Слово переписка таит в себе странный смысл постоянного самоуничтожения: вроде бы ты пере-писываешься с кем-то, пере-кидываешь мнемотические послания с одного полюса на другой, и это «пере-» меняет (не отменяя) пространства, подставляя на место отправной точки то одно, то другое. А на самом деле «пере-» и накрывает уже написанное в адрес кого-то колпаком изменения, трафаретом сомнения и негарантированных будущих улучшений текста.

Переписка оттого так и ценна в кругах биографов, что она есть никуда не деваемое свидетельство авторской опрометчивости оставить свой живой след незапутанным, – ох как же нас хлебом не корми, а дай подъесть по чужим недоскребанным сусекам!

Но есть в этом дивном слове маленькое существительное-лазутчик, а именно – «писк». Оно-то и провоцирует меня постоянно на каламбуры, – вроде того, чтобы взять и переиначить переписку на перепискивание. Шуму-то, шуму! Разговор на расстоянии и миновании друг друга в синхронности времени: завиральные откладывания полученных писем на потом, чтобы собраться к ночи, скажем (коли письмо пришло утром), и сочинить целый рассказ. С автором, героями, их домашними животными и непременной тайной комнатой в классическом особняке, где как раз и происходит все что угодно, черт его знает что!!! О сладостные мгновения.

В компьютере обычно заводишь именные папки, куда и кладешь, как в старорежимный ларец, каждую новую весть. И папки копят вещество героев; из той или иной в какой-то момент (одним Творческим Неизвестным определяемый) вылупится действующее лицо драмы. Или – комедии. Или… или – жизни. Чего уж тут лукавить.

Сколько раз твои любовники вызревали из этих хранилищ, сколько раз они, вызрев и не лопнув от натуги собственной шкурки, попадали обратно. Консервировались до лучших времен Воображения, когда оно найдет новый повод строить мир по своим законам.

Живые люди без отростков непрерывно сочиняемого Я тебя не интересовали никогда.

Точнее, сначала – интересовали, ты же не знал, что бывают и другие. Но потом не-интерес сменился даже презрением, а уж потом – безразличием. Человека без иллюзии действительно невозможно различить, снять лицо, под которым было бы лицо иное, пускай и страшное. У безразличного другим человека его лицо всегда – последнее. Единственное и неотменимое.

Йен Бэнкс, шотландский романист середины восьмидесятых прошлого века, в своем научно-фантастическом qui pro quo «Шаги по стеклу» вворачивает такой примерно эпизод: герой Терапевтических Войн Квисс отправляется бродить по инфернальному Замку, пытаясь в который раз разгадать тайну функционирования странной, почти сюрреалистической тюремной системы, – разгадать перспективы своего плена. На гигантских размеров кухне он захватывает служку, требует от него информации о властях и правды об этом мире Наизнанку, тот, конечно, отказывается говорить… одним словом, Квисс, недолго думая и теша свою нерастраченную злобу, сдирает с карлика маску за маской – тряпку за тряпкой. В итоге не остается ничего, кроме кучи этих содранных тряпок, которые герой и развешивает сушиться на свежем воздухе.

Но тряпки по прошествии нескольких часов начинают пахнуть разлагающимся телом некогда живого существа.

Так что не нужно усердствовать в небезразличии.

* * *

Засыпая, представляешь себе одну и ту же картину – одну и ту же с пугающим постоянством: ночь, улицы пусты, прохожих – лишь пара милицейских мальчиков из соседней казармы, идущих дозором по слепой от мелкого снега погоде… и ты покидаешь подъезд своего дома. Босиком, в одной рубашке до середины голени и кофте на больших круглых и неуклюжих пуговицах, пронзенная в промежности ощущением мертвого мартовского холода.

Особого повода выходить нет.

Ведь даже по утрам ты с трудом (все труднее и труднее) возвращаешься к привычкам здешнего – вспоминаешь заботы и свое место солнцестояния. Отшелушенная до безымянной древности за время сна, с почти физической болью обрастаешь заново. Но иначе нельзя, иначе слишком страшно для тех, кто знает тебя прежней.

Повода, позволишь ли повториться, нет. Есть тупая воля переживания, поддавки какому-то зову, провокация уюта и режима. Надсадиться, нарваться, накалиться и – сдержаться.

Выйти в ночь, стать голыми ступнями в снег и не сделать ни шагу, слушая, как перешучиваются на другой стороне дороги два паренька в металлических касках сторожевых.