Шестнадцатая глава, перелом — и почти ничего о герое?

Что делать! К глубокому нашему сожалению (эту фразу мы вставляем уже в корректуре — что только будет, когда издатель ее прочтет!), наш роман — не чисто любовный. Антиной не любовь, Антиной — совесть нашего романа. А с совестью даже неприлично знакомить при первых встречах.

Антиной был сыном первосвященника. Юность свою он отдал науке и, еще не окончив школы, был назначен непосредственно на седьмое небо, самое ответственное место для инженеров Атлантиды. Его считали лучшим инженером в государстве голубых солнц. Другие государства приглашали его для дачи им советов и указаний. Но ум его, работавший как лучшая, им самим изобретенная машина, не находя больше пищи, стал давать странные перебои.

Когда он увидел, что учиться в своей области больше нечему, он перешел к изобретениям. Усовершенствовав некоторые известные машины, изобретя ряд новых, он снова почувствовал пустоту. Ему хотелось простора, но даже изобретения не выносили его за предел закупоренной коробочки. Он кинулся к другим наукам, изучил теологию, философию и литературу. Убаюкивая душу, они не рождали реального простора. Попутно он изучил английский язык и прочел все книги земной библиотеки, открытой только избранным. Его воображение пленила система Вселенной с вращающимися планетами и мертвыми звездами, его пленила зеленая земля, не знающая колпака и перегородок. Но атлантский ум если и верил в землю, не мог не считать ее ненужной сказкой, потому что пути к ней не было. Ум Антиноя снова заработал с пустыми перебоями.

Однажды он проходил по площади, на которой стоял склеп пророка. Он вспомнил все, что было известно об этом человеке. Допущенный к тайнам церкви в силу семейных отношений более, чем даже любой священник, Антиной не высоко расценивал религию, не интересуясь ею. Почему-то ему все-таки захотелось навестить прах пророка, он попросил ключ у отца и на другой день вошел в склеп.

При свете электрического фонаря он увидал большую пустую комнату. В углу стоял простой гроб со стеклянной крышкой, и в гробу лежал скелет пророка. Под изголовьем находился небольшой ящик. Открыв его, Антиной увидел пожелтевшие рукописи. Он вспомнил, что эти рукописи, никем не разобранные, согласно завещанию пророка, были положены вместе с его прахом в склеп. Не боясь ни мертвеца, ни нарушенных прав завещателя, ни запрещений церкви, Антиной небрежно перелистал рукописи. Многие буквы стерлись, почерк был действительно очень неразборчив, но рукописи были написаны хотя и на старом, но вполне понятном английском языке.

Для Антиноя были важны не судьба пророка и не форма его художественной правды. Антиной внезапно понял: мало того, что жизнь несовершенна и что это кем-то осознано; надо ее переделать, иначе не будет счастья на земле. И он с глубоким волнением прочел заключительные строки рукописи:

«И вот теперь я попал в худшую из всех стран, которой существование может быть терпимо. Худшую — ибо нигде я не видел столько несправедливости. Худшую — ибо нигде так не опирается жизнь на палку обмана, как здесь. Худшую — ибо нигде не отнимают детей от матери, здесь же матери, как дикие звери, сами бросают своих детей-потребителей. Я знаю, отчего это происходит. Те, кому такой порядок был выгоден, увлекли свой народ от солнца, ибо под солнцем такая жизнь была бы невозможна. Солнце разбудило бы бунт в покорной крови несчастных. Солнце оплодотворило бы эту засохшую жизнь. Солнце вызвало бы в их сердцах великую любовь и вспоило бы жгучую ненависть. Люди, уйдя от солнца, потеряли человеческий облик не в лице своем, а в сердце. Я стар, я скоро умру, я не знаю их языка, я слаб, и мне не дадут говорить.

Но я знаю: или люди спохватятся, или их зальет океан, ибо существование их нестерпимо для самой природы. Что бы ни было, я хочу, чтоб мой прах вернулся к солнцу. Не прикрепляйте меня к земле, ко дну океана! Без привязи оставьте меня! И всплывет мой гроб в великий день возвращения худшей из стран к солнцу. И согреет оно мои кости, и вернусь я к нему в тот день».

Антиной с почти суеверным страхом взглянул на стеклянный гроб. Мертвый оскал голого черепа улыбался ему. Антиной сложил рукописи и прошептал: — Солнце… настоящее солнце!.. Он выбежал из склепа и пошел по улицам. Те же грязные площади и темные переулки обступали его. Бледные, чахлые дети робко играли в скверах и боязливо застывали, когда он проходил. Мимо них в богатых колясках провозили детей-граждан, и потребители не смели даже взглянуть на них, чтобы не сглазить. Его все знали. Он раньше не прислушивался к голосам жизни. Теперь он слышал, как повторяли его имя — одни с радостью, что такой человек на их стороне, другие — со страхом, заглушённой ненавистью и, может быть, с какой-то неясной, тайной надеждой. Он шел, и его собственное имя, звучавшее, как вздох, цеплялось за его одежду, удерживало, уговаривало, умоляло.

Он поехал на небеса и пошел по фабрикам. Дрожала полупрозрачная земля, вращались ослепительные солнца гудели машины, сновали поезда. Сытые, довольные инженеры встречали его, подобострастно и завистливо кланялись, считали своим. А тысячи потребителей с бледными и синими лицами обслуживали фабрики, железные дороги и солнца в поту, похожем на предсмертный, задыхаясь, как гончие, носились среди машин, проводов, рельсов. Потребители испуганно оглядывались на Антиноя и еще больше бледнели, когда он проходил. И снова гналось за ним его собственное имя, властное имя человека, имеющего право на потомство, вождя и владыки.

Антиной, к упорному молчанию которого все давно привыкли, вдруг повернулся к инженеру и спросил:

— Какая смертность у вас?

Инженер выпучил глаза, но потом сообразил, о чем его спрашивают, и быстро ответил:

— Мы поставлены в прекрасные условия. Наша смертность вполне нормальна. Она в процентном отношении не превышает смертности в других производствах. Вы спрашиваете, конечно, об инженерах?

Антиной пристально посмотрел на него.

— Нет, я спрашиваю о потребителях. Инженер неловко улыбнулся.

— Ах, я не знаю! Кто же этим интересуется? Ведь они все равно не рождают детей, и заменить их всегда найдется кем.

— Потрудитесь дать мне точные сведения. Инженер пожал плечами.

— Вряд ли мы сможем это сделать. Уверяю вас, этим никто не интересуется, даже фабричная инспекция и страховой отдел.

— А вы сами? Инженер покраснел.

— Я исполняю свои обязанности. Я не желаю рисковать своим местом. Я священник и не сочувствую левым направлениям.

— Вы представите мне точные сведения к завтрашнему дню.

Инженер растерянно заморгал, испугавшись, не проглядел ли он нового веяния в сферах, а Антиной сел в поезд и уехал на седьмое небо. Там, в центре солнечного управления, был его кабинет. Он заперся. Он смотрел вверх и думал о солнце пророка, о настоящем солнце. Да, вывести их к солнцу! Он знал свойства тепловых и световых лучей. Вывести их на необозримую землю, на зеленую свободу, где такой простор, что любви всего человечества не населить его. Где можно любить без оглядки. Можно бороться. Можно жить. К солнцу!

О подозрительном любопытстве Антиноя на фабрике донесли его отцу. Отец спросил его:

— Ты, говорят, интересуешься потребителями? Зачем тебе это? Может быть, ты хочешь стать министром? Не стоит!

— Нет, я ничего не хочу.

— Ты ищешь популярности?

— Нет.

Отец внимательно посмотрел на Антиноя и, нахмурив брови, строго сказал:

— Берегись, Антиной! У тебя есть все мыслимое в нашем мире. Не мечтай о невозможном, или у тебя отнимут и то, что есть. И я не буду тебе защитой. Помни: рабы существуют для господ, и радуйся быть господином.

Было бы бесполезно убеждать первосвященника. Антиной промолчал. Но на следующий день, получив сведения о большой смертности на фабрике, он внес запрос в парламент. Большинство решило, что Антиною мало славы инженера и что он хочет сделать карьеру на модном либерализме. У него нашлись даже сторонники, думавшие возвыситься при помощи его таланта. Хотя Антиной никому не открыл своей мечты о солнце, но лишь только его новые сторонники ознакомились с его желаниями и требованиями, они покинули его. Они же разгласили его идеи, и Антиной сразу стал чужим для всех властей и граждан. Через неделю после первого его выступления его уже ославили сумасшедшим. Ему пришлось вынести немало тягостных бесед с отцом, кончавшихся скандалами. Влиятельные люди, узнав, что отец не собирается защищать сына, отвернулись от Антиноя. А он всего только пока хотел облегчить условия работы на фабриках и уничтожить институт беспризорных маленьких потребителей, не подозревая даже, что уже это одно взбаламутит всю Атлантиду.

Когда он узнал, как начальник всех небес, что в Атлантиду явились живые существа с неба, из океана, он сразу понял, что это — люди земли, и рассчитал все значение их прибытия. Они могли засвидетельствовать существование настоящего солнца, и если они явились в Атлантиду, то почему бы и атлантам не отправиться на землю? Он кинулся к отцу, требуя, чтобы прибывших людей пощадили. Отец согласился, но взамен взял с сына клятву держать их прибытие в полной тайне. У первосвященника, наверно, были свои причины щадить и укрывать людей. Антиной дал требуемую клятву и сдержал ее.

Он обосновался в гробнице пророка. Он завладел ключом к ней, и здесь никто не мешал ему. Никто почти не следил за ним. Ведь в склепе была только одна дверь, и одного полицейского было достаточно, чтобы наблюдать за ней. Тайный ход провести было невозможно, потому что склеп не соприкасался с землей, свободно стоя на тонких подставках. Никто не интересовался тем, что делал здесь Антиной. Он поставил в склепе свой рабочий столик, какие-то машины, баллоны с кислородом и работал по ночам. Он занимался странными опытами, и, может быть, его враги дорого дали бы, чтобы узнать его открытия. Но их никто не знал.

Войдя в склеп накануне больших событий, о которых он и не подозревал, Антиной зажег свет и осмотрел странного вида машину в углу. Отдельные ее части казались необыкновенно крупными. Маленькая электрическая лампочка была прикреплена к одному рычагу. Сердце машины, очевидно, было заключено в небольшом цилиндре, наполненном какой-то жидкостью. Антиной включил ток, и цилиндр мгновенно дрогнул и закачался. Его движения становились все быстрей, и вещество, его наполнявшее, засветилось фосфорическим блеском. Мягкий свет заструился по склепу, в воздухе раздалось тихое жужжание, и затем начались странные явления.

Небольшой граммофон на столе сам собой начал заводиться, и потом из трубы его раздалась веселая песенка, которую напевал хрипловатый голос. Зубчатое колесо, неподвижно лежавшее под столом, дрогнуло, стало на ребро и заплясало. Оно вертелось на одном месте все быстрее и быстрее, и казалось, будто оно сознательно хочет проделать какую-то работу и приходит в отчаяние от невозможности осуществить свое желание, не совпадающее с его назначением.

Антиной внимательно наблюдал. Легкая улыбка раздвинула его губы. Он повернул выключатель и с интересом смотрел, как таинственная машина прекратила свои движения, как замолчал граммофон, и, дрогнув, упало на бок колесо. Он вздохнул и громко сказал:

— Хорошо. Я достаточно силен, чтобы приказать вам, если вы не хотите слушаться голоса моей совести.