Кабель на Горячей горе первым обнаружил Володя Рыжков. С этой вестью он примчался вечером к Мурату Темирбекову. Шайра Гаджиевна, мать Мурата, жарила лепешки из кукурузной муки.

— Садись, гостем будешь, — пригласила она Володю. Тот сглотнул слюну и вежливо отказался.

— Садись, тебе говорят.

Володя сел за стол рядом с Мариком (так звали Мурата дома) и взял лепешку. Она обжигала нёбо и казалась необыкновенно вкусной, вкуснее всякого довоенного пирожного. Впрочем, пирожные и до войны Володя пробовал нечасто: семья у сестры была большая, и всю получку он приносил в дом. Да и на мотороремонтный он пошел только затем, чтобы не сидеть на шее у сестры.

Перекусив, ребята вышли на крыльцо.

— Есть дело, — начал Володя и коротко рассказал, как он с голодухи залез в чей-то сад у подножия Горячей горы и случайно наткнулся на кабель. — Толстый, почти в мою руку. У тебя ножовка найдется?

— Ножовку достать немудрено, — отозвался Мурат. — А вот как из дому удрать? Мать нашла гайки, которые мы от машин отвинчивали, и в крик. Даже по-кумыкски ругалась, а это уже верный признак, что она до белого каления дошла.

— Закопать не мог? Гайки-то?

Мурат промолчал.

— Ну ладно, неси ножовку. Мы с Эдькой сходим, а заодно и Карпуню в деле проверим. Он давно просится.

— Это какой Карпуня? С Кабардинки?

— Он самый. Парень вроде свой. Но я ему пока ни о чем не говорил.

— И не надо. Проверить его можно на другом, а сегодня с вами пойду я.

— А мать?

— Через балкон удеру. Приходите с Эдькой, как только стемнеет…

Мурат не подвел. Когда Володя и Эдик Попов пришли на Теплосерную, он уже ждал их с ножовкой, завернутой в мешковину.

Ночь собиралась ветреная. Где-то за Машуком изредка порыкивал гром, как большой проснувшийся зверь. По всему было видно, что надвигается гроза.

Пошли задворками и огородами. Там, где приходилось все-таки пересекать улицу, перебегали поодиночке.

Когда добрались до места, стеганули первые прутья дождя, и небо над головой, ахнув, раскололось. По нему, словно светящиеся трещины, пробежали молнии.

— Вон он, глядите, — сказал Рыжков. Перед ними жирной змеей извивался кабель. — Мурат, начинай, а мы покараулим.

Ножовка легко взяла изоляцию, но дальше дело пошло труднее: проволока не резина. Через несколько минут Мурата сменил Эдик. Потом пилил Володя. Наконец что-то хрустнуло внутри кабеля, и в руках у Рыжкова оказалось два конца.

— Надо смываться, — сказал Эдик.

Но Володя возразил:

— Пока фрицы пройдут с проверкой по городу, мы им другой фокус устроим.

«Фокус» он придумал такой: шагов через сорок еще раз перепилить кабель и вырезанный кусок спрятать подальше. Так они и сделали. Обрезок «змеи» они оттащили за гребень горы и, свернув кольцом, забросали глиной.

Дождь перешел в обвальный ливень.

— А теперь в город. Пускай гады попляшут, — сказал Володя.

Мурат вернулся домой, промокший насквозь и грязный до самых бровей. Мать не спала. Взглянув на сына, она тяжело вздохнула и принесла таз теплой воды.

— Ну что мне с тобой делать? — со слезами в голосе спросила она. — Бить?

Мурат, не отвечая, разделся и стал смывать с себя глину.

— Бить тебя, дурака, спрашиваю? — закричала мать. — Вы же с огнем играете!

Сын устало, совсем по-взрослому посмотрел на нее:

— Это не игрушки, мама. Это война. Неужели ты не понимаешь?

— Да вас убьют! Убьют ведь!

— Пусть. Но мы их на своей земле не потерпим.

Он говорил спокойно, не повышая голоса, и она поняла, что ни угрозы, ни мольбы не помогут. Мальчик на ее глазах становился мужчиной. Он знал, что говорит и что делает.

На заре того же дня Витька Дурнев и Юра Бондаревский привели лейтенанта Маркова к тайнику. Это была неширокая трещина между двумя каменными уступами. Один из них нависал козырьком, укрывая тайник от дождя и горных ручьев. Ребята быстро рас кидали камни и валежник, сбросили старую плащ палатку, и Марков увидел аккуратно сложенное на куче ветоши боевое оружие: два немецких автомата, три карабина, трехлинейка, два «вальтера» и пистолет ТТ. Отдельно лежали гранаты — немецкие и наши. Все оружие было густо смазано солидолом. В самом низу тайника золотились патроны — в обоймам и россыпью.

— Это когда же вы успели? — поразился Марков. — Ну и парни! Ну и орлы!

Про себя ликуя, ребята сделали вид, что похвалы они в общем-то не заслужили и говорить тут вроде не о чем.

— Нам бы с вами только до победы дожить, — помолчав, продолжал лейтенант. — Да что там до победы! Как только сюда вернется Красная Армия, я вас разыщу. И Эдика и Спартака тоже. Даю слово офицера. А теперь придется нам попрощаться. Сего-дня в ночь мы уходим. Будем пробиваться через линию фронта. Все-таки нас не так уж мало — девятнадцать человек, и все обстрелянные.

— А если не удастся? — спросил Юра.

— Уйдем в партизаны. Ниточка к ним у нас есть. А воевать везде можно, лишь бы без дела не сидеть. Ну, до скорой встречи, парни. Дайте я вас расцелую, хоть по уставу это и не положено.

Марков по очереди обнял Юру и Витьку, поцеловал и, слегка припадая на правую ногу, пошел к пещере, где его ждали товарищи. На повороте лейтенант обернулся и поднял руку. Никто из них не знал тогда, что свидеться им больше не суждено.

Наскоро замаскировав тайник, ребята вернулись в город.