Взрослые дети, или Инструкция для родителей

Кабанова Елена Александровна

Ципоркина Инесса Владимировна

Глава 5

Как взрослый со взрослым

 

 

Что важнее — сохранить лицо или личину?

Бесполезно сетовать на непочтительную молодежь, на нормы индустриального социума – в частности, на «изломанные и лживые жесты», которые «приносят много мук», а также на падение нравственности вообще. И ратовать за возвращение золотого века, который (якобы) царил в традиционном обществе в минувшую эпоху, тоже не следует. Никаких «тотальных мер» для улучшения личного самочувствия предпринять не получится. И не только потому, что на это не хватит ни власти, ни денег, ни прочих ресурсов, — но еще и потому, что упомянутые меры желанного эффекта не принесут.

Для повышения самооценки необходимо выработать позитивную точку зрения и на себя, и на мир вокруг себя.

А для этого в первую очередь следует определить, какое место вы занимаете в вашем мире. То есть сопоставить социальный и индивидуальный компоненты видения мира.

Начнем с социального компонента. Как мы уже говорили, любой тип общества имеет свои недостатки. В традиционном социальная адаптация превращает человека в послушный механизм, а в индустриальном – в маскарадный персонаж. Впрочем, любая чрезмерная адаптированность по–своему опасна. В процессе координирования личных воззрений и социальных устоев мы часто вынуждены принимать чужое как свое – и можем зайти настолько далеко, что отторгнем свое как чужое.

Эта схема довольно точно описана в концепции социального характера, разработанной Э. Фроммом. Под влиянием требований общества одни из характерологических черт подавляются, другие – активно формируются, третьи – гипертрофируются. «Человек перестает быть самим собой», — пишет Э. Фромм, — «он полностью усваивает тот тип личности, который ему предлагают модели культуры, и полностью становится таким, как другие, и каким они его ожидают… Этот механизм можно сравнить с защитной окраской некоторых животных» – вот крайнее проявление социального характера, именуемое «автоматическим конформизмом». Автоматический конформизм – одна из защитных программ поведения, направленная на то, чтобы устранить противоречие между индивидом и обществом за счет утраты индивидом его неповторимых человеческих качеств. Э. Фромм сравнивал человека, максимально «сросшегося с общественными установками», с «автоматом, идентичным с миллионами других автоматов вокруг него, который не испытывает больше чувства одиночества и тревожности. Однако цена, которую он платит, велика – это потеря самого себя».

Чем ближе характер человека к социальному характеру, тем более полной становится его адаптация, тем успешнее он продвигается по социальной лестнице, но тем меньше остается у него индивидуальных черт, а вместо подлинного «Я» формируется «псевдо–Я», или, как называл это психологическое формирование К. Юнг, «маска», «персона». Словом, прессинг со стороны общественности так или иначе старается привести личность в маскарад и нацепить на нее «личину», чтобы та приросла намертво. И мы, действительно, охотно используем маски, чтобы не возбуждать в посторонних людях негативных эмоций и не провоцировать их на агрессивные проявления в наш адрес. Но! Носить маску – одно, а быть ею – другое. Ведь, пока человек не достиг той вершины автоматического конформизма, когда именно отсутствие души и личности дарит ему ощущение душевного и личного комфорта, ему очень тяжело и плохо. Его искалеченная, смятая общественными требованиями индивидуальность беспрерывно болит и ноет, словно затекшая конечность.

Единственное спасение – в тщательном сохранении и развитии собственного «Я», несмотря на возникающие проблемы в карьере и общении. Этот индивидуальный компонент держит человека «на плаву» во все времена и при всяких нравах. Человек выжил, потому что оставался собой. Роль индивидуации, главным образом, в том и состоит, чтобы противостоять автоматическому конформизму. В то же время необходимо помнить: никакая индивидуальность не в силах существовать, целиком отказавшись от социальной адаптации. И даже патологическое поведение предусматривает «мимикрию под лояльность». Мы – канатоходцы, а правильно выбранное видение мира – наш балансир. Вот почему здесь столько говорится о самопознании – оно залог верного выбора.

Вокруг нас невероятное количество «масок и декораций», готовых в любой момент заменить нашу личность и наше восприятие на «стандартный вариант».

И нашествию «декораторов» приходится сопротивляться изо всех сил. Хотя все мы люди. И к тому же чрезвычайно занятые люди. Нам приходится решать столько конкретных задач, что высокие задачи нас только утомляют. Так хочется заглянуть в конец задачника, списать ответ оттуда, после чего поставить галочку в списке благополучно завершенных дел. Французский политик Эдуар (Корректорам: именно Эдуар, а не Эдуард — бог его знает, почему) Эррио говорил: «Доктрины имеют то преимущество, что избавляют от необходимости думать».

Вдобавок взрослому человеку кажется, что он – такая целостная, сформированная, устоявшаяся личность, которую не проймет никакая психологическая обработка. Вот почему мы так легко попадаемся на идеологические крючки – мы их просто–напросто не видим. И покорно укладываем в нашу индивидуальную систему ценностей кирпичи – да что там, целые блоки – стереотипных «сверхценностей», рекомендованных извне. Мы словно нестойкие покупатели перед умелыми коммивояжерами, «втюхивающими» нам то или иной мнение по тому или иному поводу. А в результате мы и не замечаем, как перестраивается наша система приоритетов.

Системы приоритетов, они же пирамиды ценностей, складываются и перекладываются в сознании человека в течение всей жизни. Внизу помещается все легко добываемое, обыденное, не требующее особого внимания; на вершине – самое вожделенное, самое недосягаемое, самое драгоценное. И таких пирамид в нашем «Я», как правило, присутствует не одна, а несколько. Есть системы ценностей, сформированные сверхзадачей – религиозной идеологией, например, или произведениями Ф.М. Достоевского. Есть пирамиды, сложенные социальными нормами, принятыми в том кругу, в котором мы вращаемся – и никто не станет спорить, что у богемы одна система ценностей, а у банковских клерков – другая. А есть структуры индивидуальные, сделанные «по спецзаказу» — сообразно личным вкусам и пристрастиям. Но в конечном итоге решение, принятое в конкретной ситуации, не может зависеть сразу от всех «пирамидальных систем» – приходится выбирать одну в качестве ориентира. И здесь–то начинается основной «разброд и шатания», результат которых в большой степени зависит от того, в каком обществе вырос человек – в традиционном или в индустриальном.

Разница между традиционным и индустриальным сознанием так велика, что даже небольшие подвижки в сторону одного из полюсов серьезно отражаются на массовом сознании. А значит, и на той самой «средней пирамиде», сложенной из социальных норм, сформированных определенными социальными группами. Впрочем, читатель наверняка уже задается вопросом: зачем весь этот экскурс в социологию и в теорию массового сознания? Затем, что большинство реакций, которые кажутся нам «глубоко личными», рождается скорее коллективным мироощущением, нежели нашим собственным.

Мы и не замечаем, что видим современную молодежь «из своего вчера», а не «из их сегодня».

И пытаемся судить – или хотя бы обсуждать – их поведение согласно нормам, внедрившимся в наше сознание лет двадцать тому назад. Старшее поколение, поколение семидесятых–восьмидесятых, в основном сформировалось, как вы понимаете, в эпоху застоя, в строго регламентированной среде – то есть в более традиционном обществе, где «семейное происхождение» было так же важно, как и в крепостное время. В «постперестроечную эпоху» клановые, сословные установки понемногу стали уходить из сознания людей. Этот процесс начался совсем недавно – когда государство, наконец, освободило нас от шор и предоставило право на собственную оценку информации. Естественно, смена идеологии заняла самый короткий срок, а вот перестройка «идеологически выдержанного» сознания будет долгой.

Все мы время от времени возвращаемся к старым ориентирам, пытаясь облегчить себе задачу. Во всяком случае, выражения «из плохой семьи», «из хорошей семьи» вполне актуальны, наше впечатление от человека зачастую обусловлено ими. Тем более, если этот человек – партнер вашего собственного чада, нынешний или будущий, брачный или деловой. И мы нередко забываем, что психологические установки младших сложились уже в другом обществе. В индустриальном. В том самом «мире каменных джунглей», где успех и неуспех зависят во многом от личных качеств. Где отсутствие необходимых данных невозможно компенсировать «фамильными достоинствами». Молодежь видит, как представители «хороших семей» прозябают в более чем скромных условиях, бездарно растрачивая жизнь в попытках сохранить пыльные останки «фамильного достояния». И как болидами пролетают по небу никому не известные ранее «суперновые суперзвезды».

 

Он может все и он не может ничего

Все эти признаки «внезапных взлетов и падений» совершенно естественны для «переломного момента» истории, когда, как писал психолог масс Г. Блуммер, «все способствовало тому, чтобы индивиды срывались с якорей своих традиций и бросались в новый, более широкий мир. Сталкиваясь с этим миром, они были вынуждены каким–то образом приспосабливаться, исходя из совершенно самостоятельных выборов. Совпадение их выборов сделало массу могучей силой. Временами ее поведение приближается к поведению толпы, особенно в условиях возбуждения. В таких случаях оно подвержено влиянию тех или иных возбужденных призывов, которые играют на примитивных порывах, антипатиях и традиционных фобиях. Это не должно заслонять тот факт, что масса может вести себя и без такого стадного неистовства. Гораздо большее влияние на нее может оказывать художник или писатель, которым удается прочувствовать смутные эмоции массы, выразить и артикулировать их».

Прежде чем научиться объединяться в массу — под влиянием общих порывов, антипатий и фобий, но без стадного неистовства, — нация переживает «эпоху толп».

Масса отличается от толпы более высоким уровнем разумности поведения. Ее ведут не только авторитеты – культурные, этические, политические лидеры – ее ведет способность отдельных представителей к индивидуации, к личному восприятию, к получению информации. А поведение толпы обусловлено лишь потребностью в эмоциональной разрядке, оттого и нивелируется по нижней планке – по поведению ее наиболее примитивной и наиболее «взрывной» группы. Как говорил Артур Шопенгауэр, «у толпы есть глаза и уши и немногое сверх того». Выйдя из подобного состояния, человек радуется обретению мыслительных способностей и уповает на их могущество, надеясь на скорейшее разрешение всех проблем и забывая про фактор времени. В. Ключевский раскрыл этот фактор одним вопросом и одним ответом: «Сколько времени нужно людям, чтобы понять прожитое ими столетие? Три столетия». На то, чтобы научиться мыслить, требуется определенный срок. Видимо, раза в два–три дольше того времени, которое нация провела в «эпохе толп». Потом только наступает «эпоха масс».

В этот период люди старательно подменяют рациональную обработку информации ее эмоциональным переживанием. Высоко ценится духовность — даже бытовой мистицизм. В простоте, как говорится, ста грамм не выпьют. Сергей Довлатов иронизировал над этой традицией: «Знаю я эти культурные дома. Иконы, самовары, Нефертити… Какие–то многозначительные черепки… Уйма книг, и все новенькие… Марина принесла какую–то чепуху в заграничной бутылке, два фужера. Включила проигрыватель. Естественно – Вивальди. Давно ассоциируется с выпивкой». Да кто из нас в этом доме не бывал?

Именно в такой семье родился Паша. Его родня была тем самым идиллическим гнездышком, которое понимали под словом «приличная интеллигентная семья»: мама – пианистка, папа – дирижер, отчим – вузовский преподаватель, дедушки и бабушки также, «все равны, как на подбор», занимались наукой и искусством. Естественно, в Пашиной естественной среде уважали профессионализм, образование, воспитание, духовность. И некоторый снобизм, что скрывать, здесь тоже наблюдался. А вернее, процветал. Паша подрос, окончил школу, поступил в институт. Поучился и вылетел за неуспеваемость. Сгубило мальчика студенческое братство. То же повторилось и в другом вузе, и в третьем. Пашина натура не выдерживала испытания веселой жизнью. Веселая, а в перспективе сладкая жизнь была его основным интересом. Точнее, ограничивала весь круг его интересов. Для стремления к профессионализму, образованию и духовности Паша еще не созрел.

Возможно, со временем он изменился бы в лучшую сторону, но тут подоспела перестройка. И у всей страны, похоже, изменились приоритеты. Общегосударственная тяга к деньгам – эквиваленту сладкой жизни – не обошла стороной никого. Но молодежь она захватила целиком. Паша, пребывавший некоторое время в растерянности, пошел на самую денежную работу, какую смог найти. Его должность не требовала особых профессиональных навыков – мониторинг, просматривание и просеивание данных. Никакого «углубленного анализа» – просто конвейер. И просто деньги. Пашины родители были в шоке. В том «бравом новом мире», который пришел на смену старому, они получали более чем скромные оклады, но расстаться со своей работой не пожелали. Любовь это была или страх перемен – неизвестно. Но Паша оказался совсем другим: прагматичным и беспринципным. Родные пытались понять: чего его ему хочется? Если не считать той самой «дольче вита»? Какую карьеру он собирается сделать? И собирается ли вообще? Учиться он так и не пожелал. Когда проект, на который он работал, с треском развеялся в воздухе, подобно праздничному фейерверку, Паша нашел новый. Потом следующий, и следующий, и следующий. Он руководил сайтом в интернете, издавал газету, был помощником депутата, торговал ветром и ходил за семь верст киселя хлебать. Энергичные молодые люди требовались повсеместно. Вот Паша и подвизался там, куда позовут. Звали его всюду: он умел договариваться и умел себя вести на людях. Это было на одно положительное свойство больше, чем требовалось.

Близкие поутихли, но не унимались. Мама сетовала: «Пашенька может все и не может ничего». Или волновалась: «Чем он занят? Что с ним будет?» На вопрос: «А с вами что будет?» она грустно шутила: «Перебьемся как–нибудь. Главное мы уже сделали. Теперь нам бы ночь простоять, да день продержаться». И, несмотря на свои финансовые неурядицы, продолжала беспокоиться о Пашином будущем. Хотя Паша процветал, превратившись в типичного «летуна». Помните эту осуждающую характеристику советских времен? Ее давали тем, кто срывался из предприятия, проработав меньше года, а не сидел по полвека в одной конторе. Теперь эта тактика давала наилучший эффект – если, конечно, у вас была пухлая записная книжка и весьма смутное представление о своем «высшем предназначении».

Когда вернется время профессионалов и вернется ли оно вообще – неизвестно. Сейчас крепкие ребята с обширными связями больше в цене. А родителям остается лелеять надежду, что со временем все одумаются – и дети, и страна, и мир. А также лелеять прекрасные воспоминания о временах более разумных и славных, где бодрые энтузиасты, настоящие профессионалы вершили незабываемые подвиги. При этом, разумеется, крепко–накрепко забывая про тех «незаметных героев», для которых ходить на работу и было подвигом.

Во все времена большая часть работающих – такие вот «герои». Их профессионализм носит формальный характер, их трудовые свершения не идут дальше своевременного прихода на рабочее место, а их верность родному предприятию держится на привычке и бесхарактерности. И, в принципе, они мало чем отличаются от Паши. Просто в традиционном обществе они вынуждены запихивать свою жадную до удовольствий натуру в тиски традиционной респектабельности. Ну, а в индустриальном обществе Паша и ему подобные получают возможность заниматься тем, что дает деньги без долгих предварительных усилий – без обучения, без стажировки, без практики под началом опытного специалиста и проч.

Но старшее поколение уже осмыслило себя в совершенно ином ключе. Их система ценностей облагорожена стереотипами восприятия. Завышенные требования к современности, построенные по схемам традиционной морали, пронизывают их сознание. А результат — мировоззрение, в котором почти все держится на художественном и малохудожественном вымысле. И опять в наши личные взаимоотношения вмешивается историческое прошлое и настоящее.

Теория эволюции подтверждает: старое не просто дает дорогу новому — оно разрушается. Биологические эпохи радикально меняли облик Земли. Почему цивилизация должна вести себя иначе? Потому что построена на смене идей, а не на смене генома? Все равно получается: вышедшее из употребления обречено. Но и биологическая эволюция не столь… категорична. Многие, очень многие существа прекрасно сохранились с начала времен, несмотря на появление более совершенных форм жизни. Любой желающий может и сегодня полюбоваться на динозавра: надо только сходить в бутик, чтобы покопаться в кожаных изделиях, или в зоопарк, чтобы заглянуть в глаза крокодилу. Хотя все его «современники» вымерли, крокодил по–прежнему с нами. Так же и сторонники устаревших взглядов — они вымирают, но не все – совсем как динозавры. Хоть один, да останется с нами.

Кстати, в «смутное время» любая идея кажется несвоевременной – либо устаревшей, либо преждевременной. А с тем, что не годится на данный момент, кризис обходится безжалостно. Ему нечего терять и нечего беречь: системы ценностей–то нет. Значит, ничего ценного, кроме материального эквивалента, не существует. И только деньги, чеканенная свобода, имеют прежнее и даже большее значение.

Обесценивая все прочие «свободы», кроме чеканенной, кризис наносит огромный ущерб имуществу и достоинству людей.

Государство тут не поможет: ведь оно – главный источник и проводник «кризисных мер». Общество вырабатывает новые методы «работы с человеком», делая выбор в пользу «жестких» приемов — протекционизма, бюрократизма, шантажа, конкуренции и т.п. И вдобавок все социальное переустройство касается основ — стереотипов, ценностей, моральных догм. И то, что казалось незыблемым храмом науки, искусства, правосудия (какие там еще храмы предусматривались в гармонично устроенном обществе?) – все это странным образом превращается в трясину. После чего в пресловутой трясине тонет все, что от храмов останется. Словом, на пике кризиса идей аномия настигает даже самых стойких. И в этом состоянии мы, как правило, начинаем делать феерические и опасные глупости. Мы старается обрести для себя нечто вечное – и непременно там, где можно только потерять нечто личное и превратиться в марионетку. Судите сами, как такое происходит.

 

Мазохизм в историческом контексте

Но сначала скажите: что случилось, когда вы поняли: ваш ребенок вырос и вправе сам руководить своей жизнью? Как на вас подействовало это «открытие»? Скорее всего, двойственно. С одной стороны, вы гордились своим большим, умным, взрослым чадом. С другой, вас не миновали всяческие негативные ощущения – от легкой грусти до глубокой депрессии. Последнее состояние неизбежно для «гиперродителей» – для тех, кто все свои интересы и усилия сосредоточил на одном объекте – на любимом отпрыске. «Гиперродителям» приходится хуже всего. Ведь их видение мира лежит в обломках, внутренний образ реальности напоминает славный провинциальный городок после нашествия чудовищного торнадо: вся округа завалена грязным хламом, который еще вчера был нужным, удобным, отнюдь не дешевым имуществом. По развалинам бродят потерянные души, роясь в мусоре и рыдая над спасенными семейными фотографиями. Страшное зрелище. Честно говоря, в такой момент даже змея не жалит, но психологи не чета змеям. Они будут надоедать человечеству своими рекомендациями даже после Армагеддона. Поэтому, чем упиваться собственными страданиями над руинах былого образа жизни, займемся позитивными заботами: посмотрим, что можно восстановить. И главное: какие новые проблемы последуют за перенесенным потрясением. А они последуют непременно.

Все сказанное выглядит по меньшей мере пессимистично. Но если бы человеческая психика не была пластичной и не имела бы способности к восстановлению и развитию, ни одно разумное существо вида хомо не пережило бы пубертатного периода, не вступило бы в «совершенный возраст» и не стало бы ответственным, дееспособным, взрослым человеком. В течение жизни мы переживаем несколько таких «психологических торнадо», ломающих наши вполне устоявшиеся представления. После чего вырабатываем новые ценности, ориентиры, роли и нормативы. Просто в юные годы такие вот «перестройки» не оставляют глубоких, четких «шрамов» на психике. И сейчас тоже не все кончено, как оно может показаться на первый взгляд. К тому же родителю, чей ребенок вырос, свойственно погружаться в переживания «грандиозной потери». Аномия, обусловленная кризисными проблемами социума, в сочетании с аномией, вызванной семейными проблемами – и что мы получаем в результате? Как вы думаете?

Правильно. В результате мы получаем личность, потенциально готовую к процессу обезличивания. Этот способ психологической защиты предполагает самые разные варианты действительного воплощения, но не это главное. Главное, естественно, результат: если тебя нет, у тебя ничего не болит. Физически – это самоубийство. Психологически – возможны два варианта: во–первых, аутизм – если тебя нет здесь, здешние проблемы тебя не касаются; во–вторых, это мазохизм. Оба этих состояния связаны. О том, как именно, следует рассказать подробнее.

Итак, оказавшись в поле социального или индивидуального кризиса, в первую очередь человек… начинает метаться. Он ищет спасения от аномии с помощью фантазий, идей, специалистов, групп единомышленников… Уповает на личные связи и на то, что, по выражению Жванецкого, «здесь станет будет лучше». Со стороны и действия, и намерения такого «утопающего в цунами перемен» выглядят бесплодными и бесперспективными. Ну чего он бегает, как ненормальный: вчера заявлял, что заграница нам поможет, сегодня пошел и сдал анкету в брачное агентство, а завтра собирается посетить спиритический сеанс? Глупо и бессистемно. Впрочем, в состоянии кризиса мы все делаем примерно то же: как слепые, ощупываем окружившую нас стену, стараемся отыскать выход. Не логическим путем, так по наитию.

Наитие, как правило, приводит всех отказавшихся от логических путей в одно и то же место — в подсознание.

Причем в ту самую область, где «Я» снова возвращается в инфантильное, беспомощное состояние, требующее заботы и охраны извне.

В реальном измерении описанный процесс «ломки» выглядит довольно обыденно: родитель выглядит слегка погрустневшим, но бодрым. Он может жаловаться на то, что повседневные заботы не спасают от чувства одиночества, невостребованности, брошенности. Разум говорит: детка уже взрослая, у нее своя жизнь, и пора предоставить бывшую детку ее собственной судьбе – и все равно чувствуешь себя как–то подавленным и даже постаревшим. А в общем, все как всегда. Нет. Далеко не как всегда. Изменения в самоощущении – симптом ослабленного состояния, своеобразного «психологического иммунодефицита». Подавленность делает человека уязвимым. Он ищет утешения и утешителя. И тогда–то в психике включаются защитные системы, основанные именно на мазохизме.

Если читатель отвлечется от возникших в его воображении плетей, цепей, черных кожаных аксессуаров с металлическими заклепками и тугими шнуровками, мы опишем, в чем состоит социальный аспект этого психологического состояния. Мазохист, остро чувствуя свою незащищенность, делает закономерный вывод о том, что не владеет ситуацией, а следовательно, ему необходим покровитель. Но, поскольку могущественный покровитель в его подсознании ассоциируется со строгим и властным отцом, мазохист старается найти максимально авторитарного партнера, для которого характерна жесткая или даже жестокая манера обращения с подвластными ему лицами.

Мазохисту кажется, что «Большой Папа», могучий защитник, наделенный безграничной властью, — это оптимальный вариант. Все представляется простым и удобным: вот четкий список норм, вот дезадаптированные, напуганные люди, вот громкоголосый лидер, хорошо владеющий риторикой и мимикой. Если все компоненты смешать, взболтать и настоять как следует – получится стройная, жизнеспособная система. Проблема в том, что система, действительно, жизнеспособная. А вот компонентам, наоборот, тяжело придется. Их вынуждают поменять свою природу, а некоторые «частицы» системы вообще лишатся природы в ходе процесса естественного развития ситуации. Что поделать! Все в мире преходяще, кроме вечных ценностей! Ради них и умереть не жалко!

А ведь жалко, что бы там ни кричал «пламенный трибун». Жалко себя, жалко своей личности, жалко своей жизни. Ради стабилизации внутреннего состояния пришел – и вот, пожалуйста, нарвался на такие требования. Зачем? Что я здесь делаю? Вот как выглядит закономерная реакция взрослого человека, которому есть, что терять. Иной обладатель твердого ума и «разумного эгоизма» сразу линяет, как только соразмерит объем требуемой самоотдачи с вероятностью успешного исхода судьбоносных начинаний. Но какой–нибудь мазохист–энтузиаст, да еще в приступе аномии, не поглядит на эти мелочи – и готово дело. Жертва сама рвется на алтарь, все орудия пыток и средства мученической кончины с собой принесла, восторгом так и пылает. И если одумается, то с большим опозданием. Подобная реакция свойственна людям инфантильным, эмоционально неустойчивым – и неважно, к какому поколению они принадлежат, к старшему или к младшему. Хотя старшие и младшие приходят к «пламенным трибунам» по разным причинам.

Взрослому человеку, как уже было сказано, требуется полная или частичная реставрация его мировоззренческой системы. Если бы он мог удовлетвориться курсом психотерапии, изданием мемуаров или просто нытьем в курилке в обществе знакомых и незнакомых – вероятно, никаких «сверхценностей» защищать бы не пошел и на баррикады бы не полез. Для него это просто не самый удачный выбор средств для реабилитации и реанимации своих психологических структур. У молодого человека все иначе: никаких структур ему реанимировать не требуется.

Аномия у молодых не является последствиями разрушения того, что было раньше. Это, наоборот, проблемы строительства того, чего раньше не было.

Молодежи не с чем сравнивать, соразмерять, координировать… И терять им, по большому счету, нечего, кроме давно прошедшего детства и еще не пришедшей зрелости. Его могли бы удержать собственные амбиции, но они пока расплывчатые, неопределенные: так, хочется чего–то… Скорее цветов полевых, чем зарезать кого–нибудь. А впрочем… Ну, не знаю. И вдруг – раз! Появляется харизматичный лидер и указует дланью: вон, впереди маячат такие глобальные, мировые, эпические задачи! Этот величественный мираж стоит целого века рядовой, благополучной, неприметной жизни, прожитой ради нормального личного успеха, ради своего счастья и счастья своих близких. Подумаешь! Идеологическая фата–моргана совершенно ослепляет сознание, когда не оно контролирует эмоции, а эмоции контролируют его.

Английский философ Эдмунд Берк писал: «Богу было угодно даровать человечеству энтузиазм, чтобы возместить отсутствие разума». Очевидно, что в молодые годы энтузиазм доминирует – по крайней мере, в процентном отношении. Хочется найти достойное применение своим могучим силам. Так сказать, выбрать задачу по плечу. То есть по уму. В смысле, по энтузиазму. И потому молодежь на этапе вхождения в жизнь нередко увлекается «пророческими идеями» и охотно следует за соответствующим типом лидера. Да к тому же подобные «призраки глобализма» потакают молодежному негативизму.

Прежде чем окончательно повзрослеть и обрести свое место в обществе, человек сталкивается с большими внутренними и внешними проблемами. И, по старой доброй детской привычке, ищет, на кого бы ему свалить вину за промахи и неудачи. Старшее поколение и государство вообще подходят почти идеально, как безличные, но реальные «виновники» того–сего: безработицы, дороговизны, инфляции, инерционности сознания, бюджетного дефицита… И раньше так бывало, чтобы целое поколение, «осердившись», предъявляло счет обществу. Чтобы их усмирить, общество охотно использует уже упомянутые варианты «оправданий»: и «авторитет «вечно вчерашнего»; и «авторитет внеобыденного личного дара»; и авторитет «в силу «легальности» и деловой «компетентности». В общем, пытается следовать мудрому совету первого президента США Авраама Линкольна: «Если вы держите слона за заднюю ногу, и он вырывается, самое лучшее – отпустить его». Вы ищете протестов? Их есть у меня. Вот вам мнение компетентных экспертов, мнение «хранителей культурного наследия» — все как один ругают современность и хвалят XIX «век золотой, не знавший возмездья». Ну да, выхода они показать не могут. Потому что сами его не видят. И, раз уж они вас не убедили, пожалте выслушать обладателей «внеобыденного личного дара». То есть «суперского лидера». Совсем нового лидера. Совсем современного. Смотрите, какая харизма!

Короче, общество само отправляет поколение «сердитых молодых людей» в объятия всевозможных «современных пророков», не отвечающих за последствия поднятой ими волны. Конечно, в этом идеологическом цунами тонет немало достойных, но растерявшихся людей – что детей, что родителей. Ведь когда мы «делегируем» ответственность за свою судьбу кому–то авторитетному и, на первый взгляд, порядочному, – это довольно плохо сказывается на наших личных интересах. Даже если наш «избранник» и в самом деле человек честный и, что всего важнее, адекватный. При всех своих достоинствах он не в силах понять и защитить интересы каждого «своего человека». И даже самый талантливый полководец жертвует частью своих солдат, чтобы выиграть битву.

Думаем, оказаться в отряде «беззаветных самураев» — совсем не то, что смотреть кино про самурайскую жизнь. Тем более, если вы – человек невоенный, и время сейчас невоенное, и дела только–только налаживаются. А каково обнаружить среди «самураев» свое детище? Хорошо, если оно (детище) просто дурака валяет: ходит в маске и рогатом шлеме, машет катаной и выкрикивает пронзительным голосом нерусские слова! А если это всерьез? Неужели, когда всем этим эпическим затеям придет закономерный и полный… финал, мой ребенок совершит харакири (которое, вообще–то, у японцев называется сеппуку)?

Будем надеяться, что инстинкт самосохранения возьмет свое. И харакири–сеппуку не состоится. Но приходится признать: лидеры иррациональные, напрямую связанные с астралом, узревшие божественный лик и услышавшие внутренний голос, особенно опасны. Они харизматичны до чрезвычайности, поскольку не знают сомнений, не поддаются колебаниями и не видят реалий. Ведь они проповедуют ценности надмирные, неподвластные переменчивой моде. И даже революции–перестройки, затрагивая экономическую и идеологическую среду, на них не влияют (якобы). Увы, но это именно заблуждение. Ничего вечного не существует, а потому весь вопрос в том, какой срок отпущено очередной ценности, претендующей на роль вечной.

Н.А. Бердяев считал, что «русский народ хочет… преклонения и благоговения перед святостью, подобно тому, как он хочет не власти, а отдания себя власти, перенесения на власть всего бремени… коллективное смирение дается ему легче, чем религиозный закал личности».

Индивидуальное закаливание требует усилий, а «отдание себя» – единовременный акт, который не требует вообще ничего, кроме эмоционального подъема и приступа душевной щедрости.

Хотя среди духовников и пророков с незавидной регулярностью встречаются шарлатаны подобные фельдкурату Отто Кацу, который так прямо и заявлял: «Раньше я получал приказы от начальства, а теперь делаю, что хочу. Я являюсь представителем того, кто не существует, и сам играю роль бога. Не захочу кому–нибудь отпустить грехи и не отпущу, хотя бы меня на коленях просили». Довериться такому «пастырю–капризнику» – чистый акт мазохизма. К тому же опытным путем доказано: если возложить на духовника ответственность за сделанный выбор, господа бога уполномочить исправлять допущенные ошибки, а собственный разум отправить в бессрочный отпуск — вероятность полного фиаско увеличивается многократно. Играть в рулетку с высшими силами – поистине занятие не для верующего. Это занятие для экстремала. А экстрим должен иметь границы – особенно если речь идет не о бестолковых взрослых, а о беспомощных и зависимых детях, которые служат в этой игре фишками.

Но, несмотря на обилие цитат, иронически описывающих и паству, и пастырей, большинство читателей этой иронии не примет. А ведь мы только советуем: не стоит возлагать на религию весь этот непомерный груз надежд и чаяний. Вера не безгранична в своем влиянии, что бы о том ни говорили теологи. Вера не может решать мириады проблем и исправлять мириады грешников без участия самих грешников. Почему без участия? Да потому, что многие верующие попросту открещиваются от собственной жизни, извините за каламбур. Они нанимают бога (а точнее, духовника) в качестве управляющего и в качестве оплаты за ведение своих дел предлагают активное участие в ритуальных действах. Такое поведение получило название «бытового православия». Его ядро – формальная сделка новообращенного с представителем господа бога: одна сторона, в дальнейшем именуемая «верующий», гарантирует четкое исполнение обрядов; вторая сторона, в лице своего служителя, гарантирует царствие небесное миллиардозвездочного типа с полным пансионом.

За такое вознаграждение работа верующего, скажем прямо, не слишком обременительна. Ну, ежегодно надо соблюдать один великий пост и несколько мелких – отлично, совместим с диетой. Ну, исповедоваться надо – сеанс у психоаналитика, и тот более утомителен. Ну, лексикон придется расширить — словами типа «воцерковление», «искус», «водосвятие». Ну, в поведении елейность появится. При всем при том внешняя атрибуция внутренней сущности не затрагивает. Соблюдение обрядов и украшение речи церковнославянскими выражениями – не что иное, как приметы современной моды на православие. Сходил в церковь, службу отстоял, певчих послушал – вернулся просветленный, умиротворенный, благостный. Правда, некоторые бизнесмены из казино в аналогичном состоянии приходят. А их жены – от косметолога. А их дети – с тусовки. Как же можно сравнивать хорошего христианина с заядлым игроком, пустой кокеткой и безмозглым тусовщиком? Да запросто. Если религия выполняет роль психологического релаксанта, снимающего напряжение, ее место – в одном ряду с аромотерапией и боулингом. Ведь этот «активный посетитель храма и исполнитель обрядов» как человек вряд ли изменился к лучшему. Бывает и наоборот.

Польский писатель Кароль Ижиковский замечал: «Этика бывает либо активная, творческая – либо пассивная, покаянная, этика нетерпимости к себе и к другим, которая только и может, что копаться в так называемых грехах». Нетерпимость – это не обязательно открытая агрессия, физическое насилие, суды инквизиции, ущерб имуществу и здоровью, хотя подобная тактика – часть религиозных «издержек». Помимо них существует еще и нетерпимость, ставящая стену между людьми – и даже очень близкими. К тому же родственники нередко прибегают к религии как к психологическому оружию. Дает себя знать комплекс власти.

Лет десять назад одна из наших знакомых, не выдержав испытания «интересным временем», уехала с семьей в Америку. Преподавала в одном из университетов, писала диссертацию, делала карьеру. Трудности, конечно, были. К тому же пришлось содержать мужа, который приживался с еще большим трудом – работал за гроши и явно не намеревался богатеть в ближайшие лет… сто. Приезжая в Россию, наша знакомая жаловалась на американцев – совершенно в духе Задорнова, на ностальгию – совершенно в духе Набокова, на безденежье – совершенно в духе любого нашего соотечественника, который так никуда и не уезжал. Мы, тем не менее, предполагали, что постепенно ее существование стабилизируется, она станет профессором, муж тоже возьмется за ум, денег станет побольше, а ностальгии, соответственно, поменьше. Примерно так развивался «сюжет» у всех других наших знакомых, выезжавших из СССР, СНГ, РФ…

Потом мы узнали, что история продолжилась совсем по другому сценарию. Возникли неизбежные трудности с адаптацией на новом месте, в контактах с коллегами. В какой–то (надо понимать – довольно нерадостный) момент в жизни наша приятельница нашла утешение в среде таких же, как и она, «непробившихся» соотечественников. Глубоко верующие, погруженные в религиозные обряды, с трудом, но цитирующие богословов и религиозных мыслителей – словом, харизма мелкая, но очень близкая. Нашу знакомую, пребывавшую в состоянии депрессии, затянуло, будто мелкий астероид в черную дыру. Она уволилась из университета, муж стал священником в православной церкви, жена родила ему троих детей и все стали ревностно соблюдать обряды. Бог им в помощь, скажете вы? Все бы хорошо, но родители под влиянием проповедей и подначек со стороны своего окружения сформировали резервацию в составе своей семьи. Этакую мини–диаспору, отрезанную от порочного города Сан–Франциско, в котором они в данное время проживают. Все – от образа питания до образа мышления – подчинено «божественному». Вероятно, начало этому странному решению положило состояние хронической дезадаптации, возникшее в чужой стране с чуждыми традициями. Круг общения резко сузился, контакты стали глубже – и последствия этих контактов, соответственно, тоже углубились и усугубились. Появившиеся в поле зрения доморощенные теософы поспособствовали начинающемуся «семейному аутизму». А может, вольные нравы Сан–Франциско навели нашу знакомую на мысль о спасении души, заодно оказало влияние и геопатологическое излучение, идущее из материкового разлома, на котором стоит этот город… В общем, уход от реальности свершился. Сознание этой семейной пары сорвалось со стапелей и отправилось в дальнее странствие по невиданным морям.

Мы, признаемся, не слишком сочувствовали родителям, ударившимся в клерикализм – это был их собственный (может, и не самый удачный) выбор. Но, видно, взяли верх подспудные желания, стремления, настроения, или, как психологи говорят, аффекты. Пусть теперь живут в состоянии аффекта, пока не надоест. Но их дети, ни в чем не повинные созданья, благодаря маме и папе потеряли связь с окружающей действительностью. Они не знают английского языка, не ходят в американскую школу, мама дает им домашнее образование. И вдобавок в доме нет ни компьютера, ни телевизора, а вся информация из внешнего мира проходит через мелкоячеистый фильтр родительской цензуры. Изрядно пополнившееся семейство нашей приятельницы пребывает в добровольной религиозной изоляции далеко не первый год. Ее дети растут и скоро придется решать вопрос относительно их будущего. Глубоко верующие родители, покумекав, решили вернуться в Россию – здесь, по их мнению, высшее образование дешевле и детям легче получить диплом и работу. Мысль о том, что подросшие «невинные малютки» с их домашним образованием, несамостоятельностью, проблемами общения и здесь придутся не ко двору – так же, как в Сан–Франциско – родители тщательно отметают. Видно, на бога надеются.

Да, если вы сами оплошали, самое время вручить узды правления боженьке и попросить его разрулить ситуацию. Как удержать себя от превращения в «домашнего Савонаролу» или, не дай боже, в Тартюфа? Способ один – вместо негативной, прокурорской реакции на человеческие слабости – включая свои собственные – заниматься своими делами, а не лезть в чужие с намерением «по–дружески» прочесть проповедь, обратить в истинную веру, устроить христианнейшую жизнь и подготовить соответствующую кончину.

«Гиперопека» в форме религиозного фанатизма – симптом категорического неприятия окружающей реальности, проявление мучительного страха перед проблемами обычной человеческой жизни.

Следующий шаг закономерно ведет в страну аутизма. Подчинение религиозному фанатику, практически вступившему на эту «terra incognita», может стать «спусковым механизмом для обращения в мазохизм». И, конечно же, чревато серьезными жизненными неудачами.

Читатель, надеемся, уже заметил: в описываемых психологических играх ни вера, ни даже религия практически не участвуют. Они лишь дают повод для срыва в аутизм или мазохизм, а в дальнейшем выступают в роли флера, прячущего психологические проблемы «обращенного» — главным образом, от него самого. И даже в принципе все равно, какой именно конфессии страдающая душа себя вручила. Вопрос в той роли, которую оная душа отводит новому «антидепрессанту». Когда разум принимает участие в судьбе своего хозяина вместе с верой – это вполне гармоничный союз. И если вера отсутствует, но разум работает в своей собственной манере – это также вариант не из худших. Но маниакальная вера, не контролируемая разумом, неминуемо заводит личность в тупик. И этот тупик называется… правильно, психологическая зависимость. Для людей слабых, подверженных депрессии, неспособных самостоятельно разрешить свои проблемы, религия выполняет ту самую роль, о которой еще Маркс писал.

Мнение основоположника марксизма, известное всем и каждому в укороченном виде: «Религия – опиум для народа», заканчивается словами: «она облегчает ему его страдания». С этим нельзя не согласиться, как и с высказыванием Наполеона: «Религия – важный предмет в женских школах. Она, как бы на нее ни смотреть, есть надежнейшая гарантия для матерей и мужей. Школа должна научить девушку верить, а не думать». Наполеон, как человек с глубоко патриархальным мышлением, согласно сегодняшним меркам, не слишком корректен в оценке предназначения женщины. И тем не менее, он правильно оценивает роль религии в сознании многих людей (вне зависимости от половой принадлежности): вера вытесняет мысль, избавляя от необходимости делать выбор и отвечать за принятое решение. И автор «Капитала» тоже верно рассуждает: облегчая страдания, поневоле тянешься к какому–нибудь опиуму. Если человеку тяжело дается работа мысли, он может и к богу обратиться с нехитрым требованием: избавь! А потом всю жизнь беззастенчиво «паразитировать на божественном», по любому поводу прибегая за советом, за утешением, за ободрением… Будь на месте господа бесплатный консультант, он бы такого клиента своими руками убил, чтобы хоть ненадолго в отпуск уйти. Ну почему бы вседержителю не проучить лентяя, который отказывается пользоваться богоданным органом мышления? Вот и получается, что на бога надейся, а роздых ему дай!

В результате обращения к «небесному лидеру» — или к его «особо харизматичному» земному представителю — и у старших, и у младших складываются одинаково ложные представления насчет того, как обстоят дела в окружающем мире. Хотя разные возрастные категории и ведут себя по–разному. Старшие напрочь перестают воспринимать окружающих. Если к ним обращаются за советом или за поддержкой, произносят краткие наставления или длинные проповеди, «подставляя» реальную ситуацию в некую формулу, максимально приближенную к событиям и притчам, почерпнутым из религиозной литературы. Даже взрослым собеседникам «обращенных душ» приходится нелегко: апеллировать к разуму человека, растворившегося в проповедях и притчах, бесполезно. Остается только ждать, пока эта личность не очнется, пока этот мозг не начнет снова принимать информацию, пока эти реакции не станут индивидуальными. А до того времени приходится общаться с цитатником, с путеводителем по священных книгам.

Особенно в этом положении страдают дети. Родитель, обнаруживший, что в мире есть нечто поважнее собственных отпрысков, может еще долгое время демонстрировать «формальную теплоту и благость» — например, по поводу и без повода произносить фразы о любви и всепрощении, говорить о душе, взывать к добродетели и пр. Но по сути своей он уже «не с нами» — и даже не со своими детьми. Его дела зачастую свидетельствуют об этом – вопреки его же словам. В частности, среди «сильно уверовавших» встречаются разные формы «выпадения из социальной сферы»: отказ от доходной работы, пренебрежение прежними занятиями, потеря интереса к близким, равнодушие к жизненно важным проблемам… Все это производит тягостное впечатление на всех, кто привык к заботе и вниманию со стороны «безвозвратно выпавших из жизни».

Кстати, родителям, чьи дети впадают в религиозность, так же тяжело: младшее поколение, с его подверженностью романтическим порывам, может натворить глупостей, прикрываясь теми же цитатами из религиозной литературы, благо в оной кладези информации сыщется оправдание и объяснение любому поступку, вплоть до детоубийства. Что поделать, история человечества богата жестокими и возвышенными деяниями. Причем их бывает трудно отличить друг от друга. А коли умелый демагог способен запутать даже поднаторевшего в дискуссиях циника–интеллектуала, то что ему наивный романтик, отчаянно ищущий смысл жизни? И в результате неокрепший ум молодого человека наполняется странными образами и идеями, не столько принадлежащими исповедуемой религии, сколько тому самому демагогу. Мало ли что очередной «гуру» вытащит из своего подсознания, дабы вложить в голову ученика? Да мало ли во что преобразуется указанное «приобретение», пройдя через фильтр чужого мировосприятия? Потому и говорится, что благими намерениями вымощена дороги в ад. Звучит печально, но похоже на правду. Но, что бы кто ни говорил, средство от демагогов есть.

Прежде чем искать смысл жизни, надо вступить в эту самую жизнь и попытаться ее рассмотреть, чтобы получить собственное видение мира.

Накопив достаточно информации, необходимо ее структурировать: анализ и синтез данных доступны даже для компьютера, отчего бы человеку пасовать перед этой задачей? Хотя многие пугаются и начинают искать «волшебного помощника» на небесах, не понимая примитивной подоплеки такого, казалось бы, возвышенного духовного поиска. А, растерявшись окончательно, выстраивают стену между собой и реальностью, как будто натиск окружающей среды можно остановить посредством высокой ограды и запертой двери с надписью «Не стучать, не звонить, не беспокоить, приемных дней нет».

Предположим, у людей, «убежавших» от реалий в мифологию, попросту не получается осмыслить действительность – по разным причинам: аналитический метод, подходящий для новой обстановки, еще не выработан; их мыслительные способности ограничены жесткими идеологическими рамками; им не хватает исходных данных; они напуганы до потери мыслительных способностей и проч. Но рациональная обработка данных – не единственный способ, присущий человеку. Существует еще и эмоциональная обработка. Нельзя сказать, что всякая информация пригодна для такого анализа. Хотя за неимением лучшего все используют то, что имеют. И пытаются информацию если не понять, то прочувствовать. Эмоциональная сфера, как мы уже говорили, — кладезь непредсказуемых последствий и побочных эффектов. И споры, которые зарождаются и вырастают на этой почве – самые опасные. Не зря английский историк Томас Карлейль говорил: «При каждом споре, в тот момент, когда мы начинаем сердиться, мы перестаем бороться за истину и вступаем в спор уже за самих себя». Как же это происходит «в семейной обстановке»? О чем – главные споры родителей и детей?

 

Не дразните спящую мамашу

Эмоциональное переживание становится особенно ярким и продолжительным, когда происходит в группе единомышленников. Заметьте – единомышленников, а не родственников. Родные, как известно, принадлежат к разным возрастным категориям, а значит, имеют взгляды, отличные от молодежных. Следовательно, то, что поддается обсуждению в виде интеллектуальной беседы, остается в сфере «общих интересов». А то, что требует сопереживания и эмоциональных затрат – сфера «узкоспециализированная». На ней лежит серьезное бремя ответственности за настроение, за драйв, за чувство полноты жизни. Это довольно хрупкие чувства, в атмосфере занудства они чахнут и гибнут безвозвратно. Как говорил английский экономист и философ Джон Стюарт Милль: «Спроси себя, счастлив ли ты, и ты перестанешь быть счастлив». Поэтому у увлеченных натур отсутствует какое бы то ни было желание «перетирать и пережевывать» столь же важные, сколь и нестойкие ощущения с людьми, которые попросту не догоняют, — речь может идти о «предках» или о «потомках», не суть важно. И старшие, и младшие одинаково не любят, когда их пристрастия обсуждают и критикуют «далекие от темы» люди. Ведь невежда непобедим в споре.

Родственники, как правило, бесконечно излагают свое мнение, не обращая внимания на ваше. Поэтому все предпочитают радоваться жизни не с родственниками, а с единомышленниками.

Ради получения мощного эмоционального допинга молодежи свойственно «сбиваться в стаи». Или в стайки – так, на три–пять персон. Устойчивые компании занимают практически все свободное время молодого человека. Зачастую это угнетает родителей: кто–то из «закадычных друзей» недостаточно хорош – он научит нашего ребенка плохому; кто–то – хорош, и даже чересчур, он станет подавлять нашего недотепу и пользоваться его слабым характером… И далее в том же духе. Людям старшего возраста бывает непонятно, чем они «там» занимаются: анекдоты травят, языками чешут, слушают какую–то глупую музыку – в общем, заняты совершенно тем же, чем в свое время занимались и мама с папой, но забыли. И сейчас выговаривают своему подросшему потомству насчет «дурацкого ничегонеделанья». Вопрос не в мнимой «некондиционности» друзей–приятелей и не в бессмысленной трате времени – дело в обыкновенной родительской ревности.

Родителям свойственно возмущаться «отрывом» ребенка от семьи, их пугает его уход в самостоятельную жизнь. И, вне зависимости от реального положения дел, они сетуют на «неверно выбранные» авторитеты, приоритеты и ориентиры: какие–то дурные на всю голову друзья–приятели для него/нее авторитет, а мама и папа, которые жизнь повидали во всех видах – они, видите ли, отстой! Чем сильнее папа–мама давят на психику своего ребенка, тем жестче его отпор. Бывает, что отказ от родительских советов выражается в форме резкой и даже опасной для родительской самооценки. Никакого смирения, никакой терпимости не хватит, чтобы перенести подобное, не проявляя протеста. И тем более не ощущая протеста. Итак, в момент «перехода» подросшего ребенка из «семейной субкультуры» в «субкультуру приятельскую» в душе родителя практически всегда возникает неприязненное чувство. Начинается борьба за лидерство между родителями и, если так можно выразиться, с внешними кандидатами. Эта борьба может принимать острую или затяжную форму, а ее участники начинают втягивать в сферу конфликта все новых и новых союзников, создавать фракции с другими родственниками и знакомыми, передвигать «войска» по всем фронтам, забрасывать разведчиков в тыл противника, спасать своих радистов и прятать явки. Зачем все это нужно, спрашиваете вы?

Борьба за то, чтобы оставаться авторитетом и лидером для собственных детей, есть отражение целого комплекса целей и намерений. Здесь присутствуют и попытки уберечь молодую поросль от роковых ошибок или дурного влияния; и средства подтверждения высокой ценности собственного жизненного опыта; и примитивная разрядка агрессивного импульса или целого ряда агрессивных импульсов. Видимо, есть и другие составляющие. При всем разнообразии средств и намерений, общая цель заключается в «переделе собственности». В том, чтобы «перетянуть» ребенка на сторону родителей, «отвоевать» его по возможности у окружающего мира, «отнять» у авторитетов, пришедших «со стороны». А в роли «собственности» выступает ребенок. Откуда берется это собственническое отношение родителя к ребенку?

Родительская забота отчасти базируется на чувстве ответственности, а точнее, на инстинктивном стремлении обеспечить своему потомству безопасность – по крайней мере, до определенного возраста. С другой стороны, пока ребенок находится в состоянии «подмастерья», его поведение предсказуемо, а родительское слово для него – закон. Проблемы начинаются, когда подросшее чадо начинает осваивать мир, учится общаться, пытается оценивать ситуацию и самостоятельно принимать решения. И сразу же «травмоопасность» возрастает, причем возрастает многократно, отчего родительское «Я», естественно, не знает покоя. Американский писатель Марио Пьюзо верно заметил: «Матери как полицейские – всегда предчувствуют самое худшее».

Паническое состояние усугубляется фактором, о котором здесь уже упоминалось, а именно дезадаптацией старшего поколения в окружающей действительности. Кроме социального и биологического факторов, каждый из которых ведет «борьбу за власть» в сознании человека, современная отечественная история подарила нам еще один «дестабилизатор» – современный отечественный кризис. Мы не только не уверены в своем будущем, мы к тому же, срастаясь с настоящим, несколько подрастеряли свои прежние приоритеты и уже не знаем, верить ли нам в приоритеты предлагаемые — или подождать, пока те пройдут естественный исторический отбор. Если эти проблемы овладевают сознанием, мы испытываем состояние паники и депрессии.

Бывает так, что длительный внешний прессинг провоцирует формирование и развитие навязчивых мыслей и страхов. И даже доходит до компульсивно–обсессивной стадии – раньше она называлась маниакально–депрессивной. Человеческое сознание в подобном состоянии ведет себя, будто на американских горках: вверх–вниз, вверх–вниз. При этом мы не отвечаем даже за себя, и тем более – за наших детей. Как быть? Самое разумное – выбрать определенную линию поведения и постараться ее придерживаться.

Пока ландшафт, если так можно выразиться, прячется в тумане — дорога удержит вас от ошибок; ну, а когда все вокруг прояснится, тогда свою дорогу от ошибок удержите вы.

И для начала можно использовать историческую тактику, чтобы с ее помощью избежать исторических проблем. Вы ведь понимаете, что история – не мертворожденное потомство учебников и монографий. Она разворачивается у нас на глазах и сохраняется в нашем опыте – в том самом, который со временем абсолютно исчезает под наслоением мифов и стереотипов. Попробуем «откопать» то, что нам потребуется.

Проблема человека (и одна из важнейших) состоит в том, что он нередко складирует ценную информацию в самых дальних уголках памяти, вместо того, чтобы хранить ее под рукой и применять по мере надобности. Мы даже не знаем, чем владеем. И вот вам пример: кто из нас в свое время не выслушал целую сагу о непререкаемом авторитете старшего поколения? Кому мамуля не напевала «в стиле блюз»: «Ах, какие семейные ценности водились в наше время! Ах, как уважали мы родителей и слушались беспрекословно!» Думаем, хоть раз в жизни нечто подобное слышал каждый. И какой же вывод из этих «родственных саг» мы сделали? Смеем предположить, что практически никакого. Или самый общий, вроде: «Почитай отца и мать». Хотя при определенном старании из таких разговоров можно извлечь больше информации. Чем мы сейчас и займемся.

Начнем анализ с наших ощущений: вероятно, все мы воспринимали указанные «эпические вариации на тему послушания» не без удивления, а также с некоторой долей неприязни. И тем не менее, сознание фиксировало этот прием как действенный: так, значит, старшие могут добиться повиновения от младших, взывая к авторитету еще более старших. И скоро, кажется, мы станем исполнять своим детям караоке на тему: «Ах, какое обожание и преклонение внушали нам наши папы и мамы!» — если только дебют уже не состоялся. Но, если быть до конца откровенными, наши папы и мамы ничего такого нам не внушали. А вот кто действительно внушал, так это наши дедушки и бабушки. Действительно, поколение, условно говоря, дедушек и бабушек – то есть мужчин и женщин, чья молодость пришлась на сороковые–пятидесятые годы прошлого века (господи, какая седая быль!), — это поколение выживавших и выживших. Им довелось пройти вовсе не через форменный, а через самый настоящий ад, где человеку отказывают не только в еде и крове, но и в жизни как таковой – и пожаловаться некому. Разве что, как говорила Золушкина мачеха в исполнении Фаины Раневской, «жаловаться королю, жаловаться на короля».

Разумеется, в подобных условиях всем было не до капризов, не до мелочей вроде «полноты самореализации каждой конкретной личности» или «индивидуального подхода к концепции воспитания».

Когда подчистую исчезает необходимое, многие важные вещи превращаются в излишние.

И потому поколение дедушек–бабушек старалось раздобыть для семьи необходимое, не тратя сил на глупые сантименты и мелочные придирки. Тем более, что большинство добытчиков, по не зависящим от них обстоятельствам, либо отсутствовало вовсе, либо находилось в неработоспособном состоянии. Мужчин выморили война и репрессии. Немногие уцелевшие мужчины и их женщины приняли на себя ответственность за выживание нации и восстановление страны.

Судите сами: разве в те годы, в тогдашних условиях российские «патриахи и матриархи» могли от души предаваться семейным интригам, азартно участвуя в грызне домочадцев и самозабвенно распуская сплетни? Скорее всего, нет. Когда заканчивалась дневная каторга, организм – нет, не сознание, не личность, а именно организм – нетерпеливо требовал отдыха. Биологическая программа тоже помогала выжить. Только бы заползти на кровать и заснуть до того, как голова коснется подушки! Подумайте, с каким пофигизмом воспринимается все «несущественное», если мозг и тело настойчиво требуют «забыться и заснуть». При таких «перегрузках» простое выполнение повседневных дел — задача поистине титаническая. Бабушки и дедушки в массе своей справлялись: они прожили большую часть жизни в состоянии глубокого стресса, ухитряясь вдвойне, втройне, если не вдесятеро выше ценить каждую секунду отдыха, каждое мгновение счастья. Видимо, с этим «вынужденным гедонизмом» было связано их нежелание копаться в мелочах, ловить рыбку в мутной воде, искать черную кошку в темной комнате, где нет никаких кошек. Притом очевидно: те, кто полжизни провел в нечеловеческих условиях, подсознательно готовили собственных детей к аналогичной участи. Главной задачей было научить младшее поколение, поколение наших мам и пап – нет, не послушанию, а выживанию.

Это, кстати, вещи диаметрально противоположные. Ребенок, обученный послушанию, легко становится жертвой агрессии или мошенничества. Он не сумеет возразить тому, кто старше, удрать от того, кто сильнее, и подраться с тем, кто нападает. Его главная тактика – конформизм. То есть подход, основное содержание которого составляет так называемое «хорошее поведение». Хорошее, вежливое, неагрессивное, альтруистическое – и абсолютно нежизнеспособное. К тому же послушный ребенок менее самостоятелен и свободен в выборе по сравнению с менее благонравным, менее приятным старшему поколению, но гораздо более жизнеспособным «мальчишом–плохишом».

Ребенок, обученный выживанию, умеет «фильтровать» информацию и вдобавок умеет говорит «нет». И шанса не упустит, и кровного не отдаст, и противнику не уступит. Да, он несимпатичен и даже может быть опасен. И вдобавок, подталкиваемый инстинктом самосохранения, он регулярно прибегает к манипуляции. Эту поведенческую стратегию можно назвать довольно действенной, но у нее множество «побочных эффектов», опасных для психики и для сферы общения. Но ведь «непослушное дитя» и воспитывалось для такой обстановки, в которой не приходится надеяться на изобилие, удобство и благополучие. А потому в сознании «нехорошего мальчика/девочки» непременно присутствует хорошо развитый практицизм. Поэтому, если для выживания окажется необходимо хорошее знание этикета, «юный хулиган» выучит и этикет, и основы дипломатии, и искусство интриги. Ему помогут жадность, упрямство, практицизм и – что греха таить – известная беспринципность в выборе средств. Согласитесь: в кризисной обстановке у «плохиша» больше шансов на успех. Хоть этот факт и вызывает негативную реакцию у людей, высоко ценящих альтруизм в сочетании с хорошими манерами и твердыми принципами.

Заверяем своих читателей, что не имеем ничего против принципов, манер и благородных побуждений как таковых. Но, так же, как у истоков самого благородного рода непременно стоит удачливый разбойник (или несколько поколений удачливых разбойников), у истока самых альтруистических стремлений неизбежно отыщутся эгоизм — даже нарциссизм — и личные амбиции. Своего рода глина, из которой, после соответствующей обработки, можно построить здание или вылепить скульптуру – и те переживут века. Хотя в необработанном виде это нечто и выглядит как грязь, и, собственно, является грязью.

Превратить «сырье» во что–нибудь полезное, достойное того, чтобы сохраниться в памяти людской, способно управляемое поведение.

В психологии возможность регулировать свои потребности и направлять свои ресурсы на достижение цели называется «произвольностью». Именно произвольность делает человека целеустремленным. А если уровень произвольности в характере очень низкий? Что тогда? Тогда – истерия, а то и нарциссические неврозы – депрессия, шизофрения, паранойя.

Бывает и так, что человек сам уверенно «идет на конфликт». Причем без каких бы то ни было объективных причин. Неизбежность конфликтов осознают все, а вот о потребности в конфликте представление имеют немногие. И тем более о психологической зависимости от конфликтов. Широкой публике мало известен такой психологический термин, как гневоголизм — в отличие от другого распространенного явления, тоже служащего причиной конфликтов, – трудоголизма. Притом, что гневоголиков – людей, снимающих напряжение с помощью скандалов и регулярно «разряжающихся» в кругу родных и близких – в наше время очень много. Почему–то принято считать гневоголиков совершенно нормальными людьми – вспыльчивыми, но отходчивыми. Хотя их «вспыльчивость» отражается на окружающих практически так же скверно, как и любая другая психологическая зависимость. Пусть финансовую сторону жизни эта патология не разрушает, зато куда сильнее страдает эмоциональная сторона взаимоотношений. Есть и другие формы девиантного поведения, при котором из глубин подсознания «всплывают» комплексы, ослабляющие контроль сознания над личностью. Человек становится «спонтанным», чересчур непосредственным, инфантильным и неуправляемым. И в наши опасность «распоясаться» все возрастает – из–за повышения уровня тревожности в человеческой психике.

Произвольность как умение ставить рамки и пределы свои эмоциям и желаниям – плод своего рода «психологической тренировки». А непроизвольность, спонтанность и прочий «беспредел» проявлений эмоциональной сферы – это, в свою очередь, «растренированность» психики. Или неверная ориентированность. Как, например, у многих представителей поколения шестидесятых. Здесь, очевидно, у многих читателей возникнет вопрос: что, нарциссические неврозы у целого поколения? Как это вообще возможно? Конечно, не у поколения, а у многих представителей. Массовое распространение эмоциональной «растренированности» в 1960–е годы было плодом соответствующего восприятия «чувственных порывов». Рационализм и утилитаризм, «державшие» в жестких рамках сознание военного поколения, младшему поколению казались форменными кандалами – этаким остаточным явлением тоталитаризма, воспоминаем о его насквозь проржавевших цепях и узах.

И, перепутав свободу с волей, чувства вырвались на волю. После чего в сознании шестидесятников начались самые безответственные вакханалии и дионисии — что, впрочем, одно и то же. Происходил своеобразный «откат» от полюса тоталитаризма к полюсу волюнтаризма – явление, многократно наблюдавшееся в разные моменты истории: массовое сознание словно бы прорывает плотину и ведет себя по образу и подобию стихии. Чтобы представить результат, достаточно вспомнить кадры наводнения в Новом Орлеане: много мусора, жертв и проблем. Примерно того же эффекта «половодье чувств» добилось в менталитете.

К тому же эмоциональные оргии, столь высоко ценившиеся в субкультуре этого периода, в повседневной жизни выглядели, мягко говоря, неоднозначно. Истерические реакции, почти несвойственные поведению наших бабушек и дедушек, надо признаться, немало поработали над нашими папами и мамами. И многих изменили не в лучшую сторону. Они становились капризными, злопамятными, мелочными и часто прибегали к шантажу и манипуляции. Равнодушное отношение к детям время от времени сменялось повышенным вниманием, когда родители ни с того, ни с сего принимались за «промывку и прополку мозгов» отпрыска: где шляешься, с кем общаешься, не так стоишь, не так сидишь, не так уши держишь. И чем более формальными оказывались «воспитательные акты», тем более подробными были расспросы и тем более бестолковыми — принятые меры. Родители точно пытались «оживить» сферу взаимоотношений в семье с помощью «эмоциональных вливаний». Но, как правило, безрезультатно.

Как же случилось это «перерождение» родительской тактики? А его и не было. Тактика оставалась прежней. Просто ее рамки настолько расширились, что изменили весь воспитательный эффект.

Категорический запрет, наложенный на разрушительные действия, свойственные инфантильному поведению, дает совершенно иной результат, нежели попытка контролировать всю личность путем категорических запретов.

Благодаря такому подходу развивается комплекс силы у родителей – и, как противодействие, комплекс власти у детей. Или комплекс неполноценности, об обладателях которого основатель «индивидуальной психологии» А. Адлер писал: «существует… тип людей, которым человечество и все его проблемы кажутся чужими и далекими. Слишком много занимаясь собой и стремясь к личной власти, но находясь все же в зависимости от людей, они считают их личными врагами, желающими им только худого… Поэтому для нас нет ничего удивительного в том, что многие из этих людей испытывают растущее чувство неполноценности». Так формируется четкая закономерность: авторитарное поведение родителей вызывает протестное поведение детей, но ориентация на авторитарность закрепляется и проявляет себя позднее, когда выросшим детям приходится воспитывать собственных отпрысков. Страшноватая эстафета комплекса неполноценности. Как, спрашивается, такое могло произойти? Да еще на массовом уровне?

Когда выживание в самом примитивном, почти биологическом виде перестало быть основной задачей, возникли – а точнее, вышли из тени — новые механизмы психологической разрядки. И, конечно же, новые сферы интересов и новые формы общения. Но и устаревшие шаблоны поведения, укоренившиеся в сознании – а главное, в подсознании, — никто за ненадобностью «не выкорчевал». Вот почему у поколения 60–х, когда–то беспрекословно выполнявших родительские наказы, сохранилось соответствующее представление об «азах воспитательной науки». И они всерьез рассчитывали на готовность своих детей – то есть нашего поколения — уважать и слушаться без возражений. Причем в любой сфере, которой папа с мамой вознамерились руководить лично – будь то учеба, карьера, дружба или любовь. Но, как выяснилось, многие папы и мамы, обуреваемые жаждой тотального контроля, изрядно просчитались.

Выполнять наказы и приказы, когда кругом война и земля горит под ногами, гораздо проще, чем, как писал М. Жванецкий, «в еще более трудное мирное время. В мирное время возникают самые разные искушения и соблазны, главный из которых – индивидуация. При улучшении условий существования человек всегда усложняет личностные формы мышления и поведения – это исторический факт. То же произошло и в описанном случае. Для самореализации молодым понадобилась свобода. Родителей требование свободы растревожило. И они, под влиянием тревожного состояния, припомнили свое базовое представление о расстановке сил – то есть психологических ролей — в семейных отношениях. А оно, как вы помните, недалеко ушло от «военного образца», гласившего: «хозяин в доме» по сути своей не что иное, как деспот. Тем более, что в первой половине прошлого века смысловое наполнение этого понятия звучало как «полководец и спасатель, единолично вершащий судьбы, координирующий ход событий и отвечающий за результат»; зато во второй половине столетия многих устроило другое наполнение – «капризный истерик–манипулятор, уповающий на любовь родственную, в богатстве и в бедности, покуда смерть не разлучит нас». Его–то старшее поколение, чаще всего, и демонстрировало. Без какого бы то ни было успеха.

Те, кто родился и вырос в «предперестроечное» время, уже не видели практического смысла в тотальном контроле и категорических запретах со стороны старших. Но за наше подсознание ручаться сложно: вполне вероятно, что авторитарную манеру обращения с младшим поколением оно где–нибудь в уголку памяти «заныкало». И бережет для особо болезненного выяснения отношений, чтобы выплеснуть «мамочкину вариацию в стиле бабуля–блюз» на самом пике конфликта. И не корысти ради, а токмо волею пославшей мя потребности в психологической разрядке. А там хоть трава не расти. И потому мы, авторы этой книги, советуем вам, нашим читателям, прервать эстафету комплексов.

Постарайтесь обращаться с вашими детьми соответственно реальной ситуации, а не воображаемому образцу.

И ни в коем случае не настраивайте ребенка на беспрекословное послушание – это чревато появлением в семье нытика, неудачника, вечной жертвы. Но как отличить ситуацию, в которой надо запрещать, от той, в которой запрещать не надо? В детстве, по крайней мере, можно было ориентироваться на физическую опасность: не суй маме фен в ванну, не лезь в работающий миксер, не дразни злую соба–а–а–а–а!!! Ку. А теперь, когда оно выросло и само понимает, кого дразнить и куда лезть?

 

«Поворотись–ка, сынку. Экий ты смешной стал!»

Если бы мы сумели, объединив представления обоих поколений, создать «среднее психологическое», оно, вероятно, более соответствовало бы реальности, чем категоричные выводы, содержащиеся в обоих «слагаемых». Это обычная реакция на кризис идей. Начнем с той самой конфликтогенной ситуации, которая заставляет детей и родителей по–разному смотреть на одни и те же действия «противоположной стороны»: родители считают свои методы своевременными и разумными, а поведение детей разрушительным; дети – наоборот. Младшие, как правило, защищают свое право на самостоятельный выбор, а старшие тревожатся за «прямой и побочный эффект» от этого выбора. Поэтому родители требуют подчинения, дети – свободы.

Где находится та грань, за которую старшим заходить не стоит – хотя бы ради сохранения авторитета и хороших отношений с младшими? Этой гранью должна стать цель воспитания. Там, где благо ребенка оказывается несущественно, а цель заменяется благом родителя – там следует задержаться и проанализировать свои намерения и потребности. И не впадать в пафосно–ритуальное восприятие себя как Родителя Самоотверженного и Безупречного.

Припомните, не доводилось ли вам наблюдать, как некоторые родители не на жизнь, а на смерть боролись за свой имидж? И весьма своеобразным методом. Например, с помощью истерических или агрессивных выбросов, направленных на достижение «статусного благоговения», «суперуважительного отношения». И притом не желая понять простую вещь: в силу исторических, а также ментальных перемен, семье уже не нужен ни патриарх, ни матриарх, ни фюрер вообще. Нужен партнер, равноправный и правомочный.

Главная задача человека, достигшего «среднего родительского возраста» (скажем, от тридцати пяти и выше), состоит именно в том, чтобы осознать: «эпические (или, если хотите, примитивно–героические) времена» прошли, и прошли безвозвратно. Выживание в форме добывания пищи, крова, тепла уже не носит повального характера. В нем, конечно, бывает нужда – в отдельные моменты, в отдельных регионах. В экстремальных условиях. А в целом по стране берет свое обычный… посттравматический синдром. Его еще называют кризисом. То есть до сих пор страна поэтапно переживала катаклизм, инкубационный период, переломный период, ремиссию, а теперь наступил этот синдром. С которым тоже надо учиться жить.

Это, надо признать, проблема не из легких: на посттравматической стадии и у индивида, и у социума обостряются все хвори, раньше прятавшиеся, потому что всем было не до них. Бесконечная череда мелких изматывающих недомоганий изрядно мешает жить. Реальность преподносит одно за другим путаные, неприятные «уравнения», ответ на каждое из которых приходится искать самому. Вот почему люди неустанно ищут «релаксанты» — подходящие способы «забыться и заснуть», отрешившись от действительности, назойливой и вредной, будто самая нелюбимая училка. Отсюда и распространенное увлечение мистицизмом. Кто–то прибегает к помощи православия, другие следуют путями йоги, фэн–шуя или вовсе какого–нибудь зороастризма.

Но дело не в выборе вероучения и не в мистицизме как таковом. Другой формой (или просто другой сферой) ухода от докучливого окружающего мира становится создание воображаемого образцово–показательного «Я».

Созерцание «облагороженного себя» повышает самооценку, а подтверждение сходства внутреннего идеала с реальной личностью – тем более.

В сочетании с социальной дезадаптацией погружение в мир фантазии может стать верным симптомом упомянутой выше серьезной патологии — аутизма. И тогда уж, конечно, ни о каком разумном руководстве речи нет: ни над поведением своих детей, ни над собственной личностью «человек дождя» не властен. Словом, не увлекайтесь «релаксантами», повышающими вашу самооценку путем отрыва от грешной земли. Полеты духа не должны вредить адекватному мышлению. Полетайте и возвращайтесь. Особенно если вас ждут родные и близкие.

Между тем есть у мистицизма еще одна сторона: любое явление можно идеализировать, а можно инфернализировать. Или, если хотите, демонизировать. И тогда самые рядовые события и самые обычные люди покажутся выходцами из преисподней. Навязчивые страхи, регулярно посещающие родителей – главным образом матерей – нередко берут начало в подобных «видениях». Отсюда также рождается боязнь, что «дитя–ангелочек», как только спустится с небес в большой мир, так сразу же наберется там плохого. Скорее всего, подобные страхи связаны с неверием в жизнеспособность «позитивных ценностей» в реальном мире. У обеспокоенного родителя возникает стойкое ощущение, что нельзя оставаться «положительным и чистым», соприкасаясь с «этим безумным миром». А значит, сохранить свои лучшие черты можно, лишь пребывая на цепи.

И вдобавок «хранитель ангельской чистоты» своего подросшего дитяти чаще всего не верит в собственные силы. Будь его самооценка достаточно высока, симптомы аутизма не посещали бы его психику. Неудивительно, что в этом состоянии родитель оказывается неспособен внедрить «высшие ценности» в сознание своего ребенка. Вполне вероятно, не хватит убежденности в голосе. Ведь наставник и сам думает: словеса все это. Трепотня про непомерное благородство души и святую девственность помыслов. Да кого, спрашивается, подобное сочетание добродетелей до смерти не угробит? А для долгой и счастливой жизни совсем другое надо. «Но это, но это, но это секрет для ребят!», как в песенке из фильма «Король–олень» поется. Ну кто захочет хранить верность «норме и догме», когда они — всего–навсего реквизит, бутафория, гипс под мрамор и марля под шелк? Не столь уж редкое явление, если говорить откровенно.

Присмотревшись, понимаешь, что «бутафорская мораль» сама себя компрометирует: ребенок еще не знает вкус «плохого», но уже мечтает его «познать и упиться». Ведь «плохое», по крайней мере, является оппозицией тошнотворно–приторному «хорошему», которое (не без фальшивых интонаций) без устали проповедуют мамочка–папочка.

«Проповедники» нередко выступают в роли «провокаторов».

Хороший эффект от нравоучительных бесед с подрастающим поколением! Во–первых, разочарование в целесообразности «положительных свойств натуры» как таковых; во–вторых, катастрофическое падение авторитета «многомудрых наставников»; в–третьих, неплодотворная ориентация характера. В таком состоянии молодой человек готов «ломать себя» под обстоятельства и подделываться под окружение – вплоть до состояния автоматического конформизма. Этот путь кажется ему куда более простым и удобным, нежели реализация собственного потенциала.

Очередной проблемой может стать явление «психологического роста», называемое акцентуацией. Психика выделяет определенное свойство натуры, и личность, словно весы, склоняется в сторону его «заострения». Например, акцентуации подвергается нарциссический компонент — и молодой человек становится болезненно самолюбивым. Или самовлюбленным.

Неблагоприятные изменения в психике зачастую берут начало в детском возрасте, когда сознание наиболее пластично. Но и подростки тяжело переживают психотравмы и разочарования. Притом, что ничего нет ужасного в прямом признании родителя: дитя мое, я не всемогущ и многого не понимаю. И тебе придется самому разобраться, как устроен этот мир. Потому что это и твой мир. Сделай это усилие – оно того стоит. К тому же ты не орден, чтобы вечно на мне висеть. Ты самостоятельная личность. Подобные высказывания дают неприятный эффект, если в доме имеет место быть культ мамы или папы. Реакция ребенка может напоминать поведение толпы фанатиков, крушащих старые храмы: «Мне отмщение, и аз воздам!» В общем, незачем возлагать на себя тогу непогрешимости и изображать из себя супермена. Разочарованный ребенок не простит Бэтмена, пролетевшего, как фанера над Парижем. Пока сам не станет родителем. А может, не простит никогда.

Нам довелось видеть семью, в которой мама считалась чрезвычайно умной женщиной. Хотя основными ее достоинствами были напор, категоричность и очень, очень громкий голос. К тому же страстно любила давать советы и делала это самозабвенно. У нее имелось собственное мнение на любую тему, несмотря на отсутствие образования и жизненного опыта. В беседе на «знающую даму» не действовало ничто – ни жесткие возражения, ни попытки сменить тему, ни прямые просьбы прекратить этот разговор. Ей было, в сущности, неважно, с кем она беседует и кому указывает – оппоненту или единомышленнику. Подобная манера общения действовала наподобие фильтра: только самые стойкие и малоподвижные знакомцы не растворялись бесследно через весьма краткое время. То был яркий пример того, как акцентуация приводит к нарциссизму.

Обстановка в доме была такова, что нарциссизм хозяйки расцветал все пышнее, словно в оранжерее: муж был еще глупее жены, единственная дочь выросла послушным, замкнутым ребенком. И когда папа твердил родной дочери: «Если будешь хотя бы на 60 % такой же умной, как наша мама, то непременно будешь счастлива!» — дочка не возражала. Девочке, очевидно, предстояло прожить жизнь «по образу и подобию» мамы: рано выйти замуж, раствориться в семье и, не обращая внимания на окружающие реалии, из года в год петь хвалу маме и повторять ее последние изречения своему мужу и своим детям. От «счастливой» участи ее спасло глубоко спрятанное неверие в родительский авторитет, подтвержденный внезапным разводом родителей. В полагающиеся «кризисные лета» муж завел молодую любовницу, которой не восхищался ни капельки. Видимо, устал за четверть века. Обманутая супруга развила бурную деятельность, целиком состоящую из истерических проявлений. Ни одного продуманного хода. В результате родители все–таки развелись, и дочка поняла: дело обстоит именно так, как она и подозревала. Расхваленные мамой семейные ценности – всего лишь хлипкая бутафория. Но не стоит расстраиваться по этому поводу. Жизнь слишком коротка, чтобы переживать из–за крушения культа мамы.

Мамины советы и идеалы по большей части основывались на «матрифокальном патриархате» и заключались в том, что жена должна вести себя по отношению к мужу как «серый кардинал» и вторая мамочка: обихаживать и руководить, разделять и властвовать. Дочери, как выяснилось, они и раньше казались неубедительными, а нынешние семейные сложности довершили «кризис идей»: мамины сентенции не выдержали проверки временем. И тогда дочь решила: «Мы пойдем другим путем» — и пошла. Она всерьез занялась своими делами, много работала, жила собственными интересами и постепенно отдалялась от родных. В «оргиях самолюбования», которые по–прежнему устраивала ее мама, дочь больше не участвовала. И вообще ее поведение с тех пор нельзя было назвать ни почтительным, ни даже уважительным. Дочери теперь кажутся неприятными и добродушно–туповатый папаша, и визгливо–самовлюбленная мамаша. Она их стыдится и старается свести общение к минимуму.

С годами родственные связи практически прервались, причем наша знакомая никогда больше не пыталась наладить отношения с родителями. Эмоции, вмешиваясь в семейные дела, бывают очень мощными. Рациональная обработка информации отказывает, человек поддается нахлынувшему возмущению, отвращению, отчуждению… Не стоит обманывать детей. Если они «накроют» обманщика, отмазаться будет, ох, как трудно.

Тем не менее, не стоит сердиться на мамулю, заводящую свою шарманку насчет «мы себе такого не позволяли». Лучше попробуем разобраться: что нам дает все сказанное выше?

 

«Тронь меня, и я убью тебя, мама»

История о прекрасном юноше Нарциссе известна всем – скорее как печальная, нежели как нравоучительная. Жалко становится миловидного молодого человека, погибшего от неразделенной любви – нет, не к себе, как может показаться, а к собственному недоступному облику, отраженному в водах источника. Но в действительности дело обстоит совсем иначе, нежели в мифах: любовь к себе – ограниченная пределами разумна, естественно, – не топит нас, а, наоборот, спасает. Ведь нарциссический компонент личности обеспечивает уверенность в себе, подтверждает правомочность претензий на успех и, следовательно, помогает осуществить задуманное. Нарциссический компонент поддерживает наши амбиции, одобряет наши взгляды, противостоит внешнему давлению. Казалось бы, чего проще? Расти в своей душе эту самую клумбу с нарциссами и люби себя в каждой строке своей биографии! Проблема заключается в том, что гипертрофированные нарциссические черты сознания больше мешают, чем помогают добиться желаемого. И все – из–за твердокаменного, железобетонного, разрушительного упрямства нашего внутреннего Нарцисса.

Всем хорошим стратегам рано или поздно приходится отступать, идти на компромисс, соглашаться с иной точкой зрения. Человек вынужден постоянно балансировать между внутренними потребностями и внешним воздействием. Равновесие дает залог полноценного существования личности. Перекос в одну из сторон повышает опасность внутреннего и внешнего конфликта. Затем все наши негативные переживания сливаются в целое море агрессии – живое, опасное море, бурлящее неуправляемой биологической энергией. Если вам доводилось наблюдать поток, протекавший под Манхэттеном в фильме «Охотники за привидениями–2», представьте себе нечто в этом роде. Иной раз наше сознание не в силах «изжить» отрицательные эмоции и залечить полученные раны. На психике остается шрам, то есть… психологическая травма. Психотравмы, в свою очередь, оказывают на человека опасное, длительное, регрессивное воздействие. Не затрагивая тяжелую, патологическую реакцию, которая требует специального лечения, рассмотрим тип реактивного поведения, которое незатейливо зовется «капризами». Капризничать, как известно, могут не только дети, но и взрослые. Хотя… разве это взрослые? Их сознание под тяжкой ношей дискомфорта возвращается в пору детства, и они опять становятся детьми.

И вот, взрослые, опытные люди входят в состояние, которое Э. Берн называет «Ребенок». «Каждый когда–то был ребенком и навсегда сохранил в душе детские формы реагирования», то есть мышление, подчиненное первичному психическому процессу: господство «принципа удовольствия», требующего немедленного реагирования, «здесь и теперь удовлетворения» возникшей инстинктивной потребности; мыслительные операции, склонные к аффекту и нечувствительные к противоречию. И упрямство, несокрушимое детское упрямство! Но, как ни странно, некоторым закоренелым любителям состояния «Ребенка» кажется, что они с блеском исполняют роль… правильно, «Родителя». Несмотря на то, что поведение «Ребенка» по большей части деструктивно, разрушительно, а поведение «Родителя», наоборот, конструктивно – разве мало отцов и матерей видят главное свое предназначение в запретительной, подавляющей деятельности? И потому, не замечая всей инфантильности своих реакций, они становятся с детьми на один уровень и спорят до хрипоты по принципу «Кто кого перекричит?» или бегают жаловаться маме (дедушке) – опять–таки по детсадовскому принципу «Кто первым пожаловался, тот и прав!»

Так возникает нарциссической конфликт «Ребенка» с «Ребенком». Он, как правило, не может разрешиться конструктивно без мощного внешнего вмешательства. Кто–то, имеющий большой авторитет для обоих сторон, вынужден выступить в роли «ходячей амнистии» и аннулировать дело за отсутствием состава преступления. Без такого «судьи» выяснение отношений не погаснет.

Нарциссический конфликт развивается бескомпромиссно: «Либо ты, либо я».

Его закон не позволяет ни одному из «борцов» покинуть «ринг». Это не драка «до первой крови», это смертельное противостояние – естественно, пока кто–нибудь из «джедаев» не опустит меч и не вспомнит, что он–то, собственно, давно не ребенок, пора бы перейти от «Звездных войн» к планомерной политике сотрудничества. А если ничего подобного не случится, то «эти дети» будут давить друг на друга, пока не распределятся психологические роли: один из участников примет пассивную, другой — активную тактику. Пассивная форма – ожидание, пока противник сам, в силу естественных причин, не откажется от дальнейшей борьбы; активная форма предполагает действенное поведение: манипуляции, ультиматумы, интриги.

«Ребенок», выступающий в родительской роли, нередко втягивает своих детей в нарциссический конфликт или в нарциссическую конкуренцию, которая, в сущности, представляет собой еще более опасную форму все того же конфликта.

Мама нашей знакомой – как раз типичный «Ребенок», упорно добивающийся признания истинно «детскими» методами. Сама она выросла в крошечном городке и переехала в столицу после раннего замужества. Будучи женщиной амбициозной и даже тщеславной, она предполагала, что со временем, как в песне поется, «все мечты пройдут передо мною маршем». И, как в той же песне, неустанно повторяла (да и сейчас повторяет): «Если бы не обстоятельства, я могла бы поднимать полки в атаку». Но факт есть факт: Москву она так и не покорила. Ни одна из ее амбиций в жизнь не воплотилась: ни выдающейся карьеры, ни высокооплачиваемой работы, ни престижных знакомств. Постепенно неудовлетворенное честолюбие трансформировалось в потребность «опосредованной самодемонстрации». Не слишком удачливая мама захотела «похвастаться потомством» перед окружающими. Видения «регалий и наград», которых непременно добьется ее дочь, тщеславную маму прямо–таки преследовали. Призы и грамоты стали бы неопровержимым свидетельством прекрасно исполненной родительской роли. К своим амбициям мама относилась именно с позиций «Ребенка»: господство «принципа удовольствия»; подчинение аффекту; нечувствительность к противоречию; психологическая манипуляция как средство достичь цели. Все это мамино «душевное богатство» обрушилось, естественно, на ее дочь.

Дочь обладала недостаточно демонстративной натурой для решения маминых проблем. Но нарциссический компонент в ее личности оказался не слабее маминого. Всякие призы и регалии девочку не интересовали. В школе она училась плохо, но не по глупости, а от скуки – не всякая школа может похвастаться хорошим или хотя бы сносным уровнем преподавания. В институт поступила поздно. И опять–таки зачеткой похвалиться не могла. Ее амбиции, собственно, и не касались «успехов в учебе». К тому же «первые ученики» далеко не всегда (а вернее, крайне редко) достигают успеха во «взрослой деятельности». А вот «непослушная дочь» и «слабая ученица» постепенно добралась до желаемых высот, наметила новые и пошла дальше, упорная до самозабвения. Думаете, мама наконец–то воспарила на крыльях успеха и всюду превозносила своего ребенка? Ничуть. Дело в том, что за время дочкиной «неуспеваемости» мама выбрала тактику «страдалицы» и много лет успешно играла в психологическую игру «Если бы не ты» [89] : таким образом она защищалась от потаенного страха перед свободой и самостоятельностью, перед неудачами и поражениями. Одна из явных защитных стратегий – проекция своих намерений, импульсов, аффектов на личность дочери – также присутствовала в мамином поведении. Она полюбила жаловаться на дочь родным и знакомым, повторяя, что она, мама, в свое время была отличницей, почти медалисткой, умницей и если не красавицей, то как минимум сексапилкой. Да и сейчас ее ум и привлекательность недюжинны. А вот дочка подкачала: видать, никогда ничего не добьется, никогда не получит ни образования, ни работы… И вдруг все рухнуло. Предсказания не сбылись, маска страдающей матери потеряла актуальность.

Мамины школьные и личные успехи больше не выглядели «конкурентоспособными», а психологические игры «Если бы не ты» и развлечения по сценарию «В нынешние времена» и «Ну не ужасно ли?», построенные на упреках дочери вообще и современной молодежи в частности, отошли в прошлое. Понадобилась новая стратегия для поддержания нарциссической конкуренции – и мама ее нашла. Теперь, беседуя с дочерью, она делает вид, что не замечает ее успехов. Если дочь рассказывает о чем–то с торжеством победителя, мама переводит разговор на другие темы. Или отмалчивается. Она бы охотно иронизировала или читала нотации на тему «Не говори «гоп!» пока не перепрыгнешь», но эти приемы уже использовала… ее дочь. В этом конфликте она не остается в долгу, вечно посмеиваясь над мамиными «россказнями» и последовательно выказывая пренебрежение к маминому образу жизни и образу мыслей. Усвоив от матери тактику демонстративного неверия в силы и способности «психологического конкурента», дочь построила на ней всю систему общения с родительницей. В поведении дочери чувствуется и застарелая обида, и отчуждение, и так называемая «агрессия обороны» – пусковой механизм подлинной агрессивности: «тронь меня, и я убью тебя». Вероятно, поэтому мама старается «не перегибать палку», оставаясь на уровне «политичной неприязни». И, поскольку обе женщины в этом конфликте ведут себя деструктивно, и ни одна не собирается выходить из состояния «Ребенка», соперничество, очевидно, окончится только с физическим исчезновением одного из участников.

Как видите, нарциссизм должен быть «дозированным», «подконтрольным», иначе рано или поздно человек станет перед неразрешимым конфликтом с окружающими. И самый тяжелый конфликт возникает на почве разногласия с близкими. Делить участников таких конфликтов на правых и виноватых – занятие бесперспективное. Не принимая чью–либо сторону, все же хотим заметить: родители, по крайней мере родители вчерашнего подростка, обладают не только большим жизненным опытом, но и большей полнотой власти, нежели их ребенок, у которого, в принципе, ничего нет, кроме молодости. А значит, и ответственность родителя перед ребенком больше, чем ответственность ребенка перед родителем.

Одним из главных проявлений этой ответственности может стать… своевременный отказ от руководства. Отставка по всей форме. Уход с поста главнокомандующего. Конечно, жалко – в цвете–то лет! Но приходится. Мы уже писали о том, что избавить своего ребенка от негативного опыта и усыпать его путь розами и лилиями никакой родитель неспособен. Включая Аристотеля Онассиса и Леонида Ильича Брежнева. Чрезмерный контроль только пуще уродовал жизнь и личность взрослых детей, чьи родители упорно не замечали свершившегося факта: этим, с позволения сказать, детям давно пора думать своей головой, а их родителям – жить своей жизнью. А виной всему самый банальный садомазохистский комплекс.

Вообще, в нашей стране этот комплекс распространен чрезвычайно широко – причем в сферах, далеких от сексуальности, как США от коммунизма. Причина такой популярности таится в первую очередь в том, что партнерские отношения, строго говоря, в нашей части света – явление довольно новое и пока еще не опробованное. Не то, что старый добрый дуэт «хозяин и раб». На этой привычной почве легко завязать отношения – как личные, так и деловые: главное, выбрать, кто будет начальник и кто — дурак. А вот равные отношения, на первый взгляд, предполагают что–то вроде многолетней ходьбы по канату: вечно сохраняй равновесие, продумывай каждый шаг, гляди вперед, но и о том, что было, не забывай… Другое дело садомазохизм: один из нас «дожмет» другого, сядет сверху – и заживет! Ну, и тому, кто снизу, тоже что–нибудь перепадет. В частности, рыпаться никуда не надо: «сами предложат и сами все дадут», как говорил Воланд Маргарите. Врал, конечно. Но красиво врал, вдохновенно. Россиянам этот вариант нравится: полную инструкцию получила? процедуру омолаживания прошла? на воды слетала? на рауте погуляла? Получай обратно своего мужика и новую жилплощадь с видом на чудный садик! И, натурально, отдыхай! Дивная сказка.

Проблема, легко решенная сказкой, в реальности оборачивается триллером: а вдруг предложат то, чего совсем не хочется? Или предложат то, что надо, но того, что предложили, не дадут, а вместо этого подсунут гадость какую–нибудь? Или… Негативных вариантов множество. Поэтому даже послушный «раб» пытается направить действия хозяина. Что довольно трудно делать, если на тебе сидят. Хотя в подобной ситуации можно притвориться, будто ты «конь лихой» и несешь седока в одном тебе известном направлении. Поэтому неудивителен тот факт, что мазохист управляет садистом не в меньшей степени, чем садист повелевает мазохистом. Если оба участника «игры» согласны со своими ролями – полная гармония, можно считать, достигнута. А если нет?

Тогда, разумеется, в ход идет насилие. И в первую очередь насилие психологическое. Оно успешно срабатывает при дефиците воли и сопротивления с одной стороны и при полной убежденности в собственной правоте – с другой. На сей счет в «Даодэцзин» сказано: «Малоподвижное – легко удержать в руках. Еще не проявившееся – легко направить. Хрупкое – легко разбить. Мелкое – легко рассеять. Действовать надо там, где ничего еще нет». Если речь идет о прополке посевов или об искоренении порока – Конфуций, безусловно, прав. Но если этот метод применить к индивидуальности, которая только–только начинает формироваться, в роли «пороков и сорняков» как раз выступят личностные особенности. Их иногда удается подавить, но никогда – вытравить целиком. Они все равно «вылезут» – только уже в новом виде и качестве.

Насилие, словно генная мутация, опасно своими последствиями: чем дальше, тем уродливее становится «заболевший».

Его личности не избежать долгой, мучительной ремиссии, она пройдет через странные и страшные формы перерождения – и даже самый прозорливый психоаналитик не скажет, чем это кончится. Так стоит ли ради собственного удобства так изгаляться над близким человеком?