Долог путь, ведущий к совершенному единению с Богом. Молитва шаг за шагом превращается в желание и мольбу, борьбу и верность. Понемногу она очищается в терпении и бескорыстии, до тех пор, пока не превратится в чистое желание одной только славы Божией. Жажда счастья, так глубоко укорененная в человеческом сердце, есть одна из самых могучих движущих сил нашего духовного роста. Поэтому нужно, чтобы, отнюдь не угашая этой жажды, мы позволяли ей укрепляться в молитве (1. Счастье). — Тоска по абсолюту, близкая жажде счастья, сочетается с ней, чтобы повлечь нас к Богу, и уже свидетельствует о действии Святого Духа в нас (2. Жажда абсолюта). — Но на земле наша потребность в счастье и в абсолюте не может быть полностью удовлетворена. Поэтому наша молитва, по сути, есть мольба изгнанника (3. Воздыхания Духа). — Трепетная мольба надежды: ведь Бога, разумеется, нельзя видеть в настоящем, но это не препятствует тому, что Бог нас приглашает безотлагательно вступить в тесную, все более усиливающуюся связь с Собою (4. «Надежда не постыжает»). — Необходимо, чтобы наше желание Бога очищалось в терпении, т. к. в нем

еще много «вожделения» (5. Пусть молитва будет постом прежде, чем станет пиршеством). — Побережемся, чтобы нам не привязаться более к дарам Господним, нежели к Господу (6. Дары или Дарующий?). — «Духовная сухость», «духовная ночь» допускаются Богом именно для того, чтобы надежда наша освободилась от всяких примесей (7. Даром ли?). — Это очищение желания Бога ни в малой мере не есть его подавление. Чем чище это желание, тем более оно становится неутолимой жаждой живого Бога, пылкое выражение которой мы находим в псалмах и в писаниях великих мистиков (8. «Как жаждущая земля…»). — Единение с Богом в свое время будет нам даровано, ибо мы искали его. Оно будет делом любви. Но нам следует смиренно испрашивать дара любви, ведь она имеет свой источник не в сердце человека, но в сердце Бога (9. Попрошайка Божий). — Если желание славы Господней станет единственной движущей силой всей нашей духовной жизни, то по этому знаку мы узнаем о присутствии и возрастании любви в нас (10. Слава Божия прежде всего).

 

71. Счастье

Ваше отношение к счастью напомнило мне настроение одной студенческой аудитории, перед которой мне пришлось однажды затронуть такую тему: великое благодеяние молитвы состоит в том, что она пробуждает нашу жажду счастья, если та уснула, и усиливает ее, если она в нас жива. Их реакция во время последовавшего за тем обмена мнениями меня удивила. Не следует ли прежде всего, — спрашивал один из них, — ожидать от молитвы, чтобы она гасила в нас эту потребность? Не в том ли состояла цель всех духовных учителей, — замечал другой, — чтобы достичь святого безразличия? Не к нему ли стремятся и буддисты, и христиане, как к высочайшей мудрости? И не тогда ли, когда жажда счастья, наконец, укрощена, достигают того внутреннего покоя, который необходим для духовного прогресса?

Диспут был оживленным и продолжительным. Они защищались так, словно бы я угрожал какому-то покою, которого они достигли не без труда, и причем именно путем подавления этого желания счастья. Тем не менее, надеюсь, мне удалось их убедить, что это самое желание способно быть лучшим побудителем их духовного развития. Сумею ли я достичь того же с вами? Существа, в которых угасло желание счастья, очень скоро умирают от истощения. Те же, кто не боятся его, которые его поддерживают, бывают ему обязаны самыми возвышенными своими радостями, но также, правда, и самыми горькими разочарованиями. Однако, по меньшей мере, они живут, и живут насыщенно. Опасность заключается в том, чтобы в один прекрасный день они не разочаровались в творении. Но эта опасность есть на самом деле величайший шанс, еще точнее, величайшая благодать, если она все-таки приведет их к пониманию того, что их жажда счастья не может быть удовлетворена ничем иным, как только Богом! Им остается только, чтобы молитва, фильтруя, если можно так выразиться, эту жажду, смогла уберечь ее от заблуждений и ошибок. Великие молитвенники скоро становятся великими искателями счастья, и теперь им нужно счастье абсолютное. Таким образом, Бог отрешает их от всего. Но это отрешение не есть, вместе с тем, безразличие, напротив, скорее, — участие; оно заставляет их соединиться со всею тварью в ее тайном желании счастья и постараться увлечь ее к Богу, к Которому она стремится всем своим существом, жадно и с упованием. Бог не только предстает пред ними способным удовлетворить всецело их человеческую потребность в счастье, но Он производит в них также и совершенно новые способности. Эта работа по обогащению их существа одновременно причиняет им скорбь и увеличивает их надежду, ибо, как им хорошо известно, Бог опустошает лишь для того, чтобы тем полнее наполнить. Итак, я настоятельно рекомендую вам, когда вы приступаете к молитве, искать помимо изменчивых пожеланий, возникающих на периферии вашего существа, ваше самое глубокое желание, корень всех остальных — желание счастья. Освободите его от всего, что его сковывает и опутывает, обратите его к Тому, к Кому оно, возможно, устремляется в самом своем зародыше, и оно не замедлит пробудиться, начать жить, сделаться в вас обитателем, весьма беспокойным, несомненно, но благодаря которому отныне вы будете неспособны более удовлетвориться простыми отблесками счастья, и который непрестанно будет побуждать вас к познанию и обладанию дарующим блаженство Богом.

 

72. Жажда абсолюта

Вчера, когда я слушал вас, мне показалось, что мне уже приходилось слышать нечто подобное. Сначала я никак не мог припомнить, что же именно, но вот сегодня воспоминание, пробужденное вами, всплыло из темноты с неожиданными подробностями. Возможно, оно поможет вам кое в чем разобраться. Один молодой священник из числа моих друзей чувствовал, что ему становится все труднее сосредоточиться, и это создавало весьма серьезную помеху для его занятий. Он проконсультировался у психиатра и затем поделился со мной полученными советами. По правде говоря, все советы сводились к одному-единственному: Age quod agis — «Делай то, что делаешь»: «Присутствуйте в том, что вы делаете, совершайте ваши действия сознательно, и начните с того, чтобы попросту отмечать ваши самые обычные ощущения; вы моете руки: ощутите прохладу воды; вы едите персик: вникните в его вкус… Ваша беда в том, что вы раздвоены: ваше сознание, привлеченное чемто посторонним, только наполовину занято тем, что вы делаете в данный момент». Помню, я отреагировал очень живо, потому что ощутил опасение, как бы эти советы не сбили моего друга с толку. «Я очень сомневаюсь, — сказал я, — чтобы тебе удалось всецело погрузиться в свои ощущения». И, в свою очередь, я стал его расспрашивать, чтобы убедиться, обоснованна ли моя реакция. «Ты говоришь, что неспособен сосредоточиться, но это, несомненно, не единственный симптом того, что с тобою происходит. Когда ты ведешь автомобиль, то разве ты не ведешь его всегда чуть быстрее, чем полагалось бы, так, как если бы ты спешил поскорее прибыть на место, как если бы тебе предстояло, наконец, в конце поездки, обрести благо, за которым ты уже долго гоняешься? И разве не верно, что ты совершенно не способен слоняться без дела? И что ты всегда бываешь разочарован людьми и предметами, и прежде всего, самим собой?» Он согласился. «Что ж, — добавил я тогда, — вот мой диагноз: в тебе обитает потребность в абсолюте, которая, не будучи никогда насыщенна, причиняет тебе постоянное беспокойство. Она есть не что иное, как потребность в Боге, которая возрастала в тебе во все годы учения в семинарии, заполненные трудом и рвением. И сегодня ты, по словам псалмопевца, “как лань, желающая к потокам воды”, как “земля сухая и безводная” (Пс 41,1; 62,2). Трудность сосредоточиться, а также те симптомы, которые я указал и которые ты признал точными, суть только проявления глубокой потребности, о которой вплоть до настоящего момента ты не отдавал себе отчета. Ты найдешь исцеление не в погоне за убогими удовольствиями, какие могут нам доставить творения, но только осознав, что твоя жажда может быть утолена одним лишь Богом». Наутро я, как обычно, ожидал моего друга к завтраку. Но поскольку он не приходил, я решил позавтракать один. Часа через полтора он вошел в мой кабинет и объяснил свое опоздание: «Отслужив утром Мессу, в начале акта благодарения я вдруг осознал в себе жажду абсолюта, которой я прежде никогда не мог распознать. Тогда я направил ее к Богу. Это было, как если бы я освободил молитву, долгое время связанную. Время протекало незаметно: вопреки тому, что обычно мне досаждает рассеянность и, должен признаться, нетерпение закончить все поскорее, на этот раз я два часа пребывал в молитве». Чтобы дать мне лучше понять, что произошло, мой друг прибегнул к забавной иллюстрации: «В течение этих двух часов, когда великий мир воцарился в моей душе, мне достаточно было словно бы возложить мое поклонение, мои прошения, мою хвалу, мои намерения на ковер-самолет, и он возносил их к Богу». Позвольте мне высказать предположение, что в вас, как и в моем друге, обитает неопознанная потребность в абсолюте, которая вносит нетерпение и беспокойство во всю вашу жизнь. Научитесь же осознавать ее, не позволяйте ей блуждать среди творений, которые способны только разочаровать и раздразнить ее, и обратите ее решительно к Богу, к единственной ее подлинной цели. Не знаю, придется ли и вам пережить опыт, подобный опыту моего друга, результатом которого была замечательно прожитая жизнь, но, по меньшей мере, я убежден, что вы избавитесь от смутной изводящей вас тоски, от постоянного разочарования. Эта тоска по абсолюту не одно из многих желаний, но — основная потребность человека. Ее можно отрицать, сбивать с толку, отвергать, но невозможно погасить; она сращена с нашим духовным существом, она — его суть. На земле, на небе, в аду, никто не сможет избавиться от нее, как снимают с себя плащ. В аду она присутствует как бы в чистом виде — осужденный осужден на свою потребность абсолюта, но потребность, окончательно лишенную своего объекта — глад пожирающий, которому нечего поглощать, огонь неугасающий, которому некого испепелять, кроме того, в ком он пылает. На небе же эта потребность достигает своего разрешения в то самое мгновение, когда она удовлетворяется и насыщается благодаря блаженному созерцанию и обладанию Богом живым: «Буду насыщаться образом Твоим» (Пс 16,15). Пока мы пребываем на земле, молитва это время, особенно благоприятное для того, чтобы очистить эту жажду от всех пожеланий, которые на ней паразитируют, от всех развлечений, которые ее рассеивают, и дать ей возможность достичь своей цели — Бога. И действительно, здесь, на земле, наша жажда не может быть полностью утолена; более того, в определенном смысле, молитва еще более оживляет и укрепляет ее; но, опознанная, она больше не причиняет скорби. И тот, в ком она пребывает и возрастает, с радостью вспоминает слова, которые Паскаль услышал от Христа: «Утешься! Ты не искал бы Меня, если бы уже не нашел».

 

73. Воздыхания Духа

Мой дорогой Этьен, хочу отметить одну фразу из твоего письма: «Мне тяжело слышать, как постоянно повторяют, что Дух Святой молится в нас воздыханиями неизреченными. Это выражение кажется мне ужасно мелодраматичным». Думаю, ты едва не добавил, что испытываешь страх перед всяческими «воздыханиями»! По твоему мнению, Духу Святому следовало бы скорее внушать нам триумфальные осанны, не так ли? Но знаешь ли ты, кому принадлежит это выражение, против которого ты восстаешь? — Апостолу Павлу! Ты согласишься, что это не какая-нибудь хлипкая душонка, но душа мужественная, боевая, вся устремленная к победе. Если он употребил слова, которые вызывают твое неудовольствие, то это потому, несомненно, что не нашел других, которые бы лучше передавали ту молитву Духа Святого, которую он находил в самом себе, как только сосредоточивался. Да, из его пламенной и мужественной души поднималось непрестанное воздыхание — основной тон его молитвы. Обратись к контексту, т. е. к 8-й главе послания к Римлянам: ты тотчас же убедишься, что слово «воздыхание» было выбрано неслучайно. Оно трижды повторяется в трех следующих один за другим абзацах, оно находится там в тесной связи со словом «ожидание», также употребленном трижды, и со словом «надежда» (употребленном пять раз1. Чего же, стало быть, ожидают, на что надеются с воздыханиями? Нашего освобождения, нашего избавления. Действительно, в то время, как мы изо всей силы стремимся воссоединиться с Богом, Который нас зовет и дарует нам вечную жизнь в Своей любви и в Своем счастье, нас продолжают удерживать в плену земля, век, тело. И чем более живой становится наша любовь к Отцу, тем более пламенной делается наша надежда, тем более трогательны наши воздыхания. 1В русском синодальном переводе дважды вместо «воздыхания» употребляются слова «стенает», «стенаем» (ср. Рим 8,22.23). — А. М.

Как ты увидишь, согласно св. ап. Павлу, не только христианская душа, но вся природа, вся вселенная охвачена этими воздыханиями: звезды и земля, леса и пустыни, поля и животные. Глухое, неустранимое, непрестанное воздыхание, как бесконечная огромная волна, вздымается к Богу от этого мира, который томится, сам того не зная, по «свободе славы сынов Божиих». То, чего не знает вся тварь, знает христианин. И воздыхания вещей, и воздыхания всех людей, — которые зачастую знают не больше, чем вещи, то, о чем они томятся, — соединяется в нем с воздыханиями его собственного сердца, сердца чада Божия, нетерпеливо ожидающего столь желанной встречи со своим Отцом. Как видишь, мы далеки от слезливых воздыханий и причитаний слабой души. На самом деле, воздыхания эти суть рвущийся из глубины души метафизический порыв, космическое томление. Но этот порыв оставался бы тщетным, если бы Дух не присоединял Свои «воздыхания неизреченные» (неизреченные, значит, непередаваемые человеческими словами) к воздыханиям всей твари, чтобы преобразить их в неодолимую молитву, к которой Бог не может оставаться безучастным.

Одним словом, это всеобщее воздыхание, согласно впечатляющему образу, данному св. Павлом, есть стон всего творения, охваченного муками мистического и грандиозного рождения — рождения Царствия Божия.

 

74. «Надежда не постыжает»

Минуты отчаяния? — Но ведь это минуты надежды! Вам пришлось пережить жестокий опыт духовной слабости, неспособности служить Богу; ваши неудачи вас гнетут, ваша косность вас обескураживает: но все это вместо того, чтобы тревожить меня, говорит мне о Боге, трудящемся над вашей жизнью. Христос сперва очаровал, покорил вас, и вы ответили Ему с энтузиазмом. Теперь же Он взялся вас формировать. Он начал с того, что открыл вам вашу изначальную нищету. Понадобится, безусловно, чтобы вы продвинулись еще дальше в этом открытии, чтобы вы прониклись сознанием своего убожества, чтобы вы поистине его приняли. Когда вы уже не будете восставать против этого убожества, но, подобно св. ап. Павлу, не

постыдитесь им хвалиться (ср. 2 Кор 12,5), тогда действие благодати ускорится в вас. Какое значение имеет человеческая немощь, если достаточно благодати Божией! (ср. 2 Кор 12,9). Как видите, это предполагает перемену точки зрения, перемену нашего внутреннего настроения. Вы отправились на завоевание собственного спасения, а вам нужно на него уповать. Вспомните иной ваш, теперь уже далекий, опыт. Когда вы познакомились с Надин, у вас не было сомнений, что ей следует быть вашей женой, но она не разделяла ваших убеждений. Я помню ваше нетерпение, вашу напористость. Молодой человек, привыкший к успеху, каким вы были, приплясывал от нетерпения, рыл, так сказать, землю копытом. Но существуют победы, которых не стяжаешь в жаркой схватке, а вы тогда этого не знали. Как много молодых людей воображают, что с помощью силы, интеллекта и денег можно достичь всего! Но вам пришлось открыть мир бескорыстных даров, ибо таков мир любви. К этой девушке нужно было приступать не как завоеватель, но как «воздыхатель» — слово это кажется смешным, но, тем не менее, оно точно выражает суть дела. Точно так же и с дарами Божиими: кто на них претендует, тому Он в них отказывает; зато Он дарует их тем, кто о них воздыхает; я хочу сказать: кто уповает на них, кто ожидает их от одной только щедрости Божией. Так и ваша нищета, вопреки тому, что вы о ней думаете, есть ваше величайшее право на благодеяния Божии: нищета порождает надежду, а «надежда не постыжает» (Рим 5,5), т. е. не может быть обманута. Это богатых Бог отпускает ни с чем, и как раз потому, что, владея многим, они уже ни на что не надеются. А вот алчущий исполняется благ. Перечитайте Блаженства. Кто назван блаженным? — Нищий! А почему? Потому что, лишенный благ земных, он готов к принятию благодеяний Божиих. Верно, что одной только нищеты не достаточно, чтобы породить надежду, если она не опирается на обетования Господни, но в таких обетованиях у человечества не было недостатка с самого дня грехопадения! (Быт 3,15). И потому человечество никогда не погружалось целиком в отчаяние. Раскройте вашу Библию и проследите тему надежды. Посмотрите на Авраама, нищего самой жестокой нищетой, состоящей в отсутствии детей: Бог обещает ему потомство неисчислимое, как звезды, которые на Востоке так густо усеивают небо летними ночами. Но необходимо, чтобы он надеялся надеждой чистой, основанной только на всемогуществе Божием. Отсюда нескончаемые отсрочки. Авраама называют отцом верующих, но не меньше он заслуживает именоваться отцом надеющихся. Идет ли речь о евреях в Египте или о иудеях, переселенных в Вавилон, Бог вступается за них тогда, когда, исчерпав все человеческие основания для надежды, они, наконец, обращаются к Нему. Все время один и тот же способ воспитания: Бог может дать Свои дары только тому, кто надеется, и, чтобы пробудить в человеке эту надежду, у Него часто нет лучшего средства, чем погрузить человека в нищету; тогда между отчаянием и надеждой на Бога человек скорее всего изберет надежду. И вот еще, что следует отметить. Авраам надеялся попросту на человеческое потомство; иудеи — на национального освободителя. Но Бог желал им дать гораздо больше: Аврааму — духовное потомство, иудеям — освобождение от рабства греха. Так же Он поступает и с вами. Он ведет вас к надежде на Его силу, которая позволит вам следовать добродетели; но даст Он вам неизмеримо больше: Свою любовь, Свою близость. Он даст вам Самого Себя. Богу важно, чтобы человек, обнаружив собственную нищету, открылся для надежды. Тогда Он исполняет эту надежду, и даже неизмеримо превышает ее. Откройтесь же надежде!

Но знайте, что надежда не есть пассивность. Она выражается в усилии. Она заставила Авраама порвать со своей страной, со своим домом, с удобствами; она заставила его пуститься в путь; она поддерживала евреев в их долгой сорокалетней одиссее в песках пустыни; и опять-таки она воодушевляла толпы бедных иудеев, поющих и веселящихся, когда они пустынными тропами возвращались в разрушенный Иерусалим. Тот, кто надеется, освобождается, отрешается от всего, и поскольку он надеется, постольку отказывается останавливаться. Тот, кто надеется, идет вперед, и пока он надеется, продолжает идти смело, не оборачиваясь, поскольку его благо находится впереди. Вступите же на путь надежды. С течением времени ваша надежда изменит свой облик. Вначале она, несомненно, будет делом вашей воли — воли, опирающейся на веру в обетования Господни. Но, будучи живой, она разовьется, возрастет вместе с сознанием вашей нищеты и особенно вместе с вашей любовью к Богу. Любовь и надежда, действительно, очень связаны. Может ли любовь, обнаружив некое благо, не стремиться к полному им обладанию? Так бывает с тем, кто встретил Господа. Понемногу надежда овладевает всем его существом: разум стремится ко все более совершенному познанию Бога; сердцу не терпится достичь тесной близости с Ним; вся глубина существа кричит о своей потребности обладать Им и принадлежать Ему. Я ничего не выдумываю: стоит только прочесть писания великих духовных писателей. На определенной стадии своей эволюции их надежда непременно становится неутолимой жаждой, жаждой Бога живого. И надежда их не бывает напрасна. Иисус Христос дает им ту воду живую, о которой Он говорит: «Кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек» (Ин 4,14). И, делаясь все крепче, ваша надежда будет очищаться точно так же, как и любовь, из которой она проистекает. В начале духовной жизни мы надеемся для себя (ибо нуждаемся в поддержке и стремимся ощутить присутствие Божие), но постепенно мы начинаем надеяться для Бога: уже не для себя мы надеемся, но для Бога. Мы хотим быть в единении с Ним для Него, для Его славы, а не для нашей радости прежде всего. На пути этого очищения находится опыт некоторых мистиков, у которых надежда утрачивает свойство жгучего голода, жажды, тревоги, и становится спокойным преданием себя в руки Божии. Им открывается, что Он их ищет куда больше, чем они Его. Вот послушайте, как говорит один мусульманин: «Некий голос закричал мне: “О Абу-Язид, чего ты желаешь?” —

Я отвечал: “Я желаю ничего не желать, ибо я желанный, а Ты Тот, Кто желает”». Итак, я говорил вам о христианине, живущем надеждой так, как если бы он был совершенно одинок; но он погружен в безмерное творение, и он это сознает, и он желает быть единым со всею тварью. Он ощущает глухое воздыхание всей твари, о которой ап. Павел говорит нам, что она стенает совокупно о свободе славы сынов Божиих; и он предоставляет ей свое сердце и свой голос, чтобы в нем воздыхание ее превратилось в надежду. Более всего он чувствует себя соединенным с людьми, своими братьями — со всеми бедняками на земле, ищущими хлеба, крова, Родины, сколько-нибудь любви и уважения, и часто, не отдавая себе в том отчета, — Бога. Но также един он и со всеми богатыми, для которых их могущество, богатство, удовольствия не имели бы такого привкуса разочарования, если бы они не стремились к некоему абсолютному счастью. И среди всех тех, кому не хватает истинной надежды, находится их брат, в котором их желания, их отчаяние, их разочарование претворяются в молитву надежды. Его мужество, его постоянство в надежде даны ему в силу его принадлежности к народу надежды, к Церкви. Он сознает это и желает быть причастником надежды всех детей Божиих. Надежды, которая, несомненно, есть ожидание помощи Божией, но прежде всего, — желание Дня Господня, того дня, когда Христос вернется во славе, чтобы воскресить мертвых, сотворить новое небо и новую землю и принять поцелуй Отца вместе с неисчислимым народом спасенных. Тогда «Бог будет все во всех», и безнадежности уже не будет: все творение станет причастным бесконечному счастью Бога. Может показаться, что я мало говорил с вами о молитве. Но на самом деле она постоянно присутствовала в моих мыслях в то время, как я писал вам. Ибо время молитвы наиболее благоприятно для обновления и выражения надежды. В молитве она обретает новую силу в воспоминании об обетованиях Господних; в сухости молитвы надежда делается более жаждущей, и когда Господь в какой-то мере открывает наконец Себя, она с великим рвением устремляется к Нему. «Надежда не постыжает» (Рим 5,5).

 

75. Пусть молитва будет постом прежде, чем станет пиршеством

Терпение и нетерпение — две из многих добродетелей, которые требуются для молитвы. Я правильно выразился: нетерпение, хотя его и невозможно отыскать в официальном каталоге добродетелей. А между тем, разве оно не дитя, порожденное любовью? Как, любя, переносить разлуку с тем, кого любишь? Как не гореть нетерпеливым и властным желанием встретиться, обладать тем, кого любишь, соединиться с ним? Но ты, безусловно, не нуждаешься в том, чтобы тебя призывали к этому нетерпению, оно и так тебе свойственно. Зато, как мне кажется, терпение куда меньше для тебя привычно. Поэтому именно о нем я хочу с тобой побеседовать, ибо оно относится к тем свойствам, которые наиболее необходимы для желающих идти все дальше и выше по пути молитвенной жизни.

Ты едва полгода в семинарии, и вот уже грустишь, что тебе пока не удалось достичь вершин молитвенного делания! Прошу тебя, будь терпеливым или, если предпочитаешь, нетерпеливо терпеливым. Это значит горячо желать единения с Богом, но дорога длинна, или, скорее, тропинка крута: нужно идти по ней спокойным шагом, с размеренным дыханием, как надлежит тому, кто хочет подняться высоТерпение, терпение, мой дорогой Франсис, и не забывай, чему нас учит сама этимология этого слова: «терпеть» значит «страдать», «переносить». Если ты решился снести и стерпеть, пересечь пустыню и ночь, тогда рассчитывай на успех. Но укрепляйся почаще в своей решимости: она часто будет подвергаться угрозе, особенно в час молитвы. Старые духовные писатели, говоря об испытаниях молитвы, употребляют весьма сильное выражение: нужно, говорят они, выстрадать Бога, согласиться на долгую, безжалостную, искусную работу в нас Духа Святого, Который понемногу убивает в нас цепляющегося за жизнь «ветхого человека», чтобы возник «новый человек», освобожденный от шлака и окалины, как сверкающий металл при выходе из горна.

Терпение, отважное терпение, такое, как у Иакова, когда он боролся с ангелом всю ночь напролет, и даже раненный не отпускал его, пока не получил благословения от своего грозного противника (Быт 32,25–30). Давнее воспоминание пробуждается во мне, пока я тебе пишу, — призыв к терпению одного старого монаха к послушнику, из «Мигеля Маньяры», «мистерии» великого польского поэта Чеслава Милоша. Прежде, чем с тобой расстаться, я приведу тебе оттуда несколько строк для размышления: «Любовь и поспешность — плохая пара, Маньяра. Любовь измеряется терпением. Размеренный и твердый шаг — такова походка любви, шествует ли она среди цветущих изгородей под руку с девушкой или в одиночестве среди могил. Терпение… Слишком поспешно утолять голод — тоже искушение. Нужно пережевывать жесткую траву и вялый корень с безразличием животного, перед которым — прекрасные долины и долгие, долгие летние часы… Ибо нужно, чтобы молитва была постом прежде, чем станет пиршеством, и обнаженностью сердца прежде, чем станет мантией небес, шелестящей мирами. Быть может, настанет день, когда Господь тебе позволит грубо вонзиться, как топор в плоть дерева, стремительно, как камень, пасть во тьму вод, и проникнуть, распевая, как огонь, в сердце металла».

 

76. Дары или Дарующий?

Франсуаза, благодарите Господа, Который помогает вам молиться. Это желание и вкус к молитве, это внимание к Богу, легко дающееся в течение всей молитвы, это радостное рвение, которое часто возникает у вас, подобно живому источнику, — это тоже драгоценные дары. Так, Бог часто становится учителем молитвы для Своих детей; чтобы побудить их вступить на путь молитвы, Он ощутимо приходит к ним на помощь. Но нужно хорошо знать, что через некоторое время Он заберет обратно эти начальные дары, чтобы душа, отнятая от груди, возрастала в чистой вере: сейчас вы это переживаете светло и радостно, но наступит час, и, быть может, очень скоро, когда вам придется в это только верить в душевной ночи и сухости. Приготовьтесь к этой новой фазе. Порой я начинаю опасаться, как бы вы не привязались больше к дарам, чем к Дарующему. Важно угодить Богу, а не вкушать дары Его благодати. С ощутимыми благодатями в молитве дело обстоит так же, как и со всякими дарами Божиими: или человек находит в них путь к близости со своим Господом, или же он делает из них себе идолов. Но, вижу, что я говорю с вами на языке слишком абстрактном для юной лицеистки: картинка, заимствованная из одного фильма, наверное, позволит вам лучше уловить мою мысль. В убогой хижине живет очень бедная молодая крестьянская семья. В день рождения жены муж отправляется в город со своими скудными сбережениями в кармане… Тратить их — безумие, но если любишь… Он приносит драгоценный пакет, который сразу же протягивает жене. Та, восхищенная, обнаруживает пару прекрасных чулок, каких она, бедная крестьянка, никогда еще в жизни не носила. Она любуется ими, не переставая вертит их в руках, ласково их поглаживает, не замечая, что муж ее, погрустнев, отходит в сторону, как будто он здесь лишний. Потом он снова приближается к ней, но она по-прежнему видит только свои чулки, и, наконец, не выдержав, он проявляет свою досаду… В одно мгновение молодая женщина все понимает. Она хватает ножницы и режет, терзает на кусочки свои чулки: она не может им простить, что, пусть только на одно мгновение, они отвратили ее глаза от возлюбленного. И бросается в объятия своего мужа. Франсуаза, пусть дары Божии будут для вас приглашением броситься в Его объятия, а не искушением удовольствоваться ими.

 

77. Даром ли?

Помните весьма любопытный рассказ в начале книги Иова? «Был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа; между ними пришел и сатана. И сказал Господь сатане: откуда ты пришел? И отвечал сатана Господу, и сказал: я ходил по земле, и обошел ее. И сказал Господь сатане: обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла. И отвечал сатана Господу, и сказал: разве даром богобоязнен Иов? Не ты ли кругом оградил его, и дом его, и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле. Но простри руку Твою, и коснись всего, что у него, — благословит ли он Тебя?» (Иов 1,6-11). «Разве даром любит Тебя Иов?» — ухмыляется сатана. К Тебе ли Самому он привязан, или же к дарам, столь изобильно им полученным из рук Твоих? Обвинение коварно и серьезно. Любовь Иова к Богу не есть ли просто ловко замаскированная низкая любовь к самому себе? И Иов подвергается испытанию, и дает свидетельство того, что любовь Его к Богу подлинная. В вашем последнем письме меня встревожила одна фраза: «Я не могу избавиться, — пишете вы мне, — от некоторой грусти из-за того, что я больше не испытываю во время молитвы того чувства близости ко Христу, которое все эти годы так помогало мне в моих известных вам семейных испытаниях». Я задаюсь вопросом, достаточно ли вы бдительны, чтобы различить в своей молитве элемент самоудовлетворения? Да хранит меня Бог отвращать вас от вашего желания близости ко Христу: я совершенно убежден, что оно есть дар благодати. Но достаточно ли оно очищено? Бескорыстно ли вы любите Христа? Со времени знаменательных реколлекций 1949 г., Бог, чтобы ободрить вас в молитвенной жизни, часто дарил вам живое ощущение Своего присутствия и Своей любви; ваша молитва часто бывала радостной и горячей; так не слишком ли вы привыкли к этому? Не оказалось ли так, что вы бессознательно позволили себе упражняться в молитве более ради отрады присутствия Божия, чем ради одной только славы Его? Вам стóит, на мой взгляд, по меньшей мере, задать себе такой вопрос. Когда Господь дает нам ощутимую благодать, то, действительно, бывает очень трудно не позволить примешаться к нашей любви к Нему незаметной любви к самим себе, чтобы не вкралось в нашу волю прославлять Его некое эгоистическое желание наслаждаться Им. Поэтому возникает необходимость в очищении. И, несомненно, та «духовная сухость», которую вы теперь переживаете, не имеет иного объяснения. Имейте доверие к благодати, действующей в вас, но не забывайте оказывать ей свое содействие. Вот, что я вам посоветую. Как только вы приступите к молитве, заверьте Бога, что вы это делаете только потому, что такова Его воля, и чтобы угодить Ему; что вы предоставляете себя в полное Его распоряжение, безо всяких условий; что вы заранее согласны не обрести никакой ощутимой благодати, вы даже просите Его не давать ее вам, если это может послужить пришествию Царствия Его, доставить Ему вящую славу. О, мне хорошо известно, что, говоря с Богом подобным образом, невозможно удержаться от инстинктивного попятного движения. Но такая молитва чудесным образом очищает сердце. Очищение молитвенных душ происходило бы куда быстрее, если бы они предоставляли себя таким образом в руки Бога, Который стремится очистить Свою лозу, чтобы она принесла более обильный и сладкий плод. Но если они робеют или, как избалованные дети, требуют все новых благодатных даров, как они смогут преуспевать в духовной жизни? Вступите же отважно на этот путь. Я говорю «отважно» не для красного словца, но потому, что вам потребуется именно отвага. Эта стадия очищения тяжела. Потребуется много мужества, чтобы устоять в ней, чтобы принять кажущуюся смерть чувств, разума и сердца. Ибо это поистине так: чувства наши, лишенные отрады, кажутся умершими; наш разум, лишенный света, утративший способность к духовным размышлениям, также кажется умершим, и сердце наше становится бесчувственным и как бы неспособным любить. Делаются понятными слова древнего автора о «жертвоприношении молитвы». Необходима большая вера, чтобы не позволять себе думать, будто время, отданное молитве — потерянное время, чтобы убедить себя, что эта смерть подготовляет воскресение, что «если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин 12,24). Молитва, вместе с испытаниями, которые она нам готовит, есть поистине горнило, где наша любовь к Богу очищается и делается сияющей.

 

78. «Как жаждущая земля…»

Дорогой отче, почему вы спрашиваете, возможно ли во время молитвы предаваться без укоров совести желанию единения с Богом? — ведь ответ содержится в вашем бревиарии ! Нам нужно только отнести и к себе то желание Бога, которое жгло сердце псалмопевца и находило для своего выражения потрясающие сло «Душа моя — к Тебе, как жаждущая земля» (Пс 142,6) «Боже! Ты Бог мой, Тебя от ранней зари ищу Тебя жаждет душа моя, по Тебе томится плоть моя в земле пустой, иссохшей и безводной, чтобы видеть силу Твою и славу Твою, как я видел Тебя во святилище» (Пс 62,2–3) «Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже! Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому: когда приду и явлюсь пред лице Божие!» (Пс 41, 2ф3) Теология так же отвечает на ваш вопрос, указывая, что таков, можно сказать, биологический закон богословских добродетелей, вкорененных посредством крещения в сердце человека, — устремляться всем своим существом к своей цели, которая есть Бог. Вера стремится ко все более совершенному познанию Господа, а любовь — ко все более тесному единению с Ним. Также и благодать, коснувшись человека, делает из него существо жаждущее, стремящееся, алчущее; и чем более она возрастает, тем настоятельнее делаются в нем голод и жажда. Но я напоминаю себе, что эти свидетельства Писания и теологии известны вам не хуже, чем мне. Стало быть, от меня вы ждете чего-то другого. Позволю себе предположить, что вас мучит сомнение: следует ли уступить желанию Бога, обитающему в вас, или же было бы более совершенным желать только чистой славы Божи

С этой альтернативой сталкивается рано или поздно всякий человек, продвигающийся по пути молитвы, и то, что он не решается попросту последовать желанию единения с Богом, объясняется опасением, что желание это не является всецело чистым. Он желает всем своим существом, чтобы Бог, Который в минуты благодати позволяет ему смутно разглядеть Себя, являлся ему снова и снова; но не есть ли это желание скорее жадность, чем щедрость, скорее любовь к себе, чем отдача себя?.. Он спрашивает себя, не следовало ли ему отвергнуть это желание, чтобы служить Богу с любовью бескорыстной, свободной ото всяких поисков самоудовлетворения? — Но тем временем это желание, напряженное и живое, возрождается снова и снова. Не следует его бояться. Скорее — радоваться ему, как достоверному признаку присутствия в душе Бога живого. Дело не в том, чтобы погасить его, но чтобы его очистить. Впрочем, этим займется Сам Бог. Переход через пустыню и духовную ночь будет столь долгим, что никакое себялюбие не устоит, и в душе, совершенно опустевшей, станет возрастать желание, на сей раз полностью духовное и очищенное, желание Бога, порожденное Богом и устремленное к Богу, единственно ради славы Божией.

Значит ли это, что надо дожидаться того времени, когда мы достигнем такого уровня очищения, что осмелимся поверить Богу наше непреодолимое желание знать Его, любить Его, быть с Ним едино? Нет, безусловно, нет! Путь ребенок будет простым и искренним со своим Отцом. Надо только освобождаться от двусмысленности в наших устремлениях. Тем свободнее мы сможем выражать Богу в молитве наше желание быть с Ним едино, что в остальной нашей жизни мы будем по отношению к Нему не сентиментальными воздыхателями, пренебрегающими действием, но — ревностными служителями Царствия Небесного. Позвольте мне в заключение привести вам фрагмент из св. Анджелы де Фолиньо. Имея в виду уточнения, о которых говорилось выше, уже нельзя будет ошибиться в истинном значении ее слов: «Мудрая душа не удовлетворяется познанием Бога извне, посредством поверхностных размышлений: она желает знать Его поистине, вкусить Его вышнего блага, познать Его ценность. Он для нее не просто благо, но Благо по преимуществу. Она любит Его именно по причине этой благости, а любя, она желает обладать Им. И Он, всеблагой, дает ей Себя; она ощущает это, вкушая Его отраду с безмерным наслаждением. Так, делаясь причастной Тому, Кто есть высшая любовь, она преисполняется любовью, она становится с Ним одно… Но душа не может достичь столь высокого познания ни сама по себе, ни посредством Писания, ни через знание, и ни при помощи никаких тварных средств, хотя все эти вещи и способны оказать ей помощь и расположить ее к этому; но сверх всего необходим свет Божий и благодать. Итак, чтобы достичь скоро и надежно этой милости, и удостоиться ее от Бога, Который есть высшее Благо, высший свет, высшая любовь, я не знаю ничего лучшего, чем прошение благоговейное, чистое, постоянное, смиренное и настойчивое; прошение, совершаемое не устами только, но которое истекает из духа, из сердца, из всех наших духовных и телесных способностей; прошение, которое овладевает благодатью посредством безмерного желания».

 

79. Попрошайка Божий

Вы как будто стыдитесь обращаться к Богу с просительными молитвами. Не есть ли это утонченная гордыня? Просить — это свойство нищего, попрошайки; давать — свойство существ щедрых и бескорыстных, — и, разумеется, вы бы хотели принадлежать к последним? А между тем, Христос непрестанно призывает нас просить у Бога: «Просите, и дано будет вам» (Мф 7,7); «Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него» (Мф 7,11); «Чего ни попросите у Отца во имя Мое, Я то сделаю» (Ин 14,13); «Если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного» (Мф 18,19). Как можно перед лицом такой настойчивости Христа сомневаться в том, что просительная молитва имеет первостепенную важность? К тому же, легко понять, что мы не можем принести Богу ничего, кроме того, что мы от Него же и получили. А как получить, если не протянуть руки? Вы мечтаете любить Бога бескорыстно; но как бы вы могли Его любить, если бы Он не дал вам этой способности? Предоставленные самим себе, вы будете неспособны любить Бога «всем сердцем, всею душою и всем разумением», если у вас не будет «сердца нового», которое обещает Иезекииль от имени Бога: «Дам вам сердце новое, и дух новый дам вам; и возьму из плоти вашей сердце каменное, и дам вам сердце плотяное. Вложу внутрь вас дух Мой» (Иез 36,26–27). Как раз это и должно быть предметом нашей молитвы: просить у Бога, чтобы Он научил нас любить Его, чтобы Он дал нам ту любовь, которой бы мы Его любили. Не какую угодно любовь, но именно ту, которую Евангелисты называют греческим словом agapè. Это та любовь, на которую человек сам по себе неспособен, она божественна по происхождению и по природе. Та любовь, которою от века любят друг друга Отец и Сын в ликовании Святого Духа. Та любовь, которою Они также любят и людей, которая дивно проявилась в даровании нам Отцом Своего Сына и в пожертвовании нам Христом собственной жизни. «Бог есть любовь», любовь есть самая природа Божия. Вне Бога невозможно ее встретить, кроме как в тех, кого Он порождает, т. е. кому Он сообщает Свое существо и Свою жизнь. Но таковые поистине любят Бога так, как Он Сам Себя любит, и становятся Его близкими, Его друзьями. Если вы понимаете это дивное учение, провозвестником которого был св. Иоанн, после того, как размышлял о нем всю свою долгую жизнь, то как вы можете не стать пламенным приверженцем просительной молитвы? Поддержанные верой и нерушимой надеждой, вы станете молить Отца о даровании вам agapè. Я вам желаю быть всю вашу жизнь попрошайкой. Попрошайкой agapè. Попрошайкой Божиим, Чьи сокровища тогда станут вашим уделом.

80. Слава Божия прежде всего Я никогда не говорил вам, что для достижения совершенной молитвы нужно изгнать молитву просительную. Если мое недавнее письмо навело вас на подобную мысль, то, видимо, потому, что я очень неудачно выразился. По поводу ощущений радости, подъема, любви, которые приходят порой во время молитвы и которые вы так часто испытывали, я призывал вас не просить о них, и даже отказываться от них в той мере, в какой это угодно Богу. Действительно, нужно уметь отказываться от ощутимого присутствия Божия, чтобы достичь более совершенной близости с Ним. Нужно принять тьму, чтобы достичь истинного света. Разве не встречаемся мы с чем-то подобным и в человеческой любви? «Погаси лампу, Беата, она мне позволяет видеть только твое лицо». Но если я вам советую не желать и не просить ощутимых даров благодати, то из этого еще не следует, что нужно совершенно оставить просительную молитву. Сам Христос учил нас просить у Бога того, в чем мы нуждаемся: хлеба насущного, прощения, защиты. Но, разумеется, прежде всего Он научил нас молиться о том, чтобы Имя Отчее святилось, чтобы наступило Царствие Его, чтобы осуществилась воля Его. Ибо самое главное — это слава Божия. Здесь не простое первенство во времени — как если бы, помолившись сперва о Царствии Божием, мы получили бы затем право ходатайствовать о наших личных интересах, — но первенство абсолютное. Даже сами наши прошения о хлебе, о прощении, о благодатях должны быть связаны с Богом, Его славой, обращены к Нему прежде всего не ради нашего счастья или даже спасения, но чтобы святилось имя Его во всей нашей жизни, чтобы в нас и через нас наступило Царствие Его и осуществилась воля Его. Так понятая, просительная молитва есть нечто совершенно чистое и весьма великое. Я возвращаюсь к вопросу об ощутимых благодатях. Не думайте после сказанного мною, что вам следует их бояться или отвращаться от них. Важно не приступать к молитве ради них, а также не воображать, будто бы воодушевление лучше чистой веры. Зная это, умейте принимать простым и благодарным сердцем дары

Божии. Умейте сообразовываться с изобилием, как и с недостатком. «Во всем да будет славен Бог!» — как говорил св. Бернар своим монахам.