Дронов шагал по коридору одиннадцатого этажа ГРУ и вспоминал, с каким трепетным волнением шел здесь впервые четыре года тому назад, получив назначение после окончания академии. Ему казалось тогда, что он попал в какой-то совершенно другой таинственный мир, где за каждой дверью витал дух великого Рихарда Зорге.

В коридоре было безлюдно и загадочно тихо. Тусклые лампочки на потолке слабо освещали помещение без окон. Тишину иногда нарушал стрекот пишущей машинки за дверью какого-нибудь кабинета.

Точно в назначенное ему время будущий разведчик робко постучал в дверь указанного в пропуске кабинета. Мужчина в штатском, выше среднего роста, с большими залысинами на высоком лбу, по-спортивному стройный и подтянутый, в сером в клетку костюме, с узким интеллигентным лицом на приветствие Дронова сухо протянул руку и, назвав себя Александром Дмитриевичем, указал на единственный свободный в комнате стул. Кабинет представлял из себя маленькую комнату с одним окном без штор, двумя канцелярскими столами и большим металлическим сейфом в углу у окна.

Александр Дмитриевич не спеша вынул из сейфа тонкую картонную папку и положил ее перед собой на стол.

— Значит, вы к нам пожаловали из академии, — растягивая тонкие губы в чуть заметную насмешливую улыбку, начал направленец. — Закончили с золотой медалью, — заглядывая в папку, продолжал Александр Дмитриевич, — похвально. Английский, немецкий, совсем неплохо для маленькой Швеции. Ну, хорошо, Виктор Никифорович, давайте представим себе на минутку, что вы прибыли с семьей в Стокгольм и стоите со всем своим скарбом на перроне, растерянно смотрите по сторонам в надежде увидеть встречающих вас сограждан. Но никто к вам не спешит. Ваш взгляд останавливается на мужчине в белом фартуке с огромной металлической бляхой на груди и незнакомыми словами. Вы догадываетесь, что это носильщик. Вот, давайте попробуем эту ситуацию проиграть, — неожиданно перешел Александр Дмитриевич на хороший немецкий.

Дронов не ожидал такого резкого поворота в разговоре и начал с того, что предпочел бы обратиться к носильщику на английском, так как не силен в немецком. Услышав в ответ, что носильщик не говорит на английском, вынужден был напрячь всю свою память и с горем пополам, вспотев от напряжения, начал извлекать из глубин своей памяти немецкие слова и выражения.

Судя по тому, как морщился и старался спрятать улыбку в своих тонких губах Александр Дмитриевич, Дронов понял, что его немецкий не доставил большого эстетического удовольствия офицеру направления…

Все это вспомнилось Виктору перед тем, как он уверенно открывал дверь все той же комнаты 1107 на одиннадцатом этаже.

Встречал его уже другой офицер. Александр Дмитриевич, как ему было известно от товарищей по работе, трудился давно где-то за рубежом. На оперативных участках долго не засиживались.

После обмена приветствиями и короткой беседы направленец позвонил по внутреннему телефону и пригласил Дронова к начальнику направления.

Полковник Раевский Владимир Александрович, бывший заслуженный летчик-истребитель, участник Великой Отечественной войны, тепло встретил Виктора, вышел к нему навстречу из-за стола, поздоровался, поздравил с орденом, дружески похлопал по плечу, пригласил сесть. Дронов, как было положено по уставу, доложил о прибытии для дальнейшего прохождения службы. Еще в Швеции Разумихин официально объявил ему, что его берут на участок к Раевскому, чему Виктор очень обрадовался, так как попасть после загранкомандировки в оперативное управление считалось для разведчика высочайшей честью и большим достижением.

В оперативное управление отбирали, как правило, офицеров лучших из лучших, которые имели конкретные результаты в вербовочной работе за рубежом и рассматривались, как перспективные разведчики для дальнейшей работы в «поле». Офицеры оперативного управления составляли элиту ГРУ, из них выходили резиденты, руководящие работники Центра. Оперативное управление было кузницей разведчиков-вербовщиков. У них не было никаких привилегий, кроме возможности в любое время выехать по приказу командования за рубеж в любую страну мира и выполнить задание Родины. Возможность заниматься любимым делом и приносить конкретную пользу — было единственной привилегией. Именно это многих честных людей и привлекало в разведку, потому что разведка это такой вид человеческой деятельности, который можно было с достаточно высокой степенью точности объективно измерить. В агентурной разведке есть такие аналитические весы, которые позволяют оценить труд каждого оперативного офицера. С другой стороны, разведка как деятельность таит в себе много соблазнов, искушений, невидимых подводных рифов, о которые можно разбиться. Она привлекательна и для людей авантюристического склада, проходимцев, любителей острых приключений, так как дает широкий простор для относительно бесконтрольных или трудно контролируемых действий, большую самостоятельность в принятии решений.

Раевский был известный в ГРУ офицер. Владимир Александрович дважды успешно работал за рубежом, имел конкретные результаты в вербовочной работе. Офицеры уважали Раевского за скромность и порядочность, простоту в общении с подчиненными, у него был настоящий авторитет, опиравшийся на высочайший профессионализм и незаурядные человеческие качества. Он любил повторять, что если уверен в своей правоте, не бойся отстаивать свое мнение, пойти против течения. Самым большим его достоинством было то, что он не отрывался от людей. А ведь одной из характерных черт того времени было то, что человек, став начальником, вдруг становился другим, напрочь забывал о своих корнях.

Беседовать с Раевским было легко и приятно. Он хвалил работу Дронова в Швеции, дал высокую оценку его действиям с Адамсом, интересовался личными делами, устройством в Москве, спрашивал, как намерен провести отпуск. Обычно личная жизнь мало интересовала начальство. Раевский резко отличался в этом отношении от многих руководителей. Его занимало все. На этой почве у него возникали столкновения с руководством. Будучи очень спортивным человеком, он увлекался плаванием, имел обыкновение на работу и с работы ходить пешком, преодолевая ежедневно многокилометровый путь, игнорируя автомашину, которая полагалась ему по должности. Начальство косилось, подозревая в этом подрыв авторитета власти предержащей. Когда Раевский стал обедать с офицерами своего направления в общей офицерской столовой, не посещая спецзал для руководства, начальство не выдержало. Его вызвали на ковер и устроили головомойку.

Несмотря на то, что он давно занимал генеральскую должность, генерала ему не присваивали, поговаривали, что когда-то, находясь в длительной загранкомандировке в Германии или в Австрии, набил морду одному венгру, бежавшему в 1956 году из страны, оскорблявшему публично в баре Советский Союз. Попал в полицию. Потом это пятно было уже невозможно отмыть. Другой раз ему не повезло уже на родине. Возвращался как-то домой с работы поздно вечером, ехал на троллейбусе. Трое подвыпивших мужиков стали приставать к молодой женщине. Раевский вступился за женщину. Кончилось тем, что попал в отделение милиции, был составлен протокол, пришлось показать документы. К нему претензий не предъявили, но протокол направили по месту службы, в котором выражалась благодарность за гражданский поступок полковника Раевского. Однако в политотделе посчитали, что тот раскрыл себя перед гражданскими властями. Раевского несколько раз представляли к званию генерал-майора, но инстанции, то есть ЦК КПСС, всякий раз возвращали представления назад, не объясняя причин. Поговаривали, что у него был на связи какой-то ценнейший агент, но об этом было не принято судачить.

Во время беседы Дронов заметил, скорее почувствовал, что Владимир Александрович что-то не договаривает, как-то неловко улыбается, отводит глаза в сторону. Наконец, преодолевая, видимо, какое-то внутреннее смущение, Владимир Александрович сообщил Дронову, что руководство ГРУ, учитывая, что ему придется периодически выезжать за рубеж на встречи с Адамсом, решило направить его под «крышу» в Минвнешторг, чтобы отлегендировать свое пребывание в Союзе. Наиболее удобно и логично это было сделать, по мнению начальства, через МВТ. Начальник направления выразил сожаление, что вынужден расстаться с офицером, на которого возлагал большие надежды. Дронов вначале был несколько обескуражен неожиданным для него решением начальства, но сумел взять себя в руки, подумав: что Бог ни делает, все к лучшему.

Через несколько дней Дронов с семьей отправился отдыхать в южный санаторий. Там он встретил много однокашников, вернувшихся из длительных зарубежных командировок. Из бесед с товарищами узнал, что не у всех в первой командировке судьба сложилась удачно: некоторые погорели на подставах, были объявлены персонами нон грата и высланы из страны в двадцать четыре часа, другим не повезло больше: они стали жертвами предательства. Были и такие, кто не выдержали проверки на прочность: ударились в пьянство, завели сомнительные связи с женщинами и были досрочно откомандированы в Союз. Некоторых подвело здоровье. Конечно, подавляющее большинство молодых разведчиков, однокурсников Дронова, справились с заданиями командования на командировку и вернулись на родину с положительными результатами. Некоторые были отмечены правительственными наградами и благодарностями.

За четыре года работы в Швеции Виктор прошел хорошую школу разведывательной деятельности в стране с жестким контрразведывательным режимом, стал довольно опытным работником, у него появилась уверенность в собственные силы, исчезли ненужные иллюзии о суперразведчиках, вербующих повзводно, как выражался один генерал, читая лекции в академии. В то же время в общении с товарищами он стал заносчивым, несколько амбициозным. По всей видимости, орден немного вскружил ему голову. В санатории Виктор с горечью думал и о том, что его обидели, не оценили по достоинству. Теперь он знал себе цену и мог сравнивать свою работу с другими. Все больше и больше его точил червь зависти, особенно когда он узнавал о случаях, как некоторых бездарей вдруг повышали в должностях, направляли на учебу в академию Генерального штаба или продвигали по службе.

«Здорово меня объехали, — с горечью и завистью думал он. — Окончил академию с золотой медалью, послали на самую низкооплачиваемую должность инженера торгпредства с прежним мизерным окладом. Только двое таких дураков нашлось на всем курсе, промолчали, как телята, а горлопаны добились своего».

— Ничего, покажешь себя в работе и все тебе компенсируем с лихвой, — успокаивающе напутствовал его один начальник, узнав случайно о мизерном окладе Дронова. — У меня этот вопрос на контроле будет.

Через месяц этот барин, забыв о своем обещании, отправился сам на высокую должность в загранкомандировку во Францию.

«Черт знает что, — продолжал рассуждать Дронов. — Такая несправедливость, и я должен со всем этим мириться. Тебя бьют по одной щеке, подставляй другую. Нет, заповедь Христа не для меня, а может быть; я неправильно ее понимаю. Теперь вижу, что сработал хорошо и достоин большего. Почему Борисенко, пустого, недалекого, с грехом пополам окончившего академию и ничего не показавшего за рубежом, направили учиться в академию Генштаба? А другого бездаря Зотова с повышением ставят на участок в оперативном управлении? Ты старался, вкалывал, и все коту под хвост, как был офицером, так и остался, даже старшим офицером не сделали: говорят, потерпи, пока нет свободных должностей. Нет, надо как-то бороться, сопротивляться, иначе эти шустрые ребята с мохнатыми лапами и острыми локтями с потрохами проглотят и никто о тебе и не вспомнит. Раньше, увлеченный работой, я как-то не замечал всей этой возни, а сейчас все больше и больше вижу чудовищную несправедливость, без протекции, без поддержки никуда не попадешь, хоть в лепешку расшибись. Нет поддержки, значит, надо самому двигать себя, не считаясь с методами и средствами. Видно, в этой сволочной жизни все средства хороши, если они ведут к достижению цели, тебя никто не осудит, когда ты добьешься власти. Цель оправдывает средства».

Только теперь Дронову становились понятны тонкие механизмы Движения людей наверх, по служебной лестнице. Он стал понимать, что далеко не достаточно хорошо делать дело, хорошо выполнять работу. Более существенным являлось иметь поддержку со стороны сильных людей, родственные связи. С головой уйдя в работу, Дронов не заметил этих тонкостей, интриг. Ему нравилась его работа, казалось, что начальство, как положено по уставу, само обратит внимание на него и отметит его рвение. Виктор ошибался: он не учитывал, что разведка очень притягательна и для очковтирателей, проходимцев, карьеристов.

Зависть разъедала душу Дронова. К этому примешивались его природный эгоизм и самомнение. Он не хотел мириться с тем, что люди значительно ниже, как ему казалось, по интеллекту, таланту, способностям занимали более высокое положение. Его это раздражало и даже бесило, и он ничего не мог поделать с собой от бессилия, хотя не показывал своего недовольства.

После отпуска Дронов представился своему новому начальнику генерал-майору Блатову Ивану Ильичу. В полутемном кабинете с решетками на окнах Дронова встретил мужчина небольшого роста, худощавый, с неброской внешностью, в темно-синем костюме. Предложил сесть и, узнав, что Виктор прибыл из Швеции, сразу стал расспрашивать о рыбалке. Когда Дронов ответил, что рыбалкой не увлекался, да и времени на нее не было, Блатов как-то недоверчиво и подозрительно посмотрел на собеседника и сразу потерял к нему интерес. Никакие другие вопросы его, по всей видимости, не интересовали.

— Хорошо, — сухо закончил он беседу, — отправляйтесь в кадры и устраивайтесь на работу в МВТ. Вятковскому я дам указание.

Вскоре Дронов узнал от коллег, что генерал перед пенсией намыливался в длительную загранкомандировку и его уже ничего не интересовало, кроме устройства своих личных дел. В беседах с офицерами заводил разговоры о рыбалке, о ценах в стране, о курсе иностранной валюты. Особенно его волновал вопрос, что делать с собакой, на кого ее оставить здесь, в Москве. Блатов пятнадцать лет тому назад вернулся из длительной загранкомандировки, где работал то ли представителем Интуриста, то ли АПН в одной из стран Юго-Восточной Азии. У него было очень смутное представление об агентурной работе, но чья-то могущественная лохматая лапа посадила его после командировки в мягкое кресло на Старой площади в Административный отдел ЦК, а оттуда все дороги, как известно, вели к коммунизму. Десяток лет он курировал ГРУ, а затем вновь вернулся на генеральскую должность в главк. Со Старой площади люди попадали в обойму номенклатуры и шли только с повышением. Его многие недолюбливали за нелюдимый, неприветливый характер, и, вероятно, некоторые побаивались, так как ходили очень упорные слухи, что его брат был помощником у Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. Держался Блатов особняком и к себе близко не подпускал, особенно подхалимов, лизоблюдов, которых всегда много крутится перед начальством.

Через несколько дней Дронов устроился на работу под «крышу» МВТ заместителем директора фирмы по импорту в одно из объединений Внешторга, что создавало ему широкие возможности работы с перспективными иностранными фирмами.

В то время группой военных разведчиков, работающих под «крышей», руководил полковник Астров Владимир Иванович, очень порядочный, толковый офицер, которому удалось создать дружный коллектив единомышленников. Астров подбирал себе людей честных, толковых, любящих свое дело, сам показывал пример, активно занимаясь оперативной работой. Под его руководством добывались сложные образцы военной техники и документация к ним.

После четырехлетней работы в Швеции Дронов довольно легко вписался в работу разведгруппы Астрова. Работа Внешторга ему была также хорошо знакома, в объединении и во всем министерстве у него было много знакомых по зарубежной работе, быстро появились новые полезные контакты. Вхождение в новую работу произошло естественно и легендировано и для иностранцев, и для сотрудников объединения. Конечно, на фирме сотрудники знали или догадывались, что Виктор занимался не только внешнеторговыми делами, но люди с пониманием относились к этому и никогда не отказывали в помощи, а наоборот, многие стремились по своей инициативе оказать бескорыстное содействие и делали это более активно и охотнее, чем за рубежом.

В группе Астрова Виктор быстро включился в работу, чему в большой степени способствовало его знание немецкого языка. Ему предложили помочь офицеру группы Васильеву Анатолию Филипповичу, который в то время занимался одним интересным делом с немцами. Дронов и Васильев быстро сошлись, нашли общий язык. Анатолий был прекрасный работник, честный, не боявшийся разумно рискнуть. Несколько лет тому назад вместе с большой группой советских граждан из-за предательства одного работника КГБ его в двадцать четыре часа выслали из страны. Небольшого роста, смуглолицый, с неизменной трубкой в зубах, всегда с иголочки одетый, Васильев походил на англичанина периода колониальной Индии. Продолжительное время проработав под «крышей» Минвнешторга, он знал свои обязанности по прикрытию на зубок, регулярно ездил в командировки в соцстраны, где встречался с агентами, которые приезжали к нему на встречи из недружественной нам страны, в которой была разгромлена наша посольская резидентура.

Дронов быстро сблизился с Васильевым. Тот ввел в курс дела Виктора, познакомил его с немцами, и они стали совместно работать над получением ряда сложных образцов военной техники и технической документации. Удалось успешно провести несколько интересных совместных операций. Одна из таких операций чуть не закончилась провалом. Анатолий, не изучив реальные возможности одного источника, согласился с его предложением добыть очень важный образец военной техники. К операции подключился Виктор. Самоуверенный иностранец достал секретное описание образца, получил деньги и возомнил, что все может, что образец у него в кармане, стал хвастаться, пренебрегая мерами конспирации и безопасности. В итоге иностранцем заинтересовалась местная контрразведка, пришлось свернуть операцию и отказаться от услуг хвастливого фирмача.

Дронов хорошо освоился с прикрытием. Ему нравилось работать в дружном коллективе разведчиков, руководимом Астровым. Работа спорилась, Виктор даже обнаружил, что и в Советском Союзе можно успешно решать сложные разведывательные задачи.

Через некоторое время Дронова вызвали в главк и сообщили, что пришло письмо на конспиративный адрес от Адамса. Агент сообщал, что будет в сентябре-октябре читать лекции в Венском университете, а жить собирается в гостинице «Адлон».

Виктор начал готовиться к поездке в Австрию. Объединение, где он работал, имело тесные коммерческие связи и по импорту, и по экспорту с австрийскими фирмами. Поэтому не составляло труда запланировать на сентябрь командировку в Вену в составе небольшой группы коммерсантов по линии ведомства.

Восемнадцатого сентября 1963 года поездом Москва— Вена с Киевского вокзала Дронов с двумя работниками Внешторга отправился в командировку сроком на семь дней, имея конкретное задание на переговоры с рядом австрийских фирм-контрагентов.

Перед командировкой Виктор тщательно изучил план Вены, ознакомился в управлении с материалами по оперативной обстановке в стране, побеседовал с руководством о задачах, которые надо было решить на встрече с агентом. Разведчиков из местной резидентуры для оказания помощи в проведении операции решили не привлекать, информировали только резидента о приезде Дронова и о том, чтобы ему была предоставлена возможность шифрованной связи с Центром.

На вокзале в Вене делегацию МВТ встретил уполномоченный объединения в торгпредстве и отвез всех в гостиницу. На следующий день командированные приступили к работе. С утра до вечера Дронов участвовал в переговорах с инофирмами. В один из свободных вечеров Виктор отправился в город один. Побродил по улицам, посетил несколько магазинов, купил сувениры, а затем, проверившись, зашел в гостиницу «Адлон». Узнав у администратора, в каком номере остановился Адамс, Виктор позвонил ему по внутреннему телефону из фойе, не называя себя. Адамс сразу узнал Дронова.

Цо его голосу Виктор почувствовал, что он, был рад звонку. Через несколько минут они сидели в уютном малолюдном кафе и беседовали, как давно не видевшие друг друга закадычные друзья.

Встреча с агентом прошла успешно: Адамс передал несколько пленок в непроявленном виде секретных документов. Дронон поблагодарил агента. Договорились об оплате и об очередной встрече.

Виктор передал полученные пленки в резидентуру для отправки в Центр и коротко доложил шифром о результатах встречи с Адамсом. Документы получили высокую оценку специалистов.

В Москве Дронова ждала новость, которая в дальнейшем оказала значительное влияние на его службу и судьбу. Вместо генерала Блатова, посланного за границу резидентом, где ему предстояло не долго покомандовать, но много наломать дров, начальником Управления «Т» был назначен полковник Быстров Иван Кузьмич. Готовился покинуть Москву и Астров. Для Дронова и других разведчиков группы наступал новый этап в работе.

Полковник Быстров энергично взялся за дело. Новая метла метет по-новому, но от этого не всегда становится чище. Иван Кузьмич в отличие от Блатова был опытным оперативным работником, дважды успешно работал за рубежом. Правда, страны, в которых он побывал, нельзя было отнести к государствам с жестким контрразведывательным режимом. В разведке не принято делить страны по степени сложности решения в них разведывательных и информационных задач, так как решать вербовочные задачи можно в любой стране под любой «крышей». Это считается аксиомой и не требует доказательств. Правда, и здесь много загадок. Бывают случаи, когда разведчик, работая в стране с нежестким контрразведывательным режимом, прекрасно решает поставленные перед ним задачи, получает правительственную награду, но в следующей загранкомандировке или даже в Москве под «крышей» работает из рук вон плохо. В чем дело? Где причина? И такие случаи не единичны. Очень редко, когда разведчик, работая в нескольких странах с различными контрразведывательными режимами, показывает стабильные положительные результаты.

Быстров ожидал генеральское звание и старался добиться в работе конкретных результатов. И это ему во многом удалось, чему не в малой степени способствовала целая эпоха в нашем обществе, которая была связана с именем Леонида Ильича Брежнева и которую следовало бы назвать «эпохой растления» в пестрой истории нашего Отечества. Процессы, которые проходили в обществе, не могли не коснуться и разведки. В ней стали появляться люди, которые отражали и поддерживали брежневщину, сознательно или бессознательно.

Таким проводником политики растления в ГРУ несомненно был начальник управления кадров Изуитов. Он из тех Давыдовых, которых Старая площадь бросала по брежневскому партийному призыву в КГБ, ГРУ, МВД, МИД, короче говоря, повсюду на усиление и укрепление нашего государства, на самом деле на развал, растление общества. Эти люди отравят партию и народ смертельным ядом, который в конце концов и приведет к краху социалистической системы и нашего многонационального государства. И думается, потребуется еще много лет, чтобы опошленная прекрасная идея социализма вновь возродилась и пробила себе дорогу в России. Собственно, эти люди со Старой площади помогли выполнить одно из положений доктрины Аллена Даллеса — подмены нравственных основ нашего общества ложными ценностями западного мира. Профессионализм они подменили некомпетентностью, вседозволенностью, высокомерием и верхоглядством. Отсюда и началось восхождение Изуитова во власть и его падение в ад измены и предательства.

Присмотревшись, Изуитов стал проводить свою кадровую политику. Настоящие ценности, особенно необходимые в разведке, стали подменяться подхалимажем, некомпетентностью. На высокие должности начали выдвигаться люди, преданные Изуитову, резидентами направлялись часто не по профессиональному признаку, а по партийным критериям. В академию стали принимать по указаниям Изуитова, не считаясь с мнениями приемной комиссии.

Изменились акценты в разведывательной работе. Отмечался удивительный феномен: с каждым годом росло количество добываемых разведывательных материалов, документов и образцов техники, а количество вербовок снижалось, особенно ценных источников. Если раньше на первом месте в разведке всегда стояла вербовочная работа, то постепенно произошла подмена этого краеугольного принципа. Начали соревноваться в количестве оценок, а это привело неизбежно к очковтирательству, показухе, пустозвонству.

Ростки этих перемен Дронов заметил, находясь еще в Швеции. На них неоднократно обращал внимание Разумихин, который в силу своего опыта и положения шире смотрел на эти проблемы и видел глубже происходящие метаморфозы. Шли тревожные разговоры среди разведчиков. Зараза очковтирательства распространялась вширь и вглубь, охватывая и оперативный состав. Главное — было иметь оценки, а как они добывались, отодвигалось на второй план. Такой поворот был на руку очковтирателям, проходимцам. Оценка превратилась в товар, ее можно было покупать в буквальном смысле. Появилась целая армия пройдох на разных уровнях — от рядового разведчика до руководителя.

С отъездом Астрова группу возглавил новый начальник, бывший заместитель Астрова полковник Золкин, хитрый интриган, который принадлежал к тому типу людей, которые сами ничего не сделали и не умели делать, но очень любили поучать. Он уже много лет сидел под «крышей» МВТ, но фактически числился, не занимаясь никаким конкретным делом. Как он, будучи заместителем начальника группы, умудрился освободиться от личного участия в оперативной работе, это так и осталось тайной. Ходили слухи, что КГБ по каким-то причинам не пускал его на длительную работу за рубеж то ли по пятой графе, то ли по какой-то другой причине, хотя он неоднократно предпринимал попытки уехать в длительную загранкомандировку.

Другой ключевой фигурой в группе и даже во всем управлении «Т» был полковник Вятковский. Все знали, что это большой прохвост, но он устраивал всех и его не трогали. Как и Золкин, он был невыездным.

Золкин и Вятковский после отъезда Астрова определяли всю политику в группе, втеревшись в доверие к Быстрову, обложив его как затравленного волка красными флажками. Они очень быстро раскусили его человеческие слабости и умело этим пользовались. На первый взгляд, эти лизоблюды казались прекрасными работниками. На самом деле они умело паразитировали на недостатках нашей системы. Таких людей было сложно вывести на чистую воду: они вроде все делали как надо, говорили правильные слова, но умело, тонко, хитро саботировали втихую. Их принцип — больше от общества взять, меньше дать. Они ждали, когда придет их время. И оно пришло с появлением Быстрова.

Быстров был известной фигурой в ГРУ. О нем ходило много легенд, и тому, кто близко его не знал и не сталкивался с ним по работе, трудно было составить объективное мнение о нем. Глядя на его мощную фигуру, большую, круглую, лысеющую голову, широкий мясистый нос, выпуклый как арбуз живот, обтянутый рубашкой, на которой у пупка всегда была расстегнута пуговица, создавалось впечатление, что Иван Кузьмич добродушный и добрейший человек.

При встрече с хорошими знакомыми, товарищами по работе он тяжело, с отдышкой поднимался с кресла навстречу посетителю. Загребая его своими огромными медвежьими лапами в объятия, прижимал к себе так, что у гостя хрустели кости, и лобзал своими вечно влажными губами, похлопывая дружески по спине своей огромной, как лопата, пятерней, а затем гудел густым басом: «Здорово, здорово, дружище, сколько лет, сколько зим? Куда ты, дорогой, провалился?» Усадив гостя напротив себя, мелкими шашками семенил к большому деревянному шкафу, стоящему в углу кабинета. На самом деле это был холодильник «ЗИЛ», замаскированный под гардероб. Открыв дверку, вынимал пузатую черную бутылку французского коньяка, ставил рюмки, наливал ароматную янтарную жидкость и, чокаясь, говорил: «Ну давай, тяпнем по рюмашке за встречу».

Посетители, которые заходили с дорогими подарками, конечно, тоже были не лыком шиты. Большинство из них — тертые калачи, давнишние знакомые Быстрова, которые находились в отпусках или возвратились из длительных загракомандировок и искали себе место под солнцем. Как правило, это были шустрые люди, под стать хозяину кабинета, хорошо знавшие наклонности и привычки шефа.

Став начальником, Иван Кузьмич очень возлюбил власть. Собственно, не власть как таковую, а ее, может быть, внешнюю сторону: чувствовать себя таким князьком, наслаждаться тем, как люди под тобой копошатся, стараясь мгновенно предугадать любое твое желание, исполнить любую твою прихоть. Вот у таких начальников мгновенно появляется множество подхалимов, прислужников, как правило, людей бесталанных, лодырей, которые по-настоящему не умеют трудиться, но находят себя в этой рабской должности и чувствуют прекрасно, как рыбы в воде. Иногда такой тип людей вызывал у Быстрова чувство брезгливости, даже отвращения, словно прикоснулся рукой к какой-то липкой ползучей твари. Хотелось пнуть такого ногой, подальше отшвырнуть от себя. Но где-то в глубине сознания беспокоила мысль, что и он принадлежал к этому же классу пресмыкающих. Эти мысли злили еще сильнее, потому что ставили его на один уровень с теми, кто перед ним сгибался и юлил. Ему очень не хотелось быть похожим на этих людишек, и он знал, что те, кто восклицает: «Осанна!», первыми бросят в него камень и закричат: «Распни его!», стоит ему оступиться.

Очень быстро вокруг Быстрова образовался круг людей в основном из тех, которых по разным причинам убрали в свое время из оперативных управлений. Они быстро сориентировались, оценили новую обстановку и заняли удобные позиции, раскусив человеческие слабости начальника. Возглавил этих людей Золкин. Быстрову, возможно, казалось, что он правит. На самом деле реально за него правили они, расставив на все ключевые места своих людей, которые подсовывали ему свои идеи и рекомендации. Постепенно все основные командные должности заняли люди Золкина, они ловко избавились от неудобных, направив их в загранкомандировки или в другие подразделения ГРУ. Во главе партийной организации поставили безвольного, ранее проштрафившегося на загранработе, некомпетентного в разведке сотрудника, который смотрел в рот начальству и раз в месяц собирал партийные взносы.

Вятковский, худенький, небольшого роста, с бегающими глазами, суетливый, всегда куда-то спешивший, умело втерся в доверие к Быстрову, стал его первым советником по многим вопросам. Используя ключевую должность и уважительное отношение руководства МВТ к военной разведке, он выбивал должности для ГРУ за рубежом, торговал этими должностями, направляя на них своих людей и взимая мзду за услуги. Он мог устроить, пользуясь связями в министерстве, сынка какого-нибудь начальника в Академию внешней торговли, повысить в должности офицера за рубежом по прикрытию, направить в Африку или в Европу. Все это делалось со ссылкой на служебную необходимость нашей разведывательной службы. Вятковский как паук опутал многих людей, втянув их в нечестную игру. Проходимцы тянулись к нему со всех сторон, как мухи на помойку; но в его сети попадали и честные, порядочные офицеры.

В группе появилось несколько отпетых очковтирателей, ловкачей, проходимцев, которые могли делать оценки, хвалебные отзывы из ничего, из воздуха. Эти горе-разведчики очень быстро нашли себе подобных в министерствах, в подразделениях ГРУ, от которых зависели оценки и отзывы. Такой калоритной фигурой был Владимир Федорович Запрудный. Попал он в группу по рекомендации Вятковского, по всей вероятности, их связывало старое знакомство и сотрудничество на ниве темных дел, далеких от разведки. Запрудный быстро стал небольшим начальником, устроился с помощью Вятковского на высокую должность в ведомстве. Не имея на связи ни одного иностранца, он тем не менее в короткие сроки, используя свои знакомства в различных министерствах и ведомствах, завалил группу оценками и отзывами, как Чичиков мертвыми душами. Владимир Федорович щедро платил своим оценкодателям иностранными сувенирами и подарками. Он всегда ходил с большим портфелем, набитым всякими подарками, бутылками для нужных людей.

Васильев видел, что его все больше оттесняют такие проходимцы как Запрудный. Его начинаниям с уходом Астрова стали оказывать сопротивление. Иногда Золкин просто накладывал резолюцию, что с таким-то работа нецелесообразна, выдумывая различные мотивировки или просто ничего не объясняя. Несмотря на солидный стаж работы в разведке и в МВТ, Васильева не продвигали по службе, хотя для других неопытных разведчиков открывалась зеленая улица. Все это имело простое объяснение: Анатолий не кормил Вятковского и Золкина, они считали его жадным и старались избавиться от него, засунуть куда-нибудь в Африку или Азию.

В отличие от Астрова, который старался направить работу группы на решение важных разведывательных задач по добыванию образцов эмбарговой техники и технической документации, Золкин пошел совсем другим путем. Хитрый интриган понимал, что добыча сложных образцов и документов связана всегда с серьезным риском, а иногда и провалом. А Золкин как огня боялся иностранцев, стараясь избегать встреч с ними.

Перед днем Советской Армии в управлении «Т» подводились итоги работы. Отличившимся разведчикам вручались грамоты, ценные подарки, объявлялись благодарности, совсем редко им вручались ордена. Правительственными наградами в разведке до расцвета брежневщины не баловали. Считалось, что сама служба в ГРУ уже великое поощрение. Однако эпоха пустозвонства Брежнева задела и разведку, расплодились генералы, зазвенели ордена…

Как-то Дронов с Васильевым возвращались домой с Международной выставки в Сокольниках. На выходе из парка зашли в шашлычную, удобно расположились за столом, взяли бутылку водки, закуску. Накануне Анатолий за достигнутые успехи в работе получил грамоту от начальника ГРУ. Выпив, разговорились, и, как часто бывает у мужчин, разговор зашел о работе. Анатолий возмущался порядками, которые установились в группе с уходом Астрова.

— Ты знаешь, — начал он, обращаясь к Виктору, — как-то зашел у меня разговор с Вятковским. Он все меня сватает куда-нибудь в Черную Африку. Говорит, что я здесь засиделся, пора за бугор размяться. А я ему и отвечаю, что же ты меня здесь не продвигаешь по службе, я же ветеран, уже десять лет сижу безвыездно и все в экспертах хожу, а многих молодых ребят, которые в МВТ без году неделя работают, ты сделал уже зампредседателями объединений. И знаешь, что он мне ответил? Ты, говорит, сам виноват, никогда не пригласишь руководство в ресторан, да и сувениров от тебя не дождешься. Вон, смотри, Игорь только пришел, а уже получил начальника группы, зампредседателя. А ты как был экспертом и старшим офицером, так и будешь сидеть. У тебя же столько знакомых иностранцев, давно бы организовал ресторан или сауну для начальства, глядишь, и о тебе бы вспомнили при случае.

— Но тебя тоже не забывают, грамоту получил к 23 февраля, у тебя больше всех оценок и вроде, я слышал, была вербовка. Ты что, не доволен, хотел получить орден?

— Если честно, то да, — ответил Анатолий. — Но ты ведь, надеюсь, знаешь, как и за что Золкин и его сотоварищи получили ордена, не имея на связи ни одного иностранца. Сейчас все награды надо под микроскопом рассматривать. Такие ордена я не хочу получать. У меня есть медаль «За отвагу», которую я получил за рубежом в стране с жестким контрразведывательным режимом, и мне хватит. Эта медаль мне дорога, дороже ордена. Ты недавно в первом отделе читал указ о награждении орденами группы работников МВТ. Обратил внимание, Юре Брежневу за обеспечение перевозок импортного зерна орден Ленина папа вручил? По телевизору показывали на днях.

— Читал я эту бумагу и по телевизору видел, как Юра, получая орден из папиных рук, почему-то стесняясь, тихо промямлил: «Спасибо, папа». Такого бардака у иностранцев нет. Я просто не могу себе представить, чтобы у главы государства сын занимал высокое положение в обществе, будь он хоть семи пядей во лбу. Расскажу тебе один случай. Как-то в Швеции приехал я на одну фирму по какому-то делу. Стою в коридоре со знакомым директором фирмы, курим, беседуем. Подходит молодой человек, директор представляет его мне как своего сотрудника, знакомимся. Когда молодой человек ушел, спрашиваю своего знакомого, уж больно фамилия известная у молодого человека, не сын ли он министра обороны Швеции. Директор отвечает, да, он сын министра обороны, работает у меня клерком. Я страшно удивился и спрашиваю, а что, министр не мог своего сына устроить получше? Мог, отвечает директор, но в этом случае сам быстро бы слетел со своего поста. Я тогда никак не мог понять это, потому что вокруг были одни сынки высокопоставленных работников. А сейчас думаю, что у них настоящая демократия, которая позволяет талантливому человеку занять достойное место в жизни, не то что у нас. Мы бы, Анатоль, с тобой там за бугром не были бы просто старшими инженерами. Как ты думаешь?

— Не знаю, — отвечал Васильев. — Но у них там тоже. не все так просто. Может быть, нас с тобой там лучше бы оценили, но я бы не хотел там жить ни за какие коврижки. Не выдержал бы, сдох со скуки.

— Ты все-таки завидуешь нашим шустрым ребятам в группе, или я тебя не так понимаю? — допытывался Виктор.

— Нет, не завидую, друг мой, — отвечал Васильев. — Чему и кому завидовать? Прохиндеям, Вятковскому и Золкину? В моих словах осуждение. По правде сказать, в орденах, званиях, наградах сейчас что-то нечестное, нечистое, незаслуженное, фальшивое. Знаешь, по правде тебе сказать, я свой ресурс в продвижении по службе исчерпал до конца, выше не могу: совесть не позволяет. Чтобы дальше двигаться, надо «наступить на горло собственной песни». Я не могу. И еще тебе скажу, все эти вятковские, подхалимы и прохиндеи, паразитирующие на разведке, явление временное. Не на них она держится, а на простых, честных оперативниках. Это они вербуют ценную агентуру, получают информацию, шарят по тайникам, рискуя иногда жизнью. Этих честных ребят в ГРУ большинство. Они в конечном счете определяют лицо нашей разведки, а не эта пена. Она пройдет, ее сдует свежий ветер неизбежных перемен. Когда это будет, я не знаю, но это будет, уверен. А насчет наград у меня целая теория есть. Хочешь, расскажу?

— Любопытно послушать, расскажи, — оживленно подхватил слова Анатолия Виктор.

— Ну, слушай. Мне уже давно в голову запала одна, может быть, крамольная мысль, но я не могу от нее отделаться. И чем дальше, тем она меня чаще посещает. Сразу оговорюсь, что не хотел бы своими бредовыми рассуждениями затронуть честных, порядочных, достойных людей. Так вот, я думаю, если бы задаться идеей выявить всех проходимцев, людей, мешающих нам жить и строить наше общество. Вот предложили бы тебе, например, найти наиболее рациональный метод нахождения этих людей, выявить их, вывести на чистую воду и отделить, как сорняки, от общества, от хороших людей. Как бы ты поступил? Мог бы ты предложить такой рецепт, чтобы излечить наше общество?

— Тебе, Анатоль, сколько я тебя знаю, — начал Виктор, — всегда в голову какая-нибудь блажь приходит. Я никогда не задумывался над такими вопросами, но думаю, что это какая-то фантазия, несуразица, маниловщина. Такая задача, на мой взгляд, но под силу целому НИИ.

— А я вот знаю, как ее решить одним элементарным приемом, — вновь начал Анатолий. — Могу тебе патент задаром отдать.

— Мне не надо твой патент, но послушать забавно, как ты одним махом решаешь сложнейшие социальные задачи, — ответил Виктор. — А патент отдай на Старую площадь, тебе за это орден дадут.

— Что касается Старой площади, то ты попал пальцем в небо, — продолжал Анатолий. — Старая площадь рядом еще с одним зданием, боюсь, что после моего предложения именно там займутся мною. Так вот… Я ведь кончал академию химзащиты, — начал свой рассказ Васильев, — и помню, как объясняли устройство атомной бомбы, как там в уране лавинообразно растет количество нейтронов. Что-то подобное происходит сейчас с нашим обществом. Поменялись акценты, в почете стали нечестные люди, бездари и проходимцы, они заняли высокие посты и плодят себе подобных с невероятной скоростью. Партия перерождается на глазах, туда устремились отбросы общества. Скажу тебе по-честному, мне стало не нравиться работать в группе, задыхаюсь. Предложат в командировку, соглашусь на любую должность и в любую страну. Может быть, там, за бугром, не так смердит. Ты здесь новичок еще и не все видишь. После такого вступления о теории. Ее суть в том, как собрать всех проходимцев в кучу, где их, собственно, искать. Оказывается, есть такое множество, выражаясь математическим языком, то есть скопление, где все эти проходимцы и сосредоточены. Вопрос только, как их оттуда выделить. Я утверждаю в своей теории, что наша родная любимая партия есть то множество, где спрятались все эти проходимцы. В партии у нас сейчас пятнадцать-шестнадцать миллионов человек. Я далек от мысли утверждать, что все они проходимцы, нет. Но много проходимцев втерлись в партию, они и среди награжденных, заслуженных людей, военных и штатских, начальства, они переоделись в овечьи шкуры, будучи хищниками. Вот если бы было такое сито, в которое можно было бы поместить все эти миллионы членов партии и потрясти так, чтобы вся нечисть вылетела вон, а остались бы только честные, настоящие коммунисты, тогда бы все кардинально изменилось. А вот как это сделать и можно ли это сделать — я не знаю. Моя теория только указывает, где искать этот мусор нашего общества.

— Ничего не скажешь, здорово ты хватил, — задумчиво проговорил Виктор, — но, согласно твоей теории, и мы с тобой в этом сите, мы же тоже коммунисты и награжденные.

— Но мы не те и готовы подвергнуться испытанию на прочность, — отрезал Анатолий.

— Да, настроение у тебя, Анатоль, неважное. Хотя я во многом с тобой согласен. С уходом Астрова мне тоже стало хуже. Я еще там, за бугром, заметил эти перемены, о которых ты говорил. Мне, правда, страшно повезло с резидентом. Золкин все больше и больше меня поражает, хотя говорят, что он очень опытный разведчик. Недавно надо было выплатить одному иностранцу деньги под расписку наличными, так ты знаешь, какую ахинею он плел, стал учить, как это делается, как оформить расписку и что в ней написать. Мне показалось, что он сам никогда этого не делал.

— И правильно показалось, — перебил его Васильев. — Золкин хотя и был дважды в загранкомандировке, но своими руками ничего не делал. Всегда — советником при начальстве. С Блатовым у него только ничего не получилось, тот к себе на пушечный выстрел не подпускал. Тебе беспокоиться нечего, думаю, ты здесь не засидишься, у тебя все в порядке, нигде не засветился. Я же прописан во всех книгах и им здесь кость в горле. Поэтому они меня и хотят побыстрее куда-нибудь сплавить. Ведь Володю Астрова они отправили за бугор, долго вели эту работу, методично и терпеливо, чтобы Золкина поставить на его место. И как видишь, получилось. Вообще эта парочка те еще комбинаторы. Пожалуй, у них только одно серьезное препятствие в их комбинациях — это КГБ.

— КГБ? — удивился Дронов. — При чем здесь КГБ?

— Да, КГБ, — продолжал Васильев. — Могу тебе рассказать такую историю. Ты наверняка заметил, что в управлении «Т» много офицеров, попавших сюда по пятой графе. Они все не плохо устроились на ключевых позициях и умело подъехали к Анатолию Ивановичу. Смотри, в МВТ, в Госкино, в Интуристе, в Комитете по науке и технике, у самого Быстрова в аппарате сидят эти шустрые ребята. Ты думаешь, Золкин просто так повадился на австрийский участок со своим толстым портфелем? Он обхаживает начальство, задабривает подарками, пытаясь создать себе почву на будущее. Знает хитрец, — что в Австрии через год освобождается должность замторгпреда. Загодя готовит себе плацдарм и тянет туда с собой своего друга Вятковского. Недавно слышал разговор этих неразлучных друзей, они, не стесняясь моего присутствия, вели беседу на эту тему. «Ну что, Михаил, поедешь со мной в Австрию? — спрашивал Золкин. — Великолепная страна, должен тебе сказать, сказка, я там работал в первой командировке. Прекрасное вино, музыка, центр Европы, там даже за шпионаж только три года дают». — «Я же немецкий не знаю», — отвечал Вятковский. — «Ну, это сущие пустяки, он тебе не нужен там, в торгпредстве только русская речь, все фирмачи говорят по-русски, — убеждал друга Золкин. — Я буду заместителем резидента, ты старшим в торгпредстве. Наладим работу других и себя не забудем. Тебе же не надо будет лазить по тайникам, вербовать, там хватит народу заниматься этими штучками. Наше дело — руководить. Кстати, работать в Австрии — это не в ФРГ или в США. КРО там на шпионаж смотрит сквозь пальцы. А вообще-то ты знаешь мою позицию: чем дальше от иностранцев, тем меньше шансов загреметь под фанфары. Хотя, по большому счету, карьеру надо делать в Центре, а не за границей». Вот такие разговоры вели эти горе-разведчики, и они не шутили, — подытожил Анатолий. — Но мне кажется, что-то у них не получилось. Вижу, последнее время Золкин нервничает, ругает по чем зря КГБ, вероятно, у него были какие-то конфликты с этим ведомством…

Друзья еще долго сидели в шашлычной и только поздно вечером разъехались по домам.

Через некоторое время Васильев подал рапорт по команде с просьбой направить его в Афганистан. Начальство удовлетворило просьбу офицера, и вскоре он выехал в длительную загранкомандировку. Дронов потерял задушевного друга с кем мог поделиться сокровенным и у кого многому мог поучиться.

Состоялись еще две встречи с Адамсом — в Цюрихе и в Западном Берлине, на которые выезжал Дронов. С агентом были установлены хорошие деловые и личные отношения. Руководство высоко оценивало материалы, полученные от него, ставились новые задачи в соответствии с агентурными возможностями агента.

В июне 1967 года Дронов выехал в Финляндию на встречу с Адамсом, но встреча не состоялась. В университете Отаниеми Адамс должен был читать лекции. В расписании на факультете его фамилия была зачеркнута. Дронов осторожно через деканат выяснил, что профессор Адамс по неизвестным причинам снял курс своих лекций.

Поскольку с агентом была только односторонняя связь через конспиративный адрес, оставалось терпеливо ждать от него сообщений о причинах срыва встречи.

Прошло несколько месяцев, агент молчал, что естественно вызывало беспокойство начальства. Попытки что-нибудь выяснить через резидентуру ГРУ в Вашингтоне не увенчались успехами. На встречу по условиям бессрочной явки агент не выходил.

Дронова несколько раз вызывали в Главное управление на беседу с высоким начальством. Он догадывался, что у руководства зреет план действий, и оказался прав.