На улице уже лето.
В пионерский лагерь отправилась первая смена, а наша смена — вторая. Придется нам пока сидеть в городе, где, по словам отца Буцика, совсем нет летом воздуха.
И как это может быть, чтобы весь город все лето был без воздуха? Он всегда любит преувеличивать, Буцикин отец. Воздух-то есть, но в нем много пыли. Это уж другое дело.
Начал я о лете и забыл сказать, что пишу это я, Карл Ратнер, — имя мне дали в честь Карла Маркса, и когда я вырасту, то отпущу себе бороду, как у него, хотя отец и говорит, что бриться гигиеничнее. Я думаю, что Карл Маркс не меньше моего отца понимал.
Ну, а теперь, когда вы уже знаете, кто я такой, я уж расскажу вам все по порядку.
Начну я вот с чего.
Должно же было так случиться, что все наши родители — папаши и мамаши (мы все живем в новом доме швейников) — разъехались. Наши родители — ударники, и они были премированы экскурсией в Москву и Ленинград.
Укладывали чемоданы — перевернули все вверх дном. И среди этого кавардака отец Буцика выступал с речью для нас — для детей. Он любит поговорить, отец Буцика.
Вот какую сказал он речь:
— Дети! Ваши отцы и матери — ударники. Теперь вот нас посылают на экскурсию. Мы увидим там много красивого и, когда приедем, обо всем вам расскажем. Живите тут мирно, ведите себя хорошо. Старшим у вас будет Яша Брик.
Потом они уехали.
Нам нравилось, что мы остаемся одни, без родителей. Не лишне, конечно, иметь отца и мать, но все же не мешает иногда оставаться без них. Не во всем с ними столкуешься. Старшие любят выключать электричество, когда мы ложимся спать, а нам приятно, когда свет горит. Да и во многом другом мы с ними расходимся.
Нам представлялось: вот когда поживем на славу!
Но нам и в голову не приходило, что у нас будет столько происшествий.
Прежде чем приступить к рассказу о больших происшествиях наших, я должен рассказать вам о всех наших детях.
Во-первых, о Яшутках — Яше, Фиреле, Иреле и Миреле. Сам Яша Брик носит очки — без очков он ничего не видит. Как-то раз он был без очков. Я возьми и скажи ему, показывая на стену: «Идет директор школы». И Яша минут пять улыбался стене. С тех пор он и вовсе перестал улыбаться, когда он без очков. Когда ему хочется улыбнуться, он обязательно надевает очки. Он уже учится в седьмом классе и хвастается, что у них есть учитель один, по естествознанию — Химчик его зовут, — так он, Яша, знает больше его.
Яша старше меня на целых полгода. Поэтому-то его и оставили старшим. Он очень любит командовать, Яша. Он как-то приказал мне даже пойти в кооператив и купить ему пару шнурков. Но я ему сказал, что я для него не курьер, и он признал свою ошибку.
О Фиреле, Иреле и Миреле я не стану много рассказывать. О них нельзя сказать, что они самостоятельные люди. К тому же у них у всех по одной косичке с красной лентой. Сам Яша говорит, что они являются «оружием в его руках». Прикажет он кого-нибудь ущипнуть, и все трое наперебой бегут щипаться. Вот это у него называется оружием.
Как только родители уехали, Яша почувствовал себя хозяином. Он построил нас в ряд, и мы думали, что будем заниматься спортом. А он вдруг скомандовал: всем достать носовые платки и вытереть носы. Это мы все осудили и попросили его относиться к нам серьезно. Яша покраснел, надел очки и улыбнулся. Только «оружие» беспрекословно выполнило приказ. Яша стал серьезным и захотел прочесть нам лекцию о пятом годе. Но с первого же слова он начал подражать своему учителю, который также и наш учитель, и мы все его хорошо знаем.
Я тут же встал и сказал, что лекция Яши могла принести нам большую пользу, так как он хорошо знает историю, но кривляку я слушать не хочу. Я заявил, что демонстративно ухожу. Это задело его, и он начал издеваться, будто я даже не знаю, что такое «демонстративно», и не к месту употребляю «красивые» слова. Тут я перебил его и сказал, что я тоже кое-что понимаю. Иногда, когда мы очень расшалимся, папа говорит, что он демонстративно уходит. Я хлопнул дверью и ушел.
Я ушел — и все разбежались. Потому что я авторитет. Когда я только поднимаюсь по лестнице, ребята говорят: «Пришел авторитет!»
С Котлярами мы живем в одной квартире, как одна семья. У Буцика (он мой ровесник, ему тринадцатый год) три братика и три сестрички. Двое — близнецы — по одиннадцати лет, а остальные все на год моложе друг друга.
Буцик прекрасный парень, но он тихоня. Не заговори с ним, и он целый день промолчит. Зато ночью, во сне, он говорит. Я думаю, что это нормально. Если целый день молчат, то разговаривают ночью. А то язык ведь может отняться. Я, сколько могу, стараюсь сделать его, Буцика, разговорчивым.
О детворе, Буцикиных братишках и сестренках, я много говорить не стану. Но все же сказать о них необходимо, потому что в дальнейших событиях они принимают участие. Трех братиков зовут Котиками (от фамилии Котляр), а трех сестричек — Кошечками (если братья котики, то сестры — кошечки). Котики ужасно крикливые. Однажды у одного из них от долгого крика появился бас. Ходит себе такой соплячок и говорит басом. А Кошечки — тихони, как Буцик.
Теперь я могу рассказать, как у нас все было.
Началось с того, что тотчас же после отъезда родителей наших, часа через два, мы спохватились, что Котлярова забыла оставить ключи от буфета. И мы, таким образом, остались без еды.
Я лично был против того, чтобы обратиться к старшему, к Яше, значит. Он меня обидел, сказал, что я употребляю слова, которые я не понимаю.
Но прошел час, прошло два часа, и мы проголодались. Мне лично приходилось уже голодать, когда я ушел один в лес ягоды собирать и собаки выхватили у меня завтрак. Но Котики и Кошечки не знали еще, что такое голод. Я уговаривал их как мог.
— Хлеб с повидлом вы теперь съели бы? — спросил я у них.
— Нет, — закричали они, — повидло мы не любим!
— Если так, значит, вы еще не голодны.
— А сухари?
— Нет, не хотим!
— Ну, значит, вы не голодны, — говорил я, — откуда вы вообще взяли, что вы есть хотите? У вас, может быть, что-нибудь болит, а вы думаете, что вам есть хочется?
Наконец я пошел к Яше и рассказал ему о нашем положении.
— Какие же вы, однако, глупенькие: надо было сразу мне сказать.
Но вдруг он задумался. Так, в задумчивости, простоял он минуты две. Он, должно быть, что-то придумал, потому что у него вспотели очки и он старательно вытирал их носовым платком. Странно, у него всегда потеют очки.
Он сказал как-то загадочно:
— Созови Котиков и Кошечек, я их накормлю. Потом я поговорю с вами.
Когда все было съедено, Яша поднялся и произнес коротенькую речь:
— Вам, конечно, известен наш лозунг: «Кто не работает — тот не ест». Верно и обратное: «Кто ест, тот должен работать…» Вам, Кошко-Котики, — продолжал он, — и товарищу Карлу придется теперь поработать в саду, в огороде, построить крольчатник. Завтра надо приступить к работе.
Ему всегда хочется что-нибудь придумывать, Яше. Ну, придумал он электрические звонки, и сам установил их во всех квартирах, устроил радио и другие там штуки, так это-таки дело. Но когда ночью у них что-то поет петухом, или — открываешь к ним дверь, а на тебя вдруг вода льется, словно из ушата, — это уже ни к чему.
Так как великие изобретения не каждый день удаются, то он часто придумывает неслыханные вещи. Для него первое апреля величайший праздник.
В этот день он обманывает всех встречных и поперечных.
Первого апреля он мне сказал:
— Ты знаешь, я величайший обманщик в мире.
Когда я сказал ему, что он слишком уж мнит о себе, он улыбнулся и сказал:
— Вот видишь, даже самого себя я обманываю.
Поработать в саду — построить крольчатник — это, конечно, очень хорошо. Но почему только мы должны это делать? А остальные? Я понял, что раз ключи от еды и всего прочего в его руках, то он может делать с нами что ему вздумается.
Но Яша ужасно рассеянный, и мне вскоре удалось завладеть ключами. Из моих рук, он хорошо понимал, не так-то легко будет получить их. Но он очень хитер. Встречает он меня на дворе такой озабоченный, раскрасневшийся (он настоящий артист) и кричит:
— Пожар! Горим! Скорей давай ключи!
Вот так он и выманил у меня ключи.
Но мне снова удалось заполучить их. Несколько дней он наблюдал за мной. И однажды он говорит мне:
— Вот видишь эту маленькую, тоненькую щепочку? Я отвернусь, а ты спрячь ее у себя куда хочешь. Я ее все равно найду.
И я попался на эту удочку. Он сразу полез в задний карман (и откуда он узнал, что у меня есть задний карман) и чуть не выхватил ключи.
В конце концов я настолько изучил его, что больше обманывать меня он не мог.
Тогда он повел меня к себе в комнату и сказал:
— Отдай ключи. Я придумал игру на все лето. Ты никому только не говори.
Наутро был вывешен приказ:
«ПРИКАЗ № 1
1. Гражданин Карл Ратнер, гражданин Буцик Котляр и все так называемые Кошечки и Котики должны в течение двух дней поставить забор вокруг сада во дворе.
2. В случае невыполнения приказа они будут привлечены к строжайшей ответственности».
Мы приступили к работе в саду. Запасли доски, гвозди, рубанок, пилу. Как хорошо стоять себе и строгать, а над головой играет солнце, белые облачка разгуливают по синему небу, и легкий ветерок тебя обвевает, забирается за воротник.
Работаем это мы, и вдруг появляется Яша со своими Яшутками и с Дядей-тетей (у него, у этого паренька, нет ни отца, ни матери, стоит чуть-чуть задеть его, и он начинает кричать: «дядя, тетя». Так его и прозвали «Дядей-тетей»).
Яша скомандовал им: «Руки на живот». И они все положили руки на живот и так прохаживаются: «Видите, значит, вы работаете, а мы гуляем — руки на животе».
Тут я сказал своим:
— Пошли, Котляры, домой. Не видите разве, что над нами издеваются?
Дядю-тетю мы все недолюбливаем. Не хочется мне даже называть его по имени — Шмуэл-Айзик. Мы знаем, откуда взялось это двойное имя. Вначале он назывался только Шмуэл. Но однажды он заболел. Ему просто хотелось, чтобы ему купили велосипед, и он притворился, будто он болен. Лил горячий чай себе на лоб, чтоб подумали, что у него температура, клал себе на язык щепотку зубного порошка, чтобы заподозрили, что у него желудок не в порядке. А дядя его и тетя, Вайсборды, — отсталые люди, редко встретишь таких, — побежали в синагогу, где они молятся, и дали ему еще одно имя — Айзик. Они верят, что это лечебное средство, от которого обязательно выздоравливают. В наш дом они ворвались самоуправно. Освободилась квартира, и они поспешно вселились. А когда им сказали, что дом только для ударников, то он, Вайсборд, побагровел, как петушиный гребень, и заорал, что он лучший в мире портной. Он, правда, уже сорок лет портняжит, но он все-таки не ударник. Однако он обещал стать ударником, и его оставили в покое.
В плохие руки попал Дядя-тетя.
Дяде-тете — десять лет, а он сидит еще во втором классе. Дяде-тете, чтобы досчитать до двадцати, приходится снимать ботинки. Дядя-тетя всегда ходит с синяками и царапинами, хотя никто его и пальцем не трогает. Его ударяет стол, печка набивает ему шишки, его ранит кочерга, царапает веник. Все вещи его бьют, дверь прищемляет ему пальцы, ноги его находят всякую выбоину в тротуаре, торчащие гвозди подкарауливают его рубашку, лестницы заставляют его скатываться по ступенькам. И вот этого Дядю-тетю Яшка сделал своим помощником. Дядя-тетя как щенок следует за ним. Он буквально трепещет перед ним.
Вообще Дядя-тетя — «двуличный». Ко мне пришел и рассказал, будто Яшка говорит, что я дуюсь на него. Потом пошел и наговорил Яшке, будто я сказал, что он… но это непристойное слово. Яшка, понятно, рассердился и вывесил приказ № 2 с выговором мне за ругательства.
У меня как раз в тот день болела голова, и он меня освободил.
Через час он прислал Дядю-тетю справиться о моем здоровье. Через два часа он прислал с Дядей-тетей приказ № 3, в котором мне, для того чтобы я немедленно выздоровел, присваивается дополнительное имя — Айзик, вместе, значит, — Карл-Айзик.
И так уж повелось: я, Буцик и его Кошко-Котики работаем, а Яшутки и Дядя-тетя баклуши бьют.
А что нам до них! Мы убрали свой сад, начали строить крольчатник. Однажды утром пришла ко мне моя подруга — Циля. Может, и не подобает говорить «подруга». Буцикин отец всегда говорит жене своей, Буцикиной маме: «Моя подруга…» Но нет, в этом нет ничего плохого. Она, Циля, хорошая подруга.
Вот, например, наш класс разделился на мальчиков и девочек. И эти две группы не разговаривают между собой. Послушайте, что было. Однажды, когда заговорили о том, что у нас в классе неблагополучно с дисциплиной, выступила одна ученица и сделала такое предложение: для того чтобы в классе было тихо, надо, чтобы девочки и мальчики сидели вместе, а не на отдельных партах. Рассадить так, чтобы за партами сидели ученик и ученица, ученик и ученица. Ведь девочки и мальчики не разговаривают между собой — вот и будет тихо. Понимаете, какое предложение? Мы с Цилей первые начали разговаривать. Мы первые показали пример. Мы готовим совместно уроки. Вообще мы всегда держимся вместе. И нам наплевать на то, что находятся всякие Дяди-тети и выдумывают, что у нас любовь. Циля мне так и сказала: «А если ты меня любишь, так что? А почему нам обязательно нужно ненавидеть друг друга?»
Однажды она приходит ко мне и говорит:
— Пойдем, Карл, за ягодами.
И, совсем забыв о работе, я пошел с ней в лес. Мы взобрались на высокую сосну. И, знаете, сверху все кажется по-другому. Мы смотрели и видели не траву, а какую-то зеленую демонстрацию. А красные ягоды были знаменами, а срубленные пни — крепостями (мы как раз проходили в школе Великую французскую революцию). А вон идут тракторы. Это уже наша первомайская демонстрация. Тракторы — это танки — парад на Красной площади. А птицы — это самолеты.
Но Циля думает, должно быть, о другом. Она говорит мне:
— Если бы мы могли прыгать с дерева на дерево.
И все-то ей хочется! А?
Вот она уже под деревом, ушибла себе ногу о пенек. От боли у нее выступают слезы на глазах. Но она не плачет. Она никогда не плачет. Я обвязываю ей ногу своим носовым платком. Выступает кровь. Я обматываю ногу своим пионерским галстуком.
— Послушай, — говорит она. — Если б мы могли вырасти оттого, что я пройду три класса в один год, я бы это непременно сделала. Понимаешь! Ведь на три класса надо потратить три года. А я это проделаю за один год. Если бы нужно было кушать за троих, я бы и это сделала. Хотя это уже значительно труднее.
Ей хочется скорее стать взрослой. И она торопится. Уроки делает быстро. Ест быстро. Она не ходит, а бегает. Она читает бегло. И сразу две книги.
А когда я возвращался домой, меня встретил Яша.
— Ты сегодня день прогулял. Ты еще у меня увидишь!.. Я с тобой не шутки шучу.
Я рассказал об этом Циле. И она задумалась. А думает она быстро. Сморщила лоб — и готова мысль. Еще раз сморщила лоб — и готова другая мысль. Мысли были такие:
«1. Я тебе помогу.
2. Я привлеку Клару и Розу».
Она тут же отправилась за Кларой и Розой. Они тоже хорошие девочки. Возьмем, например, Клару. Ее считают очень умной. Чем она умнее нас, я не знаю. Но она во всем подражает своей матери. А кто подражает большим, тот считается умным. Притом она никогда не забывает сказать вежливые слова: «Извольте», «Пожалуйста», «К сожалению», «Будьте добры», «С удовольствием», «Да-да…»
Нет, она, должно быть, умная. Потому что она с большими держит себя как ровня. Я сам слышал, как председатель жакта обращался к ней на «вы».
Роза тоже славная такая. Но она очень много говорит. Я как-то раз возвращался вместе с ней из школы. Что бы мы ни видели в пути, она обо всем говорила: «Посмотри, какой забор, зеленый забор! Посмотрите-ка, что за гусенок! Посмотри, какой дом, какой высокий дом!..»
Мы собрались тогда все вместе. И вдруг к нам ворвался Яша. Он надел очки и с улыбкой сказал:
— Общие собрания запрещены!
Он, оказывается, увеличил свою армию. За ним вошли кроме Дяди-тети и Яшуток еще товарищи Дяди-тети. Расскажу только о двоих. Один — это Веля, очень крепкий парень, но странный какой-то. Скажи я ему: «Поди дай Яше в зубы», так он пойдет и самым честным образом стукнет Яшу. Скажет ему Яша: «Поди дай Карлу в зубы», и он точно так же угостит меня. И не по злобе, а от доброты. Когда просят его поколотить кого-нибудь, он просто не в силах отказать. Даст в зубы — и улыбается. Однажды ему на голову свалился с третьего этажа цветочный горшок. Потом, должно быть, дырку заделали, потому что теперь ничего не видно.
Второй Дяди-тетин товарищ — Бома — не стоит Велиных подметок. Подлиза с испуганными глазами, а одна походка чего стоит: он ходит носками внутрь.
— Разогнать собрание! — скомандовал Яша. И эта банда начала разгонять нас. Интересно, что огромный Бома взялся за самую маленькую Кошечку.
А Яша на двери повесил новый приказ:
«1. Собрания запрещены.Командор»
2. Запрещается вывешивать стенные газеты.
3. Запрещается кричать коллективно.
4. Запрещается смеяться коллективно.
5. Запрещается плакать коллективно.
Для проведения перечисленных мероприятий надо испрашивать моего разрешения.
Вот послушайте, что дальше было: наутро мы просыпаемся, глядим — нет нашей одежды. Котята первыми прибежали голенькие — нет одежды.
За дверью Яшин голос:
— Пожалуйста, пожалуйста, можете зайти к нашим голым героям.
Это девочки наши пришли на заседание.
И тут же Яша влетает в комнату:
— Заседание голышей можете объявить открытым.
И он моментально исчезает.
Я сижу в кровати. Руководитель восстания не может встать.
Девочки смеются. При чем тут смех? Не могу же я голый вести заседание.
А они все же смеются. Я признаю свою ошибку.
Пока ключи находятся у Яши и питание в его руках, — сила на его стороне и не может быть речи о взятии власти.
— Но как же теперь быть? — спрашивает Циля.
— Нужно сдаться. Надо признать, что мы проиграли.
— Что? — вспылила Циля. — Сдаваться? Ни за что!
— Товарищи, — сказал, я, — мы теперь сдаемся, чтобы потом победить. Накопим сил и снова ринемся в бой… и победим!..
— В таком случае я от тебя ухожу! — выкрикивает Циля и хватает Клару и Розу за руки.
Я чуть голышом не соскочил с кровати.
— В такой трудный момент ты хочешь оставить нас. Да это же предательство! Неужели я в тебе обманулся? Одумайся, Циля, пока не поздно.
Циля подумала, подумала, но сказать мне, что я прав, она не может.
— У меня, — говорит она, — есть новый план. Ладно, сдадимся.
Но что это за план — она мне тогда не сказала. Да и потом о нем не говорила. Должно быть, забыла.
Буцику эти все происшествия на пользу пошли. Он стал разговорчивее. Правда, прежде чем что-нибудь сказать, он жмется. Установил бы себе отдельно время для раздумий, но когда разговариваешь — говори и не жмись… Как горох об стенку!..
Но вот он заговорил. И, знаете, лучше бы уж он совсем молчал. Кто его просил говорить? Ведь подумайте только, что же он сказал? Он жался-жался и наконец, выпалил, что напрасна вся наша борьба, что нам остается ждать приезда родителей или возвращения вожатых из лагерей…
Но тогда я взял слово.
— Лучше бы ты, Буцик, как молчал до сих пор, так и дальше молчал бы.
А он стоит и молчит, и поди узнай, почему он молчит.
— Буцик, — обращаюсь я к нему снова, — ведь ты, по существу, хороший пионер. Я никогда не видел, чтобы ты курил, не слышал, чтоб ты бранился, ругательные слова произносил, я всегда считал тебя ударником учебы, да и в отряде ты один из первых…
А он стоит и молчит.
Наконец он сказал:
— А в чем теперь должна состоять наша борьба?
— Ну, это уже другое дело. Это я сейчас же, сию минуту могу объяснить… Погоди-ка. Вот-вот. Сейчас тебе скажу. Наша борьба… Наша борьба теперь должна состоять в том, чтобы привлечь на свою сторону более развитые и сильные элементы из Яшиного отряда. Возьми, к примеру, такого парня, как Веля. Крепкий и неиспорченный. Он может нам пригодиться. Даже Бому можно перевоспитать. Да и Яшуток можно…
Мы начали замечать, что вокруг Буцика увивается Дядя-тетя. Шепнет ему что-то на ухо и исчезнет. Будто плюет ему в ухо. Он, Дядя-тетя, когда говорит, то брызгает слюной. Можно себе представить, сколько он ему за эту пару дней набрызгал этой слюны.
А спросишь — молчит.
— Что ж ты, Буцик, молчишь? Будешь дальше молчать, и я замолчу. Совсем перестану разговаривать с тобой.
Сидим это мы и молчим.
Вдруг он без всякой запинки начинает рассказывать:
— Яша через Дядю-тетю уговаривает меня перейти на его сторону, стать предателем, значит. Он думает, что если я колеблющийся… если они ничего добром не добились, то они теперь начали действовать насилием. Вот и все.
— Теперь ты видишь? Тебе из этого надо сделать для себя вывод.
— Да, — отвечает он, — теперь я вижу, что с ними нужна ожесточенная борьба. Теперь я убедился, что ты прав.
— О, Буцик, это для меня очень важно. Ты должен сделать доклад. Ты прекрасно говоришь. Ты должен рассказать обо всем этом.
Ах, как хорошо он говорил, Буцик! Я никогда б не ожидал. Он говорил и пил воду из графина, как настоящий оратор. Глотнет водички и говорит, глотнет и снова говорит. Он говорил то громко, то еще громче, то вдруг начинал жестикулировать. Мне, право, не мешало б у него поучиться.
Прошло несколько дней, и опять Дядя-тетя пристает к Буцику — шепчет и плюет ему в ухо. Что ему нужно от Буцика? Я еле удержал Цилю, чтоб она его не избила.
— Да у него лицо само просится: «Стукни меня».
— Не трогай его, Циля, — говорю я, — он и так еле держится на ногах.
Насилу уговорил.
А Буцик пришел и рассказывает:
— Дядя-тетя просится к нам. Он против той компании. Он повздорил с командором.
Я заявил Дяде-тете:
— Принять-то мы тебя примем, но при одном условии. Ты должен перевоспитаться.
— Я перевоспитаюсь! Вот треснуть мне на месте, если не перевоспитаюсь! — ударяя себя в грудь, кричал Дядя-тетя.
— Что ж, — сказал я, — мы тогда, может быть, поднимем вопрос о снятии с тебя клички «Дядя-тетя»…
Дня через два Циля доложила, что она все время наблюдала за Дядей-тетей и убедилась, что он все передает Яше.
— Дядя-тетя, — сказал я ему, — теперь мне ребят не удержать. Тебя поколотят.
Циля:
— Можно?
А сама засучивает рукава.
Я:
— Подожди.
— Товарищи! — обращаюсь я к ребятам. — Оказывается, мы зря ему доверяли. Как мы теперь поступим с Дядей-тетей?
— Предать суду!
— Судить!
— Правильно. Судить будем. Ну-ка встаньте, — обращаюсь я к Дяде-тете. — Как вас зовут?
— Дядя-тетя.
— Признаете ли вы себя виновным?
— Виновен!
Я обращаю внимание присутствующих на его чистосердечное признание.
— А что скажет прокурор?
Циля:
— Я требую для него самого строгого наказания.
— А что скажет защитник?
Роза:
— Наша советская школа воспитывает детей в гражданском духе. А если у него есть вредные навыки, полученные дома, то он их у нас изживет. Прошу, товарищи судьи, помилования для моего подзащитного.
Затем я произнес следующую речь.
Наш суд не наказывает. Наш суд воспитывает. Посмотрите, уважаемые товарищи, как подсудимый покраснел. Слезы катятся из его глаз. Видно, что он очень переживает. Учитывая его чистосердечное признание, суд постановил наказание считать условным.
Такого мягкого приговора Дядя-тетя не ожидал. И странно, всегда такой словоохотливый, Дядя-тетя не проронил ни слова. Он подошел и пожал мне руку.
Но Циля все еще не успокаивалась. Улучив момент, когда никто не глядел в ее сторону, она угостила Дядю-тетю двумя оплеухами. А Дядя-тетя даже не пикнул. Циля изумилась:
— Коли так, если он молчит, то больше я его не трону. А не снять ли с него кличку «Дядя-тетя»?
Уж этот мне Яша. Вдруг он задумал медицинское освидетельствование. Ну, этого мы уже не допустили. Котлярят, однако, им удалось поймать и освидетельствовать. Посчитали, сколько у каждого ребер, совали, чайную ложечку в рот и поставили диагноз, что они вполне здоровы.
Циле пришло в голову обязательно поговорить с Яшей. Что означают его фокусы?
Но что бы она ему ни говорила, он на все отвечал:
— Ну и что же?
Затем Буцик решил, что он должен поговорить с Яшей.
— Что это все значит, Яша?
А Яша улыбается и говорит:
— Ты что сказал?
Буцик повторяет свой вопрос, а Яша снова:
— Ты что сказал?
Буцик опять повторяет свой вопрос, а Яша по-прежнему:
— Ты что сказал?
Наконец Буцику надоел этот разговор, он плюнул и ушел.
Тогда я решил сам поговорить с Яшей.
Прихожу.
— Ах, Карл! Зайди минут через пять.
Прихожу через пять минут, а он опять:
— Ах, Карл! Приходи минут через пять.
Я снова прихожу. Опять все то же.
Наконец, прихожу, а он:
— Ах, Карл, хорошо, что ты пришел. Ну, посиди немного.
Сижу и жду. Вдруг он спохватывается:
— Ах, Карл! Ты все еще сидишь? Ну хорошо. Можешь идти.
Если так, думаю я, то мы уж с тобой рассчитаемся.
Циля взялась сагитировать Велю…
Вот как Циля уговаривала Велю:
— Ты, Веля, сильный?
— Ага.
— Покажи мускулы.
— Вот.
— Меня, Веля, ты бы побил?
— Ага.
— А ну, ударь меня.
— Ага.
— Ударь маленького Котляренка.
— Ага.
— Ну, что ж ты не бьешь?
— Пыжиков я не бью.
— Почему?
— Мне их жалко.
Уж очень он следит за нами, Яша. О чем бы ни говорили, все до него доходит. Дядя-тетя тут ни при чем. В одном доме живем. И у стен есть уши.
— Товарищи, — сказал я, — конспирация! Вы знаете, что такое «конспирация»? Это значит, что нам нужно принять меры, чтобы никто о нас ничего не знал.
Мы начали копать большую яму, вроде окопа, в саду. Копали мы, копали, а когда яма была готова, мы накрыли ее ветвями и сверху насыпали листьев, так что она стала совсем незаметной.
Сюда, в яму, мы спускались, когда нам нужно было о чем-нибудь поговорить. Прохладно, одно удовольствие.
Иногда мы слышали:
— Карл! Буцик!
А мы сидим себе тихо и спокойно и только улыбаемся.
Однажды, когда мы так сидели и мечтали о том, как мы свергнем командора, вдруг раздались шаги. Мы притихли. Мы не дышим… Бац! И в яму к нам обрушивается Яша.
И мудрецы же мы, однако. Как это нам в голову не пришло, что в яму можно просто упасть? Как это мы не выставили пикета, чтоб охранять подступы к яме!
Но ничего. Он попался, как медведь в западню. Он упал прямо на нас.
Падая, он уронил очки и ничего не видел…
Угостили мы его на славу, а сами смылись. Хоть раз, да посчитались как надо.
Назавтра Яша всех нас созвал.
— Признавайтесь, кто меня за нос таскал?
Он, оказывается, не любит, когда его за нос таскают. Дело ли это — за нос таскать! И ему хочется, чтобы сказали, кто его за нос таскал.
Так мы ему и сказали!
— Но я все равно дознаюсь! — говорит он, Яша. — Я психолог. А ну-ка, встаньте все в ряд!
Построились мы. А Яша ходит и смотрит всем в глаза. Глядел, глядел и ничего не выглядел.
— Теперь, — говорит он, — все закройте глаза. И когда откроете глаза, глядите только на меня, а не друг на друга.
Нам просто понравилось это дело. По его команде мы все закрыли глаза, и, открывая их, мы все смотрели на него. И когда все уже стояли с открытыми глазами, у Дяди-тети все еще глаза были закрыты.
— Гражданин Дядя-тетя! Это вы меня за нос таскали? — И Яша увел его с собой. Потом Дядя-тетя рассказывал, что Яша его тоже таскал за нос. Но у Дяди-тети пошла кровь носом — это у него часто бывает, — и Яша отпустил его. Потом, когда Яша его снова потребовал к себе, Дядя-тетя наотрез отказался.
На дворе лето. В саду у нас растут цветы. Некоторые очень красивы. Другие запахом поражают, хотя и не очень уж красивы.
Цветы, деревья кругом. Деревья так и манят к себе. А встанешь поближе — яблоком по голове угостят. Из-за ветвей глядит голубое небо, а под ногами трава зеленая-зеленая.
Наш сад прекрасен, и двор у нас прекрасный. Из всех окрестных улиц дети собираются к нам. Особенно много у нас детей из соседнего двора металлистов. Мы сказали им: устройте и вы свой двор, и вам не придется ходить далеко. А пока — пользуйтесь, пожалуйста, нашим двором и нашим садом. Только ведите себя хорошо, не ломайте ветвей, не рвите цветы.
Однако Яша завернул по-своему. Не нужны вы, говорит, мне на моей территории. В течение двадцати четырех часов, говорит, чтобы тут вашего духа не было. Но один из тех ребят, парень не промах (Пугонос его звали, потому что он однажды. всунул себе пуговку в нос и его пришлось в поликлинику везти), сказал:
— Начхать нам на него. Мало ли что он там разглагольствует, этот подслеповатый! Не хочется только руки пачкать, а то бы мы его, как вареную луковицу, растерли. Пусть лучше язык прикусит.
Тогда Яша сказал, что он в последний раз предъявляет свой ультиматум. Пусть они лучше поскорее уберутся, а то он снимает с себя всякую ответственность.
Тогда Пугонос сказал, что таких, как Яша, он десятками из рукава вытряхивает, что не на таких он, Яша, напал — не запугает. И он назвал его «буйджалом».
За слово «буйджало» Яша больше всего обиделся, хотя никто не знал, что означает это слово — «буйджало».
В сумерки те ребята ушли, и Яша собрал нас и сказал, что он объявляет им войну и кто не пойдет воевать, тот будет дезертиром и предателем. Кто не пойдет воевать, будет питаться одним хлебом с луком и у него будет отобрана одежда. Если же он будет спать не раздеваясь, то он будет лишен чистого белья. Теперь нужно отбросить все внутренние распри, нужно помнить только, что наш двор в опасности.
Тогда я выступил и заявил, что мы не будем воевать.
Но тут случилось самое худшее. Все присоединились к Яше. Даже Циля попалась на удочку. Мы, говорит она, превратили наш сад в настоящую куколку, мы каждый камешек там примеряли и примащивали, каждое деревце причесывали, каждую песчинку просеивали.
Умеет она говорить, Циля!
А Дядя-тетя — тот просто чуть не расплакался. Такие, говорит, красивые цветы, а их чужие будут рвать и топтать?
Начали готовиться к войне.
Собрали под яблонями всю падалицу. Получился целый арсенал.
Яша начал проводить с нами ученья — как надо метать.
Циле, конечно, лучше было не агитировать за войну. Когда она бросает яблоко, то оно чуть ли не ей самой в лоб попадает. Оно как-то выскальзывает из ее рук…
А Циля все говорит, что мы превратили сад в куколку, каждый камешек примеряли и примащивали, каждое деревце причесывали, каждую песчинку просеивали.
Ну, что я тут мог поделать?..
И война вспыхнула.
Военные действия происходили в нашем дворе. Пригодились и ямы. Мы были в окопах, а у противника не было прикрытия. Поэтому в первый день победа осталась за нами, несмотря на их численное превосходство. Одному угодило яблоком в ногу, другому в плечо, и они отступили.
— Мы побеждаем, — говорил Яша, — потому что правда на нашей стороне. Будьте стойки, отважные орлы!
Нужно признаться, что в первый день я тоже был увлечен.
По двору летают гнилые яблоки. У всех разгоряченные лица, воспаленные глаза. То с одной, то с другой стороны раздаются крики «ура». Мы молчим — они кричат, они молчат — мы кричим.
На другой день попало нашему Дяде-тете. Уже долгое время, с тех пор как он перешел на мою сторону, он не плакал. Но тут он не удержался.
На третий день на нас посыпались удары со всех сторон — и откуда только это взялось? Досталось и мне, но я проглотил молча. Мне очень хотелось плакать, но я укусил себя в руку — и прошло.
И что это с нами случилось? Что произошло с нами?..
Дядя-тетя разуверился в войне. Остыла понемногу и Циля. Мы начали приходить в себя, и на другой день мы распространили среди тех ребят такую листовку:
«Почему мы воюем друг против друга? В этой кровавой бойне заинтересован один Яша! Сложим оружие, и давайте вместе бороться против этого тирана!»
Нам удалось также поговорить с Пугоносом. Мы рассказали ему всю историю. Мы сказали ему, что мы никакие им не враги, что это Яша заварил всю эту кашу. Почему это мы, пионеры двух соседних отрядов, должны сражаться только потому, что Яше вздумалось стать командором?
Пугонос даже за голову схватился.
— Так зачем же мы деремся?
И мы устроили собрание. Пугонос начал издалека, но в конце концов он дошел до того, что нам надо покончить с войной.
Наутро мы просыпаемся, глядим — Яши нет. И след его простыл. Куда же он делся?
Искали мы его, искали и наконец нашли в яме, в саду.
Долго мы думали, как с ним быть. И все же придумали. Вот как: Яша среди нас больше не существует. Никто его не знает. Был такой человек, носивший на носу очки. Но мы его больше не знаем. Нет его среди нас.
Мы собрали общее собрание.
— У нас, товарищи, не траурное собрание, — сказал я, — мы никого не оплакиваем. Слез мы не проливаем. Но вспомним, однако, товарищи, какие прекрасные возможности были у покойника, какое широкое поле деятельности простиралось перед ним. Покойник сведущ был в географии и истории. О своем учителе естествознания он сам говорил, что он его уже превзошел. Покойник много знал, но не сумел знания свои использовать для блага общества, чтобы после смерти ему был поставлен памятник с надписью: «Борцу за справедливость!» Он прожил всуе. Он не оправдал надежд. Способности свои он использовал во зло. Он возомнил себя командором и втравил нас в войну с нашими товарищами. Легка ли ему будет земля или тяжела — нам все равно.
— Прошу последнего слова перед смертью, — заявил Яша, — вы не откажете мне в этой милости!
Ему предоставлено было слово — пусть говорит. Мы ведь победили.
— Товарищи! — начал Яша. — Я только добра вам желал. За это время вы кое-чему научились. Возьмите хотя бы Дядю-тетю, то есть товарища Вайсборда. Он стал более выдержанным. А Буцик стал более разговорчивым…
После этой фактической справки мы как-то растерялись.
Мы не знали теперь, как поступить с ним. Считать его мертвым или оставить в живых?
Одно спасло нас. Приехали как раз родители, и нам не до него уже было.
— Папочка!
— Мамочка!
— А что вы привезли?
— Ой-ой-ой! А кто это тебе глаз подшиб?
— Ячмень на глаз сел, сыночек! Никто меня, сыночек, не трогал.
— Ну как, интересно было?
— А привезти вы ничего не привезли?
Так вопрос о Яше — считать его мертвым или живым — и повис в воздухе.
Во-первых, времени не было для его разрешения, во-вторых, игра-то ведь уже кончилась.