Мы возвращаемся к Тому и отчасти ко всем нашим путешественникам.

Репортер Стиб скучал. Настроение его было отвратительным. От скуки он решил изучить атлантский язык и даже увлек этим занятием остальных. Это оказалось очень даже легко: надо было повернуть рычажок и говорить в трубу по-английски, и оттуда слышалась тогда атлантская речь. Стиб запомнил столько слов, что мог складывать целые фразы.

Лорд и профессор ничем не выдавали своего настроения. Они ежедневно нажимали определенную кнопку, вызывая те блюда, в состав которых входили водоросли. Потом они тщательно промывали водоросли, сушили и раскладывали на столах в своих комнатах. В водорослях недостатка не было, и они упорно классифицировали их. Профессор даже как-то воскликнул:

— Если б в этой стене были кнопки, которые вызвали бы книги из моей библиотеки и препараты для гербария. Я был бы совершенно счастлив!

Бриггс тосковал только оттого, что у него не было привычных занятий. Он стал вести дневник происшествий наподобие полицейского, вернее, филерского, отмечая в своей записной книжке, кто и что сказал за обедом, в каком порядке следовали блюда, кто пришел к обеду первым, когда кто встал, лег спать или слушал механического переводчика. Он записывал также все посещения Антиноя.

Стиб был раздражен еще и потому, что видел, как внимательно выслушивала Сидония речи Антиноя и как нетерпеливо она его ждала. Репортер не мог помешать роману, протекавшему у него на глазах, сколько он ни изощрялся в остротах.

Том не терял времени даром. Он усовершенствовал свое изобретение и научился совершенно свободно спускаться в трубу и выходить из нее. Он долго готовил вылазку в виде длительной прогулки по городу, и, наконец, час ее пробил. В одну из ночей, убедясь, что все арестанты крепко спят, Том юркнул в трубу и добрался до подвала. Он нарядился в костюм, уже попорченный водой и разорванный, полагая, что оборванная фигура во всех странах и государствах мира не привлекает к себе особого внимания. Из всех своих богатств он взял с собой только свисток.

С ним он не мог расстаться. Если б только можно было где-нибудь свистнуть во весь дух! Он осторожно вылез из подвала, пересек бегом площадь, оглянулся, стараясь запомнить местоположение, и храбро зашагал вперед, в неизвестность.

Вдоль улиц тянулись однообразные, но довольно высокие дома, кое-где попадались небольшие скверики, за которыми, очевидно, тщательно и упорно ухаживали. Они были огорожены изгородью, утыканной колючками. Изредка Тому встречались какие-то одинокие прохожие. Они равнодушно окидывали взором потрепанную фигурку и шли дальше. Скоро он дошел до квартала, где жизнь кипела во всю. Витрины и вывески бесчисленных магазинов блистали огнями, из открытых дверей ресторанов звучала громкая музыка, пешеходы густой толпой теснились на тротуарах, мчались автомобили, гудели гудки. Очевидно, это был ночной квартал столицы, центр всех увеселений и ночной жизни. Здесь Том окончательно успокоился. Во-первых, эта обстановка была ему хорошо знакома, во-вторых, ему на каждом шагу попадались оборванные фигурки уличных бродяг, чистильщиков обуви или продавцов спичек, ничем не отличавшихся от него самого.

Одна из таких фигурок неожиданно приблизилась к Тому, осмотрела его с головы до ног внимательным взглядом и что-то пробормотала на уличном жаргоне, которого Том понять не мог. Том не растерялся и сейчас же обозвал мальчишку сквозь зубы чертовой куклой. Фигурка отступила на один шаг и, в свою очередь, выкрикнула какое-то явное оскорбление. Том крепко надвинул шапчонку на глаза и плюнул в собственную ладонь. Жест этот, очевидно, интернационален и всем понятен. Фигурка сделала то же. Через секунду они медленно двинулись друг другу навстречу и столкнулись выпяченными для храбрости животами. Один из них должен был уступить дорогу. Том не желал этого сделать. Тогда фигурка слегка поддала его коленкой. Том ответил ей немедленной смазью, то есть быстро провел ладонью по физиономии противника от лба до подбородка. Фигурка нанесла Тому хорошо рассчитанный, но несколько слабый удар в переносицу. Том покачнулся, выпрямился и ответил ей таким же ударом. Завязался форменный бой, к великой потехе прохожих и мальчишек, бой по всем правилам уличного искусства, отличающегося однообразием во всем мире. При этом борцы выкрикивали всяческие угрозы, похвальбы и оскорбления по адресу противника, не понимая друг друга. Но в пылу битвы удивлению не было места. Бой продолжался уже несколько минут, как вдруг толстый человек с палкой, явный полицейский (Том отлично узнавал это сословие по походке), медленно направился к месту свалки. Фигурка тотчас же обратилась в бегство, издали завидев блюстителя порядка, и Том, опытный в этих делах, последовал ее примеру и помчался вслед за ней. Они бежали быстро и долго, налетая на прохожих и прячась за ними, получая щелчки и выслушивая в пол-уха ругань, свернули в один переулок, потом в другой и, наконец, очутились в безопасности. Преследователь потерял их из виду, если только он гнался за ними.

В пылу бегства и в восторге от воскрешенных любимых и родных похождений, Том не замечал дороги, по которой они мчались. Они оказались теперь в совершенно иной местности. Улица была пустынна, и на нее не выходило ни одно окно. Дома были грязнее и выше. Сор и грязь, о которых тосковало сердце Тома, были здесь представлены в изобилии. Но больше всего удивило Тома, что в сравнении даже с площадью перед домом его заключения свет здесь был крайне скуден.

Том обратился за разъяснениями к своему противнику, очень дружелюбно поглядывавшему на него, но не сумевшему пока найти общий язык. После долгих трудов Том добился полного успеха. Противник закивал головой и так же красноречиво и энергично стал давать объяснения. Местность была кварталом потребителей, далеким от центра. Собственного солнца или луны здесь не было, а лучи гражданских светил сюда почти не проникали. Грязь и сор были следствием нищеты. Мальчик объяснил Тому, что его зовут Рамзесом, и выразительно указал на свою профессию, плюнув на сапог Тома и вычистив его рукавом. Том с восторгом проделал то же самое и поклялся Рамзесу в вечной дружбе. Рамзес языком и пальцами сообщил Тому свою биографию. Он был шестым сыном одного булочника, потребителем от рождения. Родители его, как и все граждане, не чувствовали особой любви к своим детям-потребителям и потому бесцеремонно выставили Рамзеса за дверь, когда ему минуло семь лет.

Биографии их были довольно схожи, и дружба росла. Бродя с Томом по пустынным улицам, Рамзес растолковал ему, что родственники не любят маленьких потребителей и не позволяют даже их братьям-гражданам играть с ними. Печаль, прозвучавшая в словах Рамзеса, была знакома его другу. Том помнил, с какой завистью он часто поглядывал в скверах на своих более счастливых сверстников, не смея приблизиться к ним. Няньки и гувернантки с негодованием отражали каждую попытку Тома приобщиться к счастью в виде игрушек всех мыслимых земных магазинов. Зато между наследниками фабрик и банков и уличными мальчиками росла глухая вражда с самой колыбели, и на земле грязные руки малыша тоже служили знаком классового разделения. Том мотнул головой и крикнул:

— Плевать! Не стоит огорчаться! Аристократишки вместе со всеми своими игрушками ничего не стоят! Они все глупы, и я справлюсь с каждым из них!

Он сопроводил свои слова такой выразительной мимикой лица и таким мощным взмахом руки, что Рамзес прекрасно понял его, испуганно оглянулся и прошептал:

— Тише! Мы не смеем их трогать! Этого нельзя показывать! За это здорово может нагореть! Но погоди, может быть, кое-что еще изменится. Ты слыхал об Антиное?

Том, из-за того, что Рамзес перешел на шепот, понял значительность его слов. При имени Антиноя Том вздрогнул и переспросил:

— Мистер Антиной?

Потом он отрицательно покачал головой, не желая выдавать тайну своего знакомства с этим человеком.

Друзья долго беседовали на эту тему и на другие темы, гуляя по какой-то пустынной и грязной набережной, напомнившей Тому доки его родины. Темы разговора быстро менялись, им было что рассказать друг другу. Наконец, желая чем-нибудь вознаградить Рамзеса за все полученные от него сведения, Том обещал научить его игре в футбол.

Уже приближалось утро, скоро должен был наступить тот час, когда над городом зажгут главное солнце, и дорога станет небезопасной для Тома. Он объяснил спутнику, что ночует в одном из подвалов на судебной площади, и Рамзес выразил желание проводить друга. Том обрадовался вдвойне, потому что один не смог бы отыскать дорогу. Они быстро зашагали в центр, избегая слишком освещенных улиц, подолгу задерживаясь у витрин больших магазинов и осторожно заглядывая в двери кабачков и ресторанов, откуда слышались пение и музыка.

Они условились о месте и сигнале. При расставании на судебной площади Том не без некоторого колебания протянул Рамзесу свой сломанный свисток и сказал:

— Возьми. Где бы я ни был, стоит тебе свистнуть, и я всегда приду к тебе на помощь.

Рамзес понял значение подарка и смысл напыщенных слов. Он горячо пожал руку Тома и поклялся, в свою очередь, что рано или поздно, но он истребит всех врагов своего друга. На этом они расстались. Рамзес скрылся за углом, Том прошелся несколько раз около отдушины и, убедясь, что за ним не следят, юркнул в нее. Через несколько минут он был уже в своей комнате и, засыпая, решил непременно изучить атлантский язык. Последней мыслью его было:

— Мистер Антиной. Он всегда казался мне симпатичным, этот мистер Антиной.

Весьма возможно, что в этот миг его мысли вполне совпали с мыслями Сидонии.