1. Влияние местной администрации на общинно-религиозную жизнь бухарских евреев
Подчинив себе край, русская власть нашла полезным сохранить существовавшую там систему самоуправления местного населения. Эта система базировалась на управлении сельских и городских квартальных общин старостами. У мусульманского населения такие старосты назывались аксакалами (оқсоқол – буквально «белая борода» в переводе с узбекского), а у бухарских евреев – калантарами. Подобная структура была близка к той, что существовала в России, где с XVI века выбирали старост для управления небольшими административно-территориальными единицами и общественными коллективами: сельской общиной, позже артелью и т. д. Поэтому среднеазиатская форма самоуправления оказалась привычной для русской администрации. И вообще, адаптация низовых форм самоуправления нового населения, включаемого в империю, была одним из элементов русской колониальной традиции.
Туркестан не стал исключением из данного правила не только по отношению к мусульманам, но и по отношению к бухарским евреям. Этот специфический случай российской колониальной практики ускользнул от внимания Ганса Роггера, утверждавшего, что евреи были единственными из инородцев, на кого она не распространялась. Согласно Положению об управлении Туркестанского края аксакалы избирались на общем собрании пятидесятников (иллик-баши на узбекском языке), после чего выборы утверждались местной русской администрацией. Подчинявшихся аксакалам пятидесятников выбирали, в свою очередь, домовладельцы, группировавшиеся по территориальному принципу. Поэтому бухарские евреи могли выбрать своих собственных пятидесятников в тех городах, где существовали отдельные еврейские кварталы: в Самарканде, Катта-Кургане, Казалинске, Коканде, Намангане, Старом Маргелане, Туркестане, Пейшамбе и Ходженте. Кроме этого, в Самарканде, городе с большим бухарско-еврейским населением, они выбирали через своих шестерых пятидесятников аксакала (иногда русские чиновники называли его еврейским аксакалом, а бухарские евреи обычно – калантаром). Еврейский аксакал, или калантар, признавался местной русской администрацией в качестве одного из шести участковых аксакалов туземной части Самарканда. Аксакалы подчинялись старшему аксакалу, назначаемому русской администрацией. Им подчинялась туземная полиция. Аксакалы и туземные полицейские получали жалованье из городских бюджетов.
Как и в мусульманских кварталах, внутри бухарско-еврейского существовали свои правила и иерархия. Богатые предприниматели пользовались большим авторитетом. Он подкреплялся связями с русской администрацией, с фабрикантами Центральной России, со складскими и банковскими управляющими. Также авторитет достигался благотворительностью и демонстрацией роскоши (хотя общинные руководители и пытались регламентировать демонстрацию роскоши, они не добились в этом больших успехов). Для устранения конкуренции со стороны противников по иерархической, внутриобщинной «войне» предприниматели прибегали к переманиванию у них партнеров низкими ценами и даже к организации бойкотов. Возникавшие конфликты регулировались через калантара, раввина или третейского судью, о чем подробнее пойдет речь ниже. Иногда для устранения конкурентов в борьбе за место в иерархии прибегали к доносам, что вызывало острые внутриобщинные конфликты.
Туземные городовые, Самарканд. Библиотека Конгресса США, Отдел эстампов и фотографий. Коллекция С.М. Прокудина-Горского, LC-DIG-prok-02308)
Порядок в бухарско-еврейском квартале Самарканда поддерживало состоявшее из бухарских евреев подразделение туземной полиции, которое возглавлял старший полицейский. Служба евреев в полиции была чрезвычайно редким явлением. Известно, что в Одессе в 1810 году они служили в полиции на низкооплачиваемых полуобщественных должностях десятских и сотских, избиравшихся от соответствующего числа домов. Но в 1828 году вышел сенатский указ, которым запрещалось принимать евреев на государственную службу. Это запрещение подтвердили и в 1876 году. Впрочем, в отдельных случаях допускался прием евреев на службу в качестве нижних чинов и в полицию – для ведения еврейских метрических книг. Исключение делалось также в местах большой концентрации евреев. Например, в еврейской колонии Сладководной на Украине в конце XIX века еврей занимал должность урядника. В Туркестанском крае прием евреев в полицию стал возможным из-за того, что туземные чиновники подчинялись здесь не Министерству внутренних дел, а военным губернаторам. С самого начала власти не стали применять к бухарским евреям Самарканда соответствующее положение законодательства, так как рассматривали их в первую очередь как туземцев и только затем как евреев.
В тех городах, где семьи бухарских евреев жили рассеянно (хотя нередко и по нескольку семей вместе), как, например, в Аулие-Ате, Перовске и Новом Маргелане, они были лишены самоуправления. Тем не менее участие в территориальных выборах давало им возможность оказывать влияние на избрание той или иной кандидатуры.
Даже обладавшие статусом туземцев бухарские евреи не допускались в городские думы, которые в Туркестане имелись только в двух городах – Ташкенте и Самарканде. На их просьбы в 1901–1902 и 1907 годах о разрешении избрать хотя бы одного своего депутата губернские власти отвечали отказом, ссылаясь на Городовое положение 1892 года. По данному положению евреям в черте оседлости разрешалось занимать только одну десятую от всех мест, но даже на эти места они не могли избирать своих представителей – их назначала городская администрация; за пределами черты оседлости евреи вообще устранялись из городского самоуправления. Автоматическому переносу этого положения на бухарских евреев с туземным статусом не помешало то, что у них были более широкие права, чем у ашкеназских евреев черты оседлости.
Между тем ссылка властей на Городовое положение 1892 года была не чем иным, как хитрой уловкой. Дело в том, что край управлялся Положением 1887 года, в основу соответствующих статей которого легло предшествовавшее – более либеральное – Городовое положение 1870 года. Оно разрешало нехристианам (евреям и мусульманам) участвовать в избрании городского головы и выбирать своих представителей в городское самоуправление (при условии, чтобы их число там не превышало одну треть), независимо – в черте оседлости это происходит или за ее пределами. После выхода Городового положения 1892 года соответствующие изменения, и в частности сокращение числа нехристианских городских депутатов до одной десятой от общего числа, в Положение об управлении Туркестанского края 1887 года не вводились. Поэтому запрещение русскоподданным бухарским евреям участвовать в городском самоуправлении было фактически нарушением закона.
Недовольство бухарских евреев Самарканда отказом местной администрации дать им право выбрать, подобно туземцам-мусульманам, депутата в городскую думу нашло свое выражение в жалобе Палену в 1908 году: «Мы являемся всюду и во всем главными плательщиками, мы благодаря отсутствию нашего представителя являемся пасынками города. Улицы и арыки в еврейском квартале в плачевном состоянии: осенью и весной невылазная грязь, зимой, благодаря снежным заносам, мы отрезаны от русского города и часто тяжелобольному мы не в состоянии пригласить врача, роженице – акушерку».
Когда же в 1907 году бухарские евреи с туземным статусом получили право принять участие в избрании выборщиков во Вторую Государственную думу, русская администрация постановила, что туземную часть Самарканда будет представлять только один выборщик. В результате кандидат в выборщики от бухарских евреев, поддержанный 300 обладателями избирательного права, не имел никаких шансов опередить двух кандидатов-мусульман, за которых проголосовали почти 3,5 тыс. их единоверцев.
Городские аксакалы и пятидесятники отвечали за сборы налогов, хозяйственное устройство и санитарное состояние своих районов. Первоначально после завоевания Туркестана русская администрация продолжала в городах собирать с туземного населения такие же суммы налогов, какие оно выплачивало до завоевания. При этом русские чиновники совместно с туземной администрацией взыскивали общую сумму всех налогов с туземного населения по общинам. Затем старейшины общин распределяли выплату налогов по домам. В первое десятилетие после завоевания аксакалы-мусульмане Самарканда, пользуясь своим большинством и поддержкой некоторых русских чиновников, взимали с евреев большие налоги, чем с мусульман. Это было продолжением мусульманской налоговой политики эмирского периода в отношении евреев, когда те платили джизью и удвоенный закят. Повышенные налоги стали причиной жалобы Кауфману, который в 1878 году распорядился пересмотреть налоговую политику по отношению к бухарским евреям. К 1890-м годам в Самарканде, как и в других городах края, с евреев и мусульман брали через их старейшин уже равный городской налог на недвижимость согласно ее стоимости. Гильдейские и промысловые пошлины бухарские евреи, как и прочее население Туркестана, самостоятельно платили в Туркестанскую казенную палату.
Выше уже говорилось, что русская администрация поощряла калантаров наградами. Так же как аксакалов и пятидесятников, она наделила их большой властью: они имели право налагать денежные штрафы, ходатайствовать перед администрацией об аресте и даже высылке в Сибирь членов общины. Например, известен случай, произошедший в 1875 году, когда по прошению калантара Самарканда был выслан в Сибирь «за неисправимо дурное поведение» Исаак-Борух Мушеев. Русская администрация считалась с бухарско-еврейским самоуправлением и в Бухаре. Так, в 1895 году по просьбе калантара и раввина города Бухары Политическое агентство выслало оттуда в Самарканд русскоподданного бухарского еврея Катана Увадьяева – «в виду вредного характера его деятельности».
В Туркестане такая система самоуправления распространялась не только на русскоподданных бухарских евреев, но и на евреев – подданных Бухары, проживавших в крае. Последние выбирали своих отдельных калантаров. При этом администрация строго следила, чтобы бухарскоподданные евреи не принимали участия в выборах пятидесятников – русских подданных. В 1913–1914 годах она аннулировала выборы бухарско-еврейских пятидесятников и духовного правления (более подробно о котором – чуть ниже) на том основании, что в них принимали участие бухарскоподданные евреи.
Сложнее обстояло дело у русской администрации с регистрацией у русскоподданных бухарских евреев актов гражданского состояния – случаев рождения, смерти, браков и разводов. В Европейской России у евреев такую документацию обычно вели казенные раввины. Но среди бухарских евреев в первые годы после завоевания не было умевших хорошо писать по-русски и вести соответствующие книги записей, а потому эти функции в отдельных городах края были возложены на городские управления. Вероятно, в большинстве городов подобная регистрация вообще не велась. Исключение составлял Самарканд, город с большим бухарско-еврейским населением, где сразу после завоевания была утверждена должность казенного раввина (причем туркестанские администраторы не применяли к кандидатам на эту должность необходимый по закону образовательный ценз). Тем не менее и в Самарканде казенный раввин начал вести регистрационные книги согласно русскому закону только с августа 1888 года. На их основании казенные раввины выдавали метрические справки, заверять которые было долгое время поручено старшему аксакалу. Однако, после того как в 1910 году казенный раввин Сулейман Ачильдиев и старший аксакал города Мирза-Якуб Камил-Аминов были обвинены в незаконной выдаче бухарскому еврею Матату Муллокандову трех свидетельств о рождении дочерей, Самаркандское областное правление распорядилось, чтобы такие справки заверяли городские общественные управления согласно существовавшему в России закону.
Калантар Давид Калантаров (из архива Шмуэля Моше Ривлина)
Бухарские евреи других городов испытывали неудобства, связанные с отсутствием казенного раввина. Они подавали просьбы об учреждении этой должности, но получали отрицательные ответы. Начало подобной практике, неправильно обоснованной законодательно, положил в 1873 году печально известный своим взяточничеством Петр Эйлер, исполнявший обязанности военного губернатора Сырдарьинской области. Игнорируя тот факт, что Туркестан был для бухарских евреев местом постоянного жительства, он мотивировал свое решение их обязанностью подчиняться общим законам империи – не разрешавшим тогда евреям иметь казенного раввина за пределами черты оседлости. Одновременно Эйлер распорядился следить, чтобы евреи как русской, так и азиатской части Ташкента не учреждали раввинских судов (бейт дин рабани).
Вследствие этих распоряжений, а также, очевидно, из-за отсутствия подходящих кандидатур бухарские евреи несколько десятилетий не осмеливались обращаться к администрации с просьбами об утверждении казенных раввинов. Лишь в августе 1907 года около пятидесяти влиятельных бухарских евреев Сырдарьинской области обратились к военному губернатору, а через месяц – и к генерал-губернатору, с просьбой утвердить их духовного раввина Тажера в качестве казенного раввина. К тому моменту местная администрация фактически признавала Тажера духовным раввином, обращаясь к нему с просьбами принять присягу у солдат-ашкеназов или представить справку по тому или иному аспекту еврейской религии.
Долгое время прошение бухарских евреев находилось без движения в канцелярии туркестанского генерал-губернатора, так как в тот период администрация края считала, что дела с прошениями евреев «должны полежать». Через год, в сентябре 1908 года, те же бухарские евреи вновь обратились к администрации с той же просьбой. Только тогда прошение было отправлено в Департамент духовных дел, где рассматривалось еще год, в течение которого чиновники департамента выясняли у туркестанской администрации следующие вопросы: «Повсеместно ли в пределах Туркестанского края туземные евреи принадлежат к одним общинам вместе с европейскими евреями, и не составляют ли они, хотя бы в некоторых местах молитвенных отдельных общин… и где именно?» Лишь в октябре 1909 года, после того как в Департаменте духовных дел убедились, что в большинстве городов края ашкеназские и бухарские евреи молились раздельно, последним разрешили избрать Шломо Тажера своим казенным раввином в Ташкенте.
В августе 1907 года, почти одновременно с бухарскими евреями Ташкента, их соплеменники в Коканде тоже обратились к местной администрации с просьбами позволить им избрать казенного раввина и духовное правление, а также построить синагогу, так как имевшиеся в городе молитвенные дома были тесны и едва вмещали два-три десятка молящихся. В марте 1908 года кокандскому миллионеру Рафаэлю Потеляхову было разрешено построить на своей земле синагогу. Право же выбрать казенного раввина и духовное правление в городе бухарские евреи получили, видимо, в конце 1909 года – как и их собратья в Ташкенте. Но из-за отсутствия подходящего кандидата на эту должность общинные выборы не состоялись. Когда же в 1911 году русская администрация выслала Тажера из Ташкента в Коканд, местные бухарские евреи обрадовались представившейся возможности избрать его своим казенным раввином. Однако этому воспротивилась местная администрация, считавшая Тажера «вредным евреем». Тем не менее другой кандидатуры в Коканде не нашлось, и потому Тажер полуофициально исполнял обязанности казенного раввина вплоть до окончательного выселения его из России летом 1914 года.
В 1913 году, уже по инициативе само́й русской администрации Самаркандской области, бухарские евреи Катта-Кургана, Пейшамбе и Ходжента впервые выбрали свои духовные правления при синагогах (по одному правлению в каждом городе) – в составе казенного раввина, ученого еврея и старосты (габбая). На последнего были возложены обязанности казначея.
В городах Туркестанского края до начала XX века, а во многих местах и позже вообще не было никаких раввинов. Обычно обязанности духовного раввина, представлявшего высший религиозный авторитет в этих городах, выполнял шойхет или талмид-хахам (буквально «ученик мудреца», иврит). Вероятно, общий уровень их знаний был невысоким. Среди этих деятелей выделялся Йосеф Ходжаинов, прозванный бухарскими евреями Талмуди. С 1900 года и до своего нового отъезда в 1922 году в Палестину он считался духовным раввином бухарских евреев Самарканда.
На просьбы бухарских евреев о разрешении пригласить раввинов из-за границы или хотя бы из Бухары русские администраторы отвечали отказами. Поэтому часто приглашенные бухарскими евреями из Палестины ученые евреи, учившие детей и исполнявшие обязанности раввинов, проживали в крае нелегально, меняя фамилии на бухарско-еврейские, и выдавали себя за подданных Бухары, чтобы получить разрешение у администрации на временное проживание в Туркестанском крае. Уроженец Иерусалима Яков Нисим Папула принял в Средней Азии фамилию Нисимов. О том, что раввин Казарновский принял в Туркестане фамилию Элиэзеров, уже говорилось. Если местная администрация находила раввина или учителя из Палестины, его выселяли, а пригласивших его бухарских евреев могли посадить в тюрьму. Дольше всех удалось задержаться в Туркестане раввину Тажеру, снискавшему у бухарских евреев большой авторитет своей общественной и религиозной деятельностью.
Прося в 1908 году разрешения назначить его казенным раввином, бухарские евреи утверждали, что «в Туркестанском крае, как на Кавказе и в Крыму, нет ни одного лица, который [так] обладал бы таким образованием, как избранный нами раввин Тажер». Для включения такого утверждения в прошение была причина. Когда в крае в 1874 году впервые возник вопрос об отсутствии в Туркестане раввина, имевшего право оформлять разводы, из канцелярии генерал-губернатора поступило разъяснение, что согласно законодательству в таких случаях брак между евреями расторгается ближайшим к данной местности подходящим раввином. Из-за удаленности края и из-за собственного нежелания разрешить проживание в нем раввина с правом оформления разводов местная администрация своеобразно решала эту проблему. На протяжении всего своего управления Туркестаном она признавала разводы русскоподданных бухарских, а отчасти и ашкеназских евреев, производимые не имевшим русского подданства главным раввином Бухары. Такие разводы легитимировались после заверения их политическим агентом в Бухаре. У этого же раввина расторгали и заключали браки, получали справки о родившихся и умерших также русскоподданные бухарские и ашкеназские евреи, проживавшие в Бухаре, Новой Бухаре и других городах эмирата. Такие случаи тоже заверялись Политическим агентством. Признание русскими властями разрешений от бухарскоподданного раввина, несомненно добавлявшее ему авторитета, было косвенным признанием подчиненности этому раввину русскоподданных евреев в религиозных вопросах. Русская администрация пошла на это, поскольку не сомневалась в лояльности евреев – подданных Бухары. А ведь в те же годы она не позволила Шемахинской епархии Армянской церкви взять на себя попечительство над армянами Закаспийской области – из-за усилившихся сепаратистских настроений в Армении (они были переданы в ведение Астраханской епархии).
Бухарско-еврейский талмид-хахам, Самарканд, начало 1870-х годов (Туркестанский альбом: часть этнографическая. Т. 1. Л. 77). Библиотека Конгресса США, Отдел эстампов и фотографий, LC-DIG-ppmsca-14460
Имевший раввинское свидетельство, выданное главным сефардским раввином Иерусалима Эльяшаром, Тажер стал на период 1903–1914 годов единственным раввином в Туркестане, официально производившим разводы. По-видимому, существовало соглашение между Тажером и бухарским раввином Хизкией Когеном, что первый разводит бухарских евреев только в Сырдарьинской области, а последний – в остальных. Об этом свидетельствует тот факт, что в сохранившемся обширном списке разводов, произведенных бухарским раввином в указанные годы, нет ни одного развода евреев из Сырдарьинской области.
Русская администрация в начале XX века применила к бухарским евреям существовавший в России закон о браке, который не учитывал практиковавшуюся у них еще до завоевания Туркестана и сохранявшуюся полигамию. Бухарские евреи увидели в этом дискриминационный акт, особенно в свете невмешательства властей в полигамную традицию окружающего мусульманского населения. В данном случае администрация отступила от своей обычной колониальной практики – неущемления прежних семейных прав завоеванных народов. Эта практика была отражена в статье 90 Закона гражданского, предоставлявшей «каждому племени и народу вступать в брак по правилам их закона или по принятым обычаям, без участия в том гражданского начальства».
Именно на эту статью ссылался в марте 1902 года ташкентский купец первой гильдии Алиша Календарев в обращении к генерал-губернатору с просьбой разъяснить, распространяется ли на бухарских евреев, «принадлежащих к религиозному толку сефардим, допускающему многоженство», запрещение полигамии в русском законодательстве. Генерал-губернатор Иванов, признавая, что бухарские евреи всех категорий практикуют многоженство, вместе с тем считал, что русскоподданные бухарские евреи должны придерживаться моногамии подобно ашкеназским евреям. Он запросил на этот счет мнение Департамента духовных дел иностранных исповеданий. Его директор Александр Мосолов ответил, что многоженство у бухарских евреев не должно допускаться, «так как у русскоподданных евреев многоженство не допускается [имеется в виду запрет полигамии у ашкеназских евреев], что ясно выражено в пункте 3 статьи 1327 Свода законов, том XI, часть I… Что же касается ссылки просителя на статью 90… в виду установленного Талмудом правила, что закон государственный обязательный для всех, приведенное выше указание является одинаково обязательно для всех, без исключения евреев, русских подданных».
Этот ответ стал причиной жалобы в 1905 году Календарева в Сенат. К ней он приложил справки от раввина Бухары и раввина грузинских евреев Тифлиса (ныне – Тбилиси). В справках подтверждалось, что евреи восточных общин практикуют многоженство. Тем не менее Сенат отказался пересматривать принятое решение. На основании данного сенатского заключения администрация в отдельных случаях даже начала привлекать бухарских евреев к суду по обвинению в многоженстве. Так, в 1913 году по этой статье был привлечен к суду житель Катта-Кургана Хаим Аронбаев. А в 1916 году Михаил, сын Алиши Календарева, тоже был привлечен к суду (по жалобе своей первой жены Битии и ее отца, Сулеймана Ибрагимова) – за то, что женился, не оформив развода с первой женой. Такие действия еще больше ограничивали ту внутреннюю судебную автономию бухарских евреев, о которой пойдет речь ниже.
Борьбе местной администрации с полигамией способствовали ашкеназские раввины Туркестана. В первую очередь моногамию пропагандировал Казарновский (Элиэзеров). Но свои усилия он мотивировал не лояльностью к властям и не принципом превосходства единобрачия, а стремлением предотвратить многочисленные скандалы, вытекавшие из конфликтов жен и их детей. Понимая, что коренным образом изменить ситуацию они не в силах, чиновники местной гражданской и судебной администрации не стремились выявлять и привлекать к судебной ответственности всех многоженцев среди бухарских евреев. Это можно было сделать – даже всего лишь используя имевшиеся у местных властей посемейные списки, но, за редким исключением, администраторы снисходительно смотрели на полигамию, поскольку видели в бухарских евреях мало отличавшихся от других коренных жителей туземцев. Неудивительно поэтому, что часть бухарских евреев и дальше продолжала практиковать двоеженство. В отличие от русских в Туркестане французы в Алжире обусловили предоставление евреям и мусульманам французского подданства полным отказом от следования религиозным законам в гражданском и семейном правах, в том числе и отказом от полигамии.
Вообще практика решения администрацией зависевших от нее вопросов религиозной жизни бухарских евреев в течение пятидесяти лет русского управления краем была неоднозначной. При попытках экстраполировать принятое в отношении ашкеназов репрессивное законодательство на бухарских евреев администрация сталкивалась с некоторыми юридическими трудностями, обусловленными их туземным статусом. Согласно законодательству, если в населенном пункте число домов евреев, имевших право на постоянное проживание, не превышало тридцати, им разрешалось открывать с согласия администрации не более одной молельни – молитвенного дома или молитвенной школы (бейт-мидраш, иврит). Если же число еврейских домов было больше тридцати, но не превышало восьмидесяти, администрация могла разрешить открыть дополнительно одну синагогу. При наличии в населенном пункте еще большего количества евреев-домовладельцев они имели право открывать с согласия администрации на каждые дополнительные тридцать домов по одному молитвенному дому (молитвенной школе) или по одной синагоге на каждые восемьдесят домов. В черте еврейской оседлости разрешения давал губернатор, за ее пределами – министр внутренних дел. Хотя Туркестанский край находился за пределами черты оседлости, бухарские евреи пользовались в нем бо́льшими правами, чем ашкеназские в западных областях империи. Учитывая эти права, чиновники администрации в первые несколько десятилетий русского управления краем, когда туркестанские генерал-губернаторы имели широкие полномочия, чаще всего положительно решали своей властью вопросы открытия синагог и молелен, так же как и вопросы открытия мечетей. Лишь в конце XIX века, с сокращением самостоятельности местной администрации, вопросы о синагогах, раввинах и духовных правлениях перешли в компетенцию Департамента духовных дел при Министерстве внутренних дел. И хотя такой переход затруднил открытие новых синагог и молелен бухарских евреев, вместе с тем он не привел к закрытию подобных учреждений в тех случаях, когда они не были официально зарегистрированы.
Во многих городах, где бухарские евреи проживали до русского завоевания, синагоги открыто или тайно существовали еще при мусульманской власти. Синагоги у бухарских евреев, так же как и у ашкеназских, были не только религиозными центрами, но и местами сосредоточения общинной жизни. Как указывалось выше, мусульманская власть часто не разрешала бухарским евреям перестраивать и ремонтировать синагоги. После русского завоевания старые синагоги продолжали действовать, для чего они, очевидно, были отремонтированы. Для открытия же новых синагог и молитвенных домов бухарские евреи обычно испрашивали разрешения местной администрации. О первом случае обращения бухарских евреев к русской власти с просьбой разрешить постройку и открытие новой синагоги рассказывалось в первой главе. Тогда, в 1870 году, «устроитель Туркестанского края» Кауфман рассматривал бухарских евреев дважды покоренного Самарканда в качестве союзников и поэтому они не встретили никаких затруднений с разрешением. Власти придерживались такой политики в течение всего периода управления Кауфмана краем (1868–1881). Так, бухарским евреям города Туркестана в 1875 году было разрешено открыть молитвенный дом. Спустя два года, в 1877-м, бухарские евреи получили разрешение перестроить обветшавший молитвенный дом и в Коканде. Открылся он лишь в 1892 году, но такая задержка произошла по вине самих бухарских евреев. В 1882 году администрация разрешила бухарским евреям открыть молитвенные дома в русской и азиатской частях Ташкента. В марте 1889 года бухарские евреи получили разрешение военного губернатора на открытие в азиатской части этого города еще одного молитвенного дома, который был пожертвован общине богатыми бухарскими евреями Пинхасом Абдурахмановым и Давидом Ильяжановым (отцом Юсуфа Давыдова). В 1893 году бухарским евреям Самарканда местная администрация разрешила устроить молитвенный дом в русской части города.
В то же время бухарские евреи часто открывали молитвенные дома и не спрашивая разрешения администрации: в селении Пейшамбе – в 1871 и 1878 годах, в городе Туркестане – в 1875-м, в городе Чимкенте – в 1904-м, в Коканде – в 1878 году (в доме Хаима Симхаева, на шестьдесят мест), в 1887-м (в доме Рафаэля Вадьяева, тоже на шестьдесят мест) и в самом начале XX века (в доме Натана Давыдова, на 130 мест). Когда администрация спустя несколько десятков лет после открытия молитвенного дома узнавала об этом, она его, как правило, уже не закрывала.
Терпимое отношение туркестанской администрации к бухарским евреям проявилось и в вопросе строительства шалашей во время праздника кущей (Суккот). Дело в том, что Министерство внутренних дел, ссылаясь на строительный устав, запрещавший возведение подобных пожароопасных сооружений, не разрешало евреям в черте оседлости строить традиционные шалаши. Тем не менее туркестанская администрация не препятствовала бухарским евреям в соблюдении этого обряда. Правда, архивные документы канцелярии туркестанского генерал-губернатора не содержат никакой релевантной переписки по данному поводу. Но сохранившаяся фотография, на которой запечатлены бухарские евреи, отмечающие этот праздник в шалаше (на иврите – сукка), а также факт посещения Лансделлом (сопровождаемым русским чиновником) в 1882 году одного из шалашей свидетельствуют, что указанного запрета в крае не было.
Попутно отмечу, что представители местной администрации нередко посещали кварталы бухарских евреев, где встречались с их калантарами, раввинами и купцами. Сюда они часто приводили и западных путешественников, живо интересующихся такими «экзотическими» евреями. Русские чиновники, а также предприниматели посещали и торжества бухарских евреев.
Местная администрация снисходительнее относилась к открытию бухарскими евреями синагог и молитвенных школ в туземных частях городов, чем в русских частях, куда бухарские евреи переселялись все время, и особенно с начала XX века. На упомянутую в пятой главе просьбу группы бухарских евреев в апреле 1916 года о разрешении открыть в русской части Самарканда молитвенную школу администрация ответила отказом, и поэтому в декабре того же года к ней с аналогичным прошением – о постройке синагоги на собственном участке земли – обратился самаркандский житель Юнатан (Йонатан) Муллокандов. Из материалов административной переписки видно, что вопрос об открытии синагоги был разрешен только после Февральской революции 1917 года.
Отрицательные ответы по некоторым общинно-религиозным вопросам были обусловлены, прежде всего, отрицательным отношением к бухарским евреям со стороны Военного министерства. Его позволения на принятие того или иного решения туркестанские генерал-губернаторы с конца XIX века просили в случае любого, даже самого мелкого вопроса, касавшегося евреев. Последний же генерал-губернатор, Куропаткин, – сам в 1898–1904 годах военный министр – вслед за своим предшественником насаждал в министерстве антиеврейскую атмосферу. Негативное отношение к бухарским евреям со стороны Военного министерства особенно ярко проявилось в решении вопроса их подсудности.
В сукке. Самарканд, начало 1870-х годов (Туркестанский альбом: часть этнографическая. Т. 1. Л. 81). Библиотека Конгресса США, Отдел эстампов и фотографий, LC-DIG-ppmsca-14470
2. Подсудность бухарских евреев в Туркестанском крае
Желая, подобно французам в Алжире, поменьше вмешиваться в традиционный уклад жизни мусульманского населения, русская власть после завоевания края сохранила, хотя и с некоторыми изменениями, у мусульман суды казиев (у узбеков и таджиков) на основе шариата и суды биев (у казахов, туркмен и киргизов) на основе адата. (Адат, или урф, – основанное на семейных и родовых обычаях право, восходящее к домусульманским социальным традициям, позже включившее некоторые элементы шариата.) В то же время все было не столь уж и однозначно. Так, исследовавший в течение пяти лет судебное право у казахов Туркестанского края офицер Григорий Загряжский подчеркивал, что распространенный у них суд биев опирается на традиционное право – зан – и тем отличается от суда на основе адата, испытавшего сильное воздействие шариата. C другой стороны, как показал Паоло Сартори, и шариатские суды в Средней Азии не следовали сугубо шариатским канонам, а включали элементы местных традиций, собственно адата.
Заинтересованные в распространении как на Северном Кавказе, так и в Туркестане судов на основе не шариата, а местных традиций, русские власти предпринимали усилия по кодификации адата и зана. С целью ослабления на территории края авторитета исламских институтов были отменены действовавшие здесь ранее юрисдикции кази-калянов Бухары, Самарканда, Хивы, Коканда и Ташкента. В 1886 году русская администрация заменила названия «казий» и «бий» на термин «народный судья» – чтобы у мусульманского населения не создавалось впечатления, что оно по-прежнему подсудно духовенству.
Другие изменения заключались в предоставлении населению права выбирать судей на три года через выборных представителей; делении края на судебные участки; ограничении полномочий мусульманских судей исками до 100 рублей; учреждении отдельных съездов казиев и биев по территориальному принципу для решения дел по искам от 100 до 1000 рублей (иски на бо́льшую сумму должны были рассматриваться в русских мировых судах); разрешении спорящим сторонам обращаться в мировой суд по взаимному согласию; отмене смертной казни и физических наказаний.
Народные суды мусульман подчинялись волостным съездам народных судей. Народные судьи и их съезды были поставлены в прямую зависимость от русской администрации. Она определяла количество народных судей в волостях, утверждала их в должностях после избрания выборными представителями мусульман, имела право их смещать, определяла время, место и число съездов народных судей. В юридическом аспекте народные суды и съезды народных судей подчинялись проверявшим их постановления русским судебным инстанциям. При обнаружении превышения полномочий в решениях народных судей и их съездов окружные суды отменяли такие решения. Стороны имели право подавать жалобы в окружные суды на решения народных судей и их съездов. До начала XX века и, в меньшей степени, позже русские судебные инстанции не имели достаточного количества квалифицированных переводчиков для проверки постановлений мусульманских судов, и поэтому многие случаи, являвшиеся с точки зрения русского законодательства судебными ошибками, не были обнаружены.
Для населения, не имевшего статуса туземцев, русская власть ввела в Туркестане уездные (с 1886 года – мировые) и окружные (с 1886 года – областные) суды, подобно таким же судам в Европейской России, действовавшим на основе судебных уставов 1864 года и предусматривавшим институты присяжных поверенных (адвокатуру) и судебных следователей. Мировые суды рассматривали судебные иски до 300 рублей, иски на бо́льшие суммы подлежали ведению контролировавших их решения областных судов. Последние, в свою очередь, подчинялись Ташкентской судебной палате, находившейся в ведении Министерства юстиции. Мировые суды имели два основных недостатка: отсутствие у многих судей подходящего образования и медленное разбирательство дел. В 1882 году из семнадцати уездных судей края лишь десять имели высшее или среднее образование. Среди остальных судей четверо вообще нигде не учились, но имели судебную практику, а трое – не соответствовали занимаемой должности ни по образованию, ни по опыту.
Судебное устройство в Туркестанском крае в 1886–1917 годах
До русского завоевания судебные дела между мусульманами и бухарскими евреями, как и между мусульманами и другим религиозным меньшинством – индусами, являлись прерогативой шариатских судов, где права иноверцев, т. е. евреев и индусов, были ограничены и те подвергались более жестоким, чем мусульмане, наказаниям. В то же время бывали случаи, когда евреи добивались справедливых решений и в рамках шариатских судов Бухарского эмирата, обычно в результате вмешательства эмира. Как показал Даниэль Шройтер на примере Марокко, харизматичный монарх защищал евреев потому, что в усилении гонений на них со стороны исламского духовенства видел прежде всего покушение на свою прерогативу покровительства им. Кроме подрыва авторитета, такие гонения оборачивались для монарха и прямым экономическим ущербом. Так же как и в Марокко, в Бухаре налоги с евреев шли исключительно на нужды эмирского двора. Поэтому эмиры чаще всего противились росту притеснений евреев, в том числе и в суде. Слабые властители могли опасаться конфронтации с усилившимся духовенством, но начиная с эмира Шохмурода (он правил в 1785–1800 годах) таких в Бухаре не было. Хотя при его сыне Хайдаре (правившем в 1800–1826 годах) гонения на евреев усилились, одним из проявлений чего были насильственные обращения в ислам, однако причиной этого был не возросший фанатизм населения или духовенства, а действия самого эмира. Обращая евреев в ислам и конфискуя их имущество, Хайдар быстрее компенсировал свои личные большие расходы. Такая практика шла вразрез с шариатскими законами, согласно которым, во-первых, евреи как зимми (ахль аль-зи́мма; упоминавшийся выше термин, обозначающий представителей других монотеистических религий, буквально – «люди договора») должны были пользоваться определенной свободой вероисповедания, а во-вторых, уже как за новообращенными, за ними должно было сохраняться их прежнее имущество.
После русского завоевания края туземные евреи, получив равноправие с мусульманами по многим вопросам, захотели большей справедливости и в суде, где первоначально их запрещено было только казнить и калечить. Согласно сообщению Федора Поспелова, бухарские евреи Катта-Кургана в 1869 году отказались признавать судьей мусульманского казия Фазиля, который практиковал физические наказания в отношении их. На это указывает фраза из жалобы казия на местных евреев, адресованной русской администрации: «При назначении меня казием в Катта-Кургане… Кауфман мне говорил: кроме смертного наказания и отсечения рук, ног и прочего, ты по шариату можешь делать все».
Хотя еще сырдарьинский военный губернатор Николай Головачев (находившийся в должности в 1867–1877 годах) собирался подчинить бухарских евреев «русскому суду», чтобы «защитить от произвола шариатской практики», судебные дела между бухарскими евреями и мусульманами – за исключением небольшой категории евреев, вступивших в русское подданство и приписавшихся к мещанскому и купеческому сословиям, – продолжали оставаться в ведении мусульманских судей. Отнюдь не симпатизировавший евреям знаток и исследователь края Михаил Терентьев, видя несправедливость сложившейся ситуации, считал, что, если одну из сторон представляет еврей, дело должно рассматриваться в русском мировом суде. Особенно ярко несправедливость по отношению к подсудности бухарских евреев выглядит на фоне передачи в мировые суды всех дел между оседлыми и кочевыми мусульманами, первые из которых судились по шариату, а вторые – по адату.
При обращении в суд бухарскоподданные евреи рассматривались как иностранные туземцы, а бухарские евреи с туземным статусом – как русскоподданные туземцы. Согласно Положению об управлении Туркестанского края 1887 года все туземцы должны были судиться в народных судах мусульман. Когда в 1889 году к 262-й статье Положения власти добавили примечание, что туземным статусом пользуются и евреи, находившиеся в Туркестанском крае при завоевании, для них не было сделано никакого исключения в отношении подсудности указанным судам.
В похожем бесправном положении в суде находились в то время в России лишь горские евреи, на жалобу которых кассационный департамент Сената в 1888 году ответил, что согласно закону они должны оставаться в ведении народных судей. Мордехай Альтшулер утверждает, что в последней трети XIX века кавказская администрация передала уголовные судебные дела между горскими евреями и местными мусульманами в ведение русских судов, а в гражданских тяжбах облегчила положение евреев тем, что разрешила им иметь своего представителя в мусульманском народном суде. Но даже в народных мусульманских судах Дагестана и Терской области русская администрация назначила председателями русских чиновников, что ставило горских евреев в лучшую ситуацию, чем та, в которой находились бухарские евреи в туркестанских народных судах.
До начала XX века чиновники русской администрации края мало представляли себе статус евреев в мусульманском суде. «В Самарканде выяснилось, что евреи не допускаются вовсе к свидетельству против сартов», – писал генерал-губернатор Иванов в 1902 году, спустя треть века после русского завоевания Туркестана. Из-за того, что народный суд казиев в судебных процессах между мусульманами и бухарскими евреями ущемлял последних, они иногда прибегали к взяткам. Взяточничество вообще было широко распространено в этих судах. Дополнительным видом взятки являлось предоставление кандидатам на должности народных судей ссуд во время предвыборных кампаний, когда они нуждались в деньгах для подкупа избирателей-пятидесятников. Богатые бухарские евреи охотно давали ссуды кандидатам, так как добивались их расположения. Между тем сами бухарские евреи, несмотря на то что принимали участие в избрании народных судей, не могли занимать эти должности из-за своей малочисленности. Даже в Самаркандском уезде, где проживало большое их число, они не имели никаких шансов попасть на одну из четырех должностей народных судей. Вероятно, бухарские евреи с низкими доходами вообще не могли добиться у народных судей справедливости в судебных тяжбах с мусульманами.
Бухарские евреи, привыкшие за многие века к мусульманской судебной системе в тяжбах с мусульманами, в первые десятилетия русского управления и не помышляли o передаче таких дел в русский суд. Наиболее осведомленные из бухарских евреев могли также знать, что в русском суде они попадут под действие антиеврейского законодательства, с положениями которого многие мусульманские народные судьи до начала XX века не были знакомы.
У мусульманского народного судьи (Туркестанский альбом: часть этнографическая. Т. 1. Л. 66). Библиотека Конгресса США, Отдел эстампов и фотографий, LC-DIG-ppmsca-14410
Неизвестно, сколько еще игнорировался бы вопрос подсудности бухарских евреев в Туркестане, если бы не желание нескольких администраторов ужесточить положение бухарских евреев в суде. Еще во время расследования ростовщической деятельности бухарских евреев в городе Туркестане местная администрация пришла к выводу, что народные судьи, которые должны были оградить мусульманское население от «еврейской эксплуатации», часто выносят решения в пользу евреев. Трудно проверить, насколько так и было в действительности. Возможно, администрация просто пыталась отвести от себя неудовольствие императора, вызванное потворством якобы обнаруженному еврейскому ростовщичеству. Генерал-губернатор Александр Вревский в июне 1897 года обратился к военному министру с предложением передать судебные дела между бухарскими евреями и мусульманами в ведение мировых судов. По его мнению, такие суды были более строгими и могли бы воспрепятствовать переходу недвижимого имущества из рук дехкан в руки евреев.
В результате в самом начале XX века среди местных чиновников разгорелась острая полемика по вопросу подсудности бухарских евреев. Большинство чиновников поддерживали предложение генерал-губернатора, руководствуясь двумя полярными мотивами. Одна часть сторонников передачи судебных дел между бухарскими евреями и мусульманами-туземцами в ведение мировых судов аргументировала свою позицию необходимостью дать бухарским евреям более справедливый суд, а другая – более строгий, каким им виделся русский суд, который не позволил бы закабалять туземцев-мусульман. Обсуждая вопрос подсудности дел между бухарскими евреями и мусульманами, местная администрация затронула и вопрос подсудности дел между бухарскими евреями.
Согласно Галахе, между собой евреи должны судиться по уголовным и гражданским делам в раввинском суде. В Бухарском эмирате до и после русского завоевания евреи пользовались широкой внутренней автономией, и поэтому там мусульманские казии почти не занимались судебными делами евреев между собой. Лишь изредка в эмирате были случаи обращения к мусульманскому суду по тяжбам между евреями, после того как одна из сторон не соглашалась с решением внутреннего суда. Еврейский суд – бейт дин рабани – собирался в Бухаре трижды в неделю: в воскресенье, понедельник и четверг. В его компетенции было назначать любые наказания, за исключением смертной казни. В распоряжении еврейского суда имелась тюрьма, которую охраняли посменно четверо сторожей.
Временами в различных городах Средней Азии судебные функции по уголовным и гражданским делам переходили к калантарам – вероятно, потому, что, с одной стороны, отсутствовали компетентные раввины, а с другой – авторитет калантаров в некоторых городах был выше, чем у раввинов. После завоевания, благодаря толерантному отношению генералов Абрамова и Кауфмана, за бухарскими евреями сохранялась полная автономия в религиозных и семейных вопросах, а также в течение нескольких десятков лет – и во внутренних гражданских делах. Доверенности, дела об опеке и наследстве, торговые сделки и сделки по найму работников, заключенные евреями между собой, скреплялись только у раввинов и калантаров. Кроме того, раввин и калантар занимались разбором денежных споров и тяжб между бухарскими евреями.
В начале XX века калантары часто передавали разбор денежных тяжб между бухарскими евреями третейскому суду, в состав которого входили авторитетные предприниматели, представлявшие разные стороны, или один предприниматель, пользовавшийся авторитетом у обеих сторон. Калантары не получали постоянной зарплаты. Их доходами были вознаграждения от обеих сторон за решения гражданских дел, за заключения договоров о купле-продаже и найме. Несмотря на стремление части бухарских евреев не доводить тяжбы между собой до официального суда, что плохо сказывалось на репутации всей общины, таких дел в народном, а особенно в мировом суде рассматривалось очень много. Как видно из таблицы 15, за 1901–1903 годы в этих судах Туркестанского края было рассмотрено 1189 таких дел, т. е. примерно по 400 в год.
Таблица 15
Все дела бухарских евреев, разбиравшиеся в народных (мусульманских) и мировых (русских) судах в 1900–1903 годах вТуркестанском крае, их соотношение
До русского завоевания Туркестана купчие крепости о продаже недвижимого имущества одним бухарским евреем другому оформлялись у мусульманского казия. При этом калантар и раввин выступали свидетелями. В первые несколько десятилетий после русского завоевания для такой сделки составлялись два документа. Один из этих документов, на иврите, подписывали, кроме обеих сторон, раввин и калантар. Другой документ, на персидском (язык официальной мусульманской переписки в Средней Азии, наряду с чагатайским), после раввина и калантара подписывал мусульманский народный судья, чтобы придать сделке законность в глазах русской администрации. О таком порядке свидетельствуют два акта о продаже имущества, найденные Амитиным-Шапиро.
В то время как в Алжире евреи утратили свою внутреннюю судебную автономию спустя всего лишь несколько лет после завоевания страны французами, бухарские евреи продолжали пользоваться полной судебной автономией в своих внутренних делах еще полтора десятилетия после образования Туркестанского края. Но даже потом их судебная автономия была урезана только частично. Начало ограничениям внутренней автономии было положено не чиновниками местной администрации, а представителем Министерства финансов – акцизным надзирателем Туркестанской казенной палаты Семеновым. Сразу после вступления в 1880 году в эту должность он поднял перед местной администрацией вопрос о законности скрепления у раввинов торговых сделок и сделок по найму между бухарскими евреями Зеравшанского округа. Запрошенный по данному вопросу Николай Иванов, в то время начальник этого округа, подтвердил, что на вверенной ему территории раввинам действительно подсудны все торговые договоры, бракоразводные дела и дела по разделу наследства между бухарскими евреями, так как казии никакого отношения к ним не имеют. Тем не менее уже к 1883 году некоторые гражданские дела между бухарскими евреями, например такие, как договоры об аренде и найме, перешли в компетенцию русских судов.
В отличие от Туркестана в Бухарском эмирате к концу 1880-х годов, по свидетельству главного раввина Бухары Хаима Га-Когена и его помощника Давида Хахама, во всех денежных судебных тяжбах между бухарскими евреями «окончательно сложилась практика обращений к государственному мусульманскому суду». Данный факт говорит, с одной стороны, о падении авторитета раввинского суда в эмирате, а с другой – что этот процесс перехода к мусульманскому судопроизводству завершился незадолго до появления представленного свидетельства.
В русские суды Туркестана по уголовным делам, в которых другой стороной были их же собратья, бухарские евреи стали обращаться сразу после завоевания. Однако 17 декабря 1901 года Самаркандский окружной суд по делу о краже неожиданно постановил передать все уголовные дела бухарских евреев между собой, а также между бухарскими евреями и сартами народным судам, аргументируя это тем, что бухарские евреи считаются туземцами и статья 210 Положения об управлении Туркестанского края не содержит для них каких-либо исключений. Спустя три недели, 8 января 1902 года, тот же Самаркандский окружной суд, разбирая дело об опекунстве, принял диаметрально противоположное решение. Он постановил, что бухарские евреи не должны быть подсудны чуждому им мусульманскому народному суду. Это решение неверно аргументировалось тем, что при бухарском владычестве у евреев не было своего особого суда во внутренних делах и они подлежали общему государственному суду, а русский мировой суд является его преемником. По сообщению военного губернатора Самаркандской области Виктора Мединского, вследствие решения от 17 декабря 1901 года в Самарканде и уезде в мусульманском народном суде были рассмотрены в 1902 году сорок семь уголовных дел бухарских евреев между собой.
Возмущенные бухарские евреи Самарканда в октябре 1902 года обратились с двумя жалобами к Иванову, ставшему к тому времени генерал-губернатором. Одну подали казенный раввин Абрам Калантаров и староста синагоги Мошиах Фузайлов, а вторую – бухарские евреи – пятидесятники во главе с калантаром Сулейманом Ачильдиевым. Жалуясь на свою бесправность в мусульманском народном суде, последние указали, что евреи в нем не допускаются к свидетельству. Вследствие рассмотрения жалоб управляющий канцелярией генерал-губернатора предложил сделать бухарских евреев подсудными русскому мировому суду. В ноябре 1902 года бухарские евреи Самарканда вновь обратились к туркестанскому генерал-губернатору с просьбой, в которой просили до решения вопроса об их подсудности запретить мусульманским народным судам края рассматривать такие дела. Но на эту просьбу они получили отказ. Как видно из таблицы 16, Самаркандская область оставалась в то время единственной в крае, где дела бухарских евреев между собой рассматривались в народных судах.
Вообще в то время по вопросу подсудности бухарских евреев не существовало единого порядка по всему краю. В Ферганской и Сырдарьинской областях в 1900–1903 годах судебные учреждения выносили по данному вопросу противоречивые решения. В марте 1900 года Ново-Маргеланский окружной суд на основании того, что бухарские евреи неподсудны народным судам, отменил постановление мусульманского судьи о переходе недвижимого имущества к Израилю Абрамову от должника-мусульманина. Ташкентская судебная палата, куда с апелляционной жалобой обратился присяжный поверенный Абрамова, в августе 1901 года подтвердила решение Ново-Маргеланского суда. Но та же судебная палата спустя почти год решила, что туземные евреи в делах с мусульманами должны быть подсудны мусульманскому народному суду.
Однако строгий порядок в Ферганской области в отношении подсудности дел тогда так и не установился. В октябре 1902 года председатель Ново-Маргеланского окружного суда заявил, что в области все дела бухарских евреев между собой и между ними и туземцами-мусульманами рассматриваются русскими мировыми судами. На самом же деле, согласно сведениям, полученным в 1904 году канцелярией генерал-губернатора от военного губернатора этой области, некоторые мусульманские народные суды рассматривали гражданские дела между бухарскими евреями и мусульманами.
Мусульманам в целом не нравилось изменение подсудности бухарских евреев, но все же до коллективных протестов дело не доходило. В Старом Маргелане, где отношения мусульман и бухарских евреев были обострены, особенно описанным выше «мясным делом», недовольство выразилось в индивидуальных жалобах. В августе 1903 года один мусульманин заявил народному судье о своем преимущественном праве по шариату на покупку соседнего участка земли, купленного бухарским евреем. Даже эта индивидуальная жалоба дошла до генерал-губернатора, и он ответил, что никаких указаний дать не может и вопрос обсуждается в Военном министерстве.
Гораздо негативнее, чем изменение подсудности бухарских евреев, мусульманское общество восприняло повышение статуса женщины в судах казиев и биев, произошедшее под давлением русской власти. Русским чиновникам часто приходилось вмешиваться в решения этих судов, чтобы добиться хотя бы некоторых элементов равноправия. В какой-то мере женский вопрос дискредитировал данные суды в глазах русских чиновников, что способствовало лучшему пониманию положения туземных евреев перед лицом мусульманского правосудия. Но если вопрос о подсудности туземных евреев мог быть решен властями без каких-либо серьезных изменений системы управления краем, то женский вопрос невозможно было вывести из прерогативы судов казиев и биев без отмены этих институтов. Многие администраторы опасались негативной реакции мусульманского населения. Такие опасения стали причиной отказа от применения в Туркестане северокавказского опыта более жесткого контроля низовых народных судов русскими чиновниками.
Формально не подчиняясь местной администрации, судебные чиновники в крае, подобно чиновникам других министерств и ведомств, косвенно зависели от нее, особенно в хозяйственных вопросах. Отдельные местные администраторы предпринимали прямые попытки подчинить судебные учреждения своей власти. В 1880 году Кауфман даже предоставил право военным губернаторам края делать выговоры и замечания судебным следователям и уездным судьям за упущения по службе, что являлось грубым нарушением общего устава губернских учреждений. В 1910 году Куропаткин сетовал на то, что судебные структуры не подчинены туркестанской администрации. В 1916 году военный губернатор Ферганской области Гиппиус вмешался в дела прокурорского надзора, за что, правда, был отстранен усилиями министра юстиции Хвостова.
В отличие от администраторов судебные чиновники, изучив сложившееся положение с подсудностью бухарских евреев, однозначно признали ее аномальной. Одно только обращение туркестанской администрации к этому вопросу побудило многие мировые и окружные суды взяться за рассмотрение таких дел. Не найдя в русском законодательстве на этот счет ясных указаний, они аргументировали свои действия отсутствием у иноверцев равноправия в мусульманском судe – элементарного судебного права. Это привело к переходу в 1900–1903 годах к мировым судам подавляющего большинства дел евреев-туземцев между собой, а также дел между ними и мусульманами-туземцами во всех трех областях края.
Генерал-губернатор Иванов мог надавить на судебные учреждения с целью добиться желаемой судебной практики. Однако он предпочел согласовать вопрос подсудности туземных евреев с Военным министерством. В октябре 1902 года Совет туркестанского генерал-губернатора высказался в пользу подсудности русскоподданных бухарских евреев мировому суду, для чего подал соответствующее ходатайство военному министру Куропаткину. Тот тем не менее нашел, что лучше оставить бухарских евреев подсудными мусульманскому суду. В январе 1903 года он отправил министру юстиции Николаю Муравьеву письмо, в котором посетовал на отрицательные последствия натурализации французами евреев в Алжире и высказал опасение, что изъятие евреев из ведения народного суда лишит мусульман старого средства борьбы с «еврейской эксплуатацией» и «порвет некоторую желательную зависимость ее от общей массы коренного населения». Скорее всего, Куропаткин, посетивший в 1874 году Алжир и написавший подробный военно-политический и социально-экономический обзор этой колонии, имел в виду влияние алжирских евреев на избирательные кампании. Составляя в трех административных областях от 5,9 до 15,8 % от всех выборщиков, алжирские евреи, благодаря своей сплоченности, тем не менее оказывали существенное воздействие на муниципальные и парламентские выборы. Недовольные этим французские колонисты обвиняли алжирских евреев в подкупе и требовали лишить их гражданских прав.
Проживший в Туркестане не один год, Куропаткин не мог не знать, что у дехкан не будет возможности в этих судах бороться с хлопковыми промышленниками, поскольку те располагали лучшими возможностями для подкупа народных судей. Что касается судебных исков между горожанами, то в городах в это время не могла возникнуть даже теоретическая возможность для «еврейской эксплуатации» в понятиях того времени. Ведь в Западной России под термином «еврейская эксплуатация» русские националисты никогда не имели в виду эксплуатацию рабочего владельцем завода, а только – крестьянина купцом-евреем. Гейнц-Дитрих Лёве считает такой антисемитизм проявлением реакционной аграрной идеологии, вызванным страхами перед ассоциировавшимся с евреями капитализмом.
Куропаткин наверняка также осознавал, что русский судья будет не более снисходителен к бухарскому еврею, чем мусульманский, когда бы дело ни коснулось пресловутой «еврейской эксплуатации», что и проявилось в известном деле Давыдовых. Сам видевший в бухарских евреях больше евреев, чем туземцев, и потому желавший распространить на них внутренние российские законы, Куропаткин в вопросе подсудности отступал от такого подхода. Учитывая все это, позицию Куропаткина можно объяснить или стремлением не раздражать мусульманскую элиту – не лишать ее такого важного источника дохода, как взятки с судившихся бухарских евреев, или просто желанием досадить последним.
Слабой нашел позицию Куропаткина и Муравьев. В марте 1903 года министр юстиции ответил, что мусульманский суд, ведущий судопроизводство на основании постановлений шариата, не может быть для бухарских евреев народным, так как не обеспечивает равенства сторон перед судом. По поводу же опасений Куропаткина Муравьев выразил сомнение «в целесообразности такого порядка вещей, при котором ограждение туземцев от эксплуатации евреев достигалось бы путем умаления процессуальных прав последних».
В Туркестанском крае по этому вопросу была даже создана комиссия, которую возглавил все тот же Константин Нестеровский. Неожиданно для многих он поддержал не Военное министерство, а местную администрацию. В середине декабря 1902 года комиссия пришла к заключению, что «подчинение народному суду туземных евреев и вообще туземцев немусульман равносильно лишению их правосудия». В середине 1903 года Совет туркестанского генерал-губернатора также рассматривал этот вопрос и, согласившись с выводами комиссии, нашел нежелательным подчинение бухарских евреев – русских подданных мусульманскому суду. Эти заключения не устраивали чиновников Главного штаба, и они прибегли к уже опробованной практике бюрократического торможения неугодных решений. Продержав копию резолюции Совета около пяти месяцев, в Главном штабе пожелали выяснить сложившуюся в Туркестанском крае судебную практику по гражданским и уголовным делам бухарских евреев – туземцев между собой и с мусульманами-туземцами. К июлю 1904 года были собраны такие сведения за 1901–1903 годы. Как оказалось, невзирая на попытки Военного министерства оставить евреев-туземцев в ведении народных мусульманских судов, многие мировые и окружные суды Туркестанского края de facto принимали такие дела к рассмотрению уже с 1901 года (см. таблицы 16 и 17).
Таблица 16
Количество разобранных за 1901–1903 годы дел бухарских евреев в народных (мусульманских) и мировых (русских) судах по областям [1439]ЦГА Узбекистана. Ф. 1. Оп. 17. Д. 915. Л. 74–75. Таблица составлена по материалам администрации, в которых сведения о гражданских и уголовных делах сведены вместе. В сведения по Ферганской области не вошли данные по Андижанскому уезду за 1901 год, так как документы были утеряны администрацией во время Андижанского землетрясения 3 декабря 1902 года. Можно предположить, что на этот уезд приходился большой процент судебных дел, в которых хотя бы одной из сторон были бухарские евреи, поскольку среди 129 таких дел, отмеченных по Ферганской области за 1902–1903 годы (см. таблицу), 118 дел велось именно в нем.
Вопреки сложившейся практике, Военное министерство продолжало препятствовать законодательному переходу судебных дел бухарских евреев в руки мировых судей. Отстаивая позицию министерства, новый военный министр Виктор Сахаров выдвинул в ноябре 1904 года в письме также новому министру юстиции Сергею Манухину такой слабый для вершителя государственного колониального дискурса аргумент, как традиционность подсудности бухарских евреев мусульманским судам. Сам ощущая зыбкость своего аргумента, Сахаров предлагал обсудить данный вопрос в Государственном совете, большинство членов которого надеялся убедить в своей правоте. Принимая это предложение, Манухин тем не менее заметил, что полностью поддерживает мнение своего предшественника.
Таблица 17
Количество уголовных и гражданских дел между бухарскими евреями, рассмотренных в 1901–1903 годах в мировых и окружных судах Туркестана [1441]ЦГА Узбекистана. Ф. 1. Оп. 17. Д. 915. Л. 55–56 об., 60, 68.
Поняв, что Манухин не побоится открыто выступить в Государственном совете в защиту евреев и это приведет к принятию нежелательного решения, Сахаров вновь прибег к тактике проволочек. Он отказался от обсуждения данного вопроса в Государственном совете, заявив, что хочет обсудить его в рамках готовившегося нового проекта Положения об управлении Туркестанского края. Хорошо зная бюрократическую кухню, в условиях которой шла подготовка нового Положения, Сахаров не мог не понимать, что таким решением «похоронит» этот вопрос. Притом ему, конечно, было ясно, что после длительной подготовки текста проекта начнется продолжительная борьба между несколькими министерствами и ведомствами, а также между туркестанскими администраторами, связанная с обсуждением многочисленных статей Положения и примечаний к ним. К слову сказать, новое Положение так никогда и не было разработано. Хорошо понимая значение предпринятого Сахаровым хода, присяжный поверенный бухарских евреев Самарканда Михаил Буковский попытался подать в Сенат жалобу на затяжку решения Военным министерством. Сенат отказался рассматривать эту жалобу, мотивируя свое решение тем, что она критикует вопрос государственного управления, который не может быть обжалован частным лицом.
Военное министерство горячо поддерживали в то время только народные судьи, опасавшиеся, что с уходом «еврейских» дел они лишатся одного из важных источников своих доходов. Казий Катта-Кургана обратился в июле 1905 года к начальнику уезда с просьбой вернуть все гражданские дела туземных евреев в ведение народных судов.
Бухарские евреи Самарканда, продолжая добиваться передачи судебных дел между ними и мусульманами в ведение русских мировых судов, в октябре 1905 года подали еще одно прошение об этом. Несколько уездных начальников Туркестанского края, хорошо знакомых с мусульманскими народными судами, его поддержали. Еще раньше, в мае того же года, очередной туркестанский генерал-губернатор, Тевяшев, также высказался против подсудности бухарских евреев мусульманскому суду – в развернутом ответе на запрос начальника Главного штаба, вновь попытавшегося заручиться в местной администрации поддержкой позиции Военного министерства.
Неизвестно, сколько еще Военное министерство стояло бы на страже дискриминационного статуса бухарских евреев в народных судах мусульман, если бы не законодательный прецедент по иску Нисана Пинхасова. Мировой суд отказался принять к рассмотрению его долговой иск к мусульманину, и тогда Пинхасов пожаловался в Ташкентский окружной суд. Там решили, что подобные дела должны подлежать компетенции русского мирового суда. Тогда уже ответчик-мусульманин пожаловался в более высокую инстанцию – Ташкентскую судебную палату. На заседании, состоявшемся 17 ноября 1906 года, члены судебной палаты постановили, что туземный статус – льгота бухарским евреям и они не должны из-за этого статуса вместе с прочими туземцами быть подсудными чуждому для них мусульманскому суду, несмотря на статью 211 Положения об управлении Туркестанского края 1887 года, не предусматривавшую для них исключения.
Желая наконец покончить с вопросом о подсудности евреев-туземцев, новый туркестанский генерал-губернатор, Павел Мищенко, приказал своей канцелярии в июле 1908 года разослать копии постановления Ташкентской судебной палаты военным губернаторам трех коренных областей края (в Закаспийской и Семиреченской областях евреи-туземцы не числились) для руководствования данным документом. Таким образом, Военное министерство оказалось поставлено перед свершившимся фактом передачи русскому мировому суду прерогативы решения судебных вопросов бухарских евреев. Затягивать с определением их подсудности уже не имело смысла. Тем не менее в Военном министерстве не хотели мириться с поражением. Там надеялись, что вновь назначенный генерал-губернатор Самсонов не только поможет выселить бухарскоподданных евреев из Туркестана, но и поддержит военного министра, поэтому Главный штаб в июле 1910 года запросил его мнение о подсудности туземных евреев.
К этому времени перед туркестанской администрацией встал еще и вопрос, имеют ли право народные судьи нотариально заверять сделки о недвижимости и долговые обязательства туземных евреев между собой и с мусульманами-туземцами. Часть таких сделок оформлялaсь в мусульманских народных судах, другая часть – в русских мировых. В 1906–1908 годах в народных судах Самаркандской области таких сделок было заверено на сумму 257 тыс. рублей, в то время как в русских мировых и окружных судах той же области – на 550 тыс. рублей. По этому вопросу в октябре 1909 года состоялось заседание Областного правления Ферганской области, на котором члены правления пришли к выводу, что евреи-туземцы не могут заключать сделки в народных судах, так как согласно решению Ташкентской судебной палаты от 17 ноября 1906 года евреи этой категории подсудны общим, т. е. мировым, судам. Военный губернатор Самаркандской области Галкин написал в 1909 году находившемуся в крае с ревизией Палену, что в мусульманских народных судах положение бухарских евреев является несправедливым. Исследовав судебную практику в Туркестане, тот и сам в 1910 году высказался о необходимости законодательно передать дела евреев-туземцев в ведение мировых судов. Одним из немногих туркестанских чиновников, поддерживавших Военное министерство, был Радзиевский. В докладе № 101 генерал-губернатору он заявил, что мировые суды «тенденциозно» решают вопросы между евреями-туземцами и мусульманами-туземцами в пользу первых. Прокурор Ташкентской судебной палаты Алексей Тизенгаузен, которому Самсонов поручил проверить высказанное Радзиевским обвинение, полностью его опроверг.
Узнав, что почти все судебные и административные чиновники края являются сторонниками подсудности евреев-туземцев русским мировым судам, Самсонов дважды, в апреле и августе 1910 года, высказывался в письмах в Главный штаб за неподсудность этих евреев мусульманским народным судам. Разочаровавшись в ответах Самсонова, товарищ (заместитель) военного министра Алексей Поливанов в сентябре того же года предложил председателю Совета министров Столыпину снова отложить вопрос о подсудности евреев данной категории – до рассмотрения проекта нового Положения об управлении краем или до общего пересмотра законоположений о евреях. В октябре 1910 года Совет министров, рассмотрев этот вопрос, постановил, что его решение должно находиться в компетенции Сената.
Министерство юстиции, хорошо понимая, что Военное министерство идет на все, чтобы затормозить решение вопроса подсудности бухарских евреев, тоже запросило у Ташкентской судебной палаты сведения о его практическом решении в Туркестане. В ответ прокурор судебной палаты Федор Федорович Керенский (брат Александра Керенского) и ее старший председатель Алексей Чебышев сообщили, что в крае евреи-туземцы в основном подсудны общим (т. е. мировым и окружным) судам и что строгого порядка в данном вопросе до сих пор нет. После этого министр юстиции Иван Щегловитов, убедившись наконец в необходимости предпринять какие-то более действенные шаги для разрешения этого вопроса, в октябре 1912 года попросил Сенат его рассмотреть. На последовавшем 18 февраля 1913 года заседании Сената обер-прокурор представил доклад о том, что принятая статья 262 Положения об управлении Туркестанского края не содержала в 1886 году более позднего примечания о туземных евреях и потому статья 211 того же Положения – о подсудности всех туземцев мусульманскому народному суду – не имела их тогда в виду. Согласившись с аргументами Министерства юстиции, сенаторы на том же заседании приняли решение о подсудности всех дел евреев этой категории общим судебным установлениям, т. е. русскому мировому суду.
* * *
Таким образом, Военное министерство при всем своем желании ослабить влияние мусульманского суда на население всячески противилось выведению из его юрисдикции бухарских евреев. Это сопротивление со стороны Куропаткина и его последователей на должности военного министра можно объяснить только двумя мотивами. Главный из них – желание не раздражать мусульманскую элиту утратой доходов с «еврейских» судебных дел, ведь с начала XX века, в результате более глубокого слияния Туркестана в юридической сфере с центром, народные (мусульманские) суды стали строже контролироваться даже без назначения русских чиновников председателями этих судов. Второстепенный мотив – стремление досадить бухарским евреям хотя бы в этом вопросе ввиду неудач с другими. В то же время всем было ясно, что мусульманский суд не мог сколько-нибудь заметно понизить конкурентоспособность бухарско-еврейских фирм. В большей степени от него страдали средние и бедные слои бухарских евреев.
Из-за упорного сопротивления Военного министерства только спустя почти полвека после завоевания края вопрос наконец-то был решен в пользу русскоподданных бухарских евреев. Другие же, тоже довольно многочисленные бухарские евреи Туркестана – имевшие статус иностранных подданных, продолжали на территории России оставаться подсудными мусульманским народным судам согласно статье 213 Положения об управлении Туркестаном. О несправедливости этой ситуации писал еще в 1896 году этнограф Иван Аничков. Такой порядок подсудности бухарскоподданных евреев края остался неизменным до Февральской революции 1917 года. В пределах эмирата бухарскоподданные евреи в судебных делах с мусульманами были по-прежнему подсудны судам казиев, но их правовое положение там несколько улучшилось под влиянием русской администрации, что мы увидим в следующей главе.