Массовое антикапиталистическое движение в Европе начала XXI века, оказавшееся в резонансе с революционными выступлениями в Латинской Америке, разительным образом отличалось от деморализованных левых организаций начала 1990-х годов. За какие-нибудь десять лет ситуация изменилась радикально. Никто уже не говорил о смерти социалистической идеологии или о «конце истории». Радикализм молодежи принял политические формы. Капитализм подвергался повсеместной критике, теряя популярность даже в Восточной Европе. Что касается европейского Запада, то здесь антикапиталистические настроения стали воистину массовыми. По данным опросов, опубликованных в 2006 году парижской «Liberation», «61 % французов относятся к капитализму отрицательно». Положительное отношение к социализму выразил 51 % опрошенных.

Однако широкомасштабное и стремительное возвращение левой идеологии отнюдь не было равнозначно политическому успеху. Превращение идей в политические программы, а целей в стратегию — вот задача, вставшая перед левыми.

В середине 2000-х годов левое движение по всему миру могло гордиться серьезными успехами. Если за десять лет до того антикапиталистические организации казались изолированными и умирающими группами, рискующими окончательно превратиться в бесполезные секты, то теперь прогресс был заметен повсеместно. Повестка дня социальных форумов стала влиять если не на решения, то, по крайней мере, на риторику правительств. Многотысячные демонстрации и мощные забастовки стали частью общественной жизни в большинстве европейских стран.

И тем не менее, движение опять оказалось в кризисе. Общественный подъем, начавшийся после 1999 года в большинстве стран, поставил перед левыми новые вопросы. Теперь им недостаточно было бороться за политическое существование или добиваться того, чтобы их выслушали. Требовалось от оборонительных боев перейти к наступательным, от сопротивления к социальному преобразованию, от критики неолиберализма к борьбе за собственную программу. Движение было не готово к новому, наступательному этапу борьбы.

Оно нуждалось в новых формах координации и организации. Сетевые коалиции, которые идеально работали в конце 1990-х годов, оказывались недостаточными; идеи, вдохновлявшие на борьбу, не давали ответа на вопросы о новых методах действия. Короче, нужны были перемены в самом движении, которое начинало буксовать.

Классовая солидарность и «сетевые структуры»

Принцип классовой политики дается с трудом, особенно в эпоху, когда сама социальная структура проходит трансформацию. Одной из особенностей социальных процессов в эпоху глобализации является как раз крайняя подвижность, неустойчивость структур общества. В то же время совершенно очевидно, что классовый подход не заменяет политики широких союзов. Общество разделено не только на «два класса», как думали популяризаторы большевизма. Но «классовое» объединение — первый шаг, исходное условие, без которого немыслим успех «широкого» союза. И именно политика левых, формулирующих общие для разных социальных слоев требования, идеи и воззрения, способствует превращению атомизированных масс и корпоративных социальных групп в класс, обладающий сознанием своей роли и миссии в обществе.

XXI век еще не наступил, а социологи уже характеризовали его как время «сетевых структур». На первый взгляд, это действительно так: «вертикальные» модели управления и организации все чаще дают осечку. Но отсюда вовсе не следует, будто отпадает потребность в партиях и профсоюзах. Просто они должны измениться. Из иерархических организаций, стремящихся к «монолитности», они должны превратиться в гибкие структуры, координирующие и связывающие различные направления борьбы. Ключевой задачей партии оказывается именно обеспечение гегемонии. Партия вносит в движение элемент сознания, целенаправленности, согласованности, превращает случайные стихийные выступления в единый натиск.

Глобализация экономической жизни не означает конца политических партий, она лишь расширяет их задачи. Лозунг «действуй локально, думай глобально» имеет смысл лишь постольку, поскольку местные действия скоординированы на региональном, национальном и глобальном уровне. Без этого никакое «глобальное» мышление не поможет. Именно координация действий становится главной задачей политических организаций. Связь между действиями и мышлением не осуществляется сама собой, это политическая задача, ради решения которой собственно партии и организации создаются. Левые «новой волны» постоянно сталкиваются с этой проблемой, причем не имеет значения, где разворачиваются события — на улицах Парижа, в сельве Чьяпаса или в немецких муниципалитетах. Близкая к Партии демократического социализма газета «Neues Deutschland» писала, что восстание сапатистов стало примером того, как можно связать «местное сопротивление с глобальным развитием». Сама ПДС пыталась, пусть и не всегда успешно, связать протест, зарождающийся на Западе, с сопротивлением на Востоке, парламентскую работу в столице — с муниципальной работой на «задворках» объединенной Германии. Но пока нет стратегии, соединяющей «локальное» с глобальным, все эти частичные успехи грозят обернуться топтанием на месте. Принципиальным вопросом политики является создание «моста» между «локальным» и «глобальным», между пресловутой «программой-минимум», которая сама по себе мало что дает, и «программой-максимум», превращающейся в пустую утопию, интеллектуальное алиби оппортунизма. Координация борьбы на международном уровне была слаба и неэффективна именно потому, что не была нацелена на стратегическую перспективу. Различные формы организованной солидарности на межпартийном и международном уровне к середине 1990-х годов оставались в зачаточном состоянии. Наряду с Социалистическим Интернационалом, который все более превращался в бессмысленное объединение популистских, либеральных, социал-демократических и радикальных партий, серьезной координирующей структурой стал Форум Сан-Паулу, созданный латиноамериканскими левыми. Плюрализм Форума Сан-Паулу, включившего в себя коммунистов, левых социал-демократов, радикальных реформистов и революционеров, отражал естественную неоднородность левых сил континента. Но, доказав способность левых к объединению, Форум Сан-Паулу так и не стал по-настоящему координирующей структурой. Сотрудничество левых партий в масштабах Европы не достигло даже латиноамериканского уровня, несмотря на периодически проводившиеся встречи лидеров и красивые лозунги о борьбе «за новую Европу, за Европу новой цивилизации труда». Не помогло даже существование Европейского парламента, вокруг которого теоретически могла быть налажена совместная работа. Возникший в конце 1990-х годов Новый европейский левый форум (NELF) оказался формальной организацией, не имеющей постоянно действующих структур и ограничивающейся проведением теоретических конференций. Создание Европейской левой партии в мае 2004 года многими было воспринято как очередной сдвиг вправо, ведь организуя ее, западные левые приспосабливались к институтам Европейского Союза. Для партий и движений, оставшихся за пределами ЕС, путь в общеевропейскую партию оказался закрыт, а скандинавские левые социалисты принципиально отказались входить в подобное конъюнктурное объединение.

Многие радикальные левые, как в Западной Европе, так и в Северной Америке, заговорили о создании международной организации (или коалиции) на базе новых «антиглобалистских» движений. Этот подход, с одной стороны, открывает новые возможности, но с другой стороны, ставит в сложное положение партии «традиционного типа». Хотя активисты Левой партии Швеции, Левой партии Германии, Rifondazione в Италии и других парламентских партий активно участвовали в массовых выступлениях 1999–2001 годов, решающую роль в этих событиях сыграли внепарламентские радикальные группы, часто троцкистского или анархо-экологического направления. Тем самым широкое объединение предполагает отказ от привычной «табели о рангах», когда удельный вес той или иной политической организации определяется ее парламентским представительством.

В январе 2006 во время социального форума, проходившего в Мали, группа интеллектуалов, объединившаяся вокруг Самира Амина, приняла «Обращение Бамако», в котором призвала создать некое подобие нового Интернационала. За основу предлагалось взять структуры социальных форумов, нуждавшиеся, по мнению авторов, в радикальной политизации. Однако поддержки эта инициатива не получила. Не потому, что движению не нужна политика, а потому, что форумы — неподходящая основа для такого процесса.

Суть проблемы, видимо, в том, что, с одной стороны, эпоха глобализации требует гораздо более плотного и интенсивного сотрудничества на уровне конкретных действий, а с другой стороны, культурная неоднородность «третьей левой» и естественная идиосинкразия к централизованной бюрократии прошлого препятствуют созданию единых руководящих структур.

Политической деятельностью должны заниматься политические организации. Они не могут и не должны пытаться заменить или подчинить себе широкое движение, но они не должны и растворяться в нем. Их задача состоит в том, чтобы стать не только инструментом политического действия, но и внести элемент политического сознания в массовые движения, участвуя в их работе. Только политические организации могут вырабатывать и реализовывать стратегию, однако воплотить в жизнь эти стратегии без участия массовых движений они не смогут.

Поворот к радикальной политике, наметившийся на рубеже 1990-х и 2000-х годов, требует одновременно социальной переориентации левых партий и своеобразной моральной революции в них. Большинство организаций «новой волны» образца 1990-х годов к этому двойному перевороту оказались неспособны. Но это значит лишь то, что рано или поздно те же исторические задачи будут поставлены другими политическими силами.

Поиски стратегии

Можно без преувеличения сказать, что рамках нового движения миллионы людей получили возможность думать и спорить, публично высказывая свое мнение, отличающееся не только от господствующих идеологических позиций, но и от взглядов, доминирующих среди официальных левых лидеров. В этом плане «антиглобализм» радикально отличался от прежних левых движений с их жесткой идеологической дисциплиной, реализовал свободу слова в беспрецедентных масштабах, по крайней мере, со времен выступлений «новых левых» конца 1960-х годов.

«Специфика возврата к массовым политическим дискуссиям состоит в том, что они в основном формируются вне мира политических партий, — пишет один из идеологов движения Кристоф Агитон. — В последнее десятилетие развиваются две противоположные тенденции: социальные, движения в целом радикализировались, в то время как политические партии, в том числе и некоторые радикальные силы (бразильская Партия трудящихся, партии, образованные из латиноамериканских партизанских отрядов и т. д.) сдвинулись вправо или стали более умеренными».

Как уже отмечалось выше, «антиглобалистское» движение в действительности стоило бы назвать антикапиталистическим. Именно так определяют его характер многие из наиболее популярных среди радикальной молодежи идеологов — Алекс Каллиникос, Кевин Данахер, с известными оговорками — Сьюзан Джордж. Точно так же можно было бы говорить про глобальное демократическое движение, ибо по своим целям оно мало отличается от традиционных демократических движений, начиная с американской революции XVIII века. Тогда в Бостоне колонисты возмутились, что их законы и налоги устанавливает лондонский парламент, который они не выбирали. Суммируя требования нового протестного движения, можно сказать, что оно всего-навсего добивается, чтобы любые решения принимались только избранными народом органами и в соответствий с признаваемыми самим народом законами. Другое дело, что это требование, если его применять последовательно, означает фактический пересмотр всей глобальной экономической политики последних 20 лет, ибо она практически нигде и никогда не была одобрена населением в полном объеме. Больше того, требование демократизации экономики, если к нему относиться серьезно, несовместимо с капитализмом. Ведь власть капитала не подотчетна и неподконтрольна демократическим процедурам, собственники не обязаны ни перед кем отчитываться. Принцип собственности и принцип демократии противоположны.

Антивоенное и антикорпоративное движение после 2001 года неизбежно становится антиимпериалистическим. Речь не идет о защите принципа национального суверенитета как такового. Суверенитет имеет смысл и ценность лишь в том смысле и в той мере, в какой он основан на демократической воле граждан.

Люди не хотят быть просто «трудовыми ресурсами» или «человеческим материалом». Они не хотят, чтобы лидеры «цивилизованного» мира навязывали свою волю большинству человечества. Такое положение дел вызывает все большее возмущение именно на Западе, где понимают, что демократия неделима, а отрицание чужого суверенитета влечет за собой ущемление свободы в собственной стране. Опыт Ирака и практика «антитеррористической» коалиции 2000-х годов говорили сами за себя: США и Западная Европа пережили беспрецедентное наступление на гражданские права.

Необходимость повсеместной массовой мобилизации для борьбы с перешедшей в контрнаступление реакцией была очевидна. Всемирный социальный форум в Порту-Алегри не мог уже выполнять эту роль: требовалось вовлечь в процесс гораздо большее число людей в самых разных странах. Социальные форумы начинают распространяться по планете. В то время как Европа, а за ней другие части света решают проводить собственные континентальные форумы, сам ВСФ начинает странствовать с места на место.

В 2004 году Всемирный социальный форум проводили в Индии. Когда в Порту-Алегри приняли решение о переносе мероприятия в Азию, многие предсказывали, что ничего хорошего из этого не получится: слишком большим будет культурный шок. И в самом деле, Мумбай, переименованный в азарте борьбы с колониальным прошлым из Бомбея, оказался не самым простым местом для подобных встреч. Не только европейцы, но даже латиноамериканцы и африканцы были потрясены нищетой. Беспредельной, не вмещающейся в сознание. Это миллионы людей, живущих в трущобах, и еще миллионы, для которых даже в трущобах не находится места — им приходится спать на улице. Здесь целая иерархия бедности. Одни живут в ветхих обшарпанных домах, другие — в лачугах из фанеры, шифера и картона. Некоторые просто ставят четыре палки и натягивают сверху брезент. Есть здесь, как выразился один из журналистов, и трущобы бизнес-класса. Нормальных стен, конечно, нет, но каким-то чудом проведено электричество. Можно смотреть телевизор. Далеко не каждый человек может позволить себе даже фанерную хижину на обочине дороги — все «хорошие» места уже заняты, и для строительства самой жалкой лачуги нужны деньги.

Как обычно, российские средства массовой информации обошли вниманием Всемирный социальный форум, сосредоточившись репортажах со Всемирного экономического форума в Давосе. Между тем Всемирный социальный форум в Индии заслуживал внимания хотя бы потому, что его перенесли из Латинской Америки в Азию. Это имело символическое и политическое значение. Надо было показать, что форум массовых движений, в противоположность форуму элит, не может быть привязан к одному месту. Для азиатских организаций форум, проходивший в далекой Латинской Америке, был недоступен. Массовую делегацию через Атлантику не пошлешь. К тому же форум критиковали за недостаток демократизма, за то, что организационный комитет, где преобладали бразильцы и французы, принимает односторонние решения. Наконец, разочарование в политике Лулы и в деятельности Партии трудящихся Бразилии затрудняло проведение ВСФ в Порту-Алегри. Форум оказался перед дилеммой: либо стать ареной критики новой бразильской администрации, либо оказаться под ее влиянием.

В Индии латиноамериканская тематика оказалась на заднем плане. Азия заявляла о себе красочными толпами делегатов, которые превратили работу форума в яркое представление. Если в Порту-Алегри семинары и дискуссии были окружены карнавалом, то на сей раз они были, по мнению многих, не более чем вкраплением в народный праздник. Характер форума изменился радикально. Речь уже не шла о том, чтобы выработать общую стратегию движения. Скорее это был смотр сил мировой левой, место встречи, где люди из разных стран могли найти друг друга, обменяться информацией и договориться о совместных действиях. В 2003 году, когда оргкомитет обсуждал перенос форума, далеко не все были уверены, что индийские хозяева справятся. Опасения оказались необоснованными. Как всегда, было много неразберихи, толкотни и путаницы, но в целом все работало успешно.

В 2005 году Всемирный социальный форум вновь состоялся в Порту-Алегри, а в 2006 году его решили рассредоточить: было избрано три города, представляющие три континента — Каракас в Венесуэле, Бамако в Мали и Карачи в Пакистане.

Вслед за Всемирным и Европейским социальными форумами движение распространилось на отдельные страны. «Это ярмарки в хорошем смысле слова, ярмарки идей, предложений, опыта; это места встреч и обмена мнениями, где могут высказаться все, — писал Агитон. — Общие правила способствуют установлению доверительных отношений между участниками: каждый знает, что он не попадет в ловушку что любой может взять слово, что в совместных инициативах принимают участие только желающие».

Российский социальный форум прошел в Москве в апреле 2005 года, собрав более тысячи делегатов. В этом отношении он даже превзошел Германский социальный форум в Эрфурте, проведенный несколько месяцев спустя. Встреча протестующей молодежи совпала с избирательной кампанией, в которой впервые выступила Левая партия. Как отмечала газета «Junge Welt», большинство делегатов форума «наверняка испытывали к Левой партии большую симпатию». Однако это отнюдь не означало некритической поддержки: деятельность партии должна подвергаться «критической корректировке со стороны социальных движений».

Европейские социальные форумы прошли в Париже, Лондоне и Афинах. В отличие от ВСФ, где все вопросы решает закрытая от посторонних организационная группа, в Европе была выработана весьма демократичная процедура «подготовительных ассамблей», которые сами по себе стали чем-то вроде регулярно собирающихся мини-форумов. Здесь в повестку дня ставятся не только вопросы подготовки ЕСФ, но и координация различных общественных кампаний. На афинском форуме ключевым лозунгом стало «расширение» (enlargement), прежде всего — расширение участия восточноевропейцев. Активисты из России уже достаточно активно были представлены на ЕСФ, а в Афинах их было около 200 человек (немалое достижение, если учесть финансовые и организационные трудности). Однако вопрос о «расширении» несводим к численности участников. Восточноевропейские делегаций жаловались, что предлагаемые ими темы почти никогда не попадают в повестку дне. Содержательно и концептуально доминировали западноевропейцы, смотревшие на товарищей с Востока в лучшем случае как на учеников. Между тем дискуссии становились все более однообразными и беспредметными. Сьюзан Джордж открыто критиковала подобные встречи, превращающиеся в пустую говорильню. Продолжать такие дискуссии бессмысленно, протестовала она, «мы должны сосредоточиться на чем-то определенном и совместными усилиями сделать это». Однако подобные призывы не влияли на ход форумов, в которых уже выработалась собственная традиция и инерция. В 2007 году Сьюзан Джордж, которая долго грозилась перестать тратить время на подобные мероприятия, привела свою угрозу в исполнение и не поехала на форум в Найроби.

Форум в Африке

Всемирный социальный форум 2007 года не случайно прошел в Найроби. О том, что проводить подобные встречи надо именно в Африке, говорилось давно. Но не было подходящих условий. Хроническая нищета, которую можно здесь наблюдать, сама по себе еще не создает хороших предпосылок для успешной организации крупномасштабных мероприятий, даже если эти мероприятия — антикапиталистические.

Помимо материальных условий (требуется более или менее развитая инфраструктура, позволяющая принять многотысячный поток делегатов со всего мира), нужны и соответствующие политические условия. В условиях авторитарного режима можно провести большой молодежный фестиваль или съезд солидарности, но вряд ли удастся организовать свободную дискуссию.

Местом встречи избрали столицу Кении Найроби. Условия созрели. Здесь, как и во многих других африканских странах, прошла своя перестройка — многопартийная система сменила однопартийную, а оппозиция сумела победить правительство в недавнем референдуме по поводу расширения президентских полномочий (событие редкое даже в странах с более богатыми демократическим традициями).

Серьезной проблемой для форума стала преступность. Изрядное число приезжих были обворованы, причем пострадали люди не только из западных стран. Если европейцы или американцы довольно быстро разбирались с утерянными кредитными карточками, то обворованные индусы и африканцы оказывались без средств к существованию. Число украденных паспортов перевалило за десяток на третий день форума. Несколько делегатов стали жертвами разбойного нападения.

Большое число европейцев — итальянцев, французов, немцев и англичан — дополнялось многочисленными делегациями из Южной Африки и других соседних стран. В отличие от прежних форумов было заметно меньше представителей Латинской Америки и Азии. Что, впрочем, вполне естественно: они преобладали на предыдущих встречах — в Порту-Алегри, Каракасе и Бомбее.

Кенийские активисты жаловались, что им не по карману оказывалась плата за регистрацию. Те, кто не смог попасть на официальные мероприятия, организовали собственный альтернативный форум. Подобное уже имело место в Бомбее, но там альтернативный форум был затеян ультралевыми группировками, осуждавшими реформизм официального ВСФ. На сей раз политические разногласия не играли особой роли, дело было в деньгах. Скандал разразился 21 января, когда делегацию жителей трущоб не пустили на форум, поскольку они не могли заплатить. Цена регистрации была равна недельному заработку кенийского бедняка. Позднее, правда, контроль свели к минимуму, и все желающие могли проникнуть на стадион безо всякой регистрации, но ущерб делу был уже нанесен. Несколько местных активистов были арестованы при попытке бесплатно попасть на заседания форума. В предпоследний день толпа местных жителей и южноафриканцев разгромила на территории стадиона ресторан, принадлежавший министру внутренней безопасности Кении.

«Это мероприятие больше всего напоминало ярмарку, — подвел итоги кенийский журналист Фирозе Манджи (Firoze Manji). — Те, у кого больше денег, получали лучшие места и больше семинаров, больше возможности пропагандировать свои идеи. Короче, их было лучше слышно. В итоге международные НПО с большими бюджетами доминировали, оттеснив местные организации. Не потому, что у них были интересные идеи, а просто потому что на ВСФ господствовали те, у кого было больше финансовых средств».

Для многих радикальных активистов социальные форумы стали скучным местом, где собираются многочисленные ораторы реформистского толка, плетутся интриги и бессмысленно тратится время. Другие восторженно отзывались о них как о смотрах сил сопротивления. На деле, вероятно, и те, и другие были правы. Как и всякое масштабное явление, форумы были противоречивы, выявляя и воспроизводя все проблемы движения (что, в конечном счете, шло на пользу противникам неолиберальной глобализации). Они менялись и развивались вместе с движением, переживая вместе с ним спады и подъемы.

Новые коалиции

Глобальное сопротивление бросило вызов не только буржуазным элитам, но в не меньшей мере и политическим бюрократиям — как социал-демократическим, так и «радикальным». Тем самым они вынудили политические партии приспосабливаться к новой ситуации. Однако, изменив соотношение политических сил, движение само по себе не могло достигнуть своих стратегических целей без участия партий. Другой вопрос, насколько левые политические партии были готовы к тому, чтобы стать инструментом массовой антикапиталистической борьбы.

Говоря словами Грамши, начиналось формирование нового «исторического блока». Активисты новых движений просто обречены были вступить на ту же политическую арену, на которой действовала традиционная левая, но действовать на этой арене необходимо по-новому. Первыми шагами в этом направлении были кампания Нэйдера в США, создание «Социалистического Альянса» в Англии и Австралии. Ни один из этих экспериментов нельзя назвать вполне удачным.

Кампания Нэйдера в 2000 году не имела продолжения, не привела к организационной или идейной консолидации левых. А в 2004 году повторная попытка Нэйдера баллотироваться на пост президента уже не вызвала прежнего энтузиазма, тем более что часть левых снова склонилась к поддержке демократов под лозунгом «Anybody, but Bush» («Кто угодно, только не Буш»). Этот лозунг, будучи политически бессодержателен, обеспечивал полное, безо всяких условий, подчинение левых аппарату Демократической партии, который, в свою очередь, гарантированно проваливал выборы. Морально-политическая катастрофа американской левой на выборах 2004 года показала, что без самостоятельной организации не может быть и самостоятельной роли в общественной борьбе.

Опыт левых политических организаций в Европе не внушал большого оптимизма, но его нельзя оценивать и как сугубо отрицательный. В Германии политической силой, на которую могло опереться антикапиталистическое движение, оставалась — несмотря на свои очевидные противоречия и слабости — Левая партия. Такую же роль играла и Левая партия Швеции, в которой к середине 2000-х годов тон стали задавать радикальные представители молодого поколения. Социалистическая левая партия Норвегии, в отличие от коллег из Rifondazione и немецкой Левой партии, сохранила репутацию последовательной и принципиальной силы, находясь в коалиции с социал-демократами. Еще лучше с этой точки зрения смотрелась голландская «томатная партия», избегавшая участия в коалициях.

Если в Германии и Северной Европе движение могло опереться на готовую организацию то во Франции и Великобритании ситуация к середине 2000-х годов выглядела значительно сложнее. Потребность в политических действия была очевидна, но готовой структуры, на которую можно было опереться, не было.

Президентская кампания, начавшаяся во Франции осенью 2006 года, остро поставила вопрос об отсутствии у левых собственного кандидата.

Сеголен Руаяль, представлявшая Социалистическую партию, мало отличалась от правых либералов. По социально-экономическим вопросам во Франции социалисты то и дело оказывались справа от голлистов, а во внешней политике занимали куда более проамериканские и проатлантические позиции, чем продолжатели дела де Голля, которые по традиции подозрительно относились к США и НАТО. Единственное, в чем, по мнению левых, соцпартия в положительную сторону отличалась от правых, — это тем, что занимала сравнительно мягкие позиции по отношению к иммигрантам и их потомкам. Это различие казалось тем более важным, что кандидатом правых в 2007 году стал Николя Саркози, хамские высказывания которого и спровоцировали бунт иммигрантской молодежи в парижских предместьях. Но и здесь социалисты не предлагали ничего конкретного. Для решения проблемы нужны были не демагогические слова о «толерантности», а социальные программы, обеспечивающие создание рабочих мест, образование, интеграцию молодежи в общество и в его культуру.

Своего кандидата предложила Коммунистическая партия, выдвинув Мари-Жорж Бюффе. Партия долго колебалась, прежде чем вступить в гонку. Правое крыло предлагало поддержать социалистов. Левые высказывались за выдвижение единого кандидата левых сил, но большинство поддержало эту идею… с условием, что кандидатом может стать только коммунист.

К началу 2007 года по опросам общественного мнения, Бюффе прочно занимала последнее место в списке левых кандидатов, уступая даже представителям небольших троцкистских групп. Кандидат Революционной коммунистической лиги (LCR) Оливье Безансоно имел почти вдвое большую поддержку избирателей. Однако он столкнулся с проблемой иного рода. По французским законам кандидата должны поддержать не менее 500 мэров городов и коммун. У LCR своих мэров не было. В прежние времена кандидаты лиги получали подписи социалистов и коммунистов. Чем большее раздражение вызывала в среднем звене больших партий политика «своих» лидеров, тем с большей охотой поддерживали они радикалов из LCR. Но это все-таки был кукиш в кармане. На сей раз руководство и соцпартии, и компартии жестко запретило подобные вольности. Все хорошо помнили прошлые президентские выборы, когда кандидат социалистов провалился уже в первом туре, оставив во втором туре голлиста Ширака один на один с кандидатом крайне правых Ле Пеном.

Между тем французское общество испытывало острую потребность в альтернативе. Массовые выступления предыдущих лет свидетельствовали о том, что люди недовольны, устали от проводимого курса и разочарованы правящими партиями, а лидеры социальных движений по-прежнему старались держаться в стороне от политики, боясь, по выражению Бернара Кассена, «испачкать в ней руки».

В такой ситуации, после нескольких месяцев колебаний об участии в президентской гонке объявил Жозе Бове. Франция получила кандидата, готового предложить левую альтернативу, а левые силы — исходную позицию для политической и организационной консолидации.

Британский вариант

Самостоятельную организацию антикапиталистических левых неоднократно попытались создать и в Великобритании. Политика Тони Блэра и жесткий контроль его аппарата над Лейбористской партией не оставляли никакой надежды на то, что эту партию еще можно будет когда-либо использовать в интересах рабочих. «Новый реализм» Блэра и Шредера привел к массовому уходу из социал-демократической организации рядовых активистов, причем уходили в первую очередь именно те, кто искренне считал себя социал-демократом. Однако, в отличие от Германии, где избирательное законодательство оставляло возможность для прорыва в парламент новых политических сил (что и доказала история ПДС, а затем Левой партии), британская система делала появление новой организации на парламентской арене почти невозможным. В результате недовольные либо уходили в частную жизнь, либо пополняли ряды внепарламентских массовых движений. Тем не менее, парламентское представительство становилось необходимо по мере того, как росли вес и влияние движения.

Первым подобным опытом было формирование Шотландской социалистической партии. Ее основателями стали троцкисты из, группы «Militant», к которым присоединились другие марксистские и левосоциалистические течения. Лондонские руководители Комитета за Рабочий Интернационал (так теперь назывались сторонники «Militant») оценили этот успех по достоинству и исключили шотландских товарищей из своих рядов. Следующий раскол был вызван скандалом вокруг сексуальной жизни Томми Шеридана. Шотландский «прорыв» обернулся очередным разочарованием.

Радикальные и марксистские группы в Англии объединились в «Социалистический Альянс» с диссидентами из Лейбористской партии. Их примеру последовали марксистские организации в Австралии. Однако вскоре оба проекта столкнулись с серьезными проблемами. Дело было не только в том, что жесткая избирательная система «вестминстерского» типа не оставляла шанса малым партиям (как показал последующий опыт, это не всегда так). Куда серьезнее оказались внутренние разногласия. Многочисленные троцкистские группы перенесли свое соперничество внутрь «Альянса». Развернулась дискуссия о перспективах проекта. Часть сторонников «Альянса», особенно те, кто не принадлежал ни к одной из группировок, настаивали на слиянии в единую партию. Напротив, британская Социалистическая рабочая партия (SWP), которая приложила максимум усилий для создания альянса, не желала более глубокой интеграции между течениями, предпочитая сохранять собственную, с таким трудом выстроенную организацию. Комитет за Рабочий Интернационал был верен себе: вступив в «Альянс» на короткий период, он тут же покинул его, объявив оппортунистическим и реформистским. В Австралии аналогичная дискуссия развернулась между сторонниками SWP, которые здесь назывались «Интернациональной социалистической организацией» (ISO) и Демократической социалистической партией (ДСП). Лидеры ДСП, приверженные идее единства, формально даже распустили свою организацию, доказывая, что следует «объединить всех революционных социалистов в одну политическую тенденцию». Однако ISO сливаться не собиралась, доказывая преимущества плюрализма.

В скором времени для самих создателей «Социалистического Альянса» стало понятно, что проект зашел в тупик. Главной причиной были не противоречия между разными точками зрения, которые, в конце концов, вполне естественны в демократической организации. Проблема состояла в том, что при отсутствии массовой базы становилось непонятно, как и зачем эти разногласия примирять. Обе точки зрения на перспективы «Альянса» могут быть обоснованы собственной внутренней логикой. Конечным критерием выбора является не то, какая из двух схем теоретически «красивее», а какая из них более удобна для массового движения, какую из них поддерживают нуждающиеся в самостоятельной политической организации трудящиеся.

Неспособность «Социалистического Альянса» опереться на массовую социальную базу предопределила его кризис. Однако поиски оптимальной формы для создания левой коалиции продолжались, и в 2004 году на политической сцене Англии появилась новая организация — «Respect».

Английское слово «Respect» буквально может быть переведено как «уважение», но может трактоваться и как «достоинство». Это была коалиция низов, людей, исключенных из официальной политики, требующих уважения к себе. Сторонники SWP нашли взаимопонимание как с рядом профсоюзов, так и с лидерами исламской общины. На выборах 2005 года «Respect Coalition» добилась небывалого для британских левых успеха. Один ее кандидат — Джордж Галлоуэй — был избран в парламент, в двух других округах кандидаты «Respect Coalition» заняли второе место, уступив незначительное число голосов представителям «больших» партий.

Успех коалиции «Respect» не может быть отнесен просто на счет мобилизации «исламского фактора». Однако на голоса мусульман претендовали не только левые. И лейбористы, и особенно либеральные демократы выставляли кандидатов-мусульман и всячески демонстрировали свою заботу об этнических и религиозных меньшинствах. Напротив, наиболее успешные кандидаты «Respect Coalition» как раз мусульманами не были. «Respect» добился впечатляющих результатов потому, что стал на парламентском уровне выразителем антивоенного движения. Голосование за кандидатов «Respect Coalition» стало показателем массового недовольства, которое раньше проявлялось только на улицах. «Respect» дал возможность «мощному антивоенному движению получить парламентский голос, дал Блэру почувствовать весь масштаб возмущения и ярости, вызванных вторжением в Ирак».

Исламский фактор

Бурный рост движений, связанных с «политическим исламом», оказался естественным следствием упадка левых. В течение 1990-х годов марксистские организации в странах Ближнего Востока были в состоянии лишь критиковать систему и считать собственные потери, наблюдая, как радикальная молодежь, которая раньше собиралась под красные флаги, переходила под знамена ислама. В начале 2000-х годов, однако, ситуация изменилась. Левые вновь оказались на подъеме, в то время как среди исламистов становились все более очевидны противоречия — не только по вопросам стратегии и тактики, но и относительно самих задач и целей борьбы.

Эти противоречия исламского сопротивления были закономерным следствием классовых различий внутри самого исламского общества — как в странах Ближнего Востока, так и среди мусульман, проживающих в Европе. Испытывая солидарность в качестве угнетенной религиозно-культурной и этнической группы, мусульмане отнюдь не были однородной массой.

Перед левыми неизбежно вставал вопрос об отношении к политическому исламу. Причем позиции варьировались от сугубо дружественных до резко враждебных. «Во многих странах, — писали авторы троцкистского журнала „Critique“, — движения политического ислама заявляют о себе как о „борцах за справедливость“, ведут пропаганду среди самых бедных и угнетенных слоев общества. Тем самым они представляют собой соперника для левых сил, сторонников социализма».

С таким соперником должна вестись непримиримая борьба, поскольку фундаментальные ценности левых и исламистов несовместимы. Мусульманские радикалы, продолжает «Critique», выступают против традиции европейского Просвещения, не имеют четкой классовой позиции, не признают институтов национального государства и представительной демократии, не имеют представления о правах человека, противопоставляют исламские организации трудящихся «их не-исламским аналогам». Кроме того, политический ислам находится в противоречии с идеями феминизма и тесно связан с гомофобией.

Противоположной позиции придерживались представители британской Социалистической рабочей партии, которые шли по пути создания коалиции «Respect». Именно в рамках антивоенного движения сотрудничество исламских и марксистских организаций в Англии стало реальностью. В результате, как отмечал один из инициаторов и идеолог «Respect» Джон Рис, сложилось реальное единство сил, которые выступают «против войны, против приватизации, против расизма, за интересы рабочего класса, за права профсоюзов».

Надо сказать; что деятельность «Respect» великолепно показала, что мусульманские организации вполне способны сотрудничать с левыми, если сами левые готовы с ними работать. Другое дело, что на «Respect» обрушилась волна критики со стороны тех, кто видел в исламистах врагов прогресса и демократии. Любопытно, что значительная часть претензий, предъявляемых к политическому исламу, может быть предъявлена (и неоднократно предъявлялась) к отдельным отрядам самого левого движения. Парадоксальным образом, то, что в Европе разделяет исламистов и левых, — это как раз то, что объединяет политкорректных левых с буржуазным истеблишментом в рамках общего признания ценностей «западной цивилизации». К тому же «Respect» является далеко не первым примером тесного взаимодействия между марксистскими революционерами и исламскими радикалами. Во время революции 1917 года большевики добились существенных успехов именно потому, что смогли мобилизовать на свою сторону поддержку «красных мусульман». Гражданская война в регионах Поволжья и Северного Кавказа была выиграна красными в значительной мере благодаря этому союзу. Большевики имели вполне жесткие принципиальные позиции по вопросу о правах женщин, и их собственное мышление вполне встраивалось в традиции европейского просвещения, но принципиальной основой политического объединения для них была все же антибуржуазность. Исходя из этих позиций, большевистские лидеры оказались способны не только найти общий язык с мусульманскими меньшинствами, но и поднять их на борьбу против «собственных» местных элит, в том числе против консервативных представителей исламского духовенства.

Отсюда, разумеется, не следует автоматический вывод, будто принципы «политкорректности» непременно и полностью должны быть отвергнуты (кстати, некоторые из них вполне разделяемы и политическим исламом — например, неприятие любой формы расизма). И все же легко заметить, что прирученные истеблишментом политкорректные левые интеллектуалы весьма далеки не только от исламских масс, но и от подавляющего большинства «белого» трудящегося населения самих западных странах.

Социально-культурные перемены, произошедшие в странах Запада в последние десятилетия XX века, не могли не сказаться и на составе рабочего класса. Трудящиеся массы стали многообразны и многоцветны. Значительную часть социальных низов теперь составили мигранты, прибывшие из бывших колониальных или полуколониальных стран, в том числе — мусульманских (Пакистан, Алжир, Марокко, Турция и т. д.).

Культура класса, его самосознание меняются вместе с его социальным и этническим составом. На первый взгляд может показаться, что трудящиеся классы полностью размываются и превращаются в некую деклассированную массу угнетенных. На самом деле класс проходит процесс трансформации, социального и культурного реструктурирования. Значительная часть угнетенных масс действительно деклассируется. Возникает вопрос о новом классовом сознании, соответствующем новой ситуации, новому опыту, изменившемуся составу, происхождению и структуре пролетариата. Это новое классовое сознание не может быть выработано, если просто игнорировать традиционную культуру людей, из которых класс состоит, тем более — если эта традиционная культура используется самими людьми как идеология сопротивления враждебному для них социальному порядку.

Точно так же, как левые движения на ранних стадиях своего развития использовали язык христианства (и до сих пор используют его в латиноамериканской «теологии освобождения»), так, идеи ислама, неизбежно будут оказывать огромное влияние на трудящихся, сознание которых сформировано в рамках этой традиции.

Исламская традиция сама по себе в культурном отношении не более «прогрессивна», или «реакционна», нежели традиция христианская или иудейская. В рамках этой традиции исторически сложились как прогрессивные, так и реакционные течения. Но именно в этом и состоит проблема, с которой сталкиваются левые, когда имеют дело с политическим исламом. С одной стороны, в рамках общего «исламского» дискурса необходимо видеть различные, соперничающие, а порой и противостоящие друг другу тенденции: одни из них для левых весьма близки, а другие — откровенно враждебны. Но с другой стороны, интеллектуальные традиции самих современных левых, полностью выросших в рамках европейской культуры, делают их совершенно «глухими» к подобного рода «текстам», воспринимаемым не более чем некий единообразный и малопонятный «шум». Причем представители европеизированной левой из стран «третьего мира» зачастую даже менее способны разобраться в происходящем, нежели их единомышленники из западных стран. В этой ситуации задача перевода может быть успешно выполнена лишь самими левыми представителями исламской культуры.

Движение к социализму или коалиция протеста?

Можно сказать, что «третья левая» уже вышла на сцену, заявив о себе как о принципиально новом политическом факторе, который претендует на то, чтобы оказать решающее влияние на общественное развитие в первой четверти наступившего века. Насколько сильным будет это влияние, насколько радикальными и глубоким — вопрос открытый. И не в последнюю очередь ответ на него зависит от способности нового движения творчески освоить богатый опыт и уроки левого движения, накопленные на протяжении предшествующего столетия.

Главные вопросы, стоящие перед современными левыми, не могут быть разрешены теоретически, они являются вопросами практическими, и ответ на них может быть дан только политическим действием.

Поиск некой «идеальной» формы партийной организации оказался сам по себе бесперспективным и бессмысленным, ибо и социал-демократические централистские организации, и авангардная партия большевистского типа, и партия-движение, классическим примером которой является бразильская ПТ, на определенном этапе оказывались в тупике. Но точно такой же бесперспективной оказалась и попытка объявить политические организации ненужными, заменить их движениями, форумами и различными сообществами, создаваемыми под конкретную частную задачу.

Политика без политической организации невозможна точно так же, как невозможна и борьба с капитализмом без борьбы за власть. Структура современного общества предопределяет определенную структуру политических задач, нравится это нам или нет.

Бесперспективной оказалась и троцкистская традиция, объяснявшая все поражения левых «несостоятельностью руководства» (failed leadership). Странным образом получалось, что почти всякое руководство на определенном этапе терпело крах, причем проблема состоит не в том, что руководство плохо, а в том, что массы продолжали по инерции идти за ним. В свою очередь, сектантские группы упорно продолжают пытаться сформировать из себя некое идеальное руководство для будущей революции, воспитывая из своих активистов самодовольных генералов без армии — хорошими генералами они никогда не будут, настоящей армии под команду никогда не получат, ибо генералов можно вырастить только внутри действующей армии. И каждая конкретная армия выращивает собственных генералов, которые подходят именно ей.

Задача левых сил сегодня состоит в комплексном понимании уроков, накопленных на протяжении ушедшего века. Важна организация, которая должна быть демократической (и в этом смысле демократический централизм ничем не хуже другого варианта строения политической партии). Важно иметь грамотное и честное руководство, но оно никогда не добьется успеха, если не будет опираться на массу хорошо подготовленных и убежденных активистов — тех самых младших офицеров, которые и составляют основу настоящей боевой силы любой армии. Важно, наконец, понимать роль широких общественных движений, без которых никакие партии со своими задачами не справятся. Но точно так же важно осознавать, что и без партий движения своих целей не добьются. Во всяком случае, если наша цель — преобразование общества. Именно четкое понимание цели является объединяющим и организующим фактором. Любые программы, любая тактика и стратегия имеют смысл лишь до тех пор, пока направлены на главное — на социалистическое преобразование общества, на; преодоление капитализма. Именно с этой точки зрения мы можем оценивать наши победы и неудачи. Именно соответствие поступков провозглашенным целям является главным моральным критериям, по которым о нас надо судить.

Антикапиталистическое движение, поднявшееся на рубеже XX и XXI веков, имеет огромный потенциал. Но прежде всего оно должно осознать свою историческую задачу. А задача эта состоит в преодолении существующей системы. Не больше и не меньше.