванькиной квартире. Протянула руку к звонку, и тут меня одолела малодушная мысль: позвонить и убежать. Понадобилась вся моя воля, чтобы палец прижал кнопку и выдавил из нее звук.

Ну вот, теперь самое главное — не удрать раньше, чем Ванька откроет дверь. Нервы у меня на пределе, так что ему следует поторопиться. Щелкнул замок, и я встала под ледяной душ. Передо мной возникло удивленное Ванькино лицо.

- Если злишься, можешь меня стукнуть. Даже два раза, — произнесла я совершенно незнакомым голосом.

- Уже нет. Проходи. А почему два?

- Потому что после третьего терпеть не обещаю и дам сдачи.

- По–моему, это ты на меня злишься. Только вот за что?

- Во–первых, я виновата. Во–вторых, мне казалось, что ты живешь в ожидании меня, а ты занят своими делами. Или еще хуже – другой бабой.

- Все верно. Вчера ты меня с нее сняла. Кофе будешь?

- Ты… фигурально выразился?

- Фигуральней просто быть не может. До сих пор мороз по коже.

- Черт, у тебя было свидание, и я объявилась в самый тот момент?! Слушай, а почему ты меня не послал?! Почему ты вообще подошел к телефону?!

- Потому что твой номер на определителе увидел. И здорово струсил. А потом я вообще не соображал, мне хотелось замести следы. Я что–то взбудораженно врал, потом отвез ее домой, потом судорожно уничтожал улики. Потом впал в оцепенение и ждал тебя. Наваждение какое–то.

- Может, она тебе просто не нравилась?

- Если не сравнивать с тобой, нравилась.

Ванька поставил передо мной чашку кофе.

- А ты не сравнивай.

- Ну, это как–то само собой получается. Ты же тоже сравниваешь. И при сравнении я всегда выигрываю. А то с чего бы ты стала ломиться ко мне вчера ночью?

- Гад самодовольный! Вот почему ты такой великодушный!

В прихожей раздался звонок. Потом еще, еще и еще.

- А, один черт, — махнул рукой Ванька и пошел открывать.

Интересно, если это Ванькина пассия пришла выяснять отношения? А я тут во всей красе тружусь над чашкой кофе: «Добрый день, я – Ляля, но друзья и родные зовут меня Бякой. Это я, солнце мая, звезда прерий, порчу вам жизнь, а сейчас любуюсь плодами содеянного. Так вам кофе или чай?» Она, конечно, все поймет неправильно. И тут начнется женский бокс. А кем прикинется Ванька? Рефери или болельщиком?

На пороге Ванькиной кухни появилась девушка с бледно–голубым лицом. Я ее знала. Это была Сашка, дочь Ванькиного старшего брата. Она скользнула по мне безучастным взглядом и молча опустилась на стул. У нее дрожали плечи, и зуб на зуб не попадал, хотя одета Сашка была по погоде и даже с некоторым шиком. Я попробовала рассуждать логически: если племянница синего цвета, дрожа как осиновый лист, приходит к своему любимому и не очень старому дядьке, который ее перманентно баловал и покрывал проказы, что она может ему объявить? «Меня изнасиловали!» Среди бела дня в пределах Садового кольца – маловероятно. «Я – сирота!» Для сообщения вести о смерти родителей перламутровый макияж не накладывают. Скорее всего: «Я предприняла попытку самоубийства, меня никто не понимает, жизнь – говно, но тыщ пятнадцать–двадцать в баксах смогут примирить меня с отвратительной реальностью»; или: «Я беременна, предки устроили жуткий скандал и выгнали меня из дома, я поживу у тебя ближайшие лет двадцать, пока все не образуется».

«М–да, — думала я, — сегодня у Ваньки день дефективной малолетки. Еще не вечер, а нас уже двое. Что дальше–то будет?»

— Я посижу у тебя немного, ладно? – попросила Сашка у показавшегося в дверях Ваньки и снова впала в ступор.

Ванька хотел ей ответить, но раздумал, только кивнул. Сашка не отреагировала. Я решила выяснить, почему она такая отмороженная. В этом состоянии приставать к человеку с расспросами и трясти его: расскажи да покажи – дохлый номер. Пострадавший еще больше скукоживается в своих неприятностях и молчит как партизан. Надо обращаться с ним так, будто ничего особенного не происходит, ненароком вовлечь в разговор на общие темы, а когда он растеплится, тут–то и можно из него все вытянуть, или пострадавший сам все выложит. Дело времени.

Для начала я решила сделать для всех кофе, а еще разрядить обстановку светской болтовней. Но если с кофе я довольно быстро управилась, то с разговором все оказалось сложнее. Я не представляла, что сказать. В голове почему–то вертелась фраза: «Если мать иль дочь какая у начальника умрет, расскажи, им, воздыхая, подходящий анекдот». С подходящими анекдотами у меня тоже было туго. В гробовом молчании я поставила перед безмолвными родственниками чашки. Ванька поблагодарил, а Сашка не отреагировала.

- Ну, так нельзя. Надо себя заставлять! — безнадежно пошутила я и взяла Сашкину руку, чтобы немного ее встряхнуть.

Сашкина рука была абсолютно ледяной. Я вздрогнула. Дотронулась до Сашкиного лба, щек и не на шутку испугалась:

- Вань, у нее температура минус пять по Цельсию. Этой девушке кофе не поможет, ее водкой лечить надо: наружно и внутренне.

Через пять минут Сашка сидела на диване завернутая в одеяло, обложенная грелками и морщилась от выпитой водки. Она еще немного дрожала, но лицо потихоньку начинало розоветь. Особенно нос.

- Ты родителям не расскажешь? – Сашка жалобно посмотрела на Ваньку.

- Еще как расскажу. Позвоню и наябедничаю. Явилось ко мне, братец мой, ваше чадо брутального синего цвета, а я его напоил водкой, чем довершил моральное падение. Ждите счет из супермаркета за разгромленную морозильную камеру и бурные возмущения от меня лично. Ты что, как Остин Пауэрс, эгоистично решила заморозить свои прелести на горе современникам и радость потомкам?

- Я четыре часа пролежала под кроватью и–и–и–и… гола–а–ая–у–у–у! – Сашка заплакала.

- Зачем? Вот и говори о пользе чтения для юношества Федора Михайловича и других прогрессивных авторов, — беспомощно развел руками Ванька, — Я, честно говоря, ничего не понимаю.

Меня всегда удивляло, почему даже неглупые люди, перешагнув тридцатилетний рубеж, начинают воспринимать молодежь как инопланетян. И, столкнувшись с непонятным поведением молодого существа, они готовы вообразить черт знает что: наркотики, повреждения психики, попытку суицида, кроме нормального логического объяснения, лежащего, как правило, на поверхности. По–моему, здесь все гораздо прозаичнее, и Достоевский абсолютно не при чем. Скорее уж Соллогуб или кто там еще водевильные пьески строчил.

— Ваня, разуй глаза! Она не мазохистка и не мусор, чтобы по доброй воле за шкафом валяться! Она хорошенькая девушка одного со мной возраста, между прочим! Так что всему виной не тормоз в голове и закидоны в психике, а стечение обстоятельств. И то, что после этого она пошла не в Яузу бросаться, а к тебе – в себя прийти, говорит об уме и силе воли.

Санька потаяла от моих комплиментов, почувствовала свою недосягаемость для насмешек и в конце концов все выложила, предварительно взяв с Ваньки слово, что он не будет смеяться.

Сашка закрутила роман с женатым мужчиной, красавчиком и душкой Эдуардиком, скрипачом симфонического оркестра. Эдик не был первой скрипкой, но его откровение было в другом. Для начала он завел сложные противоречивые отношения со всем женским народонаселением оркестра. Скрипачка Анечка забеременела от Эдуардика и ушла из оркестра. Арфистка Соня тоже забеременела от Эдика, но осталась в оркестре. Потом вышла замуж. Виолончелистка Ася после неудачного романа с Эдиком ушла из оркестра, а сменившая ее у инструмента и в постели Эдуардика виолончелистка Алина – осталась. И пианистка Ира осталась. И Юлия Викторовна, кавалерственная дама, тоже оркестра не оставила.

Покинутые Эдуардиком женщины сбились в отряд ополчения и начали вести против местного бабника партизанскую войну ничуть не хуже Дениса Давыдова и его отряда. Атмосфера вокруг Эдика сгущалась с каждым днем. И он предпринял ход конем. Эдик женился. И старался вести себя в окружении сослуживцев, как примерный семьянин. После репетиций заходил в супермаркет за продуктами, на гастролях интересовался женской одеждой сорок восьмого размера. Он больше не представлял интереса как мишень для обманутых им женщин, и те со временем зарыли топор войны. А Эдик дал зарок не заводить романов на работе и стал находить себе любовниц в других местах.

Саньку он как–то подвез до дома. Хорошенькая и самоуверенная Сашка просто не представляла, как можно ее не любить. Не понимала, как можно ради нее не забыть обо всем и всем не пожертвовать. Это был ее первый настоящий роман, и семейное положение Эдика придавало ситуации пикантную остроту. Она даже не расспрашивала Эдуардика о его отношениях с женой. Для нее не было принципиально важным: спит ли Эдик в супружеской постели или на коврике под дверью. Имеет сексуальные отношения с женой или нет. Санька была просто уверена: если она поманит Эдуардика своим нежным пальчиком с французским маникюром, то он бросит жену и пойдет за ней на край света. Но пока она наслаждалась самим фактом романа с женатым мужчиной. Это подтверждало Санькину умозрительную теорию, что «жизнь – сложная штука». И она встретила эту взрослую жизнь во всеоружии и к девятнадцати годам завела непростые отношения.

Рядом с инфантильным Эдиком она казалась себе жутко взрослой. Со временем Александра даже привыкла опекать своего «эфирного и одухотворенного». Несчастная никогда в своей жизни не встречала афоризма, сказанного не помню кем и не помню где, но очень правильно: «Любовник может быть воздушным созданием, но муж – существо из плоти и крови». Поскольку Эдуардик являлся и тем, и другим, — в смысле, и мужем, и любовником одновременно – ему приходилось совмещать обе роли, но у него вполне получалось добиваться иллюзии пылкости и душевной тонкости, находясь рядом с Сашкой; рядом с женой, видимо, скрипач формировал другую иллюзию – физической хрупкости. Удобно! Обе бабы о тебе заботятся, их любовь и ответственность обволакивает тебя душистым облаком, а ты наслаждаешься и расслабляешься. Главное – не терять контроль над иллюзиями, то есть над ситуацией. Во всяком случае, в свете произошедшего поведение Эдика выглядело именно так.

И все было очень неплохо до сегодняшнего дня. Утром Эдик вернулся из месячного гастрольного тура по городам России и решил обильно вознаградить себя радостями жизни. Он принял душ, с аппетитом позавтракал, проводил жену на работу, позвонил Сашке и пригласил ее к себе. Соскучившаяся Санька примчалась к Эдику по первому зову. Счастливые любовники сплелись в объятиях и упали в супружескую кровать Эдуардика. Но счастье их длилось недолго. Пространство квартиры прорезал настойчивый звонок, потом еще и еще. Пришельцем оказалась Эдикова жена. Она отпросилась с работы по случаю приезда мужа. Очевидно, тоже надеялась провести этот день с пользой и удовольствием.

Эдик, не теряя времени на панические метания, ловко запихнул Саньку вместе с одеждой под кровать, натянул трусы и футболку и пошел открывать дверь жене. Жена Эдика чрезвычайно обеспокоилась, найдя среди бела дня постель разобранной, а мужа тяжко дышащим и неодетым. Эдик закатил глаза и объяснил, что в дороге его продуло, у него поднялась температура, он принял аспирин и лег в постель. Жена ахнула и принялась хлопотать вокруг благоверного: уложила мужа в кровать, растерла его и принялась варить куриный бульон. Эдик искал предлог, чтобы выпроводить супругу из дома. Все его попытки закончились неудачей. В отчаянии он выпил два литра горячего молока – все, что было в доме. И стал просить или даже умолять жену сходить в магазин и принести новую порцию молочных продуктов – литров пять, с запасом. А та, наивная, еще что–то прибирала, предлагала вызвать врача, заводила с изменщиком душевную беседу…

Сашка все это время провела под кроватью, боясь пошевелиться. Она ненавидела женские ноги в клетчатых домашних тапочках, периодически возникавшие у кровати Эдика. Когда Сашка с Эдуардиком пробовали заговорить друг с другом, жена прибегала из кухни с вопросом: «Дорогой, ты меня зовешь?» Прошло четыре часа, прежде чем она вышла из дома. Как только за ней закрылась дверь, перед Санькой возникло перекошенное лицо Эдика и прохрипело жутким истерическим шепотом: «У тебя пять минут!» Санька вылезла из–под кровати. Затекшие руки и ноги ее плохо слушались. Пока она пыталась одеться, Эдик, вместо того, чтобы помочь, суетился вокруг нее и шипел: «Не тяни, не тяни, шевелись!» Потом всучил Александре смятое пальто, выпроводил на лестничную клетку и с облегчением захлопнул дверь за Сашкиной спиной. Санька, как сомнамбула, вышла на улицу. Поняла, что находится недалеко от Ванькиного дома, и на автопилоте добралась до дядюшки. И, как сказано у Марка Твена: «Опустим же завесу милосердия над концом этой сцены». Тем более, что продолжения не последовало.

Эта история сильно подорвала Сашкину самооценку. Она посчитала, что недостаточно хороша, если Эдуардик позволил себе такое обхождение. По ее мнению, единственно приемлемым поведением для Эдика было бы встать по стойке «смирно!» и отрапортовать жене, что он любит Сашу, то есть Александру, не подумай ничего такого! Вот, знакомьтесь, Сашенька, а это моя жена, теперь, вероятно, бывшая. Очень приятно… Простой вопрос, чем обернулся бы для Саньки с Эдиком этот абсолютно безумный поступок, просто не умещался у Александры в голове. Почему она залезла под кровать и согласилась пролежать там все «присутственное» время, если ей оскорбительна сама мысль о подобном времяпрепровождении, Сашка тоже объяснить не могла. Несоответствие образу роковухи повергло ее в шок. А все мои попытки ее утешить Санька воспринимала как проявления тупости и душевной черствости. Эдик просто трус? Она никогда бы не связалась с трусом! Она скоро забудет этот досадный инцидент? Нет, она будет помнить его до конца жизни! Может, ей принять горячую ванну, чтобы не заболеть пневмонией? Только себялюбивая эгоистка в такие минуты может думать о своем здоровье!

- Тебе бы побывать в моей шкуре! – запальчиво закричала на меня Сашка, — Посмотрела бы я, как бы ты запела!

- Совсем по–другому, – вздохнул Ванька, — если бы Лялька была бы на твоем месте, Эдик со страху запихнул бы жену под кровать, предварительно заткнув женин рот кляпом, а Ляльке бы отрапортовал, что холост и даже невинен. Потому что боялся бы Ляльку гораздо больше, чем жену.

- Дядь Вань, ты сильно преувеличиваешь.

- Я знаю, о чем говорю. И гораздо лучше, чем ты можешь себе представить. Я сам вчера поздним вечером побывал на месте Эдика. Правда, я не запихнул девушку под кровать, а довез до дома на машине, но у меня и времени было побольше.

- Ты с Лялькой так вчера поступил, а сегодня вы сидите вместе как ни в чем ни бывало?

- Ты не поняла. Не с Лялей, с другой.

- И ты тоже?!

- Что поделать, все мужики сволочи. Тебе пора взрослеть, ребенок.

- А мне пора домой, — поднялась я.

- Можешь засунуть ее в машину и отвезти домой, — буркнула Санька, — а я пока посплю.

Если бы не величие моей души, я бы треснула эту маленькую тупую сучку по маленькой тупой головке. Какого лешего она переносит на меня свое разочарование в мужчинах? Сама же под кровать полезла, ведь не я ее туда толкала!

- Ты извини Сашку за хамство, — Ванька интуитивно просек мое раздражение и решил выступить в роли миротворца, — Она сегодня натерпелась. Вообще, чувствовать деспотизм того, кого любишь — очень тяжело.

- Вань, я же извинилась…

- Да ты–то ни при чем. Я сам все так устроил: ты – моя сверхценность, а я – твоя перспектива. И никаких «улетов в стратосферу», никаких поисков партнера на стороне. Судьба нас ждет, и она–таки дождется. Значит, все мои бабы — вне закона. Хотя глупая это затея – дожидаться, пока малолетка подрастет.

- К тому же, дорогая ты моя «перспектива», ты знать не знаешь, что из меня вырастет. «И вот этот поросеночек рос, рос, рос, рос – и выросла такая большая…»

- Да уж, «что выросло, то выросло, теперь уж не вернешь!»

- «Пеликан! Вы, кажется, стали еще глупей, чем сорок лет назад!» - проговорив на одном дыхании любимый диалог между Богдановой–Чесноковой и Яроном, мы расхохотались.

Напряжение последних суток ушло, растворилось во взаимопонимании между обидчицей и обиженным. Прощаясь у моего дома, мы с Ванькой решили остаться друзьями. Интересно, какова цена нашим благим намерениям?

Впрочем, меня волновал не этот вопрос, а нечто совсем другое. Лично я никогда не испытывала готовности к самопожертвованию и удивлялась этой готовности в других, и даже весьма самолюбивых людях. Может, дело в том, что самопожертвование без конца превозносят как наивысшее из достоинств, и постепенно у людей формируется стойкий стереотип: позволить вытирать собою пол под диваном – достойно, а подставить обнаглевшего партнера под интимный конфликт – недостойно… Иначе какая сила толкнула этих двоих – Ваньку и Александру – на чудовищные поступки, чудовищные в первую очередь по отношению к ним самим? Что переклинило у них в мозгу, заставив одного выпроваживать любовницу в ночь глухую, а другую – покорно забиваться в пыльный угол под тахтой? Со стороны кажется: случись такое со мной, уж я бы… мне бы.. меня бы… В общем, разрази меня гром, если я позволю собой распоряжаться, будто я не человек, а собачка или коврик какой–то! А с другой стороны, это как посмотреть. Если трактовать их поступки в качестве подвига, совершенного во имя любви, то получается диаметрально противоположная картина. Ланселот на телеге. То ли публичный позор некогда достойного представителя славного воинства, то ли образово–показательный отказ от личного достоинства ради высшей цели. Каковой и является спасение любимого человека от страшной участи. В Ванькином случае – спасение меня от разочарования в поклоннике, в Санькином случае – спасение скрипача Эдика от семейной сцены. Или спасение скрипачевой жены от развода и разочарования в мужниной верности. Любовь диктует законы и формирует ответственность перед предметом обожания. Истинно любящий делает выбор в пользу своего «предмета», а не в пользу личного достоинства.

И все равно вопрос остается: существуют ли обстоятельства, когда необходимо отказаться от своего «уважаемого Я» ради каких–то романтических клише? Опять всплывает Ланселот, скорбно глядящий через прорезь шлема: вот я, герой Круглого стола и победитель чудищ, всем пожертвовал! Чем ты лучше меня? Твой позор, по крайней мере, не виден хохочущей толпе! Будь доволен этой малостью и удовлетворись сознанием исполненного долга. Долг. Долг. Интересно, влюбленный непременно влезает в долги, или можно как–нибудь избежать этого сомнительного удовольствия? Ланселот, как ни странно, оказался в более выигрышном положении: он просто соответствовал представлениям своего века (вернее, века Кретьена де Труа). Но с XII столетия девять веков миновало. Куртуазное поведение сегодня ассоциируется с дарением цветов и украшений, с написанием стихотворных эсэмэсок или, в крайнем случае, с пением серенад. Хотя последнее – проблематично. Особенно если Прекрасная Дама проживает в пентхаусе высотного здания. Горлышка не хватит докричаться.

Словом, жертвовать собой как личностью в наши дни непрестижно. Человеку следует оставаться человеком, не превращаясь в живой палас. И никто не вправе вытирать ноги о своего партнера. Тем более, что средневековый рыцарь, когда выбирает между дамой сердца и профессиональным уставом, всего лишь переходит из одной системы правил в другую. Его личность тут не затронута. Фамильная честь диктует одно, обет служения даме сердца – другое. Обе стези почетны. Хвала герою! А как у нас, у людей третьего тысячелетия?

А нам надо и о себе подумать. Если впадать в романтическое состояние, то без ущерба для здравомыслия. Потому что это не на пользу — ни тебе, ни твоему «предмету», ни вашим взаимоотношениям. До XII столетия дамами разной степени привлекательности только что не полы в замке мыли. Для них средневековье было невыразимо мрачным. Куртуазность женский пол раскрепостила, насколько оно было возможно, люди получили право на эмоциональную жизнь. Можно сказать, была подписана Декларация эмоциональных прав человека. А теперь «весь род людской чтит один кумир свяще–е–енный» - и этот кумир поместил на пьедестал самолично дедушка Зигмунд Фрейд. Эмоции, инстинкты, комплексы… Их раскрепощать не треба. Им, наоборот, надо, как собаке, командовать: «Место!», чтобы освободить пространство для нормальной жизнедеятельности. Иначе они берут сознание в тиски. Вон, как Саньку с Ванькой скрутило: раз я этого человека люблю, значит, мне не обязательно быть человеком. Можно все бросить и под диваном отдохнуть, в отключке от работы мозга. Или тетку неудовлетворенной оставить. Все на благо Большой Любви. Что же это за деспот такой – любовь?

Снова вспомнила Веру, ее предупреждения и опасения. Человека привлекает неземное, потустороннее, сверхъестественное, паранормальное. Все, что выше земного, человеческого, нормального, реального. В этом измерении не забалуешь – надо либо играть по правилам, которые не тобой установлены и не тебе их менять. В общем, выбор делается формальным: естественно, полагается жертвовать, исполнять долг, валяться в пыли и заметать следы. Лишь бы не разрушать эмоциональной тирании Любви и не мешать великим планам Судьбы на твой счет. В подобных обстоятельствах человек превращается в механизм, который исправно включается и выключается одним щелчком тумблера в мозгу. Да стоит ли оно того? Разве мои отношения с Ваней не изменятся в сторону охлаждения, несмотря на его паршивое поведение с той бабой? А отношения Сашки с ее скрипачом разве не истлеют на корню – теперь, когда она побывала в анекдотическом положении «приезжает муж из командировки»? И никакая романтика наши затянувшиеся романы не спасет.

Даже если, теоретически, я и скрипач–женатик будем не прочь продолжить в том же духе (что весьма проблематично – а с моей стороны особенно). Рано или поздно противоположная сторона заартачится и захочет свободы. Никто не в силах пережить процесс превращения в набор рычагов и винтиков – настолько он болезненный и бесперспективный. Однажды живая природа все равно возьмет верх. И тогда начинается «обвал на бирже»: все, что до поры до времени цементировала уверенность «так надо», разлезется клочьями; посыплются обвинения «ты мне жизнь сломал (сломала)»; родится вопрос «и что я здесь делаю?»; появятся мечты «эх, был (была) бы я человеком»… И порабощенный любовью поднимет бунт: сначала налево сходит, потом примется отвоевывать по кусочкам «территорию независимости». Даже самое долгое и прочное рабство когда–нибудь кончается. Наступает эпоха смут, потом эпоха политкорректности… Поработитель сам уже не рад, что у него под началом такой источник проблем. И с обеих сторон растет и крепнет намерение рвать когти.

В общем, никакого будущего у «куртуазных романтиков» нет и не предвидится. Я не верю в существование необъяснимых и непознаваемых ценностей, которые надо принимать как данность и беречь с опасностью для жизни или для психики. Если поставить перед собой задачу во что бы то ни стало сберечь любовь, это не избавит от бесконечного сведения счетов: а во что оно мне стало? А какая мне с этой любви радость? А есть ли она, эта любовь, черт бы ее побрал? Наверное, прав тот, кто советовал не пытаться прикнопить к стене солнечный зайчик. Если и есть на свете какая–то «сверхценность», то это твоя индивидуальность. И в долгу ты только перед ней. Перед собой в долгу. А любовь… Лепорелло, ау! «А живы будем, будут и другие»!

 

«Его нет… его выдумал девичий стыд»

[66]

Кого нет? Идеального союза любящих сердец нет. Девичий стыд или старческая эротомания тому причиной, но бездонное, словно небеса и столь же таинственное и незыблемое чувство «вечной любви» существует только в человеческом воображении. А в реальности «вечная любовь» проявляется исключительно в форме произведений искусства. И если кто–то намеревается превратить свою жизнь в такое вот произведение – он (она, оно) серьезно рискует. Рискует потерять все – вплоть до самоуважения, не говоря уже об уважении окружающих. Почему–то в неласковой действительности Джультетта и Ромео, Отелло и Дездемона, Сирано и Роксана, Юнона и Авось как правило получают нелестную характеристику «больных на всю голову». И для возвращения пылким, но верным любовникам доброй славы, а также для придания их взаимоотношениям блеска и величия требуется… художественная обработка. Чтобы занудство, истерия, патологическая ревность и психологическая зависимость превратились бы в картину любви страстной. А то в «необработанном» виде на такое и смотреть–то не хочется, а не то что следовать примеру.

И даже если взять в расчет, что существуют не только шекспировские или бразильянские страсти, но и идиллические, нежные, устойчивые связи, которые наступают непосредственно за хэппи–эндом и подразумеваются под выражением «Они жили долго и счастливо и умерли в один день» — все равно это не жизнь, а кино. Или литература. Попробуйте прожить по одной и той же схеме лет двадцать, а не то что пятьдесят. Либо придется остановиться в развитии и сконцентрироваться на каком–нибудь хобби, лучше вместе с партнером. Например, на гастрономии и кулинарии, как старосветские помещики. Либо одному из партнеров лучше всего откинуть копыта, а второй получит чудную возможность десятилетиями кадить фимиам памяти усопшего. Очень удобно: дорогой покойный превращается в священную реликвию, а оставшийся на этом свете — в жреца при этой самой реликвии. Остается лишь придумать и утвердить обряд, который заменит тому, кто не помер, живую жизнь на мертвый ритуал. Третьего, в сущности, не дано.

Почему? Да потому, что все и вся, не закоченевшее в доморощенных религиях или в искусственно поддерживаемом анабиозе, должно изменяться и расти. Или вянуть. В том числе и любовь. Если оба «производителя любви», некогда попавшие Амуру под горячую руку, изменятся физически и психологически – никакой нет гарантии, что температура любовного пламени не начнет понижаться. Сторонники моногамии могут от досады хоть по стенам прыгать, словно человек–паук, но право на развод и возможность в течение жизни заключить два–три брака – один из драгоценнейших даров цивилизации. И пусть меня растерзают и сожрут адепты «высоких отношений», я с места не сойду, повторяя за библейским царем, разошедшимся на цитаты: «Все проходит, и это пройдет».

Кстати, о библейской и небиблейской древности: часто в качестве идеала чего угодно, в том числе и моногамии, нам подбрасывают предков. Иногда дальних – всяких там пра–пра–пра, иногда ближайших – папаню с маманей: вон, гляди, молодежь голоштаная, безбашенная, какие прекрасные, стабильные, умилительные взаимоотношения связывают ваших родаков! Их союз длится больше, чем вы прожили на этом свете! Ну, чем не образец любви и верности? Словно родители перестают быть людьми, как только заделаются родителями. А что в результате? А в результате детишки всерьез приходят к выводу, что папа с мамой – единое целое. И всегда пребудут в состоянии неразделимости, поскольку для папы нет никого лучше мамы и наоборот. И для потомков, преуспевших в ложном учении о неотчуждаемости родителей, форменный Армагеддон наступает, если случается совершенно обычная, повсеместно распространенная штука – развод. Нет, лично мои родители, похоже, разводиться не собираются. Но однажды они нас с Майкой жуть как удивили. Просто до вылезания глазок на лобик.

Все началось с того, что у мамы завелся поклонник. Нет, никаких ассоциаций с мышами, тараканами и прочей нечистью, которая как заводится, так и выводится – с помощью дезинсекции, дезинфекции и дератизации. Мужик был весьма и весьма. Хотя наш папа, разумеется, был о нем совершенно другого мнения. Я бы с ним, может, и согласилась, если бы чувствовала серьезную угрозу для семьи. Объективность – псу под хвост, наш домашний Лев – самый–самый, мама, ты что, с ума сошла – и все в этом духе. Так же я, признаться, повела бы себя при появлении романа на стороне у папули: стала бы грудью на защиту своего мирка, в котором уютно уживаемся мы вчетвером и который мне нипочем не хотелось бы потерять. Я не настолько наивна, чтобы полагать себя ангелом, способным с ходу понять и простить. Впрочем, все эти «если бы да кабы» – просто умозрительная прикидка. Катастрофы не произошло, хотя потрясений было немало.

Предвестник катастрофы носил банальное имя Евгений Семеныч. Мужик под пятьдесят, подтянутый, в красивых сединах, вежливый, успешный, галантный – рядом с ним так и хотелось поставить молодую (ненамного старше меня) жену, которая глядит мужу в рот, обмирает от восторга и демонстрирует всем, что Пукирев со своим «Неравным браком» безнадежно устарел и не может служить предупреждением для молодух, которых судьба соединила со зрелыми мужчинами.

Познакомились родители с этим самым Евгением Семенычем в гостях у своих друзей, каковой факт казался ничем не примечательным. Но на следующий день посыльный принес к нам домой огромную красивую коробку, в которой лежали роскошные розы. Белые и чайные – именно такие, как мама любит. К коробке прилагалась карточка Евгения Семеновича.

- Какой милашка! – сказала мать, взглянув на карточку. И пошла за вазой.

Зато эмоции отца на счет Евгения Семеновича были диаметрально противоположными:

- Ты должна написать на обратной стороне карточки «Я замужем, старый козел!» — и отослать цветы обратно.

- Вот еще. И не подумаю. И тебе не советую уподобляться диким.

- А что, я должен радоваться, что моя жена флиртует с другим мужиком?

- Ни с кем я не флиртую. Кстати, надо будет ему позвонить, сказать «спасибо» за цветы.

- Что–о–о! – взревел отец, — Это уже ни в какие ворота… И что прикажешь об этом думать?

- А что хочешь. И ни в чем себе не отказывай, — выражение маминого лица оставалось совершенно безмятежным, — В конце концов, Лева, вспомни: когда с тобой начинают заигрывать бабы самых разных возрастов и мастей, берут тебя за руки, придвигаются к тебе поближе, жмутся коленями, закатывают глаза и что–то шепчут на ухо, а ты с ними при этом любезничаешь, я же не устраиваю тебе сцены, не требую, чтобы ты с визгом забивался в угол и кричал оттуда: «Не тронь меня! Я женат! Я – Анькина собственность!» А даю тебе возможность с ними порезвиться и истерик не колю!

- Но ты же знаешь, что это не имеет никакого значения! К тому же я думал, тебе это безразлично и в некотором роде даже льстит.

- Евгений Семенович тоже не имеет никакого значения! А твое кокетство с другими бабами мне неприятно.

- Этот тип совсем другое!

- То же самое, только более невинное! Я коленками к нему не прижимаюсь!

Легко матери говорить. И вообще, возможно ли это — убедить в своей абсолютной невиновности человека, который подхватил инфекцию ревности, и вирус уже бушует в его организме синим пламенем, ясным огнем. Отцу, конечно, хочется, чтобы мать направо и налево демонстрировала феодальную верность, ему так жить спокойнее. А с другой стороны, если мама начнет себя так вести ему в угоду, то будет выглядеть полной дурой. Почему же отец не считает для матери нормальным то, что полагает само собой разумеющимся для себя? Извечное мужское: «Когда я изменяю – это я изменяю, а когда ты изменяешь – это нас дерут»? Но мать ему не изменяет. Дело не в ней. Дело в Евгении Семеновиче.

Папаша увидел достойного противника и теперь рвет и мечет. Если бы этот Евгений Семенович был бы уродлив, нищ, горбат, отец был бы снисходителен к бедолаге — и даже иронизировать на его счет бы не стал. Но Евгений Семенович хорош собой, умен и оч–чень небеден. Отец боится проиграть ему в сравнении и злится. Странное дело — человеческая природа. Казалось бы, раз у тебя появился соперник – соревнуйся. Он красуется на людях – пусти в ход свое обаяние на полную катушку. Он дарит подарки – а тебе кто мешает? Развлекает – и ты не отставай! В конце концов покажи что–то свое собственное, только тебе присущее. Но все это затевать накладно и боязно. Потратишь кучу сил и денег, и при этом можешь проиграть. Честно по всем статьям объявить себя лузером. Гораздо проще оказать давление на объект раздора, который к тому же живет с тобой рядом: «Ты в какую сторону глазом косишь, сволочь! А ну, зажмурься! А лучше смотри на меня безальтернативно!» Дешево и сердито. В конце концов после двух десятков лет совместной жизни отношения распадаются не из–за присутствия кого–то третьего, а из–за того, что кроме дешевых и сердитых проявлений в отношениях больше ничего не осталось. Неужели и у родителей так же?

Евгений Семенович, надо отдать ему должное, оказался опытным интриганом. Он не действовал напрямую, вел себя безупречно, и все его шаги в мамину сторону можно было трактовать как проявление светской любезности. Но его ни к чему не обязывающие подарки, ненавязчивые услуги, появления на горизонте равномерно подливали масла в огонь, и обстановка в нашем доме накалилась до предела. Отец то молча злился, то в голос психовал, то напускал на себя равнодушный вид. Единственное, к чему он не прибегнул — не стал вербовать из нас с Майкой ополчение против мамы. Даже когда Майка ему как–то посоветовала:

- Па, ты Семеныча этого сам не мочи, лучше киллера найми.

- Много чести, — огрызнулся отец, — сам отпадет банный лист от задницы.

Таким образом он создавал видимость, что контролирует ситуацию. И только мать сохраняла спокойствие, так что если под чьим контролем и была ситуация, то под ее.

Как–то вечером мать позвала отца:

— Идолище! Вылезай из своего капища! Мириться будем!

Я как всякая неравнодушная к родительскому счастью дочь приоткрыла дверь своей комнаты и навострила уши.

- А мы разве ссорились? – съязвил отец.

- А как же, конечно, ссорились. Из–за «Семеныча». Так вот: его в нашей жизни больше не будет!

- Он что, мерзавец, помоложе себе нашел, а тебя бросил?

- Ага. И побрела я, старая и брошенная, по дороге, и подумала: «Ну, кому я еще кроме Левки нужна? Кто еще будет любить меня, морщинистую и параличную?»

- Морщинистую и параличную — это уж слишком, не преувеличивай моих заслуг перед родиной. Так что у тебя с Семенычем произошло?

- Он объяснился, я отказала. Все.

- А раньше ты этого сделать не могла?

- А он раньше и не предлагал. Что же мне: всякий раз на поданное пальто вместо «спасибо» отвечать ему «Я не такая!» или слать на дом телеграммы «Семеныч, вы мне безразличны!»?

Отец захихикал. А я перестала подслушивать.

 

Ожидание вне жизни

Прошло немного времени и меня, как и положено глазастому и ушастому русскому писателю, одолела любознательность. И я завела с маман разговор о месте любовного чувства в жизни женщины. Женщины средних лет. В том смысле: а в эти годы еще случается? Не в кино, а в действительности? Ну, а если случается, то почему не с тобой? И ответ был совершенно не тот, который я предвидела: ни объяснений насчет неземной и пламенной любви к отцу, ни изъявлений преданности по отношению к нам, ни проповедей на тему семейных ценностей. Я слушала–слушала и в какой–то момент попросила: «Ма, напиши мне письмо. Вот сядь за компьютер, создай файл и напиши все, о чем говорила. Я, с одной стороны, сравню в свое время, насколько это будет похоже или непохоже на мое представление о любви. А с другой стороны, не я от твоего имени, а ты сама расскажешь публике, как относится к любви нормальная современная женщина за сорок». Письмо я, конечно, подредактировала. Но не сильно. Чтобы было с чем сравнивать через два десятилетия.

«Дорогая, эта «любовь ва–банк» — игра не для меня. И не то, чтобы я была трусихой, которая боится сильного чувства или осуждения окружающих… Нет, я, конечно, не боевая валькирия с мечом, конем и золотистым париком – боюсь многого и многим не хочу рисковать. Потому что вижу: выигрыш моих потерь не окупит. Когда мне было столько лет, сколько тебе, я ждала большой–пребольшой любви и без зазрения совести пожертвовала бы ради нее практически всем. Казалось, после слияния в экстазе пространства–времени не существует. Как бы финальный поцелуй на фоне заката под радостный музон – и эти семь секунд длятся вечно, сопровождаясь вечным же блаженством. Да, такое упустить – очень обидно. Тем более, что в юности страстно хочешь верить в совершенство. И в первую очередь – в совершенные отношения между людьми.

Ведь разговоры и песни про благополучно обретенную половинку не одной тебе мозги канифолят. К тому же в молодые годы комплекс неполноценности так действует, что сама себя ощущаешь недоделанной, несамодостаточной и оттого ужасно хочется себя «дополнить» и усовершенствовать. Это самое «дополнение к себе» легче всего искать где–нибудь в эмоциональной сфере. Потому что остальные сферы не слишком доступны, и никто тебе дверку не придержит: заходи, мол, дорогая, не тушуйся! Нет, туда надо пробиваться, проникать, укореняться, расти… Бодяга на много лет. А хочется, чтобы все содеялось быстро – лучше сию минуту. И дожидаться успеха чертову уйму лет никакого желания нету. Потому что кажется: в тридцать, максимум в тридцать пять жизнь заканчивается. По крайней мере, жизнь эмоциональная: человек высыхает, становится холодным и расчетливым… Какие уж тут взрывы чувств, какие майские дни, какие именины сердца? Вообще, юность так богата эмоциями, что воспринимает их как инструмент и как сырье для строительства счастья. Но мы в двадцать – а некоторые и в тридцать, и даже в пятьдесят – понятия не имеем, что эмоциональная сфера – самая прихотливая и непредсказуемая среди всех. Сначала именно это свойство вызывает в нас желание «покорить» ее, точно Эверест. А после покорения вершины наслаждаться красивыми видами и заслуженной славой первостатейного альпиниста. Немецкая писательница Рикарда Хух верно заметила: «Любовь – это награда, полученная без заслуг». Кто бы от такой удачи отказался: получить приз — и даже без всякого лотерейного билета?

Неудивительно, что мы все в свои двадцать или раньше отправляемся одним и тем же маршрутом: большую любовь искать. Меняем партнеров, шлифуем мысленный идеал, ищем «условия максимального благоприятствования» и все такое… А потом набредаем на проблемы, о которых старшие знают, но молчат. Или не молчат, но все равно — кто станет слушать старших, когда тебе двадцать, и в крови у тебя гормональная буря? И все таки, реализуя себя в романах, неизбежно запинаешься все о тот же порожек: всякое существование вне романа рано или поздно становится ожиданием вне жизни. То есть между периодами, когда у тебя «кто–то есть», наступает своего рода безвременье, вакуум. И хочется побыстрее вырваться на воздух. И даже если у тебя хватит терпения не наделать глупостей, все равно выглядишь ужасно: день–деньской стоишь у окна, свесив косы, точно сказочная Рапунцель в ожидании сказочного же рыцаря, а время, как в песенке из фильма «Король–олень», «с башни сыплет звон» — и остается только надеяться, что, прибыв к заветной башне, пресловутый рыцарь воспримет тебя как прекрасную принцессу, а не как старушку–консьержку.

И всему этому «любовецентризму» сильно способствует какой–то общенациональный и общекультурный инфантилизм, какой–то затянувшийся романтизм. Романтиков XIX века еще можно понять: им требовалось взорвать устойчивое убеждение, что эмоциональная сфера не имеет значения, что брак – всего лишь сделка, а человек – всего лишь товар. По крайней мере, пока не дорастет до покупателя. Но сейчас, через двести лет, отдавать любви на откуп всю человеческую жизнь – чистой воды спекуляция. На невинном детском ожидании чуда и на столь же невинном подростковом стремлении самоутвердиться. Но, естественно, всему свое время. И тетенька лет сорока с гаком, бьющаяся в соплях и мятущаяся в непонятках на предмет отсутствия в ее жизни любви страстной, — зрелище довольно убогое. Вернее, и убогое, и повсеместно распространенное. Ну ладно, если бабе не хочется приходить вечером в пустую квартиру или все выходные напролет в телевизор пялиться. Это как раз понятно: человек – животное не столько общественное, сколько семейное. Но мечтать о взрыве, о безумии, о катаклизме или еще о какой–то там глобальной эмоциональной катастрофе – идиотизм.

Любовной стихией и так невозможно управлять. Ее нельзя ввести в русло, придать ей регулярность, периодичность, цикличность и комфортность. Самая отлаженная система знакомств, самый широкий выбор партнеров, самая развитая индустрия общения не дают никакой гарантии, что любовные приключения окажутся приятными и будут следовать один за другим бесперебойно, дабы поддержать твое «чувство глубокой занятости и полной востребованности». Или полной занятости при глубокой, гм, востребованности. Но даже если тебе повезет, и все выйдет именно так – то есть идеально – когда–нибудь, наконец, можно устать и от свиданий, будь ты хоть образец раскрепощенности. Вот так проснешься утром, глянешь на себя в зеркало и подумаешь: «Опять пудриться, опять причесываться, опять красоту наводить, опять передвигаться легкими стопами, на каблуки взгромоздившись… Да ну…» К тому же предсказуемость результата снижает привлекательность чего угодно. И тем более – сексуальной интриги. А то, что действие раз от разу движется приблизительно одним маршрутом – это даже слепой заметит.

Нет, я не о том, что «мужикам только одного и надо». У каждой из нас (и у каждого из них) «стандартный» сюжет свой. Он складывается из черт нашей натуры, из наших «отборочных критериев», из нашего представления о «наилучшем партнере» и из наших привычек вести роман тем или иным руслом. Вот и все – указатели расставлены, маршрут отработан. Ап! И все, как цирковые хищники, рассаживаются по тумбам в ожидании команды. Кому–то, может, придет в голову: ну вот, все заранее известно, все просчитано, будущие любовники команды ждут — а сама говорила, что эмоциями управлять нельзя! Так и есть, нельзя. В ситуации «зацикленности» в рамках единственного (с некоторыми вариациями) сюжета мы по–прежнему не управляем своими эмоциями. Скорее уж, они управляют нами. Злость, скуку, раздражение и депрессию при разрыве мы, как говорится, «не заказывали» — но получаем их, словно нелюбимый травяной чай, входящий в дешевый комплексный обед. Не нравится? Делай индивидуальный заказ и плати вдвое.

Однообразие всего – и любовных радостей, и любовных разочарований – преображается в тончайшую игру красок и оттенков только для особой категории людей. Для любителей и ценителей. Для коллекционеров. Им не скучно заводить очередной роман. Каждый поворот сюжета доставляет им истинное наслаждение. Они перебирают подробности содеянного, словно филокартист – дурацкие открытки с котятами: вот это сиамский, вот это британская голубая, вот это наш сибирский, а вот рыжий с усами – пардон, это я в молодости… Им интересно и трогательно – и совершенно невдомек, что аудитория помирает от скуки, не ощущая упоительности самого процесса каталогизации. Но коллекционеры – уникальны. А обычные люди в массе своей устают от единообразия романов, похожих друг на друга, будто пельмени от Сан Саныча.

И тогда в утомительное «производство полуфабрикатов» снова внедряется (в качестве разнообразящего приема) ожидание, вера, а так же надежда. И все вышеперечисленное направлено на чудо, которое непременно придет и раскрасит жизнь всеми цветами спектра. Главное – дождаться и ощутить. После чего утомительная вереница интрижек сразу приобретет смысл – в качестве «пробных шаров» перед судьбоносным ударом, то есть даром. Вот так и кочует человеческое сознание от мечты к разочарованию и обратно. Кого–то это устраивает. Ну что поделаешь, если этот кто–то — игрок по натуре. Не игроку в жизни не понять, сколько наслаждения в нервном ожидании, в затаенном дыхании и в мысленном гадании – выпадет — не выпадет? Сойдется – не сойдется? Но ведь не все же такие Парамоши азартные? Есть и совершенно другие люди. Им рациональность подавай, предсказуемость. Им не нравится, когда откуда ни возьмись является под дверь незваный гость, представляется емким прозвищем из ненормативной лексики и на вопрос «Чего надо?» уклончиво отвечает «Да так… Пришел».

Только категория игроков почему–то в большом идеологическом почете. Именно идеологическом – искусство их облизывает, пресса их умасливает, общественное мнение их на этот… ну… на флагшток вывешивает. А категория людей основательных, которым есть что терять, поэтому терять ой как неохота – она со времен Максима Горького в «гагарах» и «пингвинах» ходит. То отсутствующее «наслажденье битвой жизни», то «тело жирное», в утесах спрятанное, публику не устраивает. Сказывается вековое отсутствие среднего класса. А ему несвойственно объединяться в армады пропагандистов и расклейщиков листовок. Представители этого слоя общества все больше поодиночке пролетариат эпатируют:

«Я – буржуа. Лупи меня, и гни,

И режь! В торжественные дни,

Когда на улицах, от страха помертвелых,

Шла трескотня В манжетах шел я белых…

Я – нахал,

Нахально я манжетами махал».

Вот и я – нахалка, которой есть чем махать, есть, что терять, есть, чем жертвовать. И ужасно не хочется – ни терять, ни жертвовать. Ни вами, ни Левкой, ни своим буржуазным счастьем».