Предстать пред милосердным Богом, сознавая свою греховность и крайнюю нищету, и в то же время уповая на Божию милость, неколебимую и великодушную, — таким должно быть наше устремление, когда мы приступаем к молитве. Молитва — самый благоприятный момент для осознания нашей духовной нищеты и предания себя милосердию Божию (1. Молитва грешника). — Порой молитва — это крик отчаяния свободного существа, которое больше не в силах сопротивляться осаждающему его злу (2. Молитва доньи Пруэс). — Но даже и тогда, когда оно впадает в искушение, когда ему недостает отваги противостать греху, чадо Божие всегда может обратиться к своему Отцу и призвать Его на помощь (3. Шерстяная нить). — Познанный, исповеданный, отвергнутый грех уже более не грех, но нищета, предстоящая пред сладостной милостью Божией (4. «Грех мой всегда предо мною»). — И Отцовское прощение дает забить ключом во тьме и нечистоте души источнику новой жизни (5. Тому, кто считает себя недостойным молиться). — В то время как грех, в котором исповедуются, не может служить препятствием для встречи с Богом, грех не исповеданный, и особенно недостаток любви к ближнему делают бесплодной нашу молитву (6. С ног до головы). — Но ощущение полного бессилия в молитве не обязательно следствие греха. Оно может быть допущено Господом для того, чтобы внушить нам, что в области духа мы коренным образом являемся нищими. Представлять свою нищету очам Божиим — и есть молиться (7. Молитва нищего). — Тому, кто привык познавать, желать и мочь, тяжело видеть себя недостойным и беспомощным. Но для него это может быть сколь тяжело, столь и плодотворно: он учится переходу от «я желаю» к «я прошу» (8. Признать себя банкротом). — Грех, бессилие, нищета приводят нас к осознанию нашей зависимости от Бога. Но тот, кто любит, воспринимает зависимость не как рабство, но скорее как потребность (9. Зависимость). — Эта зависимость от Господа не есть нечто случайное, она врожденная, радикальная, всеобъемлющая. Признать ее, всецело согласиться с ней — вот что значит отдать себя Богу; тогда и отношение зависимости превращается в отношение любви (10. На просвет).

 

21. Молитва грешника

Не стану от вас скрывать, что ваше письмо меня разволновало. Вы пишете, что в моих рассуждениях о молитве я забываю о грешниках. «Несомненно, потому, — прибавляете вы, — что вы не считаете их достойными молиться». Да сохранит меня Господь от подобного фарисейства! Грешник, который обращается к своим братьям-грешникам, чтобы призвать их к обращению через молитву, — я только о них и думаю! Все же я стал размышлять над тем способом, которым я говорю о молитве. Я подумал, что для того, чтобы избежать недоразумения, которое вызвали мои рассуждения, мне следовало бы чаще ссылаться на замечательное место из св. Луки, на притчу о блудном сыне. Терзаемый голодом, несчастный парень говорит себе в один прекрасный день: «Встану, пойду к

отцу моему». И отец, который каждый день выходил на то место, откуда видна была дорога, заметил его издалека, «побежал ему навстречу», «пал ему на шею» и «целовал его». Такова молитва: момент, особенно благоприятный для того, чтобы осознать свою нищету и отвратиться от нее, и обратиться к Богу; место встречи Отца и Его чада; взаимные объятия милосердия и нищеты; радостный праздник возвращения. Поймите: это не сын очищается, освящается сам по себе, и лишь тогда идет искать своего отца. Вглядитесь получше: он приближается, будучи нечист, он одет в отвратительные лохмотья, и лишь отцовское попечение очищает его, преображает, облекает в праздничную одежду. Чтобы не говорить иносказательно: очищение и освящение грешника не есть дело человека, но дело Божие: «Сердце чистое сотвори во мне, Боже» (Пс 50,12). Оно есть дар Божий, дар незаслуженный, дар, которого человек никогда бы не сумел быть достойным, и который ему дается, если он верит в него, если он дерзает в него поверить. И вот это-то как раз и драгоценно в очах Господа: когда у человека столь высокое представление о своем Боге, что он не колеблется поверить в Его милосердие. И как раз то весьма тяжко в очах Господних, что старший сын впал в соблазн из-за милосердия,

что он увидел в нем только урон достоинству, попрание справедливости. Род фарисейский никогда не сможет этого понять. Ибо для него человек сам освящает себя через свои усилия и свое моральное мужество, и в результате предстает перед Богом уже достойным, как он считает, общаться с Ним, быть Ему близким. Напротив, в собрании святых «более будет радости об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии» (Лк 15,7); это собрание благоговеет при виде милосердия, изливающегося из сердца Божия всякий раз, когда предстает перед Ним грешник, доверяющийся Ему, смеющий верить в «безрассудство Божие». Принести свою нищету, чтобы милосердие объяло ее — такова молитва грешника, т. е. всех нас, ибо «если говорим, что не имеем греха, — обманываем самих себя, и истины нет в нас», — утверждает св. Иоанн (1 Ин 1,8).

 

22. Молитва доньи Пруэс

Ваша реакция меня удивляет. Как можно соблазняться молитвой, которую донья Пруэс в «Атласной туфельке» обращает к Пресвятой ДеНесомненно, вы не вспомнили, при каких обстоятельствах была произнесена эта молитва. Юная девушка из Франш-Конте, донья Пруэс, живая, пылкая, благородная, вышла замуж за дона Пелагио, пожилого кастильского дворянина, чопорного, сурового и набожного. Нелегко находиться в одной упряжке чистокровной лошади и рабочему быку! — Однажды бурным вечером в их двери постучал потерпевший кораблекрушение, Родриго, также благородного происхождения, из рода великих конкистадоров. И вот между ним и Пруэс вспыхивает любовь, внезапная, как молния. Пруэс слишком христианка, чтобы этим не возмутиться, слиш

ком верна своей присяге, чтобы этому не воспротивиться, и слишком человечна, чтобы ей удалось от этой любви избавиться. Немного спустя, путешественник покидает старый дом. Но любовь сохраняется в сердце молодой женщины и превращается в необоримую страсть. Однажды она отправляется в путешествие, в сопровождении офицера своего мужа, питая тайную надежду встретить Родриго. Покидая свой дом, Пруэс проезжает под статуей Пресвятой Девы, которая возвышается над главными воротами. И тут, словно по наитию, она встает на седло своего мула и, разувшись, вкладывает в руки Пресвятой Девы свою маленькую атласную туфельку. Молитву, с которой она к Ней обращается при этом, трудно счесть образцовой, но все-таки я нахожу, что вы весьма несправедливо сочли ее лицемерной и кощунственной. Вникните в чувства, которые столкнулись в молодой женщине, те самые, которые разбирает св. ап. Павел в своем послании к Римлянам: «Желание добра есть во мне, но чтобы делать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю» (Рим 7,18–19). У нее нет больше сил сопротивляться зову запретной любви, но ее совесть не позволяет ей называть добрым то, что дурно. Ее воля, покоренная страстью, сопротивляется, как бедная маленькая девочка в руках похитителя. Ее вера смеет надеяться, что не будет кощунством закричать Богу: «Я не могу не устремиться в это зло, но Ты можешь сделать так, чтобы я в него не впала; Ты не можешь больше управлять мною посредством моей воли, которая ускользает от Тебя, как ускользает она и от меня; но, может быть, маленькой туфельки, которую я отдаю Пресвятой Деве, чтобы Она передала ее Тебе, будет довольно для Тебя, чтобы удержать меня от пути греха». Безусловно, верно, что молиться таким образом в то время, когда еще сохраняется возможность повернуться к искушению спиной, было бы лицемерием; но если мы — по нашей ли вине, или же нет, — оказываемся охваченными страстью с головы до ног, этот последний выкрик нашей свободы, которая хотела бы не уступать злу, есть признание нашего убожества и признак веры в благость Божию, что непременно должно тронуть сердце Отца. В то мгновение, когда видишь себя готовой предать Бога, отдача своей туфельки не есть ли как бы предание самой себя? Прошу вас, перечитайте в свете этих размышлений молитву Пруэс. Я убежден, она покажется вам одной из самых смиренных, самых искренних, самых беспредельно доверчивых молитв, какие только могут излиться из христианского сердца: «Теперь, пока еще есть время, и Ты держишь мое сердце в одной руке и мою туфельку в другой, Я прибегаю к Тебе! Дева Матерь, я отдаю Тебе мою туфельку! Дева Матерь, сохрани в Твоей руке мою несчастную маленькую ногу! Я Тебя предупреждаю, что очень скоро я Тебя больше не увижу и что я всецело предаюсь противному Тебе. Но когда я устремлюсь навстречу злу, пусть я буду при этом хромать! Когда я захочу преодолеть препятствие, которое Ты мне поставила, пусть я при этом буду как с перебитым крылом! Я сказала Тебе все, что я могла сказать, а Ты сохрани мою бедную маленькую туфельку. Сохрани ее у Своего Сердца, великая страшная Мама!»

 

23. Шерстяная нить

Я отметил в вашем письме, дорогой друг, короткую фразу, которую не могу оставить без внимания: «Я больше не имею права молиться». Не существует состояния, допускающего такое утверждение. Никто никогда не бывает лишен права воззвать к своему Богу. Каким бы виновным, каким бы падшим ни был человек, будь он лишен всех гражданских прав или даже отлучен от Церкви, пока в нем есть дыхание жизни, никто не может отнять у него права молиться. «Как я могу обратиться к Богу, — прибавляете вы, — если у меня нет мужества решиться на разрыв, который вернул бы мне Его дружбу?» Но даже и вопреки такому плачевному состоянию вы можете, вы должны воздавать хвалу Богу за Его совершенства, за дивные Его дела, признавать через поклонение Его верховную власть, даже если в какой-то области вы ею пренебрегаете на практике; вы должны просить, даже если вы не исполняете Его волю, чтобы наступило Царствие Его, и молиться за других. Сделайте еще один шаг, который бы приблизил вас к возвращению Его дружбы. У вас нет сил, чтобы совершить то действие, которого Он ждет от вас? — Ну, что ж! Но почему вы не попросите у Него этих сил? Вы скажете: «Я не хочу, чтобы Он мне их дал»? — Просите же тогда, чтобы вы захотели просить их у Него! Скажите, как некий добрый молодец однажды: «Воистину, Бог не горделив!». Как это верно! Ведь это мы горделивы и находим унизительным быть вынужденными молиться, чтобы «испросить желание» быть исцеленными от нашего порока. Убогая молитва! — но, между тем, она уже составляет живую связь меж человеком и Богом. Если вы согласитесь ее творить, она доставит вам желание, которое повлечет за собой прошение. И вместе с прошением к вам придут силы, и силы совершат необходимый разрыв, и благодаря этому разрыву и прощению Божию возродится ваша дружба с Господом. Позвольте мне, чтобы не дать забыть вам мой урок, завершить его рассказом об одном примечательном происшествии.

В XIX веке, в одном маленьком английском городке, после многих месяцев работы, завершалось строительство огромной фабричной трубы. Последний рабочий спустился с вершины трубы по деревянным лесам. Все население маленького городка собралось, чтобы отметить событие. И прежде всего, чтобы присутствовать при разрушении громадных лесов. И вот, едва только эти леса обрушились при общих возгласах и смехе, как вдруг все с изумлением увидели, что на вершину трубы выскочил один рабочий, который, оказывается, заканчивал какую-то работу внутри трубы, и потому остался незамеченным. Все пришли в ужас… Сколько дней понадобится, чтобы воздвигнуть новые леса, а рабочий за это время погибнет от холода, если не от голода! Его старая мать рыдала здесь же… Но вот она внезапно отделяется от толпы, делает знак своему сыну и кричит ему: «Джон! снимай носок!» Собравшихся охватила скорбь: несчастная женщина лишилась рассудка! Она настаивает. Чтобы не огорчать ее, Джон исполняет ее просьбу. Тогда она снова кричит: «Потяни за кончик нитку!» Он подчиняется, и вот у него в руках оказывается внушительных размеров клубок шерсти. «А теперь — бросай его сюда, и крепче держись за кончик!» К нитке привязали бечевку, Джон подтянул ее к себе, затем к бечевке привязали веревку, к веревке канат, и подняв к себе канат, Джону не оставалось уже ничего больше, как закрепить его как следует и спуститься по нему под радостные клики толпы. Убедил ли я вас устремить к Богу шерстяную ниточку? — Как бы я этого желал! И я испрашиваю этого у Бога, в силу всей моей дружбы к вам.

 

24. «Грех мой всегда предо мною»

Я воспользовался каникулами, чтобы посетить одного очень старого и весьма почтенного священника, живущего в провинции. Он парализован и не покидает больше своей комнаты, но из кресла он видит верхушку своего старого собора и непрестанно молится. Трудно определить чувство, которое я испытываю в его присутствии. Он словно бы излучает некую исключительную чистоту, которая пронизывает и вас. Чистота эта исходит от него, но не он ее источник: это излучение Чистоты Божией сквозь существо, ставшее прозрачным. Слушая его, я спрашивал себя, как ему удалось достичь такой прозрачности. Одно слово представилось мне: смирение. Действительно, он очень часто упоминал о своем «убожестве», с весьма примечательным оттенком покоя, доверия и радости.

Незадолго перед тем я получил ваше письмо, где вы мне писали: «Я предпочитаю не думать много о моих грехах, это приводит меня в уныние». Эта ваша фраза пришла мне на память во время нашей беседы, являя любопытный контраст с настроением моего собеседника, и я привел ему ее, не называя, разумеется, вашего имени. В результате я услышал драгоценные слова: «Посмотрите на мытаря из притчи: он находится перед Богом, не смея поднять взгляд; он бьет себя в грудь, он не перестает повторять: “Боже, милостив будь ко мне грешному”. Он удивительно смиренен. Но смирение у него не есть, как у множества других, еще одна добродетель, которой он немало гордится. Он простонапросто высказывает Богу то, что он констатирует с утра до вечера: что он грешник. В каком-то смысле, это есть то единственное, чего Господь ожидает от нас, чтобы осыпать нас благодеяниями: сознание, признание, отвержение, сожаление о нашем грехе. Подобно св. ап. Павлу, я говорю о грехе в единственном числе, т. е. о том зле в нас, из которого истекает все множество наших грехов. Невозможно избавиться от греха, он прилип к нашей душе. Но есть нечто лучшее, чем огорчаться и отчаиваться, лучшее, чем прятаться от Бога, как это сделал Адам после своего падения, или же чем просить Бога удалиться, как св. Петр после чудесного лова рыбы: куда лучше предстать пред Богом такими, как мы есть, нагими, явить Ему наши язвы. И грех познанный, исповеданный и отвергнутый — это уже не грех, но всего лишь «убожество», нищета, взывающая к сладостному милосердию Отца. Поскольку мы сознаем наш грех, поскольку мы называем его своим именем, поскольку мы отрекаемся от него, поскольку мы представляем его под очищающий взгляд Божий, то он уже не является для нас гибельным, и вот мы чудесным образом очищены. Человек, который во время молитвы и на протяжении всех мгновений своей жизни живет в таком состоянии исповедания Богу своего греха, является прозрачной водой, где отражается чистота неба». Во время нашей беседы, когда у меня вырвалось восклицание: «Ах, если бы я знал эти ветхие глубины моего существа, где копошится грех!», — мой друг откликнулся так живо, что мне даже на мгновение показалось, что он избавился от своего паралича: «Не клевещите на глубины вашего существа! У чада Божия заражены грехом не глубины существа, но только темные его области, не просвещенные еще светом Евангелия. Не забывайте никогда, что глубина существа христианина есть после крещения область светлая, сияющая, бесконечно чистая, благодаря присутствию Пресвятой Троицы. Ах! Если бы христиане понимали, что небеса не где-то, но в них самих, в сердцевине их сердец, что глубина их существа уже целиком погружена в бесконечную любовь Божию, и что им нужно делать только одно: позволить этой любви одолеть последние очаги сопротивления, покорить все области их внешнего существа!» Вы скажете, что я, собственно, не ответил на ваш вопрос о том, как проводить вашу молитву? Но такое состояние признания своего греха и есть основа всякой истинной молитвы, как и всей христианской жизни.

 

25. Тому, кто считает себя недостойным молиться

Однажды, чтобы подать совет со знанием дела, мне пришлось расспросить одну вдову об эволюции ее духовной жизни. «Своей внутренней жизнью я обязана Сержу (ее мужу), — сказала она мне. — Точнее, отношению его ко мне во время одного малопочтенного периода моей супружеской жизни: будучи замужем уже в течение пяти лет и матерью двоих детей, я была ему неверна. И притом, я его любила! Не желая разрушить его счастья, я старалась изо всех сил, чтобы он не мог ни о чем догадаться. Его любовь ко мне, исключительная любовь, возрастала день ото дня. Однажды вечером, — я это помню так живо, словно все произошло только вчера, — он выразил мне свою любовь, свое почитание, свое восхищение мною словами, тронувшими мое сердце. Это было для меня уже слишком. У меня вырвалось: «Если бы ты только знал!» — «Я знаю», — отвечал он мне. И тут, эти слова вызвали у меня взрыв негодования, столь же яростного, как и несправедливого: «Так для чего же ты ломал со мною эту чудовищную комедию? Одно из двух: или ты не страдаешь из-за того, что “ты знаешь”, и это значит, что ты меня не любишь, или же ты возмущен до глубины души, и тогда твоя безмятежность — только ложь и лицемерие!». Я была вне себя, я нападала, издевалась, старалась ранить побольнее. Он дождался, пока буря не уляжется. Затем, спокойно, серьезно и ласково он произнес: «Пойми! В течение десяти месяцев я жестоко страдал, но мои страдания были переносимы, потому что они не губили меня, тогда как твоя беда тебя губила, и это было невыносимо для моей любви. Я видел ясно, что мне следовало делать, именно то единственное, что я и делал: любить тебя еще больше, чем прежде, чтобы ты воскресла благодаря любви, чтобы эта совершенно новая любовь не только испепелила в своем пламени твою беду, но и сотворила в тебе новое сердце, новую чистоту, красоту более сияющую, чем когда-либо прежде». И действительно, его любовь в то же самое мгновение сотворила из меня это новое существо».

Доверительность этой женщины позволила мне лучше уяснить себе, что такое истинное прощение. Будучи высокомерным, прощение порождает возмущение; недомолвки гнетут; без любви прощение не может освободить и спасти. И только истинное прощение, плод совершенно чистой любви, способно дать забить ключом источнику жизни в неверном сердце, восставить того, кто погрешил против любви, дав ему возродиться в любви. Могу ли я надеяться, что эти далекие воспоминания помогут вам понять, чего Бог ожидает от вас? «Я чувствую себя недостойным молиться», — написали вы мне. Но если так, то когда же вы станете молиться? Тогда, когда вам удастся избавиться от греха, освободиться от всяческой нечистоты и всякого несовершенства? Выходит, вы забыли, что только любовь Христова способна вас очистить, преобразить вас и освятить? И вместо того, чтобы бежать от нее, ступайте и представьте перед Ним в молитве вашу душу грешника. Вы обнаружите, что для Бога прощать значит любить, любить такой любовью, которая вспыхивает в потемках и нечистоте души, любовью поистине новой, которая не только очищает душу, не только ее возрождает, но доводит ее до совершенно нового совершенства. Подумайте о том взгляде, каким Христос взглянул на Петра, когда тот отрекся от Него… Неужели вы думаете, что это был взгляд упрека или же гнева? Нет, он был, и это куда страшнее, взглядом любви, любви еще более сильной, еще более жгучей, взглядом нежности, еще более привлекающей, чем когда бы то ни было. Петр не мог ей противиться: его сердце истаяло, из глаз его пролились слезы, одновременно горькие, но и отрадные. В одно и то же мгновение, под совместным воздействием взгляда Христова и Духа Христова, новая любовь охватила все его существо настолько, что через несколько дней после своего отречения он дерзнул без колебания утверждать перед Христом: Ты знаешь, что я люблю Тебя. Поистине люблю, с того самого вечера. И Петр не лгал: та новая любовь, какую породил в нем взгляд его Учителя, привела его даже к отдаче своей жизни на кресте, после того, как он отдал все силы, проповедуя народам ту любовь, какою возлюбил нас Бог.

 

26. С ног до головы

Ваша молитва, сухая, как пустыня, отсутствие у вас духовной живости в час молитвы, ощущение, что Господь не открывает больше перед вами дверей, в которые вы, тем не менее, стучитесь, не переставая, — все это делает вас несчастным, беспокойным; вы мечтаете, говорите вы, вновь обрести, если не пламенность молитвы, то, по меньшей мере, такую молитву, которая давала бы вам уверенность, что вы не теряете время зря. У меня нет для вас непогрешимого совета; я хотел бы попросту предложить вам самому поискать то, чего Бог ожидает от вас. Возможно, что это испытание, допущенное Богом, чтобы стимулировать ваше желание, ваши поиски и ваше доверие. Но не исключено также, что это сигнал, предупреждение о том, что нечто в вашей жизни нуждается в исправлении. Я прошу не отмахиваться поспешно от второй гипотезы. «Никогда еще, — пишете вы, — я не следовал так тщательно вашим советам о том, как нужно совершать молитву». Что же, не буду спорить. Но как раз это и заставляет меня предположить, что есть нечто, требующее изменения, и не столько в вашем способе молиться, сколько в вашей жизни. Действительно, в христианской жизни все взаимосвязано. Стоит пренебречь усердием в какой-либо добродетели или недостаточно прибегать к таинствам, или не распознать в каком-либо отношении воли Божией, и это скажется на всем остальном, и в первую очередь на молитвенной жизни. Вот почему я не уверен, что ваше горячее стремление молиться лучше является наилучшим средством этого достигнуть. Начните, скорее, с того, чтобы выяснить, не ожидает ли Бог от вас некоторой перемены жизни? Проверьте себя прежде всего в отношении основ христианской жизни: веры, надежды, любви, главное, в отношении любви. Если вы не расположены к ближнему, если не спешите оказать ему услугу, засвидетельствовать ему любовь Бога, Который позволил вам постичь и вкусить от Его безмерной благости, то понятно тогда, что Господь, не скажу: отталкивает вас, но отнимает у вас ощущение Своего присутствия и Своей любви. Любите, любите тех, кто вас окружает, старайтесь выходить навстречу тем, к кому вы испытываете менее всего симпатии. Рассмотрите, нет ли кого, кто бы тщетно ждал от вас помощи материальной или моральной? Весьма возможно, что возрастание ваше в христианской любви принесет вам чувство присутствия Бога в вашей молитве или, по меньшей мере, убежденность, что вы не зря теряете время, ибо Христос не умеет противиться молитвам тех, кто сам не противится призывам своих ближних. Он, как вам хорошо известно, рассматривает как сделанное Ему Самому то, что мы делаем другим. Св. Августин в своем комментарии на 1 Послание св. Иоанна с помощью неожиданного и сильного сравнения, которое, раз прочитав, забыть уже невозможно, выражает это самоотождествление Христа с членами его Мистического Тела: «Того же Самого, Кому ты поклоняешься в Его голове, Того же ты тяжко оскорбляешь в Его членах. Он любит Свое тело. Если ты отсекаешь себя от тела, то Глава не отсекает Себя от Своего тела. “Тщетно ты почитаешь Меня, — кричит тебе Глава с высоты небес, — тщетно ты почитаешь Меня!”. Это как если бы кто-либо хотел поцеловать тебя в голову, наступая тебе на ноги. Он бы раздавливал твои ступни своими тяжкими подкованными башмаками, желая взять руками твою голову, чтобы поцеловать ее. Разве не прекратил бы ты этого проявления почтения, крича и восклицая: “Что ты делаешь, несчастный, ты меня давишь!”. Ты не сказал бы ему: “Ты давишь мне голову”, — ибо он как раз воздает почитание голове; но голова громче кричала бы о членах, которые давят, чем о себе, которую почитают. Она кричала бы: “Я не хочу твоих почестей! Прекрати давить меня!”. Если бы ей сказали: “Как можешь ты говорить, что я давлю тебя? Напротив, я хочу дать тебе поцелуй, я хочу почтить тебя”, — то услыхали бы: “Но разве ты не видишь, дурень, что то, что ты хочешь почтить, в силу взаимосвязанности, которая делает из тела одно целое, присутствует в том, что ты давишь? Наверху ты воздаешь мне честь, а внизу ты меня давишь. То, что ты давишь, страдает больше, чем радуется то, что ты почитаешь; ибо то, что ты почитаешь, страдает из-за своих членов, которые ты давишь“». Я бы охотно дал такую интерпретацию этим изумительным строкам: «Ты приходишь на молитву, чтобы поцеловать Мое лицо, в то время, как ты отказываешь твоему брату в уважении и помощи, которых он ждет от тебя и которых Я в нем жду от тебя; не удивляйся же, что Мое отношение к тебе такое же, какое было бы у человека, который стал бы избегать того, кто наступает ему на ноги». Я не претендую, дорогой друг, на то, чтобы выразить таким образом чувства Христа по отношению к вам, но только предлагаю вам задать себе вопрос.

 

27. Молитва нищего

Осмелюсь ли признаться, что меня радует чувство полного бессилия и неудачи, какое вы испытываете в молитве? Это не жестокосердие, поверьте, но убежденность, что такое суровое испытание готовит для вас великие блага. Вы располагаете большими интеллектуальными способностями и материальными возможностями; вы находитесь на руководящем посту; вами восхищаются и вас боятся, вас любят и вам повинуются; множество людей и дел зависит от вас; но вот в одной сфере, в сфере молитвы, вы терпите провал… Вы горячо стараетесь добиться успеха, но усилия ваши тщетны. И ваше письмо извещает меня, что «молитва не для вас», что вы выходите из игры. Прошу вас, поразмыслите еще немного, прежде чем решать окончательно. Уделять время каждодневной молитве кажется вам невозможным: но не результат ли это тайного несогласия признать себя недостойным, бессильным, убогим, хотя бы только на полчаса в день? Едва начав молиться, вы уже испытываете нетерпеливое желание вернуться к профессиональной деятельности, но не потому ли, что вы торопитесь доказать другим, и прежде всего самому себе, что вы человек «способный», человек творческий, дельный? Вы заблуждаетесь. Боюсь, как бы вы не впали в коварное, опасное искушение — оказаться в числе тех людей, которых осуждал наш Господь: в числе богатых. Ведь богатый — это господин, который может, который имеет, который есть. Сколь же необходима для вас молитва! В той жизни, какую вы теперь ведете, в жизни под знаком успеха, она вам предоставит шанс установить пределы ваших возможностей, убедиться в вашей нищете, самой истинной и самой благотворной — в нищете души. Воспользуйтесь же ею, чтобы вновь обрести ваше детство, то время, когда вы не могли многого, когда вы не владели многим, где вы зависели от других, были маленьким и слабым. В Царстве Божием можно быть только ребенком, беспомощным и бедным. Вы должны больше читать Библию, чтобы открыть в ней Блаженство нищих и размышлять о нем. Я говорю не только о нескольких строках Евангелия, называемых этим термином: «Блаженства». Ибо Библия вся целиком есть Блаженство нищих. С первой страницы до последней она их хвалит. Важно, однако, хорошо понять, что значат эти слова: «нищета», «нищий»; значение их тщетно искать в словаре Ларусса, но лишь в священном тексте. В самых древних из этих текстов еврейское слово, которое означает «нищий», представляло собой конкретное понятие: «попрошайка», «тщедушный», «согбенный»; оно выражало физическое состояние бедняка, нищету. С течением веков эти слова стали понемногу принимать религиозное значение; они стали выражать скорее состояние души, чем физическую или социальную реальность. Нищим стали называть того, кто смиренно ищет Бога, прибегает к Нему, боится Его, служит Ему. Не трудно усмотреть, впрочем, как произошел переход от одного смысла к другому: совершенно естественно, иудей, у которого не было денег, не было работы, который не ел досыта, которого притесняли власть имущие, не находя защиты у людей, обращался к Богу. В конце, в последние века перед пришествием Христа, нищие, «анавим» — это просто благочестивые иудеи, независимо от того, были ли они лишены материальных благ или нет. Но это понятие «нищий» хорошо им подходило: они также испытывали нужду, духовные голод и жажду — они алкали и жаждали «утешения Израилева», алкали и жаждали Бога. Это к ним обратился Христос на горе: «Блаженны нищие духом, блаженны страждущие, блаженны плачущие…» И самая блаженная из всех, ибо самая нищая — это Пресвятая Дева Мария. Понимаете ли вы теперь, почему молитва для вас необходима? Она делает из вас, на полчаса в день, нищего. Будьте же блаженны! Осознали ли вы, почему я назвал благодетельным ваше бессилие в молитве? Оно приведет вас к тому, что вы примиритесь не только с вашей неспособностью молиться, но и до конца познаете и примете вашу неспособность спастись собственными силами. Она обяжет вас примириться с состоянием просящего с протянутой рукой, который надеется получить все даром от нескончаемой любви Божией. Будьте упорны, прошу вас: понемногу покой заменит в вас раздражение, и вы сумеете пребывать у ног Божиих, будучи счастливы собственной нищетой. Вы поймете наконец, что молитва означает открывать свою нищету Богу. Во всякой нужде прибегайте к молитве «нищих» (часто называемых также «малыми», «смиренными», «угнетенными», «убогими»), которую сохранили для нас псалмы.

 

28. Признать себя банкротом

Знаете, о чем я думал, читая ваше последнее письмо? Что даже в вашей молитвенной жизни вы действуете как глава предприятия. У меня нет, поверьте, никакого предубеждения против деловых людей, одним из которых вы являетесь, наоборот, я втайне восхищаюсь теми человеческими качествами, которые определяют вашу силу и ваш успех: инициатива, ясность взгляда, умение доводить дело до конца, организаторские способности, деловитость. Но молитва не есть человеческое дело, и умонастроение делового человека здесь неприменимо. Однако, как мне кажется, я различаю признаки такого умонастроения в ваших реакциях. Во время нашей последней встречи вы меня расспрашивали о предмете молитвы и были разочарованы, когда я вам сказал, что ничего лучше Евангелия мне для этого неизвестно. «Чтение Евангелия мало помогает мне в молитве»,

— отвечали вы. Ваше письмо содержит жалобу, что в наших «Заметках» невозможно найти точного метода молитвы. Все это выдает, по-моему, ваше умонастроение главы предприятия, озабоченного его эффективностью, продуктивностью, прибыльностью. Я далек от мысли сказать что-либо дурное об этом древнем инстинкте успеха, глубоко укорененном в нашем существе; человечество обязано ему своим развитием и многими своими достижениями, и если он одновременно причиняет много зла, то в этом следует винить не его, а эгоизм, тщеславие, властолюбие, которые используют его для своих целей. Однако, в молитве этот инстинкт успеха есть худшее из препятствий. Молитва не человеческое дело, в котором следует добиться успеха; это самоотречение, которое следует принять. И, возможно, как раз поэтому вам так трудно ей предаться. Отречение вам кажется худшим видом малодушия: не для того ли существует всякая трудность, чтобы ее преодолеть; не для того ли всякое сопротивление, чтобы его победить? И вы, несомненно, правы в деловой сфере. Но не так в молитве. Вот вы приступаете к молитве. Вы вопрошаете страницу из Евангелия, но она не отвечает; вы стучите, но дверь остается запертой; ничего больше и не требуется, чтобы привести вас в ярость. Не в ваших привычках смиряться с тем, чтобы люди и вещи вам сопротивлялись. И

потом, думаете вы, для чего же тратить драгоценное время, которое можно было бы употребить с гораздо большей пользой, хотя бы на службе Божией? Или же, пусть вам дадут эффективный метод молитвы! — Так вот нет же, необходимо, чтобы вы смирились с сопротивлением этой страницы, которая не открывает вам своего секрета. Дело не в том, чтобы найти другую, более красноречивую, или же чтобы взять духовную книгу, оказывающую на вас большее воздействие, или открыть безошибочный метод медитации; дело в том, чтобы признать свою неспособность постичь мысли Божии, смириться перед этим немым текстом, простереться ниц перед безмолвной запредельностью Бога. В том, чтобы ждать в состоянии грешника, пока Господь соблаговолит смилостивиться над вами и дарует вам благодать молитвы, ту благодать, на которую у вас нет ни малейшего права и которую Он даст вам даром в свое время. Благодать дается даром, но не по капризу; если она запаздывает, то не потому, что Бог колеблется ее давать, но потому, что это вы медлите приготовить в себе пути, следуя по которым, Господь желает вступить в обладание вашим существом. Мне приходит на память одно воспоминание, которое лучше других будет способно помочь вам уловить смысл сказанного. Жена моего друга, чей торговый дом был накануне краха, пришла ко мне однажды в полном замешательстве: она никак не могла понять переживаний своего мужа при этих обстоятельствах. «Нет слов, — сказала она мне, — чтобы передать то, что с ним происходит: страдание, упадок духа, — ни одно из этих понятий не подходит; это гораздо больше, чем страдание, и это не упадок духа, поскольку он делает все, чего требует ситуация. Это, скорее, особый вид смерти, так, словно бы он был поражен в самом источнике своей жизни, в самом своем достоинстве человека. Несомненно, мы, женщины, не способны представить себе ту внутреннюю катастрофу, какой является для мужчины крах его предприятия, его творческих усилий. Разве только в сфере любви нам знакома подобная скорбь». Гораздо лучше моей посетительницы вы можете представить себе смятение человека, доведенного до банкротства. Возмущение, которое вы испытываете, не того же ли свойства? Всю жизнь вы действовали успешно, а здесь терпите неудачу. Повсюду вы должны бороться, а здесь — сложить оружие, признать свое банкротство. Это противоречит всем вашим привычкам и, более того, основным устремлениям вашего существа. Вы любите побеждать, и вы правы, но поймите, что с Богом наша победа состоит в том, чтобы признать себя побежденным. Посмотрите на св. Павла на пути в Дамаск.

В повседневной жизни вы говорите: «Я желаю». В молитве вам следует сказать: «Я прошу». Здесь вы уже не солидный человек, обладающий авторитетом, но ребенок, который просит, который клянчит, который протягивает руку, здесь вы банкрот, согласный с унижением. Чтобы добиться жизненного успеха, нужно уметь, желать, мочь. Чтобы добиться успеха в молитве, вам нужно согласиться ничего не уметь и не знать, ничего не желать, ничего не мочь для того, чтобы Бог дал вам Свое знание, Свою волю, Свое могущество. «Это противно природе!» — сказали вы мне как-то. Да, я хорошо знаю, что для вас будет мучительно — и для вас больше, чем для коголибо другого, — оставаться бессильным перед Богом и что вы предпочли бы любую активность, приняли бы любое другое страдание. Но как раз в молитве произойдет то превращение вашей природы, то обращение, которое одно способно сообразовать вас с воздействием Божиим. Не думайте, однако, что я вас призываю к какой-то квиетистской пассивности. Отказаться от борьбы, признавать свое банкротствово время молитвы — это очень содержательное действие, оно предполагает напряженную духовную активность: вы при этом верите в присутствие и действие Божие, вы безжалостно умерщвляете в себе то, что требует жизни и успеха; вы отдаете себя или, скорее, вы спокойно и жертвенно ожидаете, что Бог придет взять вас.

 

29. Зависимость

Сначала — выдержка из письма, которое я только что получил: «Мне сорок лет, и я никогда до сих пор не болел. Таким образом, болезнь оказалась для меня совершенно неизведанным опытом, и, уверяю вас, приятного в нем было мало. В первые дни во мне нарастало возмущение. Я переходил из рук в руки, как некий предмет, с которым обращаются, как кому угодно, и даже не удостаивают его серьезного ответа, когда он требует объяснений. А ведь в своей обычной жизни я не мог перенести даже того, чтобы моя секретарша переставила на моем столе пресспапье! Что за ужасное ощущение — быть не более, чем вещью!.. О да, разумеется, такой вещью, о которой заботятся, которую обследуют, чинят, проверяют, способна ли она еще хорошо функционировать, но все равно — вещью, т. е. чем-то пассивным. Я с завистью думал о самом последнем бродяге: он — самый настоящий князь, ибо он хозяин самому себе, в сравнении с этим буржуа в комфортабельной клинике, который теперь не больше, чем вещь в руках других». Я хочу поделиться с вами мыслями, пришедшими мне в голову, пока я читал эти строки. Они продолжат нашу последнюю беседу. Мой корреспондент прав: нет ничего более непереносимого для свободного человека, законно гордящегося своей автономией, чем стать зависимым. Это означает ни много ни мало, как утратить свое человеческое достоинство. Но, по правде говоря, независимость представляет собой явление морального порядка. В госпитале, в концлагере, под пытками люди остаются свободными. Их тело становится добычей других, но их душа ускользает от насилия. И лишь когда человек сдается, он делается вещью. Я признаю, однако, что и физическая зависимость есть ограничение независимости, вот почему она также представляется непереносимой. Но вот любящий человек испытывает неодолимую потребность пожертвовать свою независимость, которая ему столь дорога, тому, кого он любит, и как раз потому, что для него это самое высшее благо, и пожертвовать им — значит неопровержимо доказать, что он любит этого другого более, нежели самого себя. Вот почему он бывает счастлив объявить себя достоянием, вещью другого. В XVII столетии называли себя рабом любимого существа, ибо положение раба такое же, как вещи, которой кто-то другой располагает по собственному усмотрению, а не такое, как у личности, пользующейся полной автономией. Молиться — значит переносить эти чувства в наши отношения с Богом. Это значит — радоваться и гордиться тем, что мы желаем быть достоянием Божиим, Его вещью. Это покой в зависимости добровольной, желанной, отрадной: «Как посох в руке странника», — писал Пеги. И человек молитвы тем больше ценит эту зависимость, чем больше ему открывается, насколько она всеобъемлюща и от природы нам присуща. Он мог бы восстать против нее, но он не может сделать так, чтобы не быть обязанным Богу своим существованием, и не только раз и навсегда, но и в каждое мгновение. Молитва есть то время, когда человек, освобождаясь от иллюзии собственной автономии, которой он порою поддается, снова сознает свою глубокую зависимость. Он соглашается на нее, он предает себя в руки Отца, как вещь, которой он Ему предоставляет распоряжаться: «В руки Твои, Господи…»

Очень хорошо понял все это один старый священник, вся духовная жизнь которого вращалась вокруг идеи зависимости от Бога, и который однажды мне признался: «Мне достаточно бывает только подумать о слове “зависимость”, чтобы войти в молитвенное состояние».

 

30. На просвет

Написав вам, что основным расположением в молитве должно быть отдание себя Господу, я вдруг засомневался. Не натолкнул ли я вас на одну ошибку — столь всеобщую, что удивительно бывает встретить кого-либо, кому удалось ее избежать? Дело в том, что мы считаем себя хозяевами самих себя, независимыми, свободными. И полагаем, что наилучшим употреблением нашей свободы, самым прекрасным поступком будет именно отказ от нашей независимости, принятие зависимости от Бога, отдание себя Ему. Некоторые, похоже, недалеки даже от мысли, что Господь им должен быть еще весьма обязан за этот ценный дар. Верно, что нет ничего более великого для свободного существа, как сделаться зависимым от другого ради любви: как невеста в день своей свадьбы. Но не верно, что мы являемся хозяевами самих себя по отношению к Богу.

Взгляните на лист бумаги на просвет: вы различите там водяные знаки с именем фабриканта. Посмотрите на человека в божественном свете, и вы увидите начертанным на самой ткани его существа имя Господа. Бог есть автор человека, человек принадлежит Ему, как урожай крестьянину, как статуя скульптору, и даже не «как», а намного больше. Вещи принадлежат человеку, потому что являются плодами его труда, но они не ему обязаны всецело своим существованием: не он их сотворил; тогда как человек все, что имеет, имеет от Бога; тем самым, он принадлежит Ему принадлежностью гораздо более радикальной, глубокой, всеобщей, окончательной, исключительной. Все в человеке — от Бога: его разум и сердце, его тело и его душа, то, что он делает и то, чем владеет. Знает ли он это или нет, согласен ли он с этим или отрицает это, но реальность такова: он Божий, он принадлежит Богу. И эта зависимость возникает не из того, отдает ли он себя или нет. Что же тогда следует понимать под «отданием себя Богу»? — Безусловно, не то, что эти слова означают в человеческих отношениях. По отношению к Богу, отдание себя означает признание факта, неопровержимого, бесспорного, неизменного, что мы принадлежим Ему, что мы являемся Его достоянием. Это надо принять разумом, согласиться от всего сердца, признать со всею готовностью нашей воли. И таким путем совершается существенная перемена: отношение зависимости превращается в отношение любви. Проклятый так же, как и святой, принадлежит Богу. Но в то время, как эта зависимость составляет блаженство второго, ее приемлющего, она терзает первого, поскольку он с яростью отвергает ее. Для одного она есть единение в любви, а для другого — ад. Но для обоих она есть. Итак, когда вы молитесь, остерегайтесь наивного и претенциозного расположения души такого человека, который желает сделаться зависимым от Бога через похвальное дарование себя. Напротив, поспешите осознать, что вы принадлежите Богу, что вы Ему принадлежите до самой глубины вашего существа, — и вы испытываете от этого смиренную и тайную радость, ощущение полной защищенности. А затем согласитесь на эту принадлежность от всего сердца, от всей души и от всего вашего духа: вот это и значит — отдать себя Богу.