«Влево от Бумажного озера — род башни, в которую, но преданию, были заложены монах и монахиня, убежавшие из монастырей своих и пойманные в том месте.
Основанием башни, или столба, огромный дикий камень. Посередине в башне в рост человеческий два камня дикие с изображением на каждом грубо вырезанного креста.
Не доходя до этого места, близ озера, нашли мы нечаянно эхо удивительной точности и верности, повторяющее целые фразы с точностью чудесною. Только что не отвечает: „Je me porte fort bien“ на вопрос: „Comment vous portez-vous?“»…
* * *
Монография, посвященная отдыхавшим в былых Эстляндии и Лифляндии знаменитым российским дачникам, называет легенду, попавшую в записные книжки поэта и литературного критика Петра Вяземского, малоизвестной.
Для современного таллинца — не говоря уже о госте города — звучит она и вправду незнакомо. Далеко не каждый из горожан опознает сходу в «Бумажном озере» нынешнее Юлемисте, а уж «башня-столп» может наверняка ввести в легкий ступор.
Между тем жители Ревеля столетней давности охотно пересказали бы легендарный сюжет куда более подробно, чем удосужился сделать это друг и современник Пушкина: фольклорные сюжеты, как известно, любят обрастать подробностями.
В изложении газетчиков, любивших пощекотать нервы читателям рождественских и предновогодних выпусков, равно как и авторов текстов к отрывным календарям, леденящая кровь история времен «мрачного Средневековья» звучала приблизительно так.
«Не было среди монастырей былого Ревеля знаменитее, чем обитель ордена Святой Биргитты на берегу реки Пирита. Славен он был не только богатством и обилием священных реликвий, но и тем, что жили в его стенах как монахини, так и монахи.
По две стороны от монастырской церкви раскинулись женские и мужские кельи: если где и могли увидеть друг друга их насельники, то исключительно во время богослужения. Внутреннее пространство храма рассекала кованая решетка от потолка до самых сводов.
Раз в неделю настоятель и настоятельница двух слитых в единое целое обителей имели право подойти к ограждению и поприветствовать друг друга. Рядовым же монахам и монахиням даже подходить к решетке запрещалось — не то что разговаривать.
Однако, как бы ни замысловато были выкованы ее украшения, от откровенных взоров защитить они полностью не могли. Однажды во время долгой рождественской мессы глаза молодого монаха и его ровесницы-монахини ненароком встретились.
Через крестьян, выполнявших в монастыре подсобную работу, у них завязалась переписка. Письмо за письмом — молодые люди поняли, что созданы друг для друга. И решились на дерзкий побег из обители.
Влюбленный монах знал: в незапамятные времена от монастыря Святой Биргитты до города проложен подземный ход. У старого монастырского ключника юноша разведал, в каком подвале он начинается.
Заранее подпилив втайне прутья решетки, ровно в полночь назначил он возлюбленной свидание в опустевшей церкви. Преграда пала — и две тени, путаясь в рясах, кинулись в сторону подземелья.
Лишь нырнув в него, влюбленные поняли: в спешке они забыли прихватить свечи и огниво. Обратного пути не было: монах с монахиней двинулись в полной темноте на ощупь.
Вновь оказавшись на поверхности земли, беглецы, к своему удивлению, обнаружили: потайной ход привел их вовсе не в сутолоку и толчею городской жизни, а на берег тихого озера.
„Свобода!“ — радостно крикнул юноша. „Да!“ — разделило его радость эхо. „Навсегда!“ — вторила ему девушка. „Да!“ — заверяло ее эхо, заглушая приближающийся цокот копыт.
Крик услышал отряд конной стражи, объезжавший границы городских земель…»
* * *
Дальнейшая судьба влюбленных оказалась незавидной: арест, суд, казнь — замуровывание заживо в назидание всем прочим, осмелившимся нарушить монастырский устав и обет безбрачия.
Свидетель исполнения сурового приговора — угрюмый каменный столп, служивший сочинителям «древних» преданий источником вдохновения, — на подъездах к Таллину и вправду был. Причем не один: старинные открытки запечатлели странного вида каменные сооружения на обочинах как минимум Тартуского и Пярнуского шоссе: близ озера Юлемисте и у моста через речушку Пяэскюла.
В начале двадцатого столетия, вероятно, только городской землемер и его подручные да еще сотрудники Эстляндского провинциального музея помнили, что это за постройки, кем, когда и с какой целью они некогда были возведены.
Отряд стражников появился в тексте легенды не случайно: «башни» из доломитовых плит — по сути, межевые знаки, расставленные для обозначения подвластных магистрату земель в середине и во второй половине XIV века. Последний из них — тот самый, в котором народная молва «опознавала» гробницу влюбленных монаха и монахини, — был снесен летом 1946 года. Кому и чем мог он помешать на далекой по тем временам окраине города — понять невозможно.
Куда как понятнее причины, по которым городской фольклор — причем не «газетный», а подлинный — относился к насельникам ревельских монастырей, мягко говоря, довольно прохладно. Город, одним из первых за пределами собственно Германии воспринявший идеи лютеранства, всегда видел в местном монашестве почти исключительно негативные черты. Возможно, связано это с тем, что на северную периферию средневекового мира попадали далеко не самые достойные представители монашеских орденов Западной Европы. И хотя прямых свидетельств тому, что Ревель действительно был некогда «местом ссылки» проштрафившихся монахов, не сохранилось, фольклор позволяет нам допустить это.
Послушать предания и легенды — так здесь жили и активнейшим образом действовали персонажи, достойные пера не то что Боккаччо — самого Макиавелли.
* * *
Официальная топонимика современного Таллина фиксирует следы монастырского прошлого на карте города точно, сухо и беспристрастно.
Крохотная и малоприметная улочка Мунга, в переводе — Монахов — притаилась на задворках квартала, принадлежавшего некогда доминиканскому монастырю Святой Екатерины.
Куда как более известная и оживленная улица Нунне — Монахинь — ведет не столько к территории бывшего монастыря Святой Екатерины, сколько к давно сгинувшим воротам Монахинь. Потому, наверное, горожане часто зовут ее именем советской поры — Вакзали.
Фольклор добавляет к этому перечню еще одно уличное название: Лай, Широкая. Словно помнит, что еще лет триста тому назад в магистратских бумагах она фигурировала как улица Цистерцианских сестер — подразумевались, конечно, сестры-монахини. Монастырь ордена цистерцианцев, впрочем, находился в глубине квартала и с улицы был не виден. Зато прекрасно виден и по сей день дом по адресу Лай, 29: сколько бы ни прятался он под сенью растущих у порога вековых лип, готический фронтон его заметен.
Историю, разыгравшуюся здесь во второй половине XV века, иначе как детективной и не назовешь. Место в ней нашлось всему: истовой религиозности, хитрому расчету, всепоглощающей страсти, пламенной ревности, неразделенной любви и краху надежд.
Началась она с прибытия в город молодого фанатичного монаха. Единственное его желание — основать в Ревеле монастырь ордена францисканцев — поддержки у местных властей не нашло. Юноша решил действовать самостоятельно, на свой страх и риск.
Вокруг убежденного проповедника сложился кружок почитателей, в который вошел и владелец дома на нынешней улице Лай. Он предоставил свое жилище для проведения тайных месс, в которых принимали участие и сам хозяин, и члены его семейства.
Вскоре у монаха возникла идея: любой ценой завладеть недвижимостью своего покровителя, перепродать его, а на вырученные средства выстроить в городе монастырскую церковь, окруженную кельями и всеми необходимыми службами.
Во время вспышки чумы монах убедил домовладельца не мешать общению здоровых членов семьи с заразившимися. Расчет оказался верен: все двенадцать дочерей ратмана черная смерть унесла в могилу, пощадив лишь восемнадцатилетнюю падчерицу.
Для нее у монаха уже был припасен «жених» — его земляк, прибывший в Ревель специально для исполнения коварного плана. Ему надлежало обольстить девушку, жениться на ней, овладеть полученным наследством, а затем передать его сообщнику.
До момента женитьбы все шло как по маслу. Но, обвенчавшись, молодые люди только посмеялись над намерениями монаха. Сам же он, мало того что ощутил себя одураченным, так еще и влюбился в падчерицу покойного домовладельца.
Тщетно монах распространял по городу порочащие слухи, писал возлюбленной письма собственной кровью, грозил церковным отлучением. Наконец, во время подготовки покушения на нового владельца дома по улице Лай, 29, он попал в руки правосудия.
Под пытками монах рассказал о своем замысле и его крахе. Пуще лютой казни боясь наказания не на этом, а на том свете, он раскаялся в своей греховной страсти к замужней женщине.
Раскаяние не помогло: согрешившего инока магистрат приговорил к мучительной смерти — он должен был быть заживо замурован в стену того самого дома, который мечтал заполучить.
Как отнеслась к этому его возлюбленная — легенда умалчивает. Но темный силуэт монаха ненастными ночами регулярно видят в старинных сенях средневекового дома и в наши дни…
* * *
У мрачной легенды, какой бы «умышленной и литературной» она ни казалась на первый взгляд, есть, как ни странно, вполне реальная — и даже задокументированная — основа. В середине тридцатых годов прошлого века таллинские историки, работавшие с архивами ганзейского города Любека, нашли бумаги, проливающие свет на злоключения влюбленного монаха.
Действительно, в 1464 году некий магистр философии Эрфуртского университета, францисканец Йохан фон Хильтен, остановился в доме зажиточного ревельского ратмана Германа Греве. Правда, далеко идущих планов об учреждении в городе еще одного монастыря у него, вероятно, не было: в скандал он оказался замешан потому, что начал испытывать к падчерице домовладельца непозволительные для монаха чувства.
Взятый под стражу, он умудрился сбежать и найти приют в городе Тарту: там у францисканцев была собственная обитель, и проштрафившегося собрата они не только укрыли, но и переправили на родину, в Германию, где он прожил еще четверть века.
Каким образом был осуществлен его побег из таллинской темницы — дело темное. Очевидно одно: подземным ходом, который привел героев легенды о замурованных возлюбленных к началу Тартуского шоссе, воспользоваться он не мог точно. Впрочем, хотя легендарный этот ход никогда не существовал в реальности — уровень средневековых технологий попросту не позволил бы выстроить сооружение подобных масштабов, — фольклор упорно верит в него. Что, пожалуй, совсем даже неудивительно: согласно легенде, он является беспрецедентным памятником верности и горячей, преданной, а главное — разделенной любви.
* * *
Вопреки всем историческим хроникам, легенда уверяет, что однажды Ревель подвергся нападению язычников-литовцев. Не сумев взять город, они решили выместить злобу на монастыре Святой Биргитты: располагался он далеко от городских укреплений и был защищен лишь невысокой каменной стеной.
Монахам удалось отбить атаку неприятеля, но язычники захватили в плен всех монахинь. Сын языческого князя, Удо, влюбился в одну из пленниц — юную послушницу, прекрасную Мехтгильду, дочь одного из основателей монастыря.
По наущению отца она пошла на хитрость: согласилась стать женой Удо, если литовцы освободят остальных монахинь. Пока шли переговоры, подоспевшее из-за моря войско разбило отряд незваных гостей, и в плену оказался сам княжеский сын.
Брошенный в подвалы замка Тоомпеа, он тосковал по своей возлюбленной. То ли мышь, то ли крот подсказали ему верный путь к спасению: подговорить соратников по несчастью прокопать на свободу подземный ход.
Усилия оказались тщетными: выбравшись на поверхность как раз у ворот монастыря, он увидел свою возлюбленную в монашеском одеянии. Изменить обету и бежать с княжичем Мехтгильда отказалась.
Год спустя обозленный на христиан Удо вновь появился под стенами Таллина с верной дружиной. На этот раз литовцы были наголову разбиты, а молодой князь остался лежать под трупами.
Подобрали его монахи-доминиканцы. Узнав, что Удо находится в их обители, Мехтгильда воспользовалась подземным ходом — и явилась к нему с самыми чудодейственными снадобьями.
Пораженный чистотой чувств монахини, язычник принял христианство. Со временем он стал настоятелем доминиканского монастыря, а его возлюбленная возглавила обитель биргитток.
Умерли они, как и полагается неписаными канонами мифа, в один день. Тела их вскоре обнаружили в одной могиле — не уточняется только, в котором из двух монастырей.
* * *
Легенда о подземном ходе монастыря Святой Биргитты существует и в другой редакции — практически позабытой ныне, но пользовавшейся лет двести тому назад широкой известностью.
Еще бы — ее записал, художественно обработал и издал основатель и директор первого таллинского театра Август фон Коцебу, один из самых популярных и востребованных в России начала девятнадцатого столетия драматургов.
По его словам, дело обстояло следующим образом: отправился доблестный рыцарь на войну — да и сгинул без следа. Невеста воина хранила ему верность до конца, пока, поддавшись уговорам близких, не решила стать монахиней.
Только приняла она монашеский постриг, как жених ее объявился в Таллине. Узнав о случившемся, рыцарь прискакал к воротам монастыря Святой Биргитты, но привратник даже на порог его не пустил: не бывало такого, чтобы монахиня в мир воротилась!
Тогда безутешный влюбленный решился на отчаянный шаг: вместе со своими слугами и оруженосцами он начал копать потайной ход на территории монашеской обители. Работа затянулась на годы — под землей и морским дном пройти предстояло километров десять…
Наконец титанический труд был закончен: поддев плиту каменного пола монашеской кельи, рыцарь оказался в буквальном смысле слова у ног своей возлюбленной. В растроганных чувствах не смогла она отказать жениху — и согласилась на побег.
Потерпеть подобного позора своей обители святая Биргитта не смогла: стоило беглецам пройти половину пути, как с обеих сторон путь им преградили каменные стены. Загробный голос сказал, что освободить их сможет лишь невинная душа.
Таковая вскоре обнаружилась: наместник замка Тоомпеа никак не желал отдавать свою единственную дочь за отважного, но бедного рыцаря. Когда он в очередной раз явился к возлюбленной под покровом ночи, разгневанный отец велел кинуть его в темницу. Дочь же, заподозренную в нарушении добрачной чистоты, отец повелел навек сделать «Христовой невестой» — насильно отдать в монахини. В ночь перед пострижением она истово молилась святой Биргитте — и покровительница монастыря откликнулась ей.
Биргитта, зная о непорочности девушки, сама указала ей спуск в подземный ход и сама вела ее, оберегая от ловушек и боковых ответвлений. Как и было предсказано, стены, перекрывшие его однажды, рухнули — и возлюбленная добралась до своего жениха. Обнаружив молодых людей рыдающими в объятиях друг друга, суровый отец понял: их отношениям покровительствует само небо. Согласие на брак он дал, попросив об одном — никогда и никому не рассказывать, откуда начинается и куда ведет подземный ход.
Для секретного сообщения между городом и монастырем подземный ход якобы использовался до середины шестнадцатого столетия, когда и погиб вместе с самой разграбленной обителью. Хотя, по словам того же Коцебу, привести его в рабочее состояние магистрат и военные пытались даже в 1790 году, когда шведский флот в последний раз появился на ревельском рейде.
Лишь научные раскопки руин монастыря, предпринятые летом 1934 года, установили окончательно: никаких подземных коммуникаций со Старым городом обитель никогда не имела.
* * *
На протяжении большей части своей биографии с нарушившими обет монахами и монахинями Таллин, если верить фольклору, обходился жестоко — преимущественно замуровывал.
Безвестные авторы подобных преданий, вне сомнения, были бы удивлены, если не возмущены, окажись они на улице Нунне — напомним, не какой-нибудь, а именно Монашеской — летом 2010 года.
На помосте, поднятом над мостовой до уровня второго этажа близлежащих домов, появилась выполненная из раскрашенного пенопласта фигура коленопреклоненной монахини. «Сестра Эльсабе, оступившаяся» — гласила надпись на «постаменте».
Следы горожанки, насильно отданной родителями в монастырь, но первой покинувшей обитель в годы церковной реформации, вернувшейся в мир и вышедшей замуж за подмастерье сапожника, в городских архивах, увы, затерялись.
Но гротескный памятник, появившийся на свет в рамках Таллинского театрального фестиваля TREFF, дарит надежду: быть может, фольклор станет к влюбленным монахиням и монахам чуть более милосердным?
В конце концов ни одного замурованного скелета в стенах, подвалах и подземельях Таллина за все годы реставрации памятников старины до сих пор, по счастью, так и не обнаружено.
Ни у кого, кроме совсем уж бесчувственных моралистов, тенденция эта сожаления, хочется верить, не вызывает. И, понадеемся, никогда уже не вызовет.
Черепичные пикантности
Десятки тысяч монахов и монашек, в крепких объятиях сливающиеся вот уже которое столетие подряд на таллинских крышах, выглядят фантазией средневекового эротомана.
Между тем любой реставратор подтвердит, что это на самом деле так: «монахом» — разумеется, в кавычках — называется полукруглая в сечении черепица, укладываемая сверху. «Монахиней», соответственно, — ложащаяся снизу.
Черепица подобного типа возникла в Средиземноморском регионе еще в античности: на территорию современной Франции, например, она проникла еще во времена наследников Юлия Цезаря и называется чаще всего просто «римской».
До северных окраин Европы древние римляне не дошли. Сюда наиболее архаичный, но одновременно простой в изготовлении и надежный в использовании тип черепичного покрытия попал только в Средние века.
Первыми новаторскую для своего времени строительную технологию предкам нынешних немцев продемонстрировали настоятели монастырей. Потому, наверное, она и получила в немецкой строительной традиции название «монах-монахиня».
Вместе с монахами, пришедшими на земли теперешней Эстонии вслед за рыцарями-крестоносцами, черепица данного типа распространилась в архитектуре таллинского Старого города.
Более того, любая попытка заменить черепицу «монах-монахиня» более современным покрытием крыши жестко пресекается Департаментом охраны памятников старины.