…дети остались запертыми в этом круге. Внутри этого круга – твои дети. Для тебя важнее, не где они, а живы ли? Пока живы. Живы. Пока. Но им предстоит большое испытание. Большое испытание.

Всю ночь Фатима не могла уснуть. Зря она пошла к гадалке.

Ничего хорошего та не сказала. Да и без нее ей не спалось бы. Хадича только укрепила ее сомнение. А ей так хотелось успокоения.

Успокоения, не правды.

Даже под теплым одеялом ей было холодно. Во дворе лето. За день стены нагрелись так, что до них не дотронуться. Но Фатиме было холодно. И причина не только в старости. Старость тут ни при чем.

Это холод одиночества. И муж рано покинул ее. Был бы он жив, сегодня ей не было бы так тяжело. Был бы он жив, обязательно нашел бы какой-нибудь выход. Мерзни вот так на старости лет в комнатушке общежития. Чувства переполнили ее душу, но плакать она не могла.

Слез уже не осталось, она только вздрагивала от холода.

Фатима сбросила с себя одеяло. Ни дневное тепло, ни одеяло ничего не значат. От них нет никакой пользы. Холод ведь идет не с улицы. Холод у нее внутри. Из костей он переходит в кровь, которая и доставляет его по всему телу.

И не было ни солнца, ни силы, способной победить этот холод.

Ни смерть не приходит. Будто она ждет, чтобы Фатима сама нашла ее и умоляла на коленях. И смерть, словно испорченные мужики, высматривает тех, кто моложе и симпатичнее. Она тяжело вздохнула.

– Да, не осталось в тебе даже того, что могло бы привлечь смерть, а ты все еще живешь. Собирай милостыню на улице, чтобы спасти сына-пьяницу от голодной смерти… Чучело гороховое…

Не правильно прожила эту жизнь. Жила бы правильно, конец не был бы таким. А ведь если посмотреть, прожила она свою жизнь честно. Не развратничала, водку близко не подпускала, не воровала, не врала, не хитрила, не выкручивалась. Жила так, как в той святой книге написано. Но даже это не сделало ее счастливой. Разве может счастливый человек в конце своей жизни оказаться в таком положении?!

Да были и у нее хорошие дни. Когда Фатима думает о радостных днях в своей жизни, каждый раз вспоминается ей один и тот же эпизод. Свесив ноги и прислонившись спинами друг к другу, они едут за дровами на телеге. Звук колес заглушается стрекотанием кузнечиков и гулом мух-комаров. Повсюду аромат цветов. Но приятнее и радостнее всего то, что она чувствует тепло спины мужа.

Это тепло переполняет ее душу. А Хатмулла тихо мурлычет песню:

Только Фатима не может точно вспомнить, куда они едут. В свое время они немало ездили в лес: и за дровами, и за сеном всегда ездили вместе. Странным человеком был Хатмулла. Хотя и стоял у него во дворе мотоцикл, а в сарае была бензопила, за дровами всегда ходил с топором.

– Пила она, мать, для делового леса, а дрова нужно заготавливать топором. Ведь заготовка дров – это не что иное, как очистка леса. Для высохших, не идущих в рост как раз и нужен топор. Нельзя губить дерево хорошее, которое не поддается топору.

Так он говорил. Не оправдывал тех, кто на дрова спиливал хорошие толстые деревья. Иногда Фатима корила его:

– Когда увидят, какие деревья ты привез, скажут, что ты ни на что не способен. Да потом крупные деревья и выгоднее.

– Жена, – говорил тогда ее Хатмулла, – ведь больше нужного нам зачем?

– Сам же мучаешься со всякой мелочью.

– Гм, – отзывался он в ответ и шел рубить сушняк. Работал так, что Фатима не успевала подчищать за ним ветки. Срубив нужное количество, он сам же и помогал ей. Немного поможет, а потом, чтобы было удобно загружать на трактор, сносит все в одно место.

А когда, закончив работу, соберутся домой, остановится, посмотрит на заготовленную кучу и тихо скажет:

– Не обижайтесь уж вы на нас. В голосе у него и извинение, и благодарность. А потом подойдет к Фатиме, обнимет ее, улыбнется ей нежно из-под усов и, взяв на руки, подсадит на телегу. И отправлялись они в обратный путь опять спина к спине, чувствуя тепло души и тела друг друга.

То же самое было, и когда ездили за сеном. И всегда ездили на телеге. Выезжали рано утром первыми, но через некоторое время их обгоняли на мотоциклах. Некоторые интересовались:

– Хатмулла, почему ты на мотоцикле не ездишь: и быстрее и коня от оводов сдерживать не надо.

А Хатмулла лишь пожимал плечами:

– У мотоцикла сиденья неправильно сделаны, на них неудобно двоим ездить.

Фатима понимала, что имел в виду муж, говоря так, и от этого в глазах ее загорались искорки радости. А спрашивающий недоуменно качал головой и ехал дальше.

– Знаешь, почему они на мотоцикле ездят, – спрашивал Хатмулла, отпуская немного вожжи, и сам же отвечал, – У них нет такой Фатимы, чтобы ездить спина к спине.

Фатиме показалось, что от этих воспоминаний по ее телу побежало тепло. Даже показалось, что она слышит песню Хатмуллы, которую он, любя, пел ей:

Как бы желая увидеть мужа, она оглянулась назад. Но в ночной кирпичной комнате кроме темноты ничего не было.

Фатима присела на кровати, свесила ноги, чтобы представить себя едущей на телеге. Она даже кровать покачала, чтобы было ощущение движения. На какое-то мгновение ей действительно показалось, что вот-вот она услышит стук колес, стрекотание кузнечиков. Но ничего, кроме скрежета металлических пружин не услышала. « К сожалению, мы не можем напомнить тебе те времена», – как бы проскрежетали они. Фатима тяжело вздохнула.

(К сожалению, вы не можете ничего напомнить. А ведь и на такой кровати были хорошие времена. Завернутый в такое же вот одеяло маленьким сверточком лежал он… А я спокойно его качала и каждый раз рассказывала одно и то же:

– Перед тем, как родиться на свет дитя спросило у Бога:

– И почему я иду в этот свет. Что я буду делать там?

Бог ответил:

– Я подарю тебе ангела, он всегда будет с тобой и все разъяснит…

Хороший был рассказ…)

Фатима взяла одеяло и завернула, как если бы заворачивала в него младенца и начала его укачивать. Со стороны казалось, что она действительно усыпляет ребенка. Она его качала и напевала:

Голос Фатимы постепенно усиливался. В нем отражалось вдохновение, надежда, все то хорошее, что ей виделось в будущем.

Если верить ее голосу, то казалось, что мир состоит только из открытости, чистоты и радости, в нем нет ничего темного, печального и горестного:

Песня звучала все увереннее, а вместе с ней росла уверенность и в светлом будущем:

Было лето. Шел дождь. Охранявшие у реки гусят мальчишки, задрав штанины, бегут в сторону дома. Двое что постарше несут корзину, где гусыня высиживала гусят. Малик под мышкой держит гусыню, а Радик ничего не держит, он испугался гусака и бежит от него. (Если меня гусак скушает, скажу папе и он его выпорет ремнем! Малик, млят, подожди меня!) Наблюдающая за ними соседская женщина смеется до упаду. К ней присоединяется и Фатима.

– Осторожней! Осторожно! Не покалечьте гусят, – говорит она, направляясь на встречу сыновьям. – Не упадите…

Как только мальчики приблизились к ней, Фатима укрыла гусят от дождя. В это время закричал Радик:

– Мама, меня гусак скушал!

– Где он укусил тебя, сынок?

– Вот, сзади…

Братья смеются:

– Нет, мама, не укусил, он просто задел его крылом.

– Что гусак меня скушал крылом что ли? – спрашивает мальчик братьев. – Мама, а гусак и крылом может скушать, да?!

Мать погладила младшего по голове и, взяв корзину, ушла в сарай. А мальчики снова побежали к ручью. Бежать под дождем босиком для них настоящий праздник. Их радостные голоса раздаются по всей улице.

Через годы Фатима опять услышала радостные голоса своих детей. Радостные, смеющиеся голоса… Вдруг они смешались воедино и опять разъединились. На этот раз голоса были не радостные. Шум- гам, ругань…

– Нет, не уедешь!

– Уеду!

– Я договорился о работе для тебя…

– А я уеду.

Перекрывая шум и гам, раздался спокойный, но уверенный голос Хатмуллы:

– Мать, сходи, покорми кур…

И как эхо звучит просьба:

– Не забывайте нас, сынок…

– Не забывайте нас…

Песня Фатимы, пройдя через потолок комнаты в общежитии, улетело куда-то вдаль в поисках ее детей. Она пролетела высокие дома, темные леса, бескрайние степи, шумные моря и вернулась обратно и, как стихшая буря, разместилась в комнате общежития.

Только уехавших вдаль детей материнская песня найти не смогла.

(Беспечных песня не находит). В песне уже не чувствовалось прежнего вдохновения, веры в светлое, надежды на будущее. В ней теперь звучала только горечь одиночества.

Фатима крепко обняла одеяло и на время затихла. Одеяло было ее ребенком. Она никому не отдаст свое дитя, никуда его не отпустит.

Ей не хочется опять оставаться одинокой. Теперь она уже не даст ему вырасти. Пусть не растет. Пусть навсегда остается таким. Пусть остается… Пусть всегда будет рядом… Около нее… (Мать, у которой есть ребенок, никогда не бывает одинокой ).

Фатима была в ивняке за огородами. Сюда она пришла на страшный крик ворон. Она пыталась напугать их и криком, и комьями брошенной земли. Но все напрасно. Голос был слабым, да и комья далеко не отлетали. У нее иссякли силы. Она еле дошла. Женщина была не в том состоянии, чтобы пугать ворон: в утробе у нее своего выхода на свет ждал ее младенец. При других обстоятельствах Фатима так бы не ходила, а тут карканье ворон зародило в ее душе какой-то страх. Как бы они тут с гусятами не расправились! Когда дошла до маленькой поляны за огородом, поняла, что беспокоилась не напрасно.

Только два гуся не могли спасти разбежавшихся по сторонам гусят.

Они с шипением бросались то в одну сторону, то в другую. Но ворон было много. Одного за другим забирали они гусят. К приходу Фатимы вороны уже сделали свое дело. Гусят не было. Только осиротевшие гуси бегали в поисках своих гусят и жалобно кричали. При виде этой страшной картины, у Фатимы перехватило дыхание. А в ушах прозвенел какой-то странный звук. Дынк-дынк-дон.

Фатиме в какой-то момент показалось, что вороны стали клевать ее. Это было лишь мгновение. Вдруг она почувствовала резкую боль внизу живота. Фатима окаменела на месте. Ей показалось, что остановилась не только она, а даже время и все вокруг. Боль резко схватила и медленно отпустила. Фатима поняла, в чем дело. Она повернулась обратно. Решила быстрыми шагами добраться до дома, но боль схватила по новой. Фатима бросила взгляд вокруг, поворачивать голову не было сил: кругом не было ни души, кто бы мог прийти на помощь. Показался бы хоть кто-нибудь! Но никого не было.

Придерживая живот рукой, она тихонько присела на землю. Ей было страшно. Она боялась упасть, боялась родить здесь ребенка. Боялась, что, родив ребенка, потеряет сознание, а дитя унесут вороны.

(Нет! Нет, здесь рожать нельзя! Не сейчас! Нельзя одной! Хатмулла! Хатмулла! Есть у тебя сердце или нет, а?! Что ты там смотришь? Иди сюда! Иди, если не хочешь остаться без ребенка. Хатмулла!)

Нет, она не кричала. Она не могла кричать. При сильных потугах ей было не до крика. Кричала ее душа. Кричала беззвучно. Когда по ногам побежала теплая волна, она снова позвала мужа.

(Хатмулла! Иди быстрей. Ребенка унесут вороны. Иди же, Хатмулла!)

На мгновение она потеряла связь с окружающим миром. Было какое-то странное состояние. Казалось, кто-то схватил ее и опустил в преисподнюю. Мучения ада были не выносимы. Казалось, что от напряжения во всем теле, с шумом ломаются кости, рвутся связки. Она почувствовала себя мешком. Кто-то усиленно вытряхивал его. Резко все прекратилось. Она снова вернулась в этот мир. Послышался детский плач. И в то же мгновение в душу проникла мысль о воронах.

– Мать, у которой есть ребенок, не будет одинокой, – проговорил какой-то старческий голос. Фатиме сначала показалось, что это вороний голос. Женщина открыла глаза. Это была повивальная бабка. Но она точно здесь или ей это только кажется?

– Фатима! – позвал ее мужской голос. – Фатима…

Сердце женщины успокоилось. Она улыбнулась. Возможно, губы не улыбались, но улыбалась душа. Она была счастлива.

– Хатмулла, на, держи своего сына…

– Сына…Фатима, у нас есть сын…

Повивальная бабка протянула ребенка отцу, но, увидев растерянность мужчины, положила дитя на грудь матери. Подняв, кто- то их унес куда-то.

– Вороны не забрали,- прошептала Фатима, – вороны не тронули мое дитя.

Хатмулла погладил ее по лбу.

– Вороны не тронули,- прошептала старушка Фатима, сильнее прижимая к себе одеяло, – бескрайние просторы забрали.

Неожиданно она вновь вернулась в действительность и замерла.

(Кто -то стучится в дверь. Да, Радик! Айгуль! Приехали, детки мои!)

Старуха включила свет и бросилась к дверям.

– Вернулись?!

– Тетя Фая!

Старуха огорчилась, что так поспешила. Но дверь она уже успела открыть. Она даже испугалась, увидев у двери Зухру. Одного малыша она несла на руках, а другого вела за руку. Под глазом у женщины был большой синяк. Не дожидаясь приглашения, она шагнула внутрь. Сама же закрыла за собой дверь на замок.

– Тимур бесится, тетя Фая. Мы побудем у Вас, можно, только не выставляйте нас, пожалуйста, на улицу.

– Проходи, сказала Фатима, подключая плитку у двери к розетке,- чаю попьем.

– Он вернулся за полночь… – Зухра все еще была в гуще своих проблем. – Стоило мне сказать, чтобы он не ходил по ночам, иначе его могут избить, как разгорелась ссора. «Ты собираешься, сказать кому- то, чтобы меня избили?» – начал он. Смешно. Так и не можем жить по-человечески. Нет ни дня без ссоры. Каждый день приходит пьяным.

И это жизнь?!

Фатима ничего не ответила. Во времена ее молодости такого не было. На триста дворов хозяйства был один пьяница-Иван. Иван – это была кличка. Возможно, никто и не знал его настоящего имени.

Фатима точно не знала. Вот этот Иван выпивал и бродил по улицам, играя на своей хромке. Никогда никому он не грубил, кого бы не встретил по улице, будь то стар или млад, всегда расспрашивал о житье-бытье:

– Как дела, браток, что пригорюнился? Может, есть какие-то проблемы. Скажи мне, в момент решим….

И никто не унижал, не обижал Ивана. Все знали, что он пьет. И знали, что бесполезно говорить ему: «Не пей, не ходи так». От того, что он пил никому ни плохо, ни хорошо не было. Жил он, как шут.

– Не увлекайтесь водкой, будете, как Иван. Не будет у вас жены, не сможете держать скот, да и еду будете клянчить у соседей и жить в полуразрушенном доме, – так взрослые пугали своих детей. – Стойте подальше от водки.

Тогда и не было пьющих. Выставляли бутылку, когда привозили сено или дрова. Да и за столом на десять человек хватало все той же бутылки, даже еще и оставалось. А что уж говорить про ссоры и избиения жен?! Никогда не было ссор из-за выпивки.

Конечно, были моменты, когда мужья поднимали руки на жен. И Хатмулла однажды дал пощечину Фатиме. Тогда голову ее сверлила одна мысль: «Хатмулла меня избил, он меня ударил. Ударил!». Ей казалось, что муж ударил ее со всей силы, что он хотел ее убить или изувечить. Она стала смотреть на своего мужа с отвращением. Но позднее поняла, что это было лишь предупреждение. Это случилось через несколько лет. Они возвращались с сабантуя из соседнего села.

По привычке они сидели в телеге спина к спине. Два сына, вытянув ноги, сели, смотря назад. А Малик, тогда грудной еще ребенок, на руках у Фатимы. Когда доехали до леса, кто-то схватил за узду лошади. Тогда встречались случаи вымогательства денег. Дорогу им преградили три таких человека. Они что-то крикнули. Душа Фатимы ушла в пятки. Да и Хатмулла ничего не говорит. Мужики рослые, плечистые. Да и намного моложе Хатмуллы. От них невозможно было спрятаться. Мужики и сами это чувствуют, ведут себя нагло. Один, желая стащить Фатиму с телеги, схватил ее за руку. Но в то же мгновение отлетел в кусты. Перед глазами женщины мелькнула только рука Хатмуллы. В это время послышался звук сломанных сучков и исчез второй нападающий. Промелькнула только спина убегавшего между деревьями третьего мужчины. Хатмулла молча сел в телегу и потянул за уздечку. Вот, оказывается, как бьет Хатмулла! Тогда Фатима и вспомнила случай, когда Хатмулла ей дал пощечину. Грех было обвинять его в том, что он якобы ее ударил. Он тогда просто напомнил ей о том, что он мужчина. Конечно, в деревне такие напоминания были обычным делом. Но ни одна женщина не ходила тогда с синяком под глазами. Да, водки тогда не было. Поэтому и мужики были мужиками, а женщины женщинами. Сейчас не удержать и некоторых женщин: мужей ни во что не ставят…

-…Развелась бы давно, да кто меня ждет с двумя детьми. Да и Тимура жалко: останется один совсем пропадет…

Фатима бросила взгляд на кровать. Ей показалось, что там она увидит пьяного Радика. И он ведь старается опуститься на дно водочного моря. Неужели он так же мучил свою жену?! Эх, эти мужики… Гитлер не смог завоевать нашу страну, а вот водка завоевала и превратила наших мужиков в животных. В злодея, который и сам не живет и другим не дает. В жалкого злодея. Досадно, что дитя, рожденное от Хатмуллы, опустилось до такой степени.

Фатима, казалось, за других детей так не переживала. Сбежавшего, не смотря ни на что старшенького, она понимала. Он стремился достичь поставленной цели. У него отцовский характер. Если он не валяется пьяным в каком-нибудь заброшенном уголке страны, его можно простить. Можно понять и Хамита, уехавшего со своей русской. Даже если он попал в какой-то переплет из-за своей горячности, он достоин уважения. Только вот Радика нельзя понять и простить. Ни в какие рамки не лезет, что сын Хатмуллы живет, погрязший в такое болото.

Фатима посмотрела на Зухру, как на свою невестку. Она взяла за руку спрятавшегося за мать мальчика и подвела к холодильнику.

– На, сынок, – сказала она, подавая ему яблоко из холодильника, – не грусти, я очень люблю таких, как ты, мальчишек.

Мальчик посмотрел покрасневшими глазами на мать, а потом на яблоко. Только после того, как мать, улыбаясь, кивнула ему, протянул руку за яблоком.

– Спасибо, тетя!…

– Тебе спасибо, малыш, – сказала она, снимая со второй кровати покрывало. – Последние двадцать лет меня так никто не называл. Хи- хи-хи. Давай, Зухра, клади малыша сюда, пусть не привыкает к рукам.

– Спасибо, – Зухра положила ребенка на кровать и сверху укрыла его одеялом. – Неудобно ночью ходить и по коридору. Кто-нибудь может увидеть. Большое спасибо тебе!

– Хорошо еще малыш не проснулся, – сказала Фатима, стараясь перевести внимание Зухры на более приятное. – Главное это, а все остальное пройдет…

– Да, если бы он испугался, ничего хорошего не было бы. – Зухра попыталась закрыть глаза волосами, – он не хотел меня ударить.

Замахнулся и нечаянно задел…

– И у меня Хатмулла был горячим, – сказала Фатима, стараясь ее утешить. И, не зная, что еще сказать, замолчала. «Не одна ты такая. На долю любой женщины выпадает это. Зато место ушиба не будет гореть в аду». Примерно такими словами она хотела успокоить ее. Но ей показалось недостойным чернить имя мужа. Рука Хатмуллы даже нечаянно так сильно не касалась ее. Хатмулла умел быть настоящим мужчиной.

– Ну-ка, подойдите поближе к столу, – сказала старушка, радуясь, что нашла выход из положения. И, взяв вскипевший чайник, стала заваривать чай. – Я и сама не могла уснуть, мучилась. Очень хорошо, что вы зашли. Как говорится, мышке смерть – кошке смех….

Действительно, дочка, я одна в одной комнате. Никто не приходит.

Умрешь, и никто не узнает… Хорошо, хоть вы зашли.

– Радик разве не вернулся?!

– Он поехал к детям. Поэтому и беспокоюсь. Только бы все было хорошо. Хоть и алкаш, а все-таки сын. Без него и дома нет никакого уюта.

Зухра ничего не ответила.

Вдруг Фатиме показалось, что она поняла, в чем дело. Как бы желая запомнить эту мысль, она на мгновение замерла, потом легко вздохнула и поставила чашки перед гостями. Зухре, ее сыну. Ее сыну!

И себе. Вот тогда ей показалось, что она поймала ту мысль, и Фатима тихонько засмеялась. Подумав, что смех ее может показаться гостям очень странным, решила объяснить ее причину.

– В детстве мы рыбачили на реке возле деревни, – сказала она. – Сейчас вспомнила про это. Забросишь вот так удочку. Поплавок всколыхнется. По телу пробегает дрожь. Думаешь: «Поймал». А стоит вытянуть удочку, а она пустая. Вот и сейчас мне показалось то же самое. В голове промелькнула какая-то мысль. Точно поплавок покачнулся. Все тело вздрогнуло. А когда поняла, что за мысль, вспомнив об удочке, засмеялась.

– Что попалось что-то очень мелкое?! – и Зухра улыбнулась. – Что за мысль была хоть?

– Хи… Сказала мысль, потому что не знала, как иначе это назвать. Давай, детка, не стесняйся, дотягивайся…- старушка пододвинула к мальчику то, что было на столе. – Когда ты вошла в комнату, мне показалось, что входит моя сноха… Вот подумала, оказывается мы на противоположных сторонах фронта…

Фатима еще раз засмеялась.

– Вот я, думая о здоровье сына-алкаша, провожу бессонные ночи. А ты, скрываясь от пьяницы-мужа, вынуждена уйти из дома.

Чувствуешь, здесь есть какое-то противоречие?!

– Есть в этом и общее, – улыбнулась Зухра, – у пьяницы и жена, и мать не могут спать ночами.

– Так то оно так, – Фатима какое-то время помолчала, а потом опять повторила, – так то оно так… Но ведь есть и противоречие?

Мужей, не дающих вам спать, растим ведь мы…

– Не знаю… Никогда не думала об этом…

– И я никогда не думала. Вот только сейчас подумала об этом. В человеческую голову приходят разные мысли. Живешь только потому, что не думаешь. А если будешь думать, с ума можешь сойти….

– Не думай, пой, когда у тебя нет настроения, – сказала Зухра, – стараясь скрыть свое состояние.

Фатима понимала, что ее слова тяжело слышать Зухре. Могла бы и промолчать, но почему-то ей захотелось высказаться. Зло ужалить, оставаясь при этом хорошей. Хотя понимала, что так поступать нельзя, но не смогла удержаться. А сейчас, видя, как расстроилась Зухра, пожалела о том, что так поступила. Женщина, конечно, была ей очень близка. Она ее жалела, понимала и даже, казалось, любила. Но одновременно в каком-то уголке души жило и чувство вражды, осуждения.

– Ты только не обижайся, – поспешила сказать она, – мысль мне показалась интересной, вот и проговорилась… Что хорошего можно ждать от старухи.

– Нет, – попыталась улыбнуться женщина, – что за обиды…

На какое-то время обе замолчали.

– Не обижаюсь, – продолжила Зухра, – ведь и вправду так. Мы обе остаемся по две разные стороны. Я говорю о матери и жене. Ты обвиняешь меня в том, что ты вырастила хорошего сына, а я не смогла его удержать. Я, напротив, ругаю тебя за то, что ты не смогла воспитать хорошего человека. А в целом мы не правы обе.

– А кто же тогда прав? – старушка улыбнулась. Ей было приятно, что Зухра такая открытая. Не обижалась, а говорила то, что думает.

– Не знаю. Никто, наверное, не прав. В этом случае, наверное, не бывает правых.

– Ладно, все в руках божьих. И моя, и твоя жизнь изменится к лучшему.

– Пусть так будет, дочка. Так будет. Не надо только терять надежду.

Усталость Фатимы не осталась незамеченной Зухрой. Но она захотела задать старушке еще один вопрос, иначе не сможет заснуть.

– А ты веришь, что Радик перестанет пить?

Фаима посмотрела на нее удивленно, а потом улыбнулась. Ей в начале показалось, что Зухра похожа на ее сноху. Но она оказывается ошиблась. Она совсем не как ее сноха, она совершенно из другого теста. И что лежит в основе ее вопроса, старуха поняла сразу. Зухру волновало не будущее Радика, а судьба ее собственного мужа. Она не интересуется судьбой сына Фатимы, а ищет поддержки своим мыслям.

– Верю, дочка. Наверное, во всем мире только я и верю в то, что он станет человеком. Но я ему верю. И я, дочка, знаю, что моя вера вытащит его из болота зеленого змия.

– Сможет ли только вера вытащить…

Зухра не хотела высказывать эту мысль вслух, но когда услышала, что сказала, сама же и смутилась. Но старуха не обратила на это внимания.

– Вера-это, дочка, большая штука, – сказала она, делая ударение на каждом слове. – Вера – это чудо.

Замолчали. Через некоторое время встали изо стола, и старуха принялась стелить постель. Зухра помыла посуду. Мальчик сидел, прислонившись к спинке стула и стараясь не заснуть.

– Мальчика положишь сюда, – сказала Фатима, застилая раскладушку, – устал очень, маленький.

– Мы бы втроем и на одной кровати поместились, – сказала Зухра, – ладно, давай тогда помогу.

Старушка передала ей постельные принадлежности и легла на свою кровать.

– Что-то я устала немножко, – сказала она, как бы оправдываясь.

– Старость – не радость… Вы уж сами располагайтесь тут, если я вдруг усну…

– Хорошо, не волнуйтесь, спокойной ночи.

– Вера – чудо, – повторила про себя Фатима, когда легла на свою постель. Конечно, она не хотела отрицать правоту этих слов. Но если бы вера была способна на чудеса, ее дети давно бы уже приехали и показались ей. Они бы не смогли не приехать к матери, которая ждет их с такой верой и надеждой. Только они не вернулись.

А кто говорит, что они не приедут?!

***

Дынк-дынк-дынк-дон!..

Фатима уже заснула было. Вдруг мозг пронзил звук, услышанный то ли наяву, то ли во сне. «У меня же было не только четверо детей, – подумала она. – Их было так много, что перечесть даже невозможно. С тех пор, как в последний раз видела своих сыновей, к кому только не относилась, как к собственным детям и не отдала им часть своей материнской любви. Эх, такая вот она жизнь!..» Дынк-дынк-дынк-дон!..

Неожиданно все ее тело охватила дрожь. Актуш! И он был одним из ее детей. Деревенские даже шутили, глядя на Актуша:

«Младший сын Фатимы». То ли во сне, то ли наяву, но Фатима еще раз пережила события, связанные с Актушем.

***

«Только бы не замерз». Стоило Фатиме проснуться и посмотреть в окно на полную зимнюю луну, как в голове у нее промелькнула именно эта мысль. Стоило ей зажечь свет, как увидела хвост убегающей мыши. Несмотря на то, что топила с вечера, в доме было прохладно. Морозы этого года ей уже изрядно надоели… Нет ничего хуже зимних морозов для одинокой старушки, у которой и дом уже ветхий, да и дров на перечет. Старые кости и без того быстро поддаются морозам, а в зимние холода одинокая старость кажется еще страшнее. И хотя Фатима видит бегающих по дому мышей, бороться с ними она не собирается. Наоборот, в издаваемых ими звуках (всю ночь что-то грызут, иногда пищат) она находила что-то приятное для себя:

все-таки не одна, хоть какое-то живое существо рядом. Они были утешением ее одиноких ночей.

– Только бы не замерзли, – повторила она, спешно надевая стеганку. Стоило ей выйти из дома, как холодный воздух перехватил дыхание. Мороз проник во все клеточки ее тела. В тонких носках и чесанках она направилась к хлеву.

Ей послышался какой-то пронзительный визг. Но старуха не обратила на это внимания: у нее своих проблем было достаточно.

Стоило ей при свете керосиновой лампы увидеть, как корова облизывает только что родившегося теленка, как на душе стало спокойно и тепло.

– И-и-и… Слава Богу, успела, – проговорила она, лаская свою корову. – Давай-ка я, пока ты не освободилась от последа, поставлю греть воду. После родов очень пить хочется. И она поспешила в дом.

Когда она вернулась обратно, в руках у нее был старый полушубок.

Посмотрела вокруг: рассветало. В такое время неудобно будить соседей, придется одной справляться со всем. Фатима затащила в хлев деревянные сани, которые были прислонены к дровянику. Корова уже освободилась от последа. Она взяла его вилами и выбросила за хлев.

Хорошо и здесь успела: если корова съест послед, молоко будет невкусным. Фатима приблизила сани к теленку:

– Давай, малыш, пошли в дом. Здесь ты можешь замерзнуть, – приговаривая так, она столкнула теленка на сани, а потом поправила его ноги. С трудом сдвинула сани. Корова пошла было за теленком, но старуха отогнала ее и закрыла ворота хлева. Катить сани по снегу было не тяжело. Но зато пришлось повозиться у дверей дома. Теленок не шагает, поднять его у старушки не хватает сил. Пришлось ей тянуть вместе с полушубком. И так было нелегко, пока тащила теленка, вся вспотела, трудно дышала. Войдя в дом, присела на самодельную табуретку и долго не могла отдышаться.

– Вот так, малыш, – сказала она, глядя на теленочка, – все живое приходит на этот белый свет с трудом. Ты видел уже свою мать? Что она только не делала, чтобы не расставаться с тобой. А однажды вырастешь, станешь большим. Тогда и ты, наверное, ни во что не будешь ставить мать свою. Все вы такие… Что люди, что животные…

Были сыновья и у Фатимы. Хотя и сейчас они есть, живут где- то. Радик в Казани. У него своя семья. Внуки, наверное, уже подросли.

Редко приезжают. Один раз приезжают на сенокос, другой – когда режем скотину. Иногда, бывает, приезжают копать картошку. Да и винить их нельзя: своя семья, свои заботы. Не могут же они постоянно находиться возле нее. Да корову, птиц она держит только ради них.

Хоть небольшая, а все же помощь. Хотя, может, и не только для них.

Всю жизнь она прожила со скотиной, это стало уже ее жизненной потребностью.

Выйдя напоить свою корову, Фатима опять обратила внимание на тот истошный крик. Но не остановилась. Поставила ведро перед коровой, достала соломы и постелила ее под скотину, потом полезла и достала корове сена. Закончив дела, направилась к дому. Тот голос все это время стоял у нее в ушах. Фатима сначала думала, что это из-за того, что она несколько ночей не спала, наблюдая за своей коровой, которая должна была вот-вот отелиться. Но при приближении к дому голос стал слышен более отчетливо. Бог ты мой! Да это же кошка.

Бесхозная, наверное, бедняжка, а, может, и раненая. Иначе не стала бы ходить не известно где глубокой ночью. Старушка пошла по голосу, на улицу. Но не успела она сделать даже шаг, как увидела маленький черный комочек на белом снегу.

– Ах ты, мой маленький, и кто же оставил тебя здесь? – сказала она, беря котенка на руки. – Совсем замерз. Дрожишь весь.

Очень осторожно засунула его за пазуху и понесла в дом.

Поставила на пол. Котенок уже не кричал, он только дрожал всем телом.

– Как же мне тебя отогреть?! Как отогреть?! Она достала из шкафа шерстяную шаль, укутала им котенка, а потом затопила печь.

Сама могла и под одеялом согреться. Но она очень хотела быстрее помочь этому малышу, да и новорожденному теленку не помешает.

Что ни говори, жар костей не ломит. Кстати о теленке… Она сняла с гвоздя старую стеганку и накрыла им теленка.

– Как же мне тебя отогреть? И тут ее взгляд упал на банку, которая стояла на подоконнике. В преклонном возрасте чай без молока не чай. Вот и повадилась Фатима брать у соседей через день молоко.

Банка на подоконнике была пуста наполовину. Фатима налила молоко в ковш, поставила на плиту подогреть и потом дала котенку. Тот сначала сторонился, а потом начал с жадностью пить.

Когда закрыла печку, старушка положила котенка на полати. Он дрожал уже меньше.

– Вот так быстрее поправишься и будешь вовсю бегать, – сказала она, гладя котенка по голове. Когда начала укладываться спать, на улице уже брезжил рассвет.

Фатима ухаживала за котенком, словно за маленьким ребенком.

И вскоре тот поправился. Она назвала его «Актуш». Он весь был черным, лишь на груди маленькое белое пятнышко. Да и похож он был на прежнюю ее кошку. Та была у нее и умная, и умелая. Она не лежала на печи целыми днями. Когда кошка была в доме, он не был столь холодным, и не сидела она целыми днями, штопая мешки. Она и назвала котенка Актуш потому, что видела его расторопность, смышленость.

Актуш, действительно, оправдал надежды с лихвой.

Поправившись, соскочил с печи и, забежав за шкаф, выбежал с мышкой в зубах. А потом, быстро куда-то его дев, начал бегать по стене. Фатима застыла в оцепенении:

– Бог ты мой, уж не циркачи ли тебя потеряли?

Она стояла долго, любуясь и удивляясь ему. Только Актуш и не собирался спускаться. Она положила котенка на кровать и решила посмотреть, что же привлекло его ковре, висящем на стене. Стоило ей взять ковер в руки, и котенок, бросившись под ковер, опять схватил мышонка. С ним он и убежал под кровать.

– Бог ты мой! – опять повторила она, не зная, что сказать. Хотя и взволновало ее такое истребление мышей, сейчас она радовалась, что не одна: все-таки рядом теленок и котенок. Ведь мыши не скрашивают одиночество. От них слишком много вреда.

Проделки Актуша на этом не закончились. Он время от времени удивлял Фатиму. То он в сарае ловил крысу размером с себя, то ложился спать с соседским псом спина к спине. Актуш вообще не боялся собак. Даже большие собаки при виде его сначала бросались на него, а затем, поджав хвост, тихо отходили в сторону. Старуха не могла понять и объяснить секрет этого. Да и в целом Актуш весь был очень загадочным. Так он откликался не только на традиционное «кис-кис», но и на кличку Актуш. А однажды Фатима застала его за тем, как он ел тыквенные семечки, причем делал это так умело, что не каждый человек сможет. И вообще он очень скрасил одиночество старухи, внес свет в ее жизнь, и она не могла нарадоваться, что в ту ночь совершила такое святое дело: спасла замерзающего котенка.

С такими радостями и утехами прошла зима. Котенок стал полноправным членом семьи. Фатима относилась к нему, как к своему ребенку. Даже рассказывая о нем соседям, говорила: «А вот наш Актуш…» Как Фатима любила котенка, так и он относился к ней.

Если иногда она журила его за какие-то проделки, то он опускал виновато голову и тихо мяукал, как будто говорил: «Я больше так не буду». Даже эти повадки его любила Фатима.

Наступила весна. Все вокруг зазеленело, на деревьях появились листья. Актуш теперь уже больше находился на улице. Конечно, и домой заходил. И в такие моменты, он не ждал, пока ему откроют дверь, а научился сам этому.

– Ах, ты мой маленький, – ласково обращалась к нему Фатима, – тебе надо бы родиться человеком, ловчее тебя не было бы.

Актуш не только научился прыгать с забора или с еще более высокого места на мышей, но и любил лазить по деревьям.

Фатима могла часами смотреть, как ее Актуш перепрыгивает с ветки на ветку в ивняке за огородами. А если в это время кто-то проходил мимо, подзывала его и показывала:

– Посмотри-ка, вон мой Актуш!

Прохожий, почувствовав в ее голосе материнскую гордость, сначала с сомнением смотрел на нее, а потом, увлекшись, и сам наблюдал за игрой котенка. Иногда зрителей набиралось до десятка.

Так как деревня была большой, немало у нее было и известных в округе людей. Сын Гаты, работающий в районной Администрации, кузнец Фирдавис, певец Салих, гармонист Шайхи… Население всегда и везде говорило о них с уважением. В последнее время к ним присоединился и котенок Фатимы.

– Котенок Фатимы, оказывается, семечки ест…

– Котенок Фатимы запрыгивает на дерево и летит на большое расстояние…

– А котенок Фатимы сам умеет открывать дверь.

Смотреть на него специально приходили с другого конца деревни и, видя свернувшегося в калачик маленького котенка, ожидавшие какого-то чуда, они даже немного разочаровывались.

– Смотри-ка, на вид вроде обыкновенный котенок! Бог ты мой…- причмокивали они.

Некоторые ловкачи даже пытались его украсть. Но котенок признавал только Фатиму, больше ни к кому не шел на руки.

Были и такие, которые говорили ей:

– Фатима апа, продай мне Актуша, я тебе воз дров привезу.

– Как я могу его продать, он ведь мне как ребенок, – говорила она.

Из-за котенка несколько поднялся и авторитет Фатимы. Все просьбы ее исполнялись сразу. А те, кто помогал ей, между делом спрашивали:

– Как там твой Актуш?

– Все хорошо, слава Богу, живем потихоньку, – отвечала она довольная таким вопросом.

Совершенно неожиданно Актуш заставил Фатиму изрядно поволноваться. Она вышла во двор покормить кур и вдруг увидела своего кота, спускающегося по карнизу дома с птенцом в зубах. Она чуть тазик из рук не выронила.

– Актуш, – крикнула она сердито.

Услышав свое имя, Актуш подошел к хозяйке.

– Ты что с ума сошел? – Фатима взяла в руки птенчика. Он был еще жив. Ей стало жаль это маленькое беззащитное существо. А ведь до такого состояния его довел ее Актуш, и от этого ей было еще больнее. Для Фатимы это было равносильно тому, что преступление совершил ее родной сын. Ее единственное, умное хорошее, честное дитя… Как он осмелился сделать это?! Жестоко! Мерзко! Жалобного смотрящего на него и ждущего своей участи котенка она в сердцах пнула ногой.

Птенчика принесла домой, положила на подоконник и поставила перед ним еду. Решила не впускать Актуша в дом до полного выздоровления птенца. Но тот не стал дожидаться ее разрешения, сам открыл дверь и вошел. У Фатимы вздрогнуло сердце, когда, покормив кур, она вошла в дом и увидела там кота. Взгляд ее сразу устремился к подоконнику. Птички там не было. Старушка зло посмотрела на кота.

Актуш посмотрел на нее невинными глазами и, что-то промяукав, отвернулся в сторону. Взглянув в том же направлении, Фатима увидела птичку, запутавшуюся в тряпье. Пока она приходила в себя, Актуш схватил тряпье и притащил его вместе с птичкой к ее ногам..

Птичка вскоре поправилась. Выпуская ее на волю, она не забыла напомнить коту:

– Больше не смей трогать птиц!

Не прошло и недели после этих событий, как кот опять заставил Фатиму изрядно поволноваться. В тот вечер соседи пригласили старушку в баню. После бани поседели за чашкой чая и разговорами.

Вернувшись домой, она увидела у себя на полу следы крови и очень испугалась. Первое, что пришло ей на ум: «Поранился, сражаясь с крысой». Но ни на крыльце, ни на пороге следов крови не было.

Неужели крысы завелись и в доме? Но думать об этом долго она не могла, нужно было выручать Актуша.

– Актуш!

– Мяу…- из-под кровати послышался жалостный голос. Через некоторое время показался и сам котенок. Старушка взяла его на руки и начала осматривать раны. Их было немного: содрал переднюю лапу и поранил заднюю. Бедненький. Это он просто сам такой шустрый, но ведь он еще очень маленький. Старушка не знала, чем ему помочь.

Она вытерла его раны чистым полотенцем, обработала вазелином, которым смазывала вымя коровы, и отпустила его на пол. Хотя и был у него голос поначалу жалобным, но на больного Актуш не был похож. Затем Фатима отмыла кровь. Дрались, наверное, за печкой:

здесь крови было больше. Но вот самой крысы видно не было: то ли ее сьели, то ли успела убежать. Только с тех пор Актуш не приближался к печке совсем.

Фатима не держала гусей. Ежегодно она покупала цыплят, а летом при необходимости резала кур. По привычке и в этом году купила 50 штук. Цены в этом году неимоверно выросли – ей пришлось выложить за них целую пенсию. Но старуха осталась довольна. Даст бог, вырастят и уже покроют все расходы.

Цыплят она разместила в специальном ящике на печке. Чтобы те не мерзли, и им всегда хватало света, с двух сторон поместила лампочки. Старуха знала, как ухаживать за скотиной, как выхаживать цыплят. Достаточно у нее было и корма для них, что собирала целую зиму. Фатима была из тех, кто знал цену домашней живности. У нее никто, будь-то корова, теленок, овца не жили в мучениях. Знала она толк и в цыплятах. Всегда тщательно их выбирала, поэтому, несмотря на то, что брала 10 или 100, все у нее выживали и вырастали. В последние годы она никогда не брала больше 50 цыплят. Ей этого хватало. Когда разместила цыплят, в мыслях начала их делить:

столько-то пойдут во время посадки картофеля, столько-то нужны будут во время сенокоса, при заготовке дров… Хватит, даст бог хватит и еще останется. Представив, как они скоро заполнят двор, улыбнулась, ей даже показалось, что почувствовала какую-то легкость и прилив сил. Даже тогда, когда, закончив дела, она ложилась спать, настроение у нее было приподнятое. Даже во время сна она то и дело улыбалась.

Но все это у нее моментально исчезло, стоило ей подойти к цыплятам, чтобы покормить их. Цыплят стало меньше. Дверь открыта, а около печки вертится взволнованный Актуш. При виде хозяйки он устремил на нее виноватый взгляд. Она взбесилась:

-- Ах, это твои проделки!

Она искала, чем бы огреть котенка, но, не найдя ничего, в сердцах пнула его со всей силой. Но котенок не убежал, а остался сидеть там, где упал, как бы говоря: «Что ты еще со мной сделаешь?» Старуха поднесла его к цыплятам и ударяя мордой о край ящика приговаривала:

– Их трогать нельзя, понимаешь. Нельзя трогать! Нельзя!

Но и это не успокоило ее. Взяв котенка и выйдя во двор, она бросила его в дровяник. Актуш отлетел к куче дров и, потеряв всякую надежду, остался сидеть там.

Хотя Фатима в минуты злобы и наказала Актуша, но, успокоившись, она не верила, что ее котенок, которого она вырастила, как собственного ребенка, мог пойти на такое. По ее мнению, этого не могло быть. Он ее единственный, такой умный, хороший, честный…

Сердцем она оправдывала котенка, но ум твердил свое. Ведь до этого у нее ни один цыпленок не умирал…

Никто их не трогал. А Актуш… Вспомнив, как он недавно поймал птенчика, Фатима еще больше расстроилась. Это сделал именно он, иначе кто еще? Нельзя его даже близко к дому подпускать.

И старуха так и сделала. Стоило ей увидеть его около дома, сразу прогоняла.

Но и на второй день цыплят стало меньше. Дверь открыта, а Актуш крутится около печки. Ведь до этого он близко не подходил к печке, а вот как купили цыплят… Это его проделки. Это повторилось и на третий, и на четвертый день. У Фатимы не осталось терпения. Она стала думать, как от него избавиться.

По всей деревне распространился слух о том, что Актуш ловит цыплят. Даже те, кто им раньше любовался, стали его ругать. Соседи, встречая его у себя во дворе, бросать в него что попало. По сравнению с прежней любовью ненависть к Актушу была в 2-3 раза сильнее. Что поделаешь? Ты хоть всю жизнь твори добро, но стоит тебе только раз оступиться, как все начинают топтать и давить: словно ты самый ярый преступник. Ошибки великих люди не умеют прощать. То, что Актуш ловил цыплят, для сельчан было все равно, что Сын Гаты, который работает в Администрации, лежит пьяный в канаве.

– Раз уж котенок повадился к цыплятам, тут уж ничего не поможет.

– Он не только у себя будет бедокурить, дойдет очередь и до нас.

– Придется его убить, иначе не избавиться от этой напасти.

С этим нельзя было не согласиться. Фатима жизнь прожила и правильность этих слов знала не понаслышке, испытала на себе. Но хотя и понимала, что когда-то любимого котенка, необходимо наказать, день «казни» все время оттягивала. А цыплят становилось все меньше и меньше. Как бы не старалась Фатима не подпускать котенка к дому, но Актуша с человеческим умом остановить было невозможно. Теперь он уже не ждал наказания хозяйки, делал свое дело ночью и сбегал. Даже тогда, когда она крепко-накрепко привязывала дверь, он даже не задумывался об этом. Нет, он сейчас входил уже не через дверь, нашел другой путь. Он, наверное, из погреба заходит.

Пока она затягивала с днем «казни», у нее осталось всего 5 цыплят. Терпению ее пришел конец.

– Актуш!

Казалось, котенок только этого и ждал, стремглав выскочил из погреба. Хотя Фатима и была очень зла на него, но постаралась казаться приветливой: взяла его на руки, погладила по голове, пощекотала ему ступни. Истосковавшийся по ласкам хозяйки, Актуш обрадовался, даже показалось, что в его глазах мелькнули искорки счастья. Лаская, Фатима засунула его в мешок и быстро завязала.

– Мяу…

Показалось, что Актуш обиженно ее спрашивает: «Что ты хочешь сделать со мной, почему положила в мешок?» – Сам виноват, – сказала в ответ старушка. – Не ценил то, что имел. Ты же был любимцем всей деревни… А сейчас… Сейчас ты не нужен даже мне.

И, взяв мешок, она направилась на ферму к ветеринарному врачу. Были, конечно, и такие, кто хотел убить его дома при помощи тока или веревки. Это они готовы были сделать и за рюмку водки. Но старушка считала это преступлением и не согласилась. Ветеринарный врач сделает укол и Актуш навечно закроет глаза. Вот только за работу он, наверное, попросит бутылку. Ладно, отдаст ту, что попридержала на дрова.

-Мяу, мя-я-яу…

– Не бойся, больно не будет, – сказала ему старушка ласковым голосом. От его мяукания ей было плохо, казалось по сердцу царапали его острые коготки. – Что поделаешь… Хорошим был ты котенком…

Ветеринарный врач Гатаулла, завидев Фатиму, начал готовить шприц.

– Нет, нет, бутылки не надо, – сказал он, когда закончил свое дело. – Он же не только тебе вредил, к соседям тоже мог навредить.

Домой Фатима возвращалась на лошади Гатауллы. А Котенка вместе с мешком бросили по дороге в груду мусора. «Раньше твое место было в красном углу, а теперь вот в куче мусора», – подумала Фатима, горько вздохнув.

В ту ночь Фатима не могла спокойно спать. Видела какие-то кошмарные сны, бредила. То она видела себя палачом, то думала, что зря убила котенка и плакала-плакала. Не сумев успокоиться, встала.

Включила свет. Только комната осветилась ярким светом, что-то выпрыгнуло из ящика с цыплятами и убежало за печку.

– Актуш! Ее сердце разрывалось от боли, – Актуш, Актушечка!

Она успела заметить, кто спрятался за печкой. Это существо было лаской. Поэтому ей было невыносимо больно, что она совершила ошибку по отношению своего кота. Старушка подошла к ящику, там остался только один цыпленок, да и тот был задушен. Не Актуш таскал цыплят, а эта проклятая ласка! А котенок крутился около печки и отсиживался в погребе с одной целью: поймать ее. И тогда он был поранен этой лаской. Когда она все это поняла, к ее горлу подступил комок. «Он ведь был прекрасным котом! Прекрасным. И в случае с птенцом понял все сразу. И почему мы всех меряем одной меркой?!» На следующий день эта новость облетела всю деревню.

– Я сомневался в том, что такой умный котенок ловит цыплят.

– Эх, и почему она так быстро расправилась с ним…

– Все коты не бывают одинаковыми…

Что бы ни говорили в деревне, у всех и на лицах, и в голосе было большое чувство сожаления. А ветеринарный врач Гатаулла впервые вернулся домой в стельку пьяным.

– Я не врач, я палач, – сокрушался он, положив голову на порог.

Фатима, взяв труп Актуша, похоронила его на краю деревенского кладбища. Сказала Гатаулле, и тот сделал маленькую оградку.

Вскоре на могилке Актуша появились и цветы.

За короткое время объяснивший людям, кто они, Актуш был достоин этого.

Дынк-дынк-дон!

Она потеряла не только детей, но и этого прекрасного кота. По своей вине. В смерти Актуша напрямую виновата была она сама. А вот дети… Возможно, и в этом есть ее вина. И хотя вина в смерти Актуша была налицо, вина перед детьми не была столь очевидна. Возможно, грехи, совершенные в неведении, дают сейчас о себе знать.

Вдруг опять в ушах послышалось эхо прошлого:

– Нет, не уедешь!

– Уеду!

– Я договорился о работе для тебя.

– А я уеду.

И опять сквозь этот шум и гам послышался суровый, но твердый голос Хатмуллы:

– Мать, пойди, покорми кур…

У Фатимы куры были уже накормлены. Она даже не посмотрела в их сторону. Выйдя в сени, она тихонько плакала. Кажется, до сих пор Фатима чувствует горечь тех слез.

Эх, дети…

Старушка прислушалась к дыханию детей, спящих в комнате.

Они так сладко и хорошо сопели во сне. Все прелести жизни невозможно пересказать. Если подумать, и сопение этих детей – такое счастье. Те, кто слышит каждый день сопение своих внуков, очень счастливые люди!

***

Фатима тосковала по своему Хатмулле. Иногда бывает так, что заработаешься и совсем забываешь про еду. И вдруг резкое чувство голода. Оно охватывает тебя целиком. Темнеет в глазах, кружится голова, силы покидают тебя. В жизни тебе уже ничего не нужно, ты забываешь обо всем. Тебе сейчас нужен лишь кусок хлеба. Ты думаешь только об этом. Все теперь связано только с этим. Чувство, охватившее Фатиму, было таким же по силе, как чувство голода. Она сейчас не думала ни о чем и ни о ком, кроме Хатмуллы. Ей никто не был нужен. Даже дети. Ей нужен был только Хатмулла. Когда был жив ее муж, она не испытывала трудностей. Даже потерю детей перенесла не так тяжело. А сейчас… Если бы был жив Хатмулла, она бы так не переживала.

Хатмулла…

Фатима перестала быть собой и превратилась в Хатмуллу. Она почувствовала себя памятью Хатмуллы. Это был старец, смотрящий на живых сквозь призму вечности. Даже не старец, а какая-то бестелесная память. Ветра, касавшиеся верхушек скал, казалось, трепали и волосы Фатимы. Но она не придала этому значения. Она была духовно возвышенна. Это был дух Хатмуллы. Великий аксакал Вечности.

Он со своей высоты устремил взгляд вниз.

Он посмотрел вниз, и душу его охватила бесконечная тоска. Вид земли, обычных людей, наблюдение за их тяжелой и одновременно счастливой жизнью заставило его сердце биться учащенней. Ему захотелось раскрыть свои руки, броситься вниз и разбиться, как раненая птица. Ему казалось счастьем то, что в земле лежат его кости.

Но все это было только мечтой. Он не может броситься на землю. И даже если бросится, не может там погибнуть. Он был обречен жить своей жизнью.

А земля тянет.

Нет, наверное, человека, который бы не тосковал по светлым улицам детства, по своим друзьям, по тому, как бегал босиком под летним дождем. Человек тоскует. Эта тоска набухает, как почки, сразу, как только минуешь молодость. А затем с годами она все больше увеличивается и живет уже с тобой, словно непосильная ноша. И сладостнее и горестнее становится она, когда ты приближаешься к концу своего жизненного пути.

Детство его было на земле. Здесь была и его первая любовь.

Кто может забыть свою первую любовь?! Она влетает, словно легкомысленный ветер, и вдыхает в душу, не понимающую до этого, зачем человек появился на свет, необъяснимые, возвышенные чувства.

Она входит ярким лучом и заставляет только что пробудившиеся чувства приобрести различные цвета. Она входит прекрасной мелодией и заставляет зазвучать все струны души песней, способной всколыхнуть все живое на земле. В молодом сердце рождается Любовь. Человек влюбляется. Рождается чувство, способное объять весь мир. Рождается жизнь, полнокровная жизнь. Душа начинает искать, она ищет душу, способную разделить ее судьбу, понять ее чувства.

Его любовь была на земле.

Это мгновение жизни человек не может забыть никогда. Он живет, тоскуя по этому времени, преклоняясь перед ним. И те, кто нашел свою вторую половинку, и те, кто не сумел ее встретить, живут, сохраняя в душе эти прекрасные мгновения. В них они черпают силы, когда им тяжело, в них же излечивают свои раны.

Разные страны, вероисповедания, разная и первая любовь. Но есть то, что объединяет их – это воспоминания. С течением времени тяга усиливается. Они становятся все дороже и дороже.

Его прошлое было на земле.

Он посмотрел вниз, и сердце пронзила острая боль. Сердце было готово разорваться от тоски, но слез не было, лицо не покрылось черными тучами, не вырвался из груди душераздирающий крик. Со стороны казалось, что он спокоен. Само спокойствие. Он несколько свыкся со страданиями, длившимися в течение нескольких десятилетий, во всяком случае, он дошел до сознания, что от них невозможно избавиться.

Подул ветерок. Наверху ветры были холодными. Ветры здесь не умеют резвиться, они не гладят ласково по волосам, а пронизывают до самых костей. И солнце на верху не ласковое. Оно казалось здесь ярче и горячее. Ночи наверху были черными. Воздуха для дыхания наверху было мало, свобода ограничена. Наверху жизнь была тяжелой.

Обычный человек не мог пережить здешней суровости, он погибал сразу. Поэтому это было не для простого человека, поэтому это и было высотой.

Наверху жизнь была тяжелой.

Но все равно это было высотой. Он не жаловался на свою жизнь здесь, да и не мог жаловаться. По сравнению с жизнью внизу здесь, конечно, условия для обыкновенного человека были намного тяжелее.

Но для него это было не так, он уже свыкся с этой жизнью и чувствовал себя в ней, как рыба в воде. Хотя он и не жаловался на свою жизнь, но каждый раз, когда смотрел вниз, у него ныло сердце, он тосковал по той жизни.

Он, естественно, знал про жизнь на земле. Он понимал людей. И хотя не был высокого мнения о них, но каждый раз находил тысячу причин, чтобы оправдать их глупость и убожество. Ведь и он сам человек, во всяком случае, жизненный путь начинал среди людей.

Он посмотрел вниз.

Когда-то, миллионы лет назад, Подаривший Людям Огонь посмотрел вниз и содрогнулся от людского бессилия и тупости. Он был изумлен тем, как люди, не зная, как с пользой провести отпущенные им считанные дни, проводят их бессмысленно и бесцельно. Перед его глазами предстали эпизоды прошедшие миллион лет назад. Тупое племя без памяти, не способное понять, что после жаркого лета приходит холодная зима, что они замерзнут в страшные холода. Буран. Идет снег. Безжалостный ветер бросает снежинки в посиневшие от холода, не знающие одежды тела. Испуганные люди, прижимая детей к своим телам, спешат в укрытия в горах.

Обессилевшие остаются лежать тут же, остальные по ним спешат в укрытия. Буран крепчает. Упавших людей покрывает снегом…

– Надо им помочь, – считает наблюдатель, – помочь…

Это были существа, немногим отличающиеся от овец, баранов, лошадей, коров. Чем они привлекли внимание Подарившего Огонь?

Может, своим бессилием они вызвали в нем жалость, но он пришел к твердому мнению:

– Надо им помочь.

Но сверстники не захотели его услышать. К тому же, напоминая гром, звучит зычный голос:

– Забудь свои мысли! Не смей мне напоминать об этом грязном племени! Пусть по-своему ползает оно по земле.

Может быть, говорящий эти слова и был прав. Возможно, для этого у него были свои причины, но…

– Я помогу вам,- сказал Дарящий Огонь, противостоя словам высшего бога, – я сделаю вас счастливыми.

И он подарил человечеству огонь.

Огонь…

Думая об огне, он вспомнил свою молодость, и в душе его, казалось, пробудились чувства первой любви. Все его тело тогда было охвачено прекрасным таинственным огнем. Парень почувствовал тогда в себе волшебное мужество, силу, способную управлять целым миром.

Дарящий огонь поневоле вспомнил Дьявола, и ему показалось, что он слышит слова:

– Если вы сорвете с дерева и съедите яблоко, у вас откроются глаза. Вы будете равны с Богом…

Он посмотрел вниз и увидел, что люди недалеко ушли от событий, произошедших миллионы лет назад. Сейчас у них есть места, где можно укрыться от дождей и ветров, хищники не представляют особой опасности. Они управляют уже не только огнем, но и сложными явлениями, но все равно они находятся в беззащитном и жалком положении. Они продолжают влачить отпущенные им считанные дни бездумно и без цели. Если раньше они в горах искали место для жилья, то теперь из них строят целые города. Если раньше жили с целью добывания пищи, то и сейчас человеком управляет его желудок. Если раньше они не понимали, что после лета придет осень, затем холодная зима, и сейчас живут только сегодняшним, не умея предвидеть будущее.

И он в первый раз подумал о правоте Бога. Дарящий Людям Огонь ошибся, очень ошибся. Дьявол тоже ошибся. Хотя и называются они по-разному, но суть у них одна. Дать огонь и сознание людям, которые влачат бездумное бедственное существование – это не только ошибка, а большой грех. Не стало ли это преступлением, которое невозможно исправить даже за миллионы лет?!

Ребенок и огонь…

Во время жизни на земле он знал одну девушку. Она была острая на язык, свободная душа. Издалека притягивающую к себе своим озорством, смелостью и обаянием девочку не мог пройти без внимания и он, относился к ней, как к сестренке: ласкал, давал гостинцы.

Однажды она попала в руки изверга в человеческом обличье и чудом осталась жива. Хотя он и был человеком, познавшим цену жизни и понимающим, что у нее короткий век, содрогнулся, увидев ее.

Она была после длительного лечения в больнице. Ее невозможно было узнать: она превратилась в существо, которое не умеет ни смеяться, ни плакать, а бездумно и тихо ожидает своей смерти.

В это время он был уже повидавшим виды мужчиной и понимал, что для женщин просто слова о высоких чувствах и безграничной любви ничего не значат. И то ли в шутку, то ли всерьез утверждал, что глубокие чувства женщине нужно объяснять, глубже входя в нее.

Сексуальные привязанности людям необходимы, без этого у них нет жизни, они превращаются в призраки.

Но тот злодей (их вроде называют маньяками) девочку не избивал, не убивал, он только удовлетворил свои сексуальные потребности. Если бы это он совершил с одинокой женщиной, ворочающейся в постели в ожидании кого-то, то ничего, кроме благодарностей, не заслужил бы. Но этот испорченный злой человек подверг девочку испытаниям страшнее смерти. Девочка была не готова к этому, для этого у нее не созрело ни тело, ни сознание.

Показалось даже, что и в жизни Дарящего Огонь было что-то подобное. Иначе не спроста же Бог подверг его тяжелым испытаниям. Люди ни телом, ни умом не были готовы к обращению с огнем.

Он посмотрел вниз и увидел, что люди держат себя так же, как та девочка. Жизнь внизу кипела. Но это было только на первый взгляд.

В основном вся суматоха здесь ничем не отличалась от вокзальной суеты. Люди не занимались творчеством, не зная, как сократить время, они просто ждали автобус, они ждали свой смертный час…

Но эти люди были ему очень знакомы. Ему захотелось запеть так, как тогда, когда он был живым.

Но он петь уже не мог. Он был призраком.

Неожиданно землю, дома людей, словно черный луч, окружило кольцо. Лучи кольца, все больше осветляясь, приобрели голубой цвет.

Он расширился. Окружившее мир людей кольцо было не чем иным, как большая вода. Море. В центре этого моря образовался небольшой островок. На нем людей не было. На нем было единственное живое существо – Фатима. Она очень четко увидела свое лицо. Лицо старухи, оказавшейся на острове моря тоски, было желтым.

Неожиданно она услышала безобразный голос:

…дети твои остались запертыми в том круге. В центре этого круга – твои дети. Для тебя важно не то, где они, а живы ли. Пока они живы. Живы. Пока. Но перед ними стоит большое испытание.

Большое испытание.

***

Зухра всю ночь не могла уснуть. Лишь начало светать, она встала, облегченно вздохнула, посмотрела вокруг и на цыпочках пошла к двери. Потянулась было к ручке, но остановилась, сделала несколько шагов в сторону кровати Фатимы и опять остановилась.

– Решила узнать, как там? Ладно, оставь дверь открытой: все равно не могу спать.

– Схожу, посмотрю, – раздался виноватый голос, – как бы чего не натворил.

Стараясь не шуметь, она открыла дверь. Через некоторое время послышались ее шаги в коридоре.

Когда она вышла, и Фатима встала со своего места. Всю ночь она бредила, видела какие-то непонятные сны. Нельзя было точно сказать, были это ее дневные мысли или она просто бредила. Чтобы избавиться от этих мыслей, нужно было что-то делать. Фатима застелила постель, поставила чай, помылась. Чай вскипел, вернулась и Зухра.

– Разлегся у двери. Не смогла разбудить, – сказала она. – Возьму детей и пойду, он с утра не буянит.

– Малышей не буди. Пусть спят спокойно. Сегодня мне никуда идти не нужно.

– Поспят… Я их будить не буду, – улыбнулась Зухра, поднимая старшего сына. – Маленький мой, пойдем, пойдем к себе…

Сын, конечно, ее не слышал: он продолжал спокойно спать.

Отнеся старшего в комнату, Зухра вернулась за младшим и, поблагодарив старушку, ушла к себе наверх. После ее ухода комната совсем опустела. Фатима по-прежнему никуда не собиралась. Но, желая освободиться от этой пустоты, решила пойти куда-нибудь.

Только куда? Пойти просить милостыню – это не способ избавления от тревожных мыслей. А больше ей идти было некуда. (Жила бы в деревне, могла бы зайти к соседям. А здесь куда пойдешь. Нет… Город хотя и большой, а пойти некуда.) Вот в этот момент она и вспомнила старушку Хадичу. Неплохо бы пойти к ней и попытаться еще раз все прояснить. Но она говорила, что болеет. Нехорошо беспокоить больного человека.

…твои дети остались в том круге. В центре этого круга твои дети. Тебе важно знать не где они, а живы ли. Пока они живы. Живы. Пока. Но им предстоят большие испытания. Большие испытания.

Опять эти слова не давали ей покоя. Фатима постаралась понять их смысл. В каком круге? Какое большое испытание стоит перед ними? И вдруг она уловила главное. Твои дети. Это слово не отпускало ее, притягивало к себе все ее мысли. Твои дети. Кто же они «твои дети»? Это Радик с Айгуль?

Наверное, они… Но старуха восприняла это немного по- другому. В центре круга – твои дети. Ей показалось странным, что это сказано только о Радике с Айгуль. Твои дети. Следовательно, дети Фатимы. Значит, все они остались внутри какого-то невидимого круга.

Что за круг? Когда она представила себя духом Хатмуллы, не тот ли круг она видела? Это кольцо потом превратилось в остров. Маленький остров посреди большой воды.

Это Фатима восприняла, как какое-то большое открытие. Вопрос идти или не идти был решен. Нечего чувствовать себя неловко. Надо пойти и спросить. И остальные мои дети в том кольце? Это остров?

Что это за остров? Без ответа на эти три вопроса душа ее не успокоится.

Вспомнив о чем-то, Фатима окинула взглядом комнату. Она хотела что-то найти. Но тотчас забыла, что искала, и вспомнить уже не смогла. Пыталась вспомнить, но, махнув на это рукой, начала собираться.

Взявшись за ручку двери, вдруг остановилась. Немного постояла, подумав, пошарила в карманах. (Ах ты, черт, деньги ведь забыла взять.) Вернулась обратно и достала из-под кровати чемодан. Открыла его и сосчитала десятки, завернутые в платочек. Взяла половину и положила в карман камзола, который она не снимала ни летом, ни зимой. Хотела положить платочек снова в чемодан, но передумала и взяла с собой. Чемодан запихнула обратно под кровать. (Возьму все. Кто знает, что может быть. Без запаса ведь не живу, слава Богу.) Дойдя до двери, опять оглядела комнату и взялась за ручку.

Старик вахтер распивал чаи. Увидев Фатиму, он вздрогнул. А потом, желая скрыть смущение, попытался улыбнуться.

– Куда собралась в такую рань, – спросил он, – рано ведь еще?

Фатима посмотрела в окно, действительно, было еще очень рано.

Но автобусы, наверное, уже ходят. Даже если нет, долго ждать не придется.

– Надо бы сходить в одно место, – сказала Фатима. – Если кто- нибудь будет меня спрашивать, пусть подождут.

– Хорошо, Фатима, так и скажу.

Оба хорошо знали, что никто ее спрашивать не будет. Поэтому и говорили об этом, шутя. Хотя это было даже не разговором, а вниманием двух пожилых людей друг к другу.

Хотя пешеходов и не было видно, зато машинами улицы уже успели наполниться. Ей пришлось немало подождать, чтобы перейти на другую сторону улицы. В Казани Фатиме не нравится то, что улицы здесь узкие и кажется, что машины лезут одна на другую. Да и водители мчатся, готовые раздавить каждого, кто окажется на их пути.

Если бы в их руках были все права, они бы другим житья не дали.

Только выйдя на улицу, она вспомнила, что искала в комнате. На случай, если пригодится, она сделала ксерокопию бумаги, которая пришла на имя Радика. Она хотела посмотреть именно ее: нет ли там названия острова. Даже если нет, все равно там должен быть какой-то адрес. Если возникнет необходимость, не трудно будет их найти.

И на остановке людей не было. Обычно по утрам здесь было очень многолюдно. Все спешили на работу. Если подходил нужный автобус, толкая друг друга, устремлялись к дверям. Никому не было ни до кого дела. Только не болтайся под ногами. Но стоило им попасться на пути или затаскивали с собой в автобус, или могли даже растоптать. Обычно так оно и было. Но сегодня тихо. Было еще очень рано. Рано.

Фатима, не отрывая глаз, смотрела на проезжающие машины:

она искала похожую на машину человека в черной куртке. Одни походили по внешнему виду, но цвет был другой, другие и по цвету вроде подходили, но что-то все равно было не то. В конце-концов она сама запуталась в том, какую машину искала. И все же ей хотелось найти того человека и поговорить с ним. С момента той встречи у нее произошли неожиданные изменения. Человек в черной куртке был каким-то загадычным. Ей захотелось узнать секреты этого человека.

Фатиме казалось, что все, что происходит с ней, связано именно с ним.

Старушке казалось, что она стоит на остановке уже долгое время. Но людей все еще не было видно. Неужели она вышла так рано?! Неожиданно в голову ей пришла одна мысль. Старуха даже подпрыгнула от радости. Она быстро опустила руку в карман. Да, денег у нее достаточно! Так в чем же дело?! Фатима поближе подошла к дороге и подняла руку. В тот же момент около нее остановился легковой автомобиль.

– Куда едешь, бабушка?

Старушка назвала адрес.

– Хорошо, садитесь, – сказал шофер, улыбаясь, – деньги-то есть?

– Подожди, а сколько ты просишь?

– Сто пятьдесят.

– Ой, сыночек, у меня таких денег нет.

– А сколько есть?

– На сто согласен?

– Хорошо, садись.

– Ой, спасибо тебе, – от всей души обрадовалась старушка. У нее, конечно, денег было достаточно. Но хотелось сыграть на том, что водитель был татарин, он не мог не сделать скидку старушке своей национальности. Так было и на базаре и в других местах.

– Пусть Всевышний увидит твое добро, сыночек, пусть доведется тебе жить, радуя семью и своих детей.

– Что так рано собралась в путь? – сказал шофер, как бы отвечая на ее благодарность.- Не выгнали же тебя, наверное?

– Нет, – хотя вопрос и был задан шутливо, старушка ответила серьезно. – Дети уехали, что-то сердце мое неспокойно, всю ночь кошмары снились. Поэтому собралась к гадалке, может, успокоит.

– Значит, едете к бабушке Хадиче…

– И ты ее знаешь?!

– В прошлом году у нее лечили маму. Совсем ходить не могла, а сейчас, как бы не сглазить. Рука у бабушки Хадичи легкая.

Слышать эти слова водителя Фатиме было очень приятно. Даже пожалела, что не согласилась дать ему 150 рублей. Хорошо, благое дело сделать никогда не поздно, даст, когда будет выходить.

Но ей не пришлось этого делать.

– Когда пойдете к бабушке Хадиче, передайте, пожалуйста, ей этот конверт. Давно сам собирался, да все никак не выходит.

– Так давайте зайдем вместе.

– Нет, неудобно, еще слишком рано. Отдайте ей, пожалуйста, сами.

Фатима взяла конверт и начала доставать свои деньги.

– Нет-нет, деньги не возьму, – воспротивился водитель, – прочитаете лучше молитву. Спасибо. До свидания.

И он уехал. Фатима же осталась, отправляя ему вслед слова благодарности. Вот ведь какие есть люди на земле! День, начавшийся так рано, даст Бог, будет неплохим.

В то же время старушке было немного грустно. Водитель был ровесником ее Халиля. Какой хороший человек! Ей было немного досадно, что такой человек не ее сын. Почему это не мой сын? Почему мой сын не такой хороший человек? У мамы были больны суставы.

Лечили у бабушки Хадичи. А ее сыновья не понятно где. Не то что заболеть, а даже если умрешь, некому будет бросить на могилку горсть земли. И от Радика толку мало. Эх, прошло время.

Вот и сейчас

(У мамы были больны суставы. Лечили у бабушки Хадичи.)

в машине этого человека

(не заплатив ни копейки!)

она приехала к Хадиче, чтобы узнать о судьбе своих детей…

***

И она однажды осталась без ног… Был ясный зимний день.

Фатима вышла покормить скотину. И вдруг в сарае, споткнувшись обо что-то, упала, да так сильно, что не смогла сразу встать. А когда сделала попытку, ее пронзила жгучая боль. Она невольно вскрикнула и опять упала. «Ой-ой-ой, – простонала Фатима, потирая обеими руками правую ногу, – что случилось с моей ногой?» Она осмотрелась вокруг, желая увидеть, обо что могла споткнуться. «Споткнулась, наверное, о болезнь,»- подумала старушка. Встав на четвереньки, она опять попыталась подняться. Боль не проходила, но все же Фатима удержалась, не упала. Немного передохнула. Оставаться здесь было нельзя. Хоть на четвереньках, но надо идти домой. Она опять постаралась передвинуться хоть немного, но, забывшись, уперлась о правую ногу. Сильная боль вновь отбросила ее на землю. На какое-то время она даже потеряла сознание. Не дай Бог, кто -нибудь увидит. Подумают, что я пьяная лежу… Но старуха не нашла в себе сил, чтобы сдвинуться с места. Земля была холодная. При ее безысходном положении и мир показался неприглядным. Холод проник во все клеточки ее тела. Вот так можно и умереть. Но старушка не нашла сил сдвинуться с места. К горлу подступил комок. Вот так совершенно одна… В сарае… Среди навоза… Нет, умирать здесь она не собиралась. Здесь умирать нельзя. Если мать умрет в сарае, как ее сыновья покажутся людям на глаза?! Не дай Бог! Надо обязательно добраться до дома. С такими мыслями Фатима еще раз встала на четвереньки. Стараясь не опираться на правую ногу, передвинула сначала руки, потом левую ногу. Она была уже не молода. Такое передвижение отнимало ее последние силы. К тому же, каждое движение вызывало боль в ноге, которая волной доходила до самого сердца. Старуха вспотела, пока доползла до дверей сарая. Выйдя во двор, огляделась, нет ли кого. Попыталась даже позвать на помощь:

«Эй, кто-нибудь! Помогите! Я повредила ногу!» В ответ – гробовая тишина. Обессиленная она опустила голову и замолчала. Никто не слышит и не видит… Ком опять подступил к горлу. Из глаз брызнули слезы. Но душевная боль была сильнее физической. И она опять попыталась поползти вперед. Черт! Даже варежки ведь не одела. Увидев посиневшие, словно лапки у голубя, руки, вздрогнула всем телом. Так нельзя стоять. Можно отморозить руки. Она прошла еще некоторое расстояние и, не выдержав боли в руках, остановилась. Боль не утихала. Фатима, желая согреть руки, поднесла их ко рту и, потеряв равновесие, упала лицом в снег. Холодный жесткий снег поцарапал ее лицо. Оставшаяся внизу левая нога нестерпимо болела.

– Дьяволы! И что вы меня так мучаете! – сказала она, обращаясь непонятно к кому. – Вы же не звери, вы люди. Если бы вы были нормальными, разве я бы так мучилась… Я же вас… Я же…

Ее слова перешли в слезы. Вся ее душевная боль водопадом хлынула наружу. Она плакала навзрыд. В ожесточении сдвинулась с места. Желая победить огонь в груди и холод, охвативший все ее тело, она поползла вперед.

Когда среди ночи очнулась на полу, Фатима не знала, как она попала в дом. Это она не смогла вспомнить и потом. Она помнила только, что прошла муки ада.

Три дня она лежала без ног. К тому же подхватила простуду.

Три дня не могла ничего себе приготовить. Даже в туалет с трудом ходила только у порога. Даже сейчас, когда она вспоминает об этом, ее охватывает дрожь. Три дня Фатима молилась, чтобы Хатмулла пришел и забрал ее к себе в потусторонний мир. В эти дни ей казалось, что нет большего счастья, чем смерть. Однажды в дверь постучались.

«Хатмулла вернулся! – промелькнула мысль в ее голове. – Слава Богу.

Хатмулла вернулся!» Но в тот же момент поняла, что ошибается:

Хатмулла не стал бы стучаться.

– Заходите, дети, заходи! – прокричала она, но голос был очень тихим. – Заходите, дети мои.

Ее вроде услышали. Дверь открылась. Доползшая до середины Фатима смутилась, что не успела чем-нибудь закрыть тазик у порога.

Но, увидев, кто пришел, засияла от радости.

– Вернулся, сынок! – вскрикнула она и, бросившись ему под ноги, бессильными руками охватила их, и начала плакать:

– Сыночек, как ты изменился… Сколько лет я ждала тебя..

Иногда даже сомневалась, жив ли… Сыночек! Родной…Вот приболела немного…

Вошедший не спешил ее обнять. Он тихонько присел на корточки возле нее и погладил ее по волосам. Потом медленно приподнял ее голову. Фатима сквозь слезы улыбнулась сыну.

Чем больше она смотрела, тем больше видела, как изменился он.

Вдруг улыбка застыла на ее лице. Она поморгала глазами. Ее охватил страх.

– Не уходи, – взмолилась она, – не уходи, сынок.

– Не уйду, Фатима апа, – погладил ее по голове вошедший, – никуда не уйду… Только ты успокойся, ладно.

– Фатима апа, – прошептала старуха, как бы взвешивая услышанное, – Фатима апа…

И постепенно она узнала в вошедшем соседа Рамзиля. Это был не ее сын. Фатима потеряла сознание. Затем, когда около месяца лежала в больнице, она всегда во сне видела этот эпизод. Она обнимает ноги сына и, плача от радости, просит: «Не уходи, сынок!

Никуда не уходи, дай наглядеться на тебя», а потом поднимает голову и видит соседа Рамзиля.

***

Хадича, наверное, еще спит. Ей было неудобно, что она беспокоит больного человека так рано. Дойдя до двери подъезда, немного постояла. Может, пойти, где-нибудь пройтись! Но Фатима не знала, куда можно было бы пойти. Да к тому же и желание узнать о судьбе детей было велико. Она тихонько вошла внутрь. Как только старушка вошла в подъезд, ее охватила какая-то необычная пустота.

Она даже сжалась вся. Больше чем пустота ее смутила темнота в подъезде. «Будто спускаешься в погреб», – пробормотала старушка. Но эти слова были сказаны лишь для того, чтобы не произнести те, что пришли ей в голову: «Будто в могилу опускаешься ». Ей казалось, что из этой холодной темноты вот-вот выскочит какой-то страшный зверь (Ангел смерти в облике зверя). Стараясь не смотреть по сторонам, она стала быстро подниматься по лестнице. Дойдя до пролета второго этажа, поскользнулась об использованный презерватив, лежащий на полу.

– Черт бы тебя побрал…

Фатима не стала сокрушаться о том, какая она современная молодежь. Не первый день жила она в городе и всего уже насмотрелась. Отбросив ногой то, что мешало ей идти, она продолжила свой путь.

Только дойдя до нужной ей двери, немного успокоилась. Во всяком случае, у нее пропал страх. Хотя дыхание было все еще учащенным. Оно не хотело подчиняться ей. Слышно было, и как сильно бьется сердце. Перед глазами плыли различные круги.

Опершись о перила, Фатима перевела дыхание.

Немного придя в себя, она посмотрела на дверь. Хотела позвонить, но увидела, что дверь открыта. Взялась уже за ручку двери, но решила сначала постучать. Потом осторожно приоткрыла дверь.

Послышались чьи-то шаркающие шаги.

– Как поживаешь, Хади…

Фатима остановилась в оцепенении, ее встречала совершенно другая женщина.

– Здравствуйте, Фатима ханум, – сказала та, грустно улыбнувшись, – проходите, Хадича абыстай вас давно ждет.

После таких слов Фатима еще больше растерялась. Даже не смогла поздороваться. Она была вынуждена пойти за встретившей ее женщиной. В доме было еще несколько старушек. Они сидели вокруг лежащей на кровати Хадичи. Кто в руках держал старую книгу, кто платочек. У той, что сидела поближе, в руках была чашка. Видно она время от времени поила чем-то Хадичу. Фатима поздоровалась со всеми кивком головы. Старушки, незаметно кивнув ей, пересели от Хадичи подальше. Фатима, не зная, что и подумать, застыла у порога.

Женщина, которая ее встретила, обернулась к ней.

– Подойдите поближе, Фатима ханум, – сказала она приветливо, – Хадича вас давно уже ждет.

Фатима приблизилась к гадалке.

– Как дела, Хадича, – сказала она, не зная, как себя вести, – приболела что ли?

Хадича ничего не ответила.

– Вот один человек велел тебе передать. Отдам, пока не забыла, – старуха протянула Хадиче конверт, но та даже не шелохнулась.

Удивившись, Фатима положила конверт на грудь гадалки. – Ты вылечила его мать от болезни. Он очень благодарен тебе.

Хадича ничего не отвечала. Она даже не шелохнулась. Вдруг Фатиме показалось, что она разговаривает с покойницей. И желая удостовериться в этом, уставилась на старушку. Конечно, та не была мертва. Но искорки жизни остались только в ее глазах. Вдруг она сделала резкое движение и шершавыми пальцами схватила руку Фатимы. От неожиданности у старухи душа ушла в пятки. Она даже подскочила на месте. Но от тепла, распространившегося от пальцев к рукам и затем по всему телу, быстро успокоилась и даже на какое-то мгновение вроде размякла. Через мгновение старухи, кровать, на которой лежала Хадича, и все вокруг погрузилось в какой-то туман и исчезло. Они каким-то образом перешли в совершенно другое измерение. В этом измерении не было ни болезней, ни старости.

Вокруг только разноцветные блики, которые составляли один большой луч.

– Я ждала тебя, – сказала Хадича, – конечно, я хотела, чтобы ты пришла пораньше. Но теперь уже поздно. Приближаются мои последние минуты. Молчи!

Пожелавшая было что-то сказать, Фатима резко остановилась и застыла в оцепенении. Тишина, казалось, длилась вечно.

– Приближаются мои последние минуты, – повторила Хадича снова. – Твоим детям грозит опасность. Тебе нужно очень торопиться.

Ты должна их предупредить… Я оставляю тебе часть своей силы.

Прощай.

Фатима хотела что-то сказать, но не успела. Неожиданно будто бы сверкнули вместе тысячи молний и отбросили ее куда-то. Все ее тело обжег огонь. Старухе показалось, что она проходит через узкую трубу. Ее одновременно с какой-то беспощадной силой и сжимали, и растягивали. Это страшное мучение закончилось так же неожиданно, как и началось. Мучения закончились быстро, но вот жизнь в прежнее русло вошла не сразу. Реальность, укутанная в какой-то густой туман, заблудившись, еще какое-то время бродила где-то вдалеке.

Постепенно через густой туман начал проникать жидкий слабый луч света, затем послышался шум. Но, даже вернувшись в реальность, Фатима не сразу пришла в себя и вспомнила, что с ней произошло.

Стоило ей открыть глаза, как ее ослепили солнечные лучи. Перед глазами промелькнули голубые облака. Желая скрыться от солнечных лучей, она подняла голову и увидела спину человека в белом халате.

Только тогда старушка вроде поняла, где находится. Кто-то (конечно, это были санитары!) нес ее куда-то (конечно, в морг!). Черт возьми!

Откуда приходят такие мысли в голову! Ее же на «скорой помощи» привезли в больницу. Скорая помощь…

Она не знала, как попала сюда, откуда ее привезли. Возможно, упала, когда просила милостыню. Дневная жара не на пользу старому человеку. Она ничего не помнила. Только в ушах стояли слова Хадичи: «Твоим детям угрожает опасность. Тебе нужно торопиться!» Фатима хорошо помнила, что это был именно голос Хадичи.

Твои дети в опасности…

А у тебя есть дети? Конечно, есть. Кто они? Фатима постаралась вспомнить их. Но никого представить не смогла. Она видела только завернутых в одеяло грудных детей. Все они были на одно лицо. Через некоторое время попыталась представить их подросшими. Хотя голоса у детей и огрубели, но лица были по – младенчески наивны.

Постепенно вспомнила и их лица. Но никто из них не был ее сыном.

Фатима уже старуха и у нее не могут быть сыновья-подростки. Это были не ее дети. Тогда где же ее сыновья? А были ли у нее они?

Может, и не были…

Дынк-дынк-дынк-дон!..

Опять послышался тот же звук.

…дети твои заперты в том круге. Внутри этого круга – твои дети. Тебе важно, не то, где они, а живы ли. Пока они живы. Живы. Пока. Но они перед большим испытанием…

Дынк-дынк-дынк-дон!..

Твоим детям угрожает опасность. Тебе нужно торопиться…

Торопиться!!!

Неожиданно Фатима села. Врачи, несшие носилки, не ожидали этого. У них чуть сердце не ушло в пятки, когда они увидели, как почти умершая старуха поднялась и села. Но видавшие и не такое за время своей практики люди в белых халатах не закричали от страха и не бросились прочь, оставив ее одну. Они сумели быстро взять себя в руки. Соскочившую было с носилок Фатиму, один схватил за локоть.

– Бабушка, не бойтесь, мы врачи.

Фатима остановилась, с ног до головы осмотрела врача.

– Сынок, я сознание потеряла да?

– Да, бабушка, Вы потеряли сознание, если это можно так назвать.

– Сынок, я уже пришла в себя. Отпустите меня.

– Бабулечка, мы никак не можем тебя отпустить, – вмешался в разговор тот, что помоложе, – вдруг упадешь на улице.

– Я, дети мои, очень тороплюсь. Мне нужно уйти.

– Бабушка, мы бы охотно тебя отпустили, но нельзя, – мужчина в белом халате думал, как же успокоить старушку, – нас выгонят с работы.

– Скажете, что я ушла сама.

Глядя на приходящую в себя старушку, оба улыбнулись.

– Что будем делать?

– Не знаю, – молодой пожал плечами, – бабушка до дома-то хоть доберешься?

– Доберусь, сынок, доберусь.

– Ну, тогда распишитесь вот на этой бумаге. «Ушла по своей воле, за последствия отвечаю сама».

– Где, сынок, давайте быстрее… – Если честно, Фатима пока не настолько спешила. Она еще и сама не знала, куда ей надо идти. А торопилась она оттого, что боялась: врачи могут передумать. Она расписалась в бумаге, протянутой ей врачами, и поспешила удалиться.

– Спасибо, сыночки, пусть ваши ноги-руки никогда не знают болезни.

– Вот тебе на, – сказал молодой, прищелкнув языком, – только пятнадцать минут назад была трупом, а тут побежала, как молодая.

– Хмм, – пожилой мужчина не нашел, что сказать, – да-аа…

***

Время, когда все спешили на работу, только-только прошло. На остановке стоят всего четыре-пять человек. Ждать пришлось все-таки долго. Автобусы, которые до этого ездили один за другим, когда народу стало меньше, вроде тоже остановились на отдых.

Подходя к остановке, Фатима почувствовала в себе что-то странное. Перед ее глазами то что-то мелькало, то исчезало. Сначала она думала, что это результат того, что она теряла сознание. (Скоро пройдет.) Но постепенно она начала бояться. (Не кончается, а только, наоборот, усиливается. Зря не показалась врачам. Хорошо, если опять не упаду на улице.) Сейчас у нее не только стояли какие-то тени перед глазами, но и в ушах слышался шепот людей. (Может, место это оказалось проклятым?) Фатима отошла немного в сторону. Но прежнее состояние не проходило. «Вся территория вроде оказалась такой», – подумала было она и решила пойти пешком, но тут подошел автобус.

Когда садилась в автобус, странное состояние куда-то на время исчезло. (Возможно, место, действительно было проклятым. В этом вся причина.) Но стоило ей сесть на свободное место, как опять перед глазами замелькали тени. Фатима не на шутку испугалась. Как бы что- нибудь у нее не повредилось. Ей все слышались какие-то странные звуки. Но она постаралась не поддаваться этому состоянию. (Все, на наш взгляд, взаимосвязано. Все то, что мы не видим или не желаем видеть, теряет значение, исчезает.) Эту мысль она где-то слышала. Может, поэтому решила схватиться за нее и все свое внимание сосредоточить на одной точке, но не нашла на чем бы могла остановить свой взгляд. Все, что она видела на улице, не стоило ее внимания. К тому же, сидя в автобусе, невозможно сосредоточить внимание на чем-то одном, что происходит на улице. Только стоит сосредоточиться, как этот объект остается далеко позади. А внутри автобуса она не нашла на ком или на чем можно бы было остановить свой взор. Не зная, что делать, она стала смотреть на пустующие сиденья. И действительно, через некоторое время танцующие перед глазами блики куда-то исчезли. Она видела перед собой только мягкие сиденья, покрытые коричневой кожей. Даже заметила муху, что бродила по трубе на спинке сиденья. А ведь глаза у Фатимы были не настолько зоркими. Этому старуха только обрадовалась. Значит, я еще в своем уме. Если она может управлять своими мыслями, значит, о расстройстве рассудка говорить еще рано.

От пристального разглядывания сиденья у нее устали глаза и даже показались слезы на кончиках ресниц. Но старуха не осмелилась отвести глаза в сторону. Ей казалось, что стоит немного дать поблажку, и блики опять запрыгают перед глазами. Глаза очень устали, казалось, что на них повесили гири. Фатима не заметила, как прикрыла их. Казалось, что лишь на одну минутку. Но на самом деле было совсем не так. На сиденья, что напротив, уже сели две девушки лет семнадцати.

Фатима только взглянула на них и сразу отвела взгляд в сторону.

Но не слышать, что они говорят, она не могла. Она была вынуждена слушать их разговор.

– Прикинь, что он вчера сказал мне?!

– Кто, Виталик что ли?

– Нет, Антон. Виталика я с той ночи не видела…

-А как мы тогда жару дали, а! (Прикинь, на 5 пацанов две девчонки. Каждой дырке по одному пацану.) В жизни так не угощалась… Что сказал-то вчера?

– Кто?

– Антон.

– Какой Антон?

– Так сама же начала рассказывать…

– А-а-а… Говорит, мобилу подарю. Приколись.

– За что?

– Ну, понятно за что. Но я дура что ли?! У него денег даже на пиво нет, а тут мобила…

Эти слова по сравнению со звуками, что слышались раньше, были намного хуже и неприятнее. Но старушка не знала, как от них избавиться. Не зная, что делать, она уставилась в подбородок коротко стриженого мужчины. На одно мгновение ей показалось, что где-то включили и выключили радио. Старушка не успела этому обрадоваться, как услышала:

– Та-ак… Двадцать тысяч истрачу на тряпки… Сейчас в ходу купальники… Если закажу купальников на 20 тысяч, за какое время интересно сумею их все пристроить? А, может, и не нужно столько?

Хотя, если раздать по всем точкам, это работы всего-то на три дня.

Если с этого возьму сорок тысяч… Та-ак… Оттуда буду иметь пятьдесят. Блин… Все равно не хватает… И чего я сел в этот автобус, слишком медленно идет. Надо на следующей остановке сойти и пересесть в такси. Пусть в автобусе ездят эти бараны. Сука! Едь же быстрей… Опять светофор увидел… Та-ак… Где найти мне за две недели полтора миллиона…

Старуха сначала не могла понять, откуда доносятся эти слова.

Только тогда, когда тот мужчина встал и стал продвигаться к выходу, а слова стали слышаться хуже, поняла, что она читает его мысли. Она испугалась еще больше. Улица полна народу. Если мысли каждого будут вот так входить в ее сознание, что тогда делать? Не зная, что делать, она опять уставилась на сиденье и чуть не вскрикнула: там не было тех девушек. В поисках их она посмотрела вокруг. Не нашла.

Автобус пока нигде не останавливался еще. А тех двух девушек и след простыл.

Она даже окаменела от страха. Желая, чтобы исчез и мужчина, она поморгала глазами, покивала головой, но мужчина стоял себе спокойно и держался за поручень. Он никуда не исчез. А девушек не было. От страха показалось, что все тело ее обледенело. Холод проник до самого сердца. Показалось даже, что волосы у нее встали дыбом. Полными от страха глазами она посмотрела на кондуктора.

Кондуктор была настоящей. Она заметила ее до входа в автобус.

– Что уставилась, падаль? – сказала кондуктор, – денег что ли нет? Умирать уже время подошло, а все ходите чего-то, не сидится вам дома. Ладно, как бы сердце не схватило… Пенсионная книжка, надеюсь, с собой? Хотя, если б она у тебя была, ты бы разве боялась так… Ладно уж, езжай, пусть это будет мое доброе дело… Падаль.

Рот кондуктора не открывался. Фатима еще какое-то время молча смотрела на нее, а потом то ли впопад, то ли невпопад сказала:

-Я не падаль. И деньги у меня есть, на.

Кондуктор вскрикнула от страха, но тут же закрыла рот рукой.

– На, – Фатима протянула ей деньги, – и никогда больше не думай плохо о старых людях.

Но кондуктору было уже не до денег. Как собака поджавшая хвост, она, оглядываясь на старуху, поспешила в сторону водителя.

К тому времени автобус уже подошел к остановке. Мужчина спрыгнул, как только открылись двери. Через некоторое время в те же двери вошли те две девушки и сели напротив Фатимы. Это было неожиданным для нее. Не желая верить своим глазам, старуха прикрыла их. Но, думая, что даже это не поможет ей, закрыла лицо руками. Встряхнула головой. Это было не к добру. Фатима, повторив молитвы, которые знала, хотела было прогнать порчу, которая была на нее напущена. Но не вспомнила ни одной молитвы. Да и до этого она не очень отличалась своей религиозностью. Но, считая, что пожилому человеку стыдно не знать молитвы, выучила некоторые из них. Но сейчас не могла вспомнить ни одной. Руки, прижатые к лицу в желании освободиться от кошмаров жизни, устали. Отяжелели веки. И она была вынуждена опустить руки и открыть глаза. Она хотела увидеть напротив себя пустые сиденья. Но этого не случилось.

Напротив сидели все те же две девушки. Фатима только взглянула на них и отвела взгляд в сторону. Но она не могла не слышать их разговор:

– Прикинь, что он сказал мне вчера?!

– Кто, Виталик что ли?

– Нет, Антон… Виталика я с той ночи не видела…

Это было страшное явление. Старуха от страха даже собралась закричать, но голоса не было. У нее даже рот не открылся. Со стороны даже казалось, что она сидит совсем без движения. Но в душе Фатимы бушевал ураган. И самым страшным для нее было то, что ей казалось, будто она сходит с ума. Боже мой, не хватало мне того, что пережила до сих пор, оказывается, предстоит еще бродить по улицам, потеряв рассудок. Но эта же мысль вернула ее в реальность. Если я теряю рассудок, то откуда у меня такие мысли?! Значит, я не лишаюсь ума. Не лишаюсь. Но чем объяснить то, что происходит со мной. Эх, была бы хоть Хадича… Старушка Хадича… Хадича… Хадича…

Вспомнив о Хадиче, она немного успокоилась и была уже в состоянии давать оценку своим действиям. Нет, конечно, она не сходит с ума. Она идет к себе домой. В общежитие. Она ездила к Хадиче. Зачем она к ней ездила? На этот вопрос она не могла дать ответ. А что там произошло? Ведь она зачем-то ходила к Хадиче? Там что-то произошло, и она попала в больницу. Старуха Хадича.

Больница. Неожиданно она все очень ясно представила. Да, она не сходит с ума. Это совсем не то. Это сила, оставленная Хадичой. Сила предсказательницы. Хадича же резко схватила ее за руку и сказала: «Тебе нужно спешить…Предупредить их… Я оставляю тебе часть своей силы… Прощай…Она оставила свою силу Фатиме. Но кого она просила предупредить? Да, теперь все понятно. Ей нужно спешить.

Фатима поняла все. Теперь у нее не было провалов памяти. Но стоило ей это понять, как прежнее состояние куда-то исчезло. Перед глазами уже не скакали различные блики. В ушах не было шума, не слышно было звуков. Она даже попыталась прочесть мысли сидящей перед ней девушки. Но у нее ничего не получилось. Она опять превратилась в нормального человека. Фатима, конечно, обрадовалась этому. Но в душе была и какая-то жалость. Эх, почему не узнала о своих детях?! Хадича ведь сказала, что даст только часть своей силы.

Повторится это еще раз или нет?! Если бы попыталась представить их, смогла бы ведь, наверное. Эх…

***

Сойдя с автобуса, она попыталась вернуть прежнее состояние и представить прошлое или будущее людей. Но у нее ничего не получилось. Но ладно, что бы там ни было, поездка к Хадиче не прошла впустую. Она узнала, что ее детям угрожает опасность и что их надо предупредить. Сейчас она должна тронуться в путь в поисках их. Хорошо, что сделала копию письма. Там должен быть адрес. По этому адресу она и тронется в путь. Стоило ей приободриться, подумав об этом, как одна мысль заставила ее остановиться. Путь скорее всего дальний и потребуется немало денег, а у нее запасов немного. Поэтому она почему-то вспомнила Зухру. Она похожа на хорошую, должна помочь. Если не будет у себя, хоть займет у кого- нибудь. Зухра должна помочь.

Стоило ей подумать это, как она увидела знакомое лицо и, улыбнувшись, поспешила ей навстречу. Но та и думать не думала про Фатиму. Разглядывая дома, она прошла мимо нее. Это очень рассердило старушку. А она еще надеялась на эту непутевую, к обеду забывающую о том, что случилось утром. Если бы знала, что так будет, вчера бы дверь не открыла. Старуха очень обиделась. Она не смогла пройти молча:

– Смотри ты какая! – сказала она, стараясь вложить в свой голос всю обиду. – Готова пройти, раздавив человека… Собьешь и не посмотришь.

Женщина резко остановилась и стала искать, кто это сказал.

Увидев старуху, виновато улыбнулась и пошла ей навстречу:

– Апа, пожалуйста, извините… Замоталась я совсем, не заметила… Ради бога, извините. Я не хотела Вас обидеть.

– Что опять пьет?

– Нет…

– Если и сейчас будет пить, совести у него не будет… Что же тогда ищешь так?

– Апа, извините, Вы…

– Что ты вдруг такой культурной стала?! То раздавить готова, а то разговариваешь как человек интеллигентный… Не заболела ли?

– Нет, апа, Вы меня с кем-то путаете…

Фатима еще раз взглянула на Зухру. Это было уже слишком.

Неужели ей слышится и видится непонятно что. Вот даже Зухра говорит ей, что она ее с кем-то путает. Нет больше терпения. Все вокруг сошли с ума… Фатима решила резко ответить Зухре, но вдруг бросила взгляд на ее глаза: там не было синяка, а у Зухры под глазом он был. К тому же у этой в руках была дорожная сумка. Черт побери!

В этот раз она, действительно, запуталась сама. Ты смотри, как похожи.

– Вы знаете мою сестру Зухру?!

Фатима осталась в замешательстве. Она ничего не сказала, только кивнула в знак согласия.

– Я же ищу их дом!

– А я живу в этом доме, – сказала Фатима шутливо, – а ты меня чуть не раздавила.

– Извините уж…

– Не беда… Я думала, что это Зухра и потому рассердилась. А ты, оказывается, дом ищешь. – И радуясь своей сметливости, добавила. – И дома, дочка, надо искать, глядя на людей.

– Вы с моей сестрой живете в одном доме?

– Да, иди за мной. – Фатима пошла в сторону общежития. – Я бабушка Фатима, а тебя как зовут?- Ляйля, – улыбнулась женщина, – мы с Зухрой двойняшки. Она родилась на несколько минут раньше меня. Мы давно с ней не встречались…

– Сейчас родные нечасто встречаются, – сказала Фатима, как бы укоряя, – что творится с народом…

– Нет, мы переписываемся. Только вот в последнее время…

Когда я переехала в деревню, стали видеться реже.

– Ты живешь в деревне? – Она произнесла это так, как будто хотела спросить: «Ты из какой деревни, не из наших ли краев?» – Живу, – Ляйля грустно улыбнулась. – Я поехала в деревню учительницей… А теперь что?! Школу закрыли, любимый человек уехал в город…

– Ты, наверное, за ним приехала? – из других уст этот вопрос показался бы грубостью, но старуха произнесла его как-то ласково, как бы оправдывая ее поступок, – Наверное, тобой движет любовь.

– Нет, он совсем в другом городе. В Уфе. Он уже сожительствует с другой. А я… В деревне стало неинтересно. Вот приехала в надежде устроиться где-нибудь здесь.

– Устроишься еще. И работа, и жилье найдутся. Казань – большой город.

Фатиме очень понравилось, как открыто говорит Ляйля. Она хотела сказать ей что-нибудь окрыляющее. Но не смогла ничего добавить. Вскоре они дошли до общежития.

– Спасибо вам, Фатима апа, – сказала Ляйля. – Вы знаете, где я остановилась, возникнет необходимость, скажите, я с удовольствием помогу.

– Тебе, дочка, спасибо за добрые слова, – улыбнулась старушка и назвала свою комнату. – Зухра может быть на работе. Если дверь будет закрыта, не мучайся, спускайся ко мне. Запомнила номер комнаты?

***

Войдя в комнату и увидев на столе чайник, она вспомнила про голод и поставила чай. (У старости то хорошо, что насытиться можешь и чашкой чая.) Тут же вытащила из-под кровати чемодан и стала доставать припрятанный платочек. Здесь должно быть около тысячи. Этого, конечно, не хватит. Где найти деньги? У кого можно занять? Старушке, просящей милостыню на улице, вряд ли кто даст.

Даже если деньги будут, не дадут. Фатима и сама бы так поступила.

Вся надежда на Зухру. А ее дома, наверное, нет… А это женщина…

Как интересно Ляйля? Если приехала в город устраиваться на работу, то, наверное, какие-то деньги у нее есть. Вот даст или не даст, это неизвестно. А где еще можно взять? Черт побери!

Фатима, взяв платочек, тихонько поднялась. Она положила его в карман камзола и вдруг рука наткнулась на что-то. Почувствовав, что это бумага, она быстро вытащила его и не поверила своим глазам, увидев вчетверо сложенный конверт. Это был конверт, который передал таксист для Хадичи. Но ведь Фатима передала его. Именно этот конверт и протянула она Хадиче. Она положила его на грудь предсказательницы, так как та не подавала признаков жизни. А если так, то как он попал обратно к ней в карман? Может, кто-нибудь из старушек положил? Без разрешения Хадичи никто не посмел бы это сделать. Хотя, кто знает… Фатима же потеряла сознание. В такое время голова не у всех работает. Может, Хадича сама велела. Ну и что, что ничего не говорила. Она же сумела объяснить Фатиме, что хотела сказать. Кто может сказать, что читающая чужие мысли не может довести до других свои?! Она ведь предсказательница!

Что бы там ни было, конверт был в ее руках. А что в этом конверте, Фатима почувствовала всем своим нутром. В этом конверте была благодарность таксиста Хадиче, за то, что она спасла его мать. А спасибо в наши дни измеряется деньгами. Во всяком случае, работоспособный народ думает именно так. Другое, имеет ли Фатима право открыть этот конверт?

Конечно, она должна отнести его обратно Хадиче. Возможно, ее уже нет в живых. Фатиме казалось, что она точно знает это. Она верила этому, но… Но Фатима не смогла открыть конверт. Это же не то, что она добыла в поте лица. Это то, что было дано другому человеку. Потом не понятно, то ли там деньги, то ли еще что. Фатима сама только подумала, что там деньги. Подумала и сама же поверила в это. Нет, надо еще раз сходить к Хадиче домой. Без этого никак.

Нельзя.

Но ей не пришлось выйти из дома. Стоило ей собраться к гадалке, как к ней вернулось прежнее состояние. С краю глаза что-то мелькнуло. Фатима повернулась в ту сторону и увидела кровать и Хадичу на ней. Гадалка схватила кого-то за руку и замерла так.

Неожиданно старушка, стоящая возле нее, покачнулась и упала.

Старушки, что находились тут же, на какое-то мгновение замерли, а потом все наклонились над ней. Рука Хадичи заскользила по кровати и дотронулась до чьего-то плеча. Вскоре она обессиленная соскользнула вниз. Почувствовавшая на своих плечах руку гадалки женщина встала.

Она взяла конверт, вопросительно посмотрела на больную и, сложив его вчетверо, положила в карман Фатимы. Неожиданно связь прервалась. Фатима почувствовала себя так, будто летит над бездной.

Но через мгновение картина той квартиры снова встала перед глазами.

Но картина там была уже другая. Все примолкли. Казалось, что здесь остановилось время. Только сидящий у изголовья Хадичи мулла своим приятным голосом читал какую-то молитву. «Он читает отходную молитву, – подумала Фатима, – читает отходную…» Душу его пронзила безысходная тоска утраты. До этого она еще в душе надеялась, что Хадича еще жива и как-то поможет ей. У нее еще была хоть какая-то надежда. Сейчас она погасла. Она погасла вместе с Хадичой. Гадалка, которая была надеждой людей… Сейчас Фатима осталась одна. Сейчас ей не на кого надеяться. Сейчас она сама должна быть чьей-то надеждой. Всю ее охватила печаль. Но вскоре эта печаль растворилась, и ей снова послышался голос: «Тебе надо спешить. Твоим детям угрожает опасность». Остался только туман в глазах и этот голос в ушах.

Даже когда она вернулась в прежнее состояние, горечь утраты еще не угасла в ней. Одновременно ее охватило и чувство радости. В ее душе было и безграничное, ничем не объяснимое чувство радости.

– Спасибо тебе, Хадича! – повторила она. – Спасибо, Хадича!

Спасибо тебе, Хатмулла (Хатмулла. А тебе зачем?) Спасибо вам, спасибо! Пусть место ваше будет в раю!

Даже вернувшись в прежнее состояние, Фатима еще не могла понять, за что она благодарила Хатмуллу. Но долго она над этим голову не ломала, вспомнив о своих детях, огорчилась, что не узнала об их состоянии. Но это огорчение не было тяжелым. Всему свое время. Сейчас нужно собираться в дорогу. Она бросила взгляд на конверт, что был у нее в руках. Она его уже открыла. Увидев в конверте две большие купюры, она очень обрадовалась. Сейчас она не нуждалась в деньгах. (Спасибо тебе, Хадича. Большое спасибо.) Двадцать тысяч для нее были вполне достаточны.

Вдруг, услышав громкий звук, она вздрогнула, оказалось, что чайник вскипел. Фатима выключила плиту и, желая заварить чай, подошла к шкафу. Быстро-быстро стала перебирать полки. Копию приглашения к Радику она ведь положила именно сюда. Никто не должен был взять. Сюда никто кроме нее не подходил.

Она разворотила все, но бумагу не нашла. Ее никто не должен был трогать, да и не мог тронуть. Кроме Зухры к ней никто не заходил.

Но и она не подходила близко к шкафу. Значит, никто не трогал.

Может, Фатима положила ее в другое место. Нет, она помнит это, как сейчас. Она никуда не могла ее положить, только сюда вместе с другими документами. Вместе с другими документами… Может, Радик взял. С похмелья, не разобравшись, захватил, наверное, и копию. Так могло быть. Так оно, наверное, и было. Уходя из дома, он еще раз проверил, не осталось ли чего. Тогда и взял.

Она потеряла всякую надежду, что найдет бумагу. Но и это не могло остановить ее. Она четко помнила, что на конверте было написано «Петербург». Вот только, какое море находится около него, она не знала. Какие интересно острова находятся в каких морях?

Может, они, собравшись в Петербурге, поехали в другом направлении.

Что ни говори, но, сидя в Казани, ответ на эти вопросы найти невозможно. Дело надо начинать с этого, с Ленинграда. И надо торопиться. Выпить чаю и в путь.

В дверь постучали.

– Входите, открыто,- сказала Фатима, наливая себе вторую чашку. Она примерно знала, кто к ней пришел. Зухра пока, наверное, на работе. – Ляйля, дочка, это ты?

– Это я Фатима апа, комната закрыта. Немного подождала и решила вот к Вам зайти. Вы никуда не собираетесь уходить?

Неожиданно в голову старушки пришла мысль. Она пришла и ушла, но ей этого хватило. Фатима бросила на Ляйлю испытывающий взгляд.

– Что случилось, Фатима апа?

– Ничего не случилось. Я просто собиралась в дорогу… Нет, ты пришла вовремя… Наоборот. Ты ведь приехала, чтобы здесь устроиться на работу.

– Да.

– У тебя же нет готового места, не ждут же тебя с такого-то числа?

– Нет, конечно. А что у Вас есть какое-то предложение?

– Нет, дочка, у меня нет работы, я хотела тебе другое предложить. – Какое-то время Фатима молчала. – Я собираюсь в дорогу. Я же уже стара. Может, ты, дочка, составишь мне компанию?

– Куда Вы собрались?

– Э-э-э… Пока точно не знаю, но сначала в Ленинград. А потом, куда глаза глядят. Было бы очень хорошо, если бы ты составила мне компанию. Если все хорошо сложится, в долгу не останусь.

Ляйля на мгновение замерла. Естественно, она не ждала такого предложения. Для двадцатипятилетней женщины (Девушки, черт возьми! Девушки! В двадцать пять лет и женщина?! Она же еще не замужем! И детей у нее нет!) Для 25-летней девушки сопровождать в путешествии какую-то старуху – не из приятных. Да и сама Фатима на ее месте не сразу бы согласилась.

– Дочка, я бы не стала предлагать человеку, которого вижу впервые. Но это очень важно для меня. Если есть возможность, пожалуйста, не отказывайся. Твое добро вернется к тебе сторицей.

Ляйля не ответила. Она, наверное, уже сожалела, что зашла сюда. Ладно, согласится или нет – ее дело. Она не будет больше ее уговаривать. Но Фатима ничего плохого не сделала. Предложить надо было.

– Если тебя это утруждает, то я, дочка, беру свои слова обратно.

Человеку, у которого свои планы, дорога может быть каждая минута.

– Когда Вы собираетесь отправиться?

– Садись-ка поближе, Ляйля. Стол у меня, конечно, не очень богат…. Но летом и чай придает сил. Садись поближе.

– Спасибо, апа. – Ляйля подсела к столу, – очень хочется пить.

Очень хорошо. Спасибо.

В комнате установилась тишина. Слышно было только, как прихлебывали чай.

– Когда думаете в дорогу, Фатима апа?

– Сегодня.

– Что?

– Надо отправляться сегодня, сейчас. Мои дети могут оказаться в тяжелом положении. Я должна их предупредить.

Свои слова Фатиме показались глупостью, сумасшествием пожилого человека. Она ведь не знает, где ее дети и какая опасность им угрожает. Этому нет никаких доказательств. Нельзя же человека убедить словами: «Так сказала лежащая на одре смерти Хадича».

Этому не поверит никто. А, может, она и не права? Но как объяснить двадцать тысяч, что положены ей в карман? Как объяснить, что у нее оплачены все долги за общежитие? Страх кондуктора в автобусе? Все это невозможно ни понять, ни объяснить, поэтому для простого смертного это непонятное явление. Конечно, и Ляйля ей не поверит.

Зря она заговорила о своих детях. Если рассказать обо всем, Ляйля примет ее за сумасшедшую.

– Надолго?

– Что?

– В Ленинграде пробудете долго?

– Не знаю…

Опять замолчали. Для Фатимы теперь было уже все равно. В душе она была уже готова к отказу Ляйли.

– Хорошо, – сказала Ляйля, ставя чашку на стол, – в Петербург так в Петербург!

– Что? – Фатима не поверила своим ушам. – Ты согласна?!

– Съездим, посмотрим.