Лирика

Кадарэ Исмаил

Самойлов Давид Самойлович

Запев

 

 

Я родился в стране…

[1]

Я родился в стране синевы и лазури. Возле моря и неба мой выстроен дом. Там купаются в пене прохладные зори, Головой утопая в тумане густом. Если молния искры горячие мечет И порою доходит волна до крыльца, Развеваются буре и ветру навстречу, Словно гордые флаги, албанцев сердца. Я родился в стране синевы и лазури.

 

Родина

[2]

Я не могу насытить взгляда Тобою, родина моя, — Озера, горы и моря, И ясная голубизна Над дальним выступом скалы, Где кружат гордые орлы, И тучи, и дыханье бурь. Но лучшее в стране моей — Глаза людей. Я счастлив, что во мне живет Часть этой сини, Часть этой грозной седины, Крутой твердыни. И если кровь моя стечет на эту землю, В ней отразятся — Синий свод, простор, далекая заря, Орлы, моря.

 

Коммунизм

[3]

Он — как солнце над миром: Сперва озаряет тучи И освещает вершины, А потом заливает равнины. Лишь в темные гроты, Лишь в бездны Не проникает луч. Это жилища врагов. Бездны и темные гроты — Вот все, что осталось им на земле.

 

Двадцатый век

[4]

Ты родился в последнюю ночь Уходящего века. И состарили время и космос Твой гороскоп. Вот приметы твои: Ясный взгляд, Рост огромный, до неба, И энергия атома В сильных и умных руках. Мы твои сыновья: И те, кто пали, И те, кто построит В завоеванном мире Невиданный ранее мир. Мы растим тебе внуков, И мы никогда не позволим, Чтобы ветром качало Кресты на дорогах войны.

 

Мать

[5]

(Баллада)

С пакетом листовок, усталый, немой, Сын вечером хмурым вернулся домой. Листовки велели расклеить ему — Он выскользнет ночью в кромешную тьму. Он маме сказал: «Через час разбуди…» «Спи милый…», — а сердце заныло в груди. Как мертвый уснул он, упав на кровать. И долго глядела на спящего мать. И волосы гладит, и шепчет скорбя: «Спи, милый… Есть время еще у тебя…» А стрелка все движется, сводит с ума, а там, за окном, — леденящая тьма. Он спит, улыбаясь, и видит во сне цветущее поле, лазурь в вышине. И маму — вся в белом танцует она, за ней — циферблат, как большая стена. Колеблются стрелки, и полночь близка, но шепчет родная: «Не время пока…» Но что это? Выстрелы слышатся вдруг, стреляют, стреляют, стреляют вокруг! Часы накренились и рушатся вниз, и мама исчезла… И голос: «Проснись!» Проснулся он, пот отирает с виска. «Ой, мама!» — к листовкам рванулась рука. Но нету листовок и матери нет… За окнами теплится хмурый рассвет. Он мать окликает, но вновь тишина. Вдали трескотня пулеметов слышна… Внезапно догадка мелькнула в уме — он бросился к двери и скрылся во тьме. Бежит он, в кармане зажав пистолет, и видит — по городу тянется след: на стенах, деревьях, на окнах квартир — листовки, листовки, как белый пунктир.

 

Похороны Скандерберга

[6]

Вздымая пыль, вперед помчались кони. В атаку снова бросился осман. «Где Скандербег отважный похоронен?» — Враги ревели, словно ураган. Земля под ними плакала в печали, Оделось небо черной пеленой. Все поле янычары обыскали… А под копытами лежал герой. И наконец нашли его османы. Костьми доспехи стали украшать — Его останки, точно талисманы, Должны в боях бессмертье даровать! И прах героя в битвах рассыпая, Метались турки по путям войны. Несли они на север от Дуная Его останки из родной страны. В жестоких битвах янычары пали. Они смешались с пылью на полях, И там, где вечно зеленеют пальмы, И там, где вьюга мечется в ветвях. Останки Скандербега вместе с ними Погребены в неведомой земле — В лесах и под стенами крепостными, В горах Балканских и в Чанак-Кале. [7] Где сердце Скандербега опочило? И где рука, дружившая с мечом? Лишь камни на бесчисленных могилах, Лишь звезды смотрят в сумраке ночном. Быть может, над костями воют волны, Свистит метель близ неподвижных рук. Над черепом дежурят львы безмолвно, И волки собираются вокруг. Но по ночам не спится полководцу Ни в глубине реки, ни на скале, Ни там, где ветер озлобленный бьется, Где волны стонут под Чанак-Кале. В могиле было тесно великану, Его укрыть могила не смогла. Умчался он, подобно урагану,— Его манили ратные дела. Умчался он в неведомые дали, Чтоб видеть поражение врагов. А может быть, героя призывали Места былых походов и боев? Над Скандербегом южных звезд сиянье, В чужих снегах лежит он недвижим. Как далеко он от родной Албании! Тоска о ней овладевает им. Там ждут его албанские селенья В ущельях горных и в долинах рек. Уходят и приходят поколенья. Но жив в сердцах великий Скандербег!

 

Смерть Моиси Големи

[8]

[9]

Он молчал, цепями скован. Голова в крови. А султан, как черный ворон, Каркал: «Говори! То ли ты лишился слуха, То ли — языка? Отвечай, неверный! Ну-ка! Ты ведь жив пока». Нет в плечах могучей силы. Темен белый свет. «Я мертвец», — как из могилы Слышится в ответ. Закричал султан в волненье, Пряча торжество: «Львам голодным на съеденье Бросьте-ка его!» …Изошли слезами реки. Желтый лист опал. Так погиб в далеком веке Славный генерал.

 

Россия

[10]

Не заходит солнце на просторе Той земли, не знающей конца. Словно степи, Широки сердца, А глаза там Голубее моря. Как амфитеатр, воздвиглись горы, Окружив гигантский яркий сад. На ступенях зрители сидят — Сосны и притихшие озера — И глядят с синеющих высот, Как Россия гордая цветет.

 

Первое слово

[11]

Пишут малыши, склонив головки, слово «мир», стараются, сопят. Маленькие пальчики неловки — трудная задача у ребят. И хотя работы много разной будет впредь у грамотной руки, ничего нет чище этой грязной вкривь и вкось написанной строки.

 

Ленин

[12]

Об Ильиче я думал столько раз! Я слов искал особого накала, но имя Ленин редко, как алмаз, в моих стихотворениях сверкало. Ведь полыхать он должен, как заря, жить среди шквалов революционных, шагать в морозных вьюгах Октября под шелест флагов, бурей опаленных. И часто рвал стихи я, брови хмуря, — казалось мне, что в них живет не буря, а запах трав и спелого зерна, где сон тропинок стережет луна… Но ничего… Пускай любимый Ленин живет в полях, что с детства мне близки, идет по тихим улицам селений и слушает, как шелестят дубки. Шагал он через бури, в непогоду, сквозь грозные октябрьские ветра, но кто еще, как он, любил природу и тишину крестьянского двора! Имел он душу чуткую поэта, любил цвета заката и рассвета, и над озерной гладью паруса, и в утреннем багрянце небеса… В рассветной дымке солнца алый шар напоминал ему восход России, а на закате огненный пожар — кровь тех, кто жизнь Отчизне подарил. И в этот час, когда за грань земли медлительное солнце заходило, он знал, что поднимается вдали другое — незакатное светило. Вождя сейчас я вижу как живого, звучит спокойно ленинское слово, мне кажется — весь мир наполнен им: «Завоеванья наши отстоим!»

 

Аккордеон на границе

[13]

Над Дрином проносятся тучи понуро… В полночном безмолвии аккордеон поет, не смолкая, о волнах Амура — мелодией вальса простор напоен. Поют пограничники. В вальсе старинном встает перед ними большая страна. Амур в этой песне становится Дрином — бьет в берег албанский Амура волна.

 

Тучи

[14]

На чужбине, вдали От родимой земли, Пал солдат у подножья горы. Даль нема и пуста — И над ним ни креста И ни матери нет, ни сестры. Только с родины тучи Приплыли, узнали И оплакивать стали.

 

Война…

[15]

Война… Желаю тебе опозданья. Но не на пять минут, как на свиданье. Опоздай, Разминись С людьми На всю жизнь.