1
В одно пасмурное утро Айзик Карп выехал из местечка Бибички, и в одно прекрасное утро прибыл он в большой новый город на Урале.
О выезде Айзика Карпа весьма скупо сказано будет. Нужно только упомянуть, что все девушки пешком провожали его до железнодорожной станции и что у некоторых из них глаза блестели.
И да не подумает никто, что это только красивые слова, — это сущая правда. Таких девушек, как в Бибичке, дай бог каждому. Вы не знаете этих девушек.
Белыми крылышками трепетали их снежно-белые платочки, а у некоторых из них точно так же трепетали и сердечки, пока поезд не скрылся, оставив после себя, как говорится, только дым…
И девушки другой дорогой вернулись в местечко…
Ему, Айзику Карпу, в минуты уныния казалось, что вечно девушки Бибички будут прогуливаться в переулках…
И он тоже вначале тосковал.
Но вот на поезд надвинулась Волга…
О эта Волга! Она раскрывалась перед его глазами, как огромное наглядное пособие по диалектике — волны беспрерывными письменами складывались для него в один незыблемый закон: все течет, все меняется…
Его восхищали огни уральских городов на горах. Ночами эти огненные города будто не на горах стоят, а врублены в горы, и горы тогда подобны высоким небоскребам со множеством светящихся окон. Так кажется в жаркие летние ночи, когда голова светла, а глаза опьянены.
Миновали одну часть света, въехали в другую, а дорога впереди еще далекая, как Млечный Путь на небе. Едешь, едешь, и конца-края нет твоей родине.
2
Домны, поджигающие небо, коксовые печи, извергающие огненные столбы, блюминг, перелистывающий горы железа, металлические переплеты эстакад, которые будто созданы великолепия ради, как некое индустриальное украшение, — о, если бы Айзик мог назвать все части этих сооружений, как умеет он назвать каждый вылупившийся из земли грибок в лесу при местечке Бибичке.
Но мы ни в коем случае не сравним его с выброшенной на берег рыбой, о нет!
И Айзик Карп строит пока бараки. Но взгляните, как этот человек смотрит на все широко раскрытыми глазами, глазами, которые сами светят в темноте.
И людей он, как у себя в местечке, понимает с первого взгляда.
Он знает, что, если начальник строительства ходит пешком, значит, все в порядке, а носится начальник на автомобиле — непременно где-то прорыв.
А главное — и его, Айзика, хорошо понимают. У него такой спокойный, доверчивый вид, такое лицо с ясными, словно в голубом спирту вымытыми глазами, что, встречаясь с ним, люди улыбаются, как после отдыха. А ведь весь город усиленно трудится.
Так же вот и секретарь комсомольской ячейки Нина Герасимова улыбнулась ему однажды. Она проходила мимо и не могла не улыбнуться.
— Есть уже у тебя тут друзья? — спросила она.
— Пока нет, — ответил он.
— Нехорошо человеку в одиночестве быть! — библейским тоном сказала эта совсем не библейская девушка. — Заходи ко мне, — просто закончила она, носовым платочком стирая с лица улыбку.
С наступлением лета Айзик Карп вооружился пневматическим сверлом и пошел отбивать руду. Потом научился водить экскаватор. И где бы он ни работал, его всюду премировали, его всюду отмечали. Одну за другой глотал он книги по металлургии.
3
Зимняя ночь. Небо будто слилось с землей. Метель. Вьюга. То и дело кто-то стучится в окно. Выглянешь — нет никого, только ветер бушует.
Айзик Карп сидит на диване против зеркала. В зеркале видит он самого себя. Скучно одному, когда на улице вьюга воет.
Когда миллионы яростно крутящихся белых пушинок заполняют все пространство между небом и землей, — невесело тогда оставаться с глазу на глаз со спокойным, безучастным зеркалом. И Айзик отворачивается. Он сидит и думает. Но и думать нелегко, когда на улице метель. Мысли путаются.
Стук в окно. Кто-то стучится. Но нет, это метель. Часы отбивают восемь ударов.
Никто не стучится… Да и кто к нему постучится?.. Айзик спохватывается, что у него тут нет, собственно, ни одного близкого друга. Не потому, что здешние люди чужды ему, а потому, что он все бежал и бежал наперегонки со временем, и ему некогда было знакомиться, и ему некогда было дружить.
И Айзик вспоминает девушек в местечке Бибичке, и он спохватывается, что он о них забыл… И ему вспоминаются улыбки, мимо которых он прошел, и ему вспоминаются взгляды, на которые он не ответил.
А на улице вьюга воет. И почему эти мелкие снежинки выстукивают в черное окно такую мелодию одиночества? И почему они вызывают такое беспокойство?
Айзик стосковался по другу.
И, стосковавшись, он вспомнил о Нине Герасимовой, которая однажды, летним днем, улыбнулась ему перед закатом солнца. Ни с того ни с сего вспомнил.
Да, она улыбнулась ему как раз перед заходом солнца.
И Айзик уже одет, и книжка у него уже под мышкой. При чем тут книжка? — Так, по привычке.
Вокруг фонарей — пляска снежинок. Каждая снежинка освещается со всех сторон. Нет у нее теневой стороны.
И Айзик сам весь в ярко сверкающих, необычайно красивых снежинках.
А вот и окно — окно Нины Герасимовой. Он трепетно-скромно стучит в окно, этот стук эхом отдается в его сердце.
4
Нины полным-полно народу. Многие курят, и человек с высоким веселым чубом выгоняет полотенцем дым из комнаты.
А он-то, Айзик, думал, что он застанет Нину одну.
И как это ему такое могло прийти в голову?.. Он растерянно улыбается. Нина Айзика не узнала и тем приветливее улыбнулась ему. Она положила ему руку на плечо и, обращаясь к друзьям своим, сказала:
— Знакомьтесь!
Айзик, называя свою фамилию, пожимал всем руки.
Но вот заговорил человек с высоким веселым чубом, — должно быть, начальник цеха.
Айзик слушал и молчал. Молчал он приятно и уверенно. Начальник цеха развивает перед ними свои планы, и ему можно слушать и молчать.
И Айзик сидит со своим спокойным, доверчивым видом, со своими ясными, словно в голубом спирту вымытыми глазами. Он слушает и молчит.
Секретарь комсомольской ячейки Нина Герасимова говорит начальнику цеха на ухо:
— Приятный паренек!
А вслух, будто продолжая:
— Но необходимо, чтобы делегация из Прокопьевска скорее приехала.
И этот крупный русый мужчина, этот прекрасный работник, который помимо своей специальности еще многое знает, добродушно улыбается.
От этих людей ничего не скроешь. Этих шумных, горячих, часто рассеянных людей на миг пленило внешнее спокойствие Айзика, спокойствие, которое напоминало о милой скромности, о нетронутой наивности.
В этом горячем шумном городе это было уже экзотикой.
5
Ранняя весна.
Люди привыкли к весне. Весна — это ежегодно повторяющееся явление. Но такой весны еще не было. Деревья расцвели раньше времени. Дул теплый ветер. Ночи благоухали. И душа чего-то искала, к чему-то стремилась.
Карп и Герасимова шли вместе с работы, и надо полагать, что им было хорошо. Этим двум людям необходимо было встречаться, потому что, глядя друг на друга, они замечали, как они растут.
В один прекрасный день этой весны радио принесло известие, что последние шесть челюскинцев сняты со льдины.
Айзик и Нина узнали эту новость от встречных товарищей и несказанно обрадовались. От этой великой радости они неожиданно для самих себя обнялись и поцеловались. Им показалось, что они мешают движению, и они отошли в сторону и снова поцеловались.
Они почувствовали, что радость в них нарастает, и им захотелось, чтобы все мыслимые радости, все мечты и стремления были осуществлены сегодня же, сейчас, сию же минуту.
— Давай сегодня же решим, что мы будем мужем и женой, — прошептала она.
И сердце Айзика зааплодировало.
6
Два дня он ждал ее прихода. Пепельницу купил, — может, она курит.
И вот она пришла.
Им нужно серьезно поговорить.
На этот раз его спокойное лицо было неспокойно, а ее неспокойное лицо было спокойно.
Только не два неспокойных лица, только без паники!
— А может, нам подождать еще, — сказала она, — мы ведь еще очень молоды, — прибавила она улыбаясь. Потому что заговорила она вначале голосом года на два старше своего возраста, чтобы получилось более веско, чтобы он успокоился, ей жаль было его.
— Торопиться нам незачем, — сказала она, — почему это у тебя часы спешат?
Он перевел часы.
— Собственно говоря, — продолжала она, — мы мало еще знаем друг друга. Ни я не курю, ни ты. Зачем тебе пепельница?
Он убрал со стола пепельницу.
— Впрочем, — сказала она, — почему ты молчишь, когда я с тобой говорю? Мне это, признаться, нравилось в тебе, но теперь мне хочется услышать что-нибудь от тебя.
Он улыбался, но продолжал молчать.
— Я знаю, — продолжала она, — я знаю, что ты хороший, я знаю, что ты добрый, ты наивен немного, ты скромный. Может быть, это даже слишком, может, этого не надо.
Тут он уверенно ответил:
— Да, этого не надо.
Потом они пили чай. Она молчала. Он говорил.
Он говорил о том, что он скоро станет старшим рабочим у домны.
Пусть она почаще приходит.
На днях он выступил на производственном совещании. Пусть она не думает, что рот у него как замазанная летка. Критиковал ли он? Конечно! Еще как крыл!
7
Лето было на исходе. Айзик все больше и больше увлекался работой. Он стал таким озабоченным, в нем, казалось, бурлило несколько жизней.
Да и внешне он стремительно менялся. Если бы он регулярно, каждые, две недели, фотографировался, то эти снимки настолько резко отличались бы друг от друга, что по ним вряд ли можно было бы понять, что это одно и то же лицо.
В один из таких дней Айзик пришел к Нине и с гордой скромностью сообщил, что он назначен горновым на новую, комсомольскую домну.
И они снова чувствовали, что радость в них нарастает, и им снова хотелось, чтобы все мыслимые радости, все мечты и стремления были осуществлены сегодня же, сейчас, сию минуту.
— Давай сегодня же решим, что мы будем мужем и женой, — чуть не сорвалось на этот раз с губ Айзика.
Но он удержался. Ведь эта фраза уже однажды была сказана, зачем повторяться.
Ведь ждали они друг друга все лето — подождут еще.