Хотя адаптация присоединенных территорий к порядкам, принятым в Российской империи, была для последней очень важна, все же основной задачей, стоявшей перед русскими властями в любой точке империи, было достижение лояльности населения. Методы выполнения этой задачи на завоеванных территориях были очень разными: от дарования полных прав их жителям до жесткой политики сильной руки. В Туркестанском крае население получило права, схожие с теми, что были у привилегированного в России православного населения. К примеру, права туркестанцев были близки к тем, которые получило колонизируемое белорусское население за три четверти века до этого. Коренному туркестанскому населению гарантировались права проживать, заниматься любыми легальными занятиями и приобретать недвижимость повсеместно в империи – те права, каких не имели, к примеру, татары в том же Туркестане со второй половины 1880-х годов. Основным отличием от белорусских губерний было отношение новых властей к старым религиозным институтам. Желая изменить в этих западных губерниях конфессиональную ситуацию, власти жесткими мерами вытесняли с их территории униатство и католицизм, чуждые, по их мнению, для данного региона. В Туркестане же, где русские власти не рассчитывали на лояльность местного населения, прежние порядки консервировались, насколько это было возможно в рамках выбранного колониального проекта ненасильственной аккультурации.

С другой стороны, как и ашкеназские евреи в западных губерниях, коренное мусульманское население края не получило таких же, какие были у христиан, прав участия в городском и государственном самоуправлении. Это было результатом сомнений в гражданственности данного населения, под которой понимался, прежде всего, имперский патриотизм. Кроме того, в отличие от белорусов и ашкеназских евреев, коренные жители Туркестана не призывались в армию и не платили специальных военных налогов, что расценивалось ими не как дискриминация, а как дарованная льгота.

Однако в метафизическом отношении колонизатора к колонизируемым этносам все было по-другому. Это отношение кодировалось стереотипным и обобщенным видением каждого колонизированного этноса, сформированным под влиянием общего внутриимперского дискурса, истории взаимоотношений с данным этносом, религиозных предрассудков. Хотя русская власть и не могла не видеть социальных и субэтнических подгрупп в подчиненных этносах, все же она предпочитала пользоваться простым моделированием, рассматривая этносы в качестве монолитных субъектов со своими воображаемыми характерами. Такой взгляд приводил к упрощенным моделям адаптации. Отношение русской власти к белорусскому населению можно представить в виде отношения любящего отца к «заблудшему сыну», ступившему на пагубную тропу «ополячивания». Можно спорить о правильности или неправильности экономических мер, применявшихся в белорусских губерниях, но нет никаких сомнений, что само их принятие было проявлением искренней заботы русских администраторов об экономическом положении местного крестьянства. Власть боялась разочаровать белоруса. В сравнении с ним сарт представлялся ей пасынком. Сохраняя за ним многие личные права, русская власть не любила этого своего пасынка, потому что не понимала и опасалась его. Уважая дехканина за тяжелый сельскохозяйственный труд и трезвость, она недоумевала, почему он в торговле «расчетлив, как еврей». Ведь это так не вязалось у нее с образом русского крестьянина. Еще больше власть засомневалась в лояльности мусульманского населения Туркестана, когда в конце XIX – начале XX века в крае стали быстро распространяться пантюркистские идеи.

В рамках такого видения русские администраторы, особенно централисты, на практике меньше церемонились с туркестанским коренным населением, чем с теми же белорусами. Его унижали и наказывали, чему способствовал особый статус Туркестанского края, где ряд демократических внутрироссийских нововведений не действовал из-за подчиненности региона Военному министерству. Временами коренным жителям края предписывалось вставать при встрече с офицером, выполнять те или иные неоплачиваемые работы и запрещалось ездить в поездах первым классом. Практиковались и физические наказания, в то время как в других частях империи они уже были отменены. Такая политика сильной руки аргументировалась исторической привычкой местного населения к жесткому управлению.

Оценка лояльности различных этносов часто становилась особой задачей, которую видели перед собой их исследователи в имперской России. Подобные исследования формировали подход. Почти за всеми дискриминационными этническими законами и указами стояли открытые или неосознаваемые подозрения в нелояльности. Ашкеназские евреи традиционно считались нелояльными. Такими же стали считаться и поляки после нескольких неудачных восстаний. На фоне поляков некоторые администраторы даже начали воспринимать ашкеназских евреев как в определенной степени проводников русской государственности, но подобное мнение не получило широкого распространения. Наоборот, в антиеврейских погромах, произошедших в Западной России в 1904–1906 годах, многие православные их участники или сторонние наблюдатели видели проявление верноподданнических чувств – ведь насилие было направлено против якобы нелояльной к царю и государству части населения.

В отличие от ситуации в западных губерниях туркестанским властям с самого начала было ясно, что местные евреи будут их поддерживать – с одной стороны, из-за потенциальной опасности вновь вернуться к дискриминированному положению зимми, а с другой – из-за тех экономических высот, каких достигла их община в «русский период». Поэтому регионалисты среди местных администраторов не только не распространяли на бухарских евреев бытовавший стереотипный подход к ашкеназским евреям, но и считали их наиболее лояльной частью нерусского населения в Туркестане. Этим бухарские евреи в большой степени были обязаны Кауфману, из рук которого они получили исключительные для евреев в России права. Важность сохранения лояльности бухарских евреев хорошо просматривается в опасении Чарыкова озлобить их запретительными мерами в свете ожидаемой в 1880-х годах аннексии всего Бухарского эмирата. Заинтересованная в сохранении этой лояльности и порядка в контролируемой колонии, туркестанская власть не только не способствовала обострению отношений между окружающим населением и евреями, как это часто имело место в черте еврейской оседлости или во внутренних губерниях, но и, наоборот, нередко прекращала возникавшие конфликты. Лучший тому пример – прекращение конфликта во время подробно описанного «мясного дела».

В свою очередь, хотя в начале XX века общее отношение к ним со стороны центральной власти ухудшилось, что проявилось не только в законодательстве, статьях правой печати, но и в поведении российской элиты, бухарские евреи не примкнули к каким-либо либеральным партиям или революционным движениям, в отличие от многих ашкеназских евреев. И это несмотря на начавшуюся у бухарских евреев в конце XIX века эмансипацию, происходившую в некоторых семьях очень стремительно.

Часто пассивная позиция местной администрации в отношении готовившихся законодательных ограничений против бухарских евреев в конце XIX – начале XX века определялась ее оглядкой на официальный Петербург, и прежде всего на Военное министерство, у которого эта администрация находилась в прямом подчинении. Антиеврейский дискурс Военного министерства был широко известен. Высшие чиновники министерства переносили на бухарских евреев свое отношение к евреям Европейской России, основную массу которых они считали вредным паразитическим элементом. В значительной степени распространенностью таких взглядов среди своих чиновников Военное министерство было обязано Александру III и Николаю II. Видя в евреях угрозу патриархальной самобытности России и опасаясь проникновения в министерство либеральных идей, эти императоры назначали на управляющие должности в нем лиц, близких себе по взглядам. Многие историки, исследовавшие положение евреев в России, тесно увязывают его с антиеврейской позицией Министерства внутренних дел, а между тем, как мы видели, отношение Военного министерства к евреям было в этот период еще хуже. Ухудшение отношения центральных властей к евреям вообще и к бухарским евреям в частности проявилось и в Сенате, который с начала XX века в большинстве случаев решал вопросы бухарских евреев не в их пользу.

Иногда туркестанские генерал-губернаторы активно сопротивлялись инициативам Военного министерства, направленным против бухарских евреев. Так, Иванов и затем Тевяшев отказались поддержать близкое к запрету ограничение на покупку бухарскоподданными евреями недвижимости в русских поселениях на территории эмирата. В некоторых случаях местная администрация становилась инициатором устранения ограничительных законов против бухарских евреев. Генерал-губернатор Вревский пытался расширить права тех из них, кто вступил в русское подданство, а многие его последователи на этой должности стремились передать подсудность бухарских евреев со статусом туземцев из компетенции мусульманского народного суда в прерогативу мирового суда, считавшегося более справедливым. В обоих случаях эти инициативы были встречены в штыки Военным министерством, разногласия с которым увенчались законодательным отклонением первой и принятием второй инициативы, поддержанной даже не слишком благоволившим к евреям Министерством юстиции. Так закончилось более чем сорокалетнее пребывание бухарских евреев в юрисдикции мусульманских народных судей, которая была продуктом кауфманской политики консервации прежних мусульманских порядков.

Амбивалентность позиции местной администрации по отношению к бухарским евреям определялась двумя важными задачами, которые были на нее возложены: с одной стороны, проводить политику «Туркестан для русских», т. е. всячески протежировать именно русским купцам, промышленникам и фирмам, способствовать распространению в крае русских товаров и ограничивать ввоз туда конкурентоспособных иностранных товаров, наделять землей православных переселенцев и устраивать для них поселки, а с другой – заботиться об экономике края, в которой с 1880-х годов бухарские евреи стали играть заметную роль. Отношение к ним туркестанских генерал-губернаторов нередко зависело от того, какую из этих задач тот или иной генерал-губернатор считал приоритетной. Некоторые туркестанские генерал-губернаторы плохо знали законы, действовавшие в Туркестане, а также специфику правового положения бухарских евреев. Это было результатом частой смены администраторов, среди которых Военное министерство все время пыталось найти надежных проводников своей внутренней политики. За тридцать пять лет, прошедших после смерти Кауфмана, в крае сменилось тринадцать (!) генерал-губернаторов.

Наиболее последовательного своего приверженца Военное министерство снискало в лице Самсонова. Симптоматичен тот факт, что даже помощь бухарских евреев русской армии во время завоевания края стала рассматриваться в близких к Самсонову кругах как проявление их нелояльности к своему правительству. Тем не менее и Самсонов под давлением аргументов, представленных Министерством финансов, промышленниками Центрального промышленного района и биржевыми комитетами, несколько раз отказывался поддержать ограничительные инициативы Военного министерства. Он же, без какого-либо давления извне, поддержал инициативу своих предшественников о передаче подсудности евреев, обладавших туземным статусом, русскому мировому суду. В годы управления Самсонова краем бухарские евреи после долгих лет разбирательств получили, вопреки сопротивлению Военного министерства, права на устройство духовных правлений, открытие молитвенных домов и школ.

Оппонентом Военного министерства в оценке роли бухарских евреев традиционно выступало Министерство финансов. Своим прагматизмом оно отличалось и от других министерств. Многие его чиновники считали бухарско-еврейских предпринимателей полезными для российской экономики. Однако до середины 1890-х годов позиции этого министерства в правительстве были слабы и оно не могло противостоять сильному Военному министерству. Поэтому в 1889 году военному министру без труда удалось провести через Государственный совет важное постановление, лишавшее бухарскоподданных евреев прежних льгот в приобретении недвижимости. Они, в нарушение нескольких положений договора 1868 года с Бухарой о правах ее подданных на территории России, приравнивались к остальным евреям, являвшимся иностранными подданными. С другой стороны, это постановление впервые законодательно закрепило льготные права бухарских евреев, признанных туземными, как проживавших на территории края еще до его завоевания. С усилением Министерства финансов в начале XX века бухарские евреи получили от него более действенную поддержку, особенно во время занятия Коковцовым должности председателя Совета министров. В этот период даже Николай II не счел нужным настаивать на окончательном выселении бухарскоподданных евреев, возможно – засомневавшись в своей прежней негативной их оценке или посчитав этот вопрос не заслуживающим внимания.

Лояльность бухарских евреев к русской власти и аполитичность обеспечивали им если не симпатию, то по крайней мере нейтралитет со стороны многих представителей как местных, так и высших эшелонов власти. И в этом контексте аполитичности они не могли не рассматриваться в качестве экономического медиатора, полезного для власти в ее взаимодействии с мусульманским населением края. В полной мере осознать это многим консервативным представителям верховной власти мешали старые религиозные предрассудки и влияние русского национализма, усилившегося с 1890-х годов. Особенно симпатизировал русскому национализму бывший военный министр Куропаткин, занявший должность туркестанского генерал-губернатора в последние годы существования Российской империи. Он уже готовился начать новые гонения на бухарских евреев, но Февральский переворот 1917 года и приход к власти Временного правительства не позволили этим планам осуществиться.

Лояльность к властям и аполитичность бухарских евреев определялись не только их значительно выросшим за полувековой период русского присутствия в Средней Азии правовым и социально-экономическим статусом, но и все еще невысоким уровнем эмансипации. Лишь немногие из них получили до 1917 года светское образование в русских средних и высших школах. На еще более низкой ступени эмансипации стояли окружавшие их мусульманские этносы, что в какой-то мере было результатом политики ненасильственной аккультурации. Такая политика оказалась очень эффективной в условиях Российской империи. В отличие от нее эксперименты по русификации и эмансипации ашкеназских евреев и поволжских мусульман способствовали пониманию частью из них своего бесправного положения и, как следствие, недовольству им. В результате аккультурированное население присоединялось к оппозиционным правительству либеральным, революционным и национально-освободительным движениям, будь то какая-либо сионистская или джадидистская партия. Ведь, в противоположность многим странам Западной Европы, в России демократические преобразования значительно отставали от темпов эмансипации национальных меньшинств. Не готовые к принятию гибких решений, последние два императора отреагировали на сложившуюся ситуацию переходом к националистическому дискурсу. Прежняя имперская политика слияния мало-помалу сменялась сегрегацией меньшинств.

Этот новый националистический дискурс хотя и коснулся бухарских евреев, но в конечном счете не оказал на них сильного влияния. А потому царский, или «русский», период, в сравнении с мусульманским и советским периодами, вошел в сознание многих бухарских евреев как «золотой век» их истории. Рафаэль Потеляхов в 1934 году писал с грустью об этом времени: «За исключением нескольких льгот, которых нам не хватало… [бухарские] евреи пользовались там [в Туркестане] всеми правами граждан в торговле и промышленности, и не было ни в чем недостатка, а теперь [после революции] появились новые диктаторы, каких не знали, которые захватили все как саранча и перевернули жизненный уклад… не только забрали все добро, но и вытащили у нас души». Конечно, слова Потеляхова, одного из самых богатых бухарских евреев, не могут в полной степени отражать коллективного восприятия. Но, учитывая вовлеченность большинства бухарских евреев в торговлю (что обусловило репрессивные меры против них после 1917 года и последовавшее обнищание этих людей) и их высокий уровень религиозности, следует признать – к подобному мнению могли бы присоединиться многие.

Таким образом, отношение русских властей к бухарским евреям имело множество нюансов и оттенков, которые сильно менялись в зависимости от позиций часто сменявшихся туркестанских администраторов и от петербургских веяний. Это отношение неверно отрывать от времени и обстоятельств. А стало быть, нельзя считать верными для бухарских евреев в русский период их истории простые модели отношений, в основе одной из которых лежит якобы перманентная конфронтация колонизаторов и колонизируемых, а в основе другой – острый конфликт между православной властью и евреями.